В скандале с Римасом Туминасом, которого в конце сезона чуть не сместили с поста, поставлена даже не точка, а победный восклицательный знак. Премьера «Дяди Вани» разъяснила, почему большинство вахтанговцев так упрямо отстаивало эту фигуру.
Туминас каким-то макаром доказал вахтанговским актерам, что они талантливые, и они вмиг стали талантливыми, причем все до единого. Какой же дурак по доброй воле откажется от режиссера, который раскрывает его актерский потенциал? В новом «Дяде Ване» просто нет несделанных ролей.
После премьеры веришь, что Туминас прячет где-нибудь секретный блокнот, в котором заранее зарисован каждый из персонажей «Дяди Вани» и раскадровка с его участием. Наверняка в этом блокноте острым карандашом схвачена и Елена Андреевна (Анна Дубровская), искренно уверенная в том, что она женщина-картинка. Её жизнь — смена эффектных поз, приводящих мужчин в экстаз. Вот подбоченилась, вот кинула злой взгляд и резкое слово собеседнику, вот закрутила обруч вокруг собственной оси.
В этом спектакле содержится некоторая мультяшность, движение рывками от кадра к кадру. Стоит, например, произнести фамилию Серебрякова (превосходная работа Николая Симонова), и сразу в памяти всплывают три картинки. Первая — профессор, чувствующий себя центром композиции, павой вплывает в начале спектакля. Вторая — профессор в ночном приступе подагры и впрямь уподобляется мультяшному персонажу, тело которого, облаченное в белую робу, способно выделывать невероятные коленца. Третья — профессор в роли непробиваемой стены, стоящей на пути у пули, выпущенной героем.
Ещё одна превосходная карикатура создана Людмилой Максаковой, преобразившейся до неузнаваемости в роли старухи-матери, а Астров (Владимир Вдовиченков) при помощи двух-трех штрихов нарисован как победоносный мачо. Однако лучше всех в спектакле, безусловно, сработал Сергей Маковецкий (дядя Ваня), сумевший передать не одну лишь иронию и насмешку, но и нежность по отношению к своему мешковатому, неромантичному персонажу. «Пропала жизнь», — скажет он и, пав духом, попытается найти утешение в морфии.
Но Туминас не позволит герою кончить жизнь в наркотическом забытьи и пошлет Соню (Мария Бердинских) нарисовать дяде Ване новое, счастливое лицо. Её финальный монолог про ангелов и небо в алмазах закончится жестом, достойным ангела: она откроет дяде Ване вежды и чуть приподнимет уголки его рта. Именно это удаляющееся от зрителя лицо, готовое внемлить ангелам, и станет последней, надолго врезающейся в память картинкой этого спектакля.
http://www.smotr.ru/2009/2009_vaht_dv.htm Итоги, 7 сентября 2009 года Мария Седых. Выпьем, няня! Театр имени Вахтангова открыл сезон премьерой "Дяди Вани" в постановке Римаса Туминаса
Перед началом спектакля занавес закрыт, и мы не можем подготовиться к тому, что на сцене нас не ждут "часть дома с террасой", старый тополь, под которым сервирован стол для чая, и "сырая, малоподвижная старушка", няня Марина, с вязаньем сидящая у самовара. Когда занавес откроется, то поймем, что нас хотят выбить из наезженной чеховской колеи сразу, немедля, одним пинком. Перед нами серо-черное, почти пустое пространство без всяких признаков уюта: перевернутый изнанкой наружу кабинетный диван, захламленный верстак, поржавевшие амбарные весы и где-то в глубине притаившаяся статуя льва, когда-то украшавшая парадный подъезд (художник Адомас Яцовкис). А уж как подвижна старушка Галины Коноваловой, ни дать ни взять сама себе пиковая дама, сумасшедшая размалеванная барыня, царствующая здесь по случаю отсутствия хозяев. "Может, водочки выпьешь?" - обращается она к Астрову, заливаясь каким-то ведьмовским смехом. Веселая жуть, мороз по коже пробегает. Как там у Треплева: "Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто"?
Жанр "Дяди Вани" автор не обозначил. "Чайка" - комедия, "Три сестры" - драма, а это просто "сцены из деревенской жизни". Не стало усадьб, вишневые сады давно распроданы. В спектакле Римаса Туминаса слово "деревенской" можно опустить.
Недавно одна моя знакомая посетила в Питере ресторан "Чехов" и, открыв меню, во первых строках прочитала: "Люди обедают, только обедают, а в это время совершаются трагедии". Вот такой современный жанр. Какими приемами, откушав там, прорываться к чеховской поэзии, чтобы она не была тошнотворно "волнительна"? Вдруг и это поганое слово узаконят в русском языке? На театре давно узаконили.
Вахтанговцы дерзко, вызывающе играют со штампами, налипшими за столетие на чеховских персонажей. Если Серебряков в пьесе самовлюбленный эгоист, то отставной профессор Владимира Симонова - оживший памятник самому себе, выступающий пудовыми шагами командора на несгибающихся ногах. Если про Елену Андреевну сказано, что в ней течет русалочья кровь, то Анна Дубровская только в финале позволит ей на мгновение стать реальной женщиной. "Когда нет настоящей жизни, то живут миражами", - бросает вскользь дядя Ваня. Вот миражи и выползают из темноты дома, кто в чаплинском котелке, как Вафля (Юрий Красков), кто в ковбойской шляпе, как Астров (Владимир Вдовиченков). Весь этот макабрский гротеск фонтанирует ради того, чтобы оттенить две маленькие нелепые человеческие фигуры - Соню и Ивана Петровича. Сергей Маковецкий и Мария Бердинских вовсе не играют историю пропавшей жизни. Их герои, кажущиеся лилипутами в стране великанов, даже не подозревают, что, страдая всамделишно, существуют единственно достойно. И в этом их неведении - трагизм спектакля. Когда после знаменитого монолога про небо в алмазах, истового и безутешного, Соня снимет с дяди очки, насильно раскроет ему глаза, растянет рот в блаженной улыбке, и он начнет, словно в фильме, запущенном задом наперед, уходить в глубину времен, покажется, что с его исчезновением мир рухнет. И из всех щелей вновь выползут монстры.
Ну а как же чеховская тоска и чеховский стоицизм, его призыв терпеть? Все это звучит в восхитительной музыке Фаустаса Латенаса, ни на минуту не оставляющей героев и соединяющей нас с ними.
Премьера «Дяди Вани» в Театре имени Вахтангова стала прологом к целому сезону чеховских премьер: в 2010 году мир будет отмечать 150 лет со дня рождения драматурга. Чуждый российских стереотипов литовец Римас Туминас поставил спектакль о том, какими, в сущности, неприятными и нелепыми были чеховские герои.
«Опять об Чехова»
Что бы ни ставил Туминас, скажем, «Горе от ума» Грибоедова в «Современнике» или прославивший его на весь мир «Маскарад» в Малом театре Вильнюса, всегда выходит как будто по Чехову. Герои говорят одно, а чувствуют совсем другое, жизнь утекает сквозь пальцы, близкие люди не могут понять друг друга, а дым отечества столь едок, что его нельзя вдыхать без слез.
В его «Дяде Ване» чеховские персонажи больше не спрашивают «Зачем мы так живем?» и не призывают жить иначе. До боли знакомые, нестерпимо затертые монологи здесь выкрикивают в зал с вызовом и угрозой, будто жалуясь и укоряя кого-то неведомого за невозможность ничего изменить. «А я знаю, что я некрасива!» — кричит юная Соня (Евгения Крегжде), грозя кулачком и вглядываясь в черную пустоту. И ни спивающемуся красавцу Астрову (Владимир Вдовиченков), ни до срока постаревшему дяде Ване (Сергей Маковецкий) не дано ее утешить.
Покосилась жизнь
Давний соавтор Туминаса художник Адомас Яцовскис выстроил на сцене огромные серые стены барской усадьбы, теперь больше напоминающие своды ангара, освещенного то ли луной, то ли единственной уцелевшей лампой. Старинная люстра не горит, стол в гостиной заменяет верстак. Впрочем, ни основательный с виду Астров, ни щеголяющий в котелке тщедушный Вафля (Юрий Красков) не в состоянии даже гвоздя забить, чтобы не поранить себя или окружающих. Из глубины сцены на их нелепую возню взирает каменный лев — символ утраченного величия, к ногам которого сложена куча мусора.
С красотой здесь и вовсе творится что-то неладное. «Русалочья кровь» — сказано о Елене Андреевне у Чехова. Разодетая, манерная, вперивающая глаза в пустоту и принимающая зовущие позы Елена в исполнении Анны Дубровской больше похожа на ведьму, способную утопить или защекотать до смерти. Набеленная и нарумяненная, как маркиза Помпадур, няня Марина (старейшина труппы Галина Коновалова) и пожилая эмансипе Марья Васильевна (Людмила Максакова) — этакие шаржи на то, что ждет Елену в будущем.
«В сущности, я очень несчастна», — произносит Елена скрипучим, манерным голосом. И на память вдруг приходят слова булгаковской Маргариты: «Я стала ведьмой от горя и бед». Беда Елены — надутый, словно огромный пузырь, Серебряков, способный сломать и подчинить себе всякого, кто попадется на пути. Серебряков (Владимир Симонов) похож здесь не столько на профессора, сколько на провинциального трагика, помешанного на собственном величии. Он даже галоши снимает так, что обитатели дома замирают от серьезности момента. «Надо, господа, дело делать!» — эту финальную реплику неуязвимый для Ваниных выстрелов, одетый во фрак и цилиндр, даже нарумяненный в честь отъезда Серебряков произносит, шутовски подпрыгивая. На авансцене остается облачко пыли. Вот оно — дело.
Посмертная улыбка
На весь этот дикий, смешно устроенный мирок смотрит остановившимся, немигающим взглядом рано постаревший мальчик — дядя Ваня. Вероятно, это лучшая роль Сергея Маковецкого. Как свойственно интеллигенту, дядя Ваня не может и не умеет никого обидеть, потому целится в Серебрякова с двух шагов, но пуля пролетает мимо. Первый же обвинительный монолог застревает у него в горле. Неудачник замолкает, запихав себе в рот галстук — как кляп. В финале он играет героя, умершего заживо. Прокричав, как проклятие, слова о небе в алмазах, которое когда-нибудь увидят и они с дядей Ваней, Соня мастерит на его лице улыбку, заставляя широко открыть глаза. Получается улыбающаяся посмертная маска. Однако никто не кричит от ужаса. Соня уже щелкает на счетах. Астров укладывает чемоданы. Марья Васильевна шевелит губами, читая очередную «брошюру». Позади — зловещая темнота. Вокруг — огромная страна с ее привычкой пить, губить леса и все, что попадется под руку. Бежать с этого маленького, освещенного тусклой луной островка некуда. «А должно быть, в этой самой Африке теперь жарища…» — мечтательно произносит Астров.
http://www.smotr.ru/2009/2009_vaht_dv.htm OpenSpace.ru, 7 сентября 2009 года Марина Шимадина. «Дядя Ваня» Римаса Туминаса Работа над новым спектаклем в Театре Вахтангова началась почти со скандала, а закончилась почти триумфом.
Скандал, связанный c попыткой группы артистов выдворить из театра его нового худрука Римаса Туминаса, сделал «Дяде Ване», из-за которого и разгорелся сыр-бор, превосходную рекламу. Весь театральный истеблишмент, во главе с Михаилом Швыдким, Александром Калягиным и Олегом Табаковым, явился на премьеру, чтобы морально поддержать коллегу и заодно посмотреть, что же там такое литовский варяг вытворяет с русской классикой.
Выяснилось, что режиссер сделал измученной пьесе не просто пластическую операцию по омоложению, он разобрал ее всю по косточкам и сложил заново, заставив суставы не скрипеть, а сердце — биться живее и чаще. Если же перейти с медицинских терминов на театральные, можно сказать, что Римас Туминас поставил спектакль ироничный, но не циничный, умный, но не холодный, пронзительный, но не слезливый.
Режиссер разработал рисунок ролей, который, как надежный каркас, держит постановку, не позволяя ей расплыться в нечто аморфное. При этом он не ставил чеховскую пьесу с ног на голову, а лишь слегка изменил угол зрения — и вот уже знакомые герои выглядят свежо и нетривиально. Даже старая нянька Марина, которую обычно играют тихой деревенской старушкой с вязанием, у Галины Коноваловой превратилась в молодящуюся смешливую кокетку с розами в крашеных волосах: с господами поведешься — и не такого наберешься. Затянутая в черное, не растерявшая былой красоты, но временами впадающая в маразм Мария Васильевна Войницкая в исполнении Людмилы Максаковой — уморительная пародия на женщину-вамп. Если Елену Андреевну принято изображать этакой томной русалкой, то у Анны Дубровской она томная и жеманная до последней степени — воплощенный соблазн. И серебристый обруч в ее руках — предмет красивый, но бесполезный, символ праздности, — в деревенском доме, рядом с грубым верстаком и плугом выглядит особенно глупо и бессмысленно. Если доктор Астров в этом гнезде гнилой интеллигенции должен олицетворять мужскую силу, то у Артура Иванова и Владимира Вдовиченкова, играющих эту роль в очередь, он — сама брутальность.
Но больше всего гротеска выпало на долю отставного профессора Серебрякова в исполнении Владимира Симонова. Это ходячая карикатура не живет, а лицедействует, устраивая домашним сцены в прямом смысле слова. В разгар ночной истерики он выкрикивает: «Я должен быть всем вам противен!», словно выдает ненароком режиссерское задание.
В отличие от остальных персонажей, ограниченных яркой характерностью, дядя Ваня у Туминаса — единственный человек в полном смысле слова, но ни в коем случае не с большой буквы. Сергей Маковецкий играет вариацию на классическую тему маленького человека. Его герой выглядит постаревшим мальчиком, который как-то проскочил пору зрелости: руки на коленках, подростковая неловкость в движениях, желание спрятаться под стол при появлении Серебрякова. Однако во взгляде Туминаса совсем нет умиления этой детскостью — инфантильность для него вовсе не тождественна чистоте. Это понимаешь, глядя, как грубо и неумело подвыпивший дядя Ваня домогается Елены Андреевны и как она почти шипит в ответ: «Это, в конце концов, противно». Он, действительно, противен и нехорош, староват, помят и мелок; его никто не воспринимает всерьез. Из такого, конечно, не вышло бы Шопенгауэра. Да и Серебрякова не вышло бы.
С точки зрения Римаса Туминаса, постоянные жалобы чеховских героев на неудавшуюся жизнь — глупость и малодушие. И в этом он солидарен с драматургом, называвшим свои пьесы комедиями. Но трезвый взгляд совсем не отменяет сочувствия. Пока на сцене валяют дурака, выясняют отношения, пьют и стреляют, щемящая музыка Фаустаса Латентаса оплакивает всех этих недотеп и неудачников, и трудно отделаться от мысли, что она плачет и по нам.
Сцена перекрыта бетонной стеной, но в ней светит проем ночной синевы. Слева бледная луна, справа — мраморный усадебный лев. Хворост свален у его постамента: сенаторский дом Войницких в 26 комнат безнадежно запущен.
И все же лев горд и прекрасен. Все три часа он будет в фокусе зрительских взглядов, точно родовой герб прежнего прекраснодушия и старинной чести.
Дядя Ваня и Соня, Боговы нелепицы, сами торгуют горохом и творогом с возов, тем пылко поддерживая духовный поиск профессора Серебрякова. Так это ведь… именно благодаря львиному кодексу чести. Никак не вопреки.
Из синевы, из тумана, из выстроенной перспективы «волшебного фонаря» являются Дядя Ваня (Сергей Маковецкий), матушка-эмансипе (Людмила Максакова), Елена Андреевна (Анна Дубровская), Соня (Мария Бердинских)… Мизансцены всех «выходов» причудливо изящны, как в театре марионеток.
Как не сравнить премьеру Туминаса со спектаклями Льва Додина и Миндаугаса Карбаускиса? Из трех главных «ДВ» пятилетки вахтанговский (сценограф — Адомас Яцовскис) — самый красивый. Самый символистский, дальше всех от приземленной «психологии». Словно ставят не Чехова, а зрелого Треплева.
Музыка Фаустаса Латенаса, легкая и значительная, как чеховские паузы, чаплинский котелок Вафли, пародийно-статуарные позы профессора Серебрякова (Владимир Симонов), эксцентрическая фигура Войницкой-Максаковой в броне черного муара и передовых взглядов, клоунады с реквизитом (будь то пыльное пианино, полуметровый мундштук Елены Андреевны или четвертная бутыль домашнего яблочного вина с надлежащим катетером), р-роковые страсти Астрова (Владимир Вдовиченков) и русалки-профессорши на диване ар-нуво — все лукаво отсылает к «немой фильме». Или к реплике из «Чайки» «Как все нервны».
Тем виднее на этом смятенном фоне праведники. По-детски резкая, отчаянно прямая, истовая, как монастырская послушница, финальным криком «Я верю!» словно заклинающая сама себя — Соня Марии Бердинских (отличная работа выпускницы Щукинского училища 2008 года). И Сергей Маковецкий — кроткий, осознанно отложивший в сторону (чтобы передать оцепенение многолетней усталости Дяди Вани) точную и хищную мимику и пластику прежних ролей.
Спектакль Туминаса завораживает. Выучив пьесу со слуха наизусть (куда ж денешься в юбилейный год?), считая ее чуть не самым трезвым и насмешливым текстом Чехова, впадаешь в предлагаемые театром иные условия. «Дядя Ваня» — лунный, туманный символистский сон под осень, сон на музыку Латенаса, «Дядя Ваня» с мраморным львом — гербом «уходящей натуры» русского XIX века, «Дядя Ваня», где в финале не топором стучат по дереву, а обреченно, но с явным толком для дела колотят молотками по гвоздям труженики — Войницкий и Астров…
Таков арбатский Чехов. Впереди — еще несколько премьер той же пьесы.
Такого дядю Ваню мог бы сыграть Чарли Чаплин, если бы кто-то додумался предложить ему эту роль. Конечно же, не додумались. Сегодня художественный руководитель Театра имени Вахтангова Римас Туминас предложил примерить на себя этот образ Сергею Маковецкому. И он сыграл ее в чаплиновской эмоциональной эстетике, но, естественно, по-своему. Сыграл маленького наивного человечка, похожего на состарившегося ребенка, странным образом миновавшего период взросления и возмужания. Бесконечно доброго, несмотря на все эскапады в адрес Серебрякова. Все время попадающего в смешные и нелепые ситуации, смущаясь и улыбаясь в ответ. Не умеющего повысить голос, не слишком способного к бунту, разве что успевшего понять, что эта жизнь абсолютно невозможна, а другой не будет. И добровольно закрывшего глаза, дабы от этой жизни уйти. Он так и стоит в финале - лицом к залу, с безвольно опущенными руками и этими закрытыми глазами. И то, что не в меру активизировавшаяся Соня насильно ему глаза откроет и даже "нарисует" блаженную улыбку, уже ничего не изменит. Чаплиновской же семенящей походкой дядя Ваня будет медленно отступать назад, пока не исчезнет в черноте закулисья. Жизнь не только "пропала", но, кажется, просто кончилась.
В одном из интервью Туминаса было такое откровение: он стал режиссером, чтобы ставить Чехова. И делал это неоднократно: "Вишневый сад", "Три сестры", не раз до сей поры - "Дядя Ваня". И это здорово. Человек, ментально и генетически не расположенный к умилению "русской тоской", но способный бросить на это явление отнюдь не сторонний, но трезвый взгляд, может сделать много больше. Самого драматурга Чехова вряд ли можно обвинить в излишней сентиментальности, а его "диагнозы" персонажам и ситуациям куда как жестоки. Не зря же он настаивал на смехе там, где мы обычно льем слезы и сопли. У нас же, за редкими исключениями, сложилась этакая "жалостная" традиция постановки Чехова с его героями, которых "среда заела". Но не хотел ли Антон Павлович среди всего прочего поведать о том, что человек в конце-то концов наказывает себя сам - за извечную российскую пассивность и мазохистское приятие этой "среды"? Но тут, конечно же, стоит и смотреть шире, и копать глубже, и мыслить отнюдь не бытовыми категориями.
У Туминаса в который раз уже эта самая "среда" - на равных с человеком, с ним борется и явно побеждает. Впрочем, называть это явление "средой" было бы большой глупостью. Это иррациональная, властная стихия, сметающая все на своем пути (как было в вахтанговском же "Ревизоре"). Это глубокий, архаичный, языческий омут, затягивающий всех (как в "Горе от ума" в "Современнике"). Это некая потусторонняя, мертвенно-холодная "зона", лишенная теплых жизненных примет, как уже в нынешнем "Дяде Ване" (сценография Адомаса Яцовскиса). Со всем этим, впрочем, легко можно заиграться, потому что живому человеку (персонажу) на сцене, с индивидуальными претензиями, порывами и рефлексиями, остается подчас маловато места. Человек надевает маску, обретает кукольную пластику и интонации, не чуждается оборотничества, иногда комедиантствуя без меры.
"Сцены из деревенской жизни" разыгрываются в пространстве полного запустения и "прошедшего времени": остов давно заброшенного дома с мрачно выкрашенными стенами, ободранным кожаным диваном, повернутым к публике задом, десятком разномастных шатких стульев и каким-то верстаком, который может служить чем угодно - хоть обеденным столом, хоть "ложем любви". С вытащенного на сцену пианино сдувают клубы пыли. Уцелевший с прежних времен мраморный лев, выброшенный на задворки, устало таращится в зал. В лапах у него валяются срубленные засохшие деревья - как замечательная иллюстрация к монологам Астрова о лесах. Можно ли жить в подобном пространстве и оставаться человеком? Проблематично. Лучше тупо и вынужденно существовать, тщательно скрывая отвращение и постепенно утрачивая человеческую адекватность.
Нянька Марина (Галина Коновалова), похожая на молодящуюся Бабу-ягу, тщательно пудрит морщинистое личико и украшает себя цветами. И грубовато-пародийными "ведьминскими" приемами врачует профессорскую подагру. Приживал Телегин (Юрий Красков) все что-то декламирует, сбиваясь на интонации престарелого Грушницкого. Фальшивый оптимизм замученной Сони (Евгения Крегжде) то и дело сменяется заунывным плачем. Дядя Ваня - Маковецкий, впервые являясь нашему взору, отряхивается и отплевывается от приставшего сена, потирая помятое со сна лицо. Маман (Людмила Максакова), эмансипе со стажем, приглаживает смоляное каре и смотрит на мир сквозь синие очки.
Впрочем, здесь, на этой умозрительной территории, сходятся представители трех мирков, равно бездомные и бесприютные, равно "приживалы", несмотря ни на что. Гуляющий сам по себе доктор Астров (Артур Иванов), "мачо" уездного масштаба, со всех сторон укрытый в броню напускной и громогласной развязности. Столичная супружеская парочка, прибывшая из явно фантомного здесь Петербурга. Серебрякову (Владимир Симонов) режиссер определенно отказал не только в понимании, но даже в человечности. Надутый профессор "ступает как полубог", повергая обитателей дома в немое оцепенение. Маман - Максакова и вовсе приклеивается к нему, как к магниту, так что оторвать ее можно только общими усилиями. Серебряков - Симонов напоминает персонажа какой-то страшилки, гротесково-комического монстра. В ночной сцене он выскакивает из-за дивана в длинной белой рубашке, скачет по сцене, задирая и ноги, и эту рубашку, кривляясь от души. Его знаменитая фраза: "Надо, господа, дело делать" сопровождается уморительными антраша, которые тут же заразительно начинают выделывать и все прочие. И когда дядя Ваня - Маковецкий тихо и внятно перечисляет факты из жизненной биографии профессора, кажется, он говорит, о ком-то другом.
Елену Андреевну (Анна Дубровская) по первости легко причислить к породе бездушных стерв, взмахами "русалочьего" хвоста косящей мужчин направо и налево. Ее манерная кукольность может раздражать, пока не поймешь, что кукла-то сломана, истаскана, заиграна. С ее молчаливого согласия, впрочем. Астров заваливает ее на верстак в недвусмысленной позе, таскает за волосы, профессор и вовсе бьет головой о стены. И только когда сердобольный дядя Ваня подхватит ее на руки, чтобы защитить от разыгравшихся мужчин, станет страшновато и даже, честно признаться, жалко эту "куклу", так легкомысленно позволившую себя сломать.
В рассказе своей сценической истории Туминас достаточно саркастичен. Он не раз провоцирует публику на взрывы хохота - даже там, где его, возможно, могло и не быть. Но когда покажется, что действие сильно отклонилось от вроде бы положенного ему эмоционального русла и регистра, та или иная чеховская фраза вдруг прозвучит камертоном, вернет все на свои места. На самом деле режиссер не уходит от автора ни на шаг, просто сдирает с него коросту сентиментальных штампов, а это больно, и потому порой встречается в штыки.
Он немного педалирует то, что Чехов устами Астрова говорит о своих героях - как о "чудаках", странных людях. Да, они здесь именно такие, со странностями. Быть может, в чуть утрированном виде, зато это чеховское определение не произносится впроброс, но обретает плоть. Равно как и многие другие реплики, которые подчас принято считать лишь философским обрамлением текста. У Туминаса же все это кричит, порой грубо, некрасиво, но безгранично искренне, отрицая любое эстетизирование жизни.
Здесь даже трудно понять, из-за чего разгорелся весь сыр-бор с выстрелами и криками: "Пропала жизнь!" Из-за Елены Андреевны? Вряд ли. Она может лишь спровоцировать или обострить плотские желания, не более того. Да и вообще, эти "чудаки", за исключением разве что Сони и дяди Вани, весьма ущербны в чувственном плане, не умея любить по определению. Ну не дано им это, и все тут. Астров погладит влюбленную Соню по волосам и тут же брезгливо отдернет руку. Профессор ни с того ни с сего бросится страстно лобызать супругу, после чего грубо оттолкнет ее на диван. Да и где бы им этому научиться, в подобной выморочной жизни?
И все же предложение ли Серебрякова продать имение стало поводом для бунта дяди Вани? Снова нет. Он, кажется, до конца и не понимает, о чем идет речь. Да и, собственно говоря, он вряд ли гигант мысли. Из дяди Вани - Маковецкого ни Шопенгауэра, ни Достоевского уж явно не получится. Он и фамилии эти вспоминает с трудом, запинаясь в произношении. Да и о каком, собственно, бунте идет речь? У Маковецкого это похоже, скорее, на подростковую вредность, направленную в адрес старших (из лучших, впрочем, побуждений). Он бубнит свой знаменитый монолог, почти не повышая голоса. Он по-прежнему наивен, смешон и нелеп. Прежде чем убежать за револьвером, дядя Ваня на глазах у всех перебирает все лежащее на верстаке, примеряясь то к пиле, то к молотку. А потом по-мальчишески залихватски покрутит револьвер между пальцами и тщательно прицелится прямо в орден на груди профессора. Впрочем, после "Бац!" с ужасом бросится ощупывать Серебрякова, проверяя "на целость". Туминас не делает из него героя, озадаченного поисками смысла жизни. Он здесь так и останется милым и недалеким дядей Ваней. Впрочем, Чехов назвал свою пьесу именно так.
В спектакле Туминаса нет трагедии в привычном смысле этого слова. Но есть история обычного человека, "живущего миражами", которому почему-то вдруг показалось, что эти "миражи" вот-вот обретут плоть. И мы не сможем никогда объяснить это "почему". Дядя Ваня - Маковецкий по-своему импульсивен и непредсказуем, его тянет к чему-то неосознанному, чего он так и не сможет сформулировать. А, быть может, все эти пыль, сено, водка и прочие "мерзости жизни" вкупе с марионеточностью близких подступили уже к самому горлу. Да так, что впору или кого-то застрелить, или самому залпом глотнуть морфий, украденный у Астрова. Впрочем, не случится ни того, ни другого. Это не Шекспир - Чехов. Внезапно выпавший из "миражей" дядя Ваня сдуется как воздушный шарик, уронит руки и обреченно встанет в общий строй "семьи", сплоченно марширующей взад-вперед по тесному пространству. Да еще будет стараться попадать в ногу... Эта короткая сценка станет, наверное, самой сильной и самой смысловой во всем действе. И никакой Соне - Крегжде, взобравшейся на стол, как на трибуну, и рублеными фразами кричащей о том, что "надо жить" и видеть "небо в алмазах", конечно, никто уже не верит. Хотя, возможно, девушка еще найдет свое счастье на каких-нибудь баррикадах, которые не за горами.
Что же касается недавнего конфликта части театра и Туминаса, предшестовавшего премьере "Дяди Вани", особенно того его аспекта, где режиссера обвиняли в недостаточном внимании к традициям, то нынешний спектакль, кажется, может поставить в нем точку. Потому что "Дядя Ваня" однозначно решен именно в вахтанговской эстетике и приемах, с доминантой подчеркнутой театральной игры. Хорошо продуманной и импровизационной одновременно, технически грамотной и эмоционально наполненной. Заключенной в выдающуюся музыкальную рамку композитора Фаустаса Латенаса. А главное, находящейся не на музейно-исторической, а нынешней жизненной территории. И это совсем не исключает явной неоднозначности спектакля Туминаса, который еще получит как панегирики, так и весьма скептические отзывы. А вот чего точно не будет, так это равнодушия, которым, увы, встречается львиная доля московских премьер.
http://www.smotr.ru/2009/2009_vaht_dv.htm ВМ, 8 сентября 2009 года Ольга Фукс. «Дядя Ваня» Римаса Туминаса Премьерный спектакль в постановке Римаса Туминаса открыл 89-й сезон в театре Вахтангова
«Дядю Ваню» Римас Туминас репетировал в сложной обстановке – группа артистов выступила против него, другая, гораздо большая, отстаивала своего худрука, судьба которого висела на волоске. Теперь, после премьеры, ему вряд ли придется доказывать кому-то свою состоятельность – это грандиозный спектакль! Музыка Фаустаса Латенаса разливается в атмосфере густым туманом сбывшихся предчувствий, гибельного восторга – остаток жизненного пути ясно проступает перед глазами у живых: Сони (Евгения Крегжде), Астрова (Артур Иванов), дяди Вани (Сергей Маковецкий).
Туминас резко отделяет живых – людей без кожи – от тех, кто имитирует жизнь. Кричащая роскошь дурной театральщины, невозмутимая чеканная походка а-ля Каренин-Гриценко, ночной «данс-подагр» заголившегося профессора, скандально требующего к себе обожания, – вся эта человеческая вампука блистательно высмеяна в игре Владимира Симонова (Серебряков).
Красота, как наказание, даже проклятие, как богатство для ленивого, красота, перечеркнутая режущим ухо голосом, красота бездарная, не освященная любовью, – эту тему чисто и пронзительно играет Анна Дубровская (Елена Сергеевна). Но и такую Елену Сергеевну мучительно жалко, когда ее, опозоренную нелепыми домогательствами пьяненького дяди Вани, циничным наскоком Астрова, полумертвую от отвращения к себе, протрезвевший Войницкий неловко защищает от звенящего вопроса-крика Сони, которой именно сейчас надо узнать свою судьбу. «Русалочья кровь» не спасла Елену Сергеевну от ожога чужими чувствами.
В этом спектакле воистину нет маленьких ролей. Каждая врезается в память – зомбированная обожанием к зятю старуха Войницкая (Людмила Максакова), немой слуга (Сергей Епишев), безнадежно влюбленный в Соню нелепый франт Вафля (Юрий Красков). Или нянька Марина (Галина Коновалова) – озорная неунывающая кокетка.
Но главный интерес Туминаса – дядя Ваня – почти вымерший тип незлобивого, непрактичного, чистого человека, героя явно не нашего времени. От Сергея Маковецкого невозможно оторваться ни на секунду. Вот он борется со словами пересохшим от выпитого ртом.
Борется со слезами, застилающими его глаза, невинно обиженного ребенка. Застенчиво носит свое тело, как нелепо пошитый пиджак. Осторожно, точно подросток, впервые протянувший руку к женщине, гладит ногу бесстыжей русалке Елене Сергеевне, задыхаясь от смертельно несочетаемых чувств – желчи и нежности. Изумленно ищет дырку в груди скалоподобного Серебрякова, в которого только что палил из незаряженного пистолета.
...Обронив свою загадочную фразу про жару в Африке, собирается в дорогу Астров. Впрочем, здесь эта фраза вполне объяснима – из дома Войницких он уходит навсегда, обвешанный чемоданами, любимыми вещицами и даже нянькиными варежками, которые выбросил за ненадобностью (фи, самодельные) стильный профессор. Соня понимает это, и ее «оптимистический» монолог про небо в алмазах звучит душераздирающим криком: за христианское смирение эта живая, горячая девушка платит огромную цену. Ее будущее режиссер спрессовал в мучительно прекрасный финал – очень скоро она проводит в небытие дядю Ваню, на лице которого навсегда застынет виноватая улыбка, примерит его очки и в одиночку продолжит сражаться с мучительной, безысходной, единственной своей жизнью, пока хватит сил.
http://www.smotr.ru/2009/2009_vaht_dv.htm Частный корреспондент, 15 сентября 2009 года Павел Руднев. Жизнь как нечаянная радость «Дядя Ваня» Римаса Туминаса в Вахтанговском — пример безоговорочной победы. Как эстетической, так и административной
Только что выпущенный вахтанговский «Дядя Ваня» почти совершенен, есть ощущение, что спектакль так и останется первым и главным событием сезона до его завершения. Уж больно он хорош.
Невозможно идти против большой творческой победы. Отменяющей любые претензии к художнику. Победа Римаса Туминаса в войне против тех, кто пытался снять режиссёра с должности, оказалась не просто антиадминистративным завоеванием, но прежде всего фактом истории театра, её лучших страниц.
С таким уровнем режиссёрского мышления Вахтанговский театр после многих лет простоя становится одним из важнейших пятен на театральной карте Москвы. За его развитием стало снова интересно следить: как будет освоено большое пространство вахтанговской сцены? Как будет использована труппа, где молодой артист редко получал адекватные роли? И наконец, как Туминас будет справляться с духом «вахтанговской школы», который обычно здесь призывают в помощь творческой несостоятельности?
Только что выпущенный «Дядя Ваня» почти совершенен, и есть ощущение, что спектакль так и останется первым и главным событием сезона до его завершения. Уж больно хорош этот «Дядя Ваня», ожидаемо хорош и неожиданно хорош.
Спектакль, в котором ничто нельзя назвать результатом художественного компромисса, но только результатом кропотливого театрального труда. Теперь кристально ясно, что, когда Сергей Маковецкий в интервью «Эху Москвы» защищал Туминаса от притязаний министерства культуры, он защищал интересы искусства.
Ведь у того же Маковецкого, актёра первой величины сегодня, роль дяди Вани — едва ли не первая за последние лет десять в родном театре.
Всё лучшее слилось вместе. Гармония — в полноценности компонентов.
Туминас ставит жёсткий режиссёрский спектакль — в духе литовской режиссуры — с концептами, со странными перверсиями, с алогичным поведением персонажей на сцене, с абсурдными аллегориями. И вместе с тем этот «Дядя Ваня» являет собой исключительно актёрский театр, движущийся вслед актёрской мысли и зависящий от актёрского темперамента. Здесь есть ощущение и режиссёрского диктата, и ансамбля, и цельных, великолепно сделанных актёрских работ — наверное, самого раритетного компонента современного театра. Туминас, кстати говоря, может быть, впервые и для самого себя внутри его собственной карьеры выступил на территории универсального, многокомпонентного театра.
В неподвижной декорации Адомаса Яцовскиса от мира Чехова веет смертью — очень прибалтийский, северный взгляд: родовой дом — могила, домовина. Это не особняк с запахом сена в сельской местности, это дом-склеп, дом-бункер. Серые, холодные стены словно бы в сырой штукатурке без обоев — не верхние этажи, а цоколь, подпол. Уюта нет, нет ощущения «кремовых штор», к которым приятно вернуться. Этот особняк — осенний, простуженный, сырой. Здесь разбросаны не милые сердцу предметы старины, но только атрибуты механической деревенской работы — не дом, а контора. Вот слесарный верстак, он же конторка, вот огромные сельскохозяйственные весы, на которых можно взвешивать мешки с картофелем или мелкий домашний скот. На заднике и вовсе зловеще-мистическая картина: круглый светильник, ядовито-жёлтый глаз луны и фигура одинокого, несчастного сторожа-льва, такого же серого и неокрашенного, рядом с которым навален неуютный, колючий и, кажется, никому не нужный гниющий под дождём хворост. Холодный дом, необжитый. Дом, в котором можно сгноить себя заживо.
Прекрасная, чудная, звенящая музыка Фаустаса Латенаса — не просто музыка к спектаклю, а целая симфония: не прекращающаяся ни на секунду в трёх с половиной часовом спектакле, знающая виражи и минимализма, и симфонизма, и барочную пышность, и диссоциативные, распадающиеся звуки, звуки лопающейся материи жизни. Музыка, ставшая метафорой течения жизни, того надмирного, трансцендентного движения вечной материи, которое покрывает бытие и подчиняет его своим законам тления и возгорания, взрывоопасности и покоя. Музыка как волнообразное движение надчеловеческих сил, судьбы, предопределения. Музыка, настигающая героев, опрокидывающая их или их же подымающая над ситуацией. Музыка, что не иллюстрирует сюжет, но лишь осмысливает его с точки зрения «высшей субстанции».
Этот спектакль надо смотреть из-за бесконечно прекрасных актёрских работ, которые рождают ощущение, что спектакль репетировали год, подробно, крепко, неистово, с влюблением в материал.
Дядя Ваня Сергея Маковецкого — старик и одновременно ребёнок, рохля и деревенский дурачок, неутомимое разнообразие масок и состояний, ежесекундная подробность проживания. В таком дяде Ване живёт Иванушка-дурачок, русский народный миф, сочетающий в себе представление и о блаженной благоглупости, и о потенциальной победе духа над материей. Маковецкий играет очень физиологически, с достоевщиной. Ходит неуверенно, перебегая с места на место, руки словно волочатся по земле — тяжёлые, несуразные, уставшие, отвисшие. Мятый пиджак, под ним — из-под пятницы суббота. Сперва белый в горошек галстук, такой, будто им вытирались после еды, затем перед попыткой любезничать с Еленой дядя Ваня нацепит галстук ещё более неопрятный и нелепый — зелёный, как крокодил.
Женщин у такого дяди Вани совсем, кажется, не было — по крайней мере ухаживать он не умеет совсем, и, пьяный только лишь от запаха вина, он навязывает Елене свою любовь неумеючи, сразу раздеваясь и запрыгивая на женщину, как медведь сиволапый.
Свои фразы про невостребованность Маковецкий произносит так, словно к нему эта обида пришла в голову только что — не как результат раздумий, а как плод внезапно накатившего отчаяния. Сохраняется острота эмоции, родившейся внезапно и охватившей всё самосознание маленького человечка, решившегося на бунт против своего бедственного, нищего, униженного состояния. Минутное вскипание ума и долгое угасание, уход в немоту. Человека села, человека подземелья, трудившегося на «существо высшего порядка», которое внезапно оказалось для него вдруг, сейчас полным ничтожеством. Разочарование в кумире — горестная картинка разрушения основы существования.
Римас Туминас показывает нам и «настоящего» дядю Ваню, который в эпизодах с Соней оказывается Ванечкой, мальчиком Ванечкой. Вот они проворными, умелыми ручонками прогревают на огне свечи стёклышко, которое покрывается жирным слоем копоти. Вот, обхвативши друг друга, смотрят сквозь копоть на солнце. Постаревшие детишки, детишки-старички, сохранившие наивную способность удивляться простейшему фокусу. И дальше герои уходят от нас, и зритель видит их спины — унылые, серые, сутулые, безжизненные. Эти старички-детишки уходят, поддерживая друг друга, отцветая, растворяясь.
Не менее значимая роль у Владимира Симонова. Его Серебряков — пышнеющий от тупого величия живчик-бегунок, трибун и фальшивый страдалец из античного театра, он весь — словно какой-то Леонид Лоэнгринович с театральных подмостков. Поскольку у Симонова отличный костюм, который естественно удлиняет и увеличивает его и так несубтильную фигуру, а также потому что, как правило, Серебряков вышагивает на авансцене, есть ощущение, что профессор в два раза крупнее остальных. Такой ложный многозначительный герой из театра, пришедший нарушать жизнь, законы которой строятся нетеатрально.
Первое появление Серебрякова — целая церемония, которая как раз и пугает дядю Ваню фальшью. Оне идут. Целым шествием. Серебряков, как конь вороной, идёт одиночкой, и за ним, в отдалении, выводок его женщин, потакающих, восторженных. Он, как туркменский муж, несёт свою фигуру впереди, женщины несут его вещи и тянут его детей. Серьёзный, вдохновенный, в превеликих калошах по русской грязи — горожанин на сельском рандеву. Идёт как астронавт Армстронг по поверхности Луны — чуть подпрыгивая, пружиня на грешной земле. Говорит вязко, профессорски, после каждого слова — пауза осмысления и требование внимания. Даже бытовые фразы произносит с величием, делая событие из своих нечастых высказываний. Когда дядя Ваня в него стреляет, даже это не заставляет Серебрякова сбить свой неспешный и важный ритм движений.
Туминас не стал разрушать природу артиста — в самых активных кусках роли Владимир Симонов существует так, как жил актёр в спектаклях Владимира Мирзоева, режиссёра, с которым были связаны успехи Вахтанговского театра последних лет. Алогичный, бравурный, с цирковыми припрыжками и ужимками, громогласный, с чертовщинкой. Удивительно это мирное соединение школ — резкой, кричащей мирзоевщины и нюансов Туминаса.
Разницу темперамента героев Туминас выявляет разницей актёрских школ — это довольно остроумно придуманный ход.
Чудная Елена Андреевна вышла у Анны Дубровской — стоит ли говорить, что так эта актриса не играла никогда. Открытие актрисы на самом деле: это изменение привычных интонаций в голосе, перекрой психофизики. Дубровская играет тип злой красоты: женщины, утомлённой бессмысленным и бесплодным вниманием к своей красоте; тема ненужной красоты, неизменно привлекающей к себе рыбьи, масленые взгляды. Металлический, злой голос, отрывистая речь и неприукрашенная усталость от всего, от каждого прикосновения к себе. У Дубровской в Елене скрывается жажда власти над мужчинами и полнейшее разочарование, связанное с тем, что никто здесь, в её окружении, не достоин быть рабом её красоты и её жертвы.
Но, наверное, самое важное открытие спектакля — это Евгения Крегжде в роли Сони. Здесь заметны интонации Виктории Куодите — любимой актрисы Някрошюса и воплощения актёрского типа в литовской режиссуре. Страсть и восторженность, бешеный темперамент и способность к усиленным, напряжённым монологам. Соня — это та героиня, про которую Чехов рассказывает историю: «Дядя Ваня» — вырастание, вызревание женщины, жить рядом с которой — значит «чувствовать, что жив».
Непафосно, несентиментально проводит она потрясающий финальный монолог — огромных трудов стоит сыграть те слова, над которыми теперь принято только смеяться, — про алмазы, про «будем жить». В девочке-дурнушке созревает и милосердие, и христианское сопротивление унынию, и жажда жизни вопреки, и спортивный интерес справиться с деревенским сплином. Она встаёт одной ногой на верстак, как бы находя опору, и говорит в зал, помогая себе опущенной книзу рукой. В её дёргающемся кулачке, возгоняющем ритм речи, — кипение жизни, вечного сопротивления очевидности. Соня произносит цельно, без пауз, твёрдо это слитное «мыувидим» с гипертрофированным ударением на первое «и», что теперь ты знаешь, что эта девочка — победит.
Пожалуй, две темы наиболее важны для спектакля Римаса Туминаса: как легко, сквозь пальцы проходит жизнь, как призрачен бунт против жизни, сменяющийся ещё большим разочарованием, и как важно это тихое, мирное личностное противостояние унынию в себе. Вопрос темперамента, который живёт в Соне, внутреннего огня, заставляющего снова вставать и работать, вдохновлять мужика на деятельность, самой вдохновляться. Не бунт человека против жизни, но жизнь как борьба, борьба, где ежедневно отвоёвывается радость у уныния.
В финале Соня, произнеся свой внушительный религиозный монолог, подойдёт к дяде Ване, потухшему, нездешнему, и насильственно, движением рук приоткроет ему глаза и рот — так, словно хворающей собаке хвост поднять и держать, пока не поправится. Не прикрыть глаза мертвецу, а открыть их, сопротивляясь дыханию смерти. Лучистая улыбка на бледном лице Маковецкого, которая остаётся ярким пятном при внезапно исчезнувшем, растворившемся теле.
Эта сцена войдёт в историю театра, уж такая красивая, уж такая пронзительная. Улыбающийся трагической улыбкой безвольный мужик, вдохновлённый бабой на жизнь вечную, вдруг почувствовавший жизнь как нечаянную радость.
респект
администратор
Сообщение: 9095
Зарегистрирован: 12.09.10
Отправлено: 09.10.13 22:37. Заголовок: о спектакле "Дяд..
...Здание театра расположено на Арбате. Раньше здесь находился шикарный особняк В.П. Берга владельца уральских приисков, он был построен в 1873 году. Проект был заказан известному архитектору Александру Каминскому, ученику самого Тона.
В январе 1921 года, в зале особняка, обустроенного под зрительный зал, состоялось открытие третьей студии МХАТ, которая со временем была преобразована в театр имени своего основателя — Евгения Вахтангова.
...Вахтангов стремился к созданию театра с яркой и острой формой, каждая постановка которого была бы праздником. Спектакль "Принцесса Турандот" по пьесе Карло Гоцци принёс в 1922 году признание находкам Вахтангова. "Он создал спектакль такой невероятной жизненной силы, такой счастливой победительности, что казалось, смерти — не бывает. Вахтангов преодолел ее в искусстве".
Поэтому и поставлен фонтан — памятник "Принцесса Турандот" перед зданием театра. Капризная и непредсказуемая принцесса стала талисманом, опознавательным знаком Театра имени Вахтангова. Установлен он был в 1997 г. в честь 75-летия постановки пьесы. Скульптор Александр Бурганов.
Театр Вахтангова – это жанровое разнообразие, от классической трагедии до озорного водевиля; это прекрасная труппа, в составе которой известные в России и за ее пределами актеры. Шли мы целенаправленно посмотреть пьесу "Дядюшки сон". Хотелось посмотреть на этот своеобразный бенефис Владимира Этуша в роли старого князя и Марии Ароновой, играющей Москалеву. Игра других актёров меркла на их фоне!
Перед представлением и в антракте походили по залам, представляющим, собственно, музей театра.
Здесь и фото актёров бывших (хотя выразилась неправильно, бывших актёров не бывает, настоящий актёр остаётся им навсегда)
и нынешних.
Здесь и костюмы известных актёров, из спектаклей и
награды, завоёванные театром, это тоже интересно было увидеть...
респект
администратор
Сообщение: 9101
Зарегистрирован: 12.09.10
Отправлено: 10.10.13 19:48. Заголовок: канал "Культура&..
канал "Культура". "Театр+ТВ." Юбилей Театра им. Вахтангова Год выпуска: 2006 Продолжительность: 01:22
В студии клуба "Театр+ТВ" заседают лучшие артисты-вахтанговцы: Михаил Ульянов, Владимир Этуш, Мария Аронова, Ирина Купченко, Василий Лановой, Юлия Рутберг, Алексей Кузнецов, Александр Граве и многие другие. Описание: Программа посвящена юбилею Театра имени Евгения Вахтангова. Этот выпуск - одна из последних съемок, в которых принимал участие Михаил Ульянов, - является своеобразным завещанием народного артиста СССР. Снять передачу, посвященную легендарному театру, было его инициативой.
Миллионерша (Театр им. Вахтангова 1974 год) По пьесе Бернарда Шоу
Режиссеры: Борис Ниренбург, Александра Ремизова Оператор: И. Колганова Композитор: Игорь Ефремов
В ролях: Юлия Борисова-Эпифания Владимир Осенев--Сагамор Юлиус, адвокат Анатолий Кацынский-Аластер Екатерина Райкина-Патриция мисс Смит, "чулочек" Владимир Этуш-Адриан мистер Блендербленд, незадачливый любовник, инвалид, Юрий Яковлев-доктор-египтянин "Я мусульманин, мне положено иметь две жены" Михаил Дадыко-Мужчина Джон Галина (Гарэн) Жуковская-Женщина жена Джона, владельца мелкой мастерской одежды Эрнст Зорин-Управляющий Серж
По пьесе Бернарда Шоу. Главная героиня — Эпифания - красивая и богатая наследница — относится к людям по принципу «без денег никто и ничего из себя не представляет». Она стала наследницей 30 миллионов фунтов и по настоянию своего отца, она должна выйти замуж за человека, который за полгода сможет сделать из 150 фунтов 50 тысяч. Местный адвокат готов цинично зарабатывать на прихотях своей клиентки. Так, при написании завещания он с улыбкой предлагает миллионерше яд. Любовник также пытается «паразитировать» на состоянии богатой леди. Ее жених прошел это испытание, но надежд в браке не оправдал, хотя был высоким красивым мужчиной и спортсменом. Муж не вынес жуткого характера беспринципной жены и находит утешение в «шалаше» нежной и романтичной возлюбленной. Той, которая способна получать наслаждение от пения птиц и завтрака на траве, а не только от мыслей о деньгах. Однажды Эпифания встречает человека, которому в свое время тоже поставили условие: невеста должна полгода прожить на деньги, которые заработает сама. Интрига завязывается на том, что миллионерша влюбляется в мужчину, чьи карманы пусты, а сердце открыто для помощи и сострадания.
"Галина Коновалова. Все в жизни я делаю с удовольствием." Об авторе: Елена Рагожина - - главный редактор журнала "Новый Стиль". Постоянный автор рубрик "Интервью" и "Слово редактора".
«В начале пути я была просто хорошенькой барышней, потом была крупным политическим деятелем в театре, до сих пор – завтруппой, а Туминас пришел и под старость сделал меня Актрисой», - с присущей ей самоиронией рассказывает Галина Львовна Коновалова. В Театре имени Вахтангова актриса служит с 1938 года и сегодня, в свои 96, продолжает выходить на сцену в пяти спектаклях: «Дядя Ваня», «Пиковая дама», «Обычное дело», «Сирано де Бержерак», «Пристань». В «Пристани», в этом потрясающем «параде планет» вахтанговского театра, Галина Львовна блистает самой яркой звездой.
Немного найдется людей, способных, разменяв десятый десяток, открыться вдруг ошеломляющей палитрой актерских красок, эмоций, энергетических потоков, порхать по сцене в туфлях на каблуках и держать в счастливом восторге зал на протяжении 22-минутного монолога. Коллега по сцене актер Сергей Маковецкий считает игру Коноваловой «фантастическим пиршеством юмора и самоиронии», говорит, что «право показать зрителю язык, иронизировать с залом актриса заслужила своим отношением к театру, преданностью, талантом».
Галину Львовну называют «феноменом и уникумом вахтанговской сцены», «живой историей театра». Ее блестящее чувство юмора, острые реплики стали в театре легендарными. На вопрос журналиста «Какой была ваша первая роль?» Галина Львовна, не моргнув глазом, ответила: «О, это было до взятия Бастилии и Николая II».
Долгая актерская жизнь в театре – и совсем немного больших ролей, зато огромное количество маленьких и безымянных. Не каждый на ее месте был бы способен сохранять такую истовую преданность театру, к которому (по ее собственным словам) она относится «как ребенок к матери»; не подсиживать и не сплетничать, а быть утешительницей и громоотводом для бед и проблем коллег. Актер Александр Филиппенко говорит: «Есть люди, от которых улучшается настроение. Когда я слышу звенящий молодой голос Галины Львовны, я невольно улыбаюсь. Ее доброжелательность, открытость, душевность не могут не пленять!» А Людмила Максакова утверждает: «Секрет Галины Львовны — это вера в человека, что в наши дни редкость, ведь мы потеряли веру в людей. И вот одно из самых больших стропил, которое существует в Театре Вахтангова, - это Галина Коновалова. И наш театр будет оставаться театром, пока существует такой феномен».
- Галина Львовна, мне посчастливилось побывать на спектакле Театра им. Вахтангова «Пристань». Тот фрагмент, который играете вы, – самый сильный. - Вы знаете, мне многие так говорят. Может быть, это звучит нескромно, но это так. Я как-то довольно серьезно заболела, лежала в больнице и не могла участвовать в спектакле. Впоследствии наши же артисты нашего театра (что особенно ценно!) мне звонили, и говорили, что «без твоего отрывка спектакль не тот, чего-то там не хватает». А моя внучка сказала, что, кроме всего прочего, моя сцена очень выгодно вставлена в ткань спектакля: она идет после сцены Шалевича – мрачной, скучной, долгой. Внучка смешно это описала: «Юбилей, все должны быть нарядными, веселыми. И вдруг открывается занавес – музыка прекрасная, но мрачная, декорации прекрасные, но темные. А потом Шалевич сидит в темноте, про каких-то гусей говорит да еще спотыкается. Ну, думаю, все, пропал юбилей. И тут выскакиваешь ты, и оказывается, все только начинается!»
Я вообще человек по жизни очень неуверенный и к себе самой отношусь с большой иронией. А с «Пристанью» произошло удивительное перевоплощение. История рождения этого «ребенка» такая. Когда Римас только пришел в театр, всякое бывало - отношение к нему было очень неоднозначным. Сейчас уже не помню почему – то ли он мне очень понравился, то ли мне показалось, что Римас чувствует себя в театре неуютно, и сработала моя привычка помогать всем униженным и оскорбленным, - но я как-то подошла к его кабинету, распахнула дверь и заявила: «Знаете, я тут заведующая труппой, понимаю, что вы в нашем театре пока еще ничего не знаете, поэтому можете меня использовать во всех смыслах».
Римас с тех пор эту историю всем с юмором рассказывает, а я смеюсь и говорю: «Вы меня слишком широко поняли!». Когда Туминас придумал «Пристань», весь театр был охвачен волнением. Обычно на юбилеях бывает как: мы все долго сидим в хороших платьях, скучаем. Затем приходят люди с большими папками и зачитывают из них тексты – от профсоюзов, от министерства и т. д. Римас сказал: «Нет, артисты должны играть». Я думала вначале, что в «Пристани» будут задействованы только артисты с большими званиями, но он и мне сказал: «Давай думай, что будешь играть». При этом предлагал какую-то ерунду - то сваху из «Женитьбы», то Манефу из «На всякого мудреца довольно простоты».
Я никак не могла на что-то решиться, а потом попросила одного студента из театрального училища посоветовать какой-нибудь отрывок. Он мне целый список притащил из их учебной программы, и я выбрала один рассказ. Римас, когда прочитал, сказал: нет, мне не нравится. А потом, спустя какое-то время, когда я уже скисла и думала, что не буду участвовать, подошел и говорит: «Я придумал - мы это сделаем как немое кино». И тут началось самое интересное.
Обычно, «по системе», как нас учили, работа над ролью начинается с «застольного периода» - когда мы разбираем свой образ. Я говорю Римасу: «Давайте разберемся, кто она – моя героиня? Как я к ней отношусь – сочувствую, осуждаю?» А Римас посмотрел на меня, как на идиотку, и говорит: «Встаньте вон в тот угол, вы - давайте музыку, а вы - идите на меня, с остальным – дома разбирайтесь». И все. Мы очень мало репетировали. Римас придумал эту форму, и все встало на свои места. Я в спектакле 22 минуты болтаю и при этом страшно боюсь либо текст забыть, дибо упасть в обморок, либо голос сорвать. Боюсь, но играю, и каждый раз – сплошные аплодисменты. Просто неловко говорить, какую замечательную прессу получаю после спектаклей. Даже Людмила Максакова сказала: «Ну что ж, вы в этом спектакле лидируете!»
Репетиция "Пристани."
- Расскажите, пожалуйста, о вашей роли в спектакле «Дядя Ваня». - Бывает спектакль – холостой выстрел, бывает – попадание, а вот «Дядя Ваня» в постановке Римаса – это сверхпопадание. В нем все против банального смысла, против традиционного восприятия – начиная с главного героя. Ведь этих «Дядей Вань» в театрах было столько, сколько у меня волос на голове, и, как правило, перед нами красивый, шикарный герой, которому плохо, который страдает. А у Римаса дядя Ваня – невысокого роста, с немного странной речью. Но ведь от него невозможно оторваться! Конечно, у Сергея Маковецкого огромный талант. Но это также и талант режиссера, сумевшего предвидеть актера в этой роли.
C моей дурацкой ролью няньки как было. Я все приставала к Римасу: когда же будет распределение ролей? Потому что, если идет работа над спектаклем, атмосфера в театре сразу обязательно меняется к лучшему. И в один прекрасный день на мой очередной вопрос он вдруг ответил: «Вот когда вы согласитесь играть в спектакле, тогда и будет». «А кого?» - спросила я. «Няню», – ответил Римас. «Да вы что, охренели? Какую еще няню? Там какая-то старуха сидит, вяжет. Не буду играть», – возмущалась я. Но Римас был очень настойчив, и я, наконец, согласилась. Пришла на первую репетицию в чепчике, со спицами в руках, села в уголке. Римас говорит: «Это надо все снять». И пошло-поехало. Я, честно говоря, была ошеломлена, когда в прессе столько писали о моей няне в «Дяде Ване». Роли-то и нет никакой – там слово, там два, а вот получилось, няня Марина оказалась «председательницей всего этого дома»!
- Готовясь к нашей встрече, я посмотрела телепередачу, в которой вы беседуете с актером Максимом Сухановым. И была поражена вашей феноменальной памятью, тем, как смачно, с какими мельчайшими красочными подробностями и нюансами вы рассказывали о событиях более чем полувековой давности. А ваша книга «Это было недавно, это было давно» написана так живо, так выпукло, что без труда все это представляешь себе. Мало того, что вы прекрасный рассказчик, вы также и талантливый литератор. - Я всегда шучу, что память – единственный орган, который у меня хорошо работает. Все остальное барахлит, а память действительно отличная. Я помню все телефоны, все дни рождения. А с книгой смешно получилось. Мы репетировали «Пиковую даму», а поскольку я там не Пиковую даму и даже не Германа играю, времени свободного было очень много. Ну я и рассказывала иногда молодым актерам о театре, о прошлой жизни, пока кто-то из них не предложил: «А ты бы взяла да написала об этом». Так я и начала прямо на репетициях на клочках какой-то бумаги писать. В общем, все было шаляй-валяй. Потом, когда после выхода книги появились такие хорошие отзывы, это было для меня полной неожиданностью. Даже известный критик Вера Максимова написала, что это самая интересная книга о Театре Вахтангова, потому что она не научная, а живая, настоящая.
- Недавно вам вручили престижную театральную премию «Хрустальная Турандот»... - Перед вручением я все думала, что же сказать в ответной речи. В мои времена всегда благодарили партию, правительство, родителей. И я собиралась сказать: «Родителей у меня, к сожалению, давно нет, к партии я отношения не имею, а правительство меня очень сильно расстраивает, и у меня к нему гораздо больше вопросов, чем ответов». Прорепетировала речь на внучке, а она мне и говорит: «И не думай даже, тебя тут же арестуют за такие слова». И тогда я придумала: скажу, что это очень знаково, когда на сцене, где прошла вся моя жизнь, я получаю эту игрушку. Ведь именно здесь я сыграла первую роль, тут ходили мои боги-педагоги, здесь я потеряла все (мой муж, замечательный актер, умер на этой сцене во время спектакля), от бархатного сценического занавеса оторвали кусок, чтобы сшить одежку для моей новорожденной дочери. А потом в театре появился красивый иностранец, построил волшебную «Пристань», и от нее я поплыла уже «артисткой императорских театров». И это правда. Хотя я играла много и даже успешно, до этого момента не довелось сыграть ни одной большой роли.
- У вас потрясающий характер и очень сильная энергетика. Вы оптимист, всегда позитивно настроены, помогаете молодым актерам, Римаса поддержали. Наверное, поэтому в театре все вас любят. - Мой муж всегда говорил, что, когда на гастроли отправлялся один, то обычно весь день сидел в номере в одиночестве – ну разве кто-то зайдет на футбол пригласить. «А если с тобой едем, в туалет не могу сходить: целый день в номере толкутся люди». Это правда. Люди идут ко мне поделиться своими проблемами и бедами, а я всегда стараюсь помочь, потому что всегда есть кто-то беднее меня или больнее меня. А кому хорошо – те без меня обходятся.
Я очень счастливо прожила свою жизнь в театре. И пусть не сыграла ни Офелию, ни Дездемону, никогда не была ущербной или несчастной. Наоборот, всегда была в центре событий. Чего я только не делала: организовала комсомольскую ячейку, выпускала стенгазету, просто горела всем этим.
И, возвращаясь к моей недавней речи на вручении «Турандот», я тогда сказала в конце: мы тут все свои, и если быть до конца откровенной и говорить интимные вещи, то у меня есть любовник. Повисла мучительная пауза, а я как ни в чем не бывало продолжаю: он, правда, немного моложе меня, но во всем помогает, и если бы не он, не знаю, как сложилась бы моя жизнь! Тут Этуш не выдержал и кричит: «Ну кто же он?» Я еще нарочно потянула время, а потом говорю: «Это... театр Вахтангова». Имела крупный успех, между прочим. (Смеется.)
Максим Суханов, знаменитый актер театра им. Евг. Вахтангова, беседует со старейшей актрисой театра Галиной Львовной Коноваловой, ставшей членом труппы в 1938 году. Их разговор – о том, что было когда-то настоящим, но ушло в прошлое. Впрочем, оставшись настоящим – подлинным, непреходящим: Галина Львовна рассказывает о спектаклях театра, о его людях, об их отношении к театральному делу, о временах, пережитых театром, – тяжелых и радостных.
- Недавно видела вас в спектакле "Обычное дело". Во время вашего появления и реплик все замерло. Так иногда против воли создателей само собой обозначается посреди спектакля: перед вами - "прима". Ею вы стали после 90-х.
Галина Коновалова: Время от времени читаю в рецензиях на спектакли про свой серебристый смех, каблуки и кружева в "возрасте, о котором страшно говорить". Да, моя профессиональная деятельность неожиданно расцвела в немыслимом для кого-то возрасте. Хоть в театре я очень давно, с 17 лет. Но театр - особая структура. У кого-то все сразу получается, кто-то должен зубами выдирать, кто-то сидит и ждет. Я относилась ко второй категории. Хотя никогда не была несчастной, плачущей. Была безумной комсомолкой: придя в театр, первым делом организовала там комсомольскую ячейку из 3 человек. Это было до войны, комсомол был в диковинку. Делала стенгазету, и мне казалось, что это также важно, как играть. Моя жизнь была очень общественно насыщенна. Это тогда очень ценилось. Но сейчас неожиданно оказалась нужной и на сцене.
- Как вас нашел успех?
Галина Коновалова: В театр пришел новый худрук. Он был непросто принят разными людьми и группировками. А я, настроенная не воевать, а помогать, все время, как завтруппой, приставала: люди ходят без работы, надо распределить роли. И когда в 50-й раз к нему с этим пришла, он сказал, что я должна играть няньку в "Дяде Ване". Я даже оторопела: какая я нянька? И вот первая репетиция. Надела чепчик, взяла вязальный крючок, хотя вязать не умею. Он скучно посмотрел на меня и сказал: уберите все это. Взял доску, прибил к ней какую-то штуку, получилось, как зеркало. И все пошло по-другому. А когда он, избегая юбилейной скуки поздравительных адресов, придумал спектакль "Пристань", я его долго путала с "Палубой" и не верила в эту идею общего бенефиса. Но потом нашла для себя рассказ Бунина, и теперь весь дом завален статуэтками и тарелками с разных конкурсов.
- Но ваша преданность театру наверняка значила не меньше, чем его величество случай.
Галина Коновалова: У нас до войны очень ценилось отношение к театру, как к самому главному в жизни. У меня заболела дочка, а я играла в массовке. Подбежала к Александре Исааковне Ремезовой, прекрасному режиссеру и близкой подруге, и говорю: я не буду на репетиции, Ляля заболела. Она на меня посмотрела так, как будто я отцеубийца: "Какая Ляля?! Вы с ума сошли!". И я не пошла к ребенку, а простояла там, в 105-м ряду массовки. Мое поколение впитало в себя такое отношение к театру, к делу. А недавно слышу, как одна наша сотрудница, человек довольно высокого положения в театре, но не актриса, громко говорит кому-то из знакомых: "Ну, что, вы пришли смотреть эту дрянь?" Я подошла к ней и говорю: если бы вы это сказали в мое время, вы бы до раздевалки не дошли, вас бы выгнали. Если у меня отнимут театр, я действительно не очень представляю себе, как дальше... Хотя я и книгу написала, и выступаю, но это все вторично.
- "Про что" тот или иной переживаемый человеком возраст? Кажется, что детство - первое понимание жизни, молодость - время очень ярких чувств...
Галина Коновалова: Все зависит от человека. Он может и в молодости не расти, и к старости, приобретя большой опыт, вдруг начать расти профессионально. Или в старости начать фантазировать и мечтать, может быть, больше, чем в детстве.
- Потери и испытания неминуемы, они укорачивают жизнь или закаляют?
Галина Коновалова: Всю жизнь в нашей семье считалось, что я очень больная, и в голове вертелось: как муж будет жить, если я помру? А он пошел на спектакль, упал и умер. А я осталась. И вынести это было невозможно. Нет, время не лечит. Но организм берет свое, и люди, окружающие тебя, помогают. Даже те, от которых не ждешь поддержки.
- Как находить язык со временем, которое на протяжении 90 лет не раз меняется?
Галина Коновалова: Человек живет соответственно времени. И линию жизни определяет то, что делается за окном, а не внутри тебя. Я выросла в такой семье, что по мне можно проверять все, что случилось со страной. В 8 лет хотела быть прокурором, потому что росла в революционной среде и мне хотелось обличать, всеобщего коммунизма и чтобы всем было хорошо. Потом сбежала из школы и пошла на завод. Хотя вышла из очень хорошей детской, папа работал за границей, присылал роскошные бежевые пуловеры, а я их в чернила опускала, потому что мне хотелось быть "рабочей". Человеку многое можно вдолбить в голову, и он, как губка, впитает. Нам действительно казалось, что мы идем к светлому будущему. Было, правда, трудно поверить, что друзья моего папы - "враги народа". Но они же сами признавались, а мы тогда не знали о пытках и принуждениях. А как мы обожали в свое время Горбачева! А как встретили Ельцина! И во что все потом превратилось?! В дикое разочарование.
- Вы находите общий язык с теми, кто намного моложе вас?
Галина Коновалова: Я очень дружу с молодежью. И у меня с ними все взаимно. Молодые артисты, и те, кто постарше - Максим Суханов, Сергей Маковецкий - тянутся ко мне.
- Любви все возрасты покорны?
Галина Коновалова: Сколько людей, столько родов любви. У меня был необыкновенный брак. Только я, выйдя замуж в 19, поняла, ЧТО это было, в 60, потеряв мужа.
- Как вы ощущаете время активной мудрости?
Галина Коновалова: Содержание жизни за последние 30 лет у меня не изменилось - отношение к работе, к детям, все, что я делаю по дому, - то же. То же желание сделать ремонт в квартире, та же нехватка денег. И желание играть не проходит с годами. Может, притупляется болезнью, тормозится разборчивостью. И когда болеешь, конечно, труднее бегать, хочется лежать. Но я все равно встаю и натираю полы, потому что не могу, чтобы они не блестели. Чувство возраста, мне кажется, связано с характером человека. Кто-то и в 40 лежит и толстеет, а кто-то и в 90 шебуршится.
- Есть что-то, о чем вы сказали бы "поздно"?
Галина Коновалова: В позднем возрасте нет ничего позднего. И успех не бывает поздним. Хотя когда поставили "Пристань", не было в театре человека, который не сказал бы мне: "Как поздно! Как жаль, что не видит Владимир Иванович!" (муж Г. Л. Коноваловой, известный актер Владимир Осенев умер в 1977 году. - Ред.). По-моему же, поздними бывают только сожаления. Редко бывает, чтобы человек без опоздания все понял. Потом вспоминаешь какие-то чудные моменты, и думаешь: неужели этого больше не будет, неужели прошло? Ушел любимый. И сожалеешь, что не ценила каждый день, не понимала, какое это было счастье.
Впервые спектакль был показан в июне 1941 года. Теперь свою версию представляет художественный руководитель. Его постановку называют зимней не только потому, что премьера назначена на январь. На сцене все время идет снег.
Здесь злословят, морочат голову, оставаясь неузнанными, убивают словом или сплетней, чтобы потом, сняв маску, пролить слезы раскаяния. И в шутку начатая интрига обрастает подробностями и катится, как снежный ком, через весь спектакль.
Римас Туминас, художественный руководитель театра им. Вахтангова: "Я терял перчатки все время. Вот, игрались до темного вечера. И приходил без одной перчатки. И однажды отец меня прогнал. Ну, хватит, иди ищи, не вернись без перчатки. Я так ее не нашел. Так в этих снежных комах я ищу по сей день эту потерянную в детстве перчатку".
Тем, кто видел "Маскарад" Римаса Туминаса на сцене Малого театра Вильнюса, не стоит сравнивать. Сходство только внешнее. Эта постановка не копия, авторское повторение. Замысел режиссера преломился в вахтанговских индивидуальностях.
Евгений Князев, народный артист России: "Я уверен на сто процентов, что в этом спектакле он авторский, он отличается абсолютно от его спектакля "Маскарад", остался один облик снег шары. Работал он с каждым из нас внимательно, честно и продолжает работать".
По-прежнему никаких гостиных и салонов, над Петербургом кружит снег и вновь и вновь звучит пронзительный вальс Хачатуряна, через десятилетия вернувшийся на свое законное место - вахтанговскую сцену, для которой и был написан в 1941 году, но из-за войны спектакль тогда так и не состоялся. И как всегда изящно и просто поданные метафоры. Растерзанное пианино и невиновная Нина возвышается на пуантах.
Мария Волкова, актриса театра им. Вахтангова: "С помощью пуантов это сценическое решение, но внутреннее ощущение такое, когда помощи здесь нет, может, она там где-то".
В этой печальной комедии текст уходит на второй план. Режиссеру дороже ощущения. Что в ревности все одинаково глупы. Эта история могла случиться в любой семье.
Римас Туминас, художественный руководитель театра им. Вахтангова: "Я не хотел бы оправдать Арбенина в полной мере. Виновен не виновен уже он, этот вопрос давно перестал меня интересовать на сцене. Кто виновен, кто прав. Кажется, что мы все правы".
Невыносимо медленно умирает Нина, а Арбенин не может заставить себя оторваться от могильной ограды. И снежный ком – то ли сплетен, то ли ревности, то ли забытых кем-то в детстве перчаток – сметает все на своем пути. А "Маскарад" как сон, смысл которого становится ясен лишь с последними аккордами вальса.
Легендарный театр имени Вахтангова отмечает сегодня 90 лет со дня основания. Начиналось всё со студенческой драматической студии, которую возглавил Евгений Вахтангов, считавшийся лучшим педагогом по системе Станиславского. Нынешнюю круглую дату прославленная труппа отмечает премьерой нового спектакля.
Перед генеральным прогоном Римас Туминас, худрук театра Вахтангова заметно нервничает. Признается: "На юбилеи не будет долгих речей, мы актеры - наше дело играть!" Так родилось это необычное театральное действо - "Пристань", спектакль-исповедь, где на одной сцене еще вчерашние студенты и легенды вахтанговской труппы: Владимир Этуш, Юрий Яковлев, Василий Лановой, Людмила Максакова - и на этот раз каждый из них мог выбрать себе роль, которую давно мечтал сыграть, чтобы рассказать о самом сокровенном.
"Произошло маленькое чудо – объединились поколения, они стали опять семьей, домом, а это и есть черта Вахтанговского театра", - считает художественный руководитель театра им. Вахтангова Римас Туминас.
Биография театра Вахтангова началась в здании на Арбате 13 ноября 1921 года со спектакля "Чудо святого Антония". С тех пор его историю принято исчислять не датами, громкими премьерами. Сколько их было за 90 лет - не сосчитать. "Филумена Мартурано", "Мадемуазель Нитуш", "Конармия", "Иркутская история". Но главная на все времена - "Принцесса Турандот". Самый озорной и легендарный спектакль - почти ровесник театра, он и сегодня в репертуаре.
"Почему "Принцесса Турандот"? Она до сих пор является для нас эталоном, это основной почерк театра Вахтангова. Яркая театральная форма при глубоком содержании", - говорит народный артист СССР Юрий Яковлев.
У актеров театра Вахтангова особые отношения со временем - они творят на сцене такое, как будто возраста просто не существует. Здесь только два обязательных условия: чтобы был праздник и обязательно ирония - такой узнаваемый вахтанговский стиль.
"Женщины будут красавицами, мужчины будут необыкновенно притягательны. То есть, вы увидите, вас погрузят в параллельный мир, и в этом мире вам будет замечательно", - рассказывает о спектакле народная артистка Российской Федерации Людмила Максакова.
Последние минуты юбилейного спектакля и на парусе-занавесе перед зрителями проплывает вся история театра-дома, которому его актеры-легенды верны не одно десятилетие, и который для каждого стал своей Пристанью и кораблем, который плывет на всех парусах к вековому юбилею.
"Это причал, куда люди обязательно возвращаются. Обязательно освящаются. Это как религия", - говорит народный артист СССР Василий Лановой.
В Великобритании начался Всемирный Шекспировский фестиваль «Globe to Globe».
Все 37 пьес Шекспира будут сыграны труппами из разных стран на 37 различных языках.
На сцену лондонского "Глобуса" выйдет и русская труппа театра имени Вахтангова с пьесой "Мера за меру", это ее первое выступление в британской столице.
Profile Russia удалось побывать на репетиции спектакля и поговорить с режиссером и актерами.
По словам организаторов фестиваля, они специально ездили в Россию, чтобы посмотреть выступление вахтанговцев. Их поразила глубина и необычность представления шекспировского текста. Потому и пригласили россиян играть на сцене The Globe именно спектакль «Мера за меру ».
Такой масштабный фестиваль шекспировского творчества проводится впервые. Будут и необычные постановки, как например, "Троил и Крессида" на языке маори, или впервые поставленная пьеса на британском языке жестов.
На сцене театра Вахтангова в столице большая премьера — «Бесы» в постановке Юрия Любимова. В новом прочтении мастер сохранил от романа Достоевского многое, чего не удавалось его предшественникам. Однако с постановкой «Бесов» в Театре имени Вахтангова Любимов словно дважды входит в одну реку. Во-первых, именно здесь режиссер начинал свою карьеру еще в качестве актера, и сейчас он просто вернулся к себе домой. Во-вторых, это его вторая постановка «Бесов». Первый раз за роман Достоевского Любимов брался в Лондоне 28 лет назад.
По материалам программы «Сегодня» (28.03.2012) Репортаж корреспондента НТВ Алексея Ивлиева.
04 сентября 2012г. состоялось открытие нового 92 сезона театра им.Евг.Вахтаногова. В этот же день состоялся традиционный сбор труппы. Съемку вела съемочная группа ТВ канала ТЕАТР Художественный руководитель театра Римас Туминас рассказал о репертуарном плане театра в новом сезоне. - будет интересно!
В честь 90-летия Государственного академического театра имени Евгения Вахтангова его художественный руководитель Римас Туминас сделал зрителям необычный подарок -- поставил спектакль, в котором задействована почти вся труппа, 60 актеров. На одной сцене одновременно окажутся четыре народных артиста СССР и шесть народных артистов России. Случай уникальный: у каждого из них главная роль.
На сцене Евгений Онегин. Впрочем, знакомые всем герои на этот раз серьезно удивят зрителей. Зачем понадобилась несколько раз убивать Ленского? И почему Онегина играют сразу три актера?
Премьеру спектакля называют оглушительной. Первые минуты, Онегин убивает Ленского. Это сцена ещё повторится.
Поочередно, сменяя друг друга, а иногда и вместе в этой постановке сразу трое Онегиных. Разный возраст, лица и слова. Неизменно одно - воспоминание. Тот самый разговор с Татьяной.
Эти холодные слова и вместе с тем пылающие чувства навсегда останутся с Евгением. Но мог ли он поступить иначе?
"Ему скучно жить. Скучно существовать. Скучно любить, - говорит Народный артист России, лауреат Государственной премии России Сергей Маковецкий. - Кого любить? Самого себя. Требование любви, при этом ничего не сделав".
Режиссер Римас Туминас на сцене вместе с актерами проживает каждую роль. Важно не просто перевоплотиться, а представить своих героев.
Этих "но" в спектакле будет немало. Как и основное: кто главный герой этой постановки? Секрет должен был скрываться в названии. Вначале она звалась "Татьяной".
"Хотелось как-то задавить, передавить, уничтожить или стереть Онегина, потому, наверное, я полностью согласен и был удивлен, когда прочитал статью Достоевского, что наверное ему этот роман надо было назвать "Татьяна". И хотел я, но подумал, что это внутри спектакля этот акцент переставим", - говорит главный режиссер театра Вахтангова, лауреат Государственной премии России, лауреат национальной премии Литвы Римас Туминас.
Эти акценты во всем: праздники, в которых много грусти и тревоги; в нескольких Ленских и Онегиных, в неизвестном рассказчике в исполнении Владимира Вдовиченкова. И даже в оформлении сцены.
Огромное зеркало - неотъемлемая часть декораций в этой постановке. В нем с одной стороны энциклопедия русской жизни, как называл Пушкинского Онегина Белинский. С другой - в нем стираются все границы. В том числе временные.
Но я 2 века ссорить не хочу - цитирует Пушкина Римас Туминас. Современен ли Онегин? Да посмотрите вокруг.
"Вот этот цинизм, нигилизм в крови у нас. Всосалось и недоверие, ирония, может быть злая ирония, - говорит главный режиссер театра Вахтангова, лауреат Государственной премии России, лауреат национальной премии Литвы Римас Туминас. - То что вот Татьяна увидела в генерале, который прошел войну 1812 года увидела в нем ценности вечные, то что не нашла в Онегине".
В этой авторской постановке Римаса Туминаса одновременно жесткой и эмоциональной ещё попытка разгадать загадочный русский характер. Удалось ли это? Судить зрителям.
http://www.youtube.com/watch?v=c_KcoTL_7SE Опубликовано 14.03.2013 В театре им. Евг. Вахтангова 13 февраля 2013 года вышла новая премьера - «Евгений Онегин» в постановке художественного руководителя театра Римаса Туминаса.
В театре им. Евг. Вахтангова 13 февраля 2013 года вышла новая премьера — «Евгений Онегин» в постановке художественного руководителя театра Римаса Туминаса. Премьера спектакля состоялась в день 130-летия со дня рождения основателя театра Е. Б. Вахтангова. На вопрос: «Что бы Вахтангов сказал после просмотра спектакля?» Римас Туминас шутит: «Он сказал бы: «Ярче играйте, что вы тут тянете. Что вы тут как-то по-литовски, все медленно». Но правда в том, что «Евгений Онегин» — это одна из самых ярких премьер сезона.
Начиная от пространства — заброшенный балетный класс (сценограф Адомас Яцовских), великолепных стилизованных костюмов (Мария Данилова), и до режиссерской концепции – это не просто очередная хорошая постановка пушкинского произведения, но буквальное его переосмысление. Очень сложно преодолеть самого Пушкина, тем более роман, на первый взгляд не сценичный, с малым количеством драматургических сцен. Но Римасу Туминасу удалось переломить все шаблоны и стереотипы и сделать так, что «Евгений Онегин» заговорил сегодня современным театром.
Образ Онегина в спектакле Туминаса раздваивается и предстает в двух возрастах – юношей (Виктор Добронравов) и зрелым человеком (Сергей Маковецкий). Оба Онегина – не антагонисты, и даже не дополняют друг друга, такой режиссерский ход – возможность Онегина взглянуть на себя своими же глазами, осознать свои ошибки. Он предстает перед нами лишним, забытым, человеком, который так и не смог состояться. Пытался служить – не дослужил, пытался любить – не получилось. В такой трактовке Онегин выступает антитезой любящей и светлой Татьяне (Ольга Лерман, Вильма Кутавичюте), на которую и перенесены все акценты постановки. Спектакль не об ошибках молодости. Спектакль о людях – разрушителях, эгоистах, способных требовать любовь, но не способных ничего отдавать взамен.
28 июня 2013 г. состоялось торжественное закрытие 92-го сезона театра им. Евг. Вахтангова. Уже по сложившейся традиции закрытие сезона стало поводом для праздничного концерта, в котором приняли участие вахтанговцы всех поколений – от студийцев до признанных мэтров труппы, а также студенты Театрального института имени Бориса Щукина: Артур Иванов, Ольга Лерман, Леонид Бичевин, Юрий Красков, Елена Сотникова, Нина Нехлопоченко, Эльдар Трамов, Елена и Александр Михайловы, Андрей Зарецкий, Александр Павлов, Владимир Вдовиченков, Сергей Маковецкий и многие другие. Для мероприятия специально была оборудована сцена перед зданием театра. Здесь, в окружении знаменитых колонн фасада театра, по соседству с принцессой Турандот, весь вечер звучала поэзия, музыкальные номера, были представлены хореографические этюды, а также самостоятельные работы молодых вахтанговцев. Ведущим концерта был Олег Лопухов. В это время на основной сцене театра состоялся показ премьерного спектакля сезона, лауреата Первой театральной премии «Хрустальная Турандот» за лучший спектакль сезона 2012 – 2013 «Евгений Онегин». Сразу после спектакля все участники постановки и художественный руководитель театра Римас Туминас также вышли на арбатскую сцену, чтобы завершить вечер и попрощаться со зрителями и поклонниками театра до следующего, 93-го сезона.
Московский театр имени Вахтангова отпраздновал свое 90-летие премьерой созданного под руководством Римаса Туминаса спектакля "Пристань", в котором на сцену вышли прославленные ветераны вахтанговской труппы. На приуроченной к юбилею премьере умилялся и грустил РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
О традициях юбилейных торжеств в спектакле "Пристань" напоминает только финал, когда сцену закрывает белый экран-парус, а на него проецируются фотографии знаменитых актеров, когда-то игравших на этих подмостках,— и появление каждого из ликов зал встречает благодарными аплодисментами. Идея худрука театра Римаса Туминаса, однако, состояла в том, чтобы аплодисменты достались не теням прошлого, а в первую очередь вахтанговцам, которые остаются на сцене своего родного театра. Многие из них в силу понятных причин, наверное, не смогли бы сейчас "вытянуть" на себе главную роль в большом спектакле — а неглавные им и предлагать совестно — но фрагмент или несколько сцен сыграть не просто могут, но так могут, что только диву даешься.
Новый спектакль придуман не просто благородно, но и весьма хитро: по сути дела, это спектакль-концерт, состоящий из отрывков. Всего их девять, в день юбилея было сыграно восемь, но легко вообразить представление "Пристани", состоящее из семи или шести частей (тем более что восьмичастная композиция длилась четыре часа). Программка сделана в виде набора открыток, который можно легко тасовать. Так же легко тасовать и фрагменты спектакля — никакой сколько-нибудь важной сквозной мысли в этой композиции, где Пушкин соседствует с Эдуардо Де Филиппо, а Брехт с Буниным, не прочитывается. Водная тематика, заданная в названии, дает о себе знать лишь изредка возникающими звуками волн. Пристань — это, конечно, сам Театр имени Вахтангова, об архитектуре которого напоминает декорация Адомаса Яцовскиса, почти не меняющаяся весь вечер: высокие стены, колонны, деревянные скамьи, театральная люстра и темнота сценической глуби.
Сборный вечер бенефисов — не тот случай, когда уместно обсуждать работу постановщика, тем более что над спектаклем работала целая режиссерская команда и авторство того или иного фрагмента осталось анонимным. К тому же, когда речь идет о немолодых мастерах сцены, вряд ли стоит ожидать поразительных метаморфоз — и неудивительно, что, скажем, Василий Лановой читает Пушкина столь же звонко и радостно, как две или три эпохи тому назад. Понятно, что главное в этом спектакле — сам факт встречи публики с любимыми актерами. И как бы ни менялся набор "Пристани", четыре фрагмента из показанных в день 90-летия кажутся особенно ценными.
Два из них все-таки просятся быть развернутыми в целые спектакли — "Цена" Артура Миллера и "Визит дамы" Фридриха Дюрренматта. Когда Юлия Борисова первый раз появляется в роли миллионерши Клары Цаханассьян, приехавшей в родной город, чтобы в обмен на большие деньги получить жизнь своего давнего возлюбленного, зал буквально замирает от восхищения. Принцесса Турандот предстает действующей и властной королевой — эксцентричной и загадочной, точено-изящной и в то же самое время величественной. Остается только досадовать, что предыдущая премьера в родном театре у Борисовой была еще в прошлом веке. Наверное, поэтому в первом своем эпизоде актриса кажется немного скованной, но, когда в роли наступает драматический перелом, темперамент и тонкость Борисовой, соединяясь, срабатывают столь сильно, что стыдишь самого себя, минуту назад непроизвольно высчитывавшего возраст актрисы.
Владимир Этуш и его герой — продавец мебели Грегори Соломон из "Цены" — ровесники. "Мне почти 90",— эту реплику Этуш адресует непосредственно зрительному залу, буквально взрывающемуся овацией. В зал кидаются и многие другие реплики Соломона — ироничного и мудрого старого еврея, философствующего коммерсанта, вроде бы уставшего от жизни, но не перестающего наслаждаться каждой ее секундой. И если игра Юлии Борисовой напоминает об аристократизме и возвышенном благородстве вахтанговской традиции, то игра Владимира Этуша — о ее лукавстве, о масках и шутовстве.
Наконец, не отрывки из пьес, а два коротких рассказа Бунина. Один — малоизвестный, "Благосклонное участие", сыгранный 95-летней Галиной Коноваловой — актрисой, никогда не входившей в число вахтанговских знаменитостей. Лишь десятый десяток лет принес ей всеобщее почитание и заметные новые роли. Конечно, зрители смотрят на нее как на диковинку: женщина, которая старше своего академического театра, буквально порхает по сцене в туфлях на каблуках, демонстрирует изящные ножки и приглашает оценить свое декольте, жонглирует текстом так, как будто импровизирует, меняет наряды буквально на глазах у зрителей и не забывает с ними кокетничать. В рассказ про всеми забытую старую актрису, трепетно готовящуюся к выступлению на благотворительном вечере, Галина Коновалова примешивает изрядную долю самоиронии — и тем самым избавляет публику от неудобства, которое деликатные зрители должны были бы испытывать на "Благосклонном участии".
Когда, опираясь на трость, на сцене появляется Юрий Яковлев, зал словно превращается в единое целое, сжимающееся от любви к этому чудесному актеру и в тревоге за него. Кажется, из всех физических средств выразительности у него теперь есть один только голос. "Темные аллеи" Бунина Яковлев играет своим голосом, в бархатных складках которого отыскиваются и горечь от невозвратности прошлого, и строгое приятие судьбы, и удивление от невозможности понять высший промысел, и какая-то завидная любезность расставания с земным. Когда рассказ закончен, герой медленно уходит в глубину сцены, и на фоне открывшегося светлого задника его черная фигурка, точно готовясь взлететь, вдруг начинает легко пританцовывать — а на прощание он, не обернувшись, взмахивает тростью. "Все проходит, да не все забывается",— сказано у Бунина. Вот и этот танец-уход Юрия Яковлева не забудется никогда.
Число "13" стало для Театра им. Евгения Вахтангова поистине счастливым. В 1913 году студенты молодого актера, уже прославившегося как лучший педагог по "системе" Станиславского, образовали "Студию Вахтангова". 13 сентября 1920 года они влились в большую мхатовскую семью под именем Третьей студии МХТ. 13 ноября 1921 года - день премьеры "Чуда святого Антония" Метерлинка - стал днем рождения нового театра.
Смерть учителя (Вахтангов умер в 1922 году) не остановила расцвет нового театрального движения. Трагическое соединилось с праздничным, а "Принцесса Турандот", которую в голодной Москве ставил умирающий художник, стала символом тех парадоксов, которые закрепились в культурном сознании под нестрогим, но всеми ощутимым понятием "вахтанговское". Прикоснуться к энергии этих парадоксальных совмещений попытался нынешний художественный руководитель театра Римас Туминас вместе с режиссерами Анатолием Дзиваевым, Владимиром Ереминым, Владимиром Ивановым и Алексеем Кузнецовым.
Они сочинили "Пристань" как подарок для великолепных актеров вахтанговской сцены. Туминас придумал жанр и форму - поминальная месса. Нынешние мастера играют роли, сыгранные когда-то их великими предшественниками или так и не сыгранные до сих пор на этой сцене, роли, о которых они мечтали или специально придумали для юбилейного представления. Знаменитый хорал "Miserere" ("Помилуй меня, Господи!") Фаустаса Латенаса заполняет собой сцену. Благодаря этим звукам и строгим "аккордам" храмовых стен и лавок (художник Адомас Яцовскис) сцена становится пространством храма, в котором голоса живущих сливаются с душами ушедших.
Первые торжественные "раскаты" "Жизни Галилея" Брехта в исполнении Вячеслава Шалевича, казалось, грозили дать всему вечеру непоправимо серьезный оборот. Но вот - легкий поворот винта, и на смену ему - бравурно и саркастически - вступает рассказ Ивана Бунина "Благосклонное участие", где стареющая певица готовится к благотворительному вечеру гимназистов и едва не умирает от волнения. Юмор, изящество, виртуозность и самоирония - эти свойства знаменитой вахтанговской школы Галина Коновалова продемонстрировала с неподражаемой легкостью. А ведь особый голос этой актрисы, которая старше самого театра, впервые расслышал и заставил зазвучать Римас Туминас.
"Гимназисты" уносят ее на руках. И так же - на руках - потом будут нести великую Юлию Борисову (грандиозно - на грани гротеска и высокой мелодрамы - сыгравшую "Визит дамы" Дюрренматта), Василия Ланового, читающего Пушкина, Людмилу Максакову, сыгравшую еще одну Графиню в своей жизни - на этот раз из "Игрока" Достоевского.
Шквал оваций провожал их всех, но, кажется, лишь однажды зал (а это - буквально вся театрально-кинематографическая Москва от Валентина Гафта до Никиты Михалкова) не выдержал и разразился аплодисментами прямо на выходе актера. Юрий Яковлев элегантно и тихо вышел в рассказе Ивана Бунина "Темные аллеи", и первые его слова зазвучали так невыразимо просто и совершенно, что сжалось сердце. Красота внезапной встречи с женщиной, которую он любил, чувство безвозвратности, холодная ясность старости, хрупкость счастья - все было сыграно с такой тихой, пронзительной простотой, что никакие котурны, никакие знаки театральной славы здесь бы не прошли.
Но праздник театральности - щемящий и дерзкий - продолжился. Владимир Этуш сыграл оценщика Соломона в пьесе Артура Миллера "Цена". Точная, рассчитанная как музыкальный пассаж, мелодия еврейской речи, феноменальный юмор Экклезиаста, соединяющий любовь к жизни и щемящее чувство ухода, - все это было сыграно Этушем за несколько минут сценической жизни.
Звучит взволнованное "Miserere", молитва обо всех живых и мертвых, и на огромном шелковом полотнище, бьющемся как парус на ветру, всплывают лица: лики рыцарей и мучеников театра. Мансурова, Орочко, Гриценко, Симонов, Ульянов. И первый - Вахтангов. Плач по театру, которого уже никогда не будет, шелест времени, уносящего лица и голоса, праздник театра, пребывающий в актерах, радость и надежды на новые роли сошлись на "Пристани", чтобы собрать силы для нового плаванья.
http://www.smotr.ru/2011/2011_vaht_pristan.htm НГ, 15 ноября 2011 года Григорий Заславский. У пристани в плену. В Вахтанговском театре отметили 90-летний юбилей без президента и премьера.
В воскресенье в Академическом театре имени Евгения Вахтангова без официальных речей и торжественных поздравительных адресов отметили 90-летие театра. В зале не было ни президента, ни премьера. Владимир Путин, которого в театре ждали, из двух «гуманитарных» юбилеев, которые пришлись на выходные, выбрал 50-летие КВН.
Вахтанговский театр – не первый, кто круглую дату отмечает не юбилейным концертом, а спектаклем-ревю, однако нет сомнений, что «Пристань», приготовленная вахтанговцами к своему 90-летию, станет одним из хитов нынешнего театрального сезона. И точно так же скорее всего многие театральные премии и фестивали обойдут «Пристань» своим вниманием: слишком неровно идет спектакль, в котором очевидные шедевры вахтанговского стиля соседствуют с номерами вполне заурядными.
Судя по всему, худрук Вахтанговского театра Римас Туминас первоначально планировал вывести на юбилейную «Пристань» стариков. Театр имени Вахтангова – наверное, последний на всем пространстве бывшего СССР, где на сцену в одном спектакле могут выйти сразу четыре народных артиста Советского Союза. Как в «Пристани», где четыре «номера», друг за другом, ведут Юлия Борисова, Василий Лановой, Юрий Яковлев и Владимир Этуш. Но потом к «старослужащим» добавились зрелые, но по возрасту не успевшие стать народными СССР – Ирина Купченко, Евгений Князев, Сергей Маковецкий... Каждый выбрал, что ему по душе, то есть роль своей мечты. К юбилею не успел срепетировать «Ричарда III» Сергей Маковецкий, однако остается надежда, что и этот фрагмент со временем попадет в спектакль, где заменяемость номеров, хочется надеяться, будет объясняться не естественной физической убылью. Как можно дольше, хочется надеяться!
В воскресенье вечером в зале Вахтанговского театра собралась «вся Москва» – в ее театральном обличье. Олег Табаков с супругой Мариной Зудиной, Галина Волчек, Валерий Фокин, Валентин Гафт, Наталья Селезнева, Марк Захаров, Александр Ширвиндт, Игорь Кваша, из официальных и полуофициальных лиц – министр культуры Александр Авдеев и вице-мэр Людмила Швецова.
«Волны», подзвучивавшие происходящее и «отбивавшие» один номер от другого, как бы смывали одну картину и уступали место следующему бенефицианту. Вячеслав Шалевич выбрал сцену из «Галилея» Брехта, Ирина Купченко и Евгений Князев исполнили дуэты из «Филумены Мартурано», пьесы, которая когда-то с огромным успехом шла на вахтанговской сцене. Василий Лановой выходил и читал стихи Пушкина, любимого своего поэта, которому остался верен даже перед соблазном сыграть доселе несыгранную роль... Юлия Борисова выбрала «Визит дамы» Дюрренматта, а Владимир Этуш – роль старого Соломона, покупателя старья из «Цены» Артура Миллера. В воскресенье наибольший успех выпал как раз Этушу, хотя, как заметил однажды великий шведский актер Эрланд Йозефсон, игравший у Бергмана и Тарковского, – чтобы сыграть старого еврея, совсем не обязательно быть старым евреем. Долго не давала начать и провожала овацией публика Юрия Яковлева, который с Лидией Вележевой прочитал рассказ Бунина «Темные аллеи». Финальный фрагмент из «Игрока» Достоевского, где солировала Людмила Максакова, тоже прошел на ура. Но больше всего аплодисментов все же выпало на долю заслуженной артистки России Галины Коноваловой, летом отметившей серьезный юбилей (в труппе Вахтанговского она играет с 1938 года!). Она тоже выбрала Бунина, его рассказ о ежегодном выступлении немолодой актрисы, и сыграла его в окружении немого актерского сопровождения с какою-то невероятной естественностью, простотой, которая стала каким-то наивысшим проявлением актерского ремесла и вахтанговской легкости и изящества.
Торжественное празднование 90-летнего юбилея Театра Вахтангова собрало в зале на Старом Арбате тех, про кого говорят – «вся Москва». Руководители театров, директора, режиссеры, актеры, деятели культуры, журналисты, импозантный батюшка, возвышающийся над рядами. У входа спрашивают лишний билетик, в зале забиты все ярусы. А в программе – не просто «юбилейный спектакль», а восемь мини-бенефисов для корифеев вахтанговской сцены, объединенных в своего рода гала-концерт со скромным названием «Пристань».
Лейтмотивом постановки стало торжественное трижды повторяющееся Miserere композитора Фаустаса Латенаса, которое звучало финальной кодой великого спектакля «Макбет» Эймунтаса Някрошюса. Эсхатологические ноты прощания с прошлым с несколько макабрическим оттенком – непременная черта любого юбилея (юбилей всегда прощание с каким-то отрезком своей жизни), здесь звучали с чисто вахтанговским бесстрашием.
Набор названий для юбилейных сцен мог бы ошарашить своей пестротой. Тут и прозаические рассказы и отрывки из пьес, и чтение стихов. Достоевский и Эдуардо де Филиппо, Бунин и Брехт, Миллер и Пушкин, Шекспир и Дюренматт. Римас Туминас не стал даже пытаться выстроить и связать эту лоскутную ткань, объединить ее общей мыслью и настроением. «Пристань» построена по законам не спектакля, а концерта, где можно менять порядок номеров, можно отказаться от того или иного фрагмента. Концерта, где номера отнюдь не равноценны, и жемчужины вполне спокойно соседствуют с галькой. Сама программка спектакля оформлена как набор открыток, который легко тасовать в любом произвольном порядке. И это также подчеркивает тональность юбилейного спектакля, задуманного отнюдь не как режиссерское высказывание, а как парад старейшин вахтанговской сцены, где каждый номер – подарок и объяснение в любви.
Туминас тщательно строит появление и уходы первых сюжетов, когда сливаются аплодисменты участников сцены и зрительного зала. На паланкине выплывает из глубины сцены ослепительная Юлия Борисова. Золотой наряд, длинное перо на шляпе, знакомый голос с легкой хрипотцой и оттяжечкой на гласных: «Я всегда останавливаю поезд» … Мультимиллионерша Клара Цаханассьян, «старая дама» появляется победительной принцессой Турандот… Из метельной вьюги выходит легкий подтянутый Василий Лановой и своим дивным голосом, летящим до третьего яруса, почти выпевает пушкинское: «Когда, любовию и негой упоенный,/ Безмолвно пред тобой коленопреклоненный, /Я на тебя глядел и думал: ты моя,/ – Ты знаешь, милая, желал ли славы я»…
И ты снова ловишь себя на мысли, что где-то за кулисами вахтанговского театра, наверное, хранится эликсир молодости… И потому так полны энергии и жизни старейшины вахтанговской сцены…
Юрий Яковлев появляется героем «Темных аллей» Бунина. Усталый подтянутый старик с тихими берущими за душу интонациями беседует с женщиной, которую любил и безжалостно бросил тридцать лет назад: «Все проходит, мой друг, – забормотал он. – Любовь, молодость – все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова? «Как о воде протекшей будешь вспоминать». Николай Алексеевич смотрит на красавицу Надежду (точная и тонкая работа Лидии Вележевой) словно с другого берега, как будто их уже разделили воды Стикса. Так смотришь на дорогую тень и огорчаешься ее волнением. Так прощаешься и прощаешь только перед разлукой, которая не предполагает свидания. Юрий Яковлев – Николай Алексеевич уходит легкой танцующей походкой в раскрывшуюся ослепительно сияющую белизну сцены-неба...
Как выясняется, бенефис – удивительно коварный жанр, сродни фотографии крупным планом. И достоинства и недостатки оказываются увиденными, как в увеличительное стекло. К чести вахтанговских старейшин, большинство этот крупный план выдерживают с блеском. Давно не было такой обаятельной роли у Владимира Этуша, как старый торговец мебелью Грегори Соломон из «Цены» Артура Миллера. На вопрос о возрасте он чуть пожимает плечами: «Да, мой мальчик, мне девяносто». Делает паузу и оборачивается к зрительному залу: «Почти»… Он легко подмигивает небесам, чуть извиняясь перед Всевышним: «Ну, я тогда еще немножко тут задержусь? Ты не против?»…
Старейшая актриса театра Галина Коновалова выбрала рассказ Бунина «Благосклонное участие» и с состраданием, пониманием и безжалостным сарказмом рассказала-сыграла историю о старой «бывшей актрисе императорских театров», которая едет выступать на благотворительный вечер. Пожимая плечами, она рассказывает о том, как критик из первого ряда вздрогнул от романса «Я б тебя поцеловала» и изобразил гримасу, дескать, делай, что хочешь, только не это! И как критик просчитался, потому что актриса имела оглушительный успех. И Галину Коновалову в роскошном концертном прикиде торжественно уносит со сцены юная массовка, действительно под оглушительные аплодисменты вахтанговского зала…
Римас Туминас поставил своего рода парад «уходящего театра», блистательного, яркого, победительного. Видение театра, которого уже не будет, но о котором так иногда скучаешь. И – кто знает, – театр, пришедший ему на смену, сумеет ли прожить свой век так достойно и встретить старость так красиво…
90-летие самого романтического театра Москвы празднуется сегодня. А 11 ноября на сцену вышел юбилейный спектакль Римаса Туминаса «Пристань» — бенефис бенефисов, нарядный и ностальгический. Играют Юлия Борисова, Галина Коновалова, Людмила Максакова, Ирина Купченко, Владимир Этуш, Юрий Яковлев, Василий Лановой, Вячеслав Шалевич: цвет вахтанговцев ХХ века. «Пристань» — коллаж их невоплощенных ролей и спектаклей.
А по формуле Туминаса — месса театру.
Ставила, к слову сказать, режиссерская группа — душ в пять. Рука Туминаса более всего ощутима во фрагменте «Благосклонное участие». Бенефисом Галины Коноваловой стал точный и нежный рассказ Бунина о ежегодном (и единственном в году) выступлении престарелой солистки Императорских театров на вечере в пользу недостаточных воспитанников Пятой московской гимназии, о месяцах репетиций, о концертном наряде, в котором она похожа на «Смерть, собравшуюся на бал». В конечном счете — о театре как наркотике и монашеском ордене. И о невинном, нарядном, безумном, каждодневном празднике приарбатской Москвы 1900-х.
Статистов этого праздника — студентов-распорядителей, курсисток-энтузиасток, «чуткую молодежь» 1900-х с ее ликующими аплодисментами (под самый занавес истории всей той Москвы) играют молодые вахтанговские актеры, превращенные в гротескные и трогательные фигурки, похожие на статистов петербургской уличной пантомимы в «Маскараде» Туминаса. Солистку Императорских театров, как уже сказано, — Галина Львовна Коновалова. В труппе Театра Вахтангова она состоит с 1938 года. Галина Львовна играла уличного мальчишку в «Сирано» с Михаилом Астанговым в 1943-м — и играла дуэнью Роксаны в «Сирано» с Максимом Сухановым полвека спустя. (А еще десятью годами позже стала замечательной Няней в «Дяде Ване» Туминаса.)
Ноту «Благосклонного участия» поддерживает и переводит в слова фрагмент «Цены» Артура Миллера с Владимиром Этушем в роли 90-летнего нью-йоркского антиквара. В прошлом — матрос и акробат, ныне странствующий по лестницам доходных домов философ (впрочем, отнюдь не забывающий о прибыли), антиквар Соломон оценивает не только груду старинной мебели, продаваемую несостоятельным наследником. Он оценивает в блестящем миллеровском монологе весь Нью-Йорк 1960-х. Его диагнозы сидят на нынешней Москве как влитые.
Эта резная мебель сделана навек: и оттого не нужна людям, для которых лучшее утешение — купить что-нибудь новенькое. Этот стол черного дерева пугает: «Садясь за такой стол, человек не просто знал, что он женат, — он знал, что он женат на всю жизнь». Эти готические буфеты и арфы с треснувшим резонатором не влезут в современные квартиры: ширина дверных проемов не рассчитана на них.
Вещи «другого мира», сработанные навек, громоздятся на вахтанговской сцене.
Владимир Этуш играет антиквара-акробата-философа, сверстника своего, — виртуозно и с наслаждением. Что-то от неуместной в своем совершенстве, в своей домовитой, чинной, старозаветной прелести бутафорской мебели, не способной влезть в проем современного сознания, есть и в самом спектакле «Пристань». Это чувствуешь, когда седой и прямой Василий Лановой в цилиндре и белых перчатках проходит к рампе сквозь толпу молодых актеров, читая: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!» Когда под фанфары выносят на паланкине умопомрачительно нарядную, изящную, как прежде, зловеще-оживленную миллионершу Клару в облике Юлии Борисовой («Визит дамы» Фридриха Дюрренматта). Когда на сцену выходит Юрий Яковлев — отставной генерал из «Темных аллей» Бунина. И особенно, когда Яковлев в финале «Темных аллей» читает залу образца 2011 года алмазное восьмистишие Бунина «И цветы, и шмели, и трава, и колосья…»
Фрагменты «Пристани» разнородны и неравноценны. Явление Людмилы Максаковой в «Игроке» (Людмила Васильевна уж наверняка могла б сыграть и Полину, — но играет Бабушку), ее властный и победительный шаг, жест, которым она извлекает из необъятной черно-бурой муфты еще и лисью горжетку «с мордочкой» (точно факир змею из хурджина) — все обещает виртуозного Достоевского. Но увы: Рулеттенбург тонет в сценической суете. Шуму столько, словно казачий полк идет маршем через мирный немецкий курорт, сея панику и создавая лубочную легенду столетия на два…
В целом же — юбилейная «Пристань» трогает зрителя. И, несомненно, выполняет одну из ключевых задач культуры: упражнять в публике способность к уважению.
Вахтанговский ХХ век, парадом и дивертисментом проходящий перед зрителем в блеске глаз и седин, перьев на шляпах и бутафорских диамантов, в блеске опыта и пластики, Пушкина и Бунина, — не уважать невозможно.
И спасибо им всем за благосклонное участие в нашей маленькой жизни.
Римасу Туминасу пришла в голову отличная идея — отметить 90-летие Вахтанговского театра не очередной невыносимой реинкарнацией «Принцессы Турандот», а спектаклем, состоящим из бенефисов звезд труппы, всю жизнь проработавших на этой сцене. Премьеру играли подряд 11-го, 12-го и 13-го — в сам день 90-летия (в Театре Вахтангова всегда чертову дюжину считали счастливым числом). Представление под названием «Пристань» состояло из девяти мини-спектаклей, которые можно складывать в букет в разном составе и даже разной последовательности. Недаром программка тут выглядит как набор открыток, где каждая — отдельная программа мини-бенефиса. Это понятно: большая часть эпизодов строится вокруг старейших артистов театра, которые в последние годы очень редко выходят на сцену. Тем более поразительно, как они — и прежде всего актрисы — выглядят.
Юлия Борисова, работающая в Театре Вахтангова почти 65 лет и сыгравшая свою последнюю премьеру — «Милый лжец» — в 1994-м, выходит на сцену не богатой старухой («Визит дамы» Дюрренматта), а сияющей принцессой Турандот в золотом наряде. Знакомый голос с капризными интонациями не дает усомниться, что это она, хотя похоже на чудо: стройная, с ослепительной улыбкой, использующая разговор о протезе для того, чтобы помахать перед носом обрюзгшего партнера (который вообще-то только родился, когда Борисова уже работала в Вахтанговском театре) длинными ногами. Ирина Купченко в «Филумене Мартурано» де Филиппо выглядит на сцене так, будто ей лет тридцать, мне никогда не приходилось видеть на сцене такую молодую, игривую, танцующую Филумену — у героини трое взрослых сыновей и обычно ее играют солидной матроной, пусть и с бешеным нравом.
Режиссер понимает, в чем состоит его задача на этот раз, и максимально «выключает Туминаса», то есть в большинстве сцен уводит на задний план свою насмешливую эксцентричность, а лишь строит эффектную рамку для бенефицианта. Каждый из получасовых мини-спектаклей — это не просто отрывок из знаменитой пьесы, а законченная композиция, и значит, у ее героя есть возможность как выйти под восторженные рукоплескания зала одному или в окружении массовки из глубины сцены, так и эффектно уйти (многих «кордебалет» уносит на руках). Для некоторых Туминас даже придумывает в центре сцены стул, похожий на трон, вокруг которого и закручивает все действие. Думаю, большинство из наших великих стариков о таком чествовании могли только мечтать.
Но лучшими в этом спектакле оказываются не те эпизоды, в которых немолодые актеры показывают, что есть еще порох в пороховницах, а те, где они не боятся своего возраста, смеются над ним, а вместе с тем над собой. Где они принимают себя такими, какими стали сегодня. Как 89-летний Владимир Этуш, который выходит в роли торговца старой мебелью Грегори Соломона из «Цены» Артура Миллера со своим неотразимым обаянием старого еврея и прелестным лукавством. («Золотко, мной все женщины всегда оставались довольны, что тут поделаешь», — говорит он молодой героине под хохот зала.) И когда молодой партнер, посмотрев в бумаги антиквара, изумленно спрашивает: «Вам почти девяносто?» — Этуш легко отвечает: «Да, мой мальчик, — и, повернувшись к залу, снова разводит руками: Да». И зал заходится в аплодисментах, ко всему прочему понимая, что трудная жизнь бывшего акробата, а потом торговца Соломона ничто против реальной жизни Владимира Абрамовича, отец которого, коммерсант из местечка, дважды сидел в советские годы, а сам актер успел окончить иняз, уйти на войну, получить тяжелое ранение, выжить, быть комиссованным по инвалидности и лишь тогда поступил в Щукинское училище.
В «Темных аллеях» Юрий Яковлев выходит не моложавым военным, как у Бунина, а самим собой, высоким интеллигентным стариком с восковым лицом и мгновенно узнаваемым тихим голосом с мягкими интонациями. С маленькой бородкой, в штатском пальто, он если кого и напоминает, то скорее Чехова, которого играл в 1965 году в спектакле «Насмешливое мое счастье». Яковлев выглядит человеком, уже очень далеким от волнения старых воспоминаний о брошенной любви, он живет уже в каком-то другом, своем мире. История с встреченной через 30 лет красавицей Надеждой почти не беспокоит его, а только шумит где-то на периферии сознания, как шелестят волны, перемежая эпизоды спектакля. И то, как Яковлев уходит со сцены — в открывшуюся в глубине белизну неба, не оглядываясь, неожиданно легкой, вальсирующей походочкой, — выглядит пронзительнее, чем любой надрыв.
Ну и самым восхитительным эпизодом оказывается бунинское «Благосклонное участие» — разыгранный 95-летней Галиной Коноваловой рассказ о волнении старой, давно неиграющей актрисы, приглашенной участвовать в гимназическом благотворительном утреннике. Надо сказать, Коновалова в отличие от других звезд этого спектакля никогда не была вахтанговской премьершей, она почти не играла больших ролей, но именно сейчас, на десятом десятке, вдруг оказалась нужна своему театру как мало кто: ведь ее бесстрашная любовь к эксцентрике идеально совпала с манерой нового худрука театра. В «Пристани» Коновалова в окружении молчаливо суетящейся молодежи играет-читает рассказ Бунина со своими упоительно несовременными интонациями, легко, иронично, с едким пониманием психологии маленькой актрисы — какой бы она ни выглядела смешной и в то же время горькой. Разодетая, как «Смерть, собравшаяся на бал», она улетает со сцены на поднятых руках восторженных студентов, и это актерское счастье — лучшее, что можно было придумать для звезд Вахтанговского.
90-летний юбилей Театра им. Евгения Вахтангова войдет в историю как самый рискованный проект, заставляющий посмотреть на «датские» мероприятия вовсе не как на праздник. С подробностями из академического театра — обозреватель «МК».
В зале собрался весь цвет отечественного театра с редкими представителями чиновничества и бизнеса. В Большом театре было наоборот. В Вахтанговском же — худруки, режиссеры, артисты, директорский корпус и даже производители декораций — все приглашены на юбилей. Поцеловки, объятия (ведь все свои), ожидание праздника. И вот он начался.
Тревожная, полная напряжения музыка вместо фанфар и фальшиво-приподнятой увертюры. Отголосок чего-то трагического несет сцена, и это поначалу многих удивляет, если не сказать больше. Гости озираются, профессионально перемигиваясь: мол, не ту ноту взяли. Медленно покачивается хрустальная люстра меж двух колонн — они установлены на сцене впереди серых стен, но не плоских, а с деталями. Это постоянная декорация талантливого художника Адомаса Яцковиса к почти четырехчасовому действию с антрактом.
Римас Туминас, третий сезон возглавляющий Вахтанговский, отчаянно решил поплыть поперек течения. Он предложил российской столице и ее театральному (и не только) бомонду зрелище с главной идеей — человеческий фактор. Тот самый, на который в России, в ее государственном менталитете, давно забили. Здесь же личность актера и память стали идеей-фикс «Пристани» — спектакля, специально подготовленного к юбилею. Девять актеров, девять блестящих имен, составляющих золотой фонд Вахтанговского, оказались на сцене с отрывками из пьес, о которых мечтали, но не сыграли за всю свою жизнь — так сложилась судьба. И никогда бы прекрасная Юлия Борисова не стала Кларой Цаханассьян («Визит дамы»), Людмила Максакова — графиней Антонидой Васильевной («Игрок»), Юрий Яковлев — Николаем Алексеевичем из бунинских «Темных аллей». И кто знает, стали бы когда-нибудь Ирина Купченко с Евгением Князевым партнерствовать в «Филумене Мартурано», а Владимир Этуш — Грегори Соломоном в «Цене» Миллера? Сколько шансов у Галины Коноваловой сыграть бывшую артистку императорских театров? В ее шикарные годы — артистке 95 — они были равны нулю. По окончанию «Пристани» к Коноваловой буквально бросались: «Галина Львовна, вы потрясающая... В ваши годы!»
— Какие годы?! Перестаньте! — звонким голосом отвечает на комплименты старая актриса. — Я беру благодарности щенками, деньгами и мебелью.
Юмора этой даме не занимать. А на сцене, которую режиссер Туминас выстроил в стилистике немого кино, она блистала.
Отрывки полновесные, не обрезанные, и их местами затянутость, может быть, впервые во благо — можно увидеть мастерство и многое понять про то, что в русском театре есть, а что безвозвратно, увы, уходит. Благодаря «Пристани» понимаешь, что со сцены (и в данном случае — не только Вахтанговского театра) абсолютно ушла интонация. Когда можно закрыть глаза и по одной фразе определить: это говорит Василий Лановой, а это — только Юрий Яковлев. Да, он уже старенький, и видно, что нездоров, но голос, вкрадчиво-мягкая манера... ее не забыть никогда! И если он даже просто стоит на сцене, не произнося ни слова, или сидит на дощатой скамье, то невозможно не удивиться органике существования.
А Юлия Борисова! Во-первых, неповторимый голос — как будто немножко взвинченный. А во-вторых, каким-то необъяснимым образом происходит слом и голоса, и психологического состояния ее героини, приехавшей получить сатисфакцию в город своего детства.
Незабываемая улыбка Вячеслава Шалевича в образе Галилея, кураж Людмилы Максаковой, представшей гоголевской графиней. Владимир Этуш срывает аплодисменты буквально после каждой реплики своего старого оценщика, и понятно, что артист он роскошный, и лучше, чем директор Дома актера.
В финале музыка Фаустаса Латенаса будто напряжется вся, точно перед броском, загудит органом, и на сцене распустится огромный парус, на котором будут под ветром дрожать и колыхаться портреты ушедших уже вахтанговцев и самого основателя театра — кареглазого, с пижонски зализанными волосами Евгения Вахтангова. Конечно, такая философская метафора не может не вызвать эмоцию, разбередить чувства. «Пристань» оказалась достаточно универсальным изобретением Туминаса, как кубик Рубика. Уже сейчас готовятся отрывки с другими замечательными актерами, в частности, Маковецким, Сухановым, Ароновой, которые войдут в уже репертуарную «Пристань».
http://www.smotr.ru/2011/2011_vaht_pristan.htm OpenSpace.ru, 18 ноября 2011 года Алексей Бартошевич. Реквием Римаса Туминаса. К юбилею вахтанговской сцены худрук театра поставил для его стариков-корифеев спектакль с многозначным названием «Пристань».
Сидя в зале Вахтанговского театра на спектакле «Пристань», поставленном Римасом Туминасом к девяностолетию театра, я припомнил историю, рассказанную Лоренсом Оливье в его автобиографии.
Году в 1925-м юный Оливье случайно подслушал за кулисами разговор двух пожилых актеров. Они вспоминали о ком-то, кого почтительно называли «Старик». Помнишь, что делал Старик в четвертом акте «Купца»? А в финале «Ричарда»? Или его пауза в «Почте»? Оливье понял, что речь шла о Генри Ирвинге, и тут же поклялся, что когда-нибудь он сам станет Стариком и о нем будут говорить с тем же почтением и восторгом.
В театральном лексиконе «старики» – нечто большее, чем артисты почтенного возраста, прослужившие на подмостках лет по пятьдесят или более того. В каждой труппе были старые актеры, но мало где были «старики». Старики-корифеи, водители толпы хоревтов, живая легенда театра, воплощенная память о великих и навсегда ушедших театральных временах. Они – средоточие лучших, прекраснейших черт каждой нации. Я своими глазами видел (мне было лет шесть), как, встретив на улице Горького Василия Ивановича Качалова, идущего в Художественный театр из своего Брюсова переулка, люди останавливались, снимали шляпы и почтительнейше кланялись тому, кто самим своим существованием среди них доказывал, что не все еще иссохло в русской культуре и русской жизни. В том, как они приветствовали актера, не было ни фанатического экстаза неистовых поклонников, ни любопытства обывателей, повстречавшихся со знаменитостью – будет что рассказать соседям. В глазах прохожих светилось то, что можно назвать благоговением.
С годами лиц пенсионного возраста в наших театрах становилось все больше, а «стариков» все меньше. Проблема не столько для геронтологов, сколько для историков культуры.
Где снег минувших лет? Где «старики» теперь? Они давно стали если не вовсе ушедшей, то уходящей натурой, вымирающим племенем великанов. Не только в силу неотменимых законов природы, но более всего – по причине перемен, происходящих в театре и в самом обществе: об этом писалось и говорилось довольно.
«Старики» исчезают или вовсе исчезли оттого, что нынешний театр и нынешнее общество не нуждаются в них. Это не хорошо и не дурно: просто это так и иначе быть не может. Кому нужен Ирвинг в век Марталера?
«Пристань» ничем не напоминает традиционные юбилеи. Вместо привычной на вахтанговских и всех прочих театральных торжествах легкокрылой (и порядком утомившей) мелодии из «Турандот» со сцены слышится сотрясающая вселенную трагическая поступь Miserere Латенаса – всечеловеческой молитвы о спасении, звучавшей в финале «Макбета» Някрошюса. О ком рыдает эта музыка, какие утраты оплакивает, чью память славит? В финале на трепещущем белом полотнище одно за другим нам явлены лица (теперь уже лики) ушедших в мир иной вахтанговцев. Все они здесь, начиная с самого Учителя: Куза, Глазунов, Щукин, Горюнов, Симоновы (Рубен и Евгений), Орочко, Львова, Мансурова, Шихматов, Гриценко, Ульянов. Прекрасные, озаренные талантом лица, счастливые судьбы (даже если горестные, все равно – счастливые).
Один за другим нынешние вахтанговские корифеи поднимаются на сцену, чтобы сыграть желанную несыгранную роль, роль – несбывшуюся мечту. Это не значит, что у героев юбилея нет актерского будущего. Кто-то из них, вероятно, еще сыграет не одну роль. Туминас прощается не с Шалевичем или Этушем, а с изумительным поколением вахтанговских стариков. За немногими исключениями (Максакова), им нечего делать в его театре.
Весь путь этого поколения, от самых первых его шагов, прошел у меня на глазах. Я помню, как в Москве заговорили об Этуше после его уморительно смешного Лаунса в «Двух веронцах», как впервые прогремело имя Юлии Борисовой, сыгравшей в инсценировке «На золотом дне» по Мамину-Сибиряку, как они – Ульянов, Греков, Борисова, Шалевич, Гунченко, Яковлев, Гриценко, молодые, светившиеся талантом, полные свежих сил, – всей гурьбой высыпали на сцену в спектакле, ставшем дебютом поколения – наивном и прекрасном «Городе на заре». Именно как поколение они тогда покорили Москву. И на много лет остались ее любимцами.
Актеров многочисленных своих театров Москва любила всей душой, но очень по-разному. Вахтанговцев – с особенной нежностью. Никто лучше их не умел украсить унылые или жуткие будни, сообщить жизни дух элегантного праздника (кто искуснее вахтанговцев умел носить галстуки-бабочки или умопомрачительно изящные платья?); никто не был способен с таким искусством заставить верить, что мир хорош, прекрасен и полон всякого рода приятностей, которым нужно уметь радоваться. Что все страхи напрасны, все тяготы в конце концов минуют – и вообще все обойдется и само собой устроится наилучшим образом. Во времена всяческих испытаний, в изобилии посланных стране историей, люди нуждались именно в таком послании. Но только до поры до времени. Украшение реальности, как это не раз бывало, обращалось в ее приукрашивание. Спектакли арбатского театра начинали напоминать роскошные изделия кондитерского искусства. Бывали исключения (постановки Петра Фоменко, некоторые работы Владимира Мирзоева), но их было немного.
Актеры ульяновского поколения были и остались мастерами, но их блистательного искусства не мог не коснуться царивший в театре дух эстетической замкнутости. Как бы длинен ни был список сыгранных ими ролей, в итоге они сделали на сцене своего любимого театра гораздо меньше того, что, судя по размаху и глубине их дарований, рождены были сделать.
И вот теперь, обремененные летами и славой, ставшие Стариками в ирвинговском значении этого слова, вахтанговские корифеи вышли на сцену, чтобы сыграть свои заветные (кто знает, может быть, последние) роли в спектакле с многосмысленным названием «Пристань». Василий Лановой читает Пушкина, Вячеслав Шалевич играет Брехта, Людмила Максакова – Достоевского, Юлия Борисова – Дюрренматта, Владимир Этуш (восхитительно!) – Артура Миллера, Галина Коновалова и Юрий Яковлев – Бунина.
Кульминацией всего вечера был, без сомнения, Юрий Яковлев в «Темных аллеях». Вы вдруг понимали, что такое великий актер в подлинном, а не в масскультно заезженном смысле, как неотразимо прост и прекрасен, как чист и свят может быть театр, обращенный к человеческому сердцу. Навсегда запомним последний жест уходящего в неведомое пространство старика. Обернулся на полдороге, бросил взгляд в темноту зала, на секунду приостановился, поднял трость, и снова двинулся туда, в глубину подмостков, в неведомое пространство вечности, решимся сказать – в бессмертие. Тут была не столько боль несбывшегося счастья, сколько спокойная готовность примириться с посланной свыше судьбой, прощальная мудрость шекспировского Просперо. Вас посещала не только тоска о том, что прекрасное поколение близится к неотвратимому исходу (дай всем им Бог здоровья), но более всего благодарность за свет, который они столько лет нам дарили и продолжают дарить.
Ну что же: Римас Туминас коленопреклоненно признался в любви к великим вахтанговским старикам и великой вахтанговской школе. Долг признательности исполнен с достоинством и безукоризненным вкусом. Однако долгие проводы – лишние слезы. Не век же оплакивать уход уходящих. Туминас сделал своим старикам царский подарок, но одновременно подвел решительную черту под историей прошедших десятилетий.
Теперь худрука ждет нелегкая задача – продолжать дело, которое он с успехом начал: вывести театр из тупика, открыть в вахтанговской традиции то, что связывает ее с режиссерским театром современности. Не разрывая нить, тянущуюся от «Принцессы Турандот», помнить, что Вахтангов – это не только беззаботно-ироническая игра со старинными масками, но и трагические гротески «Эрика ХIV». Уже сделанное на новой для него сцене («Троил и Крессида», «Дядя Ваня») доказывает, что, несмотря ни на что, цель эта может быть достигнута. Прежде всего потому, что очень уж хороши вахтанговские актеры разных поколений. Нелепо сомневаться в возможностях труппы, в которой есть Маковецкий, Суханов или, например, Лидия Вележева (для меня, совестно признаться, было некоторой неожиданностью, что Вележева сыграла чуть ли не на равных с Яковлевым: вот что значит быть на сцене рядом со Стариком).
Туминас поставил спектакль-элегию, спектакль-прощание со стариками вахтанговского театра и тем самым – с великим театром прошлых времен, театром-мессией и спасителем человечества. Этот театр был неотразимо прекрасен, но возврата к нему нет.
Видас Силюнас, театральный критик, доктор искусствознания, профессор РУТИ. Римас Туминас, художественный руководитель театра им. Е. Вахтангова
В этой программе: •Туминас рассказывает о себе •о своих режиссерских работах •о взаимодействии с актерами
Доктор искусствознания, профессор Видас Силюнас общается в эфире с Римасом Туминасом, лауреатом Государственной премии, художественном руководителе театра им. Е. Вахтангова.
В ходе задушевной беседы давних знакомых известный режиссер раскрывается как «Туминас-художник и Туминас-человек». Он много говорит о детских воспоминаниях. Во всех своих постановках он старается передать запах, вкус, ощущения деревенского детства. Многие герои спектаклей Туминаса несут в себе частичку его самого.
Знаменитый литовец часто расуждает о смерти. «Каждый спектакль или фестиваль – это маленькая смерть. Я не могу их смотреть, это как казнь для меня, как будто у тебя что-то отбирают» И добавляет: «Хочу сжечь прошлое. Пусть это пламя обогревает других … То, что было – это уже не мы. Мы сейчас, здесь». По его глубокому убеждению, «со смертью надо подружиться».
Одна из основных тем передачи – спектакль Римаса Туминаса «Дядя Ваня». Собеседники обсуждают действующих лиц: «о каждом персонаже можно ставить отдельную пьесу». Самое главное чувство для Туминаса – жалость к человеку. «Формулировки нет, только чувство».
Худрук театра им. Вахтангова, имея в виду нынешние времена, заявляет, что стоило «поставить спектакль ради одной фразы: «человек, который не крал». Разговор продолжается размышлениями Римаса Владимировича о работе режиссера с актерами, сам он старается в каждом из них разглядеть одаренность: «Моя профессия – высекать красоту», «одаривать актеров богатой, талантливой жизнью».
Туминас признается, что боится театральной рутины, и слегка пеняет судьбе, что не испытал счастья. Но тем не менее «от понимания, что счастье и любовь существует, надо быть счастливым».
Павел Каплевич, заслуженный деятель искусств России, художник, продюсер;
Юлия Рутберг, заслуженная артистка России, актриса театра им. Е.Вахтангова;
Виктория Севрюкова, заслуженный художник России, театральный дизайнер.
Герои беседуют: •О востребованности в театре •О нужности творческого человека самому себе •О продюсировании, о современной режиссуре, театре и шоу-бизнесе. •О своем поколении и своём месте в нём •О взаимопроникновении художника, актера и режиссера. •О Выставках и книгах
Театральный художник – профессия поистине загадочная для зрителя. Люди, работающие в этой профессии так же загадочны и словно неосязаемы. Мы видим порой прекрасную сценографию, костюмы, собранные из тысячи мелочей, но, как правило, даже не представляем, кто за всем этим стоит.
Сегодня театральные художники Павел Каплевич, Вита Севрюкова и актриса Юлия Рутберг собрались на телеканале «Театр». Будучи давними друзьями и сотрудниками, они имеют массу тем для разговоров, множество интересных воспоминаний о совместной работе и студенческих годах. Попасть за кулисы театра – всегда интересно, но услышать о механизме создания визуального ряда спектакля, переходящего в его смысловую канву – это интересно в высшей степени. Так же, как и узнать о работе художника с актёром, о незаметных зрителю мелочах, непосредственно влияющих на создаваемый актёром образом, увидеть один из методов подхода к составлению костюма.
Увлекательный разговор наших гостей вовсе не ограничивается забавными воспоминаниями, он плавно переходит к серьёзной проблеме творческого пути художника. Действительно, должен ли театральный художник идти в команде с режиссером, актёрами и своими коллегами или же ему удобнее существовать одному, не завися ни от кого и оставаясь предоставленному самому себе. Ведь это даёт возможность заниматься инсталляциями, шоу-бизнесом, писанием книг… но с другой стороны лишает возможности обрести свой театральный стиль и почувствовать театр, как семью. Известными художники, Каплевич и Севрюкова пытаются понять, что из этого важнее.
Театр им. Евгения Вахтангова. Спектакль «Обычное дело»
Комедия режиссера Владимира Иванова по пьесе Рэя Куни «Обычное дело». Сюжет с неожиданными поворотами и «ловушками», блестящая комедия положений, в которой мастерство Рэя Куни проявилось щедро и непредсказуемо. В ролях: Алексей Гуськов, Мария Аронова, Евгений Косырев, Лидия Вележева, Владислав Гандрабура, Рубен Симонов и другие ваши любимые актёры.
Анжелика Холина, литовский хореограф, известна столичной публике как постановщик спектаклей «Берег женщин» и «Анна Каренина» в театре им. Евг. Вахтангова. 12 ноября состоялась премьера ее хореографического спектакля «Кармен» на сцене театра им. Пушкина. Анжелика работает в привычном для себя ключе слияния жанров. «Кармен» — это срастание, взаимопроникновение драмы и балета, что называется пластическая драма или драматический балет.
Главной особенностью спектакля, как и предыдущих постановок, является то, что в нем задействованы не профессиональные танцоры, а драматические артисты, не имеющие классической балетной школы. Исключение составляет лишь Ольга Лерман, исполнительница роли Кармен, которая помимо театрального института им. Щукина, является также выпускницей Бакинского балетного училища. Но, по словам самих актеров, такая задача, чем сложнее, тем интересней. Исполнитель роли Дона Хосе Леонид Бичевин говорит о том, чтобы драматическому артисту осознать, раскрыть текст движения, текст танца, ему необходима особая сосредоточенность, постоянная включенность сознательного уровня для оправдания всех движений, чтобы сделать их ясными и понятными зрителю.
Если со многими артистами Анжелика Холина работала и в предыдущих постановках, то с Алексеем Нестеренко, актером театра Романа Виктюка, исполнителем роли Мадам в легендарных «Служанках» — впервые. Эльдар Джанибеков знаком зрителям по роли в оперетте «Фанфан-Тюльпан».
Без слов, с помощью пластики, музыки Бизе и Щедрина, сценографии Юрате Паулекайте, художника по костюмам Юозаса Статкявичуса и рождается этот спектакль, полный, масштабный – большое скопление энергии. «Я не понимаю по-другому театр», — говорит Анжелика Холина.
22 декабря 2012 г. на малой сцене театра им. Евг. Вахтангова состоялась премьера спектакля «Игры одиноких» на основе пьесы «Вторая глава» американского драматурга Нила Саймона. Режиссером-постановщиком выступил Михаил Цитриняк. Эту пьесу театру предложил сам режиссер. На первый взгляд, эта простая история любви, но Михаил Цитриняк внес в сюжет тему творчества, и простая любовная история писателя и актрисы, разворачивающаяся в Нью-Йорке конца 60-х гг прошлого века, становится историей о творчестве. О сложности отношений с творческим человеком, а тем более между двумя творческими людьми, о том, как один человек для другого может стать и источником вдохновения, и причиной душевных страданий.
Михаил Цитриняк уже не в первый раз осваивает пространство малой сцены театра им. Евг. Вахтангова. В 2011 году им была поставлена «Медея» Ж. Ануя с Юлией Рутберг в главной роли. На этот раз ставка была сделана на Елену Сотникову, которая сразу была утверждена для участия в постановке. Позже к ней присоединились другие звездные участники вахтанговской труппы — Ольга Тумайкина, Андрей Ильин и Андрей Зарецкий.
Главным образом зрителей ждет крепко сложенный психологический театр, с запутанными человеческими отношениями, разобраться в которых, распутать этот клубок зрителям вместе с актерами и предлагает режиссер. «Это история людей, которым за сорок и которым трудно прийти друг к другу даже не смотря на то, что они встретили любовь. И для того, чтобы прийти к друг к другу, нужен непростой путь, огромная работа в любви. Об этом тоже спектакль, о том, что люди не должны отказываться от чувств, которые их посетили», говорит Елена Сотникова.
В московском Театре имени Вахтангова сыграли "Бесов" по роману Достоевского — это первая постановка, которую старейший российский театральный режиссер Юрий Любимов осуществил после своего прошлогоднего разрыва с Театром на Таганке, которым руководил почти полвека. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Что бы ни поставил Юрий Любимов, его новый спектакль в любом случае стал бы событием — если и не художественным или общественно-политическим, то хотя бы, так сказать, гуманитарным: покинув созданный им почти полвека назад театр и отметив 94-летие, режиссер вернулся на вахтанговскую сцену, где в послевоенные годы стал знаменитым актером, и с искренним воодушевлением приступил к новой работе. Казалось, Любимов был связан с Таганкой не только славной историей своих постановок, но и физиологически — общей системой жизнедеятельности, общими кровеносными сосудами, разрыв которых мог бы оказаться фатальным для старого мастера. Все вышло наоборот. Что касается театра, то не факт, что он выжил как творческий организм. То, что Юрий Любимов не просто пережил Таганку, но даже испытал совершенный необъяснимый с точки зрения житейской логики прилив профессиональных сил, стало ясно на премьере "Бесов".
Любимов поставил строгий, элегантный и открытый ветру нашего времени спектакль. Жанр "Бесов" определен как "концертное исполнение романа". На просторной, погруженной в черноту кулис сцене стоит концертный рояль, и роман Достоевского играется в сопровождении музыки Игоря Стравинского и Владимира Мартынова. В начале второго действия несколько вариаций играет сам Мартынов, а все остальное время спектаклем "управляет" Александр Гиндин. Музыка здесь, конечно, не аккомпанемент и не средство оживить атмосферу, а верный помощник режиссера. Да и для актеров тоже помощник — подсказчик и "навигатор", дающий знать, как соблюсти ритм и не потерять общее направление (функция тем более важная, что в инсценировке сохранены почти все сюжетные линии романа Достоевского). Иногда музыка словно сливается с текстом, иногда будто убегает от него, отслаивается — и тогда становится заметной.
Конечно, всем интересно, похожи ли "Бесы" на то, что делал Любимов на Таганке в последние годы. И да, и нет. В своем театре он давно уже ставил стремительные, быстрые спектакли-коллажи, ни один из которых не длился больше двух часов. "Бесы" же идут почти четыре, с антрактом. Чуткий профессионал, Любимов не стал "ломать" вахтанговцев через колено, загонять их в привычные для режиссера ритмы сценического монтажа. Актеры Театра имени Вахтангова оказались словно вписаны в узнаваемый таганковский рисунок — но внутри него мастер, опровергая расхожее мнение о себе как о неумолимом и насмешливом диктаторе, дал главным героям время и пространство для собственной игры.
В "Бесах" немало запоминающихся актерских работ — и статный, гибкий похожий на нездешнего инфернального злодея Ставрогин Сергея Епишева, и подвижный, прыгающий по сцене, точно мячик, толстяк Лебядкин Евгения Косырева, и хромоножка Марии Бердинских, внутренний надлом которой словно вывернут наружу, и сразу две роли Юрия Краскова — почти неподвижный старец Тихон и верткий, ловкий Петр Верховенский. Дело, впрочем, не в гротескной яркости актерского присутствия — в конце концов, этим ли удивлять на вахтанговской сцене, а в том, что Любимов сумел настоять на четкости и важности каждого слова, на необходимости не только вычерчивать свою роль, но и не упускать общую мысль.
Мысль, конечно, драматическая — а иначе с чего бы Юрию Любимову браться за "Бесов". Весь спектакль актеры, не занятые непосредственно в диалогах, остаются на сцене — они сидят на возвышении, позади рояля, между иконой и напольными часами, на фоне огромного задника-репродукции картины "Галатея и Асис", которую Ставрогин считал воплощением идеала. Конечно, Любимов ставит спектакль о зле, которое разъедает людей и лишает их идеала. Можно сказать, что ряды людей в глубине сцены — это толпа, подверженная влиянию вождей, а можно — что бесчинный коллектив: собирался же режиссер ставить "Бесов" про актеров Таганки. Но, честно говоря, посещают вдруг и совсем другие ассоциации: белые лозунги с названиями главок романа, которые поднимает над головой массовка, недвусмысленно отсылают к протестному гражданскому движению в России.
Юрий Любимов поставил спектакль-предупреждение — о соблазнах-опасностях коллективного возмущения и российского либерального воодушевления — о том, о чем вряд ли бы сегодня осмелился заговорить кто-нибудь еще. Именно белыми лозунгами у Любимова бесшумно задавливают насмерть Шатова, по сложенным на пол в белую дорожку транспарантам шествуют Ставрогин и Верховенский. Крови в любимовских "Бесах" нет, но она рядом. И не случайно, что лирическим героем режиссера оказывается Верховенский-старший (Юрий Шлыков), которого обычно никто не воспринимает всерьез. Именно его слова кажутся здесь самыми здравыми, и он же совершает единственно возможный честный поступок — уходит с нагруженной книгами тачкой в одиночное путешествие за правдой. Кто не захочет считать финал обращенным к обществу консервативным манифестом бывшего диссидента, пусть посчитает это просто личным выбором умудренного жизнью мастера.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 202
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума