Отправлено: 05.09.22 15:16. Заголовок: Дмитрий Кириллов: Те..
продолжение
Дмитрий Кириллов: Театральная студия «Наш дом» при МГУ, созданная Марком Розовским, Ильей Рутбергом и Альбертом Аксельродом, стала альма матер для многих начинающих тогда актеров, поэтов и музыкантов. С годами она превратилась в настоящий театр, куда съезжалась вся Москва. А для Ильи Григорьевича Рутберга и Ирины Николаевны Суворовой «Наш дом» стал местом, поменявшим всю их жизнь. В один прекрасный день две барышни из студии ушли в декрет. Требовалось срочно найти певиц. Девушки из Гнесинки вроде подходили на эту роль. Их позвали на прослушивание. Правда, пели красавицы-студентки от волнения, мягко говоря, не очень.
Юлия Рутберг: В какой-то момент мама явно поняла, что папа обратил внимание на нее. А мама явно обратила внимание на него, причем со спины. Она вдруг сидела на какой-то ночной репетиции. И папа подошел к сцене, что-то показывал, все. И вдруг она увидела какого-то очень красивого человека, с такой пластикой, такого высокого, с такой изумительной фигурой, в таком костюме. Что он говорил, ей было не важно. Вот эти руки папины, и выражение лица, которое менялось, вот это изумительное лицо с такими потрясающими глазами. Вот. И…
Дмитрий Кириллов: И все, да?
Юлия Рутберг: Ну да.
Дмитрий Кириллов: Утонула?
Юлия Рутберг: И они поехали на гастроли, по-моему, в Астрахань.
Дмитрий Кириллов: Так.
Юлия Рутберг: И, как сказать, там уже, как, это все обнародовалось. У папы в кабинете, когда уже была свадьба с мамой, ну 210 человек это было только приглашенных. У нас висит лавровый венок, который привез Тарковский с могилы Данте папе с мамой, – вот такие подарки раньше дарили.
Дмитрий Кириллов: А где они свадьбу праздновали, 210 человек?
Юлия Рутберг: Они праздновали в МГУ. Их возили по Москве, они пили вино из грелки, там что-то немыслимое. Мама уже с ума чуть не сошла, потому что ее стало тошнить, укачивать, она сказала: «Илюша, сколько это будет продолжаться?» Потом они приехали, и все закрыто. Она говорит: «Как все закрыто?» Он говорит: «Да, что-то никого нет». И потом открылись двери, а там на лестницах стоит народ, музыка, все, все кричат «поздравляем!», шампанское льется рекой. И мама, конечно, на всю жизнь запомнила вот эти из ничего, когда вдруг такое ощущение, что это какая-то другая страна, что это какой-то другой мир. И это было... Ну, папа и мама очень любили...
Дмитрий Кириллов: Сумасшедшая любовь просто была.Вообще, конечно, жить в такой атмосфере, расти в такой атмосфере... Ну понятно, что только артисткой, да, куда еще? В артистки.
Юлия Рутберг: Ну...
Дмитрий Кириллов: Нет?
Юлия Рутберг: Я мечтала быть кассиром, потому что в Столешниковом переулке был продуктовый магазин и там на высокой табуретке около кассы, которая вот эта...
Юлия Рутберг: Да, вот этот чек, пуф! И вот это, когда вылезал чек, я делала так: ах!
Дмитрий Кириллов: Магия, да?
Юлия Рутберг: Я стояла-стояла... Тетя Катя. И тетя Катя меня приметила, и однажды она открыла вот эту дверь, протянула ко мне руки, взяла на колени и дала нажать...
Дмитрий Кириллов: Понажимать.
Юлия Рутберг: ...вот это. Сделала вот это т-р-р-р, и вот это фьюх! И я так... Просто потеряла сознание от того, что моя мечта сбылась, и это казалось вообще что-то невероятное. Когда мы гуляли с мамой по Столешникову переулку, было лет мне, наверное, 5, ну заходили мы тогда в магазинчики какие-то, в универмаги, но все, что продавалось для детей, было трех цветов: серое, коричневое и черное. Не самые веселые цвета. И вот однажды мы с мамой гуляли по Столешникову, и вдруг на огромной скорости с сиреной синей въехала пожарная машина, красная, цветастая, би-бо, би-бо, бла-бла-бла. Я замерла. Открылись двери, и оттуда в красных каких-то куртках, в красных касках вывалились люди. И я замерла, я говорю: «Мама, кто это?» Она говорит: «Доченька, это пожарные». Я говорю: «Мама, когда я вырасту, я обязательно буду пожарным!» – «Почему?» Я говорю: «Потому что я хочу быть цветной».
Дмитрий Кириллов: Разноцветная жизнь. Где же ее найти? Ну, конечно, в театре. Вот только не знала тогда Юля какой ценой достанется ей счастье поступить в заветное Щукинское училище. Не брали ее – и все тут. А она возвращалась домой и горько плакала. Родители как могли утешали ее и готовили к будущим победам. Три года стучалась в закрытую дверь. И однажды Юле эту дверь открыл Иаким Шароев, пригласив на эстрадное отделение в ГИТИС. А спустя два года великий педагог, народный артист РСФСР Юрий Катин-Ярцев разглядел в ней талантливый актрису.
Дмитрий Кириллов: В душе девушки сколько разных эмоций, когда ей говорят: «Вы не подходите». Вот была же и Школа-студия МХАТ, по-моему, да, мимо...
Юлия Рутберг: Вы знаете, как мне однажды сказал Альберт Григорьевич Буров, мой один из тоже самых любимых педагогов Щукинского училища... Какой-то я этюд делала... А, память физических действий, какую-то банку, я наливала что-то, значит, открывала, все это. Он смотрел-смотрел и говорит: «Ну посмотрите, дочь мимо, все мимо!»
Мне трудно давалось все, и я научилась трудиться, работать. Я понимала, что только одаренности – это мало, даже у кого талант, его можно тоже загубить. Трудолюбие определяет все, азарт, увлеченность. И конечно, то, что существует по молодости, – энергия заблуждения.
Дмитрий Кириллов: Пронизанная энергией заблуждения, увлеченная любимым делом, студентка Рутберг превратилась в настоящую актрису. И по окончанию Щуки была у худруков московских театров просто нарасхват.
Юлия Рутберг: Утром мне позвонили и сказали, что я получила две главные роли в Центральном детском театре, днем мне позвонил Черняховский Гарий Маркович, мой педагог, режиссер Театра Вахтангова, что с паспортом в Театр Вахтангова...
Дмитрий Кириллов: ...на оформление.
Юлия Рутберг: Да, на оформление, будешь играть «Зойкину квартиру». После этого я пришла в училище, у нас был показ в «Современник». Я взяла какие-то вещи, я весила тогда 47 килограмм, и мой однокурсник... Я вообще непьющая была, я не знала, что такое алкоголь, в училище. И он что-то пил. И я сделала два глотка, это оказалось пиво, катастрофа, это лето было. Меня взяли с собой. Значит, первое, что мы показывали, – это Бернард Шоу. Обычно же просят, да, героиню, Розов, Рощин, предлагаем им девочки, мальчики. Я играла вот с такими бровями Брежнева, с накрахмаленной головой, вот в такой юбке колоколом, в пенсне пожилую миссис Пирс, да, со всеми пирогами, все, была одета во все это. Море по колено было, потому что у меня голова кружилась невозможно...
Дмитрий Кириллов: Напилась пива.
Юлия Рутберг: Да. И как-то мне... Ну правда. И хохот такой... А сидят Гафт, Неелова, Валя Никулин. Я думала, что я Валентина Никулина повешу на заборе потом: он сидел в первом ряду вот так вот, да, я играю, ну как мы с вами сидим, и делает так. И я думаю: боже...
Дмитрий Кириллов: А у него еще такая мимика, да, такая...
Юлия Рутберг: Да. Боже мой, что же мне делать, как ему сказать?
Дмитрий Кириллов: Не колись.
Юлия Рутберг: Да-да, вот. И чем серьезнее я... Хохот невозможный. Мы доиграли отрывок, и мне говорят: «У вас есть что-нибудь еще?» А я не взяла ну собак, ничего. И я попросила у кого-то, значит, надела платье, которое у меня было под юбкой, ботинки мужские у кого-то из ребят, причесалась, я такая черненькая была, с длинными волосами, заколки сделала, нарисовала нос, усы, черный рот, а в качестве банта что-то там такое. И я только успела выглянуть из-за ширмы... Это что-то. Ну такое ощущение, что у меня бенефис был. Это при том, что меня не брали, понимаете, у меня вообще ни к какому восторгу адаптации, я знала, что я черт-те что и сбоку бантик. И вот, знаете, я думаю: почему они хлопают? Они издеваются, они понимают, что я бездарная, наверное...
Дмитрий Кириллов: «И смеются надо мной».
Юлия Рутберг: Да, и надо мной смеются, потому что я урод. И все. Ну фурор просто действительно.
Дмитрий Кириллов: Да. А тут уже началась просто истерика.
Юлия Рутберг: Да. Я ушла в гримерку, я там снялась, где какой-то коридорчик, чтобы, и я начала рыдать. И нас зовут...
Дмитрий Кириллов: На бис.
Юлия Рутберг: Да. Я опухшая вся. И все хлопают, там что-то такое, какие-то прекрасные... И Галина Борисовна говорит: «Берем. Завтра приходи репетировать». Я говорю: «Я не могу». Она говорит... И все смеются. Я говорю: «Вы понимаете, меня уже сегодня три театра...»
Дмитрий Кириллов: Позвали.
Юлия Рутберг: «В одном две главные роли, а в другом я подписала «Зойкину квартиру», а сейчас у вас... Я не могу больше!» И вы знаете, поскольку это было искренне и все видели, я рыдаю, все хохочут, Поглазов, наш педагог, сидит в зале. И вдруг она мне сказала... Я говорю: «Понимаете, я подписала...» И она мне сказала: «Деточка, у тебя может сложиться, а может быть очень трудно. Я тебя жду 2 года». Два года!
Отправлено: 05.09.22 15:17. Заголовок: Дмитрий Кириллов: Эт..
Дмитрий Кириллов: Этот день Юлия Рутберг запомнила на всю жизнь. Сама Волчек ждала ее в театре. И любимый Алексей Бородин предлагал главные роли в РАМТе. Расставание с ним стало незаживающей раной. Но Рутберг ждал театр Вахтангова. И мудрый Бородин простил любимую актрису. Ну если в театре пошла интересная работа, то в кино как-то все поначалу не задавалось.
Первые ваши шаги в кино, и встреча с Аллой Ильиничной Суриковой...
Юлия Рутберг: «Две стрелы» Володина.
Дмитрий Кириллов: «Две стрелы». И там...
Юлия Рутберг: Да. Я была студенткой Щукинского училища и поехала туда с моим супругом Сашей Кузнецовым, который там играл главную роль. Меня измазали грязью, нарядили в женщину рода, все. Но я стала выполнять движения вместе со всеми. Алла Ильинична говорит: «Юлия Рутберг, отойдите, пожалуйста». И все, они репетируют. Это такой был ужас... Я даже измазанное в грязи существо не могу играть.
И вдруг она говорит: «Пожалуйста, Юля, зайдите ко мне обязательно после этого кадра». Я захожу, у меня слезы. Она говорит: «Я тебя поздравляю». Я говорю: «С чем, Алла Ильинична?» – «Я тебя поздравляю – ты не сможешь играть в массовке, ты солистка». Вы понимаете, это вообще мудрость взрослого человека по отношению к маленькому, начинающему, что вот такую ситуацию, которая спалила бы душу и могла бы стать дичайшим комплексом...
Дмитрий Кириллов: Сурикова оказалась права. Ну не нашлось для ярко выбивающейся из толпы Рутберг места в ее картине. Все же остальные роли были разобраны. Да и сама Юля не до конца понимала, а как это – играть в кино. Оказывается, совсем не как в театре, по другим законам. Школу киномастерства она проходила прямо на съемочной площадке, что называется, в полях, встречаясь с выдающимися мастерами. Оператор Валерий Гинзбург объяснял, какая сторона лица рабочая, а какая – нет, режиссер Юрий Мороз на съемках сериала «Каменская», что в кино надо играть на полутонах. Владимир Мотыль, пригласив Юлию на роль служанки кавказской княгини, был поражен самоотверженностью актрисы. Юлия ради заветной роли согласилась быть в кадре и горбатой, и усатой, и старше своих лет. Постепенно кино вошло в ее жизнь.
Дмитрий Кириллов: Еще один гений появился в жизни – Ролан Антонович Быков.
Юлия Рутберг: Да-а-а...
Дмитрий Кириллов: Вот.
Юлия Рутберг: Этот мне по наследству... Значит, была такая программа у Сагалаева на «ТВ-6» «Субботний вечер с...», некая персона, и вели братья Верники, и вела я. И вот наступило время Ролана Антоновича. А про Ролана Антоновича, особенно в том возрасте, ну ходили легенды по поводу того, что... Вот он приходил, и все должно было быть по его и т. д. И вдруг мне передают, что Ролан Антонович, который «Айболит-66», мой папа...
Дмитрий Кириллов: Любимый, да.
Юлия Рутберг: Да, всегда любимый и вообще, ну невероятно. Сказал, что я должна быть милиционером-женщиной в фуражке, только в кителе в красных колготках и в сапогах на каблуках.
Дмитрий Кириллов: Он придумал уже образ.
Юлия Рутберг: Я говорю: значит так, забыть всем, и все мне подыгрывают. Он приехал в ужасном настроении, все ему не нравилось обычно, что этот театр и что... Я подхожу к нему (господи, прости мне мой аферизм), я говорю: «Здравствуйте, Ролан Антонович, я Юлия Рутберг». – «Да-да». Я говорю: «Боже мой, ну вот мне рассказывали, какой вы талант, а вы же гений. Ну придумать такую затею – это же просто гениально! Это же, это только вы могли это сделать, чтобы дочка была своим отцом и главный из «Айболита-66», это потрясение. Мы уже нашли костюм, вот отправят, я уже смотрю кадры, что начинаем с того, что я дирижирую, и я папа».
Дмитрий Кириллов: То есть мим.
Юлия Рутберг: Да, вот этот мим из... Он говорит: «Это я придумал?» Я говорю: «А кто это мог придумать, кроме вас?» Я говорю: «Да вы что? Ну это... Мы все потрясены. Вы посмотрите, вся группа стоит во фрунт перед вами». – «Да, да, я это придумал, да. Мне очень вот, да. Ну ты же дочка, похожа как бы, да».
Дмитрий Кириллов: То есть он уже...
Юлия Рутберг: Мы начали все, ему очень понравилось все. И вдруг, вот мы отыграли мима, он говорит: «Так, а теперь оденьте ее в тельняшку, такие какие-нибудь шаровары, значит, вот эта вот, там, где Марьина Роща, и ты вор, вор-щипач, я тебя буду готовить в щипачи и рассказывать». И я переодеваюсь, мне тут же находят все это, какое-то черт-те что на голове делают, и я вор-щипач под пацаненка. Дальше он говорит: «А теперь ты вот это, а теперь ты вот это». Дальше мне уже было море по колено, главное, что нет кителя и красных колготок.
Дмитрий Кириллов: Главное все, да-да.
Юлия Рутберг: Да. В общем, я трое суток...
Дмитрий Кириллов: ...жила с...
Юлия Рутберг: ...прожила с Роланом Антоновичем. И закончилось это только одним. Ну, у него всегда была масса идей и всего, и он мне сказал: «Наконец-то, наконец-то я нашел свою Корделию. Я сделаю это, я сыграю Лира, я нашел свою Корделию». Дальше мы с ним опять ругались, все, ему что-то... Я выполняла все, что он говорил: плясать, миской по голове, вилки-ложки. Чечетку мужскую? Я говорю: пожалуйста. А это можешь? – пожалуйста. А...
Дмитрий Кириллов: И все может, да?
Юлия Рутберг: «А ты можешь ботать по фене?» Я говорю: «Что такое «ботать по фене»?»
Дмитрий Кириллов: Легко.
Юлия Рутберг: «Легко». – «А ты можешь там что-то такое джазовое?» Я говорю: ша-ру-дам, пум-пу-дум-пу-дум-пу-дам. Он говорит: «Прекрасно, все». И вот знаете как, он с меня при дикой ответственности, он снял с меня зажим. И мы с ним были вот в этом водовороте взаимоотношений.
Дмитрий Кириллов: А Козаков как появился?
Юлия Рутберг: Михаил Михайлович Козаков, мы были несколько раз на фестивале в «Орленке», и он обратил на меня внимание. Значит, он потом всем сказал, что «смотрите-смотрите, ходит некрасивая красавица, это мой тип, я обожаю таких женщин». Репетиции с ним, было... Поначалу это был... Мы просто слушали, да, сидели...
Дмитрий Кириллов: Он фонтан, конечно...
Юлия Рутберг: Фонтан. Он рассказывал, он вращал глазами, он что-то, он за всех все проигрывал...
Дмитрий Кириллов: Показывал, да?
Юлия Рутберг: Показывал. И под конецон начал показывать мне. Я не сдержалась, мат-перемат. Я подвела его к зеркалу, я говорю: «Встаньте перед зеркалом. Ваше лицо и мое лицо, вы мужчина, я женщина. Вам вот это, все это, да, идет нормально, а мне это ни к черту!» Ну, он меня хотел снимать с роли, поздно было.
Дмитрий Кириллов: Поздно. Но крик стоял, наверное, да?
Юлия Рутберг: Крики. И он потом мне говорил, какая я гадина, какая я мерзавка, потом он меня дико любил, потом опять «гадина, мерзавка».
Дмитрий Кириллов: Но успех-то был, он должен был простить.
Юлия Рутберг: Я вам должна сказать, что он был неистовый, он сжигал себя. Он не терпел небрежения, он не терпел фальши, он не терпел холодного носа. Нет! И вот да, да, понимаете? Это, как сказать, вот было...
Дмитрий Кириллов: Это очень тяжело.
Юлия Рутберг: И я под конец поняла, что надо выживать. И я перестала его бояться, и вот это вот... Вообще, понимаете, с гениями нельзя общаться как бандикут.
Отправлено: 05.09.22 15:17. Заголовок: Дмитрий Кириллов: Юл..
Дмитрий Кириллов: Юлия Рутберг – известный борец с несправедливостью. И если кто-то неправ, она молчать не станет. Приутюжит любого обидчика, будь он хоть самим Евтушенко. Судьба столкнула Юлю с поэтом однажды в коридорах Мосфильма, где Евгений Александрович снимал фильм про Сталина.
Юлия Рутберг: Идет Евтушенко, все краски Зимбабве, пиджаки Гонолулу, брюки Мексики...
Дмитрий Кириллов: «Бананово-лимонном Сингапуре».
Юлия Рутберг: От бури в бурю, да. Вдруг он меня хватает: «Вот!» Я, боже мой, я говорю: «Что?» –«Вот!» – и меня куда-то тащит. Я говорю: «Что «вот»? Здравствуйте. Что?» Меня начинают пробовать. Он со мной не разговаривает вообще, все. Мама Додика. Выясняется, что Додику 14 или 15 лет или 16 даже, мне 24. Я говорю: подождите, что, как я, как мы монтируемся, мальчик мне...
Дмитрий Кириллов: Родила в 9 лет.
Юлия Рутберг: Да, в 9 лет родила вообще. При этом мой муж Рафаэль Клейнер изумительный, которому тогда было, наверное, под 60, а дедушка у нас Валерий Аркадьевич Гинзбург. Я захожу, вижу Гинзбурга и говорю: а! Он говорит: ни...
Дмитрий Кириллов: Молчи, да.
Юлия Рутберг: Мы снимаем...
Дмитрий Кириллов: Сумасшедший дом.
Юлия Рутберг: Он орет, боже мой, орет невозможно. Меня зовут на премьеру в Дом кино, и он мне говорит: «Да, кстати, я тебя там переозвучил». Я говорю: «Что?» – «Я тебя озвучил другой артисткой». Я говорю: «Как вы смели? Почему вы мне не позвонили? Вы украли у меня голос. Почему вы это сделали?» И дальше я прихожу, и начинаются сцены, вот мама с Додиком и мое достаточно молодое лицо, и я почему-то говорю таким вот голосом...
У меня бешенство было. И я ему при всех сказала, я говорю: «Вы меня обманули, вы украли, вы сделали... Я вас предупреждала, что я молода для этой роли, а вы сделали какое-то... Что это за безобразие?! Я никогда вам не подам руки!» – и я никогда не подала ему руки.
И единственное, что я могу сказать, что он, конечно, настрадался в конце своей жизни, я его видела, я никогда к нему не подходила, он уже был в таком состоянии, что он меня не помнил, и слава богу. Но он же сделал этот тур по городам и весям, превозмогая все свои дикие боли.
Понимаете, вот я сегодня проходила по Арбату, Петр Наумович Фоменко, 90 лет, и огромное количество стендов, его спектакли, его жизнь. И там много его прекрасных мыслей, изумительных. Я же работала с Петром Наумовичем, и это, конечно, для меня просто, это такое везение... Я могу сказать, что он написал, что чем отличается русское искусство от западного? В русском искусстве люди работают на грани инфаркта, в западном искусстве такого нет. Я очень понимаю теперь, о чем он говорит. Вот и Евтушенко работал на грани инфаркта, и Козаков работал на грани инфаркта, и мой обожаемый Гафт работал на грани инфаркта, потому что им было не все равно до последнего вздоха.
Конечно, для меня это огромная радость. Они меня очень все зарядили. Я иногда совсем не могу себе позволить отступить в память о них. Нельзя, ну нельзя.
Дмитрий Кириллов: Когда рядом находилась с Гафтом, да, это же вообще на всю жизнь, наверное, да? Не забыть никогда.
Юлия Рутберг: Он, знаете... мы играли в сериале замечательно. И однажды у него здесь был вечер, я ходила к нему на спектакли, он при всех сказал: «О, начало эпиграммы на Юльку: «Юлька-Юлька, барабулька, лучше всякого кита». Остальное придумаю дальше». Я поняла, что никогда не придумает дальше, но «Юлька-Юлька, барабулька, лучше всякого кита» у меня есть.
Дмитрий Кириллов: От Гафта.
Юлия Рутберг: От Гафта.
Юлия Рутберг: Мне всегда очень интересны были раненые люди. Мне всегда нравилось играть отрицательные роли. Однажды я ехала в такси с мужиком таким развязным, он говорит: «Вы артистка, что ли, вот эта вот Руберт?» Да, я говорю, Руберт-Руберт. «Вы знаете, вы все время играете каких-то сук». Я говорю: да что вы, правда? «Ну правда. Вот недавно тут видел одну роль, играете какую-то суку очередную. А я потом задумался: нет, она женщина нелегкой судьбы», – вот такая «рецензия» была.
Дмитрий Кириллов: От народа.
Юлия Рутберг: От народа, да. Мне дороги мои роли и маленькие, и большие. Для Коко Шанель было три сцены, и там все было на русском. Я звоню режиссеру, я говорю: простите, пожалуйста, а в чем прикол? Когда она приходит, мы встречаемся в туалете с Викой Исаковой, она говорит: «Простите, у вас есть зажигалка?» А Вика смотрит на меня и говорит: «А, вы не говорите по-французски». Я говорю: и я все это говорю по-русски – это как? Я говорю: надо немедленно переводить все на французский язык. Он говорит: «А вы сможете выучить?» Я говорю: подождите, если вы одобряете эту задачу, дальше я с завтрашнего дня начинаю. И мы все играли на французском языке, и Вика выучила. Я нашла педагога, я нашла свою подругу во Франции, которая все это нам начитывала и т. д., мы играли на французском языке.
Отправлено: 05.09.22 15:19. Заголовок: Дмитрий Кириллов: Ру..
Дмитрий Кириллов: Рутберг не участвует ни в каких забегах, коалициях, тусовках. Ни к чему все это. Делом надо заниматься. Так учили ее великие педагоги Алла Казанская, Галина Коновалова, Владимир Шлезингер, Гарий Черняховский, Юрий Катин-Ярцев. Не жалеть себя, не любить себя в искусстве, а служить ему. Рутберг – вахтанговка до мозга костей, и главным в этом театре, родном доме для Юли был и остается Михаил Ульянов.
Юлия Рутберг: Михаил Александрович мне был сначала дедом, вот я его воспринимала как деда. А потом, конечно, стал отцом, потому что он каким-то образом, вот начиная с Двойры... В «Зойкиной квартире» он не очень меня принял, хотя спектакль гремел, поколенческий спектакль, пресса была потрясающая. Меня он не очень принял, зашел ко мне за кулисы как-то, а я только на 16-м спектакле заговорила человеческим голосом, это правда. Он сказал: «Значит так...» А у него когда выдвигалась челюсть, это была угроза нешуточная. «Значит так, я тебе даю еще один шанс. Если ты будешь так играть спектакли, я тебя сниму с роли. Вот ты должна как-то немножко что-то с собой сделать, это все картонное, это все... Даю тебе два спектакля». Я задала один вопрос, он только что сказал «один шанс». Я говорю: «А почему два?» – «Для разгона».
Вот в этом был весь Михаил Александрович, он так любил артистов. Он был сам великий артист, он был великий человек. Его любовь к человечеству, к людям, она не ушла совершенно от прибавления его погонов, орденов, медалей, регалий и т. д. Как он заботился о людях! К нему всегда можно было войти в кабинет. Скольким... Дядя Коля, который у нас был плотник, который с ним пришел фактически в один год в театр, он говорил ему: «Мишк, плохой спектакль». Он говорил: «Коль, ну подожди...» – «Мишка, плохой спектакль». Он вообще, так же как Рубен Николаевич, очень слушал цеха.
Мое отношение с ним решила моя вторая роль, это Двойра в «Закате». Ему сказали, что как играет Рутберг, боже, как играет Рутберг, он пришел.
Дмитрий Кириллов: Ну говорят же, надо сходить.
Юлия Рутберг: Да-да. Он когда увидел на репетиции, как я кидаюсь на стены, он так хохотал! Он из конца зрительного зала побежал к сцене, говорит: «Подойди! Подойди! Да ты же жеребенок, ты жеребенок! Как ты это делаешь?» Вот у него была эта фантастическая фраза, он подходил к нам, к молодым артистам (кто к нам подходит?), он: «Как ты это делаешь? Я не понимаю».
Он молился на Вахтангова как на бога. Вахтанговский театр – это было для него все. Он готов был отдать жизнь за Вахтанговский театр, что он в конце и сделал. И однажды, когда мы писали с Табаковым «Театральный роман», Максим Суханов, он, я и Смелянский, я все женские роли, он Максудова, Макс всех тоже, а Смелянский был человеком от театра. Он нам предложил, Михаил Александрович очень болел и в театре была сложная ситуация. Он предложил нам перейти, сказал, что будут деньги и т. д. Я первый раз в беседе даже не участвовала, Макс достаточно резко ему сказал, что нет. Я говорю: послушайте... А я даже не сообразила, что я говорю. Я говорю: послушайте, что вы мне предлагаете? Я Маугли Михаила Александровича, а он мой Акела, и вы хотите, чтобы я закричала, что «Акела промахнулся»? Он мой Акела. А у него же шел спектакль «Маугли». И у него такая буря, у «Табака», была просто. Он подошел к двери, посмотрел на меня и сказал: «Дура!» А потом открыл дверь, повернулся и сказал с совершенно другим выражением лица: «Молодец».
Дмитрий Кириллов: А как важно молодой артистке Юлии Рутберг было, когда вот в начале вашего пути к вам в гримерку заходил Яковлев.
Юлия Рутберг: Ну, это было один раз, и это было посвящение в рыцари. Показывали французские водевили, которые состояли из двух частей. Я была Мадам Дурандассо скошенным затылком, с такой халой, которая... Ну это был кабаретный выход: у меня штанины, которые летали, я каталась на стуле, я все, я была идиоткой полной... И когда мы сыграли... Играли утром, я не помню себя. Когда был мой выход, у меня вообще все, помутнение сознания. И Юрий Васильевич Яковлев в зале. У меня стали отрываться пуговицы, когда я стала перебрасывать штанины, вот это все, и у меня...
Дмитрий Кириллов: Энергия.
Юлия Рутберг: То есть я, вокруг меня можно было просто зажигать... Даже не надо было ничего зажигать, горело вокруг меня. И я когда вошла в гримерку, все закончилось, овации, там все было, все, я ничего не помнила. Я села на стул, я не могу даже переодеваться. И вдруг стук, открывается дверь и стоит красава, о боже, Юрий Васильевич. Он говорит: «Мадмуазель?» Он идет ко мне и говорит: «Позвольте поцеловать вам руку. Вы были прекрасны, мадмуазель». И Яковлев целует мне руку. Потом, когда прошло много-много лет, и особенно под конец, «Пристань» до этого, мы когда встречались с Юрием Васильевичем, я всегда целовала ему руку. Он кричал: «Не смей!» Это была моя потребность, это был... Вот у меня было ощущение, что пока был Яковлев в театре, ну как, после ухода Михаила Александровича, это вообще кошмар, это было так тяжело, это какая-то такая личная потеря навсегда... Я понимала, что, пока есть Яковлев, все вахтанговское, лучшее, что он продемонстрировал в «Пристани», все это осталось.
Он делал один шаг в свет, и аплодисменты не смолкали пять минут, он не мог начать играть. И я побежала к нему в гримерку, зашел Юрий Васильевич, и я не знала, что ему сказать. Я говорю: «Юрий Васильевич, почему вы мне никогда не говорили, что вы так прекрасно танцуете? Я могу пригласить вас на танец?» Он говорит: «Да». И мы с Юрием Васильевичем минуту танцевали. Наверное, можно подумать, что я какая-то сумасшедшая идиотка. Это для меня так дорого, это гораздо дороже, чем какие-то висюльки, чем какие-то предметы. Вот. Поэтому знайте, перед вами сидит невероятно счастливый человек, рожденный в любви своими родителями, выращенный в необыкновенно плодородной среде личностей, индивидуальностей, талантов, сумевший в школе встретить блистательных учителей, в училище попавший очень трудно и карабкавшийся, и знающий, что такое идти к своему Эвересту, человек невероятного везения попадания в свой театр, и человек, который переживает свою судьбу. Хотя мои пикники очень часто бывают на обочине, но это Стругацкие, и это не самый плохой способ жизни.
Дмитрий Кириллов: Юля, спасибо вам огромное! Мы вас любим!
Юлия Рутберг | Секрет На Миллион | Выпуск от 17.12.2022
Актриса театра и кино, народная артистка России Юлия Рутберг пришла в студию НТВ, чтобы в откровенном разговоре с Лерой Кудрявцевой раскрыть секреты молодости и красоты. Почему она зареклась омолаживаться с помощью скальпеля? И о каких личных тайнах рассказала зрителям?
В самом начале беседы Юлия попросила не упирать на её лавры, в том числе на звание Народной артистки РФ. Неважно, какие у тебя статусы и короны, говорит Рутберг, каждый спектакль нужно доказывать - настоящий актёр ты или нет. О выходках богемы, про эротику в Большом театре, о крупных провалах, о сути жизни и что нужно делать в наши тяжкие времена – говорим за столом в субботу.
ЮЛИЯ РУТБЕРГ: «ЛЮБЛЮ ФИНАЛЬНЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ, КОГДА ТЫ ЗАВОЕВАЛ ЗРИТЕЛЯ» июнь 2020
Карьеру этой актрисы трудно назвать стремительной, однако упорный труд в театре и на съемочной площадке сделал Юлию Рутберг известной на всю страну и принес звание народной артистки.
— Юлия, кем вы считаете себя — советской или российской актрисой, делаете ли разницу между этими понятиями?
— Я не очень понимаю различия: по рождению я советский человек, по внутренней культуре — русский. Какие здесь могут быть противоречия? В Советском Союзе нам прививали русские культурные ценности, поэтому во мне есть и то, и то. Но основа, конечно, это русская культура.
В АКТЕРСКОМ БАГАЖЕ ЮЛИИ РУТБЕРГ ЦАРИТ НАСТОЯЩЕЕ ИЗОБИЛИЕ. АКТРИСА ОТЛИЧНО ВПИСЫВАЛАСЬ И В ЛЕГКИЕ КОМЕДИИ, ТАКИЕ КАК «НЕ РОДИСЬ КРАСИВОЙ»
— Ваш знаменитый папа, актер, мим Илья Рутберг был не против вашего артистического выбора?
— Мои родители, бабушки и дедушки — все были очень одаренными людьми, имеющими отношение к искусству. Конечно, я вращалась в такой среде, что это способствовало моему выбору профессии. К тому же в нашей семье не принято запрещать. Дети должны сами попробовать то, что они хотят, чтобы потом не предъявлять своим прекрасным родителям претензий. Детям можно помогать. Безусловно, их нужно любить и оберегать, но они должны проживать собственную жизнь и совершать собственные ошибки. Конечно, папа не был рад, он прекрасно понимал, что это за профессия, но знал, что такое искусство, какие оно приносит радости, как можно реализоваться, если к нему относиться серьезно. Складывалось у меня все трудно, и это прекрасно, а потом стало полегче. Оказалось, что я в папу. Я не спринтер, а стайер, и на этом настаиваю, потому что быть стайером в любой профессии гораздо сложнее.
— Вы помните тот момент, когда поняли, что хотите стать актрисой?
— Сделала свой выбор в пятом классе. Именно тогда я поняла, что это будет театр. Никогда не хотела поступать во ВГИК. В девятом классе я совершенно случайно оказалась в Щукинском училище на дипломном спектакле. Меня потрясло это пространство — как там играют, обаятельно, изысканно, все друг другу кланяются при встрече. Смесь пажеского корпуса и института благородных девиц с Царскосельским лицеем, хотя это было училище. Там учили ремеслу, а в любой профессии выше всех всегда ремесленники.
..ИГРАЛА ЛЕГЕНДАРНУЮ ФАИНУ РАНЕВСКУЮ В СЕРИАЛЕ «ОРЛОВА И АЛЕКСАНДРОВ».
— Как вы попали в Вахтанговский театр?
— Мою судьбу решил случай — наш дипломный спектакль взяли в театр Вахтангова. Еще Галина Борисовна Волчек сделала для меня очень важную вещь. Когда три года подряд поступаешь в театральный и все говорят, что ты городской сумасшедший, в тебе нет ничего актерского, это неимоверно трудно. Галина Борисовна знала меня с детства, и когда-то, когда мне было лет двенадцать, она подошла к папе и сказала ему: «Отдай ее мне. Она Анна Франк». Когда пришла показываться после окончания Щукинского в «Современник», помимо самой Волчек в зале сидели Гафт, Неелова, Покровская, Никулин. Галина Борисовна мне сказала: «Приходи завтра». Я, рыдая, ответила: «Не могу, меня сегодня взяли в театр Вахтангова». Она дала мне два года и сказала: «Если у тебя ничего не получится в Вахтанговском, приходи!»
...И, КОНЕЧНО, БЛИСТАЛА НА ТЕАТРАЛЬНОЙ СЦЕНЕ. ПРЕДАННЫЕ ПОКЛОННИКИ АКТРИСЫ УЖЕ ДЕСЯТИЛЕТИЯМИ НАСЛАЖДАЮТСЯ ЕЕ ИГРОЙ ВО МНОЖЕСТВЕ ПОСТАНОВОК. В ТОМ ЧИСЛЕ В ЗНАМЕНИТОМ СПЕКТАКЛЕ «ХАНУМА»
— Многие артисты рассуждают, что важнее, лучше — театр или кино. Что вы думаете по этому поводу?
— Это два совершенно разных вида искусства. К сожалению, после окончания Щукинского училища у меня была большая проблема — в театральных вузах кинематографические навыки не преподаются. Нет такого предмета — работа с камерой. Нас учат играть «на последнего зрителя»: чтобы человек, который сидит в конце зала, был таким же полноправным зрителем, как и тот, что сидит в первом ряду. А в кино существует общий план, средний и крупный. Мне повезло — когда я только начинала сниматься, были такие люди, которые уделяли мне внимание, обучали, как работать с камерой. Я не стеснялась подходить и спрашивать у Княжинского — гениального русского оператора, который работал с Тарковским. Многому меня научил Павел Лебешев, который рассказал мне про мое лицо, про правую и левую сторону и про то, что не бывает симметричных лиц. У меня были дорогие мне вещи в кино, очень любимые, но если говорить о самом главном искусстве, это, безусловно, театр. Театр — это живое! В театре, на сцене все зависит от тебя. В кино все-таки есть возможность склеить, смонтировать: там есть обереги — некая подстраховка. В театре все подстраховки во время репетиции, а поднялся занавес — ты должен принимать решение здесь и сейчас. Оторвалась пуговица, сломался каблук, публика замирает, смотрит, какое ты примешь решение, и если ты вышел из этой ситуации, тебе аплодируют стоя — артист. А если ты скиксовал, тебя похоронят. Публика беспощадна. Театру уже столько раз предрекали смерть с появлением звукового кино, телевидения, Интернета. Но человечество снова и снова возвращается к театру. Согласитесь, актера, не его портрет на обложке журнала, а его форму и содержание, можно оценить только в театре. Ты видишь, как он работает сегодня и здесь — на твоих глазах, вживую.
ЮЛИЯ РОДИЛАСЬ В ТЕАТРАЛЬНОЙ СЕМЬЕ, И ЕЕ ОТЕЦ ИЛЬЯ РУТБЕРГ МОЖЕТ ГОРДИТЬСЯ ДОЧЕРЬЮ
— Как вы относитесь к наградам, театральным премиям, таким как «Чайка» и «Хрустальная Турандот»? Что они дают актеру?
— Это приятно, особенно когда вовремя. Но для меня награды никогда не являлись самоцелью. Когда мы собираемся делать какой-то спектакль, я не предполагаю, какую мне могут дать за него премию. Это было бы весьма самонадеянно. Всегда чураюсь аплодисментов, когда только вышла на сцену, ведь я еще ничего не сделала. Люблю финальные аплодисменты, когда ты завоевал зрителя. То же самое и с премиями — они даются по результату сделанной работы. Это всегда дорогого стоит. Это уже пролитая кровь, рожденный ребенок, ты держишь в руках что-то осмысленное.
— Спектакль закончился, вышли на улицу и все забыли? Или продолжаете переживать?
— Все зависит от того, какой был спектакль. После «Ханумы» выходишь веселая, радуешься. После «Медеи» совершенно другое состояние, после «Крика лангусты» — смешанные чувства. Иногда чувствуешь большую усталость. Но это не значит, что ты выходишь и продолжаешь своей образ. Я терпеть не могу артистов, которые не наигрались на сцене, — это сюрреализм, похоже на заболевание. Можно, конечно, пошутить, но я не продолжаю после «Ханумы» ходить на кривых ногах, стираю усы и не говорю с грузинским акцентом.
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ АКТРИСЫ ТОЖЕ СВЯЗАНА С ТВОРЧЕСКИМИ ЛЮДЬМИ. ЮЛИЯ БЫЛА В ГРАЖДАНСКОМ БРАКЕ С МУЗЫКАНТОМ И АКТЕРОМ АЛЕКСЕЕМ КОРТНЕВЫМ
— Кстати, о «Хануме» — как вы оказались в антрепризе?
— Для меня этот спектакль стоит особняком среди других антрепризных постановок. Это одна из немногих антреприз, существующих на театральной сцене уже больше десяти лет. У нас уже не только дети, внуки появились на этом спектакле. (Смеется.) На самом деле за свою жизнь я приняла участие всего в пяти или шести антрепризных спектаклях. При этом никогда не проводила водораздела между антрепризой и театром, потому что и там, и там — сцена, и там, и там — зрители. Но в антрепризе есть колоссальное преимущество: именно здесь могут собраться актеры, которые волею судеб не работают в одном театре. Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь буду играть на одной сцене с Михаилом Михайловичем Державиным, Людмилой Чурсиной, Ольгой Волковой. Это живые легенды.
— Вы по характеру взрывная или спокойная?
— Однозначно взрывная, но с годами научилась себя утихомиривать. Как сказал мне однажды знакомый: «Ох, вы, матушка, и гневливы». (Смеется.) Если меня что-то сильно задевает, бывает, что иногда доходит до гнева, а это, конечно, большие затраты энергии. Я с детства была так воспитана, не умею держать камень за пазухой. И если сразу не выговориться, этот кисляк внутри начинает бродить и все разъедать. Иногда его надо из себя выплевывать. Истинные эмоции людьми воспринимаются естественно. Я не люблю политесов, сейчас вообще много фальши, мы все стали конъюнктурно-толерантными — все эти слова заставляют запихивать истинные эмоции внутрь. Если ты хочешь оставаться в этой профессии и все время будешь мимикрировать, то нечем будет играть.
АКТЕР АНАТОЛИЙ ЛОБОЦКИЙ БЫЛ ЕЕ ВТОРЫМ ОФИЦИАЛЬНЫМ МУЖЕМ
— В вашей фильмографии есть фильм «Четыре возраста любви». Сколько, по-вашему, у любви возрастов и какой для женщины самый сложный или самый важный?
— У каждой женщины свой путь. И дело не в возрасте, а в качестве того чувства, которое ты испытываешь. У кого-то самое сильное чувство случается в раннем возрасте, другие встречают свою половинку, когда волосы становятся серебряными. Это абсолютно непредсказуемо. И никакие штампы в паспортах не являются оберегом. К сожалению, мы утеряли то, что было у наших родителей, — для них самым ценным была семья. Люди несли ответственность за свои отношения. Наше поколение это безнадежно утратило. Люди должны быть рядом для того, чтобы дополнять друг друга, развиваться вместе, поддерживать. Первая половина истории любви всегда не похожа на вторую, в которой есть быт и прочее. Поэтому должны быть какие-то совместные ценности, совместные радости: то, что объединяет. По-моему, нет ничего страшнее, чем одиночество вдвоем. Мне кажется, наши родители умели больше терпеть и работать, потому что совместная жизнь — это прежде всего работа. А мы все больше приспосабливаемся к тому, что нам удобно. Поэтому сейчас мы повсеместно наблюдаем потерю института семьи и брака.
Юлия Рутберг — одна из самых ярких звезд театральной сцены, блистательная, харизматичная, многоплановая актриса Театра Вахтангова. Каждая ее программа — это возможность прикоснуться к высокому актерскому мастерству, великой поэзии и прекрасной музыке. В этот раз актриса привезла тулякам программу «13 вопросов к Ахматовой». Выступление прошло в ДК «Ясная Поляна», а на следующий день актриса пригласила нас на интервью.
— Юлия, в Ясной Поляне Вы не в первый раз. За что любите это место?
- Для меня это место силы. Первый раз я оказалась здесь лет 15 назад. Было лето, все цвело, пахнущий воздух, природа… Нас принимали Толстые, мы пили чай из самовара. Это очень благостное место. С годами я все больше и больше стала интересоваться Толстым с точки зрения литературы, жизни его и Софьи Андреевны, дочери Александры, людей, которые сюда приезжали. Потом я приехала сюда с внуками, мне хотелось, чтобы они «вдохнули» Толстого, — это такая обязательная программа (смеется). И вот тогда Толстой стал обсуждаться у нас в доме всеми поколениями.
К столетию Театра Вахтангова был поставлен спектакль «Война и мир». Когда мы работали над спектаклем, разбирали героев и их взаимоотношения, Толстой из просто писателя школьной программы, из бронзовой фигуры превратился в очень живого, противоречивого, страдающего человека.
Когда мы играли этот спектакль на фестивале «Толстой», произошло что-то невероятное. Вдруг хлынул дождь. Над нами, актерами, была крыша, а зрители сидели вообще «голенькие». В зале происходит сумасшествие — вода потоком! Людям начинают раздавать плащи, а на сцене идет действо!
Молодые актеры растерялись, а мы кричим из-за кулис: «Играйте! Играйте! Мы смотрим!!!» И наши начали так играть, что все зрители уселись на места.
На сцену тоже начинает литься вода, Наташа Ростова босиком танцевала вальс, а ее волосы вымокли и расплелись. Стало очень холодно. Зато таких аплодисментов, как от тех мокрых до нитки людей, я еще не слышала. И я впервые сама хлопала зрительному залу — за чрезвычайность отношения к театру, к Толстому, к «Войне и миру», к русской культуре.
Знаете, в Ясной Поляне всегда очень вкусно, очень душевно, здесь любят людей. Сегодня, в такую погоду, у камелька бы посидеть, попить горячего винца, почитать книжечку. А мы укутались и гуляли по усадьбе, были и на кладбище в Кочаках, зашли в храм. Сегодня было такое восхождение к Толстому.
— Для туляков вы выступили с программой «13 вопросов к Ахматовой». Как родилась эта программа?
- Когда был очередной юбилей Анны Андреевны, меня пригласили в Питер, в Фонтанный дом, почитать ее стихи. До этого мне рассказали такую легенду, что Анна Андреевна утверждала, что, когда ее не станет, ее душа обязательно переселится в рыжего кота. И вот я читаю стихотворение, и тут: «Мяу!» На поребрике сидит толстый рыжий кот! Он вальяжно проходит к сцене и поднимает на меня глаза. Зрители начали хлопать такому мистическому факту! А у меня возникло ощущение, что мы с Анной Андреевной душами соприкоснулись. Когда вернулась в Москву, я решила, что надо продолжать. Я попросила своих друзей придумать вопросы для Анны Андреевны и найти в двухтомнике ее стихов ответы.
Из сорока вопросов в спектакль вошли тринадцать. Неотъемлемой частью спектакля стала музыка — произведения Баха, Шостаковича и Рахманинова.
У меня нет ощущения по отношению к Ахматовой, что она огромный Медный всадник, а я бандикут, который стоит внизу и трясется перед ней. Я не могу сказать, что я в нее влюблена. Мы с ней — на вытянутой руке. И приближать ее я и не собираюсь, да она и не позволит никогда и никому.
— Где мы увидим Вас в ближайшее время — в театре, в кино?
- В марте у меня стартует новый проект с оркестром — к юбилею композитора Сергея Рахманинова. Будет немыслимое количество поездок, начнем с Великого Новгорода, где он родился.
— У вас более 50 ролей в кино. Какие съемки вспоминаете с особой теплотой?
- Ценю картину «Кушать подано», очень смешная! Люблю фильм «Мотыльки» о Чернобыле. Не жалею, что сыграла в сериале «Орлова и Александров», в «Анне Герман». Был очень симпатичный сериал «Участок», где мы играли мужа и жену с Ромой Мадяновым. Нас называли «Лужков и Плисецкая» (смеется). Там снялся весь цвет российского кино. Там была Ниночка Ивановна Русланова, гений! Помню, когда я приехала на съемочную площадку, она сказала: «О! Рутберг приехала! Самое деревенское лицо нашего кинематографа!» (смеется). А я ей: «Ниночка Ивановна, я буду играть смычку города и деревни!» Очень любила сериал «Лучший город Земли», он получился непустяковый.
— А мы еще «Каменскую» очень любим!
- Да, и я! Встреча с Валерием Приемыховым — это вообще отдельное событие в моей жизни. Потому что он и режиссер Юра Мороз объяснили мне, что такое кино. В театральных вузах этому не учат, и это большая беда.
— В театре, где Вы служите, есть люди, с которыми вы дружите?
- Есть. Хотя в театре особо дружить ни с кем невозможно. Люди нервные, ранимые. Артисты работают своими нервными клетками. Поэтому они могут сорваться, сказать грубое слово, могут быть неуправляемыми. А могут быть нежными, прекрасными, заботливыми. Поэтому, конечно, у меня есть очень близкие, а есть навсегда далекие.
— Женский вопрос. Как женщине сохранить элегантность, красоту внутреннюю и внешнюю?
- Ну, с внутренней будет гораздо тяжелее, чем с внешней. Внешне можем порезать один раз все, и вот она — красота (смеется). Безусловно, женщина должна уделять себе внимание, быть ухоженной. Все зависит от нервной системы. Мы сдавать начинаем очень сильно, когда всё нервно, когда нет покоя. Поэтому сейчас особенно надо находить утешение, расслабление и удовольствие в простых земных радостях. У кого есть семья, дети, внуки, родители, когда заботишься о них, когда есть возможность пойти куда-то всем вместе. Я очень уставшая, но то, что я вот приехала в Ясную Поляну с внуком, то, что мы вместе, придает сил.
Скоро Новый год, я уже покупаю подарки. Наверное, вот эти простые вещи наполняют внутренний мир, заземляют нервную систему.
А еще я заметила, когда ты, например, на отдыхе, не красишься хоть две недели, как начинает расправляться кожа, появляется другое выражение лица — в тебе какая-то Джоконда просыпается. Ты начинаешь по-особому улыбаться, на тебя обращают внимание люди. Появляется свежесть от солнца, моря, лета, чистого воздуха.
В женщине очень важен шарм, очарование, женственность. Как говорила мой профессор Алла Казанская, в женщине обязательно должно быть вот это мысленное «Поди сюда!» Если этого нет — другую жизнь проживешь. Надо вырабатывать в себе!
— Ваше пожелание всем нашим читателям.
- Человечество пережило свою осень, сейчас переживает лютую зиму. Но я верую, что мы доживем до боттичеллиевской весны, где будет место любви, нежности, преданности, милосердию. И не будет места ненависти.
«Приглашают меня в Дом кино на премьеру, начинается фильм, и я слышу, что меня озвучили, я говорю голосом взрослой женщины. Тогда я при всех устроила Евтушенко скандал! Заявила: «Вы украли у меня голос и даже не потрудились позвонить, предупредить. Я вам руки никогда в жизни не подам — вы вор! Слышите?! Вор!» — рассказывает народная артистка России Юлия Рутберг.
— Юлия, какая из ваших ролей — самая запоминающаяся для вас? Может, Фаины Раневской в сериале «Орлова и Александров»? Говорят, на съемках с вами произошла мистическая история...
— Когда поступило предложение сыграть Фаину Георгиевну, я принесла режиссеру огромную кипу книг об актрисе, прочитанных мною. По ним и готовилась, ну и конечно, по фильмам с участием Раневской. Но как же непросто мне пришлось в первый съемочный день! Когда прозвучала команда «Камера, мотор!» и я начала произносить свой текст, обнаружила, что голос у меня странный — будто горло кто-то сжимает. Режиссер смотрит на меня с недоумением: «Что происходит?» Отвечаю: «Не знаю, дайте мне минут десять». Он в ужасе, но перерыв объявляет. Снимали на натуре, на тихой старой улочке. Я выхожу из кадра — и у меня градом начинают катиться слезы, физически ощущаю, будто меня гранитными плитами придавили. Согнулась, ссутулилась, плечи не могу расправить. И понимаю, кто все это делает. Тогда я посмотрела на купола церкви, стоящей на улочке, и сказала: «Фаина Георгиевна, давайте с вами договоримся. Я согласилась на роль только из огромного уважения к вам. Не хочу никаких реинкарнаций, не хочу оторвать кусок вашей славы. А, наоборот, хочу этой ролью вас защитить, отделить от образа коверного клоуна, который к вам накрепко прирос благодаря бесчисленным анекдотам. И если вы хотите, чтобы я это сделала, оставьте меня в покое. А если не хотите, то удавите сразу, но не смейте вот так мешать! — И добавила: — Фаина Георгиевна, да идите вы …!» Развернулась и пошла на площадку: будь что будет. Хотите верьте, хотите нет, но пока меня перегримировывали, я почувствовала, как выпрямляется спина, я наполняюсь уверенностью… В кадр вошла другим человеком и ощутила такой кураж, такой драйв!
Когда-то один шаман на Алтае сказал мне: «Поаккуратнее с ролями — иначе с вами будет происходить то же, что с вашими героями. Вы очень глубоко впускаете их в себя и подвергаетесь реальному риску…» Вспомнила его слова после роли Раневской. Все знают, что Фаина Георгиевна до обидного мало сыграла значительных ролей в кино за свою длинную жизнь. Так вот, с премьеры сериала «Орлова и Александров» прошло уже шесть лет, и с тех пор я снималась крайне мало… Ближайший проект — «Бендер», он еще в работе. Когда бралась за роль Раневской, конечно, боялась, что после выхода картины киноведы и диванные критики меня закатают в асфальт — мол, покусилась на святое. Но все получилось наоборот. Мне даже передали, что гример Фаины Георгиевны, работавшая с ней в театре, говорит, что узнала Раневскую в моем исполнении. А когда мне вручали театральную премию «Фигаро», сказали, что это в том числе и за Раневскую. У меня есть разные награды, но премия «Фигаро» имени Андрея Миронова для меня самая дорогая. Этого артиста я с юношества обожаю, боготворю — для меня он эталон в профессии, как и Фаина Георгиевна Раневская.
— В образ Анны Ахматовой в сериале «Анна Герман» вы вживались так же тяжело?
— Ее я так не ощутила. Геометрию образа Ахматовой выстраивала, отталкиваясь исключительно от ее художественных изображений. Мне всю жизнь говорили, что у меня «лицо Модильяни», а «тело Альтмана». Вот и постаралась передать образ Анны Андреевны, ориентируясь на рисунки Амедео Модильяни и знаменитый портрет Ахматовой кисти Натана Альтмана. Попросила изготовить такой же парик, как на картине, и сшить такое же платье с белым воротничком. Это упростило задачу. Я не пыталась копировать ахматовскую манеру чтения стихов, а задалась целью донести смысл ее произведений. Исследователи творчества и ее биографы были мне за это благодарны. Потому что никаких игр в Ахматову не надо.
— А образ Коко Шанель для фильма «Осенние цветы» понравилось примерять?
— Очень! Эту мою роль я нежно люблю. Считаю, что Коко Шанель в моде — как Анна Ахматова в поэзии, как Лени Рифеншталь в режиссуре! Три великие женщины в традиционно мужских видах творчества. Коко Шанель оказала огромную услугу женщинам, придумав вечное маленькое черное платье с ниткой жемчуга. Считаю, что эта услуга оказана и лично мне, так что я благодарна ей персонально.
Моей партнершей в фильме была Вика Исакова, и я по сценарию обращалась к ней: «Ах да, вы не говорите по-французски, вы меня не понимаете…» Но написана реплика была на русском. И у меня в сознании от такой несостыковки языков возникло неразрешимое противоречие. Звоню режиссеру: «Эту сцену надо играть на французском». — «Юля, а вы его знаете?» — резонно интересуется режиссер. «Нет… Но выучу!» — отвечаю. И я позвонила в Париж своей близкой подруге, они с мужем сделали мне подробный подстрочник сцены в переводе на французский язык. Я позвонила Исаковой: «Викусик, будем играть на французском!» Она охотно согласилась. Подруга прилетела в Москву, позанималась со мной и Викой, и мы сыграли эту сцену достойно. В нашем деле нельзя искать легких путей. Ни сцена, ни экран халтуры не прощают.
— Как начался ваш путь в кино?
— Я была еще студенткой Щукинского училища, когда попала на съемочную площадку фильма Аллы Суриковой «Две стрелы. Детектив каменного века» — в фильме снимался мой первый муж Александр Кузнецов. И меня включили в групповку первобытных людей, исполняющих «танец рода». Отрепетировали сцену, начали снимать, и вдруг балетмейстер, указывая на меня, говорит: «Уберите, пожалуйста, эту девушку — она танцует не синхронно с другими, а двигается по-своему». Покинув площадку, я разрыдалась от обиды. Все-таки я начинающая актриса — а тут даже из групповки вылетела… Но ко мне подошла Алла Сурикова и сказала: «Детка, я тебя поздравляю». Я изумилась: «С чем, Алла Ильинична?» — «Ты по природе солистка, кордебалет тебе не идет — вот с этим открытием тебя и поздравляю. А я тебя сниму, не переживай — найдем какой-нибудь эпизод...» Мудрый режиссер оказалась права: жизнь подтвердила, что, когда я работаю солисткой, у меня все отлично получается. А когда я «одна из» — начинаю подводить людей. Природа моя — джазовая, я человек синкопы, я не делаю в такт. Может быть, когда-то и хотелось быть виолончелью, но я — женщина-контрабас, про это и мой музыкальный моноспектакль «Вся эта суета»… А балетмейстер из фильма «Две стрелы…» через много лет после съемок позвонил мне и предложил станцевать сольную партию в его балете. Бумеранги возвращаются... Но я не согласилась, и не из-за старой обиды. Просто понимаю: каждый должен заниматься своей профессией...
— Когда сбылось пророчество Суриковой и вас начали снимать более активно?
— В небольших ролях — уже сразу после Щукинского училища. Например, в 1991 году у Владимира Мотыля в «Расстанемся — пока хорошие», а до этого у Евгения Гинзбурга в «Руанской деве по прозвищу Пышка». В театральных вузах нас к кино не готовят, и азы профессии я постигала на съемочной площадке у вышеназванных режиссеров-мэтров и операторов Валерия Гинзбурга и Александра Княжинского. Одним из главных киноучителей стал Юра Мороз, у которого я снималась в «Каменской». После проб он сказал: «Прекрасно, моя дорогая… А теперь давай вместе посмотрим на экран». Оказалось, что на экране я гримасничаю так, как будто собираюсь в мультике сниматься. Мороз говорит: «Ты замечательная театральная артистка, но кино — другое. Давай мы попробуем сделать средний план. И спрячь по максимуму мимику. Достаточно одного движения глаз — переведи взгляд с пола на камеру…» Раз попробовали, два. Режиссер продолжает: «Хорошо, молодец. А теперь крупный план, еще вполовину сократим эмоции…»
Партнером моим в этом фильме стал Валерий Приемыхов — гениальный артист, сценарист, человек… Когда мы ехали на съемки в поезде Москва — Минск, за ночь переписали все наши сцены, точнее он переписал. Пришли на съемочную площадку, и Приемыхов показал наш вариант Морозу — предложил изрядно сократить диалоги, сыграть молча, на взглядах и движениях камеры. Режиссер закричал в мегафон: «Идите сюда, вся группа!.. Посмотрите, какие странные артисты приехали. Все просят добавить текста, а они повычеркивали!» Но поправки принял.
Мы с Валерием Михайловичем играли любовь. По телефону моя героиня сообщала его герою, что у них будет ребенок. А пока мы ехали в поезде, я рассказывала Приемыхову про своего сына Григория… И вот партнер наблюдает, как я играю сцену с телефоном, и вдруг говорит режиссеру: «А можно остановить дубль?!» Подзывает меня: «Когда в поезде ты рассказывала про сына, у тебя светились глаза, у тебя менялось выражение лица, ты была как радуга… А что ты сейчас делаешь в кадре?! Ты хочешь быть такой артисткой? Будь ей, но без меня». И ушел с площадки, сел в уголок, открыл томик Лермонтова — в перерывах он всегда читал. Юра Мороз смотрит на меня вопросительно. Я говорю: «Дайте, пожалуйста, мне пять минут». И после перерыва сыграла совершенно по-другому. Сыграла и расплакалась, ушла в гримерку. А Приемыхову показали этот дубль на плей-бэке, и он постучался ко мне. Сказал: «Можешь ведь, когда хочешь! Вечером приглашаю тебя на ужин. И запомни, дорогая, все зависит только от тебя. Тебя должно волновать то, что ты играешь»… Я вообще-то не люблю себя на экране, но, когда посмотрела «Каменскую», впервые испытала счастье от собственного существования в кадре. Две сцены мне очень понравились. Но это не моя заслуга, это все Валерий Приемыхов и Юрий Мороз. Они окунули меня в кинематографические воды, «покрестили», указали дорогу, научили существовать в кино.
— Ваш отец, Илья Рутберг, снимался во многих фильмах, в том числе детских: «Без страха и упрека», «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Айболит-66», «Волшебный голос Джельсомино»... Ваше детство было особенным?
— Оно было окрашено как бы 25-м кадром бесконечного творчества, это да. Бабуля, Елена Кудельская (они с дедушкой Николаем Суворовым танцевали в молодежном ансамбле «Остров танца» при парке Горького), когда я вдруг захотела заниматься танцами, сама сшила мне пачку — я отказывалась репетировать в майке-«алкоголичке». Мама Ирина Суворова — музыкальный педагог, и я с детства занималась музыкой. Папа же развивал мое воображение, рассказывая на ночь сказки. Был у нас с ним такой ритуал… Сказки были не простые, а эксклюзивные — я их заказывала, задавала тему. Могла сказать: «Хочу сказку про карандаш и муравья» или «про луну и улитку»… И папа рассказывал и показывал, импровизируя на ходу! Меня водили по музеям, прививали любовь к живописи. Все это оказало свое влияние, и поныне я невероятная фантазерка. Образное мышление помогает не только в профессии, но и в любых соприкосновениях с миром.
У нас дома часто бывали папины друзья и коллеги: Геннадий Хазанов, Марк Розовский, Альберт Аксельрод, Миша Филиппов, Люся Петрушевская. Но больше всех внимания мне уделяли дядя Саша Филиппенко и дядя Сенечка Фарада. Я часто болела, мучили кошмарные ангины, и дядя Саша со мной полоскал горло. Под «Чаттанугу Чу-чу» и другие джазовые композиции (Филиппенко большой знаток джаза). Лишь в таком сопровождении я соглашалась на процедуры. А дядя Сенечка Фарада, как и папа, рассказывал сказки. Я боялась темноты, и Фарада подарил мне ночник с рыбками, который крутился, а рыбки плавали по потолку. Наблюдая за ними, я засыпала...
Через двадцать лет, когда я на телевидении делала программу о Геннадии Бортникове, он мне рассказал, что, когда пришел в Театр Моссовета, где служили Раневская, Плятт, Орлова, Марецкая, попал в аквариум с «благородными акулами». Я сразу вспомнила светильник с рыбами, подаренный дядей Сеней… Но ведь и я после Щукинского училища оказалась в Театре Вахтангова, на сцене которого еще царили «благородные акулы»: Михаил Ульянов, Владимир Этуш, Юрий Яковлев, Василий Лановой, Юлия Борисова, мой педагог по училищу Алла Казанская… И они были добры и снисходительны к нам, молодежи, всячески нас поддерживали.
Когда я, дебютантка, сыграла в театре в водевиле «Два часа в Париже», ко мне в гримерную зашел Юрий Васильевич Яковлев и сказал: «Мадемуазель, позвольте поцеловать вам ручку…» На сегодняшний день у меня достаточно разных наград, но поцелуй руки от Юрия Васильевича невозможно сравнить ни с чем.
Никогда не забуду, как Владимир Абрамович Этуш, когда была совершена попытка рейдерского захвата Дома актера, вышел один к мужикам в масках и с автоматами. Ветеран войны назвал свое воинское звание и сказал: «А ну, ребятки, лица-то покажите». И они присмирели, в их душах что-то зашевелилось, и они ушли на цыпочках от него — от одного безоружного, но бесстрашного старца. А он войну видел, понимаете…
— Вы упомянули телевидение, а что у вас была за программа?
— При Эдуарде Сагалаеве на «ТВ-6» шел цикл программ «Субботний вечер с…». Ведущими были ваша покорная слуга и братья Верники. А какая у меня была команда! Креативный редактор — Саша Васнецова, прямой потомок художника Васнецова, сценарист — Аркаша Высоцкий, сын Владимира Семеновича, режиссер — Илюша Малкин, сын телемэтра Анатолия Малкина… Представляете, какая генетика? Нам всем повезло, мы застали телевидение, когда там была настоящая вольница. Что-то сродни Царскосельскому лицею. С нас, молодых ребят, спрашивали строго, но мы могли предлагать любые идеи, и нас слушали, нам позволяли… Я сделала 12 программ о выдающихся людях, и это были не просто интервью, а своего рода документальные авторские фильмы. Например, когда мы делали программу о Тине Тернер, на ее концерте в Москве я брала у нее интервью на английском языке. А потом в студии меня выкрасили морилкой, и я в образе негритянки рассказывала об этой выдающейся певице. Когда снимали программу о группе Queen, я сыграла самого Фредди Меркьюри — появилась загримированная под него. Когда делали передачу о The Rolling Stones, летали в Лондон снимать места их «боевой славы». Но так вышло, что все, кто рассказывал о «роллингах», сравнивали их с «битлами», поэтому программа получилась и о The Beatles тоже. Помню, мы зашли в Сохо в один замечательный пивной бар и спросили бармена: «Как вы относитесь к The Rolling Stones? Мы делаем о них программу». А он вдруг как закричит: «Немедленно убирайтесь из моего паба, о «роллингах» и слышать не хочу. Эти сволочи начинали как перекати-поле, а теперь ездят на «Роллс-Ройсах» и сидят в правительстве… Во-о-он!» Мы робко уточнили: «Но может, вам нравятся The Beatles?» — «Ну-ка вернитесь, — услышали снисходительное, — я вам сейчас пиво налью и все про «битлов» расскажу».
Интересная история вышла с Роланом Быковым. Мой папа играл у него в фильме «Айболит-66» дирижера. А я родилась как раз в год съемок «Айболита…», и это мой любимый детский фильм. Но лично с Роланом Антоновичем я не была знакома и встречи с ним ждала с тревогой. Все знали: Быков человек очень строгий, жесткий, при нем нельзя сказать никакого «мяу» — все должно быть только так, как он — Режиссер — решил. И это право он, как гений, конечно, заслужил. Редакторы программы говорят: «Быков передал, что ты будешь вести программу в милицейском кителе, в красных колготках, в сапогах и в фуражке с кокардой». Я — в штыки: «Что-о-о?! Этого не будет!» Стала думать, как выкрутиться, чтобы не быть съеденной «Бармалеем», и созрел план…
Приезжает Быков в ужасном настроении, орет на всех, все ему не нравится. Я подхожу: «Здравствуйте, Ролан Антонович, я Юля Рутберг. Потрясена вашей идеей! Я, конечно, от папы много раз слышала, какой вы гениальный человек… Но то, что вы на этот раз придумали, — просто великолепно!» Быков смотрит на меня с подозрением, не понимая, о чем говорю. «Что ты имеешь в виду?» — спрашивает. «Вы же предложили, чтобы я начала программу в костюме и гриме мима-дирижера, которого сыграл мой отец в вашем фильме. Я продирижирую, скажу, что я — дитя «Айболита-66», и представляю вас. Как же вы все гениально сопрягли!» — пошла я на блеф. Быков изумляется: «Это я предложил?» — «Да. Мне редакторы передали вашу идею. Я все подготовлю, все сделаю!» И тут он вдруг согласился: «Ну да, ну да… Ты ведь на Илюху, на батю своего, очень похожа — вот мне и показалась эта идея удачной. А ты точно сможешь все это сделать?» — «Конечно, — говорю, — папа со мной порепетирует». В день съемки сделали мне грим грустного клоуна, как у папы, я переоделась… «Главное, начать, — думаю, — а дальше Ролан Антонович сам все углубит». Так и вышло. Быков включился в игру, загорелся… Уже кричит: «Быстро дайте ей тельняшку, драные штаны, ботинки, кепку! Намазать грязью лицо!» И я превратилась в пацана, который играл с ним в карты. Быков сам когда-то был таким драным пацаном из Марьиной Рощи, а так как он маленького роста, шпана его готовила в щипачи. В итоге мы с Роланом Антоновичем работали вместе трое суток. Одну ночь я даже оставалась у него на даче, мы смотрели «Айболита…», его детские фотографии — и он комментировал. Такая история!
— Не могу не спросить вас про Евгения Евтушенко. Он работал с вами как режиссер на картине «Похороны Сталина»…
— Это фантасмагорическая история… Я шла по коридору «Мосфильма», а навстречу мне — человек в бананово-лимонном пиджаке. Он хватает меня за руку и говорит: «Пошли!» — «Куда?» — «Пошли! Я Евтушенко!» Приволок меня в комнату, где проходили пробы, распорядился: «Фотографируйте ее!» И тут же утвердил в свою картину «Похороны Сталина». Причем мне тогда было 25 лет, артисту, игравшему моего сына, — лет 16, моему экранному мужу Рафаэлю Клейнеру — 50. А дедушку нашей семьи играл Валерий Гинзбург (тот самый оператор, с которым мы подружились на картине «Руанская дева по прозвищу Пышка»). Полный компот! Хотя меня и старили немножко для роли, я все равно не понимала, как такая семья может существовать. Но, главное, был доволен Евгений Александрович Евтушенко. И вот приглашают меня в Дом кино на премьеру, начинается фильм... И я слышу, что меня озвучили, я говорю голосом взрослой женщины. Тогда я при всех устроила Евтушенко скандал! Заявила: «Вы украли у меня голос и даже не потрудились позвонить, предупредить. Я вам руки никогда в жизни не подам — вы вор! Слышите?! Вор!» Максималисткой была, не ожидала такого вероломства. Потом мне позвонил шокированный Валерий Гинзбург и сказал: «Юля, ты сумасшедшая! Ну что ты учинила?!» Я ответила: «Валерий Аркадьевич, а если бы у вас украли камеру и за вас сняли фильм?..» Он согласился: «Да, я бы поступил точно так же». Меня всегда возмущали люди, как Евтушенко, которые могут себе позволить все что угодно. Хотя сегодня я уже этому не удивляюсь… С Евгением Александровичем мы не мирились, и нас никто не мирил, мы просто больше не встречались. Но это частность. А вообще, Евтушенко — большой поэт, спорная неординарная личность и знаковый человек своего поколения.
— Давайте теперь поговорим о театре. Вы играете в антрепризном спектакле «Ханума». Первый актерский состав был абсолютно звездным: Михаил Державин и Роксана Бабаян, Дмитрий Харатьян, Ольга Волкова, Людмила Чурсина… Как работалось в таком «цветнике»?
— Встреча с Михаилом Михайловичем Державиным — великое счастье моей жизни. Вот у меня есть «свой Ширвиндт» и «свой Державин». Они оба тоже «щукинцы», а у «щукинцев» особая связь, общая пуповина, надежное чувство локтя. На гастролях Державина узнавали везде: в автобусах, в поездах, на улице. Всегда в костюме, в отглаженной рубашке, при галстуке, в начищенных ботинках. Это Роксана Бабаян поддерживала элегантный вид мужа, следила за его комфортом и здоровьем. Но не душила заботой — не ограничивала в общении. На гастролях к месту сбора участников спектакля Михаил Михайлович всегда приходил за 10—15 минут до того, как собирались остальные. Представить, что он опоздает, невозможно. Человек невероятной глубины, тонкого юмора, высокого таланта. И никакой звездности, никакого понятия о райдере. А в каких только передрягах мы не бывали!
Как-то приезжаем в Самару. Нас вроде достойно встретили, разместили в гостинице, вечером в тысячном зале при полном аншлаге играем спектакль. Дальше мы должны ехать на Украину. Возвращаемся в гостиницу, где перед поездом надо поужинать. Спускаемся в буфет, нас никто не встречает — вежливые устроители испарились. В буфете выдают пластиковые тарелки, на которых лежит по две сосиски и зеленый горошек. И какая-то женщина, которую мы до этого ни разу не видели, хамским тоном говорит: «Быстрее ешьте! На поезд опоздаете!» Мы переглянулись и пошли голодными в автобус. Просим водителя, чтобы остановился у продуктового магазина. Вышли Дима Харатьян и Роксана Бабаян и вернулись с огромными сумками еды на всех. Приезжаем на вокзал. Та же «распорядительница» командует: «Для вас вагон прицепили, но к нему надо по шпалам пройти…» И вот народные и заслуженные артисты, уже ничему не удивляясь, шагают по шпалам к последнему вагону. Открывается дверь, и видим обмотанные бинтами ноги-тумбы, на которых стоит очень тучная проводница. А эта женщина в свою очередь видит нас с Михаилом Державиным во главе… и падает в проходе. Обойти ее мы не можем, а она причитает: «Ой, что же мне не сказали, как же меня не предупредили…» Когда удалось протиснуться в вагон, открылась картина: кругом грязь хуже, чем в общественном сортире, запах соответствующий, на полках старые матрасы без белья... И мы, не сговариваясь, начинаем дико хохотать. О райдере никто и не заикнулся. Единственное, что мы попросили у проводницы, — это газеты. В двух купе застелили ими столы, достали купленную Димой и Роксаной еду и напитки... И, непрерывно хохоча, за песнями и анекдотами просидели до двух часов ночи — все были счастливы!
— А как складывались отношения с Михаилом Козаковым, у которого вы были заняты в спектакле «Играем Стринберг-блюз»?
— Михаил Михайлович — трудная, эмоциональная, но потрясающая страница моей жизни. Сначала я сидела и безропотно слушала все, что он говорил — а говорить мог часами, — сам проигрывал все роли, а мы, актеры, репетировали мало. Он, как режиссер, был абсолютным террористом — требовал, чтобы повторяли заданный им рисунок. Но в процессе моя безропотность сошла на нет. Ругались мы с Козаковым всласть. Кончилось тем, что перед премьерой чуть не подрались. Михаил Михайлович снова своим голосом и мимикой стал показывать, как я должна играть… Возражения не принимались. И тогда я схватила его за руку и подвела к зеркалу: «Посмотрите на нас! Вы красавец мужчина, а я женщина совершенно другой наружности. Вам эти мимика и пластика идут, а мне совершенно не подходят! Так почему я должна копировать вас?!» (Конечно, разговор этот шел в других тонах — у нас даже до мата дошло.) Зато когда мы сдали спектакль и случился успех, наигранная суровость Михал Михалыча сменилась открытой нежностью. Он был истовый артист — сжигал себя на сцене. А как любил русскую культуру… Молился на Пушкина! Но не на коленях молился, а дружил с ним, он и с Лермонтовым дружил. Козаков становился соавтором, пропуская поэзию через себя. Такими же были и Валентин Гафт, и Петр Фоменко, и Василий Лановой — они не могли жить без поэзии. Я хорошо их понимаю — музыка и художественное слово всегда были моими отдушинами. Я много выступаю и гастролирую с оркестрами. Есть программы, посвященные творчеству Зинаиды Гиппиус, Сергея Есенина, планирую подготовить программу по Гумилеву. А для детей читаю «Дюймовочку». Рада, что ко мне обратились с просьбой принять участие в юбилее Сергея Рахманинова, буду делать программу. Планирую поехать в его дом-музей, пожить там, напитаться, вдохновиться…
— Вы упомянули Валентина Гафта. Вас ведь и с ним тоже связывала дружба?
— Валентин Гафт и Олечка Остроумова сыграли моих родителей в мини-сериале «Дни ангела», эти родственные отношения у нас так и остались на всю жизнь. Как-то Валентин Иосифович написал начало эпиграммы на меня: «Юлька, Юлька, барабулька — лучше всякого кита…» И сказал: «Потом закончу». Но я понимала: он не закончит, — Гафт уже болел... Помню, как вместе с Ольгой Михайловной мы его повезли в больницу. Там Гафту сделали МРТ, врачи собирались удалиться на совещание, а его попросили подождать результатов... Но совещание не состоялось, потому что Валентин Иосифович, чтобы развлечь окружающих, начал читать свои стихи. И все забыли о работе. Импровизированный бенефис Гафта продолжался часа полтора, стягивались все новые и новые зрители из числа медперсонала и пациентов… Уход Валентина Иосифовича для меня большая личная потеря. После папы для меня по жизни Гафт был, наверное, самым главным человеком.
— Расскажите о ваших сегодняшних работах в театре.
— Не так давно Глеб Анатольевич Панфилов предложил мне ввестись на роль Тэтчер в его спектакль «Аудиенция». Главную же роль в спектакле, королеву Елизавету II, играет мой кумир — Инна Чурикова. Так что это предложение стало подарком судьбы! Инна Михайловна — партнер, о котором можно лишь мечтать, — живой, нежный, очень светлый и с юмором. На последнем спектакле мы позволили себе импровизацию. Он шел в день 90-летия Михаила Горбачева. А, как известно, «железная леди» таяла, подпадая под обаяние Михаила Сергеевича, этому факту посвящен большой диалог королевы Елизаветы II и Тэтчер в нашем спектакле. И вот Инна Михайловна в образе королевы говорит: «Надо поздравить Горбачева с праздником». Я отвечаю словами роли: «С каким, ваше величество?» — «С Рождеством». — «Горбачев атеист». — «Ну не с праздником же революции его поздравлять!.. Поздравьте его с днем рождения». Я говорю: «Поздравлю, ваше величество, обязательно поздравлю. — И добавляю не по тексту: — Прямо сегодня». Инна Михайловна лукаво улыбается: «Да-да, сегодня!» Зал взорвался смехом и аплодисментами! С Инной Михайловной у нас особая душевная связь. Это счастье — выходить с ней на одну сцену. И на какую сцену! На сцену моего родного Театра Вахтангова.
Там же, на основной и новой сценах, я занята еще в трех знаковых спектаклях. Играю главные роли в трагедии Жана Ануя «Медея» и в «Крике лангусты» — многомерном спектакле о Саре Бернар. Ну а в спектакле Римаса Туминаса «Улыбнись нам, Господи» я партнерствую с фантастическими актерами: Сергеем Маковецким, Владимиром Симоновым, Виктором Сухоруковым, Алексеем Гуськовым. Исполняю роль козочки, но играю не просто животное, а «очеловеченную шагаловскую козу» — летающую. Роль построена на пластике и посвящена моему папе. Он всю жизнь отдал пантомиме. Не ожидала, что театральные критики и общественность так высоко оценят мою работу. Еще на одной сцене Театра Вахтангова, в так называемом Арт-кафе, идут три моих моноспектакля: музыкальный — «Вся эта суета», «Кабаре «Бродячая собака» и совсем новый «13 вопросов к Ахматовой». Я счастливый человек, раз играла и играю такие замечательные роли, с такими прекрасными партнерами. Ведь важно не сколько ты играешь, а что и с кем…
Отправлено: 17.05.23 18:45. Заголовок: Михаил Цитриняк сейч..
Михаил Цитриняк сейчас в Государственный Академический Театр им. Вахтангова. Май 2023
ВОПРОС. Что, по вашему мнению, является ключевым элементом в создании спектакля? ОТВЕТ. Трудный вопрос… всё важно, но изначален замысел, предвосхищение образа спектакля... «МЕДЕЯ»… Белая точка в черном космическом пространстве, одинокая чужестранка в чужой земле, окружённая враждебно настроенным народом, две непохожие культуры, отрицание большинством меньшинства… В начале была придумана толстая круглая ткань, лежащая на полу. Прошитая и освещенная нижним светом, она должна была напоминать потрескавшуюся землю. На ткани-половике должны были лежать лоскуты материи — всё, что накопила Медея за свою жизнь — то есть ничего… Затем я придумал большой парус, надуваемый ветродуем, маленькие паруса, солнце, проходящее с их помощью через всю сцену… Дней за десять до премьеры всю эту дополнительную мишуру я выбросил — лишнее, «смазывает» образ… Мой замечательный художник-постановщик Маша Рыбасова даже обиделась — решила, что на меня повлияло мнение некоторых актёров. Однако это было не так — просто паруса были лишними, уничтожали образ спектакля: одинокую точку в космическом пространстве… Скоро мы сыграем этот спектакль в 250 раз… «КРИК ЛАНГУСТЫ». История великой актрисы Сары Бернар и ее секретаря Питу. Действие происходит на берегу моря. Очень трудно было придумать образ… Дело в том, что я когда-то уже ставил этот спектакль — в конце 80-х. У актёров уже было свое решение, и оно мне понравилось: спектакль игрался, как бы на облаке. На пару стульев было наброшено огромное количество белого тюля и артисты был одеты в белые костюмы… Герои разговаривали с нами из прекрасного прошлого, которое уже не вернется — от этого щемило сердце: ведь там, в этом прошлом — наше детство, юность, мечты, заблуждения, первая любовь, живые родители… Ужасно трудно было заставить себя ставить ту же пьесу по-новому, ведь после первой постановки прошло более 25 лет… Мы с Машей Рыбасовой головы сломали — уже её ныне покойный супруг гениальный Валерий Яковлевич Левенталь подключился, а мне все не нравилось… И, вдруг, Маша предложила полуразвернутый ковер — мне всё стало ясно! Ковер — берег моря… Коврик и два актера — как говорил Немирович-Данченко! И разговор-то в спектакле, как раз и идёт о Театре и о Жизни!!! Было ясно, что отсутствует «второй этаж» — так возникли два зонтика: белый от солнца — день, и дырявый черный — ночь… Образ спектакля сложился!.. Это спектакль о нас сегодняшних: поймут ли нас те, кто придет завтра?..
МОСКВА, 7 мая — РИА Новости. Уместно ли сейчас веселье — вопрос непростой. У актеров свое мнение на этот счет. Народная артистка России Юлия Рутберг в эксклюзивном интервью РИА Новости рассказала об отношении к сложившейся ситуации, Театре имени Евгения Вахтангова и личном.
— Тетр имени Вахтангова открыл во Владикавказе дом-музей, в котором жил режиссер. Как вы это оцениваете?
— Это невозможно оценить, я это чувствую — праздник праздников. Дом буквально разрушался по кирпичикам. Рядом стоит памятник, но смысловое здание, родовое гнездо Вахтангова — снесут… Я плакала. Театр Вахтангова с директором Кириллом Кроком проделали огромный путь. Без бюджетных денег, кстати, — только собственные средства театра. Думаю, это должно у всех вызывать уважение. Любить не надо: на это есть мамы и папы. Дом останется на века, прежде всего для самих осетин.
— Там еще "Арт-кафе", где будут выступать актеры. Как вам кажется, зрителей это подтолкнет больше ходить на спектакли?
— Это очень театральный регион. Каждый раз, когда мы приезжали туда, был фурор. "Арт-кафе" откроют вахтанговцы своими моноспектаклямии, а потом на сцену выйдут и местные артисты, в том числе выпускники Щукинского училища. Место будет намолено нами. Евгению Князеву и мне выпала честь выступить там первыми.
Уместно ли веселье: артисты тоже идут на фронт
— Некоторые говорят, что сейчас не до веселья…
— Это не веселье и не развлечение, а дань памяти великому человеку, который создал один из главных театров страны. Думаю, нас поймут и порадуются.
— Считается, что артисты должны развлекать людей.
Сегодня время непростое. Как изменились зрители?
— Артисты совершенно не обязаны никого развлекать. Мы должны заставлять людей думать, сопереживать, даже плакать иногда. Да, есть комедии, и можно выплеснуть негативные эмоции, посмеяться. В Театре Вахтангова мы не играем сиюминутную литературу, на сцене — пьесы о вечных ценностях. В истории человечества всегда были конфликты и войны, и на передовую уходили артисты. Вспомните, фронтовые бригады в Великую Отечественную. Моя бабушка в таких участвовала и Театр Вахтангова тоже. Это — не развлекать! Это принести кусок мирной жизни.
— На ваш взгляд, достаточно фронтовых бригад в зоне СВО?
— Не могу сказать, достаточно ли, но точно знаю, что туда ездят очень многие мои коллеги. Это важное дело.
О званиях и молодых артистах: есть ли кому продолжать дело великих
— От театра — да и вообще от любой постановки на сцене — люди ждут экшена, чего-то технического, яркого. Надо идти в ногу с прогрессом?
— Самое последнее дело — идти в ногу со временем. Наоборот, нужно поднимать уровень культуры людей и делать это очень осознанно.
— Что вам дает звание народной артистки России?
— Самоуважение и уважение окружающих.
— Стоит продолжать их присуждать?
— Да. В разных странах есть свои подобные знаки отличия. В России высшие награды у тех, кто много сделал не только для страны, но и мира. Странно было бы это не поощрять. Но надо жить по собственным правилам, а не смотреть на других. У нас со времен Советского Союза есть звания для артистов — так и должно быть.
— Новое поколение актеров готово принять принципы Вахтанговского?
— Да, у нас прекрасная молодая поросль. Но, знаете, тут же работает естественный отбор: остаются всегда лучшие. Их немного, и это нормально. Нужно много работать, чтобы не снижать планку.
— При такой загруженности как оставаться столь молодой и прекрасной, ведь не уступаете новому поколению…
— А надо просто любить окружающих. Ничего нового люди не придумали: можешь помочь — помоги, можешь накормить — накорми. Сейчас самое страшное — равнодушие. Я всегда любила неравнодушных людей, но сегодня они бесценны.
— Те есть любить нужно не себя прежде всего, как учат психологи?
— Не знаю, что говорят психологи, но любить исключительно себя — последнее дело. Первое — отдавать себя, на этом построено искусство. Тот, кто выходит отдавать себя, сначала становится заметным, а потом, может быть, и великим. А тот, кто идет на сцену любить себя, обречен только на пару обложек журналов.
8 июля 2023 г. Что Юлия Рутберг рассказала Татьяне Устиновой и зрителям об оценке признания своих заслуг? Во сколько лет её потянуло в актёры? Как училась в школе будущая народная артистка? За какие заслуги получила в аттестат отличную оценку? Ответ на эти и многие другие вопросы – в очередном выпуске программы "Мой герой".
В среду, 6 сентября, в Театре имени Вахтангова прошел сбор труппы, на котором главный режиссер Анатолий Шульев и директор театра Кирилл Крок рассказали о планах на 103-й сезон. Стало известно, что к началу 2024 года театр подготовит несколько премьер.
Первой премьерой станет спектакль "Ночь перед Рождеством", который поставят 26 сентября. В декабре на Основной сцене сыграют премьеру "Обыкновенного чуда" по пьесе Евгения Шварца. Кроме того, на 2024 год намечена премьера спектакля под рабочим названием "Повести Пушкина".
Также режиссер Анатолий Шульев рассказал о предстоящих гастролях театра. В июле и августе 2024 года труппа отправится в Китай с постановками бывшего художественного руководителя театра Римаса Туминаса "Война и мир" и "Евгений Онегин".
Юлия Рутберг в ток-шоу "Мой герой" рассказала, что в семье ей категорически запрещали и какую черту в характере мамы считает уникальной, чем ошеломила преподавателя ГИТИСа и зачем изводит себя на репетициях, почему театр не должен идти на поводу у зрителя и какие сценические образы самые сложные для актёра, а также почему в некоторых спектаклях не может быть двух составов и какие стихи выбирает сегодня для поэтических вечеров.
13 дек. 2023 г. #откройтеДавид #ЮлияРутберг #историс
«В искусстве может быть один прав, а сто - неправы. Нет индульгенции ни у кого» Давид Виннер провёл день с Народной артисткой России, с яркой и многоплановой актрисой театра им. Е. Вахтангова – Юлий Рутберг. Она провела экскурсию по театру, рассказала о том, как родилась идея музыкально-литературного вечера, посвящённого 150-летию со дня рождения Рахманинова и познакомила Давида со знаковыми спектаклями. Об актёрской профессии, искусстве, цензуре и поэзии — смотрите в новом выпуске программы «Откройте, Давид»!
Орадостях жизни в коммуналке на Пушкинской, о борще и котлетах на Ленинградском проспекте, о темпоритме Москвы и концерте, посвященном Зинаиде Гиппиус.
Я родилась…
В Москве. Из роддома имени Крупской меня привезли на Большую Дмитровку, тогда еще Пушкинскую улицу. Жили мы в коммунальной квартире на низком первом этаже. Пять ступенек вниз. Дом примыкал к задней стене МХАТа. У нас была 11-метровая комната с потолками в четыре метра. Все мечтали ее перевернуть. Были низкие-низкие подоконники, совершенно спокойно можно было влезть в окно. Коммуналка была с одной ванной и с одним туалетом. Но там царило что-то необыкновенно прекрасное, душевное, человеческое.
Чтобы построить дом своей мечты, мне кажется, нужно родиться в коммуналке. У нас были замечательные соседи. Ефросинья Максимовна Войнова, церковная староста храма на Неждановой и дворничиха нашего двора, когда-то спасла дедушку, бабушку и папу от погромов. Когда на нашей двери начертили крест, она прибежала к ним: «Гриша, Муся, берите Илюшку и чтоб вас тут не было месяц!»
Когда ей было 14 лет, ее родителей раскулачили и расстреляли. Она одна растила брата и сестру. Была очень верующим человеком. Жила в одной комнате с племянницей и ее мужем. Спала на сундуке. Внутри тумбочки находился ее молельный дом. Вставая на колени, она засовывала полтела и голову в тумбочку и молилась.
В детстве я почти ничего не ела. Но когда в пост тетя Фросенька варила суп с одной луковицей и морковкой, я за этот суп была готова все отдать и есть его тарелками. Уникальная была женщина. От земли! Обожала маму, папу и очень нам помогала. Могу сравнить ее с Михаилом Ульяновым. Это как какая-то порода камня.
А еще у нас были соседи: тетя Шура и Алексей Алексеевич. Они меня научили раскладывать пасьянс, угощали сушками и поили морковным чаем. Тетя Шура была горбата и во время войны была медсестрой. Горбатая медсестра вынесла Алексея Алексеевича из боя раненым. Они поженились.
Я пошла в школу на улице Станиславского, расположенную за доронинским МХАТом. Когда меня привели записывать в первый класс, прием уже закончился. В классе было уже 32 ученика. В школе был чудесный директор. Он спросил фамилию моей мамы. «Суворова Ирина Николаевна», — ответила мама. — «А я Суворов Григорий Иванович. Записываем!» Вот так благодаря маминой фамилии Юлия Рутберг оказалась в этой школе с углубленным изучением английского языка.
Потом мы жили на Ленинградском проспекте. Это были прекрасные времена. Такого счастья, как там, на протяжении долгого-долгого времени, наверно, не было нигде. Родители были молоды. Мы бесконечно жили в долг, и у нас бесконечно была толпа гостей. Особенно в дни рождения папы и мамы. Приходили 38 человек, 42. Был рекорд — 54. Мама пекла немыслимой вкусноты пироги. Помню, как, уже падая на кухне, она приговаривала: «Людям будет нечего есть!» На табуретки клались доски, на доски — пледы. Какое было веселье! Какие люди к нам приходили! Какая роскошь человеческого общения! Одноклассники, однокурсники все дни рождения справляли у меня. Мама систематически варила пятилитровую кастрюлю борща, чтоб накормить оглоедов. И еще делала гениальные котлеты, добавляя в магазинный фарш хлебушек, яичко и лучок. Мои друзья могли прийти в два часа ночи и съесть 12 котлет. Это было нормой.
Если я по чему-то сейчас тоскую, так это по тем чудесным временам. Рядом была фабрика «Большевичка», от которой так пахло булочками, что мы с ума сходили. В Ажурном доме, построенном Буровым, находился магазин, где продавались карпы и бананы.
Много судьбоносного и сущностного произошло на Ленинградском проспекте. Там я окончила школу, вышла замуж, из роддома привезли моего сына, начала работать в театре. Когда еду в аэропорт Шереметьево по Ленинградскому проспекту, всегда поворачиваю голову в сторону нашего дома.
Сейчас живу…
На Смоленской-Сенной площади.
Любимый район…
Прежде любила Пушкинскую, но постепенно все мои якоря переместились на Арбат. Мне милы его переулки — Плотников, Власьевский. Я уже 35 лет в этих местах.
Люблю Пречистенку, Остоженку. Улицы воспринимаю с точки зрения того, что у меня там было хорошего и не очень.
Нелюбимый район…
Свиблово, Тульская и прочие спальные районы, когда не понимаешь, где находишься.
Любимые рестораны…
Недалеко от театра Вахтангова есть любимая хинкальная, куда мы часто ходим. Там очень вкусно, есть веранда, деревья, как будто во дворике где-то в Тбилиси.
Место в Москве, куда давно собираюсь, но никак не могу попасть…
Если я что-то намечаю себе, то обычно туда попадаю. Хотела бы сходить, пожалуй, в Музей русского импрессионизма, где пока не была.
Отличие москвичей от жителей других городов…
У коренных москвичей условия, конечно, покомфортней. И культурных возможностей побольше. Москва цветастее. У нас тут более цветная картинка жизни, а у людей в других городах она более серая и мрачная. Если не брать крупные города России, Петербург, Екатеринбург, Новосибирск, Томск, то в глубинке больше жлобства и безысходности.
У людей гораздо меньше желаний, и это печально.
В Москве лучше, чем в других мегаполисах…
От чего люди шалеют, приезжая в Москву? От темпоритма! Для меня это то, как сокращается моя сердечная мышца. Москва меня воспитала. Этот город меня структурирует и мобилизует. Поэтому я много успеваю.
С Москвой сравним, пожалуй, только один город — Нью-Йорк с его насыщенностью, количеством театров, возможностями. В Нью-Йорке могла бы жить полгода, если бы работала. Без работы мне там делать нечего.
Москва для меня пуп Земли и смысл жизни. Здесь я не то что ниточками привязана — канатами — к семье, работе, друзьям, прожитой жизни, возможности самореализоваться, накопленным человеческим отношениям, возникающим новым контактам.
Если чего-то делаешь, очень важно в какой-то момент понять, что тебя не просто знают, но уважают, предъявляют больший спрос, хотят к тебе обратиться. Для меня как человека, привыкшего штурмовать, сегодня ближе процесс осмысления. Если сейчас в чем-то принимаю участие, мне важно, чтобы это новое мне добавляло нового знания, нового качества.
В Москве изменилось…
Стало чище, безусловно. Многое отремонтировано. Особенно город производит впечатление на людей, которые сюда давно не приезжали. Если ты находишься здесь каждодневно, глаз немного замыливается. Так у меня было двадцать лет назад в Петербурге. Шла по Невскому, остановилась у Гостиного двора. Роскошные дома выглядели плачущими исполинами, в которые как будто попала бомба. Величественно жалкий город, который мне захотелось обнять. Я была счастлива, когда все привели в порядок. В Москве 1990-е годы были, конечно, страшным временем. Помню, как на Тишинской площади среди коробок и торгующих людей бегали крысы, как собаки. Главное было пройти мимо и не смотреть.
Профессия у нас, конечно, счастливая. Я в 1988 году пришла в театр, и у меня пошли постановки с Виктюком, Фоменко. Была настолько этим увлечена, что тогда даже не замечала отсутствие еды. Помню, как отвечала Вера Константиновна Львова, ученица Вахтангова, в Щукинском училище, когда ее спрашивали о революции: «Там где-то стреляли, а мы утром бегом на репетицию в студию».
Это не замещение жизни. Когда человек в юности попадает в то поле, где он ягода, и когда эта ягода набухает, то можно не обращать внимание на гусеницу, червяка, колорадского жука, таракана. Поле тебя наполняет. У тебя есть мечты, возможность расти, идеал. Именно тогда происходят вещи, для которых человек и рождается. А рождается он не для обогащения, а для того, чтобы стать на своем поле ягодой и увидеть мир. И миру все отдавать. Если такой энергообмен совершается, тогда жизнь человеческая не пустяк.
И еще очень важна бережность к человеческим отношениям. У каждого из нас есть свой алмазный фонд раритетов и ценностей, и люди эти самые алмазы.
Мне не хватает в Москве…
Хочу, чтобы люди улыбались при встрече, смотрели друг на друга. Чтобы люди не были похожими на механизмы. Сегодня в Москве людям не хватает середины: они либо смеются до одурения, либо горюют. Это показатель большого невроза. Тремор разлит в воздухе и пространстве. Я из тех людей, которые начинают с этим резонировать.
Меня можно застать кроме работы и дома…
Очень люблю музей Фаберже в Петербурге. Была там уже трижды. С наслаждением рассматриваю все эти вещицы и думаю, какими же счастливыми были царские дети, которые росли с такой красотой и немыслимым изяществом, с этими ножичками для бумажек, брошечками, я уж не говорю о самих яйцах.
Если не Москва, то…
Только Москва. Я много где побывала. Там, где красота, уют, вкусная еда, могу прожить недели две, ну пусть месяц, потом просто пресыщаюсь. Я себя пришпориваю, как цирковая лошадь. Обожаю Барселону, дома Антонио Гауди. Бывала там много раз.
В Париже хотела бы проведать Нотр-Дам. Для меня это живое существо с его мощными ребрами. Однажды наблюдала, как после вечерней мессы гаснут свечи, и собор засыпает. Хотела бы оказаться в Пеннабилли в Римини, в Саду забытых фруктов Тонино Гуэрры, лежать на траве и считать падающие звезды. Помню, как на площади Пеннабилли выступали заезжие акробаты, а в фонтанах лежали арбузы, которыми потом все угощались.
Ближайшие планы…
29 февраля в камерном зале Московского международного Дома музыки пройдет концерт «Посвящение Зинаиде Гиппиус» из цикла «Звезды Серебряного века». Под музыку Скрябина, Пуленка и Форе в исполнении Оркестра народных инструментов имени Осипова буду рассказывать о непростой, подчас трагической жизни великой русской женщины, одного из главных идеологов русского символизма, о ее тандеме с Дмитрием Мережковским, о русской эмиграции.
4 марта в концертном зале «Зарядье» буду вести гала-спектакль «Приношение Дягилеву». Концерт, посвященный великому импресарио Сергею Павловичу Дягилеву, составлен из балетных номеров в исполнении звезд российской сцены Элеоноры Севенард, Дениса Родькина, Екатерины Крысановой, Артема Овчаренко и других.
Фото Елизаветы Бузовой, предоставлено пресс-службой театра Вахтангова
Как вы относитесь к славе и популярности? В вашей жизни были навязчивые поклонники? Поклонники бывают разные. Все зависит от уровня культуры. Есть умнейшие люди театра, с которыми любо-дорого общаться. Потому что у них прекрасные мысли, присутствуют дистанция и нормы поведения, присущие интеллигентному человеку. А встречаются такие, от которых просто хочется бежать. С одной стороны, все артисты мечтают о поклонниках, с другой – те, кто увлечен каким-то человеком, сотворяют себе кумира, для них море по колено. И это страшно
И у меня были такие преследователи с навязчивыми идеями. У меня эмоциональная профессия, и иногда хочется, чтобы тебя просто оставили в покое. Когда я не на сцене, не в театре, я совершенно другой человек, для меня важен покой. Когда нарушают мою территорию, готова брать шпагу.
Ваш сын Григорий учился на актера, но не работает в профессии. Вы рады?
Не то чтобы рада. Во-первых, хорошо, что сын (во втором браке с актером Александром Кузнецовым у Юлии родился Григорий, сейчас ему 31 год. Всего актриса была замужем трижды – также за музыкантом Алексеем Кортневым и актером Анатолием Лобоцким. — Прим. «Антенны») это сделал – выучился и попробовал себя в творчестве. Когда человек ничего не делает и говорит, мол, вы меня не пустили, я не попробовал, это ужасно. Гриша вышел на сцену и сказал: «Знаешь, мам, ну еще кино возможно, но попозже, а театр, с моей точки зрения, не мужская профессия». Я не осудила, просто поняла, что, в отличие от меня, он без этого может. Значит, не надо убиваться. У нас вся семья театральная, все в разных жанрах. Папа – это режиссура, пантомима, актерство, мама – музыкант, дедушка по ее линии – классик балета, бабушка – народные танцы. В общем, сын насмотрелся. Его выбор правомерен. Считаю, наши дети всегда лучше, чем мы. Не могу сказать, что Гриша превосходит меня в актерской профессии, но точно лучше как родитель. Он такой отец, что мне такой матерью вообще быть не снилось. Мы с ним душа в душу до сих пор. Но как он с детьми возится (у него сын и дочка) и с женой – так только в кино бывает. Я за них рада и снимаю перед ним шляпу. У меня уже двое внуков – дважды бабка! А я все пою и пляшу в кринолинах.
Легко ли вам давались первые шаги в карьере?
Мой путь был труден. Меня ведь только с третьего раза взяли в Щукинское училище. Можно сказать, еле-еле. Актерская профессия – это ад. Ты не знаешь, как сложится судьба. Если хочешь находиться на плаву, должен на протяжении всей карьеры соответствовать трем пунктам – быть космонавтом, английским шпионом и фотомоделью. Если один из этих ингредиентов отваливается, сходишь с дистанции. Но я без этого не могу. Я больная на всю голову. Так что для меня нет выбора. Если человека называют профессионалом, есть планка, ниже которой не можешь спуститься. Вдохновенное у тебя состояние или подавленное, существует мастерство, а его не пропьешь. Мне все давалось нелегко, и это такой колоссальный труд. Не думайте, что мне все на подносе приносят и вся моя жизнь – цветы и шампанское. Хотя… Пусть все так и думают.
Вы много играете в театре, и публика бывает разной. Что-то вас как актрису смущает или раздражает?
Звонки мобильников и чуть ли не лошадиный смех. Я от этого просто в ужасе. У спектакля есть аура, свой воздух, а это вносит элемент пошлости. Конечно, приятно, когда люди смеются. Но это другая природа смеха.
Вам приходилось играть таких женщин, как Анна Ахматова и Фаина Раневская. Какой образ было труднее воплотить?
Фаина Раневская тяжело далась. Я очень боялась. Раневская уже имя нарицательное. Нужно было попытаться передать то, что ей было дорого, ее искрометный юмор. У нее такая органика, нет слова в простоте. Другой скорчит рожу, и все думают, что сумасшедший. А на нее все смотрели как завороженные. Она играла с наслаждением. До определенного возраста. А дальше уже жила. Я ее видела в спектакле «Дальше – тишина», она выходила, эта седая лунь, глыба, с такими детскими глазами. Конечно, я была уверена, что меня освистают. А меня еще и наградили за эту роль, причем премией Андрея Миронова. Я была обескуражена. Но рада, что все получилось.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 103
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума