Принцесса Турандот, Настасья Филипповна, госпожа Миллионерша, посол Советского Союза, Клеопатра, Лика Мизинова, Кручинина — это не просто образы, созданные Борисовой в театре и кино, это образцы искусства.
Вячеслав Шалевич — один из близких людей Юлии Борисовой. Они много лет вместе выходят на сцену. С ним мы и поговорили об имениннице.
— Во-первых, это не простая артистка, а великая, — сразу заявил Вячеслав Анатольевич. — И великолепная партнерша.
— А в чем это выражается? — Она влюбляется в партнера и своей страстью, которой невозможно противиться, доводит его до уровня своего мастерства. Это я испытывал много раз. То же самое было и с Ульяновым, и с Яковлевым, и с Лановым…
— А как вы это ощущали? Ответно в нее влюблялись? Я пересматривала телеспектакль «Антоний и Клеопатра» и думаю, не влюбиться в нее было невозможно — так властна ее красота. — Я начал работу в театре с дебюта вместе с ней. И тогда, и в последнем спектакле «Без вины виноватые» тянулся до ее мастерства и никогда его не достигал. Она так играла, что ни одна актриса не жаждала после нее выходить — никто не смел даже завидовать ее таланту.
— Влюбленность на сцене переходила у Юлии Константиновны в реальность? — Это сейчас у актеров все так просто. Но не у нее. В жизни она недосягаема и скорее по-царски не замечала поклонения и любила только мужа Исая Спектора (администратор Вахтанговского театра, умер в 1974 году. — Ред.). А я до сих пор влюблен в нее. После того как овдовела, она никого не впустила в свою жизнь, посвятив себя сыну, дочери, внукам, а теперь и правнукам. Юлия так трепетно над ними кружится!
— Вячеслав Анатольевич, Юлия Борисова выйдет на сцену в юбилей? — Мы до сих пор вместе играем в «Без вины виноватые», но сегодня, в день ее рождения, спектакля не будет — у театра гастроли. Юбилей мы отметим 26-го: Юлия будет играть, а мы - ее чествовать в конце спектакля.
ИЗ ДОСЬЕ «КП» Юлия Борисова родилась в Москве 17 марта 1925 года. Окончила театральное училище им. Щукина в 1949 году, но работать в Московском театре им. Вахтангова начала еще во время учебы, в 1947-м, и выступает на его сцене уже более 60 лет.
Актер Театра имени Вахтангова Василий Лановой по случаю юбилея актрисы Юлии Борисовой, его сценической партнерши на протяжении полувека, вспомнил в интервью GZT. RU лучшие моменты из их работы: как брали уроки от «вахтанговских стариков», как болели за хоккеистов вместе со зрителями прямо во время спектакля и многое другое.
17 марта празднует юбилей легендарная актриса Театра имени Вахтангова Юлия Константиновна Борисова. Юлия Борисова стала звездой Вахтанговского театра в 1950-е годы и помимо роли главной героини театрального и экранного «Идиота», Настасьи Филипповны, запомнилась как принцесса Турандот, Гелена в «Варшавской мелодии», Валя в «Иркутской истории», актриса Стела Патрик Кемпбел в спектакле «Милый лжец» и Елена Кручинина в спектакле «Без вины виноватые». Вместе с Василием Лановым, который рассказал о ней GZT. RU, Юлия Борисова играет на сцене уже больше 50 лет. Они сыграли Калафа и Турандот в спектакле «Принцесса Турандот», играли вместе спектаклях «Антоний и Клеопатра», «Милый лжец» и многих других.
- Когда вы впервые увидели Юлию Константиновну на сцене? - Я первые увидел Юлечку в 1955 году, еще студентом первого курса театрального института имени Щукина. Весной все училище пригласили на просмотр спектакля «На золотом дне» по Мамину-Сибиряку. В нем фантастически играли Юлия Борисова, Михаил Ульянов, великие старики Вахтанговского театра. Обычно все студенты-первокурсники актерского факультета считают себя гениями, поэтому мы поначалу были настроены очень скептически: «Давайте, покажите, посмотрим!» До сих пор помню, каким праздником стал для нас этот спектакль. После его окончания мы собрались в училище, разговаривали, вместе вспоминали спектакль. Весь наш снобизм исчез: мы поняли, что рядом с этими великими актерами мы - пигмеи.
В этом спектакле Юлия Константиновна играла Анисью Молокову, эта роль стала для нее первой настоящей актерской удачей. Спектакль получился феноменальный, и героиню Юлии Константиновны было невозможно забыть. Уже тогда проявилось замечательное свойство ее таланта: когда Юлия Константиновна выходила на сцену, от нее нельзя было оторвать глаз. Не потому, что она была красива. В ее таланте есть необычайное внутреннее притяжение. Даже если на сцене два или три актера, глаз невольно останавливается на ней.
Наши сегодняшние эстрадницы и эстрадники и так называемые звезды понятия не имеют, что это такое. Вышел человек два-три раза на сцену и уже чувствует себя «звездой», ставит всем условия и так далее. В наше время слово «звезда» по отношению к актеру употребляли только в ироническом смысле. Могли кого-нибудь назвать не «звезда», а «звездун». Поэтому, когда сейчас начинается очередная «звездная шумиха», смотреть на это просто смешно.
- Вы потом пересматривали спектакль «На золотом дне»? - Я смотрел его раз двадцать. Как замечательно там играл Николай Гриценко! В одной из сцен он, гоняясь за адвокатом, забирался под диван. У дивана были высокие ножки, прикрытые занавесочкой, и там можно было спрятаться. Как-то Гриценко залез под диван, и я вижу, что он никак не вылезает и что-то под диваном делает. Оказалось, что у него отлетел наклеенный нос. Гриценко долго искал его в темноте, нашел и пытался приклеить, но не получилось. Тогда он вылез наружу и в сердцах запустил этим носом в адвоката.
- В те годы Борисова много играла в театре? - У нее практически каждый год были новые работы: в 1956 году — спектакль «Одна», в котором она играла с Людмилой Алексеевной Пашковой, в 1957-м — спектакль «Две сестры» с Людмилой Целиковской, в котором Юлечка играла молоденькую девушку, лет 13-14. Она как самолет на взлете набирала высоту, чтобы в 1958 году сыграть Настасью Филипповну в «Идиоте». Я играл в этом спектакле в массовке и всегда получал удовольствие, наблюдая за Юлей. Видел, что каждый раз она играет с предельной эмоциональной отдачей, не давая себе никаких послаблений.
- Настасью Филипповну не раз играли в театре, кино и на телевидении. Что отличало героиню Борисовой? - Она играла человека чистой души, нравственного, чистого, цельного. Она часто играла таких героинь. Во многих случаях Юлия Константиновна их оправдывала, находя объяснение даже их неблаговидным поступкам. По-моему, это правильно: даже играя негодяя, актеру надо его обязательно оправдать.
- Вот, например, вы играли Цезаря в трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра» властолюбцем и ужасным эгоистом. Как оправдать эти качества? - Цезарь считал, что его поступки необходимы для мощи римской державы. И был уверен, что высокая цель оправдывает средства. Кстати, в недавней истории нашего государства не раз бывало, что людям прощали ошибки, которые в конечном итоге приводили к укреплению нашей державы. В истории человечества такое тоже бывало не раз.
- Клеопатра в этом спектакле была его врагом. Борисова играла ее прежде всего женщиной или царицей, государственным деятелем? - В этой роли Юлия Константиновна была удивительно красива и женственна. Но она была не только женщиной — прежде всего она была царицей. Кстати, Клеопатра в этом спектакле была гораздо умнее Антония. Интереснее всего было играть сцену, когда Цезарь пытался переманить Клеопатру на свою сторону.
- Но ведь актеру не всегда удается играть Шекспира. И вам, и Борисовой приходилось играть в пьесах советских авторов. Она относилась к этим пьесам так же, как к Шекспиру? - Актер — живой человек, и конечно, ему не все равно, играть плохую или хорошую драматургию. Но Юлия Константиновна понимала, что у нее есть обязанности перед театром. В этом смысле она — абсолютно подчиненный театру человек. Нужно было играть «Конармию» — играла, нужно было играть «Стряпуху» — играла. Кстати, в то время даже пьесы и сценарии, считавшиеся средними, были гораздо лучше написаны, чем то, что пишут сейчас. Например, я отказываюсь сниматься во многих сериалах из-за очень слабой драматургии. Ведь я играл классику, советскую классику. Литературный уровень сценариев детективов «Петровка,38» и «Огарева, 6» тоже был гораздо выше.
Конечно, пьесу «Стряпуха» нельзя отнести к великой драматургии. Это была скорее типичная колхозная комедия. Но Рубен Николаевич Симонов бросил на этот спектакль потрясающий актерский состав — Юлию Борисову, Михаила Ульянова, Юрия Яковлева, Бориса Плотникова, Николая Гриценко, Людмилу Максакову, только начавшую играть в театре. Как они замечательно фантазировали на сцене, как импровизировали, хулиганили! К примеру, Плотников, игравший сторожа на бахче, все время носил под мышкой громадный арбуз. Волей-неволей возникала мысль: что он так к этому арбузу привязался? В один из моментов его герой, разгневавшись, хватал этот арбуз и бросал его на пол. А арбуз подскакивал, падал, опять подскакивал… Это был разрисованный мяч.
- Две важные вехи и в истории театра — версии спектакля «Принцесса Турандот», поставленные Евгением Вахтанговым и Рубеном Симоновым соответственно в 1922 и 1963 годах. Вы сыграли у Симонова Калафа, а Юлия Константиновна — Турандот. Почему Симонов решил восстановить «Турандот»? - Рубен Николаевич сказал нам, что в театре есть актеры, которые могут играть Турандот, Калафа, Адельму, маски, и что пора начать работу над спектаклем.
- С вами занимались актеры, репетировавшие «Турандот» с Вахтанговым? О чем они вам рассказывали? - Со мной занимался Лев Моисеевич Толчанов, который играл Бараха — друга и воспитателя Калафа. С Юлей занималась Цецилия Львовна Мансурова, игравшая Турандот; с Людмилой Максаковой, игравшей Адельму, — Анна Алексеевна Орочко. Старики рассказывали нам о специфике вахтанговского театрального направления.
- Чему конкретно они учили вас? - Они говорили, что Вахтангов хотел, чтобы главные герои — Турандот, Калаф, Адельма — играли всерьез, но при этом добивался от актеров немного иронического отношения к своим образам. Например, Калаф в спектакле узнавал, что принцесса решила его обмануть, в тот момент, когда он взял в руку туфлю, собираясь ее надеть. Играя на полном серьезе фрагмент, начинавшийся фразой: «О, Турандот, как я хотел бы душу вам открыть!» — мой Калаф лупил себя в грудь этой туфлей.
А исполнители ролей масок — Тартальи, Панталоне, Труффальдино и Бригеллы — позволяли себе полную свободу. Как-то раз «Принцессу Турандот» играли в тот день, когда хоккейная команда СССР встречалась с канадской. Вся страна ждала, кто победит. Когда наши забили год, Юрий Яковлев, игравший Панталоне, вышел на сцену, держа свою палку как клюшку, и объявил: «Один ноль в нашу пользу». Зал буквально взорвался от восторга. А Яковлев добавил: «Осталось десять минут до конца. Сообщу». Когда наша команда выиграла, он вышел на сцену и закричал «ура», и зал встал и тоже закричал «ура». Зрители сразу поняли, что наша команда разгромила канадцев.
Обычно мы находили общий язык с любым залом. Помню, как мы играли спектакль в Австрии. В зале сидели мужчины во фраках, дамы в мехах, высокомерные, наглые и снисходительно на нас смотрели: давайте, развлекайте. Знаете, что было в конце спектакля? Дамы срывали с плеч лис и меха, махали ими в воздухе и кричали от восторга. Так было почти во всех странах. Юлия Константиновна замечательно играла Турандот: ее принцесса была невероятно красивой, обаятельной, капризной, а в конце спектакля — нежной и женственной, как сама любовь.
- Борисова — хороший партнер? - Она — редкий партнер. Например, однажды мы закрывали сезон «Принцессой Турандот» и у меня почти пропал голос. Мой дублер уже куда-то уехал, и я решил, что буду играть: не отменять же спектакль! Играл хриплым, тихим голосом. Знаете, что сделала Юлия Константиновна в первой же нашей совместной сцене? Она стала говорить так же тихо, как я. Юлия Константиновна всегда помогала своим партнерам. И каждый спектакль «Принцессы Турандот», который мы играли 20 лет, был для меня великим счастьем.
- Вы с Борисовой очень часто играли влюбленных. Какие должны быть отношения с актрисой, если играешь с ней такие роли? - Чтобы хорошо сыграть влюбленного, надо просто быть актером. Мой Цезарь ненавидел ее Клеопатру лютой ненавистью. Но это не мешало нам с Юлией Константиновной дружить. Она — замечательный и самый надежный в мире друг, замечательная женщина и великая ценность для театра имени Вахтангова. Жизнь Юлии Константиновны — это урок настоящего служения театру, урок, редкий по красоте и мощи, за что мы ее всегда благодарим.
- А правда, что спектакль «Милый лжец», в котором вы играли драматурга Бернарда Шоу, а Борисова — актрису Стелу Патрик Кемпбел, закрыли из-за проблем с нарушением авторских прав? - Да. Это случилось, когда была война в Южной Осетии, и грузин поставили на место. Агентство, ведающее правами автора пьесы «Милый лжец» Джерома Килти, находится в Америке. Американцы решили наказать россиян за то, что те раздолбали грузин, и направили в российское Министерство культуры письмо с запретом играть пьесы Килти в России. Наш спектакль был единственным, поэтому письмо передали нам. Мы написали американцам, что пьесу «Милый лжец» играют два старейших актера театра, что мы играем ее уже 14 лет. Знаете, что они нам написали? Посоветовали играть другие пьесы и прислали список. Мы им ответили, что в таком случае будем добиваться запрета в Америке пьес Чехова, музыки Чайковского и другой русской классики. Помню, когда я рассказывал об этом на заседании Общественной палаты, все просто встали на дыбы. Но ничего не помогло.
Юлия Константиновна была очень расстроена, ведь она играла всего два спектакля — «Без вины виноватые» и «Милый лжец». Когда мы репетировали эту пьесу, Юлия Константиновна заболела, а у меня надвигался юбилей. И она из больницы позвонила мне и сказала: «Василий, может быть ты возьмешь другую актрису? Неизвестно, когда я выйду из больницы, а у тебя юбилей через два месяца. Введи кого-нибудь другого, я не обижусь». Тогда я написал ей письмо: «Юлия Константиновна, даже если юбилей будет отодвинут на год, ничего не изменится. Я жду, и, ради Бога, не думайте об этом. Выздоравливайте». Она сказала, что после этого письма очень быстро выздоровела. У нас замечательные дружеские отношения, я знаю ее семью и внука Сашу и двух правнуков.
- Правнуки Юлии Борисовой тоже хотят стать актерами? - Они еще не доросли до того, чтобы выбирать профессию. Александр, ее внук, актером не стал. Юлия Константиновна этого не хотела. Мы с Ириной Купченко тоже этого не хотели и не пустили наших сыновей в театр. Слишком сильно жизнь каждого актера напоминает лотерею. Александр сейчас работает в МИДе, а правнуки пока растут и доставляют Юлии Константиновне немало поводов для радости и для ее восхищенного восприятия мира.
Имя театрального режиссёра и педагога Владимира Иванова тесно связано с театром имени Вахтангова и театральным училищем имени Щукина. Сегодня в беседе с нашим корреспондентом Владимир Владимирович обсуждает проблемы современного российского театра.
— Владимир Владимирович, если применять спортивную терминологию, то Вы - тренер, который раньше был игроком, т. к. до работы режиссёром вы являлись актёром. Знание профессии актёра изнутри Вам помогает в работе? — Я безусловно был актёром и окончил щукинское училище и долгое время работал в вахтанговском театре в качестве актёра, а потом стал ставить спектакли, и сейчас в репертуаре театра имени Вахтангова идут несколько моих спектаклей — «Дядюшкин сон» с Владимиром Абрамовичем Этушем и Марией Арновой, которая была моей студенткой, потому что я ещё и преподаю в театральном училище имени Щукина, я - профессор кафедры актёрского мастерства, так что я - режиссёр актёрский, — и потому, что сам был актёром и потому, что считаю самым главным достижением, когда артисты хорошо играют!
— В 90-е годы Вы завершили актёрскую карьеру. Трудно ли было психологически принять это решение? — Нет, совсем нетрудно потому что я к этому времени в училище занимался выпуском дипломных спектаклей со своими студентами, (в этом году я уже набрал свой четвёртый курс), — это была учебная режиссура, которой я уделял много времени, поэтому у меня не было трагедии в том, что моя актёрская карьера закончилась, и что же мне теперь делать?
— Вы только что упоминали свою педагогическую деятельность, я хотел задать следующий вопрос на эту тему. Всем известно, как проходят вступительные экзамены в театральные ВУЗы, а можно ещё на начальном этапе на первом курсе уже определить перспективность и творческий потенциал того или иного студента? Были такие случаи, когда малоперспективные на первый взгляд студенты Вас удивляли? — Естественно, это же - очень сложный процесс становления человека. Я всегда говорю своим студентам: «В том, что у вас есть дарование — вашей заслуги нет, потому что это — дар Божий. В том, что у вас такие замечательные данные, тоже вашей заслуги нет, — это постарались мама с папой. А вот как вы с этим богатством, которое вам досталось, обойдётесь и как вы его сможете реализовать, — зависит только от вас!» И часто бывает так, что эта способность к самореализации играет огромную роль, иногда даже и бо?льшую, чем то дарование, которое отпущено человеку, и это тоже влияет на то, каким артист будет в конечном итоге, хотя, конечно, когда набирается курс, всё таки есть отличие между людьми, которые одарены и обладающими данными, чтобы заниматься этой профессией и теми, кто одарены меньше. Как дальше всё будет развиваться — покажет время!
— Чтобы не быть голословным, я вам приведу всего два примера из числа Ваших учеников. Вы уже упоминали Марию Аронову, а из более молодых артистов я бы хотел назвать Нонну Гришаеву и Александра Олешко. Когда они у Вас учились, Вы предполагали, что они будут так блистать? — Дело в том, что они учились на разных курсах. Нонна училась на том курсе, где были Маша Аронова, Аня Дубровская, Паша Сафонов, Володя Епифанцев, Кирилл Пирогов. Это — очень известные сейчас актёры, реализованные и любимые зрителями. А Саша Олешко со следующего курса. Так сложилось волею обстоятельств, что они с Нонной сейчас вместе много работают. Они вместе играли в спектакле «Мадемуазель Нитуш», который шёл и сейчас идёт в вахтанговском театре, только ни Саша, ни Нонна в нём уже не играют. Нонна досталась мне, что называется, «по наследству»: я её не отбирал, просто она училась на предыдущем курсе, по болезни осталась на второй год и пришла ко мне на курс, а вот Сашу отбирал я. Конечно, они — одарённые люди, и было понятно, что от них можно многое ожидать!
— Вы являетесь режиссёром театра им. Евг. Вахтангова. Насколько сегодня, в наше непростое время, этот театр сохраняет великие традиции, или чем-то приходится всё таки жертвовать? — Искусство театра существует во времени, больше, чем какая-либо творческая деятельность человека, поэтому либо то, что происходит на сценической площадке, находит сегодня непосредственный отклик в зрительном зале, тогда — всё в порядке, либо — нет! Ведь ты никому никогда не докажешь, что это — хорошо. Человек, к примеру, написал картину, она никому не приглянулась, но прошло сто лет, на каком-то пыльном чердаке её нашли и продали за колоссальные деньги, потому что, как оказалось, художник заглянул в будущее. Так же может быть и с литературой, и с музыкальными произведениями, и со скульптурой. А с театром так не получается: либо сегодня — да, либо потом никому ничего не расскажешь! Естественно, меняется время, которое диктует свои законы, и то, что было вчера прекрасно и замечательно, сегодня не представляет интереса для публики! Есть понятие «традиции», есть какие-то корни, которые существуют и характеризуют политику театра, но время чрезвычайно сильно влияет на лицо театра и определяет его.
— Современная российская антреприза — относительно новый вид театральной деятельности, который сейчас очень распространён в России. Вы являетесь режиссёром одного из таких постановок. В чём заключается специфика антрепризного театра? — Надо сказать, что антреприза за время своего существования в новой России сильно изменилась. Она стал более требовательна к тому, что на делает, затратность постановочных средств теперь намного выше, чем было раньше, и в антрепризу в последнее время пришло большое количество очень хороших артистов. Антреприза хороша тем, что можно собрать чрезвычайно мощную актёрскую команду, потому что, когда ты работаешь в театре, то ты ограничен теми возможностями труппы, которую тебе предоставляют, и в редких случаях можно в спектакль какого-либо репертуарного театра пригласить человека «со стороны». Что же касается антрепризы, то тут действительно можно собрать мощнейшую команду и сделать то, что часто невозможно в этом смысле сделать в репертуарном театре.
— Вы являетесь режиссёром антрепризного спектакль «Будьте здоровы, месье!». Это — комедия-фарс по пьесе французского драматурга Пьера Шено. Чем был обусловлен выбор автора, пьесы и жанра? — Дело в том, что этот спектакль когда-то шёл в вахтанговском театре. В своё время его поставил замечательный вахтанговский режиссёр и вообще одна из знаковых фигур в истории театра имени Вахтангова Владимир Георгиевич Шлезингер (1922-1986). Это была его работа, он принёс эту пьесу в театр, и со своим товарищем еще по детскому саду — Владимиром Абрамовичем Этушем — задумал этот спектакль и стал над ним работать. Я тоже был занят в данной постановке, играл одну из ролей и участвовал в его премьере. Это был легендарный спектакль, который в течение 20 лет почти 600 раз прошёл на сцене вахтанговского театра. Но время поменялось, Владимир Абрамович в какой-то момент понял, что дальше ему очень сложно играть эту роль, потому что она очень энергетически затратная и требует очень мощного физического существования на сцене, — это комедия, порою даже гротескная. В этой роли его сменил Вячеслав Анатольевич Шалевич, который тоже долгое время играл в этом спектакле, а потом, как это бывает, спектакль начал разваливаться, так как свою жизнь уже прожил, а так как он был чрезвычайно интересен, и пьеса очень заманчива, и существующие в ней коллизии, то продюсер Валерий Пономаренко, которому принадлежит театр «Миллениум», решил сохранить этот спектакль: выкупил у наследников драматурга авторские права и обратился ко мне, как к человеку, который играл в этом спектакле, и как к достаточно известному режиссёру. Владимир Георгиевич Шлезингер был не только режиссёром вахтанговского театра, но одним из моих учителей по щукинскому училищу. Этот человек привёл меня в педагогику и в своё время пригласил преподавать в училище имени Щукина, когда я был ещё молодым актёром. Я нежнейшим образом относился к нему и его памяти и я сказал Валерию Карловичу (Пономаренко, прим. автора), что я это сделаю, чтобы спектакль моего учителя Владимира Георгиевича жил дальше. Я адаптировал этот спектакль к новым условиям и совершенно новому составу, но в основе это — то воспоминание об учителе, которое долгое время жило в вахтанговском театре!
— Вы говорили, что одним из преимуществ антрепризы является то, что можно собрать мощный актёрский состав. Судя по Вашему спектаклю, это Вам удалось! Вы уже упоминали Вячеслава Шалевича. Я могу добавить имена Алексея Гуськова, Лидии Вележевой, Алы Роговцевой и молодого актёра Дениса Матросова. Трудно ли было их собрать вместе? — Это, естественно, один из сложных вопросов. Могу Вам сказать, что буквально вчера я виделся с Александром Анатольевичем Ширвиндтом и поинтересовался: «Как дела?», на что он мне ответил: "Ужас и кошмар! Невозможно собрать НИ-КО-ГО! Кто-то снимается, кто-то гастролирует, кто-то — на телевидении, кто — в кино. Все носятся, как угорелые, у всех есть огромное количество работы «на стороне», поэтому репетиции идут «через пень-колоду!» Это происходит в репертуарном театре — в театре Сатиры, которым руководит Александр Анатольевич. А что же сказать об антрепризе? Очень часто для людей, которые за неё берутся, это — возможность для самовыражения. Вы назвали Алексея Гуськова. Он занимается кинематографом, очень много снимается и очень ангажированный, замечательно работающий, артист, но очень скучающий по театру. Когда ему предложили использовать эту возможность — участвовать в таком спектакле, то он с радостью за неё ухватился. Мало того, буквально в начале ноября я начинаю работу над новой постановкой в вахтанговском театре. Это пьеса Горького «Зыковы», где в качестве главного исполнителя Антипы Зыкова приглашён Алексей Гуськов. Он с огромной радостью согласился и раздвинул свои съёмочные проекты с тем, чтобы репетировать и выпустить этот спектакль. Это — очень манкая для актёра возможность оказаться в новой творческой ситуации, с новыми партнёрами, как правило, в очень сжатые сроки выпустить спектакль и потом его «эксплуатировать»! Спектакль «Будьте здоровы, месье!» в новой редакции существует уже 3 года.
Недавно Сергей Маковецкий сыграл Войницкого в «Дяде Ване» Римаса Туманиса. Спектакль, вышедший на сцене Театра им. Вахтангова, стал одной из самых обсуждаемых премьер в Москве. Но в актерском багаже, да и в душе самого Маковецкого вот уже более десяти лет есть и другая очень важная для него чеховская роль — Андрей Коврин из «Черного монаха». О Чехове в своей жизни Сергей Маковецкий специально для «Известий» рассказал Марине Вашуковой.
известия: Может ли актер считать себя состоявшимся, если у него нет чеховских ролей?
Сергей Маковецкий: Наверняка бывают судьбы актерские, в которых нет Чехова. Я бы не сказал, что эти актеры несчастны. Можно вспомнить гениальную фразу Фаины Раневской в ответ на чью-то реплику, что Мона Лиза «не производит впечатления». «Эта дама уже сама может выбирать, на кого ей производить впечатление». Не исключено, что Антон Павлович тоже выбирает. Так же как, например, Булгаков. Я не верю в мистику, вернее, не хочу в нее погружаться, но наверняка что-то присутствует рядышком с таким произведением, как «Мастер и Маргарита». Давайте так будем говорить: они сами избирают актеров и режиссеров.
и: Со временем как-то менялось ваше актерское ощущение Чехова?
Маковецкий: Да. Я помню свою первую чеховскую роль в студенческие годы. У нас был дипломный спектакль по Чехову из нескольких рассказов. Я играл рассказ «Свидание, хотя и состоялось, но…». Прелестный рассказ, я до сих пор его играю, когда встречаюсь с публикой. Вообще люблю Чехова, читаю его с удовольствием. Но когда мы стали репетировать «Черного монаха» с Камой Гинкасом, где я играю Коврина, я взглянул на Чехова иначе. Вообще Гинкас удивительно знает Чехова и понимает его. Я убедился, что Антон Павлович — уникальный монтажер. Например, в «Черном монахе», когда Коврин уже просто издевается над Таней и ее отцом, повторяя «Я - Ирод, а ты и твой папенька — египетские младенцы», Чехов пишет: «Его лицо показалось Тане некрасивым и неприятным… Ей захотелось сказать ему что-нибудь обидное, но тотчас же она поймала себя на неприязненном чувстве, испугалась и пошла из спальни». Возможно, другой автор описал бы, что именно услышал Коврин и что с ним стало происходить. Но у Чехова далее: «Коврин получил самостоятельную кафедру… Он известил инспектора студентов телеграммой, что читать лекции не будет по болезни. У него шла горлом кровь». Сколько всего произошло между этими двумя абзацами, а тут такой резкий монтаж. Это уникальный актерский миг — достаточно услышать то, что хотела сказать ему Таня, внутри отреагировать и ответить, при этом не переживая на публику, без всяких сантиментов.
Вообще Чехов не любит сантиментов, на мой взгляд, у него очень жесткие предлагаемые обстоятельства. Антон Павлович не был тем, кем его часто подают, — таким интеллигентом в очках. Он был очень жестким, циничным в меру, а иногда и не в меру. Ему женщины писали, что готовы покончить с собой. «Да не обращайте внимания на такой пустячок», — советовал Чехов. Циник, но и тем не менее романтик. Во всех его пьесах звучит мысль о том, что пройдет время и все узнают, что мы страдали, мучились, жили. Очень интересно погружаться в письма Чехова, мне их предложил прочитать Анатолий Смелянский в своем цикле «Живешь в таком климате». Например: «Готов распределять роли: кто больше заплатит, тому и дам». Шутит, конечно. Ощущения от писем любопытные, так как он был уникальной, очень сложной личностью. Категорически не приемлю, когда говорят про Чехова: «Он такой душка!». Не душка. Достаточно понять, что он имел в виду: стреляется Треплев, а «Чайка» — комедия. «Вишневый сад» — тоже комедия, а там Фирса заколачивают, саму жизнь заколачивают, прошлое и настоящее. Все эти наши страдания для него были комедией. Чехов очень переживал, что не пишет романов. Даже Тургенев написал роман, а он… «Что написали?» — спрашивали Чехова. «Пустячок на медицинскую тему». Это он имел в виду «Черного монаха», в котором абсолютно предугадал свою судьбу, свой финал. Только гениям свойственно это.
и: Кама Гинкас признавался, что смог поставить «Черного монаха» только тогда, когда встретил актера на главную роль. Как вы восприняли это предложение?
Маковецкий: Вообще это гениальная трилогия Гинкаса, в нее входят потрясающие произведения, которые я очень люблю, — «Дама с собачкой», «Черный монах» и «Скрипка Ротшильда». «Скрипку Ротшильда» я даже когда-то записал на радио. Я очень обрадовался, когда Кама Гинкас предложил мне роль Коврина. Не могу сказать, что мы сразу нашли все решения и заставили текст работать на себя. Иногда Антон Павлович побеждал, и мы это чувствовали. Тогда шел такой литературный театр. «Черный монах» — это рассказ, но кто-то после просмотра назвал его пьесой. Это была самая замечательная похвала. Раз сложилось ощущение, что это пьеса, с ее диалогами и монологами, мы себе сказали: значит, мы играем, существуем верно.
и: Спектакль идет уже более десяти лет. Как за это время изменился ваш Коврин? Сам спектакль?
Маковецкий: Наверное, Коврин стал другим. Я же изменился, повзрослел на десять лет, и он вместе со мной. Но основное в нем осталось — его вихрь, его сумасшествие. Может быть, десять лет назад он был более незащищенным в самом начале, более открытым. А какой он сейчас, нужно спросить у публики, мне сложно ответить. Я по-прежнему в чем-то соглашаюсь, в чем-то не соглашаюсь с Антоном Павловичем. Сложно принимать за истину эту фразу: «Ты гений, но только слабая человеческая оболочка не может быть вместилищем для гения». И думаешь: неужели он прав? Но - прав. Как бы душа ни кричала, но слабая человеческая оболочка имеет особенность превращаться в свою противоположность. «Талант устаревает» — есть такая фраза. Сам спектакль по-прежнему очень живой, долго не отпускает. Мы недавно играли его два дня подряд. В первый день спектакль был хороший, но излишне нервный — я спорил с публикой, слишком обращал на нее внимание. Второй же был просто фантастический, все мои партнеры об этом сказали.
и: Публика так серьезно может влиять на ход спектакля?
Маковецкий: Да, конечно. Во второй вечер я себя настроил: что бы ни происходило, кто бы ни хихикал — это хихикает не публика, это хихикают колосья, которые у нас на сцене (в этой роли павлиньи перья). Все это мир спектакля — и павлиньи перья, и публика, и мобильные телефоны, — это все происходит внутри. Зазвонил телефон — не нужно вызверяться: кто посмел? у кого зазвонил? Может быть, у Степана, который работает в саду. Хотя это очень мешает — не дай Бог телефон с какой-то смешной мелодией в драматической сцене. Сколько потом приходится тратить внутренних сил! Или чрезмерный кашель… Ну что же, какая-то бедная женщина кашляет, не может остановиться, и ты во время спектакля умудряешься выскочить и принести ей стакан воды. Она его принимает, а потом возвращает стакан, в котором ручка в знак благодарности. Все это атмосфера спектакля позволяет, хотя она безумно сложная, поскольку мы играем очень близко к публике. На большой сцене можно спрятаться, даже немного соврать, зритель не заметит. А здесь видно все, и атмосферу создают не только актеры, но и люди, сидящие в зале.
и: Вы играете одного человека или — в начале и в финале — это два разных Коврина?
Маковецкий: Конечно, это не два человека, но отличие очень заметное. Вначале Коврин — это веселье, но веселье, которое вызывает оторопь. Когда человек начинает смеяться, ты сначала смеешься вместе с ним, он продолжает — другую, третью, пятую минуту, — и тебе становится страшно. Вот Коврин появляется в имении Песоцкого таким. Он приходит, полностью готовый к встрече с монахом, он его уже создал. Не спит ночами, а если поспит пару часиков днем, то потом работает, ему кажется, все легко. Он вообще спать не ложится — изучает итальянский язык, курит сигары, о чем-то фантазирует, беседует с монахом. Главная перемена произошла с Ковриным, когда его излечили, — он стал скучным сам для себя: «Я видел галлюцинации, но кому это мешало? Я был весел, бодр и даже счастлив». У Антона Павловича есть фраза, которую мы не произносим: «А теперь я такой, как все». Мы ее исключили, потому что это лучше сыграть. Происходит разрушение, и Антон Павлович задает вопрос: где грань между гениальностью и безумием, в чем ее предел? Очень сложный вопрос и с Таней. Да, она его излечила, тем самым сделав несчастным. Но каково ей? Может быть, Таня таким образом наказала Коврина? После его признания в любви, когда Коврин вихрем взял ее - она даже не поняла, Таня как будто постарела на десять лет. Это страшное признание в любви. Быть может, за это месть: «Ты не гений, ты болен». Когда начинаешь обо всем этом думать, понимаешь, какое счастье, что у тебя есть такая работа: ты идешь на нее и каждый раз задаешь себе эти вопросы, пытаясь на них отвечать.
и: Телеканал «Культура» с 30 января начинает показ трилогии Камы Гинкаса «Жизнь прекрасна! По Чехову», в которую входит «Черный монах»…
Маковецкий: Я с нетерпением жду премьеры на канале «Культура», чтобы увидеть, как атмосферу, нерв спектакля передает пленка. Я помню день, когда снимали: спектакль был очень взвинченный, в хорошем смысле слова. Это был один из последних спектаклей Владимира Терентьевича Кашпура, и мы все поддерживали его, были рядом. Поэтому немного резкий спектакль, но невероятный! И я счастлив, что удалось снять спектакль с участием Владимира Терентьевича, он прекрасно играл роль Песоцкого.
и: Что в жизни и профессии дает вам ощущение внутренней правоты?
Маковецкий: В жизни никогда не настаиваю на своей правоте. Не люблю быть ментором, который учит кого-то жить. Жизнь прекрасна, потому что она прекрасна, — со всеми сарказмом, иронией, бурями, неожиданностями. В профессии правота — это мои собственные ощущения, и тут я безжалостен и считаю, что прав. Не согласны — сделайте по-своему, но сегодня я исполняю роль и искренне предлагаю вам именно такого человека. Вот вам предложен Коврин, которому уже десять лет, Войницкий, которому меньше года. Вы можете принять, можете не принять, я не буду вас переубеждать. Именно в этом правота, в ощущениях своего героя. Кто-то придет, сделает иначе, еще страшнее, еще безумнее. Но я вправе предложить то, каким человек найден, создан, рожден мною. Благодаря режиссеру, партнерам, семье, которые тоже работают над созданием персонажа — своим отношением, своим терпением. И я его предъявляю: укладчик такой-то, даже фамилию могу написать. Я ставлю собственный знак ОТК, а остальное зависит совсем не от меня. В этом мой собственный эгоизм. Если актер начинает меняться в угоду кому-то, заигрывать, он теряет автора, теряет режиссера, теряет себя.
и: Какие проекты и роли интересны вам сегодня? Зарождается что-то новое?
Маковецкий: Сейчас только одно: размышления. Это связано и с театром, и с кино. Поиск персонажа, темы, героя. Я думаю о том, что мне сегодня хотелось бы сделать. Обращаюсь к Чехову, Островскому… Пока без ответа, но ощущения есть…
Сегодня Маковецкий репетирует еще одну роль, которая обещает стать событием сезона, — Поприщин в «Записках сумасшедшего». Их ставит в МТЮЗе Кама Гинкас. МАРИЯ СИДЕЛЬНИКОВА решила узнать, что думает сам артист о причинах и последствиях своего недавнего триумфа.
— Критики единодушно назвали дядю Ваню лучшей вашей театральной ролью за последние годы. Как бы вы это объяснили?
— Я всегда остерегаюсь подобных определений и не знаю, как на них реагировать: ну, спасибо… Но я и прежде это слышал — «лучшая ваша работа». Так было после «Русского бунта», а потом вышел фильм «12», и опять — «лучшая работа». Мне кажется, так говорят, когда роль западает в душу человека. Вот дядя Ваня говорит: «Пропала жизнь». Сегодня так может сказать про себя каждый третий. Другой вопрос, как эти слова произнести: можно с пафосом и очень трагедийно — и парадокс заключается в том, что их никто со сцены не услышит, даже если их сказать в рупор. Не всегда истинные, человеческие слезы доходят до зрителя, а настоящие актерские — доходят всегда. Это феномен сцены. Не все в профессии можно объяснить словами, да и не стоит. Я просто уверен абсолютно, что кричать о пропавшей жизни бессмысленно. И если слова дяди Вани о том, что пропала жизнь, будут сказаны шепотом, они будут услышаны лучше и быстрее. Я почувствовал, что у Ивана Петровича это не крик, а некая точка. Простая констатация факта. И это гораздо страшнее.
— Насколько эта роль близка лично вам?
— Роль не может со мной не совпадать. Это какой-то фильм ужасов, когда тот, кого ты играешь, не вызывает у тебя никаких чувств. Но при этом мои герои очень часто ни ко мне, ни к моему образу жизни не имеют никакого отношения. Главное для актера — зацепиться за деталь, которая будет волновать именно его, и тогда вся роль выйдет убедительной. Великая хитрость актера заключается в том, чтобы все рассказать и о себе, и о жизни, и о стране, но как бы не своими словами. Всегда есть маленькая отговорочка — это не я, это мой персонаж. Но ведь без тебя, любимого, ничего не случится.
Как определить актерское вдохновение? Этого никто и никогда не сможет сделать. Был такой эксперимент, когда медики пытались зафиксировать состояние актера в наивысшей степени его взлета на сцене: пульс зашкаливает, сердце становится кроваво-черным. В обычной жизни это состояние, близкое к летальному исходу. Но на сцене это возможно без трагических последствий. Занавес закрывается, и актер счастлив.
- Возникали ли у вас разногласия с Римасом Туминасом, когда вы репетировали «Дядю Ваню»? Складывается ощущение, что из всех героев в вашего дядю Ваню меньше всего вмешивался режиссер.
— Это неверное ощущение, поскольку на интонацию, о которой я говорил, меня направил именно Римас Туминас. Проще всего вырулить на обвинительную интонацию, припудрить нос и разносить Серебрякова: ты погубил мою жизнь. Но возникает встречный вопрос: простите, Иван Петрович, вас что, прибили гвоздями к этой усадьбе? Нет. Значит, это его сознательный выбор, и это дает очень много возможностей для актерской фантазии. Заслуга Туминаса в том, что он подсказал мне, как и про что нужно говорить. Римас всегда повторяет: людей надо играть — не характеры. О чем говорит актер — вот что главное. Современная театральная школа сопротивляется актерскому существованию. Грубо говоря: либо текст, либо эмоции. Иногда смотришь, актер поддался эмоциям, и я уже не слышу, о чем он говорит. Или наоборот — переживания побоку, но замечательная резонерская подача текста. А сосуществования текста и переживаний нет. Работать с Римасом — это счастье. Он так замечательно придумал декорацию прошлого, эта полуразрушенная усадьба, вокруг болезнь, грязь, несложившаяся жизнь.
— Вы говорите, что все актеры буквально боготворят Туминаса. Тогда из-за чего возник конфликт в труппе, в который вмешался даже министр Александр Авдеев? - Как такового конфликта не было, стенка на стенку не находила. СМИ, как всегда, все немного раздули. Мы в это время репетировали «Дядю Ваню», и, конечно, вся эта шумиха нам была неприятна. Но у каждого есть свои взгляды на искусство, на театр, и действительно, несколько актеров старшего поколения посчитали, что Римас Туминас — это не тот худрук и режиссер, который нужен Театру им. Вахтангова. Эти люди прекрасные и замечательные, но они немного забывают, что время другое. А молодежь, среднее поколение и наши старшие товарищи были за Римаса: театр только начал расправлять плечи, надо дать режиссеру поработать. И в итоге министр Александр Алексеевич сказал, что Римас Туминас будет работать в театре столько, сколько он захочет.
— Но первоначально речь шла о продлении лишь на год. Видите ли вы другую кандидатуру на пост худрука Театра им. Вахтангова?
— Сейчас это лучший режиссер для нашего театра. Один мой приятель после «Дяди Вани» сказал правильную вещь: «Театр жив». Хотя до этого не всегда Театр Вахтангова считали живым. Многие годы только и можно было слышать: «Ах, какой это был театр! Ах, какие были спектакли!». Да, и с Владимиром Мирзоевым были хорошие спектакли — «Амфитрион», «Сирано де Бержерак», хорошая «Зойкина квартира» Гарри Черняховского. Но тем не менее считалось, что Театр Вахтангова остался в прошлом. А сегодня после премьеры «Троила и Крессиды» и «Дяди Вани» заговорили об интересном молодом поколении. И это крайне важно.
— Почему вы не преподаете студентам?
— Мне предлагают, но я не люблю быть свадебным генералом. При моей занятости я не смогу четыре года полностью отдать студентам. А если у меня будет армия педагогов, а я буду приходить в училище раз в полгода, то это уже будут не мои студенты.
— Нет ли желания попробовать себя в качестве режиссера?
— Мне часто задают этот вопрос, и старшие товарищи неоднократно предлагали. Я отвечаю, что не умею. Могу придумать одну сцену, но не целый спектакль. Я все равно говорю с позиции актера, говорю об ощущении роли, персонажа. А режиссура — это ощущение жизни.
— Современный театр все чаще отдаляется от актера, становится режиссерским и строится на синтезе разных искусств.
— Все это уже было. Мы возвращаемся к Косте Треплеву и к его поискам новых форм. Он с этого начинал, но в последнем действии говорит: главное, чтобы лилось из души. Да ради бога, стойте на сцене хоть на голове, только чтобы это было убедительно, и меня, как зрителя, тревожило. А сидеть с холодным носом и думать, что вот передо мной некая «новая форма», я не люблю. Как говорил великий актер, покойный Владимир Кашпур, «от существа — к существу, о существе — по существу». Зрителю все равно всегда интересен человек…
На вступительных экзаменах в ГИТИСе его не дослушали: зачем-то начал с военных симоновских стихов и слишком сильно кричал. Наверное, от волнения. «И погиб под самым Берлином, на последнем на поле минном, не простясь со своей подругой, не узнав, что родит ему сына…» Константин Райкин, поморщившись, остановил: «Довольно». И добавил, что, дескать, не стоит вам, молодой человек, тешить себя напрасными надеждами: не ваше это призвание. Здесь я, конечно, интересуюсь: «Скажи, ты потом Райкину припомнил „не ваше это призвание“?» — «Нет, боже упаси. Он был, наверное, прав…»
Ну да, сегодня он может позволить себе роскошь согласиться с тем приговором, давно заслуженно обласканный по жизни и с недавних пор «народный» по документам. Вахтанговский премьер, виктюковский талисман, звезда в петлице любого уважающего себя «модного фильма» и почтенный VIP, чье присутствие удостоверяет достойный ранг тусовки. Обладатель отборной коллекции наград и актерской ставки со внушительной цифрой, которую он сам не назовет, но о количестве нулей вы можете справиться у его агента. Для ответа на вопрос «кто таков?» информации к размышлению предостаточно. Да и размышлять не о чем. Десять букв, первая «м». Простенькая задачка, ясное дело — Маковецкий.
В преддверии опять же экзамена, только уже в «Щуке» на третьем курсе, припертый к стенке необходимостью выбрать, наконец, отрывок, он, вернувшись к себе в общагу, схватил с полки первую попавшуюся книжку и раскрыл наугад. Оказалось — «Преступление и наказание», монолог Мармеладова. Тот самый, про оскорбительность нищеты, про жажду скорби и слез, утоляемую в питейном: «Понимаете ли, понимаете ли вы, милостивый государь, что значит, когда уже некуда больше идти? Нет! Этого вы еще не понимаете…» Читал с чувством, со слезой даже, потом имел с Мармеладовым успех в Питере на чтецком конкурсе к юбилею Ильича, хотя и признается, упреждая мой вопрос: «Что говорить, ни фига я не понимал тогда про безнадежность и нищету». И после небольшой паузы скромно добавляет: «Да и сейчас, наверное, понимания маловато…» Еще бы, если не так давно он сделал для себя важное открытие: — Засветившись несколько раз в шикарном костюме от Дольче и Габбана, я появился как-то в обыкновенном пиджачке, и тут же услышал: «О, какой роскошный пиджак!» И тогда я понял: все, имидж создан — теперь я сам вправе диктовать, что именно мне носить. Нацепи я любую дерюжку — это будет восприниматься как маленький звездный каприз.
Пускай он, удачливый до безобразия, воспримет это, как маленький журналистский каприз, но интересно знать: — Скажи, пожалуйста, тебя никогда не посещает радужная мысль, что в один прекрасный день все это может раз — и кончиться?
Отвечает он не сразу. Думает. — Такая мысль, наверное, всех посещает. Но ведь это не должно закончиться в одностороннем порядке, да? Если актер не забронзовел, если он живой — не может интерес к нему иссякнуть вот так вдруг.
— Я-то думаю, что может. Да ведь и ты не решишься признаться себе, что мертвый. Актер не признается в этом никогда. — Нет, сам себе признается, скажет. Но от других будет прятать, конечно.
— Предположим, замолчал твой телефон. День молчит, другой молчит. Месяц молчит. И что? — Если месяц или два помолчит — не испугаюсь. А если дольше… Не знаю. Актерство такая сильная штука, оно захватывает, оно тебя полностью забирает, ты рабом становишься. Один раз ступил на сцену — и все, попался, уже не уйти.
— Вот есть один известный когда-то артист, теперь в театре пальто подает. Можешь себя в этой роли представить — подающего? — Нет. Я бы не пошел подавать пальто. Тем более в театре. Первое, что на ум приходит: бизнес. Но здесь нужен особый склад ума, особый нюх: что-то лежит на поверхности, легко протянуть руку и взять, а никто до тебя не додумался. Не знаю, насколько это мое. Да ладно, что мы будем зря фантазировать.
Короче, отмахнулся. Из суеверия, что ли? Нет, говорит, что не суеверен. Да и странно было бы: родился тринадцатого числа, через тринадцать лет после войны, и дом в киевской Дарнице, где детство провел, натурально значился под номером тринадцать по Харьковскому шоссе. И еще тринадцатым был его набор в школе, где он умудрился выскользнуть из жарких объятий пионерской организации. — Я пионером не был никогда. Я был барабанщиком без красного галстука и с одной палочкой.
— Почему с одной? — Потому что правой у меня получалось здорово, а левой — ну никак.
Помимо барабанов, он в школе последовательно и неизменно серьезно увлекался фигурным катанием, хоровым пением, легкой атлетикой, народными танцами и водным поло.
— Знаешь, какая это жесткая игра? Толкают, бьют, притапливают — главное, чтоб судья не видел. Как только он к тебе повернется, нужно сразу поднять обе руки вверх: мол, я в порядке, мои ручки — вот они! А под водой все что угодно может быть. С меня однажды плавки содрали. Я не знал, что обязательно нужен очень жесткий шнурок, у меня были на обыкновенной резиночке, так защитник за мои плавки р-раз! — и они на щиколотках.
— Ты нападающего играл? — Да. А что, не похоже? Меня даже в сборную Украины хотели взять, но я послушался маму, она сказала: «Ты подывись на себя, стал бледный совсем…» А я с тренировки всегда приходил светящийся от воды, с красными от хлорки глазами. Мама сказала — и я в секунду бросил, переключился на театр.
К театру он подключен до сих пор, мама не возражает. Живет она все там же, в доме тринадцать по Харьковскому шоссе, в Киеве, про который Маковецкий неизменно говорит «мой родной». Без малого четверть века в Москве, но москвичом себя категорически не считает: — Очень скучаю по Киеву, по его темпераменту. Москва — холодная.
— При ее-то бешеном ритме? — Он не согревает, этот ритм, он раздраивает. Чумной, сумасшедший город. А приезжаю в Киев — там мой любимый Крещатик, Дарница моя, Андреевский спуск с церковью…
Есть у него старенькая фотография, из которой он все никак не соберется изготовить большой портрет. Молодой человек, косолапо рассекающий в клешах по любимому Крещатику: «розочка» на голове, длинные волосы на обе стороны расчесаны, рубашка с воротником «собачьи уши». Про себя тогдашнего говорит: «Я был р-р-романтик. ..» Таким и приехал покорять столицу. «С комплексом провинциала за пазухой?» — спрашиваю я, а он чуть не всерьез обижается: — Я? С комплексом провинциала? О чем ты говоришь, приехал чистокровный Растиньяк. Да если бы у меня был этот комплекс, я не поступал бы сразу во все театральные институты, а к Олегу Табакову в ГИТИС — так дважды.
Дважды потому, что после того, как Райкин дал ему отлуп, он подошел к секретарю приемной комиссии и вежливо, но настойчиво поинтересовался: «Мне там что-то странное сказали, я не понял. Что, не прошел?» — «Да, не прошел». — «А кто этот человек?» — «Райкин». — «Причем здесь Райкин, я ведь к Табакову поступаю! Ты сделай так, чтобы меня сам Табаков и прослушал». И тот сделал, и Табаков прослушал — правда, уже не симоновского «Сына», а булгаковского Лариосика — и оценил: «Сразу на третий тур». А потом не взял: ребят талантливых поступало много, а Маковецкому со дня на день светила армия. Ватерполист-здоровяк, приписка к десантным войскам.
— Так ты в армии служил? — Не-а. У меня в военном билете значится: «негодные, необученные». Уж как меня наш военком хотел забрать, а я ему сказал: «Нет, не пойду!»
— На что закосил? — Только голова. Это рецепт нашим детям, потому что я не хочу, чтобы они служили в такой армии, где постоянное унижение и чувство голода, где нет элементарного мыла и полотенца, где солдатики вынуждены собой торговать на панели. Поэтому — только голова: проверить невозможно. Если голова болит — значит, болит. Любой невропатолог вам скажет, что обязан в это верить. Нужно знать все симптомы. Ноги вместе, руки вытянуть вперед — здесь должна быть легкая неустойчивость. Пусть вас качнет в сторону, но чуть-чуть. Если попросят с закрытыми глазами дотронуться указательным пальцем до кончика носа, нужно промахнуться. Но немножко, а не просто пальцем в щеку ткнуть — так вас сразу раскусят. А главное — дикие распирающие боли по утрам. Когда меня положили в больницу, труднее всего было просыпаться утром до обхода, чтобы бессонницу изобразить и чтобы глаз был воспаленный. Да, вечером — обязательно взять у нянечки таблетку от головной боли. Вот вам полный курс молодого бойца. Вернее, допризывника.
— Для этого нужно еще и актерскими способностями обладать. — Ну, по такому случаю можно постараться. Пусть мама с папой экзамен примут.
Мамам и папам артист Маковецкий известен больше, чем их детям из поколения next. И это обстоятельство, кажется, его несколько уязвляет. Скажем, рассуждает он о собственной популярности:
— Приезжаешь в Таллинн — тебя узнают, приезжаешь в Ригу — тебе улыбаются, прилетаешь в Тель-Авив — и там с тобой как с родным. В Выборге меня даже на рынке старушки признали — очень приятно было. Рассказал об этом в интервью телевизионщикам, а в ответ услышал скептическое: «Ну-ну, рыночная популярность…» Я так расстроился, что даже, дурак, не нашелся ответить: так это же замечательно, что на рынке! Значит, не только домкиношной публике Маковецкий известен, но и обычным людям.
И тут же добавляет: — Правда, я все равно не обольщаюсь на свой счет: наши дети любят и знают не Маковецкого, а Шварценеггера. Ну, еще Ди Каприо — девочки лет тринадцати.
— Ревнуешь, что ли? — Да не ревную я их. Бог с ними, пусть любят кого хотят. Но к этому поколению у меня отношение непростое. Порой страшновато становится. Многие тинейджеры ведь бессердечные, готовы на все. И не дай бог, если еще в какой-то секте состоят, потому что лишены страха. То есть я рад, что наши дети живут без страха, но когда бесстрашием обладают те, для кого моральный закон не писан…
Я уже, было, приготовился к тираде о развращающем западном влиянии, но выяснилось, что напрасно. Тамошняя молодежь недавно ввергла Маковецкого в настоящий шок. Дело было в Сохо, в Лондоне, где «руссо туристо-артисто» зазевался, загляделся и толкнул плечом молодого панка. Они стояли рядом — веселая компания, хмельная, обкуренная. — Ну, думаю, сейчас он меня как толкнет в ответ… А он, ты только представь, автоматически извинился. Я его толкнул, а он извинился — это воспитание. Попробовал бы я здесь кого-нибудь случайно задеть — получил бы по полной программе: «Ты че, папаша, в натуре?»
— Разменяв пятый десяток, уже готов к тому, что окликнут «папашей»? — Ты что, какой пятый десяток? Тридцать два, не больше.
— На тридцать два себя ощущаешь? — Ощущаю себя вообще на двадцать пять, а выгляжу на тридцать два. Зачем же кричать про сорок лет.
Увы, светская хроника год назад не оставила его круглую дату без внимания. Хотя он и не отмечал ее, решил прожить этот день тихо: — Я слышал, что сорокалетие нельзя отмечать. Одна знакомая отпраздновала шумно, а потом у нее крупные неприятности произошли.
— Значит, ты все же суеверный. — Да не суеверный я, а внушаемый. Любой мужчина очень сильно внушаем. Это мужская черта. И еще мнительность. Не дай бог, если в боку кольнет…
Хорошо, пусть не суеверный, а внушаемый. Пусть не сорок с хвостиком, а двадцать пять — если так себя ощущает. Все равно двадцатипятилетнему Маковецкому с нынешними семнадцатилетними общего языка не найти. Он с этим соглашается и в подтверждение рассказывает байку о Романе Виктюке. Есть у Виктюка такая фенечка: когда актер или актриса впадает в излишний пафос, он может осадить: «Что ты, как Олег Кошевой на допросе?» или «Ну, ты прямо Ульяна Громова, которая идет взрывать штаб!» Недавно Виктюк набирал новый курс, брякнул по привычке что-то подобное и вдруг понял, что они не знают, ни кто такой Олег Кошевой, ни кто такая Ульяна Громова.
— Нет, ты представляешь, не зна-ют. Ни про Ленина, ни про Брежнева.
— У тебя, небось, эти имена от зубов отскакивали — хоть ночью разбуди? — Я очень хорошо сдавал экзамены по истории КПСС.
— И при этом знал что к чему? — Я всегда все знал наизусть, у меня память отличная.
— Да я не про экзамены, а про жизнь. — Если я скажу сейчас, что все-де понимал, это будет ложь. Нет, я в свое время даже читал «Архипелаг ГУЛАГ» в распечатке, то есть кое-что соображал, но как бы не зацикливался на этом. Жил как живется: занимался спортом, театром, романы крутил. В студенческие годы всем был доволен, потому что прекрасно обходился стипендией, которую получал, да еще мама деньжат подбрасывала. Короче, хватало на то, чтобы прорваться с боем в ресторан ВТО, вкусно поесть, выкушать бутылочку водки и еще домой на такси вернуться. Так что все меня устраивало.
Закурил он поздно — когда заканчивал школу, стал зарабатывать деньги и смог покупать себе сигареты. И выпивать начал не рано — в самом конце десятого класса. И пристрастия имел, по собственным словам, старомодные: — Я был, что называется, ни уха ни рыла в западной музыке, в жизни не увлекался «битлами», потому что рядом со мной не оказалось друга, который обладал бы магнитофоном и перегонял бы эти записи.
— Чем же ты свой слух услаждал? — А теми пластинками, которые у нас дома были. «Крепче за баранку держись, шофер…», «Только черному коту и не везет…», «Рула тэ, рула…» Еще я воспитан на военных песнях и фильмы о войне равнодушно не могу смотреть — у меня такое чувство, будто сам воевал и погиб.
Наверное, с этим чувством он и читал тогда на экзамене симоновского «Сына». А Райкин не оценил. Правда, когда все это было… Прошли те времена, быльем поросли. Сегодня куда ни кинь — всюду он. Что называется, у всех на устах. Кстати, это верный способ вывести Маковецкого из себя — заметить между делом, что в последнее время его стало как-то «много». Он тут же возмущенно парирует, что его, напротив, совсем-совсем «мало»: в репертуаре родного Вахтанговского лишь несколько ролей, у Виктюка почти не занят, да и в кино не так чтобы густо. Это-де только кажется, что «много», и всему виной клип «Зимний сон», который Юрий Грымов сработал для юной Алсу: там Маковецкий изображает как бы Гумберта Гумберта, вздумавшего на даче у как бы Шарлотты, то бишь Елены Яковлевой, приударить за как бы Лолитой, той самой Алсу. Грымов снял клип за пару дней, после чего «Зимний сон» стали с пугающей частотой крутить разные телеканалы и добились того, что широкие народные массы начали, наконец, узнавать известного артиста на московских улицах. Маковецкий остался очень доволен профессионализмом Грымова, а Грымов — актерским мастерством Маковецкого. И даже попросил поделиться секретами оного со студентами своей Школы рекламы. Лекции маэстро, по его собственному свидетельству, имели небывалый успех: на этот год запланирован небольшой спецкурс. Только что Кама Гинкас выпустил в ТЮЗе «Черного монаха» с Маковецким в главной роли, вот-вот разразится «Русский бунт», где он - Швабрин.
— Если бы тебе нужно было представить Сергея Маковецкого публике, которая о нем ничего не знает, что бы сказал? — Самый непредсказуемый, неожиданный, талантливый актер — к вашим услугам. Встречайте. А дальше он сам о себе набрешет.
Один из самых пластичных и многогранных актеров современности, который может сыграть практически любую роль. Его излюбленный образ — нервный, рефлексирующий и в то же время утонченно элегантный. Сергей Маковецкий на сцене и в жизни обладает изысканным вкусом, который проявляется и в выборе часов.
— Cepгей, вы как-то упомянули, что носите часы даже во время спектакля. Скажите, а зачем вам часы на сцене? — А почему бы и нет? Я надеваю часы в тех спектаклях, где это возможно. Иногда это даже получается довольно забавно Например, в спектакле «Отелло» в театре Вахтангова мой персонаж Яго носит часы Othello от Raymond Weil.
— Как Яго? Вам не кажется, что это анахронизм? Но времена Отелло не было наручных часов. — Вы знаете, наш спектакль преследует совсем другие цели — да, мы играем Шекспира, но мы играем его сегодня и сейчас На нас вполне современные костюмы, и сам Отелло в нашем спектакле совсем не черен. И поэтому я не вижу препятствий тому, чтобы мой персонаж носил часы.
— А выбор модели Othello для этого спектакля был умышленным? — О нет Можно назвать это удачным совпадением Просто Othello — это действительно мои любимые часы, которые я ношу постоянно. Вообще я не очень понимаю сути ваших вопросов — если я играю современного человека и действие происходит в наши дни, то почему мой персонаж должен обходиться без часов?
— То есть какой-то функциональной нагрузки они не несут? — Нет, конечно. Но иногда именно с часами получается маленький гэг. Например, в спектакле «Амфитрион» по Мольеру. Мой герой говорит своему слуге «...Я сошел с ума, что слушаю час битый, как мой слуга городит бред» — и в этот момент мы с моим партнером одновременно смотрим на часы, мол, да, действительно, час прошел Но есть и спектакли, где я часы не надеваю — они там просто не нужны.
— По вашему собственному признанию вы человек достаточно ленивый. И при этом, при вашей колоссальной занятости вы столько успеваете и являетесь одним из самых востребованных актеров. Как вы можете объяснить этот парадокс? — Вы знаете, насчет моей лености — это было несколько преувеличенное, если не сказать, кокетство. Я ленюсь только в свободное время. Это главная проблема всех трудоголиков — неумение отдыхать, то есть распоряжаться свободным временем. Например, перед отпуском я начинаю планировать кучу дел, которые не успевал сделать раньше, но когда наступает долгожданное свободное время, я совершенно теряюсь. Лежу на диване и с нетерпением жду начала работы. В принципе, мы все ленивые — что мы хотим сделать именно для себя, мы обычно не делаем. Так и живем: что хотел, того не сделал, а к чему не стремился, то получается само собой.
— А вы помните свои першие самостоятельные часы? — Да, первые часы, которые я сам выбрал для себя, — это Tissot. Я их купил в Швейцарии, на фестивале в Локарно. Знаете, раньше у меня совсем не было «романа» с часами. Во-первых, мне просто не нравилось, что у меня что-то болтается на руке, а во-вторых, стоило мне надеть какие-то новые часы на руку, как они моментально ломались. От подаренного мне Rolex на следующий же день отвалилась секундная стрелка. Потом у меня были Orient — и они тоже прослужили недолго. Я тогда решил, что мне с часами просто не везет. Наверное, мой биоритм был настолько быстр, что даже секундная стрелка не успевала (Смеется). И возможно, что с годами я как-то сам внутренне изменился, сбавил темп. И эти Tissot, которые я выбрал сам для себя уже больше 10 лет назад, ходили очень точно и надежно. Пока их, к сожалению, не украли.
— А для вас имеет значение, кварцевые или механические у вас часы? — Наверное, нет. То есть я понимаю, что механические часы — это удивительная вещь, тончайшая работа. К тому же в отличие от кварца они, я бы сказал, обладают «сердцем», то есть могут работать сами по себе, а не от внешнего источника. И мне безумно приятно держать такие механизмы в руках и их рассматривать. Но для того, чтобы носить постоянно, я все-таки в первую очередь обращаю внимание на дизайн. Опять же мой любимый Othello мне нравится именно своим оригинальным дизайном — эти две полоски на циферблате выглядят необычайно стильно. Мне нравится, что они простые и одновременно красивые. И хотя они кварцевые, они меня ни разу не подвели. А в часах главное — это уверенность в том, что они тебя не подведут.
— Известно что вы носите одежду Dolce & Gabana. А при выборе часов — насколько для вас вообще важен бренд, имя, марка? — На самом деле, не очень. Но я люблю хорошие вещи, они вызывают у меня эстетическое наслаждение. Например, заграницей мне нравится посещать бутики и смотреть на последние коллекции, смотреть, что предлагают крупные мастера этого жанра. Я убежден в том, что брэнд — это качество, это стиль. Хорошие вещи не могут стоить дешево. Но дело не в том. что надо одеваться только во все дорогое и эксклюзивное. Я, скажем, не отношусь к тем людям, которые считают, что на руке должны быть обязательно Patek Philippe или Cartier. У меня, например, есть модель Cartier Pasha, но я ее не ношу. Они для меня слишком золотые. Но если вы помните фильм «Сочинение ко дню Победы», я именно в них играл там взяточника. Есть у меня и Longines, но я их тоже надеваю редко. Я не знаю, насколько можно сравнивать часы с костюмом, потому что часы все-таки — это сложный механизм, и то, что у них внутри, зачастую важнее, чем то, что снаружи. Но я заметил, кстати, что наиболее сложные и качественные часы имеют как раз довольно строгий и чистый дизайн без лишних украшений и блеска Это известное правило чем проще, тем дороже.
— Pаз уж вы упомянули свою работу в кино, то давайте поговорим о вашем опыте участям в костюмочных постановках. Скажите, от чего зависит достоверность исторического фильма? — Да, вы правы, историческое время играть очень сложно. Особенно, если действие происходит где-то на Западе или в светском обществе. К сожалению, мы не умеем хорошо играть ни иностранцев, ни аристократов. Но иногда что-то удается поймать: походку, жесты, интонации. А правдивость зависит от деталей. Когда Глеб Анатольевич Панфилов меня пригласил в фильм «Мать», где я играл жандарма, офицера Рылеева, я помню, мне дали дорожный несессер того времени с полным набором письменных принадлежностей. И когда я его открыл и стал все это перебирать, именно тогда я почувствовал свой персонаж жестокий, но в то же время ценящий красоту вещей. А вы знаете, что дореволюционная одежда скроена так, что заставляет человека выпрямлять спину? Я люблю настоящие, подробные детали. Наверное, это и называется чувством времени Хороший исторический фильм получается, когда люди не жалеют денег и времени и создают атмосферу из мельчайших достоверных деталей. А дальше уже все зависит только от твоего мастерства.
— Как актер вы проживаете несколько жизней — вместе со своими персонажами. Поэтому у вас, наверное, должно быть особое ощущение времени. Скажите. что для Вас означает это понятие — время? — Это очень сложный вопрос. С одной стороны, я чувствую, как и всякий человек, что время бежит невероятно быстро, как будто его кто-то подталкивает. Я думаю, что не только у меня возникает ощущение, что время убыстрило свой ход. кажется, будто что-то было только вчера, а на самом деле уже прошли недели. А что же касается моей профессии — то она как раз позволяет мне время растянуть. Во время спектакля не только я, но и мои зрители погружаются в иную реальность, внутри нас самих что-то меняется. Но я бы не сказал, что это относится только к актерству — любое творчество вырывает человека из привычного хода жизни. Когда он создает какое-то произведение, то не замечает, что происходит вокруг. Ты не обращаешь внимания на современность, на новости, на политические события — ты занимаешься Чеховым. И это время — твое, особенное. Когда человеку хорошо, он времени не замечает Творчество позволяет ощущать бесконечность времени. Жизнь заставляет нас ощущать его быстротечность, а творчество время останавливает.
— А есть какая-то историческая эпоха. которая вам наиболее близка? — Нет. Я раньше фантазировал на эту тему, но сейчас перестал. Наверное, мне приятно было бы просто посмотреть, как все было в то время на самом деле: до революции например. Но это просто рассуждения. Думаю, что это время, в котором мы сейчас живем, с его сумасшедшим темпом, оно и есть самое интересное. Потому что мы именно в нем живем.
Голландец долго вынашивал идею фильма, в котором он покажет умение русского человека жить одним днем. Наш разговор с Маковецким происходит на съемочной площадке в Амстердаме. Ночь. Дождь. Мы сидим в кинотеатре «Калипсо», где и проходят съемки. Стены ободраны, на полу валяются старые афиши, кинотеатр доживает последние дни, а это как раз то, что нужно режиссеру по сценарию.
— Каждый актер на определенном этапе своей жизни, наверное, спрашивает себя: а что дальше… сыграть? Не хочется повторяться, да и время поджимает: не все впереди. — Совсем не праздный для меня вопрос вы задали. Что делать? Чем себя, в первую очередь себя, удивлять? Искусство эгоцентрично. Все начинается с желания актера или режиссера что-то сделать. Много хороших пьес. А хочется в них сыграть? Пожимаешь плечами. Все зависит от того, какой режиссер, что нового ты сможешь для себя открыть. Обожаю литовского режиссера Римаса Туминаса. Он в Театре Вахтангова поставил «Ревизора». Он нас, актеров, так повернул на эти давно всем знакомые персонажи, такая грусть появилась — и герои по-новому раскрылись. Какие болевые точки затронуть в себе, чтобы было интересно играть, — этот вопрос постоянно сидит в голове.
— Думали обо всем этом, когда соглашались на роль Душки, или Стеллинг такой режиссер, которому не отказывают? — Да, Стеллинг действительно замечательный режиссер, которому не отказывают. Но я согласился на Душку, потому что не до конца его понимаю, и это очень интересно. Знание, как ни странно, останавливает тебя. Для меня дважды два четыре — ничего не значит. Интереснее только тот случай, когда больше трех, например. Я понимаю, о чем говорит Йос: Душка — это и смерть. А я у него спросил: может, освобождение от чего-то или вторая половина? У Стеллинга другая, нежели у наших режиссеров, с которыми мне приходилось работать, манера объяснять. Но мне кажется, я Йоса понимаю, понимаю, как он чувствует.
Фильм под названием «Душка» будет закончен к следующему Венецианскому кинофестивалю. Главное в фильме, по словам режиссера, — отношения между Восточной и Западной Европой, между европейцем Бобом и русским по имени Душка. Боб все время живет завтрашним днем, не в состоянии вырваться из системы материальных ценностей. Душка живет здесь и сейчас, не задумываясь, что будет завтра. Стеллинг говорит, что «завтра не существует», и восхищается умением русского Душки жить одним днем. «Может, потому, что я сам так не умею».
«Состояние души всегда современно»
— Вы нашли для себя персонажа дня нынешнего, не героя, а именно типаж? — Время так бежит вперед и так опережает любую фантазию режиссера и актера, что трудно уловить сиюминутный типаж. Состояние человеческой души — самое главное и всегда современно. В «12 разгневанных мужчинах» у Никиты Михалкова я играл 12-го заседателя. Человека, который первым спросил: а может быть, он не виновен? Он так же, как и другие, предлагал доказательства вины, но ни капли этому не радовался. Вот она — уникальная способность человеческой души. Ни капли превосходства над другим себе подобным. Еще пример. В конце декабря закончились съемки фильма Сергея Ашкенази под рабочим названием «Натурщица», я там играю отца-художника. У него двое сыновей. Старшего он не видел 20 лет, младший погибает, потому что между отцом и его невестой при рисовании ее портрета возникло чувство. С одной стороны, чувство вины отца перед сыном, с другой — любовь. Ну как можно обвинять за любовь? Если эти персонажи тронут зрителей за живое, заставят их что-то почувствовать, о чем-то подумать — значит, они и есть сегодняшние типажи, современные люди. Типажность, она в этом, а не, скажем, в профессии человека.
— Вы согласны с утверждением, что самые сильные трагические роли играют комические по природе актеры? — Конечно. Умею ли я играть трагические роли, используя свою комическую природу? Зрителю виднее. Например, играя Мальволио, я знаю, как превратить комический момент в то состояние, когда у людей в зале мурашки побегут по коже. Из моих трагикомических ролей ценю отца в уже упомянутом фильме Сергея Ашкенази. Смех сквозь слезы или сдерживаемые слезы — это сильнее всего.
— Хороший актер любит и умеет импровизировать. Тот же Стеллинг, приглашая вас на роль, опасался лишь одного — что при вашей способности и любви к импровизации вас будет слишком много. Но, оказывается, вы удивительно умеете себя сдерживать. — Нормальный человек хочет вырваться за рамки, он ненавидит флажки. А в искусстве наоборот: чем жестче рамки, тем больше свободы. Без рамок в искусстве начинается анархия. Мы все заигрываемся, все пользуемся штампами. У кого-то их два, у кого-то — сорок два. В жестко заданных рамках мне, например, легче выйти на что-то новое.
— Новые технологии в кино — они мешают вам или вы их не замечаете? Ведь уже и улыбочку можно подкорректировать с помощью компьютерных программ. — Улыбочку-то можно подкорректировать, морщинки можно убрать? А взгляд, а выражение, а интонация? Я думаю, до этого компьютер никогда не дорастет. Душа — божеский дар, и ни одна машина не способна на те вибрации, на которые способна человеческая душа.
— Любовные отношения — та же игра. Часто мужчина и женщина, долго живущие вместе, говорят: мы с ним одно целое, мы стали одним человеком. Вы со своей женой 25 лет вместе. Как не потерять себя в отношениях с любимым человеком? — Да, мы так долго вместе, что уже чувствуем друг друга каким-то космическим образом. Но мне кажется, я не потерял себя, так же, как и она себя не потеряла. Нам по-прежнему интересно разговаривать. Моя жена, как никто, наверное, знает все мои сильные стороны, знает, какой я артист. Но она никогда не врывается в мой мир без стука. Она, будучи умной женщиной, ждет, когда я сам открою двери и скажу: «Ты представляешь, что я сегодня придумал!» Женщина по своей природе готова раствориться в мужчине. Если мужчина растворится в женщине — он перестанет быть ей интересен. Мужчина любит, принимает, и тем не менее есть зона, особенно в творчестве, куда он никого не пускает. Однако умный близкий человек и не будет туда проситься. Ты сам откроешь дверь, когда будешь к этому готов. Если понимать это, тогда можно жить долго и не надоесть друг другу. Впрочем, единого для всех рецепта нет.
«Хотелось бы сыграть с Джереми Айронсом»
— На Западе образ русского мужчины — это богатырь, гангстер, пьяница. В общем, кто угодно, только не эстет. Но есть мужчины в наших селениях, и вы - один из них, из эстетов. Что для вас красивая вещь, будь то костюм или китайская ваза? — Стильная красивая вещь — это удобство. Хорошая вещь не может быть дешевой. Хорошая вещь — это вложенный в нее труд, как правило, ручной. За две копейки, как у Чаплина, не получится. Да, я люблю дорогие красивые вещи. Есть закон: богатому хочется отдать, а у бедного забрать. Обратите внимание, с каким удовольствием мы делаем подарки богатому человеку, мы потратим последнее, чтобы чем-то его удивить. Поэтому, наверное, актеры увеличивают себе гонорары. Пыль в глаза — это безобидная игра. Считаю, что у мужчины должны быть шикарные ботинки, шикарные часы, белые сорочки и хороший костюм. Я не барахольщик. Просто мне нравится комфорт и стиль. Даже в те далекие советские времена, когда мы ездили на гастроли, платили нам, догадываетесь, немного, и тогда я покупал одежду в дорогих магазинах. Мне говорили: да за 10 рублей можно было 4 такие майки купить, а я покупал одну за 10. Со временем дорогая вещь не линяет, не рвется, не тускнеет ее цвет. Я просто люблю ходить по дорогим дизайнерским магазинам и смотреть, что предлагают модельеры, какие сочетания, какие фантазии — это же интересно.
— Вы упомянули Чаплина. Вы никогда не хотели его сыграть? — Не предложили, а хотелось бы. Из этой же серии мечтаний — хотелось бы встретиться и сыграть с Джереми Айронсом. Нас иногда сравнивают. Я встретил его лишь однажды в Литве. Это было в прошлом году, когда я работал у Римаса Туминаса в «Ревизоре». А Джереми Айронс снимался там в кино. И мы случайно с ним встретились возле гостиницы, где оба жили. Я к нему подошел и на своем плохом английском сказал, что я тоже актер и мы с ним сыграли одни и те же роли. Действительно, странное совпадение. Я у Виктюка играл Галимара в «М. Баттерфляй», а он сыграл его же в фильме Дэвида Кроненберга. Я репетировал Гумберта в спектакле Виктюка «Лолита», в результате сыграл Куилти, а он сыграл Гумберта в фильме. Была даже идея сыграть вдвоем, и вокруг меня были люди, которые загорелись этой идеей и стали искать пьесу и продюсеров, но пока безрезультатно. Думаю, случайно это или нет, что два разных человека из разных стран играли одни и те же роли и постарались их правильно почувствовать?
В начале декабря уже в шестой раз пройдет торжественная церемония вручения наград «Звезда Театрала», учрежденных журналом «Театрал» и газетой «Новые Известия». В этом году общественный совет премии наградил Юрия ЯКОВЛЕВА званием «Легенда сцены» (чествование состоится 2 декабря в Театре Вахтангова). В интервью артист рассказал нам о том, как ему удалось прослужить так много лет в одном театре, как Пырьев утвердил его на роль князя Мышкина и почему кино для него все-таки на втором месте после театра.
– Юрий Васильевич, как вам это удалось – прослужить в одном театре более 60 лет? – Так сложилось. Но у меня в этом театре бывали всякие периоды. Сначала – сплошная занятость, но был и спад – целых четыре года, когда я ничего не играл и ничего не репетировал. А потом – новый взлет.
– Я помню блистательные ваши спектакли 60-х годов: «Насмешливое мое счастье», «Конармия», «На всякого мудреца довольно простоты»… – Да, тогда я был занят, что называется, на полную катушку. Но в начале 1980-х для меня наступили и не совсем удачные времена, связанные с разными театральными обстоятельствами. Но я тогда никуда не исчез, как думали многие, доигрывал свои старые спектакли, потому что ничего нового не было. Тогда же встал вопрос – надо ли держать меня в театре? И тут с разных сторон посыпались предложения. Олег Ефремов позвонил: «Слушай, старик, переходи к нам! Весь репертуар чеховский – твой». Михаил Иванович Царев пригласил на беседу: «На выбор три спектакля – вводитесь. Что нового потом будете репетировать – посмотрим». Я им сказал: нет, не могу, ничего не могу с собой поделать. Остаюсь здесь. Так что продержался.
– Переждали, выдержали паузу? – И ничего! Во-первых, я оптимист, а во-вторых, интуиция меня никогда не подводит.
– Так вам интуиция подсказала в молодости, что в актеры надо идти? – А вот это не сразу пришло. Сначала я хотел быть архитектором. Я же москвич коренной. С давних пор полюбил смертельной любовью раз и навсегда Москву и до сих пор считаю, что лучше города нет. Но его, к превеликому сожалению, в последние годы максимально, насколько было возможно, испортили, буквально изувечили. А ведь даже во время войны ухитрились сохранить его, с ним тогда ничего не случилось. Осталась старая Москва, моя любимая. Юношей я бродил пешком, изучил весь город. И только когда появился у меня первый автомобиль, узнал, насколько Москва эклектична и насколько она в этом прекрасна. Когда я приехал к своим питерским тетушкам и впервые пешком исходил весь Питер, сразу же пришел к выводу, что это не мой город. Москва – теплая, душевная, а Питер – холодный и очень негостеприимный. Люди, которые туда приезжают, впитывают какую-то нелюбовь к Москве, нелюбовь к приезжим. А Москва – совершенно открытый город, прямо сумасшедший дом.
– Но такой родной сумасшедший дом? – Роднее нет. Я здесь в молодости по примеру старшего двоюродного брата собирался поступить на факультет международных отношений университета. Уже накупил учебников по дипломатии, языком стал заниматься. Но вдруг (до сих пор не знаю, откуда) появилась тяга к лицедейству. Мне все время хотелось кого-то изображать. Причем сам с собой изображал. А потом эта подспудность сдуру толкнула меня во ВГИК. И меня туда не взяли, я сдал все экзамены, но мне сказали, что я некиногеничен. А уже не было приема ни в один театральный вуз, осталась только «Щука». Я рванул туда.
– Что было на экзаменах? – Комиссия экзаменационная – весь синклит, сидят все первачи – во главе с Захавой. Синельникова, Толчанов – потрясающие артисты вахтанговской сцены. И Мансурова среди них – Цилюша, как ее называли. Она спокойно сидеть не могла ни секунды – бесконечно ходила, жестикулировала, поправляла судорожно волосы, ну, сумасшедшая совершенно. Поиздевалась надо мной. Читал я, надо сказать, отвратительно, как потом сказала Цилюша, «как безграмотный». Душа ушла в пятки – позорище было. И я еще гордо заявил комиссии: «А зато моего отца сам Станиславский принял во вспомогательный состав». У отца был певческий голос – очень красивый баритон, он же в консерватории проучился два года. И все это я выложил перед комиссией, как свои козыри. «О, как интересно! – говорит Цилюша. – Значит, если вашего папу принял Станиславский, мы теперь вас должны принять?» Вселенский позор был страшный. Потом я вышел и подслушивал под дверьми, как вся комиссия была против моего приема. И тут выступила Мансурова: «Господа! Неужели вы не понимаете, что его нельзя не принять? Посмотрите, какие у него глаза!»
– Вот, оказывается, как вас приняли – за красивые глаза? – Так и Пырьев меня взял на Мышкина тоже за красивые глаза!
– А в театре вы поначалу не очень блистали? – Нет, я котировался как комический характерный актер, меня и взяли в Вахтанговский на это амплуа. Никакой я был не герой.
– А как же Пырьев вас увидел? – Очень просто. Шли пробы на «Сорок первый», я показался, утвердили, как известно, Стриженова. Но Пырьев меня запомнил. И когда занялся сценарием «Идиота», который 10 лет пролежал у него в ящике стола, попросил пригласить «того артиста, с такими глазами». Я приехал. Беседа была недлинная. Иван Александрович решил: «Я нашел Мышкина, больше пробовать никого не буду, мне все ясно». Пробы должны были утверждать на худсовете. И он тогда представил не фото, не кинопробы – всю эту дешевку, а показал целые сцены, отрепетированные по-театральному, по-настоящему – с партнерами, в костюмах и гриме. И крупные, и средние планы. Это было впервые на «Мосфильме» – никто этого прежде не делал.
– Сколько же длились съемки? – Полтора года. Из театра я не уходил, играл свой репертуар. И это была прекрасная школа. Я в результате понял, что это две разные профессии – кино и театр, не имеющие ничего общего.
– А где ярче проявляется личность? – В театре должна быть личность, а в кино можно и не быть личностью: все за тебя сделают режиссер и его команда. Так для меня кино и осталось второстепенным, а главным, конечно, театр.
– Кстати, кажется, были разговоры, будто бы Яковлев не выдержал накала страстей в «Идиоте» – так вошел в образ, что двинулся умом? – Смешно, но слухи были как данность: он свихнулся. Мне рассказывали, а у меня, кроме смеха, ничего это не вызывало. Но, знаете, Пырьев на съемках так ко мне бережно относился, словно я был действительно нездоров – он на меня боялся дышать. Он же крикун был абсолютно сумасшедший в общении. Если ненавидит – сгноит человека, что и было неоднократно, а если уж он полюбил артиста, то всё. Но Мышкин – это «особстатья». Мы с ним обсуждали все, что он знает, и все, что я читал. Мышкин же для Достоевского был в некоторой степени идеалом. И Иван Александрович тоже взял это себе на вооружение – и для него Мышкин должен быть идеалом. И в человеческом смысле – актер, играющий Мышкина, должен быть таким же. В данном случае это относилось ко мне. Он орал на всех, даже позволил себе несколько раз наорать на Юлю Борисову – делал ей замечания в довольно резкой форме. Но, как только касалось меня, моментально: «Юрочка-Юрочка, пожалуйста, сделай то-то». Я, к моему счастью, никогда не пользовался этим. Но оценил как факт.
– Все-таки вышли вы из Мышкина с душевными ранами, муками? – Нет, не было этого. Но надо мной все издевались, не жалея времени и сил. Буквально шагу нельзя было ступить, чтобы не спросили, почему нет второй серии? Я тогда очень много ездил по стране с концертами. Бомбил, что называется. И помню эти бесконечные записки из зала: «Почему нет второй серии «Идиота?»
– Первая встреча с Чеховым у вас произошла в Вахтанговском? – Александра Ремизова поставила чеховского «Платонова», который стоял в афише как «Пьеса без названия».
– Это то, что сделал потом Михалков, – «Неоконченная пьеса для механического пианино»? – Да-да. Я играл Трилецкого. Это была моя первая серьезная драматическая роль.
– Но самого Платонова играл Гриценко? – По-моему, Гриценко нельзя было играть героев, даже чеховских. А моя роль была и драматической и с чудным чеховским юмором. Я ее до сих пор не могу забыть.
– А «Насмешливое мое счастье» – спектакль, где вы играли самого Чехова? – Ремизова с таким энтузиазмом рассказывала мне об этой своей находке – пьесе Малюгина по письмам Чехова. Прочитал я эти письма и погиб! Работа была необыкновенной. Я тогда был чист.
– Что вы имеете в виду? – Я тогда был не женат – развелся с первой женой, а на второй еще не женился. И потому был чист. Снимал комнату напротив театра, в Староконюшенном переулке, в угловом доме. Пожилая дама – близкая родственница Владимира Даля, автора толкового словаря, предоставила мне комнату в своей двухкомнатной квартире. Там я и готовился к спектаклю. Столько всего прочитал! У меня до сих пор хорошая библиотека, в которой собрано все о Чехове. К сожалению, лень-матушка не позволила мне сделать книгу – я ведь собрал редкие материалы об Антоне Павловиче, хотел рассказать в книге под названием «Мой Чехов», что такое личность Чехова. Получилось бы пособие для актера, который когда-нибудь будет играть в чеховских пьесах или его самого.
Актёр Яковлев Юрий - Интервью в чешской редакции Московского радио СССР, к Международному дню театра ( вед.корресп. Юрий Яковлев март.1970г. из семейного архива)
Режиссер Эдуард Парри выделил Ольгу из сотен других актрис. На пробах он советовал девушке смотреть советские фильмы 80-х годов, чтобы проникнуться атмосферой того времени. И кажется, это ему удалось: даже придирчивым зрителям лента понравилась.
Зимой ходила в комбинашке
- Эдуард посоветовал пересмотреть "Приключения итальянцев в России", - рассказала нам Ольга. - Сказал, что хотел бы похожую героиню, разве что чуть более эмоциональную. "Шулер" - это большая работа режиссера. И мне кажется, заметно, с какой любовью она сделана. Вспоминаю, как режиссер на съемках подолгу разговаривал с каждым артистом - даже с теми, кто играл совсем небольшие роли. Объяснял, как лучше передать характер в той или иной сцене. Это большая редкость. Потому что чаще всего съемки - это конвейер: режиссер подгоняет, артистам приходится самим судорожно выбирать, как играть. Здесь же удалось по-настоящему насладиться процессом работы.
Снимали в Одессе. Часть сотрудников съемочной группы были местные, травили байки, и мы все хохотали до колик в животе. Но бывало и не до смеха. Некоторые сцены снимали глубокой осенью. У нас по сюжету лето и жара. А на деле - павильон, где вместо четырех стен три. Я в легком платье или комбинашке. Ребята-техники протаскивали в павильон горячую трубу, чтобы хоть как-то прогреть воздух, но все равно холодрыга была жуткая. И даже в такой, казалось бы, неудобной обстановке никто не унывал.
- Иногда перед такими сценами артисты принимают граммов по пятьдесят. - Ой, нет, я не любитель (улыбается). Меня не согрело бы, а скорее расслабило.
Проснулись вместе всего раз
- Симпатичными получились ваши романтические сцены с главным героем Костиком. - Да. Притом что сцен этих было немного - несколько раз целовались и еще раз проснулись вместе. Всё невинно показали, полунамеками.
- Часто артисты переносят экранные чувства в реальную жизнь. - У нас с Антоном Феоктистовым такого не произошло. Все-таки съемки - это работа. А работу от личной жизни нужно отделять. К тому же Антон женат, у него прекрасная супруга. И у меня есть любимый мужчина.
Это святое.
- Какие роли хотели бы сыграть в кино? - Тут я планов не строю, роли приходят - и я играю. Хотя недавно поняла, что очень хотела бы сыграть женщину-супергероя. Джеки Чана в юбке
Возможно, часть трюков я могла бы исполнить сама, все-таки я неплохо владею телом. Но пока предлагают лирических героинь, хоть и с разными характерами - поэтому я не против.
- А были роли, от которых отказывались? - Нас учили, что отказываться артист не имеет права, и я согласна с таким девизом. Но вот играть в сериалах в 500 серий мне бы не хотелось. Не люблю, когда работа превращается в конвейер - ради денег и мелькания на экране. Бывало, отказывалась.
КСТАТИ
Юлия Борисова подарила талисман
25-летняя Ольга Лерман родилась и выросла в Баку. Там же окончила балетное училище. В Москве окончила Театральный институт имени Щукина. Служит в Театре им. Вахтангова, где - почти небывалый случай для молодой актрисы - играет главные роли.
- Во многих спектаклях я танцую - спасибо балетному прошлому, -поделилась с нами Ольга. - И после премьеры "Отелло" великая Юлия Борисова подарила мне кулончик - серебряную пуанту. Ей самой когда-то этот талисман подарила балерина Екатерина Максимова. Такой знак внимания дорогого стоит.
Лицо ЕВГЕНИИ КРЕГЖДЕ знакомо каждому, кто хотя бы раз смотрел скетч-шоу «Даешь молодежь!» на СТС, а сейчас актрису можно увидеть в фильме Александра Велединского «Географ глобус пропил», в котором она сыграла воспитательницу детского сада. О славе, деньгах и о том, как ей достаются главные роли в театре, актриса рассказала в интервью OK!
С Евгенией мы встретились в Театре им. Вахтангова после спектакля «Евгений Онегин». Милая девушка с двумя косичками, которой на вид не больше двадцати. «Так сложилось, что все женщины в нашем роду выглядят на десять лет моложе, — смеется Женя. — Должна вам признаться, в двадцать лет этот факт меня очень раздражал: я хотела встречаться с молодыми людьми, а ко мне относились как к двенадцатилетней девочке и не воспринимали всерьез. И личная жизнь появилась у меня значительно позже. Мой возраст начал меня догонять только сейчас! Зато это дает мне определенный запас времени, и я могу спокойно ждать встречи с режиссерами, с которыми мне бы очень хотелось поработать».
- Женя, буквально сразу после того, как вы пришли в Театр им. Вахтангова, вы получили главную роль в спектакле «Мадемуазель Нитуш». Не было за спиной разговоров, мол, такая молодая, а уже главная роль? - Нет, такого не было. До этого я играла только в массовках, но в какой-то момент понадобилась срочная замена: Нонна Гришаева находилась в интересном положении, а других претенденток не было. Моя фактура подошла, к тому же я еще и пою. И режиссер Владимир Иванов решил ввести меня в четырехчасовой музыкальный спектакль. Для меня это был фантастический объем. Я держалась изо всех сил! Отыграла спектакль, а потом слегла с язвой желудка. И в этом весь мой характер: я лучше отдам все силы, а потом буду болеть! Тогда же мне досталась и еще одна главная роль. И снова потому, что актриса забеременела. В театре даже смеялись: «Не подходите к Крегжде — она оплодотворяет, чтобы заполучить роль!» (Смеется.) Но в то время ко мне относились с уважением. Говорить «А с какой это стати она играет главную роль?» начали чуть позже. Вас любят только тогда, когда вы ничего не играете! А когда у вас одна за другой появляются главные роли, это заметно осложняет взаимоотношения с другими актерами театра.
- Вы сильно переживали из-за этого? - Мне все равно. Я пришла сюда работать, а не отдыхать. Я не сижу в буфете, никого не обсуждаю. Конечно, я тоже люблю посплетничать, но борюсь с этим: как только спектакль заканчивается, я стараюсь как можно быстрее покинуть театр, чтобы даже соблазна не было предаться сладостному занятию пообсуждать кого-то. А соблазн-то есть, я нормальный человек, и все человеческие слабости мне не чужды.
- Наверняка масла в огонь подлила и ситуация, когда вас ввели в спектакль «Евгений Онегин» уже после его премьеры. - Да, я вышла на сцену буквально после двух репетиций. Но до этого я долгое время работала с Римасом Туминасом. Я понимаю его, можно сказать, с полуслова. Он из тех людей, которые придерживаются правила: «Бей своих, чтобы чужие боялись!» После спектакля я получаю огромное количество положительных эмоций от зрителей, а со стороны Туминаса, напротив, — огромное количество критики. Иногда это очень обидные слова, но зато я понимаю, что эти замечания делают меня сильнее и профессиональнее.
- Неужели не хочется, чтобы вас похвалили? - Конечно, хочется. Но меня никогда не хвалят. Даже когда Римас Владимирович видит, что я всё сделала хорошо, он ничего не говорит. Я уже по его молчанию понимаю, что он мной доволен. Туминас для меня мастер и учитель не только в театре, но и по жизни, и его мнение для меня непререкаемо. Он в первую очередь воспитывает во мне личность. Например, я получаю по носу за любое проявление гордыни.
-В детстве вы были послушной? - Нет, я была ужасной девочкой! Стыдно признаваться, но я закатывала истерики, сбегала из детского сада, теряла вещи, воровала лампочки в универмаге. В детстве мне нельзя было говорить «а тебе слабо?», потому что мне «слабо» не бывает. (Смеется.) Мы прыгали с крыши одной девятиэтажки на другую, постоянно воровали яблоки на соседских участках. Сейчас даже страшно вспоминать: что мы только не делали! У меня есть старший брат, так вот он как раз всегда был идеальным ребенком — послушным и правильным. И мне говорили: «Вот посмотри на Сережу!» И чем больше его хвалили, тем больше я делала наоборот. Поэтому в детстве меня называли «девочка наоборот». Родители меня и били, и ругали, и наказывали…
- А как наказывали? - Полгода домашнего ареста за вранье или воровство. Зато теперь я ни за что не возьму чужого. Но в детстве мама с папой вели со мной настоящую борьбу. Конечно, я обижалась за такое строгое отношение, но сейчас я безмерно благодарна родителям. До сих пор не понимаю, как они все это выдержали! Я была эдакой отшельницей, очень замкнутой и скованной. Моя мама работала директором школы, а я, соответственно, была директорской дочкой. Могу сказать только одно: фильм «Чучело» — это про меня. Наверное, поэтому я была вечно протестующим ребенком. Помню момент, когда мы делали спектакль по Цветаевой. Я читала стихотворение «Мой милый, что тебе я сделала?». Сейчас я бы не взялась его читать, а тогда осмелилась. В тот момент я поняла: вот он, способ говорить с людьми о своих бедах и переживаниях. Играя на сцене, я была услышана, более того, понята и даже заняла определенное место в школе. С того момента началась моя любовь к театру.
- А родители, как водится, были против этой любви? - Конечно! (Смеется.) У меня семья математиков-физиков, и я долго считалась аппендиксом своей семьи. Сейчас от разговоров нет и следа, но тогда было сложно. Мне прочили другую карьеру, а тут возник какой-то театр. Я очень хотела поехать в Москву поступать в театральный институт. Но родители были категорически против, и меня не пустили. Я год училась в другом институте, на менеджера по культуре, но всем своим существом я была в театральной студии. Как-то мама пришла на спектакль, расплакалась и поняла, что надо меня все-таки отпустить в Москву. Родители мне дали один шанс, сказали: «Не поступишь — вернешься и пойдешь доучиваться». Но я поступила.
- А сейчас родители гордятся вами? - Для них я самая лучшая, самая талантливая, самая красивая. Они живут в Латвии, но даже на расстоянии всегда меня поддерживают. Мы можем неделю не созваниваться, но я знаю, что они рядом. Когда у меня сложный спектакль, я всегда звоню маме и прошу ее, чтобы она за меня помолилась. А еще маме с папой кажется, что здесь, в Москве, я голодаю, поэтому они всё время стараются передать мне какие-то продукты и варенье. (Смеется.)
- Женя, в вашей жизни был период, когда вы много снимались в сериалах. Вам не обидно, что у большинства вы ассоциируетесь с проектом «Даешь молодежь!»? - Что скрывать, этим я зарабатывала деньги, которых у меня на тот момент не было. Сегодня я об этом жалею. Мне радостно, что меня узнают, но когда встречают словами «Ой, ну Вале-е-ера!», а я только что отыграла Татьяну в «Евгении Онегине» или Соню в «Дяде Ване», конечно, становится обидно. Понимаете, узнаваемость, которую дают такие сериалы, очень дешево стоит и быстро проходит. За такой славой я не гонюсь. Я очень люблю комедии, но хочу, чтобы они были сделаны на достойном уровне. Я соглашаюсь только на те роли, в которых могу по-настоящему раскрыться. И пусть они небольшие и не принесут мне мгновенную славу, но зато я понимаю, что для этого проекта нужна именно я. Для актера очень важно испытывать гордость за свою работу и отвечать за каждую секунду, проведенную на сцене. К сожалению, пока мне не предлагают те роли, которые мне хотелось бы сыграть, потому что есть другие, более раскрученные актрисы. И у меня даже нет возможности попробоваться и доказать, что я могу не хуже, а может быть, и лучше. Обидно, а что поделаешь?
- Вы так много работаете, а на личную жизнь время остается? - В этом я человек крайностей: могу долгое время не влюбляться, но если влюблюсь, то отдаюсь этому чувству полностью.
Народному артисту Владимиру Симонову нет причины жаловаться на свою актерскую судьбу в Вахтанговском теат-ре. Он всегда был любим публикой и имел достаточно хороших ролей. Среди них – Панталоне в «Принцессе Турандот», Монахов в «Варварах», Жан во «Фрекен Жюли», полковник Шато-Жибюс в водевиле «Мадемуазель Нитуш» и многие, многие другие. Так могло продолжаться и далее, если бы не одно обстоятельство – тот самый «миг между прошлым и будущим», который ломает привычное течение вполне устоявшейся жизни…
Это редкое счастье выпадает далеко не каждому актеру. Но с приходом в Театр им. Евг. Вахтангова Римаса Туминаса в судьбе Симонова произошли те значительные, можно сказать – знаковые, изменения, которые вывели его на совершенно новый уровень актерского мастерства. Более того, сделали артиста одной из главных, ключевых фигур в строительстве нового театра, художественное мироощущение которого основывается на философском осмыслении трагикомической сути человеческой жизни на земле, в какую бы эпоху эта жизнь ни протекала. Сегодня Владимир Симонов – единственный артист, с которым Римас Туминас сделал пять спектаклей: «Троил и Крессид» Шекспира (Пандар), «Дядя Ваня» Чехова (Серебряков), «Ветер шумит в тополях» Сиблейраса (Рэне), «Евгений Онегин» Пушкина (Гусар в отставке), «Улыбнись нам, Господи» Кановича (Эфраим).
– Новая премьера в Театре им. Евг. Вахтангова – спектакль «Улыбнись нам, Господи» по малоизвестному в России роману Кановича. Каким было первое впечатление от предложенного вам материала? – Прочел. Первое, о чем Римас спросил меня при встрече, – «Ну как?». И в том, как он это сказал, уже был заложен своего рода ответ, потому что я столкнулся не с драматургией в привычном понимании, где есть завязка, кульминация, развитие действия и персонажей, а с материалом, существующим вне ее законов. Это был настоящий сценарий. И я сразу понял, что этот спектакль, как никакой другой поставленный Туминасом в Вахтанговском театре, будет делаться вживую, то есть с изменениями в тексте, с расстановкой новых акцентов. Конечно, все спектакли делаются так, но здесь особый случай. Например, есть пьеса Чехова «Дядя Ваня». О постановках можно говорить много, насколько театр отступил от драматургии, насколько по-новому прочел ее режиссер. Но «Дядя Ваня» – это «Дядя Ваня»! Мы все знаем эту пьесу и думаем, что это как дважды два – четыре. А в «Улыбнись нам, Господи» все не так. Здесь нужна была иная формула, здесь дважды два – не четыре… Поэтому я сразу понял, что спектакль будет лепиться у нас на глазах и с нашим участием.
– Что было самым сложным в этой работе? – Туминас сказал, что все будет делаться на ходу, в том смысле, что монументальность книги нужно превратить в материал для сцены. И главная задача уже была сформулирована автором романа Кановичем: «Самое главное здесь – не играть!» Но для артистов эта формула оказалась еще более усложненной, потому что надо было играть то, что называется «не играть». И мы понимали, что играть все равно надо, но вот как сыграть «не играя», это и было основной задачей. Актеры играют, но у зрителей должно быть ощущение, что, с одной стороны, они просто живут на сцене, а с другой – что создают некие монументальные образы. И в этом тоже была сложность, потому что история начинается с самых простых вещей: лошадь, телега, путешествие, сын в опасности… Но по дороге вдруг возникают ситуации и мысли, которые относятся к общечеловеческим вещам: недопонимание с детьми, размышления о свободе, независимости, ценностях настоящих и мнимых, которые шлейфом тянутся за человечеством и временами приводят к трагическому финалу и так далее, далее, далее...
– Как принимают спектакль зрители? – Конечно, спектакль, особенно такой, еще только начинает свою жизнь. Для меня это монументальный спектакль, который находится в самом начале своего пути. Я бы даже сказал, что сейчас, когда премьера уже состоялась, у нас идут репетиции со зрителем. В каком-нибудь другом спектакле можно предугадать, как и что будет происходить, а здесь – невозможно. Мы не отступаем от своих позиций, уважаем мнение публики, ее интерес и пытаемся рассказать историю, которая была бы ей небезразлична. Надо понять, что нужно зрителям – чуть больше монументальности или чуть больше органики, чуть больше где-то играть или где-то не играть… И вот сейчас идет именно этот процесс. Спектакль ведь как книга: вот она написана, но это только начало; дальше книгу надо читать, читать и читать; надо о ней много говорить, обсуждать; спорить о том, что написано. Вот тогда книга становится книгой. А то, что она просто написана, – это еще ничего не значит, потому что ее еще никто не читал. Книгой она станет через какое-то время, когда будет будоражить умы, заставит говорить о себе. Хочется как можно быстрее познакомиться со зрителями. Конечно, в таких спектаклях, как «Дядя Ваня» или «Евгений Онегин», это знакомство было короче. В «Улыбнись нам, Господи» путь зрителей к этому спектаклю еще только начинается.
– Вы – единственный артист, с которым Римас Туминас на посту -художественного руководителя сделал пять спектаклей. Значит ли это, что между артистом Симоновым и режиссером Туминасом есть особое, творческое, взаимопонимание? – Надеюсь. На первой нашей работе, спектакле «Троил и Крессида» по Шекспиру, произошла какая-то вспышка взаимопонимания. Но вспышку эту надо было сберечь и развить. И слава богу, что с этим «сбережением» и «развитием» все получилось. Бывало так, что после «Троила и Крессиды» ко мне даже подходили коллеги с вопросами, и я стал таким консультантом по Римасу. Спрашивали, что он имел в виду, когда говорил то-то и то-то. Я объяснял, что если он просит сделать то-то и то-то в данной ситуации, то можно и даже нужно сделать по-своему. И тогда он скажет: «Да, вот именно это я и просил сделать!» Но такие вещи мало понимать – их надо угадывать. Римас – режиссер, который не говорит прямо. Его надо «читать» с транскрипцией, внимательно слушать и угадывать то, что он предлагает. Я надеюсь, у меня так сложилось, что его мироощущение, его чувство юмора, его видение мира, его боль за этот мир в какой-то степени совпадают с моими. Очень на многие вещи мы смотрим одинаково. Иногда понимание возникает сразу, а иногда оно требует развития, определенной работы. Но я думаю, что, несмотря на то, что мы с ним сделали пять работ, нам все равно есть куда идти вместе, есть куда копать.
– Одна из лучших ваших ролей – это профессор Серебряков в чеховском «Дяде Ване». Между этим героем и вами есть точки соприкосновения, вы его понимаете, вы ему сочувствуете? – Образ рождался сложно. Когда мне предложили эту роль, первое, о чем я подумал, – что же это, неужели я такой старый? Мне тогда было 50, а моему герою лет на десять больше. Однако я быстро понял, что Туминасу возраст Серебрякова не важен. Важно сыграть предложенную тему, а это уже совсем иная задача. Не скрою, что, когда мы начали и только искали, у меня возникли некоторые сомнения. Я думал, что если это будет классическое решение, то зачем здесь я? А если нужен именно я, то давайте сделаем так, как я это вижу, как я это чувствую. И Римас пошел на это. Так получился тот Серебряков, который получился. И моя радость от этой роли состоит в том, что, как бы это ни было эксцентрично, по-вахтанговски, я не отступил от Чехова. Автору в этой роли не лгу. А как еще должен вести себя этот раздутый, воспаленный, неудовлетворенный, обиженный, не понимающий, как он оказался в этой ситуации, растерянный человек? Образ Серебрякова у меня называется «ни с того ни с сего». Он действительно очутился в этом доме ни с того ни с сего. Его отправили в отставку, да мало ли кого у нас несправедливо отправляют в отставку? Он – муж, у него есть жена. Он приехал к себе домой, потому что действие происходит в усадьбе Серебрякова, а не у кого-то еще. Он приехал к себе домой, и выясняется, что один хочет изнасиловать его жену, а другой хочет его убить. За что? Как человеку вести себя в этой ситуации? И он находит выход – оставляет им деньги и уезжает в Харьков, где собирается учить студентов. Это ужасно, когда тебе не могут простить твою же старость! И я его понимаю, я ему сочувствую, я его оправдываю.
– Ваше участие в «Евгении Онегине» было спонтанным. Такое случается не часто, когда артисты вашего уровня соглашаются на срочный ввод. Но вы на это пошли. Почему? – Была производственная необходимость, и я на это пошел, потому что есть такое понятие, как профессиональный долг. Меня попросили сыграть – я согласился и не жалею. Уверен, что сделал правильно, и, более того, постарался честно сделать то, что я считал нужным в этой роли.
– Для европейской публики Пушкин просто автор, о котором она мало что знает. Это отразилось на восприятии спектакля французами? – В Париже реакции зала были иными, чем в России. Это же Франция! Где-то они похожи на нас, где-то – они совсем другие. Но всегда в других странах истина возникает не в процессе спектакля, а в финале, там понимаешь, насколько зрители благодарны, что они поняли. Дома наши люди понимают быстрее, там – большой процент времени уходит на то, чтобы сидящие в зале разобрались, что к чему. А в финале это выливается либо в благодарность, либо в непонимание. У нас в «Онегине» это вылилось в благодарность.
– Вы всегда остро, тонко и точно чувствуете жанр тех спектаклей, в которых играли, будь то французский водевиль «Мадемуазель Нитуш» Эрве или драма «Варвары» Горького. Но в спектаклях Туминаса жанра в чистом виде не существует. Как вы ощущаете себя в этой жанровой неопределенности? – Я как раз очень хорошо себя чувствую в такой стихии, потому что она как наша жизнь: смешно, грустно, трагично, комично… Мне нравится это простое сложное существование. Мы ведь как живем? Побились, поругались, потом посмеялись, потом поплакали… Про важное можем сказать, что это ерунда, а ерунду назвать важной. Мне в философском театральном представлении Римаса Туминаса комфортно, я его кожей чувствую… В «Троиле и Крессиде» рубили капусту с философскими речами от Шекспира, а в «Онегине» герой и заяц в какой-то момент совместились. На сегодняшний день Римас в одном спектакле соединяет так хитро, умно, умело, оправданно, казалось бы, несовместимые вещи, и это акт искусства. И из этой дисгармонии вдруг возникает его гармония. И этот мир мне близок. Римас вообще делает спектакли очень смело, потому что не боится прислушаться к тому, что ему предлагают. Несмотря на свою интеллигентность, он очень смелый художник и смелый человек. И он сознательно идет на риск, хотя и понимает, что спектакль, в котором он рискует, может и не прозвучать. Но он идет на это!
https://vk.com/vahtangovteatr http://www.teatrall.ru/post/499-evgeniya-kregzhde/ 16 июня 2014 г. Евгения Крегжде: «Я делаю только то, что мне нравится, и в этом я, безусловно, счастливый человек» Евгения Крегжде, популярная актриса и исполнительница роли Татьяны в нашумевшем «Евгении Онегине» театра Вахтангова дала эксклюзивное интервью порталу «Весь театр»
В Театре Вахтангова к 450-летию Вильяма Шекспира открылась выставка костюмов из спектаклей, поставленных по его пьесам. В канун большого юбилея лишь ленивый не отдал дань гению великого драматурга. Так случилось, что и разговор с актрисой Евгенией Крегжде, только что вернувшейся из Румынии с театрального фестиваля, начался с воспоминаний о шекспировском фестивале в Лондоне: исполняя тогда одну из главных ролей в спектакле «Мера за меру», она в театре «Глобус» испытала самый настоящий катарсис. Вахтанговским артистам по ходу действия подыгрывала сама природа: где требовалось, хлестала дождем и ветром, а в нужный момент, словно так и было задумано режиссером Юрием Бутусовым, на сцену под открытым небом светило солнце. В Англии постановка Театра Вахтангова была признана одним из лучших спектаклей по этой пьесе Шекспира.
- Евгения, вы попали в Театр Вахтангова после окончания Щукинского театрального училища. Каково было стоять на прославленной сцене рядом со знаменитыми артистами? Выход на сцену был для вас экзаменом, учебой или боем, в котором нужно доказывать свое право находиться на этой сцене? - Вы спрашиваете о самом начале пути? Меня в театр приняли так тепло и нежно, что ничего доказывать не пришлось. Это сейчас в театре огромное количество молодежи и большая конкуренция, а на тот момент, когда я пришла (это было десять лет назад), театр был в несколько ином состоянии. Еще не было Римаса Владимировича, взял меня в театр Михаил Александрович Ульянов, и, можно сказать, благословил, это - очень хорошее воспоминание. Я пришла в какую-то спокойную воду - не было конкуренции, и все эти сложные моменты я как-то легко обошла.
- Любой театр, хоть и в шутку, называют «террариумом единомышленников», как не оказаться съеденной, как самой никого не «съесть»? Есть ли у вас друзья в театре? - Есть. Их немного, и не может быть много. Я не отношусь к театру как к семье, может, от того, что росла в Европе. Для меня театр это - место, в котором мы работаем, творим, и где нас объединяют общие цели. Мы – не семья, мы не должны любить друг друга, но должны уважать друг друга, это – самое важное. Понимание этого и такое отношение помогают мне не внедряться в какие-то кулуарные истории, обходить их. Я прихожу в театр репетировать, играть спектакли и, не задерживаясь в коридорах, сразу ухожу, причем каждый раз как в последний - Римас научил. А "не быть съеденной" можно только одним способом: надо просто делать свое дело так, как не делает его никто: быть наиболее достоверным, конкретным и искренним с людьми. Это, кстати, моя молитва перед каждым выходом на сцену. Я же съедать никого не собиралась и в будущем не планирую (смеется). Откровенно говоря, мысли мои не тем заняты.
- Есть много хороших примеров, когда выпускной курс становился новым театром, так было у «фоменок», «женовачей». Если бы была такая возможность, хотелось бы вам оказаться в таком театре-студии, где все друзья и все равны? - Я очень трепетно отношусь к фоменкам и женовачам, там служит много моих друзей, но я не знаю, как ответить на вопрос «если бы?»: история не терпит сослагательного наклонения. Моя жизнь пошла в ином русле, и я ее принимаю такой, какая она есть, и потом я - не коллективный человек. Подчиняясь всем правилам, я все равно буду держаться неким отшельником, мне так удобнее, гармоничней, что ли, когда немного в стороне, тогда же и со стороны многое виднее, не правда ли? Но при всем этом я очень трепетно и нежно отношусь к моим партнерам по сцене, мне важно, чтобы они были в хорошем состоянии, готовые к сотрудничеству. Я всегда стараюсь перед спектаклем подойти, "пошептаться" не важно, о чем, наладить с ними какую-то связь - ниточку, потому как вместе пойдем в путь, нужны будем друг другу!
- В Театре Вахтангова все больше спектаклей на тему нравственного выбора, верности идеалам, вы сыграли много таких героинь. Женя, а сами вы когда-нибудь стояли перед выбором, когда жизнь после принятого решения шла совершенно по-другому? - На перекрестках, на которых можно было развернуться, изменить своим принципам и пойти совершенно в другую сторону, стояла не раз... И не раз приходилось что-то перебарывать и учиться прекрасному и ужасному слову - смирение. Но случалось и малодушие. Что тут скажешь? Я живой, безумно страстный человек...
- Вы, наверное, поняли, что я веду к вопросу о работе над образом Татьяны Лариной… - Я поняла. Мои жизненные испытания, мой выбор, который происходил не единожды, безусловно, позволили мне понять ее последний монолог, ее отповедь. Знаете, в актерстве можно опираться на внешние наблюдения, на впечатления от литературы, от изобразительного искусства, да от чего угодно, но Татьяна, так уж получилось – абсолютно моя история, хотя, возможно, и не настолько последовательная, полноценная. Это такая, знаете, щемящая тоска по любви сногсшибающей, еще не знающей мудрости, наивной. Это тоска по всему тому, что не случилось в жизни, что потеряли или от чего пришлось, к сожалению, отказаться. Все эти мысли занимают мою бренную головушку, как, впрочем, и сердце ("проходили, знаем, больно"). Именно поэтому роль стала моей исповедью, неким плачем по собственному малодушию. И именно потому, выходя на сцену, знаю, что испытываешь в тот момент, когда отказываешься от самого дорогого и любимого, и чего это тебе, черт побери, стоит.
- Ваш театр несет разумное, доброе, вечное, но можно ли удержаться на этой высокой ноте, то есть жить на одну театральную зарплату, или все же приходится уступать бренной прозе и иногда сниматься в сериалах? Я знаю, что вас уже сто раз спрашивали про сериал «Даешь молодежь!», но он популярен, и мне интересно, что или кто может вас уговорить участвовать в подобном проекте? - Ни в чем подобном я уже лет пять или шесть не снимаюсь, и снималась я там лишь по двум причинам. Во-первых, там была хорошая компания творческих людей, которые что-то хотели делать в определенном жанре, и этот жанр, как я посчитала, имеет право на жизнь, потому как несет радость. Мне было интересно с этими людьми работать, они меня многому научили, и это был, безусловно, взаимообмен. Вторая причина – конечно же, деньги, но, когда я пять лет назад встала на ноги, я совершила в своей жизни выбор: сказав себе, что я больше никогда не буду сниматься там, где не хочу, и делать ту работу, которая не отвечает моим воззрениям на творчество. И до сих пор своему выбору "век верна", хоть и случаются "бедные периоды", как я их называю. Помогает, конечно же то, что я - достаточно неприхотливый человек, мне не нужна ни яхта, ни баснословные богатства. Крыша над головой, любимая работа, бокал хорошего вина - меня вполне устраивают (улыбается). Мало кто может так сказать: «Я делаю только то, что мне нравится…», и в этом я, безусловно, счастливый человек. Сейчас не стоит вопрос денег, в частности, и потому, что нам в театре достаточно хорошо платят. Так получилось с приходом Римаса Туминаса и Кирилла Игоревича Крока, который является замечательнейшим директором, лучшим директором, которого я видела когда-либо. К нему можно прийти и с болезнями, и с радостями, и с горестями, его кабинет всегда открыт. Так вот, в связи со всем этим я имею возможность идти по своему пути и находиться в полной гармонии.
- Актеры – люди жадные до работы: сколько бы ни было ролей, хотят играть еще и еще. Пока вы так молоды и прекрасно выглядите, есть ли еще несыгранные роли мечты, соответствующие вашему сегодняшнему виду и состоянию? - Если говорить о внешности, я не боюсь выглядеть разной. У меня нет какого-то конкретного амплуа, мое лицо гримеры называют «никакое», и я к этому привыкла. Из меня можно сделать холодной красоты Татьяну, некрасивую Соню, невероятную Лизу Тушину, монахиню Изабеллу - я сейчас говорю о театре. Да и Римас постоянно говорит, что надо играть не роль, а тему! Может быть, поэтому я не боюсь постареть, знаю, что в каждой предложенной роли я найду что-то свое, свою тему. Никогда у меня не было так, чтобы я сидела дома и думала: «Хочу сыграть вот то или это…». Просто времени на это не было, наверное. Так получилось, что многие лучшие женские роли я уже сыграла за годы учебы или играю их сейчас в Театре Вахтангова. Мой худрук в Щукинском училище Михаил Борисович Борисов не жадничал и давал мне прекрасные отрывки, и Римас Владимирович постоянно дает мне сыграть самые интересные характеры мировой драматургии. В этом плане, можно сказать, я - «зажравшаяся актриса» (смеется).
- Довольно редкий случай… - Ну, хорошо, если докопаться, то... Роксана! Очень люблю "Сирано де Бержерака"! Как и "Пер Гюнта". А потому... Сольвейг! Но, ни с кем, кроме Римаса, в эти два плавания я не отправилась бы. Слишком дороги моему сердцу эти истории!
- Женя, вы не раз называли Римаса Туминаса своим Учителем не только в театре, профессии, но и в жизни. Для вас много значил ваш руководитель курса в Щукинском училище Михаил Борисович Борисов. А кто еще был вашим Учителем, кто повлиял на вашу жизнь? - В профессию меня привела Людмила Евсеевна Шевченко (мой первый педагог в рижской театральной студии), она до сих пор управляет детским театром в Риге. Она – характерная актриса времен режиссера Адольфа Шапиро, когда он руководил Рижским ТЮЗом. Она, такая, знаете, маленькая, с вечной сигареткой во рту и низким голосом, а ля Раневская! Такая же сочная, ироничная и талантливая! Людмила Евсеевна дала мне самое главное: она научила меня любить театр, часто вопреки, но всегда до конца. И моя безграничная, всепрощающая любовь к театру – от нее. Именно Шевченко настояла на моем обучении в Москве, убедив родителей в том, что это - мой путь. Мы до сих пор с ней общаемся. Михаил Борисович Борисов взял меня в Щукинское училище сразу на третий тур, и у нас мгновенно возникло удивительное взаимопонимание. Михаил Борисович очень нежно ко мне относился. Я пришла к нему таким категоричным ребенком, что он сразу понял, что меня нельзя третировать, потому как закрываюсь, сразу становлюсь воинствующей, и при этом надо «держать руку на пульсе» и вовремя меня осаждать. Лучшие роли, лучшие отрывки, лучшие педагоги – вот чем окружил он меня во время учебы. Не забывая при этом время от времени выкидывать меня, постыдно трепля за ухо, из аудитории за гордыню мою, за характер скверный... В этом было воспитание! Этим приемом, должна признаться, пользуется до сих пор и Римас! И, пожалуй, только сейчас могу до конца это все понять и поклониться обоим за внимание и любовь ко мне!
- Женя, вы переехали в Москву в начале двухтысячных… - В 2001-м.
- Заметили ли вы во время полного погружения в театральную учебу, в каком оказались городе? Какой оказалась Москва для вас, иностранки, и чем она стала для вас, спустя годы? Кем вы себя чувствуете, бывая за границей, россиянкой или нет? - Когда я приехала, все мне здесь казалось странным. У нас в Риге можно было, условно говоря, позвать менеджера в магазине, чтобы он разрулил какую-то ситуацию, здесь этого не было, и меня могли в магазине послать куда подальше. Для меня, домашнего европейского ребенка, это было ущемлением прав. Конечно, все это вызвало кучу историй о типичной русской ментальности, которая для меня была в диковинку. Сначала меня это сильно насторожило, потом я начала постепенно привыкать и влюбляться в этот город, обрусела, как я говорю. Со временем он стал моей жизнью, частью меня. Я стараюсь не видеть только плохое или только хорошее. Сейчас, когда приезжаю к родителям в Ригу, могу через неделю сказать маме: «Мне надо домой…». Москва стала моим домом, мне здесь хорошо, уютно, у меня здесь друзья. Я не понимаю людей, которые говорят, что Москва – ужасный город. Москва – лучший город для тех, кто хочет реализоваться, заработать деньги, найти свое предназначение, здесь просто невероятные возможности. Тот, кто этого не видит, либо дурак, либо лентяй. Московский темпоритм – абсолютно мой. По характеру я - абсолютно не латышка, в смысле энергетики, драйва: мне надо быстро ходить, куда-то стремиться. Я люблю сделать все дела за час, а потом три часа ничего не делать и наслаждаться кофе на какой-нибудь веранде. Здесь - животрепещущая, пульсирующая жизнь: не успел - опоздал, и меня это, ленивого по природе человека, мобилизует! Но это вовсе не противоречит моей страстной любви к Европе. Я очень часто уезжаю туда отдыхать, путешествовать, когда чувствую, что наступило внутреннее, духовное истощение, что надо напитаться, наполнить себя. В такие поездки отправляюсь всегда одна. Обычно я еду в какой-то один город, например, Рим - на две недели…
- И гуляете по улицам одна? - Что вы, через два-три дня у меня уже полно друзей, которые показывают мне город не так, как его туристы видят, а так, как воспринимает его обычный житель. Во-первых - это повышение уровня языка, во-вторых - погружение в саму культуру страны...
- И этот человек в начале интервью уверял, что он – интроверт… - Во мне живет несколько людей. Могу, например, забиться на две недели дома, отключить телефон, и никто до меня не дозвонится. Во мне есть, как я говорю, «чувственный чувак» и «разумный чувак», и я их научила, в общем-то, дружить, но иногда они, естественно, ведут войны. Есть закрытый чувак, а есть экстраверт, общения ищущий. То, что я знакомлюсь с людьми в других городах, еще не значит, что они входят в мое близкое пространство. Если говорить о друзьях, у меня их – пять, не больше. С ними я могу общаться, не отдавая себе отчета в том, что говорю. Всех остальных очень и очень много, поскольку я многим интересуюсь в жизни: литературой, историей, языками, спортом, изобразительным искусством, путешествиями. Мне вот, например, интересен фейсбук: там множество замечательных людей выкладывают разные статьи, касающиеся их интересов и увлечений. Я же, как любознательный человек, через них имею возможность получить новое знание, о котором не ведала, чем не интересовалась вовсе. Так, я месяц назад зацепилась за чей-то пост и подняла всю информацию о Карибском кризисе. Для чего? Да не знаю..., для полноты жизни!
- Для россиян Прибалтика всегда была Европой, причем такой неделимой частью, где латыши, литовцы, эстонцы особо не различались. А можете ли вы сами перечислить отличия литовского и латышского менталитетов, например? Вам с Римасом Туминасом, наверное, проще друг друга понять? - Латвия и Литва очень близки и по менталитету, и по культуре, и по языку. А вот Эстония имеет мало общего с нами, и все анекдоты типа «далеко ли до Таллинна?» - это про них, скорее. С Туминасом мы действительно здорово понимаем друг друга, у нас, безусловно, одна атмосфера, одна общая земля, общая культура, вкус детства, запах хлеба. Сейчас, особенно после стольких сделанных вместе работ, ему почти ничего не надо мне объяснять.
- В вашей биографии есть такая страничка: прошлым летом вы прошли курс актерского мастерства у Иванны Чаббак. Зачем вам это было нужно, вы собираетесь сниматься в Голливуде? - Нет-нет, это совсем другая история. Я, на самом деле, такой человек-антиплан. Вот сейчас мы с вами делаем интервью, вечером у меня спектакль, а дальше я ничего не знаю. И также мои поездки, о которых я вам рассказывала. Вот есть у меня, например, четырнадцать свободных дней, я встаю утром, наливаю себе чашку чая, закуриваю сигаретку, открываю карту мира и думаю: «А куда бы тебе хотелось поехать, Женя?». Естественно, я заранее коплю для этих целей деньги. Я быстро решаю, куда еду - в Испанию, Швецию или Италию, и уже вечером я - там. По дороге в аэропорт заказываю отели и все остальное. Америка для меня возникла таким же образом, совершенно случайно, вся группа уже была собрана, оставалось пару мест, вот так мы с Женей Стычкиным и присоединились. Мне позвонили, у меня было свободное время, и я поехала. Отправилась я туда именно на обучение, а не для возможной карьеры в Голливуде, к этому я довольно скептически отношусь, хотя если б у меня было две жизни, возможно к этому вопросу я бы еще вернулась. А вообще-то, мне надо пять жизней (смеется), поскольку у меня есть несколько увлечений, которыми я хотела бы заниматься на профессиональном уровне. Но всего, к сожалению, не успеть... Но вернемся к Америке. Иванна Чаббак – замечательный талантливый харизматичный педагог. Это был очень интересный опыт. Наша группа была интегрирована в американскую среду, таким образом, у нас был не только русский, но и американский классы…
- Для тех, кто владел языком, конечно? - Это было одним из условий: мы все владели английским в той или иной степени. Было интересно встретиться с другой ментальностью, другим способом игры, другим воззрением на искусство. Там люди – трудолюбивые, любознательные, ищущие. Когда я после месяца обучения, окрыленная, вернулась в московскую арт-действительность, мне сразу захотелось обратно в Америку, потому что там хотят, могут и делают, а у нас как-то эта цепочка разрывается. Мне же всегда надо «здесь и сейчас», если я горю.
- Женя, а про ваши пять жизней расскажите подробней, как бы вы каждую из них прожили? - Первую – здесь в России, в Театре Вахтангова. Это тот путь, по которому, собственно, иду. Во второй я б хотела уехать в Америку и попробовать себя в их кинематографе. Третью я хотела бы посвятить писательству, для меня это - очень близкая история, я что-то иногда пописываю у себя в фейсбуке, и это, к моему большому удивлению, вызывает отклик у людей, то есть это интересно не только мне, а значит, вдохновляет на продолжение. Но для того, чтобы сделать что-то художественно-цельное, продуманное и законченное, нужно время и другой подход! Пока же забавляюсь поэтическо-прозаическим дуракавалянием, когда есть три часа, веранда и кофе (улыбается). В четвертой мне бы хотелось выучить много-много языков, это связано с моей любовью к путешествиям.
- У вас и так три языка в арсенале… - Но я хочу еще, а у меня нет на это времени. Я хочу с итальянцами разговаривать на итальянском, с французами - по-французски, и мне кажется, это - очень круто. Каждый новый язык грандиозно расширяет мировоззрение. У тебя появляется возможность вобрать в себя другую культуру, другую историю, другую точку зрения на мир. Конечно, я выделяю время на изучение языков и сейчас, но не в той мере, в которой мне хотелось бы. А пятая жизнь была бы связана с моим сельскохозяйственным детством в Латвии. Меня, знаете, как родители воспитывали? У нас было двадцать четыре сотки огорода, две теплицы, сад, и я все это вспахивала, пропалывала, поливала каждое лето с шести утра до шести вечера. Родители мне говорили: «Лето работаешь, а за это мы везем тебя с Европой знакомиться, отдыхать». Таким образом, они приучили меня к труду и показали совсем еще юной девочке лучшие музеи и достопримечательности Европы. Я увлеклась бы ландшафтным дизайном, и могла в следующей жизни этим заниматься потому, что это – безусловное творчество, связанное с природой. Возможно, когда-нибудь у меня будет дача, и я там что-нибудь сварганю.
- Вы выросли в семье, в которой за столом традиционно собиралось несколько поколений, все общались, разговаривали, даже играли. В наш стремительный век ни у кого нет на это времени, но вечные ценности все же должны оставаться. Какие они у вас? - Мне кажется, все самое лучшее, что есть во мне, дали мои родители. Я часто встречаю людей, которые жалуются, что родители их закомплексовали, что они далеки друг от друга. А у меня – действительно фантастическая семья, и это - редкий сейчас случай: мама с папой всю жизнь вместе, бабушка с дедушкой прожили вместе пятьдесят пять лет, к сожалению, дедушка недавно умер. У нас культ семьи, образования, работы. У мамы несколько образований и она, пожалуй, одна из самых умнейших женщин, которых я встречала в жизни. А папа - такой мудрый старец, он - всегда главный, к нему все идут за советом. Брат - лучший кризисменеджер в Прибалтике! Они - моя гордость! Эти люди приучили меня к ответственности: если что-то делаешь, то делай на все сто, либо вовсе не делай. Научили бороться с несправедливостью, с малодушием, не красть, не лгать, идти до конца в каких-то важных вещах, если любишь, если веришь. Это всё к вашему вопросу о вечных ценностях, то, что вынесла из детства.
- Тогда не могу не спросить, хотя вы и обмолвились по поводу фейсбука, что там вы вне политики, но сейчас такое время, что у человека обязательно должна быть какая-то позиция, ваша какая? - Моя позиция схожа с позицией Чехова: «Надо, господа, дело делать». Можно сколько угодно кричать, идти с транспарантами, что-то доказывать, но моя позиция – делать дело. Я думаю, что много информации скрыто от нас. У меня дед – математик, мама – физик, так что какой-то аналитической структурой ума я обладаю, поэтому считаю, что нельзя делать какие-то выводы, если недостаточно информации, а ее недостаточно, как вы понимаете, есть только та часть, которую нам дают. Можно, конечно, потратить жизнь, чтобы в этом разобраться, но я считаю, что творческие люди должны заниматься творчеством, учителя – учить, доктора – лечить. Ты не можешь взять и прям сейчас изменить мир. Но ты все-таки можешь, и я в этом абсолютно убеждена, влиять на этот процесс постепенно, а именно: изменяя мир вокруг себя. Простые примеры: не кидай мусор, если ты не хочешь, чтобы твой город был грязным; делай свое дело так, как хотел бы, чтобы его исполняли все, с желанием "что-то создать", а не разрушить; воспитай своих детей так, как хотел бы видеть будущее поколение людей. Меняй мир рядом с собой, не кричи, не трать на это время...
- Женя, вы меня совершенно покорили. Если бы у меня была волшебная палочка, я подарила бы ее вам. Какие были бы ваши три желания? - Мне хочется посмотреть на мир, который развивался бы в том ключе, который я описала выше, было бы интересно узнать, к каким результатам это привело бы! Второе желание: мне бы опять же хотелось посмотреть на мир, в котором много внимания и средств уделяются образованию, медицине, науке и искусству, но, в первую очередь, все же образованию и медицине, потому как учителей и врачей я ставлю выше других профессий на земле. А третье - чтобы не было войны.
- Ну, если все люди будут хорошо образованы, они не допустят беды… - Безусловно. Все беды от глупости, необразованности, гордыни, все конфликты из-за этого, мне кажется. Так пусть не будет войны!
Кирилл Крок -- директор Государственного академического театра им. Евг. Вахтангова. Путь до статуса одного из самых успешных директоров театров начинался с брошенного юридического института, работы бутафором, осветителем, монтировщиком сцены в московском ТЮЗе, работы в Детском центр-театре "На Полянке", в Московском театре иллюзий. Пока, наконец, в 2000 г. он не пришел на должность директора-распорядителя в московский театр "Модернъ". В это время он одновременно был заместителем ректора Школы-студии МХАТ и директором ее Учебного театра.
Кирилл Крок рассказывает о том, как удалось повлиять на законодательство и из финансируемой организации превратить театр в высокоприбыльный, где практически никогда не бывает свободных мест. Секрет победы в том, что ничего не было разрушено и уничтожено. Его принцип работы -- создавать новое на прочном фундаменте старого. Среди планов на будущее -- открытие строящегося в настоящее время комплекса и еще одной сцены театра.
О работе в команде и сложившемся творческом тандеме с художественным руководителем Римасом Туминасом, о гастролях в Париже, о подвигах, которые совершают корифеи театра и многом другом рассказывает в студии Александра Мягченкова Кирилл Крок.
17 сентября народный артист СССР Владимир Этуш в 100-й раз выйдет на сцену Театра им. Вахтангова в спектакле Римаса Туминаса «Пристань». Накануне Владимир Абрамович поговорил с корреспондентом «Вечерней Москвы».
Со всех сторон навалились на Этуша даты. 100-летие, о котором уже говорилось выше, — это раз. А еще — в эти же осенние дни Щукинский театральный институт, художественным руководителем которого является Владимир Абрамович, празднует 100-летний юбилей.
- Владимир Абрамович, вы отдали знаменитой Щуке много лет своей жизни... - Не много лет, а всю жизнь отдал Щуке! Только сейчас меня окончательно выдворили из этого образовательного учреждения. Приглашают только как «свадебного генерала» — поздравить первокурсников.
- Грустно? - Грустно. Потому что дела — плохие. Не понимают мастера перспективы. А как можно обучать актеров, не давая им перспективу?! А вообще-то я веселый, потому что дожил до таких лет — почти до таких же, как и моя Щука. Уверяю вас, что этот институт — замечательный, со своим стилем, который знают во всем мире, с уникальными взаимоотношениями и студентов со студентами, и педагогов со студентами. Мы до сих пор общаемся со всеми, кто работал в Щуке в далекие годы.
- Среди учеников есть такие, которых вы любите больше других? Например, Олег Табаков открыто говорит о том, что его любимчик — Владимир Машков. - Своих учеников на любимых и нелюбимых не разделяю. Каждый из них — любимый и родной для меня человек. Он родственник уже потому, что учился со мной в одном училище.
- Нынешний ректор Щукинского театрального института Евгений Князев нередко говорит своим студентам о том, «что лучшее актерское образование в мире — вахтанговская школа». Согласны? В чем превосходства Щуки? - Ничего объяснять и доказывать не буду. И не заставляйте меня воевать и обороняться. Не люблю я этих положений.
- В спектакле «Пристань» художественный руководитель Теат-ра Вахтангова Римас Туминас выводит вас к зрителю лично. Приятно? - Конечно! Я очень люблю «Пристань». Мы играем ее очень часто, поэтому 17 сентября 100-й спектакль за три года со дня премьеры. Без Римаса Туминаса на сцену в 100-й раз на сцену не пойду.
- В «Пристани» вы играете Грегори Соломона — из пьесы Артура Миллера «Цена». Вы сами предложили режиссеру дать вам эту роль? - Ничего я не предлагал. Назначили меня Соломоном, и все. Напомню, что Римас Туминас не только режиссер спектакля «Пристань», а еще главный режиссер театра. Он всех нас назначает.
- С радостью играете? - Разумеется, с радостью — ведь это мой театр! Другого театра в моей жизни не было и не будет.
- Сейчас говорят о расцвете Театра Вахтангова. Согласны, что он вышел на новый уровень? - Не могу сказать, что сейчас в театре расцвет, потому что для этого надо признать факт упадка. В жизни театра были разные периоды, но он никогда не опускался ниже того уровня, где кончается театр.
- Читаете ли вы книги современных авторов? - Главным образом читаю газеты. Причем ежедневно. А вы за кого меня принимаете?! За слепого, глухого старика? Я все вижу, слышу и во многих вещах разбираюсь.
- И в современной политике? - В газетах главным образом читаю о политике. Особенно сейчас привлекает политика. Без знания того, что проис-ходит в мире, нельзя жить! Что касается степени моего понимания политической ситуации, то она достаточно большая.
- Достигнут ли мира и взаимопонимания Россия и Украина? - Это вопрос нужно задавать не мне, а тем, кто имеет влияние на международную политику.
- Вы любите ли вы осень? - Никому ничего не интересно, тем более про осень. Все, что мы с вами придумаем, это и будет интересно.
- Призываете к тому, чтобы фантазировать? - Да, только фантазия должна основываться на знании и опыте. Лучше фантазии ничего нет на свете.
СПРАВКА «ВМ»
Владимир Этуш родился 6 мая 1922 года в Москве. Театром заразился еще в школе. На школьных вечерах он читал чеховскую «Маску». В 1945 году окончил Театральное училище имени Б. В. Щукина и начал работать в Театре имени Е. Б. Вахтангова.
С 1945 года занимается преподавательской деятельностью в Театральном училище имени Б. В. Щукина, профессором которого он стал в 1976 году. Снялся в фильмах «Кавказская пленница», «Иван Васильевич меняет профессию», «Двенадцать стульев» и др.
Спектаклем Римаса Туминаса «Евгений Онегин» 13 октября откроется фестиваль «Золотая маска» в Латвии». Работа Московского Академического театра имени Вахтангова завоевала две национальные театральные премии России: за лучшую режиссуру и лучшие костюмы (Мария Данилова). Но зрителям, пожалуй, важнее, что на сцену выходит целое созвездие блистательных актеров: Сергей Маковецкий, Владимир Вдовиченков, Людмила Максакова, Ирина Купченко, Владимир Симонов... И рижанка Евгения Крегжде в роли Татьяны!
Евгения Крегжде родилась в Риге. Окончила Театральное училище имени Б. В. Щукина в 2005 году (курс М. Б. Борисова). В том же году была принята в Театр имени Евгения Вахтангова. Летом 2009 года получила приглашение от партнёров по скетч-шоу «Даёшь молодёжь!» Михаила Башкатова и Андрея Бурковского принять участие в фестивале КВН «Голосящий КиВиН 2009» в составе команды «МаксимуМ». Сыграв роль любовницы Бурковского, Евгения Крегжде вместе с томской командой стала обладателем второго приза фестиваля — «Большого КиВиНа в светлом».
Сейчас Евгения возвращается в Ригу уже как исполнительница главной роли в спектакле Московского Академического театра имени Вахтангова «Евгений Онегин».
- Что случается, когда за интерпретацию русской классики берется литовец? - Наверное, у него есть возможность посмотреть на текст со стороны – со стороны своей культуры, своей ментальности, традиции, в которой он вырос. Недаром говорят, что со стороны видится лучше. Какие-то вещи Римас дейстительно увидел точнее.
- Как бы вы охарактеризовали его режиссерский почерк? - Безусловно, это язык образности. Когда Туминас ставит спектакль – он будто бы картины рисует. Ему важен цвет и свет, ему важно, чтобы был воздух, чтобы было красиво – он поклонник красоты на сцене. Но это его видение подразумевает и жизнь человеческого духа, и абсолютную достоверность происходящего. В его режиссуре присутствует желание разобраться, что есть человек, что им движет.
- Ваша Татьяна – что она за человек? - Боязлива, как лань: такой мы встречаем ее в самом начале. Взрыв - сцена, когда она влюбляется, когда она бегает и прыгает, когда у нее бессонница. Это не все воспринимают, говорят: ну как же? Она ведь такая сдержанная барышня. И тогда мне хочется спросить – а какими вы сами становитесь, когда влюбляетесь? Неужели не выпадаете из своего обычного состояния, не теряете головы, не превращаетесь в неразумных детей, не плачете, не смеетесь невпопад?! И я не стала этой жизни лишать Татьяну. Если «не спится, няня» -- то не спится! Если я влюблена – я влюблена до конца! И в разговоре с Римасом мы пришли к выводу: пусть эта жизнь – легкая, волнующая, прекрасная – остается. Потом она будет разрушена, и Татьяна придет к той женщине, которая дает Онегину финальную отповедь...
Евгений Онегин. Фото: Пресс-фото
- Вы вошли в спектакль уже после премьеры. Это было трудно? - Трудно, да. У меня было несколько репетиций всего, не было полного прогона. Но я знаю режиссуру Римаса, он знает мои возможности, и у нас уже несколько иные формы работы: большая ее часть происходит в разговоре, а не в пробе на сцене. Мы обсуждали, как это должно быть. Потом я уходила домой, все это прорабатывала и приносила ему пять вариантов. Он говорил – четвертый вариант хорош, давай мы его посмотрим. Только тогда мы шли и проверяли его. Но чем сложно вводиться в спектакль? Тебе нельзя навредить остальным партнерам, которые уже вжились в него. Тебе нельзя навредить тому темпоритму, который уже сложился, атмосфере. Тебе нужно войти очень мягко – но в то же время сказать: это МОЯ Татьяна, и она другая, она особенная. В этой остроте канатной – когда нужно удержать равновесие, двигаясь прямо к цели -- и заключается вся сложность.
- Парнеры вам помогли? - Приняли как родную и буквально с первого раза. Очень быстро отреагировали на определенные моменты, которые мне было важно уточнить или сделать по-иному. Не стали противостоять, а согласились на эту игру, чему я очень благодарна. И до сих пор труппа этого спектакля меня поддерживает. Что редко бывает в театре.
- Вас поддерживает и сам Туминас, занимая практически во всех своих вахтанговских постановках. - Мы встретились впервые пять лет назад, в спектакле «Троил и Крессида». Я выпустилась из Щукинского училища, получив там красный диплом. А оказалось – и это прекрасно – что школа продолжается. Римас заставлял меня читать, смотреть картины. Он очень повлиял на то, каким человеком я становлюсь и что я сейчас из себя представляю. Он, безусловно, воздействовал на то, что я выросла личностью, слушала окружающий мир, анализировала его, делала выводы. И надо сказать, он мне дает свободу на сцене. Если я понимаю, что спектакль идет мягче обычного, то в своем финальном монологе имею право, наоборот, сделать его жестче. И я сама принимаю это решение на сцене. Он доверяет моему чувствованию. Я даже не скажу, что Римас - мой режиссер. Он мой учитель жизни.
- Из всех тем, заложенных в «Евгении Онегине» Пушкина, какая вам ближе? - Тема неслучившегося. Не случившаяся любовь, не случившаяся жизнь, то, что мы потеряли, то, от чего мы отказались И когда я читаю финальный монолог и зрители плачут вместе со мной, я понимаю, что они плачут уже не над историей Татьяны – они плачут над своей историей. И если в процессе этого спектакля они простят себя – это будет для меня высшее достижение. А я, играя, каждый раз буду прощать себя. И в этом будет исповедальность, которая для меня в театре является самым главным.
Сцена из спектакля «Евгений Онегин» (Фотограф: Дмитрий Дубинский)
Театр имени Вахтангова давно любим и почитаем не только московской публикой, но и в других городах России и за рубежом. Каждый новый спектакль собирает полные залы. Что уж говорить, когда театр приезжает с гастролями в Лондон – билеты распродаются моментально. Актеров всегда встречают с большой радостью, и не только русские эмигранты, но и британцы.
С гастролями театр им. Е. Вахтангова приезжает в Лондон уже в третий раз. Сначала это был шекспировский фестиваль, где показывали «Мера за меру» в постановке Юрия Бутусова в театре «Глобус». А в 2013 году продюсерский центр Оксаны Немчук в рамках проекта «Русские театральные сезоны на Вест-Энде» привез в Noel Coward Theatre «Дядю Ваню» в постановке Римаса Туминаса. В феврале 2015 года Лондон ждет «Онегин», ставший лауреатом первой театральной премии «Хрустальная Турандот» (за лучший спектакль сезона 2012-2013), лауреатом национальной театральной премии «Золотая маска» (2014), а также лауреатом и призером других почетных театральных премий. Главную женскую роль – Татьяну Ларину – играет яркая очаровательная молодая актриса театра Евгения Крегжде. Евгения родилась и выросла в Риге, а в 2001 году приехала в Москву и поступила на курс Михаила Борисова в театральном училище имени Бориса Щукина. По окончании училища была принята в труппу театра им. Е. Вахтангова, да и не просто принята – а почти сразу на главную роль. В репертуаре Евгении роли сильных ярких героинь: Соня («Дядя Ваня»), Татьяна («Онегин»), Лиза («Бесы»), Изабелла («Мера за меру»), Дениза («Мадемуазель Нитуш») и многие другие. Кроме того, Евгения играет в других театрах – одна из последних ролей «Старший сын» в постановке Павла Сафонова. Из ролей в кино – «Ландыш Серебристый-2», «На Верхней Масловке», «Понаехали тут», «Любовь как любовь», из последних – «Географ глобус пропил», сейчас Евгения занята на съемках фильмов «Обратная сторона луны-2», «Игрок», «Эти глаза напротив».
- Вы из интеллигентной математической семьи с достаточно строгим воспитанием. И вдруг переезд в Москву… Когда к вам пришло осознание, что вы – актриса и назад пути нет? - Даже никогда не думала об этом. Не было какого-то щелчка – что вот оно, случилось. Осознание пришло постепенно. Когда поступила в Щукинское училище, я увидела работы других студентов, попробовала сделать что-то свое, поняла, что могу что-то предложить, быть в этом свободной, тогда, наверное, я почувствовала, что это мой путь.
- Насколько мне известно, у вас был опыт мастер-классов в Голливуде. Есть ли в дальнейших жизненных планах попробовать себя в европейском или американском кино или театре? - Мне бы очень хотелось. Я намеревалась двигаться в этом направлении, но на время отложила, потому как сейчас имею достаточно интересные предложения в России. Долгое время я была плотно задействована в театре, и только сейчас стало появляться больше предложений съемок в кино. Тяга же к европейскому и американскому кино у меня всегда была, да и во время лондонских турне ко мне подходили кастинг-директора, проявляя свою заинтересованность. Может быть, что-то получится в этот приезд.
- Что вам больше по душе – театр или кино? - Мне интересно и то, и другое. Комфортнее все-таки пока в театре, так как с ним связано тринадцать лет моей жизни. Почти каждый год я выпускала главные роли. Естественно, это давало опыт и новые знания. Безусловно, впереди еще много открытий. Но с театром у меня гармония, я знаю, что можно делать, а что нельзя, где я могу импровизировать. А в кино я только начинаю и с большим удовольствием постигаю это новое для меня пространство, будто снова стала студентом.
- Вам нравится жить в напряженном графике? - Нет, я люблю свободное время. Я 100% ленивый человек (смеется). Когда очень много работы, мне плохо. Важна гармония: полмесяца работы – полмесяца отдыха. На мой взгляд, это единственный способ развиваться. Когда работаешь в очень плотном графике, ты работаешь только на то, чтобы выдавать, но ничего не берешь. А все должно быть сбалансированно. Иначе в какой-то момент результат перестает быть качественным.
- В таком случае, какой отдых вы любите? - Постель и книжка. Раньше любила путешествовать, но сейчас из-за постоянных гастролей эта часть отдыха отвалилась сама по себе. Когда появляются свободные дни, хочется быть дома и никуда не выходить.
- Есть ли у вас любимые авторы? - Я абсолютно всеядный человек. Я могу читать от классики до фантастики, от романов Айрис Мёрдок до чего-то совсем современного. Если мне нужно напитаться, я беру классику. Если мне нужно отключить мозг, беру что-то простое. Любимый автор – это Лесков.
- А у Лескова что? - Люблю его хроники, люблю роман «Соборяне». Это очень близкое мне время, близкое мне понимание православия, как веры. И, пожалуй, еще потому, что в центре его романов в основном женщина, причем женщина с большой буквы. Тебе хочется стремиться к образу этих героинь, хочется походить на них, достичь их нравственного подъема.
- Ведь и ваши героини тоже не простой судьбы женщины, это настолько масштабные роли, такие мощные характеры. - Да, но интересно то, что в театре мне нужно расти до героинь. А в кино пока что, к сожалению, опускаться до них (смеется).
- А кто из них вам более близок? - Знаете, с ролями как с детьми – не должно быть любимчиков, иначе у одного из детей развиваются комплексы, и он начинает конфликтовать. Это семья. Они все разные, но все одинаково дороги. Они создавались в разное время, это мой эмоциональный опыт. Во всех них есть я, и в то же время что-то другое, что появилось в них не от меня, что продиктовано драматургией. Например, Изабелла в «Мера за меру» она в какой-то сложный момент моей жизни даже учила меня, была поводырем. Ну уж если совсем к стенке прижать, то ближе всего, наверное, самый маленький, еще неокрепший ребенок – Татьяна. Она пока что требует от меня больше внимания, нежели остальные. А так… Над всеми своими театральными ролями работаю постоянно, это непрекращающийся процесс.
- Как проходит процесс работы над ролью? - Это в трех словах не расскажешь. Я многим интересуюсь, чтобы найти необходимое для меня, изучала различные актерские системы и постепенно сформировала свою, но даже ее приходится немного видоизменять для каждой новой роли. Римас Туминас говорит, что нет одного пути, по которому можно пройтись. Но если раньше мне нужно было быть постоянно на сцене, чтобы буквально на ногах искать этот путь, то сейчас уже большая часть работы происходит в голове. И это, безусловно, заслуга опыта.
- Образ Татьяны, на ваш взгляд, актуален в современном мире? - Безусловно. Мы бы не стали делать этот спектакль, если бы он не нашел отражения в нашем настоящем. Мне абсолютно все равно, классический это образ или нет, важно создать на сцене человека, который ищет, пытается понять себя и окружающий мир, преодолевает препятствия или не преодолевает их. Если именно этот процесс передан правдоподобно, то зритель подключится к нему, он так же будет задаваться вопросами, может быть, даже поплачет над своей жизнью, за что-то простит себя. Для нас это лучший результат.
- По вашим наблюдениям, есть какая-то разница, как принимают театр во время гастролей и в Москве? - Все по-разному реагируют. Я не могу сказать, что есть какая-то тенденция. Все зависит от культуры и менталитета. Мы встречаемся с разноплановой публикой. Во Франции, например, не принято аплодировать во время спектакля – они дают его отыграть, а потом уже хвалят. И если уж им очень понравилось, то будут и свист, и топот, как на стадионе.
- А вы себя больше воспринимаете русской или латышкой? - Я себя ощущаю русской. А меня воспринимают как иностранку.
- А Москву вы как воспринимаете? - У меня абсолютная любовь с Москвой. Это мой город. Здесь много чего интересного происходит, много ярких талантливых людей. Это такой животрепещущий город.
- Вы уже третий раз приезжаете в Лондон с гастролями. У вас была возможность познакомиться с городом, какое впечатление произвела столица Великобритании? - Да, была возможность познакомиться городом. Лондон совершенно не похож ни на что. С одной стороны, академическая сдержанность и отстраненность, а с другой – драйв, безудержность, секс. Мне близки подобные контрасты.
- Если говорить о переездах, иммиграции, что для вас более привычно – постоянное перемещение, или вам важно быть закрепленной в одном месте? - В том то и дело, что я люблю и то, и другое. Я могу лежать и читать – а потом взять и сорваться. Есть и то, и другое, и третье, в зависимости от ощущений. Я могу работать как заведенная 24 часа в сутки. А могу лениться и не заставить себя подняться и пойти в душ.
- Насколько мне известно, вы иногда пишете какие-то заметки. Для чего, это хобби или дальнейшие планы на будущее? - Да не знаю, для чего… Потому что пишется! Это такое поэтическо-прозаическое дуракаваляние, которое иногда выкладываю в Фейсбук, и к своему большому удивлению получаю отклик. Пока я востребована в театре и кино, не готова уделять этому увлечению много времени. Но, возможно, когда я уже буду дряхлеющей старухой, такой, знаете, с ярко накрашенными губами и неизменной сигареткой во рту, обязательно накрапаю несколько сентиментальных романчиков (смеется)!
- Многие актеры, работая над ролью, не любят говорить о ней. Это ваш случай? Вы делитесь своими планами с друзьями, семьей? - О планах и мечтах рассказывать не люблю, это для меня сакраментально. Но что касается самого процесса работы над ролью, то мне важно делиться размышлениями с близкими людьми. Если ты можешь рассказать о своем персонаже как о живом человеке, значит, ты уже его видишь. Мне необходимо это проговаривать. И даже не для того, чтобы что-то посоветовали. А именно для того, чтобы я сама за этим словами увидела образ. Не всегда он продвигается в моих собственных размышлениях, нужно обмусолить его вслух. Остается только порадоваться неиссякаемому терпению близких, которым приходится часами выслушивать мою предпремьерную белиберду (смеется)!
- А кто или что вас вдохновляет? - Миллион вещей. Деревья, падающие листья, дети, равнины, музыка, смех, прогулки, дождь, люди, живопись. Это какой-то постоянный процесс. Нет такого, чтобы ничего не вдохновляло.
- Что входит в ваше понятие успеха? - Для меня успех это когда на последнем монологе вижу за кулисами троих монтировщиков, которые внимательно следят за тем, как я играю. Этим ребятам, с их титанически тяжелой работой, обычно не до искусства. Успех, когда кто-то вдохновился на свершения после твоего спектакля. Когда зал дышит с тобой одной историей, темой, и ты чувствуешь, что сейчас вы заодно без разделяющих политических и национальных убеждений и подобной суеты! Если за все это ты еще получаешь соответствующий затратам гонорар, то, пожалуй, можно считать себя по-настоящему успешным человеком.
- Есть у вас мечта сыграть какую-то определенную роль? - Я ко всему открыта! Не было у меня, честно говоря, времени на то, чтобы сидеть и размышлять: «А неплохо было бы сыграть эту героиню…» Роли сами приходят. Если уж совсем до сути докапываться, то Роксану («Сирано де Бержерак») хотелось бы сыграть. Но если нет – не убудет. Я влюбляюсь в каждую свою роль постепенно. Когда мне ее предлагают, я спокойно воспринимаю, а вот начинаю работать – и влюбляюсь. Главное не сама роль, а наличие в ней волнующей тебя темы!
- Есть ли какие-то табу, на что вы никогда не согласитесь? - На бездарность.
- А как вы относитесь к эротическим сценам или если нужно сниматься обнаженной? - Спокойно, но я должна понимать, что они действительно нужны там. Если можно обойтись без них – нужно убирать.
- Но ведь сцены с обнаженной героиней в кадре часто добавляют только для рейтинга. - Да… но есть режиссер, он главный, ему и решать. Если уж я согласилась на работу с ним, то не буду задавать лишних вопросов. Я послушная!
Спектакль Eugene Onegin (Режиссер-постановщик Римас Туминас, продюсер Оксана Немчук&ArtsBridge) пройдет с 18 по 21 февраля 2015 года в театре «Барбикан», начало в 19 часов.
www.barbican.org.uk
Фотографии предоставлены: Театр им. Евгения Вахтангова, Евгения Крегжде. Фотограф: Дмитрий Дубинский
Людмила Максакова, актриса красивая, яркая, рисковая, не нуждающаяся в особом представлении, написала книгу о времени и о себе — «Мое горькое, горькое счастье». Сегодня в фойе Вахтанговского театра будет представлен этот огромный фолиант в 316 мелованных страниц. Накануне презентации мы связались с Людмилой Васильевной.
Людмила Максакова с мамой.
— Я в очень большом смущении, — говорит актриса. — Как говорил Петр Фоменко, у меня «борьба мотивов». С одной стороны, я хотела бы поблагодарить всех, кто сделал из меня актрису и человека, а с другой, хотела бы знать, как эти люди на мою книгу посмотрели бы? Не слишком ли нескромный этот фолиант с золотыми буквами?
Книга действительно большая, заголовок — с золотым тиснением. На обложке — автор крупным планом, и он же на оборотной стороне книги. Разница в упавших ресницах с правого глаза.
— Ты понимаешь, почему они упали? — спрашивает меня Людмила Максакова. — Актриса без грима? — предполагаю я. — Нет. Ресницы упали оттого, что невозможно быть красивой. Точнее, от ужаса жизни и от страданий.
— Какое-то у вас, Людмила Васильевна, нерадостное настроение — все-таки книга вышла. Но вот название ее тоже не очень оптимистичное — «Мое горькое, горькое счастье». Почему? — Я не оригинальна, например, книга великой актрисы Марии Савиной называлась «Горести и скитания». А уж она была примой Александринского театра, Тургенев написал для нее «Месяц в деревне»… Понимаешь, у актера больше горечи, чем удач. Удачи мимолетны, а горечи бесконечны.
— И это говорите вы? Первая красавица Вахтанговского, исполнительница главных ролей? — А когда по десять лет ничего не играешь? А когда предают? Как сняли «Пиковую даму» с репертуара — кому она мешала? Предательство, интриги, сплетни — это питательная среда театра. Я это все в Коринкиной сыграла (Коринкина — героиня пьесы Островского «Без вины виноватые», блестяще сыгранная в одноименном спектакле Людмилой Максаковой. — М.Р.).
Здесь следует внести ясность — название книги относится не только к актерской судьбе вообще, но и к гениальному режиссеру Петру Фоменко, поставившему как раз тех легендарных «Без вины виноватых», ту самую «Пиковую даму» — его Максакова боготворила. И вот фрагмент его удивительного портрета в книге: «Он умел опоэтизировать кирпич, заставить плакать утюг, скрип двери превратить в поэму экстаза... Сам он, огромный, сопящий, похожий на мамонта, вдруг с легкостью мотылька начинал порхать и прыгать, предлагая и тебе молниеносно присвоить себе все его «ахи» и «охи», стоны и междометия».
Максакова дает блестящие характеристики Фоменко, Белинского, Рубена Симонова, богом поцелованного актера и недооцененного гения сцены — Николая Гриценко, других своих партнеров. А первая часть книги посвящена ее матери — большой оперной певице Марии Максаковой.
— Вы пишете, что мама ваша, вольная волжанка, родившаяся в Астрахани, в работе была аккуратна и пунктуальна, как немка. — Это так, в оперном искусстве иначе нельзя. Если не там вступишь, не вовремя, все пойдет прахом.
— Вы унаследовали эту черту? — Конечно. Это поддерживал во мне Рубен Николаевич, кнутом погонял Виктюк, и доконал уже Петр Наумович. Это он меня учил не бояться выйти без всего на сцену. Я пробовала — меня растоптали. Смелых артистов всегда топчут. После того как с Петром Наумовичем мы сделали спектакль «Как жаль», одна писательница откликнулась так: «Почему этим двум дуракам (имелись в виду Фоменко и я) никто не посоветовал этого не делать?» Публика любит то, что банально, а я не могу идти банальным путем. Я всегда что-то пыталась сделать по-другому — иначе жизнь неинтересна.
И книга получилась не банальная — особый взгляд, необычный ракурс на персоны и события. И... упавшие ресницы.
Если Максакова рассказывает не о себе, а о других, то актрису в книге представляют воспоминания Михаила Ульянова, Виталия Вульфа, Романа Виктюка, Инны Вишневской и дочери — Марии. Текст сопровождает множество фотографий разных лет — уже известных и редких, уникальных.
Если о Великой Отечественной войне фильмы снимали и снимают, то Первая мировая наш кинематограф почему-то не очень интересовала. Но в середине февраля на экраны выходит первый российский фильм о той войне - «Батальонъ». В центре сюжета - легендарный жен-ский батальон смерти. Весной 1917-го его кинули в самое пекло, чтобы примером женского мужества поднять дух мужчин-солдат. Командира батальона Марию Бочкарёву сыграла Мария Аронова.
Быть серым кардиналом
Юлия Шигарева, «АиФ»: Мария, на ваш взгляд, женщина и война, окопы, необходимость убивать - эти два мира совместимы? - Совершенно несовместимые! По моему твёрдому убеждению, женщину на войну может толкнуть только горе. Ведь и тогда, в 1917-м, и сама Мария Леонтьевна, и многие из тех женщин, которые тогда пришли в батальон, - это были те, кто потерял мужей, кто не имел детей, у кого не сложилась женская судьба. А вообще это страшно, когда женщина перестаёт быть в тени. Если судьба, или мужчины, окружающие её, или пережитое горе ставят её в положение командира. Это же очень важно, прежде всего в семье, чтобы жена была именно серым кардиналом. Чтобы она была шеей, мягко, исподволь определяющей, в каком направлении будут двигаться её близкие.
- Историки Первую мировую называют самой малоизученной. А вы, готовясь к съёмкам, узнали что-то новое по сравнению с тем, что мы все учили в школе? - Как ни странно, больше всего я удивилась, когда узнала, что этот женский батальон существовал на самом деле. Да, я помнила из школьной программы, что Зимний дворец от революционеров защищали женщины, но всё на уровне каких-то легенд… Судьба этого женского батальона нелепа и трагична. Там, на войне, этих девочек использовали как пушечное мясо - бросили в окопы отбивать атаки немцев. Чтобы они своей стойкостью удержали бегущих с поля боя мужиков. Это был в буквальном смысле слова театр военных действий - глупый, нелепый, ненужный. Их и насиловали на фронте, и били... Но в фильме всего этого ужаса нет - наоборот, хоть наши парни и слегка опоздали, но всё-таки они бегут на помощь.
Вернуть память
- Писательница Светлана Алексиевич высказала однажды такую мысль - на Руси девушек не учили быть счастливыми. Их готовили к жертвенности, к страданиям. Поэтому и в горящую избу она, и коня на скаку, и из перестроечной ямы свои семьи опять же женщины вытаскивали, пока мужики соображали, как им к этой новой жизни приспособиться. - Это вообще христианский подход к жизни - жертвенность и страдание. В житии одного из старцев есть такой эпизод - он, уйдя от мира в пустынь, однажды утром воскликнул: «У меня ничего не болит! Господи, почему ты перестал любить меня?» Это же странная история - кресты, которые мы тащим, грехи, которые отрабатываем… Вот скажите, какая самая главная радость у женщины?
- Семья, наверное? - Не наверное, а точно! И в первую очередь дети! Больше радости нет. А основные женские горести - проблемы в жизни её мужчины и её детей. А кто ещё, скажите, кроме матери и бабки, будет отмаливать эти ошибки, эти беды? Не мужики же!
- И тут возникает вопрос: а как воспитать детей так, чтобы потом не приходилось их беды, ошибки, грехи замаливать? - А мы не их грехи замаливаем, а свои. В чём проблема-то? То, что несём мы, на наши плечи положили дедушки и бабушки. А всё, что несут наши дети, - это мы. Ведь в наших детях мы не любим прежде всего то, что не любим в себе. Бесит, когда похожи, бесит, когда в них видишь те качества, которые так и не смог перебороть в себе. И твой ребёнок начал проходить эту же программу.
- А вам это удаётся - не ругать своих детей за то, что они повторяют вашу судьбу? - Думаю, что нет, к сожалению. И это ещё страшнее! Потому что знаешь - дети будут за всё платить. Но всё равно плюёшь и делаешь.
- Возвращаясь к фильму... Зритель современный, «попкорновый» это кино поймёт? - Очень надеюсь. Очень хочется, чтобы пришла молодёжь. Именно поэтому мы поставили рейтинг 12+, именно поэтому убрали все жёсткие сцены. Очень важно, чтобы дети наши знали историю. Потому что то поколение, которое сейчас растёт, - в основной своей массе оно же растёт вне культуры, без знания истоков, не умея видеть и анализировать причины того, что происходит вокруг. И, на мой взгляд, основная наша, взрослых людей, задача - вернуть им эту память.
Досье. Мария Аронова. Родилась в г. Долгопрудном. В 1994 г. окончила Театральное училище им. Щукина. Ещё во время учёбы была приглашена в труппу Театра им. Евг. Вахтангова, где служит и по сей день. Народная артистка России. Замужем. Двое детей.
Ради роли женщины-офицера, Георгиевского кавалера Марии Бочкаревой, которая в 1917 году возглавила первый в истории русской армии женский батальон, актриса остригла волосы, надела мужской китель и научилась обращаться с оружием. Но в реальной жизни, как признается Аронова, она ни за что не променяла бы семейный очаг на поле боя.
Доверяю только профессионалам!
– Подозреваю, как вам надоел этот вопрос, но всех актрис на съемках «Батальона» действительно стригли наголо? Страшно было расставаться с волосами? – Я надеялась, что это как-то поможет мне в роли, но нет! Я вообще небогата волосами, так что в моем облике мало что изменилось. Бояться было нечего: волосы не зубы – отрастут.
– За роль пришлось побороться? Или создатели фильма с самого начала видели в образе Бочкаревой только вас? – Я вообще никогда не борюсь за роли. Идея сделать меня героиней фильма принадлежит Игорю Угольникову, моему давнему другу и продюсеру «Батальона». Знаю, что Дмитрий Дмитриевич Месхиев не хотел со мной работать. Ему сказали, что я заносчивая московская звезда, которая будет капризничать на съемках и устраивать истерики. Так сложилось, что меня не любит кинематографическая «администрация». Хотя ни с одним режиссером я плохо не расставалась. Я послушная актриса, подчиняюсь беспрекословно – так меня учили в институте. Но человек я очень требовательный и жесткий, особенно в административных вопросах.
– Как вы думаете, что мотивировало бойцов женского батальона? Понятно, что все они были патриотками и любили свою страну. Но не прослеживалось ли в этом и желание самореализоваться? – У Марии Бочкаревой такое желание точно было. Первый муж ее бил, второй тоже. Вот она и пошла к мужикам, чтобы сказать: «Нет, ребята, я вам не собачка. Я докажу!» Когда с женщиной не происходит чуда рождения ребенка, ради которого мы и приходим на этот свет, возникает вот такое странное раздвоение на полумужчину-полуженщину. Она несет на своих плечах то, что не каждому мужику под силу. А что касается молодых девочек из батальона… Одна пошла на войну вслед за мужем, другая – чтобы заглушить боль от потери любимого, третью не устраивала политическая ситуация в России. У каждой своя история.
– В фильме вы так смело обращаетесь с оружием. Я, например, боюсь даже наставленного на меня игрушечного пистолета… – И я страшно боюсь! Меня от салюта трясет, что уж говорить о боевых выстрелах. Пиротехника была серьезная – пришлось долго привыкать.
– Значит, в этом вы на свою героиню не похожи. А что у вас общего? – Безумная вера в идею. Такое случается и со мной. А потом на первое место вдруг выходит человеческий фактор и понимаешь, что важнее жизни и отношений ничего нет. Я очень надеюсь, что зрители увидят, как моя героиня полюбила этих девочек, и как страшно ей было их терять. Идея – то, ради чего эти женщины отдали свои жизни, – сработала: мужчин они подняли. Вопрос в том, какой ценой.
– С актрисами, которые играли ваших подопечных, у вас тоже сложились материнские отношения? – Да! Дмитрий Дмитриевич – режиссер-натуралист. Если в сценарии написано, что есть грязь, то будет грязь, если холод – так уж холод. Но меня все-таки жалели. Во многих сценах за меня бегал дублер. А девочки работали, как волы, денно и нощно: и мерзли, и мокли, и в грязи по горло сидели, и в огне горели. Поэтому мы все очень сроднились, жались друг к другу, как цыплята.
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, до «Батальона» режиссеры видели вас в основном в комедийных ролях. Вы надеетесь, что этот фильм принесет вам больше ролей драматических? – Замечу, я не комедийная актриса и никогда ею не была. Я трагикомик, плачущий клоун. Но знаю, что во мне есть потенциал, который еще не раскрыт. Конечно, мне бы хотелось, чтобы его использовали. Но я давно поняла, что могу довериться только человеку профессиональному. Такому, как Сережа Урсуляк, как Станислав Говорухин, как Сергей Арланов, первый режиссер сериала «Солдаты». Как Дмитрий Месхиев наконец. Это несказанное счастье – работать с человеком, который четко понимает, куда поведет и чего хочет добиться.
Сыну – совет, дочери – обед
– Вы по натуре человек домашний, или вам постоянно нужен адреналин? – Скорее, трудоголик. Когад нет работы, я начинаю паниковать. Для меня это страшный сон! Я кормилец в семье, и отвечаю за близких. Но когда меня куда-то приглашают и есть возможность туда не пойти – не пойду: выберу дом.
– Сын Владислав играет с вами на одной сцене в Театре имени Вахтангова. Кто кого больше опекает – вы его или он вас? – В театре мы с ним почти не встречаемся. Я делаю это целенаправленно еще со времен его учебы в театральном институте. Педагоги мне тогда сказали: «Маша, если нам понадобится твоя помощь, мы позвоним. А пока – всего доброго». И я поняла, что это лучший вариант моего сосуществования с Владом в театре. Ему и так трудно: для всех он «ароновский сын». Я стараюсь ему не мешать. Хотя, если он попросит, брошу все и помогу. И еще: если я категорически с чем-то не согласна, то наедине мягко выскажу ему свое мнение. И то не как мама, а как старший товарищ.
– А дочь Серафима проявляет актерские способности? Она уже решила, кем хочет стать, когда вырастет? – Сейчас еще рано об этом говорить, но Сима очень артистичная. В школе она читает стихи, участвует во всех мероприятиях. Но я пока не вижу в ней того горения, которое было у меня.
– Горение – красивый образ. В чем оно выражалось? – Когда тебе неинтересно все, кроме театральной студии, и хочется заниматься там бесконечно – вот что это такое! В детстве я сломала ногу и пролежала четыре месяца в гипсе. Из-за перелома о гимнастике, которой я тогда увлекалась, мне пришлось забыть. Иногда думаю, что добилась бы неплохих результатов: человек я упертый и самолюбивый. Но сейчас мне кажется, что это был божий промысл.
– Недавно в программе «Наедине со всеми» вы признались, что вам 42 года по паспорту и 64 – по ощущениям. От актрисы это слышать непривычно. – Я и выглядела всегда старше своего возраста. Надеюсь, Господь даст еще мне возможность пожить на земле. Женщины-актрисы, у которых были похожие проблемы, уверяли меня: «Маша, дождись 55. Потом все начнут стареть, а ты остановишься». Вот жду. Хотя, думаю, в моем случае это полное вранье (смеется). Скорее всего, это генетическая предрасположенность. Я уже родилась взрослым человеком – с багажом знаний, которые дают внутреннее ощущение возраста. Мой сын абсолютно такой же.
– Получается, его не нужно было воспитывать? – Почему же? Я до сих пор его слегка направляю, корректирую. Но он никогда не был солнечным наивным малышом. И я в детстве такой не была. Мне всегда было интересно общаться со старшими. Моя мама рано ушла из жизни, а это тоже причина взросления. У меня рано родился ребенок, я рано начала отвечать не только за себя. Сейчас смотрю на фотографии тех лет и поражаюсь: как я могла стать мамой в 19 лет? Что я тогда понимала? Но, оглядываясь назад, убеждаюсь, что была очень ответственной. Только раздражительной не в меру. Говорили мы с Владиком на равных, как общаются между собой дети. А вот про меня и Симу такого не скажешь. Материнство в 19 и в 32 – это две большие разницы.
– А вам хватает времени на семью? Например, путешествуете вы вместе? – Только вместе! Каждую свободную минуту я стараюсь проводить с семьей. Если нет работы в первой половине дня, я не посвящаю это время себе, хотя могла бы назначить встречу, сходить к косметологу. Но я все это делаю поздно ночью, когда Сима уже спит. Когда в расписании стоит только вечерний спектакль, я всегда жду дочь с горячим обедом. Неприготовленный обед или ужин – такого у меня не бывает. Это моя обязанность! Я делаю это всегда, чтобы хоть так компенсировать дочке то, что я не укладываю ее спать.
Гость программы "Правда 24" - актриса Евгения Крегжде. В интервью она рассказала о том, в каких кинопроектах задействована сейчас, и почему долгое время играла только в театре.
Опубликовано: 7 окт. 2014 г. Зрители программы "СтихиЯ" из первых уст смогут узнать, как рано поэзия вошла в жизнь Юлии Рутберг, что ей читали в детстве – сказки Пушкина или …? А также, как менялись поэтические вкусы героини дальше.
В очередном выпуске программы "СтихиЯ" ведущий Всеволод Шиловский и его гостья Юлия Рутберг попытаются понять, что значит для каждого из нас поэзия Пушкина. Встреча началась со стихотворения Александра Сергеевича "Эхо" в исполнении ведущего. Потому что, по его мнению, это одно из глубочайших размышлений о судьбе поэта вообще, о трагедии творчества... К счастью, трагедий на творческом пути Юлии Рутберг - актрисы яркой, талантливой, думающей и прекрасно читающей в своих программах произведения Пушкина - пока не наблюдается. Звезда Театра имени Е. Вахтангова, лауреат театральных премий "Чайка" и "Хрустальная Турандот", в последнее время она пробует себя в новом амплуа, создавая оригинальные поэтические программы на стихи Окуджавы, Коржавина, Пушкина... Зрители программы "СтихиЯ" из первых уст узнают, как рано поэзия вошла в ее жизнь, что читали Юле в детстве - сказки Пушкина или...? А также - как менялись поэтические вкусы героини дальше. С Пушкиным актерская судьба свела Юлю в спектакле Петра Фоменко "Пиковая дама". Ее героиня - "Тайная недоброжелательность" произносит знаменитый прозаический текст как стихи. Было ли это режиссерским решением? Или, как считает ведущий Всеволод Шиловский, у Пушкина даже проза звучит как поэзия? Еще одним интересным поворотом разговора стала для ведущего и его гостьи тема свободы артиста, исполняющего стихи. Кто он - проводник автора или его интерпретатор? И насколько верны слова Блока о Пушкине, сказанные им в речи "О назначении поэта": "Поэт - сын гармонии; и ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых, привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих, внести эту гармонию во внешний мир..."?
Ее мать, знаменитая оперная певица Мария Максакова, так никогда и не открыла дочери имени ее отца. Вождь народов откровенно восхищался талантом оперной дивы, и людская молва приписывала позднего ребенка певицы именно ему. Допускала ли она сама мысль о том, что, возможно, ее отец - Сталин?
Ее воспитывали в строгости, ограничивая общение со сверстниками. А она осмелилась пойти в артистки против воли мамы, которая хотела, чтобы дочь поступила в иняз. Ее первый муж, художник Лев Збарский, эмигрировал в США, и она прошла через унизительную процедуру разусыновления их общего сына Максима. Ведь судьба родственников эмигрантов в СССР была незавидной. В нее были влюблены многие талантливые мужчины поколения. Андрей Вознесенский посвятил ей сборник стихов, а с композитором Микаэлом Таривердиевым роман длился три года, но их отношения разрушил трагический случай, который, как говорят, стал биографической основой истории героя фильма "Вокзал для двоих". Второй брак, с гражданином Германии, мог навсегда испортить ее карьеру, но она не испугалась.
Наедине со всеми - актриса, народная артистка РСФСР Людмила Максакова.
О матери - оперной певице Марии Максаковой: Она была великая певица. Мама стала знаменитой благодаря русским народным песням, которые она сделала с оркестром Осипова. А сделала по одной причине: потому что у нее была страшная биография. Не дай бог кому пережить такое, что пережили наши родители. На их долю пришлось очень многое: и революция, и Гражданская война, и 1937 год, и 1940 год, война. Как они выживали в этих условиях, это тема удивительная. И вообще что такое русская женщина. Мамино поколение было более романтически настроенное. Сегодняшнее поколение более прагматично. Так складывается время. Это данность. Времена не выбирают, в них живут и умирают.
О детских годах: Мы были нищие. Это война. У нас дачу сожгли, машину мамину угнали на пользу фронта. Что получали дополнительного артисты Большого театра, это коробку зефира. Я застала очень тяжелые времена, а не радужное детство. У мамы была масса родственников, у которых не было, к сожалению, никаких талантов. Родители очень рано умерли. Шесть человек осталось маленьких детей. Она пошла в церковный хор в девять лет, сама, петь, и содержала всю семью. И работала всю жизнь как сумасшедшая. Да, я воспитывалась строго, потому что маму строго воспитывали. Вообще, я считаю, детей неразумно баловать. Человек, который сам ничего не прошел, ничего не может в жизни. Он должен сам достигать. Мамин второй муж был расстрелян, поэтому была изоляция и до 13 лет со мной старались не вести никаких откровенных разговоров. Мне сказали: "Иди получи профессию, вот тебе музыкальное образование". Детство наложило на меня один отпечаток: что нужно трудиться. Поэтому я уважаю только тех людей, которые трудятся и своим трудом достигают какого-то положения и уважения в обществе.
О тайне вокруг имени своего отца: Самое интересное то, что я родилась, я думаю. Этот факт свершился. И потом появились в жизни люди, которые старались сделать из меня человека. Когда Рубен Николаевич [Симонов, режиссер Вахтанговского театра в 1939-1968 гг.] взял меня в Театр Вахтангова, это был мой первый учитель, причем настоящий, театральный, он всегда говорил: "Мы должны воспевать своих учителей". Это такие заветы.
О театре, консерватизме и равновесии: Мой характер сформировал театр. Когда я поступила в Театральное училище Щукина, началась история, совершенно вовлекшая меня в тот мир, который мне показался прекрасным и с которым я ни за что не хочу расставаться и не расстанусь никогда. Это мир фантазии, воображения, это мир, который позволяет тебе влюбиться в живопись, в музыку, во все самое прекрасное. Ну что может интересовать в том, что ты чистишь картошку? Все твои действия должны быть окрашены. Когда они окрашены какой-то целью, твоя жизнь становится интересной. И самое ужасное, если человек себя не нашел. Я страшный консерватор, я не люблю никаких перемен. Настолько в жизни эта лодка подвергается всяким бурям, ветрам и прочему, что хочется за что-то ухватиться, по крайней мере за свою профессию, где ты себя чувствуешь уверенно, и за людей, с которыми пройдены определенные этапы. Главное, что привлекает в театре, - что один в поле не воин, на премьеру работает огромное количество людей, и если все дышат в унисон, тогда получается интересное зрелище. Я миротворец, не люблю ссор. Я Весы, я люблю мир, это знак, который ищет равновесия и все время хочет это равновесие получить.
О муже Петере: Петер Пауль Андреас Игенбергс был и является гражданином Германии. Я сорок лет с ним в браке. Он всегда добьется той цели, которую поставил. Меня он взял измором, действительно. Полтора года. Конечно, он для меня опора и защита. Если бы это было не так, мы бы уже, наверное, давно расстались. Я могу на него положиться во всем.
О решении дочери, оперной певицы Марии Максаковой, пойти в Госдуму РФ: Я в этом ничего не понимаю, даже не берусь говорить. Это не моя сфера. Я сказала: "Если ты чувствуешь к этому призвание, если ты к этому готова, если ты думаешь, что таким способом можешь сделать какое-то доброе дело людям, конечно, иди". Это ее выбор.
О нелюбви к светским мероприятиям: Каждый выбирает какую-то дорогу и по ней идет. Я занимаюсь своим делом. Меня приучили к тому, что, как у Антона Павловича Чехова сказано, дело человека должно быть немножко лучше, чем он сам.
Героиней очередного выпуска программы "Временно доступен" станет Людмила Максакова - советская и российская актриса театра и кино. Народная артистка РСФСР.
« - Как подойти к роли? Научить нельзя, можно научиться. Есть свои законы. Этим законам меня учили всю жизнь -- обучение закончится тогда, когда закроется крышка гроба...» « - Мы все время хотели доказать, что мы сами -- это мы. Это было тяжелейшим плевком в душу, если кто-то говорил: «А, это потому что мама...». « - Что значит, где купить колбасы? У нас с Авербахом было три рубля. Можно было пойти в гостиницу «Москва». Я брала бутылку минеральной воды, он 50 грамм водки и селедочку. И вот так до закрытия ресторана мы обсуждали его новый замысел. Люди жили другим...»
Об этом актере говорят, что он не представляет своей жизни без театра, но жизнь и театр для него сферы несоприкасающиеся, на сцене он играет, а не живет, но играет так, что у зрителей дух захватывает от накала переживаний и страстей... После окончания училища имени Щукина он поступил на службу в Театр Вахтангова, позже, правда, по приглашению Олега Ефремова перешел во МХАТ, но спустя несколько лет вернулся в труппу Вахтанговского. Там играет до сих пор. На его счету около ста ролей в кино в таких популярных фильмах, как «Граница. Таежный роман», «Московские окна», «Дети Арбата», «Ермоловы», «Куприн. Яма», а в театре он примерил на себя сильные классические роли: сыграл Треплева в «Чайке», Отелло, Серебрякова в «Дяде Ване»... И только что на сцене театра Александра Клягина «Et Cetera» всемирно известный немецкий режиссер Петер Штайн представил свою постановку знаменитой трагедии Пушкина «Борис Годунов». В главной роли - народный артист России Владимир Симонов. Он и стал нашим сегодняшним гостем.
- Владимир Александрович, кроме звания народного артиста России вы – обладатель престижной премии «Чайка» и премии имени Андрея Миронова «Фигаро» в номинации «Лучшие из лучших». А награды для вас важны? - Важны, но я не думаю о них постоянно, а вот вы сейчас вспомнили, и я вспомнил... Важны, когда вдруг они годятся для чего-то - для дела, для какой-то ситуации, для разговора...
- Вашу вторую премию «Чайка» в 2000 году вы получили за дуэт с Александром Калягиным в спектакле «Дон Кихот» театра «Et Cetera». Вы заняты и в других постановках театра Калягина. А как вы познакомились? - Мы общаемся с 1982 года. Познакомились во МХАТе, когда Олег Николаевич Ефремов пригласил меня в «Чайку» на роль Треплева. Александр Александрович играл в этой же постановке Тригорина. Сыграли. Меня все поздравили. Но никогда не забуду внимание Калягина - он зашел в гримерную, пожал руку, расспросил: «Как ты? Что ты?» Почему он так сделал? Не знаю. Может, оттого, что мы оба – щукинцы. Наверное, он понимал, как мне в этой ситуации тяжело, когда почти со школьной скамьи (в Театре Вахтангова после училища я прослужил всего полтора года) мне выпало играть Треплева во МХАТе, причем с настоящими звездами: со Смоктуновским, Поповым, Евстигнеевым, Богатыревым, Калягиным, Лавровым, Мирошниченко, Невинным, Кашпуром...
- А как сложилось ваше сотрудничество? - В советское время были приняты поездки актерских бригад в дружественные страны: ГДР, Чехословакию. И меня взяли в такую бригаду, посчитав, что я не последний парень на деревне (улыбается) и могу что-то делать. Я выступал с номером «Наблюдения», аккомпанируя себе на гитаре. И в этих поездках мы с Александром Александровичем потихонечку-полегонечку поняли, что у нас одинаковые представления о многих вещах - о жизненных ценностях, о чувстве юмора, о степени добра и подлости, о ревности и о многом другом. Сначала у нас сложились отношения «учитель - ученик», потом «друг - друг»... Сейчас мы вообще как родные люди. А что касается совместной работы, то в начале 90-х Калягин организовал свой театр и пригласил меня на роль Войницкого в спектакле «Дядя Ваня», которым и открылся «Et Cetera». И дай бог, чтобы впереди было еще много общих дел.
- Вы – любимец публики. О вас очень много хороших отзывов и от зрителей, и от коллег. Вы обращаете на них внимание? - Обращаю, конечно. Но стараюсь относиться к ним с иронией. Потому что на самом деле никто, кроме тебя самого, не может понять, что ты есть, что ты сделал и насколько хорошо ты это сделал.
- Разве все и всегда могут сами про себя это понять? - Возможно, не всегда. Но вы же меня спрашиваете. Вот я про себя знаю, что сделал хорошо, а что плохо. А вообще лучше заниматься делом, а не пустыми разговорами. Делай что должен, и будь что будет. Так ведь гласит древняя мудрость?
- Но ведь положительные отзывы для чего-то нужны? - Чтобы тешить дьявола, тщеславие.
- А вы подвержены тщеславию? - Подвержен, я же живой.
- А если после спектакля подходят зрители и говорят какие-то хорошие слова, это добавляет творческих сил? - Добавляет, и очень сильно. Это правда. Причем не важно, веришь ты этому или нет. Но тем не менее эти слова влияют. И они нужны, тем более актеру. Ты этот отклик публики чувствуешь даже на поклонах. Иногда публика раз – и на тебя вспыхнула. Значит, ты что-то радостное ей донес. Вернее, ты всегда это несешь, но, может быть, сегодня в зале просто оказалось больше тех, кто это понял. И вот уже у тебя огонечки внутри загораются.
- А могут ли чьи-то слова, напротив, выбить вас из колеи? - Наверное... Но мне, видимо, везет: я с подобными резкостями обычно не сталкиваюсь. Последние несколько лет то, чем мы занимаемся в театре с Римасом Туминасом (художественный руководитель Театра имени Вахтангова. - Н.К.), находит вполне положительный отклик. Хотя, когда я вернулся в Вахтанговский из МХАТа, была пара критических газетных статей, правда, не совсем справедливых, с перепутанными фамилиями, в которых упомянули и меня. Эмоционально это бьет очень сильно, когда тебя ругают, тем более в газете. Нужны моральные силы и мудрость, чтобы понять - это же полная ерунда.
- Вы упомянули Римаса Туминаса. Его назначение на должность художественного руководителя Вахтанговского театра в свое время обсуждалось очень бурно. А как вы отнеслись к его приходу? - Я не был лично знаком с Римасом, но знал его спектакль «Ревизор» - очень сложную постановку. И понимал, что он – очень талантливый человек и необычный художник. Когда Римас начал репетировать спектакль «Троил и Крессида» по Шекспиру, он дал мне в нем одну из главных ролей - Пандара. Вот через эту работу я по-настоящему и познакомился с Туминасом и понял, что он –величина фантастическая. Очень интересен его угол зрения на жизнь, то, как он рассказывает о ней через пьесы. Римас - высокий человек, одухотворенный. Он истинный художник.
- А может, ваше расположение к Туминасу связано с тем, что он дал вам главную роль в первом же спектакле, который начал ставить в Театре Вахтангова? - Нет-нет. Дело не в этом. Вообще-то его появление в театре было ознаменовано новостью для меня неприятной: он закрыл спектакль «Мелкий бес», где я был занят. Мы с Римасом посидели, поговорили, почти как Станиславский с Немировичем (улыбается). Он сказал, что мне как актеру лучше отказаться от этой роли, от этого спектакля, чем делать так, как оно есть. Я ему поверил. Не знаю почему. Поверил - и все. И с тех пор мы потихонечку - с большим или меньшим успехом - идем вперед.
- Владимир Александрович, скажите, откуда у вас убеждение, прочла о нем в одном из ваших интервью, что актер должен уметь сыграть все - от вешалки и клопа до, скажем, Гамлета? - А это так сложилось, можно сказать, исторически (улыбается). Еще в детстве я решил, что актер - это тот человек, который выходит на сцену в какой-то роли и после спектакля, без грима, зрители его не узнают. И эта мысль меня грела. И до сих пор она мне нравится. Именно это и ценно в актере, а вовсе не то, что зритель видит его в очередной роли и говорит: «А-а-а. Я его знаю, это опять такой-то...» Думаю, это как раз понижает уровень актерской профессии.
- В последние годы стало модным снимать фильмы об известных людях - артистах, политиках. Как вы относитесь к этому веянию? - Если это интересная личность, сюжет захватывающий, а сама история может помочь зрителю в каких-то вопросах разобраться, что-то понять, то все нормально.
- А есть ли у вас личные критерии - согласиться на ту или иную кинороль или отказаться? - Есть, но они не какие-то сверхъестественные. Если в сериале 250 серий и снимают по 40 минут в день, что это получится? Это как суп варить полторы минуты, тогда как его варят три с половиной часа. Если уж и сниматься, то у хорошего режиссера, в картине с хорошим сценарием.
- В кино вы работали со знаменитым режиссером Петром Наумовичем Фоменко. - Да, но это было всего однажды. Я сыграл в его фильме-спектакле «Метель» (гусарского полковника Бурмина. - Н.К.).
- Мне довелось быть на гражданской панихиде по Петру Наумовичу, рыдал весь его театр, все говорили о его необыкновенной душевной теплоте, о его удивительной негромкости и в то же время величии... - А в России вот эта тихость, скромность и есть громкость, величина. Петр Наумович, конечно, гениальный был человек. И все, что в моей жизни было с ним связано, осталось в памяти навсегда. Чувствительнее режиссера я не знаю до сих пор...
- Ну а что больше всего вам запомнилось из работы с Фоменко? - Помню, как мы работали у него дома... Это вообще уже умершая история, когда режиссер приглашает актеров репетировать домой - в комнате. И в домашней обстановке, а не в репетиционном зале, не на сцене, не на киноплощадке, а дома проходит с ними роли, что-то объясняет. И вот эта теплая домашняя атмосфера располагает тебя, больше раскрывает. Так Петр Наумович добивался именно того нужного прикосновения к Пушкину, но добивался мягко: жена чай принесла, кто-то - сахарок, кто-то пробежал, «Нин, ну хватит шуметь, выключи там, мы же работаем...» Вот эта домашность, она была великолепным приемом, который уже почти никем из режиссеров не используется.
- А театр и кино соперничают в вашей жизни? - Конечно!
- И что выигрывает? - Наверное, мой интерес, я выбираю то, что мне больше нравится, и делаю. А часто происходит так: предложили что-то в кино, а минут через 15 звонят из театра: «Не хочешь ли ты еще и это играть?» И тогда начинается непростой выбор. А заранее сказать, что выиграет - кинорежиссер со своим предложением или театральная работа, которая еще только в перспективе, я не могу. Иногда думаю, может быть, в театре мне достаточно пока работы, а в кино нет, или наоборот, наснимался в этом году, а хочется в театр на репетиции побольше походить и поднять свой профессиональный уровень. Ну а потом в сутках 24 часа, а в месяце 30 дней, и все успеть физически невозможно. Поэтому в последнее время я решаю по формуле: кто первый встал, того и тапки.
- На данном жизненном этапе вам есть за что благодарить судьбу? - Пока да. За то, как все у меня складывается в театре. По поводу кино у меня есть вопросы, но, наверное, всему свое время.
- Со старшим сыном Василием, который тоже служит в Театре Вахтангова, вы заняты вместе в некоторых постановках. А вам случается что-то ему подсказывать, делать замечания? - Да, могу подсказать, а не нужно ли заняться голосом, чуть-чуть размять, пластику немножко подправить. Но я себя ловлю на мысли, что сыну я говорю немного, а другим молодым актерам гораздо больше. Может быть, у Василия меньше недостатков, чем у остальных...
- Вы ведь родом из небольшого города Октябрьска, что в Самарской области. Россия вообще полнится маленькими городками, и каждый год ребята отправляются оттуда штурмовать театральные вузы Москвы и Петербурга в надежде стать профессиональными актерами, любимцами публики. Что бы вы им пожелали? - Если чувствуют, что могут, что это дело их, значит, надо добиваться своей цели.
Нынешний ректор Театрального института имени Бориса Щукина при Государственном академическом театре имени Евгения Вахтангова известен отнюдь не только своим студентам. Евгений Князев востребован и популярен: он играет на сцене, снимается в кино, телесериалах. Но мало кто знает, что именно Петербург, куда скоро вахтанговцы приедут на гастроли (с 31 марта по 4 апреля), переломил когда-то судьбу молодого горного инженера, увлёк его театром и направил на актёрскую стезю…
– Евгений Владимирович, вас, наверное, уже не раз называли «играющий ректор»… – У нас все ректоры были играющие: Борис Захава, Владимир Этуш, я вот. Георгий Александрович Пелисов разве что был единственный человек «от министерства»… У нашего института всегда были творческие художественные руководители.
– Не испытываете дополнительной ответственности: мол, студенты на сцене увидят? – Это всё же моя основная профессия! Окончил я наш вуз по актёрской специальности и по сей день являюсь актёром Театра имени Вахтангова. Это было всегда: и когда я учился, полтруппы преподавало, и сейчас так же… Ведь наша вахтанговская школа – школа «монастырского» склада: чтобы преподавать в Институте имени Щукина и работать в вахтанговском театре, надо обязательно окончить Институт имени Щукина…
– Неужто и вовсе нет «сторонних» актёров в труппе? – За редким исключением. У нас это особенная система…
– Закрытая? – Нет, закрытости никакой нет. В нашей студии при театре есть ребята и из других вузов. Кажется, есть там кто-то и из Петербурга – из бывшего ЛГИТМиКа. Но в труппу пока никто не принят, кроме тех, кто окончил щукинское.
– Но Римас Туминас тем не менее не побоялся со своим «уставом» в ваш «монастырь» прийти… – Да, но сначала был период, в котором он существовал вне театра, обособленно, и вне школы – даже не заходил в неё, да и она не имела к нему никакого отношения. Но спустя три года (как раз накануне 90-летия театра) он сказал: «Труппа моя. Надо праздник отмечать», а потом его пригласил в училище руководитель режиссёрского отделения, и у нас всё «построилось».
– Учить студентов – это что? Божий дар? Призвание? Или всякий может? – Кому-то это дано свыше, кому-то – в меньшей степени, кому-то вообще не дано. Кто-то может помочь студенту стать собой, кто-то нет. Почему так, бог его знает… Я когда окончил институт, проработал года три-четыре, и бывший заведующий кафедрой актёрского мастерства Владимир Георгиевич Шлезингер, который тоже являлся актёром нашего театра, сказал: «Мне кажется, что из тебя получится педагог, – заходи в училище». Ну я и стал потихонечку-понемножечку «заходить»… У нас ведь и Нина Дорошина, и Людмила Максакова преподают. Я сейчас уговорил Сергея Маковецкого прийти. Владимир Симонов заходит, Лена Коренева преподавала… Из более молодых – Кирилл Пирогов, Павел Сафонов… У нас много ребят, которые служат и одновременно работают в институте.
– Вы ведь и мастером курса были? – Я несколько раз выпускал курс. Моя задача сейчас как ректора попытаться сохранить систему воспитания молодых ребят так, чтобы они понимали театр, знали его основы, основы ремесла, соприкоснулись с ним, а дальше… Как они определятся, куда они пойдут, что будут делать дальше? Будут ли они существовать в новых веяниях или будут стараться делать тот русский психологический театр, который когда-то был у Товстоногова, не знаю. Но для меня театр Георгия Александровича Товстоногова – одно из самых сильных театральных впечатлений в жизни.
– Современные студенты отличаются от тех, кто учился с вами? Иногда кажется, что в театральные вузы теперь поступают все кому не лень, а точнее, все, кому лень заниматься чем-то другим… – Да ничем они не отличаются! Как тогда были безумные толпы желающих поступить «в театральный», так и сейчас. А всё потому, что каждый человек рождается с жаждой творчества, в каждом человеке этот огонёчек горит, существует. Но подумайте, запросто не пойдёшь ведь петь в оперу, если не занимался вокалом, если не имеешь природного дара вокального. Не заявишь себя художником, если вовсе не умеешь рисовать. Не пойдёшь преподавать в балетную школу, если с детства не занимался хореографией. Не поступишь в консерваторию, если с малолетства не играл на инструменте… На этом фоне драматическое искусство кажется более лёгким: говори себе слова в кино и в театре… и никто не задумывается о том, что у драматического артиста кроме стремления должен быть талант. Что такое к нам поступать? Всего-то надо – выучить стихотворение, басню и прозу. Что тут сложного? И каждый вправе выучить, прийти на прослушивание и надеяться. Именно на прослушивании и происходит основной отсев: к самому конкурсу уже остаются ребята, которые понимают, что они хотят идти в драматический театр. У нас много учится одарённых, талантливых «детей», и мы гордимся, что они у нас есть, что они у нас становятся востребованными, что поступают в театры… Тут другая проблема: никто нынче не хочет уезжать…
– Все хотят остаться в Москве? В Петербурге, думаю, такая же картина… – Проблема серьёзная: места под солнцем-то всем хватит, а вот главных мест, да и вообще мест в театре не хватит. Тут уже начинаются трагедии. А то, что поступают много, так и в журналистику многие идут, и в юриспруденцию. Сейчас идёт «вышизация» общества – каждый вправе получить высшее образование: не попал на бюджетное место, можешь платно поступить на коммерческое. Не попал в достойный вуз? Можешь похуже вуз найти, а то и вовсе – можно найти «нахальный» вуз, где собирают деньги, чтобы за них тебе и выдать диплом. Много всего сейчас, а вот специалистов талантливых, как и прежде, – единицы…
– Всё-таки и специалиста талант определяет? – И юрист бесталанный никогда хорошим адвокатом не станет, и экономист без таланта ничего не заработает, и бездарный журналист не напишет блистательной статьи, не станет глашатаем великих идей. Эту искру мы и ищем в будущем актёре.
– Сегодня не читающие студенты – проблема гуманитарных вузов? Вы своих учите читать? – Мы заставляем, ставим «двойки». Они пытаются обмануть, читают «Анну Каренину» в сокращённом варианте, всякие «краткие содержания»… Но не проходит – всё равно заставим читать.
– Часто можно слышать: «Вот прежние актёры – сплошь личности, а нынешние…» – Что ж мы будем по Лермонтову-то рассуждать: «Не правда ли, что древле всё было лучше и дешевле»… И щи были гуще, и жемчуг был крупнее? Ничего подобного. И сейчас есть замечательные ребята, которые становятся личностями, растут. Я вот иду по училищу, просматриваю стенды разных выпусков: 60-е, 70-е, 80-е… Ну, три-четыре-пять-шесть стали известными. А где остальные «личности»? И сейчас соотношение то же: три-шесть человек из выпуска составляют славу театра и кино.
– В кино слава нынче бывает сомнительная… – Да, к кино нынче странное отношение. Больно много было перестроек и перемен. В 90-е всё рухнуло, начали налаживать, пришли к 2000-м – опять стало разрушаться, сейчас вроде налаживается… Новая волна, приносящая нечто, в чём нет мысли, ума и души. Мне это не очень интересно. Часто, как и антреприза в театре, которую рассматривают как лёгкий способ заработка, всё крутится вокруг одного актёра-звезды, а остальные… Не можешь поехать на гастроли или съёмки – возьмут другого. Недавно вот меня позвали, но мы не смогли один день съёмочный согласовать. Один! А у меня гастроли в Воронеж накладываются: я должен быть в театре, из которого я ради кино никогда не уйду. Сразу ясно, кто и в чём заинтересован. Если б артист был нужен, творческий результат важен, то договорились бы.
– Для востребованного театром актёра вы немало снимаетесь. В сериале «Орлова и Александров» вы, например, Сталин… Чем вас роль привлекла? – Разве не интересно играть сложную личность? Это необычная история: не тот мрачный Сталин, который погружен в раздумья, кого бы ещё расстрелять, а живой человек со своими переживаниями, чувствами. Ведь он на «Днях Турбиных» во МХАТе был 16 раз, а фильмы с Орловой он бесконечно пересматривал: плохо ему, включат телевизор – он и сидит, смотрит «Весёлых ребят».
– Не могу про Мессинга не спросить: а эта мифологизированная личность чем «взяла»? – Меня просто пригласили на заглавную роль в сериал «Вольф Мессинг». Почему я должен был отказываться? Он – необычная фигура. Кто-то может всю жизнь такой роли ждать. Я и не знал даже толком, кто такой Мессинг, но, когда мне рассказали, конечно, согласился и работал с удовольствием.
– А гастроли для вас удовольствие? – В Петербурге? Обязательно схожу в Русский музей, может быть, в БДТ схожу, который отреставрировали.. Я счастлив, что играть мы будем в Александринке (театр везёт 4 постановки – «Ветер шумит в тополях», «Маскарад», «Дядюшкин сон» и «Посвящение Еве». – Прим. ред.)… Тут, перебирая книги, нашёл «100 лет Александринскому театру»: я её захвачу и подарю театру – вдруг у них такой нет… Есть и буклеты про БДТ – тоже отвезу, хотя наверняка они есть и у них. Там же наша замечательная выпускница Нина Усатова работает… Пусть покажет отреставрированный театр. Да просто пройдусь по Невскому! В молодости, после института, меня отправили в Ленинград на практику – на Васильевский остров, на завод имени Котлякова, в конструкторское бюро. Я там и в цеху работал – в отделе ОТК, где проверяли качество выпускаемой продукции. В Ленинграде я полюбил театр, увидел много спектаклей Товстоногова, у меня сложились высокие театральные впечатления. Там я видел Фрейндлих с Боярским в Театре имени Ленсовета – обожал ходить на их спектакли… Для меня Петербург – это родные, любимые места.
На гастролях в Воронеже известная актриса рассказала, почему не должно быть соперничества на сцене, как ей помогает в спектаклях муж, а также что она предпочитает тусовкам
31 марта в Воронеж с гастрольным спектаклем приезжала актриса Лидия Вележева - несравненная Настасья Филипповна из "Идиота", стерва из "Классика" и "Воровка". Лидия Леонидовна поразила нас своей неувядающей красотой, обаянием, аристократичностью. «Комсомолка» расспросила актрису о ситуации с кино в нашей стране, творчестве и личной жизни.
ПРИХОДИШЬ НА СЪЕМКИ СЕРИАЛА, А КОСТЮМОВ И РЕКВИЗИТА НЕТ, ОБЪЕКТЫ НЕ ГОТОВЫ
- Многие режиссеры жалуются, что русское кино зажимают. Идет плохим экраном, не дают залов, плохо смотрят, как изменить ситуацию? - поинтересовалась "Комсомолка" у актрисы. - Вы имеете в виду телевидение или полный метр? Я бы так не сказала. Во-первых, не так много кино и снимают. Во-первых, на это нужно слишком много денег. Во-вторых, да простят меня сценаристы, очень мало хороших сценариев, нет материала, а чтобы что-то слепить, нужна глина. И хорошие вливания средств. Тогда из десяти фильмов два да получатся. А когда снимают всего пару-тройку, ну сами понимаете… Надо вливать хорошие деньги в наше кино. Что касается телевидения: ну вы и сами видите, когда включаете - сериалы вызывают ужас.
- Тем не менее, вы недавно сыграли в сериале «Луна», «Аромат шиповника»… - Я, конечно, какую работу бы не брала, всегда стараюсь относиться к ней серьезно. У меня нет такого – «пошла деньги зарабатывать». Но про «Шиповник» мне не говорите, это мой позор! К сожалению, у нас нет Спилбергов. У нас не развито телевизионное сериальное направление. Актер читает сценарий, вроде хороший материал, душевный, поучительный. А когда приходишь на площадку, оказывается, что костюмов нет, объекты не готовы, реквизита нет. И сидеть просто головешкой произносить текст – меня это очень раздражает. Представьте, что вы хозяйка дома, но на кухне нет ни сковородок, ни чайника, ни тарелок, ни полотенец. Вот так и у нас в сериалах часто с воздухом работают! И такой подход вызывает ужас. Нет денег, не запускайте! Зрителю ведь потом не скажешь – а вот нам не дали! Все хотят, вложив копейки, получить прибыль. И о том, что я попала в «Шиповник», в этот ширпотреб, я очень жалею. Но опять же, актер не знает, что будет на выходе. Рассчитываешь на одно, выходит совсем другое. Есть, конечно, исключения. Очень сильный и замечательный подход к сериалам на Первом канале, на СТС, НТВ. Случаются и на России качественные проекты, но не все. Замечательный на России был сериал «Пепел», на Первом – «Тест на беременность».
ЗАВИСТЬ НА СЦЕНЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ЗЛОМ В ЛИЧНУЮ ЖИЗНЬ
- А за рубеж вас не приглашают сниматься? Ваш муж, известный актер Алексей Гуськов («Классик», «Раскаленная суббота», «Мусорщик», «Граница. Таежный роман» - ред.) успешно проторил дорожку в европейское кино, часто играет в иностранных картинах. - Нет, меня не зовут. У меня нет знания языка на должном уровне. А чтобы попасть в зарубежные фильмы, необходимо знать английский. У Алексея есть английский. И я ему в какой-то степени завидую, потому что он первый русский актер, который снялся в главной роли в европейском фильме - в итальянско-французском «Концерте». Такого не было. Еще в итальянской картине «Он святой, он человек» сыграл Папу Римского.
- Сейчас он участвует в новом совместном проекте «Мата-Хари». Кого играет? - Я даже не знаю. Боюсь соврать.
- А вы не советуетесь друг с другом, когда роли выбираете? - Мы из одного цеха, поэтому, естественно, обсуждаем нашу работу. Обсуждаем проекты, кто предлагает, какой режиссер. Но нет такого, чтобы каждый сценарий разбирали. Каждый в своей кухне и каждый сам ищет свою линию, придумывает. Если картина историческая, то залезаешь в книги, смотришь, читаешь, вспоминаешь эпоху, костюмы, поведение, события, стоящие рядом с этим материалом. А если говорить о самом киношном процессе, то я очень люблю сильных партнеров. Как говорил Евстигнеев, бойтесь слабых партнеров, они вас потащат за собой. И слава тебе Господи, мне как-то везет на таких партнеров…
- Вы и с мужем вместе играете в спектакле «Люди как люди» театра Вахтангова. То, что близкие люди на одной сцене находятся, это помогает или наоборот является преградой? - С Лешей очень легко работать, потому что он очень хороший партнер. Есть партнеры, которые тянут одеяло на себя, «накрывают» сцену и не дают выйти другим - такие эгоисты. В нем этого нет. Он очень податливый, чувствующий. Например, его партнер или партнерша приболел, или находится в каком-то нервном состоянии, он «подхватывает», настраивается на одну волну с партнером, он никогда не пережимает. Если я вдруг где-то забуду текст, он сразу это видит, старается помочь, реплику подкинуть. Мне с ним очень легко – и в кино, и в театре. Самое главное, чтобы не было соперничества на сцене. Я этого очень не люблю, это плохое качество, как и в жизни. Могу дать совет всем людям – никогда не завидовать. Зависть пожирает, ожесточает... Это такая злоба, которая запутывает тебя как в паутину, и ни к чему хорошему это не приведет. Всегда нужно радоваться. Когда выпускаются спектакли, даже если я в них не занята, я всегда переживаю за ребят - чтобы у них все получилось. Потому что отданы силы, здоровье, время, эмоции на выпуск спектакля. Я вообще доброжелательный зритель. Всегда стараюсь увидеть положительный момент. Нужно всегда стараться помогать по жизни людям. Не надо озлобляться, потому что все бумерангом возвращается. Пусть даже не в работе, в личной жизни. И будете думать потом, что откуда взялось. Все возвращается.
НА УКРАИНЕ ВСЕ ТАК ОЗЛОБИЛИСЬ, ЧТО ИДУТ ПРОТИВ РОДСТВЕННИКОВ И ДРУЗЕЙ
- Недавно театр Вахтангова вернулся с гастролей по Америке. А как же санкции? Они не повлияли на прием? - Я не выезжала, но наши рассказывали, что нет. У нас же очень хороший репертуар. Играли "Евгения Онегина". Очень сильный и интересный спектакль. У нас в театре всегда аншлаги. Кризис нас не коснулся. Посещаемость 100-процентная. Невозможно попасть на спектакль. Даже мы, актеры, приходим в дирекцию записываться по очереди. Порой не можем попасть.
- Вы с мужем родом из Киева. Переживаете из-за событий на Украине? Остались там родственники? - Да, у меня там мама, она не хочет переезжать в Москву. Это трагедия, беда. Хочется верить, что еще более худшего не произойдет. И хочется, чтобы это скорее закончилось. Я вообще не люблю конфликты, насилие. И мне еще в тысячу раз больней, потому что это мой родной город. Тяжело. Даже говорить не могу. Знаете, что ужасно? Люди озлобились, ожесточились. Моя мама, которая инсулинник, ходила за справкой в ЖКХ, там в очереди была пожилая женщина, которой стало плохо и она попросила пройти. Так, таких собак спускали, чуть ли не мат. Такого не было никогда. Злость всех так опутала, обволокла. Люди не узнают своих родственников, друзей, соседей. Это самое страшное.
ПОСЛЕ ЭМОЦИОНАЛЬНО ЗАТРАТНЫХ РОЛЕЙ ВОССТАНАВЛИВАЮСЬ ТИШИНОЙ
- Как у вашего старшего сына Владимира дела на актерском поприще, он же служит уже в театре Маяковского? Вы ходите к нему на спектакли? Или он волнуется, ведь говорят, что родственников на первые спектакли не приглашают? - Хожу, когда есть возможность, потому что часто в эти же дни я тоже играю в театре. Конечно, когда мама и папа в этой же профессии, волнение присутствует. Я стараюсь отстраняться и смотреть на сына не с умилением, а как профессионал. Чтобы объяснить, где не нравится и почему, или похвалить. Мы-то с мужем волнуемся. Что уж говорить о детях. Вообще детям актеров намного сложнее в профессии.
- А младший не пошел по стопам родителей? - Дмитрий учится на 4-м курсе ВГИКА, на продюсерском факультете, слава господи. Он говорит: «Мама актриса, папа актер, уже и брат артист. В этой семье кто-то должен быть умнее и зарабатывать деньги!».
- 2015-й объявлен Годом литературы. Что вы посоветуете читать молодежи? - Я очень расстраиваюсь, что молодежь вообще не читает. В первую очередь хочется, чтобы не забывали нашу классику. Она очень многому учит. Я сразу же согласилась сниматься в "Идиоте". Это же Достоевский! Когда тебе предлагают такой материлал -Пушкин, Достоевский, Лесков - актеры в таких сериалах готовы идти на снижение гонораров, даже бесплатно сниматься.
- У вас в «Идиоте» роль невероятно эмоциональная. Как после таких затратных работ восстанавливаетесь? - Тишиной. Люблю побыть одна. Чтобы тебя никто не трогал. Чтобы никуда не бежать. Просто спать, читать, отдыхать. Подпитаться энергетикой собственного дома. Мне не нужно во что бы то ни стало рвануть на Бали. Я домосед. По возможности стараюсь сидеть дома, не люблю тусовки.
Игрой сразу нескольких известных актёров могли насладиться воронежцы 31 марта на спектакле «Суперсемейка» в Воронежском концертном зале. В постановке задействованы Эра Зиганшина, Анастасия Задорожная, Сергей Колесников, знакомый зрителям ещё и по передаче «Фазенда». А одну из ролей в спектакле исполнила актриса театра имени Е. Вахтангова Лидия Вележева. Поклонникам она известна по работам в популярных сериалах «Идиот», «Луна», фильмах «Август восьмого», «Любовь-морковь-2» и других. Перед выходом на сцену Лидия Вележева рассказала корреспондентам «МОЁ!», с кем отдыхает в Воронеже и почему она завидует своему мужу, актёру и продюсеру Алексею Гуськову.
— Телеканалы сейчас заполонили всевозможные сериалы. Чем вы руководствуетесь при выборе роли в сериале и были какие-то работы, о которых вы жалеете? — Большинство российских сериалов вызывает ужас. Вы сами это видите, когда включаете телевизор. Я, как артистка, смотрю в первую очередь на качество тех сериалов, в которых предлагают сниматься. Разве что о работе в сериале «Шиповник» мне вспоминать не хочется. Это мой позор, я очень жалею, что попала в ширпотреб. Артист, к сожалению, никогда не знает, какой будет конечный результат. Как ведь все происходит? Актёр читает материал, вроде попался хороший, душевный сценарий. И вроде бы всё хорошо, но потом приходишь на площадку и видишь — костюмов и реквизита нет, объекты не готовы. Меня раздражает просто сидеть и головешкой текст произносить. Вот представьте, я хозяйка дома, а у меня на кухне нет ни чайника, ни тарелок, ни полотенец. Нет денег — тогда не запускайте. А все хотят вложить копейки и получить прибыль. У нас не развито телевизионное сериальное направление.
— А есть какие-то исключения? Какие качественные сериалы вы могли бы выделить? — Очень сильный подход к сериалам на Первом канале, на СТС, НТВ. Случаются качественные проекты и на канале «Россия-1», но не все. В общем, есть что выбрать. Были замечательные сериалы «Пепел», «Тест на беременность».
— Ваш муж успешно снимается за рубежом. А вас не приглашают сниматься в другие страны? — Нет, по одной причине — я не знаю языка, а чтобы за рубежом играть, необходим хороший английский. У Алексея есть английский, поэтому я ему в какой-то степени завидую, потому что он первый русский актёр, который снялся в главной роли в европейском фильме. Он сыграл в итальяно-французской картине «Концерт», ещё в итальянском фильме «Он святой, он человек» исполнил роль папы римского.
— Вы с Алексеем в театре Вахтангова играете вместе в спектакле «Люди как люди». Вы помогаете друг другу или, наоборот, конкурируете между собой? — С Лёшей очень легко работать, он хороший партнёр. Есть партнёры, которые тянут одеяло на себя. У него такого нет. Он очень чувствует своего партнёра и настраивается на его волну. Если я вдруг забуду какой-то текст, то он мне старается помочь, реплику какую-то подскажет. Самое главное, чтобы не было соперничества на сцене. Я этого очень не люблю. Впрочем, соперничество в жизни тоже плохое качество.
— А как вы отдыхаете после эмоциональных ролей, требующих много энергии? — Восстанавливаюсь тишиной, люблю быть дома одна, чтобы никто не трогал и никуда не нужно бежать, а просто спать и читать. Я домосед, не люблю тусовки.
— Вы с мужем родом из Киева. Нынешняя политическая ситуация, которая сложилась, не мешает поддерживать отношения с родственниками? — У меня в Киеве мама живёт. Хотела её в Москву забрать, но она не хочет уезжать. То, что сейчас происходит, — трагедия. Я не люблю конфликты и насилие, как и любой человек. Но мне ещё больнее, потому что это мой родной город. Даже говорить не могу. А знаете, что больше всего жалко? Что люди очень озлобились. Мама недавно в поликлинику ходила за справкой, кажется. Там в очереди была пожилая женщина, которой стало плохо, она попросила пропустить её. Так на эту женщину собак спустили. Раньше такого никогда не было. Ужасно, что злость опутывает людей, что люди не узнают своих родственников, соседей. Это самое страшное.
— Вы как-то говорили, что у вас есть хорошая подруга из Воронежа. Чем она занимается? — Да, в Воронеже у меня живёт подруга Лера, она мне как сестра. Это мой самый близкий и преданный человек. У неё свой бизнес, так что с театром она никак не связана. Я обожаю Воронеж, у него хорошая аура. Я часто приезжаю в Воронеж просто отдохнуть с друзьями, ездим в ваш «Яр», ходим в ресторанчики.
— А вас узнают в Воронеже? — Да, бывает, но в Воронеже меньше узнают. Актёры часто хотят оставаться неузнанными, потому что иногда сидишь уставший, плохо себя чувствуешь, а начинают заглядывать, что ешь, в чём одет, какой телефон в руках.
— В середине апреля на гастроли в Воронеж приедет театр Вахтангова с тремя постановками «Евгений Онегин», «Анна Каренина», «Посвящение Еве». Почему именно эти спектакли выбрали? — У нас очень хороший репертуар, любой спектакль очень сильный и интересный, поэтому сложно сказать, чем был обусловлен выбор этих постановок. В театре у нас всегда аншлаг, даже мы, актёры, в дирекции записываемся по очереди, чтобы посмотреть спектакли. Я думаю, ваши зрители оценят постановки. Особенно интересна «Анна Каренина». Это пластический спектакль, где танцуют актёры. Хотелось бы, чтобы воронежцы перед спектаклями прочитали или перечитали бы «Евгения Онегина», «Анну Каренину». Классика очень многому учит.
Одна из самых ярких комедийных киноактрис и загадочных актрис театральных – Ольга ТУМАЙКИНА – отвечает на вопросы «Новых Известий». В интервью она рассказала о том, как ей работается в дуэте с легендой нашей сцены – Владимиром Этушем, в чем, по ее мнению, секрет успеха спектаклей Римаса Туминаса и чем ей нравятся гангстерские фильмы. фото
– Ольга, зимой вы стали лауреатом премии «Звезда Театрала» за роль в спектакле «Потерпевший Гольдинер». Когда актер получает самую массовую премию зрительских симпатий, это его окрыляет или, наоборот, заставляет волноваться? – Не то и не другое. Есть замыленное слово «удовлетворение». Нашу работу оценили? Значит, всё не зря. Не более того. Конечно, приятно, что за твою работу тысячи зрителей отдали свои голоса. Все это подстегивает, однако нельзя расслабляться. И не время почивать на лаврах.
– Но ведь вам повезло с партнером. Вот уж кто действительно не позволит расслабиться… – Да, играть с Владимиром Этушем – это счастье особого рода. Не каждая актриса может этим похвастаться. И действительно, он не позволит расслабиться, потому что более непредсказуемого актера я не знаю.
– А в чем это проявляется? – Ему никогда не бывает скучно. Он может по-всякому «хулиганить» в рамках заданного образа, держать тебя в напряжении, но при этом между нашими героями будет постоянный электрический ток. Да и к тому же он весьма интересный мужчина – многоопытный, многознающий, искушенный, балованный, красивый, высокий, любимый, познавший славу.
– В отношении славы вам тоже грех жаловаться. Сам видел: на улице вас узнают… – Ну, это бытовое счастье. А Владимир Абрамович знает настоящую славу. фото
– В чем разница? – Знаете, я и сама долгое время не могла это сформулировать (лишь на интуитивном уровне чувствовала), пока, наконец, не нашла в мемуарах Шаляпина такое определение. Слава – это как неразгрызенный орех. Ты нёбом ощутить его можешь, а вкус познать не получается. У Владимира Абрамовича орех, видимо, был разгрызен еще в молодости, и вкус его он ощутил.
– А когда на сцене встречаются два таких больших артиста, наверное, конкуренция неизбежна? – Я поостерегусь называть себя большой актрисой, потому что еще многое не сделано. Бывают такие обстоятельства, когда время сжимается и от количества проделанных работ человеку присваивают звание масштабного деятеля искусства. Так, например, с Андреем Звягинцевым произошло. Как много он успел осмыслить, сформулировать, пережить в свои достаточно молодые годы. Поэтому, я считаю, его можно называть крупным мастером. Владимиру Абрамовичу с молодости тоже присуща эта черта – фронтовик, защитник родины, педагог, хранитель вахтанговских традиций и, конечно, замечательный актер… Я очень восторженно к нему отношусь.
– А ведь вы могли играть вместе с ним и «Дядюшкин сон», но тогда эта работа не сложилась. И вашу роль отдали Марии Ароновой… – Я в тот момент не была готова к такому материалу. Я «с удивлением» смотрела на это произведение Достоевского. «Дядюшкин сон» был очень на «вы» со мной. И я не потянула… Наверное, где-то в глубине души это и могло меня подкосить как актрису, но я, признаться, легко пережила тот период, потому что попросту было некогда. Да и по большому счету, здесь нет для артиста трагедии. Иногда бывает, что роль уходит из-под носа или вырывается из рук, и ты вспоминаешь об этом всю оставшуюся жизнь. И морщины между бровей становятся глубже, и настроение портится, как только подумаешь о неудаче. Но это все-таки не мой случай. Я твердо уверена, что если роль предназначена тебе судьбой, то ты все равно рано или поздно ее сыграешь. Я ведь сыграла Москалеву в итоге в Театре Ермоловой.
– А в жизни вам встречались дамы, напоминающие оборотистую Москалеву? – Я видела таких, и не раз.
– В родной Сибири или уже в Москве? – Они повсюду. Это не значит, что я их осуждаю. Как раз наоборот. Каким бы хитрым, узколобым, оборотистым, хамоватым ни был мой персонаж, я выступаю в роли его адвоката. Я его люблю изо всех сил и предложу этот «десерт» зрителям.
– Погодите, но ведь есть люди, которых полюбить просто невозможно… – Значит, я буду искать, в чем моя героиня права, где ее слабые стороны, в чем ее можно пожалеть… Но тут дело, видимо, снова в моем характере. Я до последнего сопереживаю и болею за человека, что бы с ним ни происходило. Даже когда смотрю гангстерские фильмы, то переживаю за тех, кто грабанул банк. Я очень хочу, чтобы они с этими чудовищными сумками, наполненными баксами, сели в самолет и улетели куда-нибудь в Мексику.
– Мне кажется, что вы из тех людей, кто верит в счастливый случай… – Конечно, удачу ведь невозможно рассчитать. Но бывает, что сходятся какие-то векторы, и судьба вдруг преподносит тебе роль-подарок. Я предпочитаю ждать. Знаете, как говорила мой педагог в Щукинском училище Алла Александровна Казанская: «Делай что должно, и будь что будет», и добавляла: «А будет очень хорошо». Что должно мне делать, я знаю, ибо выбрана профессия. И вот счастье, когда эта профессия преподносит приятные сюрпризы. Я, например, долгое время не встречалась в работе с актером Владимиром Симоновым. Разве что в коридоре здоровались. И вдруг Антон Яковлев приходит в наш театр ставить «Мелкого беса» и занимает нас с Володей. Те репетиции до сих пор забыть невозможно!
– А с Римасом Туминасом вы еще не столкнулись в работе? – К сожалению, вместе мы пока работали мало. Он занял меня однажды в «Троиле и Крессиде», но совершенно неожиданно подкрался декрет, и я вынуждена была сказать: «Извините, я сейчас должна заняться другими делами». фото
– Вы задавались вопросом: почему все вахтанговские актрисы мечтают с ним поработать? Что их так привлекает? – Такое страстное желание репетировать с Римасом Владимировичем (я сейчас безо всякой иронии говорю) связано вот с чем… По моему мнению, то, как он преподносит мастерство, и то, как он подготавливает артистку к образу, – это страшно незнакомое искусство. Сегодня так никто не умеет раскрывать твой внутренний мир. Римас Владимирович выстраивает космос, стремится показать красоту жизни, потому что он не разрушитель, как сейчас модно, а, наоборот, созидатель. Наверное, поэтому за несколько лет он стал настоящим триумфатором – собрал все столичные награды, потому что зрители соскучились по настоящей красоте и по глубокому осмыслению человеческой жизни. Он создает красоту, любовь, любуется красотой… И все это в совокупности дает космический результат.
– Однажды в интервью вы сказали, что не будь у вас Театра Вахтангова, жизнь была бы серой… – Да, это так. И если предложить мне на выбор: кино или театр, – я предпочту, разумеется, театр. Но при условии, что это будет Театр имени Вахтангова.
– Почему? – Здесь тебя всегда гладят по шерстке, и здесь звучит такой интимный шепот: мол, всё у тебя нормально, главное, не опускай руки, двигайся вперед! В этом здании на Арбате, по крайней мере я так считаю, очень мало кто способен по злой воле испортить тебе настроение, испортить судьбу, создать интригу, подставить подножку, навести порчу и так далее. Я очень хорошо помню, как сказал Максим Суханов в одном из интервью: «Не думаю, что со мной интересно быть в конфликте». Про меня можно сказать то же самое. Все занимаются строительством, созиданием, и на интриги попросту нет времени.
– Но между тем в этой семье есть свои традиции. Помнится, вы рассказывали, что театральные новости всегда узнаете последней… – Да, у моих коллег появилось даже забавное хобби: они прибегают ко мне в гримерку, рассказывают какую-нибудь позавчерашнюю историю, которую театр уже давным-давно пережил, и… наблюдают за моей реакцией. Но мне это нравится, и я не собираюсь здесь ничего менять, поскольку таков уж у меня характер. В фильме «Красотка» герой Ричарда Гира говорит: «Я пьянею от жизни, милая». Вот и я пьянею от жизни. Тороплюсь, вижу всё, но каких-то новостей не замечаю…
– Так научила вас Алла Казанская? – Да, это то, с чего мы начали наш разговор: хочешь того или нет, но атмосфера Вахтанговского театра тебя меняет. Спина становится ровнее, как только ты приближаешься к служебному входу. Во всяком случае, для меня театр – не работа. Но и семьей я его не назову. Театр – это театр. Пока ограничимся такой формулировкой. Алла Александровна в отношении студентов была очень строга. Своей любовью она одаривала гомеопатически. Но мне все-таки повезло, я уверена в этом. Мне было больше дано этой любви, чем кому бы то ни было. Я научилась считывать это в тех репликах, которые она ко мне обращала, поскольку видела все мои особенности.
– А когда вы сами почувствовали, что вы – особенная? – Очень рано – еще в школьные годы. Например, те, кто мало меня любил, говорили: «Она такая впечатлительная!» А те, кто очень любил, считали умной, успешной и говорили: «Очень интересная девушка!» Апофеозом всех этих комплиментов стало, пожалуй, родительское собрание, на котором прозвучала фраза: «Мама Оли Тумайкиной, расскажите, как вы воспитали дочь, что ею может гордиться весь педсостав школы № 55?» Я была особенная, но при этом мама меня никогда не нахваливала. Потому что лишний раз похвалишь, как казалось моей маме, – «корону на голову нацепишь».
Справка «НИ» Ольга ТУМАЙКИНА – российская актриса театра и кино. Заслуженная артистка Российской Федерации. Родилась 3 апреля 1972 года в Красноярске. Окончила Театральное училище имени Щукина в 1995 году. Тогда же принята в труппу театра имени Вахтангова. Дебют Тумайкиной был успешным – она замечательно исполнила роль Адельмы в «Принцессе Турандот», культовом спектакле вахтанговцев. Позднее Ольга сыграла Полину Андреевну в чеховской «Чайке», аптекаршу Кашкину в спектакле «Прошлым летом в Чулимске» по Вампилову, Проню Прокоповну в комедии «За двумя зайцами», разбойницу в «Али-Бабе и сорок разбойников», Мадемуазель Жорж в спектакле «Фредерик, или Бульвар преступлений», Клариче в сказке «Король-олень» и другие роли. В кино Ольга начала сниматься с 1998 года, а популярность к ней пришла с выходом в 2006 году на телеэкраны скетч-шоу «Женская лига».
Разговор с актером Максимом Сухановым похож на игру в пинг-понг. На простой вопрос вдруг прилетает крученый ответ. И непонятно, в какую сторону в следующий раз отправится мяч собеседника. Максим по-прежнему юн и открыт всему новому, хотя разменял шестой десяток. Он улыбается как ребенок и в то же время рассуждает как человек, умудренный опытом. Суханов многолик, но одно остается неизменным — его невероятное обаяние.
Возраст — это погружение в себя
— В последнее время вы мало снимаетесь. Почему? — А так было всегда. Во-первых, в Театре имени Вахтангова я работаю 10 месяцев в году. И все это время играю от трех до десяти спектаклей в месяц. Во-вторых, количество предложений в кино не так велико. А в-третьих, из тех, что есть, не все нравятся. Приходится выбирать. Поэтому на экране я появляюсь раз в два года. Не скрою: хотелось бы чаще, но в таких проектах, в которые я влюбляюсь.
— В картину «Роль» Константина Лопушанского, где играете главного героя, тоже влюбились? Довольны в итоге тем, что получилось? — Я смотрю на это с разных точек зрения. Как зритель, как актер и как несостоявшийся режиссер. Как режиссеру мне чего-то не хватило, но это лишь личная оценка. Как зрителю фильм «Роль» показался мне интересным. Работать как актеру в картине тоже было увлекательно.
— В спектакле «Ветер шумит в тополях», который идет в Театре имени Вахтангова, вы играете глубокого старика. Легко ли было понять эмоции героя? Задумались ли вы после этой роли о собственной старости? — Я не думаю, что в этом спектакле играю определенного человека. Прежде всего это собирательный образ нашего бессознательного. Это сфера, созданная и прочувствованная всеми страхами и комплексами, которые могут жить во многих людях.
— А лично вы возрастные кризисы переживали? — Я бы не назвал эти моменты кризисом со знаком «минус». Скорее, они — погружение в себя. Такие вещи происходят неожиданно и в любое время. Меня они не пугают.
— Что вы почувствовали, когда, например, лысеть начали? — Не помню точно, случилось это давно. Но сразу нашлось правильное решение проблемы: я побрился. Это лучше, чем иметь непонятные сорняки на голове, зачесывающиеся в разные стороны. Тем более форма черепа позволяет мне выходить лысым на люди. Комплексов по данному поводу нет. В какой-то мере даже удобно: меньше занимаешься уходом за собой. Так что отношусь к потере волос с улыбкой.
Гармония личных территорий
— Критики называют вас вечным ребенком. Вы согласны с ними? — Не знаю, как это комментировать. Каждый человек приходит на спектакль и считывает то, что хочет.
— Но вы-то сами ощущаете себя ребенком? — Я не хочу в себе его не ощущать! Но на этом все не заканчивается. Я могу иногда ощущать в себе родную бабушку, которая тоже была актрисой, могу чувствовать себя на сцене запахом… Это по-разному, здесь нет границ. Куда ведет фантазия, туда я и двигаюсь.
— Как же в вас уживаются богатая фантазия, вечный ребенок и довольно успешный коммерсант? — У меня это происходит органично. Нужно просто эмоционально абстрагировать одну «территорию» от другой внутри себя. Территория театра, территория дома, территория улицы и какого-то делового мероприятия, территория отдыха, территория одиночества, которая тоже необходима. Наверное, гармония зависит от того, насколько честно в себе ты умеешь все разделять.
— Как на данный момент поживает ваша музыкальная территория? — Она спит. Но иногда я сам для себя что-то пробую сочинять. Или просто развлекаю себя игрой на фортепиано. Но исключительно дома.
— Кроме актера и музыканта в вас живет еще продюсер и ресторатор. Чем сейчас активно занимаетесь? — Рестораторством — нет. Продюсерством — постольку-поскольку. Есть два спектакля, которые я веду: «Предательство» и «Возвращение домой». Они еще играются, живут, дышат. Новых театральных проектов, которые я буду продюсировать, пока не предвидится. А что касается продюсирования кино, я не очень-то верю в свои силы в нынешних обстоятельствах развития кинорынка в стране. С большим удовольствием сейчас интересуюсь чтением. И получаю от этого удовольствие.
— И много аудиокниг уже записали? — Это Платонов, Чехов, Твен, Пастернак, ранний Пелевин, Фаулз. Но я говорил не о записи аудиокниг, я просто люблю читать. И с удовольствием занимаюсь этим в свободное время.
Война на Украине — ужасный абсурд
— Знаю, вы категорически против мата на сцене. А в жизни? — В жизни — другое дело. Я думаю, это допустимый уровень коммуникации для определенных случаев. Есть обстоятельства, при которых можно применить табуированную экспрессивную лексику. Но я, конечно, против поголовного употребления этих ярких выражений.
— Вы следите за событиями на Украине? Оцениваете «изыски» пропаганды, ведущейся обеими сторонами? — У меня нет телевизора. Но я вполне представляю, как это может подаваться и что творится в новостях. У меня по поводу Украины есть собственное мнение. Я люблю анализировать события самостоятельно и давать фактам личную оценку. Конечно, для меня эта война — ситуация ужасного абсурда. Люди, допустившие такое развитие событий между двумя архибратскими народами, должны были до последнего сражаться за столом переговоров. Меня смущает и присоединение Крыма при имеющемся договоре, подписанном обеими сторонами, о суверенности этих территорий в обмен на ядерное разоружение одной из держав. Если этот договор есть, все, что идет с ним вразрез, нарушение. При большом желании сделать всем людям хорошо (и россиянам, и украинцам) можно было бы договориться о том, чтобы Крым стал свободной территорией для проживания и торговли, куда обе страны вкладывали бы средства. Но так не получилось. И мне кажется, это повлекло за собой дальнейшее кровопролитие и гибель мирных граждан. Мне от всего этого очень грустно.
— А нормально ли, что смешанные семьи из-за «украинского вопроса» разводятся? — Мне кажется, что тут не стоит обобщать. Нужно разбираться в каждом конкретном случае отдельно. А семьи, которые разводятся якобы из-за этого конфликта, имеют уже большое количество межличностных проблем. Но очень лихо можно сказать, что мы разводимся из-за Крыма.
Как воспитать женщину
— Вы внимательный папа? Общаетесь с дочерьми как с детьми или как с уже взрослыми личностями? — Я всегда старался общаться с ними на равных. Конечно, были у меня ошибки в воспитании. Но все то, что я себе представлял и как действовал, было, по большому счету, правильно, потому что до сих пор с обеими дочерьми я в очень близких, дружеских отношениях. И, несомненно, чувствую душевную связь между нами. Не знаю, что может быть лучше.
— Как, по-вашему, правильно воспитывать девочек? — Буду банальным. Главное — их любить. И, конечно, отец для дочки должен быть примером ее будущего выбора мужчины. Она должна настроиться на фильтрацию и отбор партнеров, опираясь на душевные и этические принципы своего отца. Нежно, но доходчиво стоит объяснять ребенку эти принципы. (Что непросто в период переходного возраста.) Но родители должны участвовать в созревании своего ребенка и помочь ему выкарабкаться из этого сумасшедшего отрезка жизни без потерь.
— Секс — запретная тема общения с дочерьми или вы во всем друг другу доверяете? — Мы беседуем на все темы. И мы откровенны друг с другом. Это не может быть табу, ведь тема секса связана с взрослением и обретением себя в пространстве как женщины. Чем честнее мы об этом говорим, тем лучше, я считаю. И тем меньше травм в конечном итоге будет в их жизни.
— В наше время, когда дамы бьются за кавалеров, важная ли черта женское самоуважение? — Конечно. Для женщины важно и самоуважение, и достоинство. С другой стороны, важно, насколько умеет человек (и мужчина, и женщина) выстроить диалог между своим сознанием и бессознательным. Потому что то, что прячется у нас в душе и закрыто на амбарный замок, рано или поздно вырастает, выстреливает и человека накрывает. Мне кажется, что в школах должны проводиться уроки по взрослению, посвященные тому, как пережить столкновение с суровыми жизненными реалиями. По большей части циничными и лживыми. И как в таком случае остаться собой.
— Как вы думаете, почему душевная чистота сегодня воспринимается как юродство? — Смотря кем она так воспринимается. Не надо думать как большинство. И черпать мысли из телевизора, который, даже если человек включает его фоном, способствует налипанию негативной информации. У каждого должно быть собственное мнение, воспитанное семьей и впоследствии им самим. Это так называемый стержень, на который он опирается, принимая решения. И должен быть круг людей, которым он доверяет и которых слушает, потому что те открывают ему новое в жизни. Человек слаб. Он очень быстро может принять мнение толпы, но нужно изо всех сил стремиться противостоять этому. А вообще белых ворон забивали камнями во все времена. Потому что общество любит двигаться по пути наименьшего сопротивления.
— Как вы стряхиваете с собственных «антенн» налипший негатив? — Читаю. Люблю гулять и встречаться с людьми, которым интересно задавать вопросы. Это режиссеры Владимир Мирзоев и Константин Лопушанский, философ, психолог и мой друг Вадим Руднев. Люблю поговорить с собственной мамой, потому что энергообмен между нами дает и мне, и ей душевные силы. Встречаясь с дочками, удивляюсь порой, насколько они тонко чувствуют какую-то проблему. Или в каком ракурсе видят вроде бы обычную тему разговора.
Народный артист России, обладатель престижной театральной премии «Чайка», премии имени Андрея Миронова «Фигаро» в номинации «Лучшие из лучших» Владимир Симонов одинаково любим и театральной публикой, и поклонниками кино и телесериалов. Телезрители знают его по таким фильмам, как «Криминальный талант», «Конь белый», «Свадьба», «Граница. Таежный роман», «Московские окна», «Виола Тараканова», «Дети Арбата», «Костяника. Время лета», «Счастье по рецепту», «Ермоловы», «Охотники за бриллиантами», «Дело гастронома №1», «Куприн. Яма»…
На счету Симонова – около ста киноролей. А на театральной сцене он примерил на себя сильные классические роли – к примеру, Треплева в «Чайке» (а потом в этой же пьесе он играл и Тригорина), Отелло, профессора Серебрякова в «Дяде Ване»… После окончания театрального училища имени Щукина актер поступил на службу в театр Вахтангова, позже, правда, перешел во МХАТ по приглашению его тогдашнего художественного руководителя – Олега Ефремова, но вернулся в труппу Вахтанговского театра спустя несколько лет, там играет до сих пор. На этой неделе, 7 июня, Владимир Симонов отмечает день рождения.
«К похвале нужно относиться мудро»
- Владимир Александрович, откуда у вас убеждение, прочла о нем в одном из ваших интервью, что актер должен уметь сыграть все – от вешалки и клопа до, скажем, Гамлета? - А это так сложилось, можно сказать, исторически (улыбается). В своем детстве я решил, что актер – это тот человек, который выходит на сцену в какой-то роли, и после спектакля, без грима, зрители его не узнают. И эта мысль меня грела. И до сих пор мне это нравится. Вот этим актер и добивается своей цели, а не тем, когда в разных ролях его видит зритель и говорит: «А-а-а. Я его знаю, опять такой-то…» Думаю, вот это понижает уровень актерской профессии.
- Вы любимец публики. О вас очень много хороших отзывов – и от зрителей, и от коллег. Обращаете на них внимание? - Обращаю, конечно. Только дело в том, что я делаю после обращения. Ведь можно так обратить внимание, что аж стать другим человеком – измениться сверху донизу…
- Со знаком минус? - Ну, конечно. Или ты просто обратил на это внимание – сделал определенные выводы, понял, что все это, в общем-то, смешно. Потому что мы даже сами про себя не знаем, кто мы и зачем мы. А тут еще кто-то что-то сказал… Просто надо достаточно мудро к этому относиться. Лучшего определения, чем иронично, я, пожалуй, и не найду. Сегодня я так сделал, завтра – по-другому… Это же стечение обстоятельств. Мы все находимся во власти какой-то интересной игры – космической. И если в тебя вдруг попал этот «мяч», просто случайно в лоб ударил, и ты ходишь с этой шишкой и говоришь: «Ну, за что он в меня попал?..» Это же смешно. Ведь этот «мяч» просто летает – по каким-то своим космическим законам, которые нам не ведомы… Может быть, я очень глубоко в этом вопросе захожу, но я и стараюсь именно так заходить, чтобы не зависеть от этих жизненных формул, законов… Вот как говорят: «На чем сердце успокоится?» А успокоится оно на собственном самосознании – то есть кроме тебя самого никто не может понять, что ты есть, что ты сделал на данный момент и насколько хорошо ты это сделал. И в то же время существует система критики – одни делают, а другие их критикуют. Это мир так устроен. Это для демократии, чтобы был вроде как объективный взгляд на вещи. Но это же на самом деле патологически смешная ситуация. Ведь те люди, которые делают (которым потом дадут оценку), они же понимают, что они делают, где они находятся, насколько они хороши, насколько плохи…
- Разве люди всегда это про себя понимают? - Возможно, не всегда. Но вы же меня спрашиваете. Вот я про себя знаю, что я сделал – либо хорошо, либо плохо. А вообще лучше заниматься делом, а не выяснять. Чего истинному художнику сравнивать? Делай, что должен, и будь, что будет – так ведь говорится в известной поговорке.
- А если после спектакля подходят зрители и говорят какие-то хорошие слова, это добавляет вам творческих сил? - Добавляет, и очень сильно. Это правда. Причем не важно, веришь ты в эти слова или нет. Но, тем не менее, эти слова влияют. И они нужны, тем более актеру. Ты этот отклик публики чувствуешь даже на поклонах. Иногда публика раз, и на тебя вспыхнула. Значит, ты совсем что-то радостное ей донес. Вернее, ты же всегда это несешь, но, может быть, просто сегодня в зале оказалось больше тех, которые поняли это. От этого и у тебя огонечки внутри загораются.
«Кто первый встал, того и тапки»
- За последние годы стало модным снимать фильмы об известных людях – артистах, политиках. Как вы относитесь к такой тенденции в кино? - Если эта личность или ситуация интересны, у истории захватывающий сюжет и она поможет зрителю в каких-то жизненных вопросах разобраться, что-то понять, то все нормально. Без таких фильмов нельзя, они ведь тоже несут какую-то пользу аудитории.
- А есть ли у вас личные критерии – согласиться на ту или иную кинороль или отказаться? - Есть, но они не какие-то особенные. Если в сериале 250 серий и снимают по 40 минут в день, что это получится? Это как суп варить полторы минуты, тогда как его варят три с половиной часа. Если уж и сниматься, то у хорошего режиссера, в картине с хорошим сценарием.
- А две сферы – театр и кино – соперничают в вашей жизни? - Конечно!
- И что выигрывает? - Наверное, мой интерес – я выбираю то, что больше нравится мне, и делаю. А часто происходит так. Предложили что-то в кино, а минут через 15 звонят из театра: «Не хочешь ли ты еще и это играть?» И тогда начинаешь выбирать. Я думаю, решаю, и решаю в пользу того, что в данную секунду придет мне в голову. А как я могу заранее на сто процентов сказать, что выиграет? Этот кинорежиссер с киноролью, которую он мне предлагает, или вот эта театральная работа, которая еще в перспективе. Иногда думаю, может быть, в театре мне достаточно пока работы, а в кино нет. Или наоборот – наснимался в этом году, а хочется в театр на репетиции побольше походить, поднять свой профессиональный уровень. Ну, а потом же в сутках — 24 часа, а в месяце — 30 дней, и все успеть физически невозможно. Поэтому в последнее время я решаю по формуле – кто первый встал, того и тапки.
Учитель и друг
- Ваш дуэт с Александром Калягиным в спектакле «Дон Кихот» был отмечен премией «Чайка» в номинации «Двойной удар». «Дон Кихот» – постановка театра EtCetera, которым руководит Александр Александрович. Вы заняты и в других спектаклях театра Калягина. А как вы познакомились? - Мы общаемся с 1982 года. Познакомились во МХАТе, когда туда Олег Николаевич Ефремов пригласил меня в спектакль «Чайка» на роль Треплева. Александр Александрович играл в этой же постановке Тригорина. Прошла премьера. Меня все поздравили. Но никогда не забуду внимание Калягина – он зашел ко мне в гримерную, пожал руку, расспросил: «Как ты? Что ты?» Почему он так сделал? Не знаю. Наверное, потому, что мы оба – щукинцы. Наверное, он понимал, как мне в этой ситуации тяжело – когда почти со школьной скамьи (в театре Вахтангова до того, после училища, я прослужил только полтора года) мне выпало играть Треплева во МХАТе, причем с настоящими звездами: со Смоктуновским, Евстигнеевым, Невинным, Калягиным, Лавровой, Мирошниченко…
- А как сложилось ваше сотрудничество? - Сначала получилось так, что мы вместе стали ездить на гастроли – в советское время были приняты поездки актерских бригад в дружественные страны: ГДР, Чехословакию. И меня взяли в такую бригаду, посчитав, что я — не последний парень на деревне (улыбается), что я могу что-то делать. А я выступал с номером «Наблюдения», аккомпанируя себе на гитаре. И в этих поездках мы потихонечку-полегонечку с Александром Александровичем поняли, что у нас одинаковые представления о многих вещах – о жизненных ценностях, о чувстве юмора, о степени добра, степени подлости, о ревности и о многом другом. Сначала у нас сложились отношения «учитель-ученик», потом «друг-друг»… Сейчас мы вообще как родные люди. А что касается начала совместной работы, то в начале 90-х Калягин открыл свой театр и пригласил меня на роль Войницкого в спектакле «Дядя Ваня», этой постановкой и открылся его театр. Вот с тех пор уже больше 20-ти лет наше сотрудничество и идет. И, дай Бог, будет продолжаться!
Актера театра и кино, народного артиста России Владимира Симонова нашей публике представлять не нужно. Эстоноземельцы, конечно, помнят его игру в спектаклях режиссера Римаса Туминаса — «Дядя Ваня» по Чехову, «Ветер Шумит в тополях» по пьесе французского драматурга Жеральда Сиблейраса, «Евгений Онегин» по Пушкину, которые в рамках фестиваля «Золотая Маска в Эстонии» московский Театр имени Вахтангова привозил в Таллинн.
На театральной сцене этот актер всегда играет сильные классические роли, но его знают и любят и телезрители. Например, по таким фильмам, как «Криминальный талант», «Граница. Таежный роман», «Московские окна», «Виола Тараканова», «Дети Арбата», «Ермоловы», «Охотники за бриллиантами», «Дело гастронома №1», «Куприн. Яма»… На счету Симонова – около ста киноролей. После окончания театрального училища имени Щукина Владимир Симонов был принят на службу в Театр Вахтангова, позже перешел во МХАТ по приглашению его тогдашнего художественного руководителя – Олега Ефремова, но вернулся в труппу Вахтанговского театра через несколько лет, там играет до сих пор. На днях актер отметил день рождения, а нашему изданию накануне удалось задать ему несколько вопросов.
Через ошибки человек идет вперед
- Владимир Александрович, вы любимец публики. О вас очень много хороших отзывов – и от зрителей, и от коллег. Вы обращаете на них внимание? - Обращаю. Только дело в том, что я делаю после обращения. Ведь можно так обратить внимание, что аж стать другим человеком – измениться сверху донизу…
- Со знаком минус? - Ну, конечно. Или ты просто обратил на это внимание – сделал определенные выводы, понял, что все это, в общем-то, смешно. Потому что мы даже сами про себя до конца не знаем, кто мы и зачем мы. А тут еще кто-то что-то сказал… Просто надо достаточно мудро к этому относиться. Сегодня я так сделал, завтра – по-другому. Это же — стечение обстоятельств...
- А если после спектакля подходят зрители и говорят какие-то хорошие слова, это добавляет вам творческих сил? - Добавляет и очень сильно. Это правда! Причем не важно, веришь ты в эти слова или нет. Но, тем не менее, эти слова влияют. И они нужны, тем более актеру. Ты этот отклик публики чувствуешь даже на поклонах. Иногда публика раз, и на тебя вспыхнула. Значит, ты совсем что-то радостное ей донес. Вернее, ты же всегда это несешь, но, может быть, сегодня в зале оказалось больше тех, которые поняли это.
- А чья-то оценка или высказывание могут выбить вас из колеи? - Наверное… Но ведь обычно таких вещей – очень резких – не делают. Во всяком случае, видимо, мне везло. Последние несколько лет то, чем я занимаюсь в театре, то, что я делаю с Римасом Туминасом (с 2007 года он является художественным руководителем Театра Вахтангова. – Н.К.) находит положительный отклик, более или менее, но положительный. Хотя в то время, когда я вернулся в Театр Вахтангова из МХАТа, помню пару критических статей, в которых упомянули и меня, они были не совсем справедливыми — с перепутанными фамилиями. Но эмоционально это бьет очень сильно – когда тебя поругали, а, тем более, в газете. Нужны моральные силы, и даже более нужна мудрость, чтобы понять – это же полная ерунда. Человеку вообще свойственно ошибаться, это – его главное свойство, через которое он и идет вперед. А критика порой делает так – всему конец. Но это же — абсурд!
«Я поверил Туминасу»
- Вы упомянули Римаса Туминаса. Его назначение на должность художественного руководителя Вахтанговского театра живо обсуждала культурная общественность Москвы. А как прошло ваше с ним знакомство? - До его прихода в наш театр я не знал Римаса лично, но знал его спектакль «Ревизор» - очень сложную постановку. Я понимал, что он очень талантливый человек, оригинально-талантливый. А когда мы начали работать вместе в театре, Римас стал ставить спектакль «Троил и Крессида» по Шекспиру, дал мне в нем одну из главных ролей – Пандара. Вот через эту работу я по-настоящему познакомился с Туминасом и понял, что он величина фантастического интереса. Очень интересен его угол зрения на жизнь, то, как он рассказывает о ней через пьесы. Римас – очень высокий человек, одухотворенный. Он истинный художник.
- А ваше расположение к Туминасу не было связано с тем, что в первом же спектакле, который он стал ставить в Театре Вахтангова, он сразу дал вам главную роль? - Нет-нет! Дело не в этом. Начался-то его приход в театр с неприятной для меня вещи – он закрыл спектакль «Мелкий бес», в котором я был занят. Мы с Римасом посидели, поговорили – почти как Станиславский с Немировичем-Данченко (улыбается). Он сказал, что мне как актеру лучше отказаться от этой роли, от этого спектакля, чем делать так, как оно есть. Я ему поверил. Не знаю, почему. Поверил и все. И с тех пор мы потихонечку – с большим или меньшим успехом – идем вперед.
Искусство и ремесло
- А откуда у вас убеждение, прочла о нем в одном из ваших интервью, что актер должен уметь сыграть все? - А это так сложилось, можно сказать, исторически (улыбается). Еще в детстве я для себя решил, что актер – это тот человек, который выходит на сцену в какой-то роли и после спектакля, без грима, зрители его не узнают. И эта мысль меня грела. И до сих пор мне это нравится. Вот этим актер и добивается своей цели, а не тем, когда в разных ролях его видит зритель и говорит: «А-а-а. Я его знаю, опять такой-то…» Думаю, вот это понижает уровень актерской профессии.
- А в другом интервью вы говорили, что вот так сыграешь в кино врача, артиста или бизнесмена, а потом только эти роли и предлагают… - Да. Ужасно!
- И вы боретесь с этим? - Борюсь, по мере возможности. Но, по-моему, все отвечают на это одинаково: «Потому что мы – актеры» Ведь одно дело — искусство, но существует и другая половина жизни, не менее важная: жена, дети, родственники, дом, быт, здоровье. На все это нужны деньги…
- Актерская профессия превращается в ремесло, и в этом нет ничего страшного? - Думаю, это даже не то что не страшно, а именно через это мы и понимаем наш мир, проходя через какие-то разные каналы – я здесь иду так, а тут иначе. И что-то я понимаю потому, что мне есть с чем сравнить. Это все нормально, это всегда так было — мне кажется, с минуты сотворения мира.
- А не припомните интересный случай со съемок, когда вам приходилось перевоплощаться в представителя какой-нибудь профессии? - В фильме «Повесть непогашенной луны» я играл профессора Лозовского, который на операционном столе зарезал Фрунзе. А Фрунзе играл Володя Стеклов. И когда, по сценарию, я делал ему операцию, рядом со мной стояли четыре профессора Боткинской больницы, они на киноплощадке были консультантами и играли в эпизодах. До съемки сцены врачи мне все объяснили: что делать руками, как правильно держать инструменты. А когда нам дали команду: «Камера! Мотор! Начали!» Я как актер делал «операцию» легко, а они — люди, на счету которых было множество спасенных жизней, сильно разволновались, у них буквально тряслись руки, потому что их снимали в кино.
Стимул для молодых
- Со старшим сыном Василием, который тоже служит в Театре Вахтангова, вы заняты в одних постановках. А вам случается что-то ему подсказывать, делать замечания? - Да, могу подсказать – а не нужно ли заняться голосом, чуть-чуть размять, или пластику немножко подправить. Но я себя ловлю на мысли, что сыну я говорю немного, а другим молодым актерам могу говорить гораздо больше. Может быть, у Василия меньше недостатков, чем у остальных…
- А, как вы думаете, молодые актеры — достойная смена старшему поколению, тем, кто уходит? - Те, кто ушли, конечно, выигрывают перед нынешними актерами — все знают их достоинства, благодаря которым они и остались гениями навсегда. Но, думаю, это — извечная тема. Ведь до тех гениев — лет сто назад — были свои гении. И наверняка, когда кто-то из них уходил, так же говорили: «Вот он был, творил, такого явления больше никогда не будет...» Когда я прихожу в свое Щукинское училище, всегда слышу: «Вот наш курс — это был курс, а потом — уже не то...» Но и сегодня вдруг взлетает фамилия какого-нибудь актера — лет тридцати, он талантлив, прекрасно играет, чувствует свою профессию. А потом, возможно, и он станет таким же 90-летним мэтром, и уже про него будут говорить: «Вот он ушел, и такого больше никогда не будет...» И правильно будут говорить, потому что это — стимул для молодых, чтобы стать лучше, достойнее.
- Вы ведь родом из небольшого города – Октябрьска, что в Самарской области. Каждый год ребята из множества городков приезжают в столицу, штурмуют театральные вузы в надежде стать профессиональными актерами, любимцами публики. Что бы вы им пожелали? - Если чувствуют, что могут, что это дело их, значит, надо добиваться своей цели.
- А если они чувствуют, но окружающие заставляют сомневаться – мол, куда ты собрался, где ты, а где эти знаменитые актеры, где телевизор? - Так вот же телевизор, рядом – в двух метрах от тебя в квартире стоит. Да и лететь до любого города часа два-три. В мире, в общем-то, все рядом.
Ректору Щукинского института, народному артисту России Евгению Князеву исполнилось 60 лет. Более тридцати из них актер служит в Театре имени Вахтангова. А всенародную известность ему принесли роли в кино (кстати, в сентябре завершатся съемки картины по «Тевье-молочнику» Шолом-Алейхема). Со студентами более чем востребованный в профессии Князев работает уже много лет. На молодое поколение профессор смотрит с оптимизмом, если журит, то исключительно по-отечески.
культура: В июле закончились вступительные экзамены, Вы набрали новый курс. Можете поделиться впечатлениями? Князев: Самое радостное, что поток желающих заниматься театральным искусством не иссякает. У нас снова громадный конкурс, человек сто на место. Это на начальном этапе, на заключительном осталось восемьдесят абитуриентов на двадцать мест. Вот и считайте — получается четыре человека на место. Ужасно — из четырех талантливых людей выбирать одного-единственного. Но те, кто поступил, действительно этого достойны.
культура: Девушек по-прежнему больше? Князев: Мы набираем, как правило, в соотношении один к одному, но есть курсы, где две трети мальчиков и треть девочек. А на абхазском курсе и вовсе на девять юношей — одна девушка. Что будем делать, не знаю (смеется).
культура: Вы служите на посту ректора уже двенадцать лет. Как за это время изменились студенты? Князев: Знаете, не сильно, даже по сравнению с тем временем, когда поступал я. Признаю, дети стали меньше читать. Они менее внимательные, чувствуют себя более раскованно. Их стало труднее учить. Но желание овладеть профессией остается неизменным. Они приходят героями — думают, все умеют, всем сейчас покажут. Очень трогательно смотреть, когда они подходят к своему первому зачету и превращаются в щенят, которых нужно вести, пестовать, направлять. Они даже не предполагали, как это, оказывается, трудно, нужно сутками здесь находиться, много читать...
культура: И читают? Князев: А как же — ведь выхода у них нет! Они пытаются схитрить — сейчас же все можно найти в интернете в кратком изложении, но ничего не выходит. Педагоги у нас умные, прозорливые — сплошь профессора да доценты, они такой вопрос зададут, что, если не читал, ты на него не ответишь. Когда ходишь на лекции, у тебя голова начинает работать, а если пропускаешь, нагнать потом очень сложно. В этом смысле как было раньше, так и сейчас. Разве что надо в большей степени заставлять учиться. И еще — они не так боятся, что их отчислят, потому что можно перевестись в другой институт. Это я вам про самых непутевых рассказываю. А лучшие — они какими были и пятьдесят, и восемьдесят, и сто лет назад, такими и остаются. Они выучиваются, получают основу, а дальше все зависит только от них.
культура: К сожалению, очевидный факт: актеров в стране становится все больше, а подлинных величин среди них все меньше... Князев: Видите ли, раньше для того, чтобы стать артистом, человеку необходимо было пройти очень большой отсев. Я говорю о тех временах, когда наше образование только создавалось. Выбирали лучших из лучших, а потом оказывалось, что и из них лишь единицы способны составить цвет нации в области театра. Этот процент приблизительно всегда одинаковый: если мы подойдем к нашим стендам в институте, то увидим — из тридцати выпускников высот достигают пять-шесть человек. Если семь или восемь, это уже превосходный курс. Но на сегодня в нашем театральном образовании существует очень серьезная проблема. Кто-то когда-то решил, что в стране не хватает артистов, и во всех деревнях и весях при институтах культуры и прочих непрофильных учреждениях стали открывать театральные отделения и факультеты искусств. Они ежегодно выпускают «специалистов», которые получают дипломы, начинают играть в театре, преподавать. И у каждого из них, наверное, есть основания думать, что он уникальный. Мы за ними проследить, к сожалению, не можем. Да и кто возьмет на себя смелость разрушить то, что было создано за эти годы? Ведь там рабочие места, педагоги. Кто этим будет заниматься? Но беда в том, что профессия размывается.
культура: Педагогическая смена в театральном деле — трудный процесс? Князев: За более чем десять лет руководства институтом я наметил всего несколько человек, кому бы мог в будущем доверить «Щуку». То есть, если эти люди останутся работать в области театрального образования, то наша классическая школа, которую так пестовал Борис Евгеньевич Захава, а после него Владимир Абрамович Этуш, продолжит существовать. Ведь школа — это всегда обучение от простого к сложному, поступательное движение вперед и вверх. Но самое главное, школа — это воспитание личности. И если удается вырастить личность, то, возможно, в будущем студент станет художественным лидером. Поэтому для нас важнейшими ценностями являются воспитание нравственности, подлинности человеческих проявлений, духовных устремлений.
культура: Что, на Ваш взгляд, отличает добросовестного артиста? Князев: Если хорошему актеру не понравится сценарий, он может прямо сказать, что это фуфло. А человек, который постигал профессию неизвестно где, согласится сниматься. Потому что для него это, возможно, шанс. Или он будет так думать. Работая в институте с молодыми, могу сказать, что когда они поступают, то не знают Товстоногова, Эфроса, что уж говорить о таких именах, как Голубовский, Дунаев, Гончаров... Раньше была иная степень ответственности. Каждый режиссер с гордостью говорил о том, что он, скажем, ученик Гончарова. А Гончаров, если ему не нравилось то, что делает на сцене воспитанник, мог встать после спектакля и сказать всему зрительному залу: «Я его этому не учил». Сейчас такое невозможно представить. Да и мастеров теперь таких нет.
культура: Но ведь у вас в Щукинском есть. Князев: У нас есть, но я говорю о ситуации в целом. Режиссером в театре должен быть человек с мировоззрением. Речь не о том, владеет ли он набором профессиональных приемов, штампов, умеет ли ставить эффектные перформансы и мизансцены, а о том, что именно он стремится донести своим произведением. Гоголь называл театр кафедрой, «с которой можно сказать миру много добра». Этого же никто не отменял? Или мы отменяем Гоголя? Если ты берешься за Гоголя или Достоевского, дотянись до их понимания. Я не говорю о том, чтобы ставить только в классическом стиле, Боже упаси. Но все же человека определяет набор знаний. Скажем, Петер Штайн до того, как стать театральным режиссером, изучал философию и филологию. Никогда не забуду его спектакль «Три сестры» на сцене МХАТа. Для меня это стало потрясением — как человек понял Чехова и сумел его донести. Он умный. Он философ. Он мыслитель. Или взять тех режиссеров, с которыми работал я. Петр Наумович Фоменко, которого, к несчастью, уже нет с нами, мучился на репетициях, пытаясь открыть что-то новое. Он первым перенес «Пиковую даму» на драматическую сцену, прежде существовала только опера. Когда мы репетировали, он расставлял каждую запятую, заставляя нас их проговаривать. Это была фантасмагорическая игра: здесь бегут, там говорят, и это — Пушкин! Все угадывалось, все прочитывалось. И в то же время спектакль оставался современным — он продержался в репертуаре семнадцать лет. Или как сейчас ставит Римас Туминас — в момент выпуска спектакля к нему нельзя подойти, у него внутри все переворачивается от сомнений — примут, не примут. Понимаете, мука!
культура: У театра есть миссия? Князев: Конечно, есть. Театр не должен разрушать, не должен позволять человеку скатываться в состояние тьмы инстинктов. Он должен служить освобождению духа. И уж, конечно, театр никоим образом не может взывать к насилию.
культура: Нет ли у Вас ощущения, что в последнее время сцена становится излишне политизированной? Князев: По-настоящему политических спектаклей нет, больше шаржи. А если ставят хороший политический спектакль, то ничего плохого в этом не вижу. Был же в свое время театр Любимова, где в иносказательной форме выражались недовольства и переживания, накопившиеся у людей. Главное, чтобы театр хоть каким-то образом приближался к искусству. А это случается крайне редко. По пальцам можно пересчитать постановки, которые остались в памяти как произведения искусства. Я, например, до сих пор с восторгом вспоминаю «Мещан» Товстоногова, хотя видел их уже с немолодыми артистами, после смерти Георгия Александровича. У нас в театре тоже был такой спектакль — «Без вины виноватые» Петра Фоменко. Там, кстати, мой герой Незнамов в разговоре с Кручининой произносит: «Вам, может быть, угодно считать свою игру искусством, мы вам того запретить не можем. Я откровеннее, я считаю свою профессию ремеслом, и ремеслом довольно низкого сорта». Вот и разбери после этого, где ремесло, а где искусство, и вообще способен ли театр быть искусством. Но, по крайней мере, стремиться к этому необходимо.
Дата публикации: 1 октября 2015 Автор: Ольга Романцова Издание: Театральная афиша
Собираясь на премьеру спектакля, в котором играет актриса Людмила Максакова, невозможно угадать, чем она удивит на этот раз. Героини, сыгранные Людмилой Васильевной, разительно отличаются друг от друга, но в каждой ее работе эффектная театральная форма сочетается с глубокой внутренней правдой. Людмила Васильевна – актриса с незаурядным талантом и поразительной самоотдачей. Дочь выдающейся певицы Марии Петровны Максаковой, она выбрала профессию актрисы и после окончания Театрального училища им. Щукина была приглашена в Вахтанговский театр, где служит более полувека и сыграла такие знаковые роли, как Адельма в «Принцессе Турандот», Анна Каренина в одноименном спектакле Романа Виктюка, актриса Коринкина и Графиня в спектаклях Петра Фоменко «Без вины виноватые» и «Пиковая дама». Максакова была одной из любимых актрис Петра Наумовича. После открытия «Мастерской П. Фоменко» он поставил для нее спектакль «Как жаль» по пьесе Маркеса «Любовная отповедь сидящему в кресле мужчине». Людмила Максакова была незабываемой Раневской в спектакле Эймунтаса Някрошюса «Вишневый сад». В Вахтанговском театре актриса играет в спектаклях Римаса Туминаса эксцентричную Войницкую в «Дяде Ване», азартную Бабуленьку в «Пристани», вдохновенно исполняет сразу несколько ролей в «Евгении Онегине» . Недавно Людмила Васильевна выпустила книгу «Мое горькое, горькое счастье», в которой создает выразительные портреты самых дорогих ее сердцу людей, с которыми прошла жизнь.
– Весной этого года вы получили премию Андрея Миронова в номинации «За талант и бесстрашие в профессии. Мадам Риск». Номинация вас не удивила? – Наверное, доля истины тут присутствует. Я всегда начинаю работу над ролью с чистого листа, хотя гораздо проще и безопаснее использовать то, что уже однажды найдено, проверено и испытано. Рискуешь еще и потому, что в новом качестве можешь не понравиться публике, а уж тем более критике. Так, например, после премьеры спектакля П.Н. Фоменко «Чудо Святого Антония», где я играла служанку Виржини, один критик, который, видимо, поперхнулся нашим художественным экспериментом, написал: «А Максакова вообще играет помесь Крошечки-Хаврошечки с кикиморой болотной».
– Кто научил вас рисковать? Как вас воспитывала мама, Мария Петровна Максакова? – Может быть, это прозвучит немного старомодно, но я считаю, что как человека воспитали, так он и будет жить. Я застала золотой век Большого театра, девизом которого, видимо, были пушкинские строки: «Служенье муз не терпит суеты, прекрасное должно быть величаво». И я убеждена, что работа в театре – это служение. Мама была самородком, всего добилась сама и считала, что и остальные тоже должны всего добиваться сами. Я с детства видела, что ее жизнь подчинена работе, училась ее силе воли, собранности, трудолюбию. И рано поняла, что талант – от Бога, но если ты пошел в профессию, то нужно самозабвенно работать: само собой ничего не приходит.
– В книге «Мое горькое, горькое счастье» вы рассказываете о маминой квартире, где выросли и прожили всю жизнь. Вам когда-нибудь хотелось изменить ее интерьер? – У меня появилось желание что-то изменить только один раз – в 1960-е годы, когда приоткрылся железный занавес и везде ощущался дух перемен. В моей комнате появился зеленый польский гарнитур, вместо люстры под потолком повесили два цветастых пластмассовых стакана на перекладине. Жертвой перемен пала стена: ее выкрасили в багрово-красный цвет. Сейчас я с содроганием вспоминаю эту красную стену и пластмассовые стаканы. Потом они благополучно исчезли, а стене вернули прежний цвет.
– Как относилась к этим экспериментам Мария Петровна? Багровая стена ее не удивила? – Мама снисходительно относилась к моим затеям. Она была нерезким человеком. Может быть, ей даже были любопытны эти «новые веяния». Моя красная стенка ее, скорее всего, больше насмешила, чем удивила. По улицам Астрахани, где она выросла, после Октябрьской революции разгуливали голые мужчины и женщины. Через плечо у них были красные перевязи с надписью «Долой стыд!». Тогда тоже был яростный всплеск всевозможных идей, рождались новое искусство, новый театр, новая живопись, новая поэзия – словом, полная смена декораций…
– Музыка сопровождала вас с раннего детства. Почему вы стали не музыкантом, а актрисой? – Я училась играть на виолончели, но судьба музыканта, тем более играющего на таком сложном инструменте, никаких особенных побед мне не сулила. А мне почему-то страстно хотелось что-то заявить миру! Конечно, глупо, но нельзя забывать, что это были 1960-е годы: тоже громадный всплеск, тоже своеобразная революция, которая получила название «оттепель».
– По окончании Щукинского училища вы хотели работать только в Театре Вахтангова? – Да, я влюбилась в этот театр. Я смотрела «Филумену Мартурано», где главные роли исполняли Рубен Николаевич Симонов и Цецилия Мансурова, столько раз, сколько шел этот спектакль. Это было какое-то чудо актерской игры! Я не поверила своим ушам, когда Рубен Николаевич Симонов пригласил меня на роль цыганки Маши в спектакле «Живой труп». Если бы не это предложение, не известно, как сложилась бы моя актерская жизнь. Рубена Николаевича я считаю своим первым великим учителем. Думаю, что судьба Симонова была очень непростой. Он сформировался как художник в дореволюционное время, а потом начались всякие катаклизмы: закрыли театр Мейерхольда, закрыли театр Таирова. Выстоять и сохранить Театр Вахтангова в те времена было очень сложной задачей. Знаете, режиссер всегда ставит спектакль про себя. И Федя Протасов в «Живом трупе», который поставил Рубен Николаевич, был человеком, который тоже задыхается от отсутствия свободы. Конечно, Симонову приходилось платить дань режиму. Он ставил советские пьесы из колхозной жизни, но смешно и весело, как водевили. В «Стряпухе замужем», где я играла, на сцене царило изобилие, все было преувеличено, гипертрофировано: какие-то огромные раскрашенные арбузы, дыни и овощи. Спектакль играл блестящий актерский ансамбль, это была буффонада, балаганный театр – что угодно, но не соцреализм.
– Почему Симонов решил восстановить легендарный спектакль Вахтангова «Принцесса Турандот»? – Рубен Николаевич считал, что в театре выросло поколение актеров, которое способно выполнить сценический рисунок, придуманный Вахтанговым. И он не ошибся. Как замечательно играли в спектакле маски – Николай Гриценко, Юрий Яковлев, Михаил Ульянов, Максим Греков! Как импровизировали! Когда шел спектакль, работники всех театральных цехов собирались за кулисами и смотрели, что они сегодня будут выделывать! Юлия Борисова была прекрасна, как настоящая принцесса, а Василий Лановой был просто создан для роли Калафа.
– Легко ли вам было репетировать в этом спектакле Адельму? Бывало ли, что какая-то точно найденная деталь помогала почувствовать образ? – Анна Алексеевна Орочко, игравшая Адельму, показала мне точный рисунок роли. Рубен Николаевич был доволен, как я репетировала. Но незадолго до премьеры он вдруг сказал: «Вы играете все верно, но у вас такое добродушное лицо, что я в ваши страдания никак не могу поверить». Позвали гримера А.С. Львову, и она после некоторых размышлений совершенно изменила мой внешний облик: появились черные трагические брови, огромные глаза, черный парик. И только после этого можно было считать, что роль получилась. Это послужило мне огромным уроком, и с тех пор мне очень важно представить облик моего персонажа.
– У вас есть какие-то приемы, которые перед началом спектакля помогают войти в образ? – Никаких приемов нет. Все происходит во время репетиций и зависит от того, какую роль я играю. Хотя некоторые роли требуют особой осторожности. Самая опасная роль для актрисы, мне кажется, Анна Каренина: там очень точно прописана психология больной, растерзанной души. Толстой описывает, как шаг за шагом происходит изменение сознания, приводящее человека к мысли о самоубийстве. Как он вдруг понимает, что все вокруг только лгут, все неправда, все ложь, все обман, все зло. Мне кажется, это тот случай, когда необходима дистанция между человеком-актером и человеком-ролью. Очень опасно поселить в себе психологию само-убийцы.
– Что приводило Анну Каренину, сыгранную вами в спектакле Романа Виктюка, к самоубийству? Травля светского общества, как в легендарном спектакле МХАТ с Анной – Аллой Тарасовой? – В нашем спектакле ее разрушала больная совесть. Она ушла к Вронскому, но внутренне так и не смогла преступить нравственный закон.
– Правда ли, что инициатива пригласить Виктюка в Вахтанговский театр принадлежит вам? – Это все дело случая. Был момент, когда на Вахтанговский театр вдруг перестали обращать внимание. Мы выпускали премьеру за премьерой – и никакой реакции, как будто театр исчез. Однажды мы с приятельницей посмотрели спектакль Виктюка «Уроки музыки» Петрушевской и потом «Царскую охоту» Зорина. Он поставил «Уроки музыки» в студенческом театре с непрофессионалами как историю о неприглядной советской действительности. «Царская охота» в Театре Моссовета погружала совсем в другую атмосферу – XVIII века, страстей и придворных интриг. Я подумала: «Какой у этого режиссера необыкновенный диапазон». Познакомила Виктюка с Евгением Рубеновичем, он оказался в нашем театре и кроме «Анны Карениной» поставил еще четыре спектакля.
– В программке спектакля «Уроки мастера» написано: постановка Романа Виктюка, режиссер – Людмила Максакова. Это ваш первый режиссерский опыт? – Я просто сидела на репетициях Виктюка и записывала то, что он придумывает. Роман Григорьевич раньше очень любил ставить спектакли в нескольких городах одновременно. На репетициях что-то вдохновенно придумывал, а потом забывал. Мне было интересно следить, как он сочиняет спектакль. Я много и давно преподаю и всегда стараюсь, чтобы каждый студенческий отрывок был маленьким сочинением. Бывает, что я в последнюю минуту перед выходом на сцену буквально срываю со студента костюм, если чувствую, что он мешает внутренней правде, и прошу надеть что-то современное.
– Вам по-прежнему интересно, что нового происходит в театральном мире? – У меня сейчас ощущение какого-то странного затишья. Может быть, это последствия тектонического сдвига в мозгах, связанного с интернетной и компьютерной зависимостью. Человечество уходит на какую-то другую дорогу, стремительно меняются убеждения и взгляды.
– Вы много лет работали с Петром Наумовичем Фоменко. Расскажите, как он репетировал. – Петр Наумович называл меня «созидательная оппонентура», потому что у меня всегда были какие-то свои мысли по поводу роли. Когда я что-нибудь предлагала и пробовала на репетиции, он молчал и смотрел, что я делаю. Что-то принимал, что-то отсеивал. Если ему что-то не нравилось, очень сердито сопел. Эфрос написал книгу: «Репетиция – любовь моя». Эта фраза могла бы принадлежать и Фоменко. У его спектаклей очень крепкий замес, и они долго живут. Спектакль «Без вины виноватые» мы играли 20 лет, впрочем, так же, как и «Пиковую даму».
– Вы сыграли актрису Коринкину в «Без вины виноватых» не бездарной интриганкой – она у вас талантлива и не меньше, чем Кручинина, любит театр. – Да, Коринкина тоже хочет быть первой актрисой и доказать, что пришла в театр не просто так. И вдруг такое горе, такая беда: весь труд жизни разбит приездом заезжей знаменитости. И все продали, все предали. И партнер предал, и меценат Нил Стратоныч предал: сидит у гастролерши с подношениями. Коринкина была первой актрисой театра, пусть провинциального, но все равно первой актрисой, и вдруг такое страшное фиаско! Я так думаю, что после выступления Кручининой она всю ночь не спала – рыдала. На репетиции «Без вины виноватых» я сыграла такой этюд: я приходила в одном чулке, второй чулок был в сумке, туда же засунула лифчик, потому что забыла его надеть. Я все это вынимала, была растерзанная, расхристанная, растрепанная и долго не могла начать говорить, увидев, что Нил Стратоныч, который еще вчера глаз с меня не сводил, сидит в номере у Кручининой. Я вытирала слезы, сопли и перед тем, как начать говорить, выпила два графина воды. На репетиции сидели мои любимые, замечательные партнеры, и после этого этюда они зааплодировали. А Петр Наумович усмехнулся и сказал: «Ну и что теперь? Ты всю роль сыграла! А дальше что делать будем? Впереди еще два акта!»
– Вам было интересно играть в его спектаклях даже такие маленькие роли, как Настасья Ивановна в «Театральном романе»? – Конечно. Петр Наумович сказал, что это – не роль, это волос в супе. А я решила: волос в супе, так волос в супе. Важно, кто этот суп сварил. Я очень люблю эту Настасью Ивановну Колдыбаеву, с упоением ее репетировала и до сих пор играю в «Театральном романе» в очередь с Наташей Курдюбовой. Трудно говорить об этом, но получилось так, что «Театральный роман» стал в жизни Фоменко финальным аккордом.
– Как вы думаете, почему Римас Туминас в 2002 году предложил вам сыграть Анну Андреевну в «Ревизоре»? – Для меня это полная загадка. Тогда он не был художественным руководителем нашего театра: Михаил Александрович Ульянов просто пригласил его на постановку. Сначала Туминас хотел ставить «Жизнь Галилея». Мы собрались, прочли эту пьесу, и почему-то она навела на нас всех тоску. Мы загрустили и, когда Туминас на следующей репетиции сказал, что будет ставить «Ревизора», ужасно обрадовались. Не могу сказать, что мы сразу нашли общий язык. Только через семь лет, когда он стал художественным руководителем театра и начал репетировать с нами «Дядю Ваню», я стала понимать его систему координат. Как у всякого великого режиссера, у Римаса Владимировича свой особенный подход к работе с актером. Его режиссерский код надо уметь понять и расшифровать.
– Критики писали, что пьеса Чехова в этом спектакле стала странной, гротескной. Вас это не смущало? – Нет, не смущало. Антон Павлович после провала «Чайки» с горечью писал: «Публика в искусстве любит больше всего то, что банально, что ей давно известно, к чему она привыкла». Думаю, что в нашем «Дяде Ване» нет ничего банального.
– В постановках «Дяди Вани» других режиссеров Мария Васильевна гораздо старше и уже ничем не интересуется. – Актрисы, играющие эту роль, обычно погружают Марию Васильевну в прошлое. У нас все иначе: она – эмансипированная женщина, идет в ногу с бурным началом ХХ века, читает научные труды и литературные новинки, при этом воспринимает профессора не только как великого ученого, но и со всей пылкостью романтической страсти, как главного мужчину своей жизни.
– К 90-летию Вахтанговского театра был поставлен спектакль «Пристань», где замечательные актеры театра играют фрагменты ролей, о которых мечтали. Почему вы выбрали именно Бабуленьку из «Игрока» Достоевского? – Для меня всегда очень важна литературная основа. Сыграть Достоевского – об этом можно только мечтать! Федор Михайлович сохраняет напряжение детективного сюжета, в его произведениях стремительный, заостренный ритм и очень яркие, совершенно необыкновенные характеры. Мне кажется, что Бабуленька – персонаж экстраординарный. И ее появление в нашем спектакле поставлено Туминасом очень дерзко: я вылетаю на сцену в инвалидной коляске, как на тачанке. А на голове у меня – папаха. Художник придумал для Бабуленьки высокую, многоярусную шапку из лисьего меха, я была в ней похожа на какую-то боярыню. А я взяла папаху, в которой Михаил Ульянов играл в «Конармии» комдива Гулевого, и воткнула в нее перо. Мне кажется, что у Достоевского могут быть такие резкие, отчаянные краски. Но самой замечательной была работа над «Евгением Онегиным». Я безумно люблю Пушкина и еще в студенческие годы мечтала: вот бы поставить «Евгения Онегина»! Об этом мечтали и мои однокурсники, и Андрюша Миронов, обожавший Пушкина. В новогоднюю ночь мы собирались у маленького памятника Александру Сергеевичу в Спасопесковском переулке, читали «Евгения Онегина», пили шампанское и мечтали. Туминас, конечно, заранее придумал все основные моменты спектакля, но у актеров, репетировавших «Евгения Онегина», возникла иллюзия, что мы сочиняем спектакль вместе. У всех было ощущение праздника, невероятного подъема духа! Как-то Туминас сказал: «Я хочу, чтобы на сцене был танцкласс». Я за это зацепилась, побежала в мастерские, там мне сшили черную балетную пачку, «жизельку», в которой я и теперь выхожу на сцену. И постепенно из этюдов стали прорастать образы. У моей героини очень много воплощений. Она и танцмейстер, и няня, и ангел смерти, и символ погибшей любви. Каждый выход продуман до мелочей, и ее очень интересно играть.
– «Евгений Онегин» побывал во многих странах. Как принимает его публика за границей? – Необыкновенно. Куда бы мы ни приезжали с «Онегиным», он каждый раз вызывает бурю восторгов. Мы играли его на самых известных площадках – и в Лондоне, и в Париже, и в Нью-Йорке. И зрители всегда смот-рят как завороженные.
– Рассказывают, что вы уговорили Някрошюса поставить с русскими актерами «Вишневый сад». – Ну это совсем не так. Действительно, после долгих сомнений и колебаний Някрошюс принял предложение Фонда Станиславского поставить «Вишневый сад» к 100-летию со дня написания пьесы. Естественно, нет такой актрисы, которая не мечтала бы о Раневской. Интересно, что Эймунтас увидел Раневскую совсем другими глазами. Видимо, слово «Париж» сбивает всех с толку. Но ведь Париж, он тоже разный. Ахматова пишет о Модильяни, что он жил как нищий. Вот и Раневская, про которую Аня говорит: «Она все продала, у нее ничего не осталось, ничего… Мама живет на пятом этаже, прихожу к ней, у нее какие-то французы, дамы, старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. Мне вдруг стало жаль мамы…» Наверное, у Ани не возникло бы такого чувства, если бы Раневская жила в роскоши. В спектакле Някрошюса Раневская обречена: продажа вишневого сада ее убивает. Как говорил Эймунтас, никто никуда не уедет…
– Что вы сейчас репетируете? – Я не люблю говорить о том, что репетирую сейчас. Лучше говорить о спектакле и о роли уже после премьеры.
– Ваша мама, Мария Петровна, называла вас чувствительной девочкой. Что в вас осталось от этой девочки? – Какая-то излишняя восприимчивость. Сейчас от Подмосковья практически ничего не осталось: деревья вырублены, построены каменные джунгли. Казалось бы, что с этим можно сделать? Ничего. Но, когда я проезжаю мимо, у меня каждый раз сжимается сердце. Мне плохо, дурно, я просто физически страдаю, хотя понимаю, что это бессмысленно и бесполезно.
– У вас репутация человека смелого, резкого и остроумного. Как получилось, что вы всю жизнь проработали в одном театре? – Вахтанговский театр – это мой дом. Я могу пойти куда-то играть, если мне это интересно. Я играла у Фоменко, у Някрошюса, у многих интересных режиссеров. Но дом есть дом. Отнять у меня театр Вахтангова – это все равно, что у Раневской отнять вишневый сад.
Сегодня в Доме актера состоится творческий вечер заслуженной артистки России, ведущей актрисы Театра Вахтангова Марины ЕСИПЕНКО, которая в июле отметила юбилей. О том, в чем счастье женщины и зачем деятели культуры идут в политику, именинница рассказала «НИ».
– Марина, с какими мыслями подошли к юбилею? – С разными. Честно говоря, эта цифра со мной совершенно не сочетается. Это как-то странно и… смешно. Хотя у меня есть приятельницы, которым по 70, которые говорят, что им 35. Ну, а мне где-то 30 (смеется).
– Как отметили ваш юбилей в театре? – В театре в это время был отпуск. Я вообще из тех, кто всю жизнь немножечко страдает из-за того, что день рождения летом. Особенно это заметно в детском возрасте, когда ты не можешь прийти в школу в день рождения, угостить всех конфетами, и чтобы тебя поздравляли всем классом. Но 19 октября в Доме актера будет мой первый творческий вечер. Надеюсь, что он пройдет с участием Олега Митяева (муж Марины Есипенко. – «НИ»), артистов театра, которых я очень люблю – Василия Ланового, Юлии Рутберг, Марии Ароновой, Юлии Борисовой, Людмилы Максаковой и других. Режиссер вечера – Владимир Иванов, а сценарий написал Сергей Плотов.
– Вы всю жизнь посвятили только одному театру – Театру Вахтангова. Неужели никогда не было мысли сменить место службы? – У меня были приглашения в другие театры, но мысли категорически оставить Театр Вахтангова никогда в голову не приходили. У меня достаточно большой послужной список, 25 главных ролей. Я работала с такими режиссерами, как Петр Фоменко, Владимир Мирзоев, Римас Туминас, Григорий Дитятковский, и многими другими. Это такое счастье! Меня всегда любили и уважали в театре. А когда берегут, уважают и любят, уходить не хочется.
– О вашей карьере говорят как об истории Золушки. Вы с этим согласны? – Как на это посмотреть. Если говорить о том, что приехала девочка из провинции, поступила в Щукинское училище и стала одной из ведущих артисток Театра Вахтангова, таких золушек очень много (смеется). Так что в какой-то степени – да. Но ведь у Золушки какая была судьба – в нее влюбился принц, а дальше Золушка отдыхала. А я всю жизнь добивалась всего сама, без каких-либо покровителей и принцев.
– Сейчас вы довольны своим положением в театре? Пока многие артисты выстраиваются в очередь к Римасу Туминасу, вам уже удалось с ним поработать. – Конечно, каждый артист хочет поработать с Туминасом. Мне это уже удалось дважды, и хотелось бы еще. Он – очень большой мастер, прекрасный, талантливейший режиссер и очень интересный человек. Но есть и такой момент, который происходит в биографии любой актрисы: не секрет, что драматурги в основном писали и пишут для молодых. И это нормально. Но когда ты переходишь в другую возрастную категорию, драматургии, как мне кажется, для тебя становится все меньше. Если раньше я играла принцесс, начиная с принцессы Турандот, то сейчас я играю королев – матерей принцев и принцесс. Так устроена наша жизнь: для молодых работы больше. Хотя многое зависит от трактовки. Недавно Владимир Мирзоев мне сказал, что он хочет поставить «Ромео и Джульетту», но – с артистами за 50. Это может быть очень интересно. Конечно, хотелось бы быть востребованной в театре больше, но я как-то убедила себя, что надо радоваться тому, что есть. Значит, больше времени буду уделять семье, кино, озвучанию.
– Но премьера у вас в новом сезоне будет? – Да. Хотя я человек суеверный и боюсь сглазить. Но мы уже начали репетировать достаточно известную пьесу американского автора. Могу сказать одно – там участвуют пять артистов: Юлия Рутберг, Ольга Чиповская, Елена Сотникова, Юрий Красков и я. И, надеюсь, в конце ноября что-то на эту тему у нас случится.
– Что вы думаете о том, что в последнее время деятели культуры часто идут в политику?.. – Мы все граждане своего государства, вне зависимости от профессии. Но, на мой взгляд, артист, особенно популярный, в ответе за умы и эмоции нашей многомиллионной страны. Надо быть очень осторожным, потому что отчасти мы можем влиять на мнение людей. Лично я всегда была вне политики, и, даст бог, ничто меня не заставит идти по этой дороге, хотя в жизни бывает всякое. Мне кажется, что артист и политика – вещи несовместимые. И если артист идет в политику, видимо, он перестал реализовываться в своей профессии и ищет эту реализацию в другой. Политика – такой же наркотик, как и театр. И если у кого-то получается идти по этой стезе и поставлены благие цели помочь своему народу, хотя почти всегда это заканчивается печально, – это одно. Но если во главу угла ставятся цели обогатиться самому... Честно говоря, я не очень верю, что в политике могут быть честные отношения. Чаще всего человек вынужден подстраиваться, прогибаться, чтобы подняться по карьерной лестнице. А когда поднимется, начинает мстить за то, что ему когда-то приходилось перед кем-то унижаться и идти на компромисс. Все это – служение. Я же хочу служить только прекрасному.
– Тогда давайте вернемся к прекрасному. Каково это – быть женой известного музыканта? – «Как здорово...»! Конкретно этого музыканта, автора и исполнителя своих песен Олега Митяева – прекрасно, у меня самый лучший муж на свете, мне очень повезло (смеется).
– А творческих споров не возникает? – Все-таки мы работаем в разных направлениях. Он – бард, и если бы я тоже была бардом, то не знаю, как бы себя чувствовала. Олег прекрасно понимает, что требует от меня моя профессия, я прекрасно знаю, что требует от него его. Мы понимаем друг друга, и это замечательно. И потом, я – самая большая его поклонница (смеется). Бывают, конечно, какие-то творческие споры. Он мне может сказать что-то про спектакль, но очень мягко. Мне его мнение очень важно. Я бываю гораздо резче. А поскольку часто являюсь самым первым слушателем, то могу что-то осторожно посоветовать. Но все равно поэты, на которых снисходит озарение, которое они потом воспроизводят на бумаге, – для меня это что-то запредельное, непонятное и необъяснимое. Поэтому он всегда все делает по-своему, и вмешиваться в этот процесс – не дай бог.
– Но диск с его песнями вы все-таки записали… – Да, это была долгая работа, практически три года мы к нему подбирались, и в этом году диск «В Александровском саду» вышел. Я записала 15 песен, две из них – как раз для фильма «Александровский сад», в котором я снималась. Это замечательно, что Олег иногда пишет для кино.
19 ноября в российский прокат выходит фильм немецкого режиссера Штефана Кромера "Пингвин нашего времени". Одну из главных ролей в картине сыграл Алексей Гуськов. О том, как в одном фильме можно смешать комедию и триллер, актер рассказал в интервью
"Рад бы, как говорится, не снимать Маковецкого, но поскольку лучше никого нет, приходится снимать его", – вот так шутливо о народном артисте России говорит Сергей Урсуляк. А ведь в начале карьеры сам Сергей Васильевич даже предположить не мог, что будет нарасхват у известных режиссёров. Как киевский парнишка попал на экран, почему его не снимал Никита Михалков, кто чуть было не разлучил актёра с женой?
Сегодня гостем Юлиана Макарова в программе "Главная роль" станет народный артист России Владимир Симонов. На новой сцене Театра Вахтангова состоялась премьера спектакля «Минетти» по пьесе Томаса Бернхарда. В главной роли занят Владимир Симонов. Все подробности мы узнаем из первых уст в программе "Главная роль" 12 октября 2015 года, в 19:45, сразу же после выпуска "Новостей культуры".
140 лет назад вышли в печать первые главы романа Льва Толстого "Анна Каренина". О том, как сегодня мы читаем этот роман, меняется ли его восприятие со временем - разговор в очередном выпуске программы "Наблюдатель". Гости в студии: актриса Людмила Максакова; литературовед Дмитрий Бак; театровед, сценарист, педагог Наталья Скороход. Ведущая: Фёкла Толстая.
На новой сцене Театра им. Е. Вахтангова состоялась премьера спектакля «Минетти» по пьесе Томаса Бернхарда. Главную роль в постановке играет народный артист России Владимир Симонов. Подробнее о спектакле актер расскажет в этом выпуске программы.
Сегодня гостем программы «Худсовет» будет режиссер Владимир Иванов.
Государственный академический театр имени Евгения Вахтангова в рамках Парада премьер к открытию Новой сцены представляет премьеру «Возьмите зонт, мадам Готье!». Творческий почерк Владимира Иванова узнаваем всегда своей тонкой проработкой характеров, трепетным отношением к нюансам. Все подробности о постановке узнаем у гостя программы, с которым будет беседовать Нара Ширалиева.
http://izvestia.ru/news/595782 19 ноября 2015 «Мы решили сказать вслух о школе то, о чем обычно говорят на кухне» Актриса Ирина Купченко — о конфликте поколений и о том, чем фильм «Училка» поможет запутавшимся в жизни учителям и ученикам
В Москве прошла премьера социальной драмы режиссера Алексея Петрухина «Училка» — фильма о конфликте поколений, в котором решающим аргументом в споре между учительницей и учениками становится пистолет. Исполнительница главной роли Ирина Купченко рассказала «Известиям» о том, как решилась выйти из привычного актерского амплуа, и о составляющих конфликта поколений.
— Вас привыкли видеть в образах героинь аристократичных, женственных. Здесь же — совсем другой персонаж: пожилая, замученная жизнью учительница. Не было сомнений, когда соглашались на роль? — Я актриса, и мне понравилась роль: тема, развитие, характер. Действительно, большинство ролей, которые я играла до этого, — лирические героини в психологических фильмах. «Училка» — это социальная драма, где герои открыто и четко транслируют свои мысли. Меня заинтересовала тема — она сегодня актуальна и очень значима. 90% людей так или иначе связаны со школой — у одних учатся дети, внуки, другие работают в этой системе.
— А вам близок тот взгляд на школу и на взаимоотношения между учителями и учениками, которые отражены в картине? — Я играю не взгляд, а ситуацию. А правдивость этой ситуации очевидна — почитайте СМИ, посмотрите телевидение: учителей унижают, иногда бьют, в школах стреляют. Про мою героиню нельзя сказать, что она — хорошая учительница. В начале картины это человек потерянный в силу сложившихся у нее самой личных обстоятельств. Ей не хочется идти в школу, не хочется видеть ребят, она делает всё через силу. И только потом, в результате неожиданно сложившейся шоковой ситуации в ней что-то начинает меняться. Разумеется, есть благополучные школы, замечательные педагоги и дружные классы. Но «Училка» — фильм не про них. Это фильм про тех и для тех учителей и ребят, которые потерялись, запутались в жизни. Нам захотелось им помочь. После просмотра одна из учительниц встала и сказала на весь зал: «Мы вам благодарны за то, что теперь чувствуем поддержку».
— То есть самые заинтересованные зрители — это учителя? — И учителя, и родители — люди, которые оказались в замешательстве перед изменившимися обстоятельствами. У учителя сейчас нет ни власти, ни авторитета: учитель не может заставить ребенка делать то, что считает нужным. Учителей лишили воспитательной функции, считая, что ребенок должен развиваться свободно — и это правильно, — делать, что хочет, — а это уже не всегда правильно. А учитель стал менеджером по предоставлению знаний. В фильме мы обсуждаем эти вопросы, но отвечаем на них не мы, авторы, а зритель — каждый по-своему. В результате получается дискуссия. Просто мы решили сказать вслух о школе то, что обычно все говорят дома на кухне.
— Вы ожидали такой положительной реакции зрителей? — Наоборот, я была убеждена, что как раз учителя, да и вообще люди среднего и старшего поколения этот фильм не примут. Но неожиданно самыми горячими зрителями оказались как раз они. Видимо, мы затронули то, что в глубине душе их больше всего волнует. После каждого показа мы разговариваем со зрителями — и никто не уходит, весь зал сидит и ждет. И они разговаривают не столько с нами, сколько друг с другом, спорят.
— Какие качества вашей героини вы определили для себя главными? — Ответственность и мужество. Я спросила у режиссера Алексея Петрухина, какую героиню нужно играть — слабую или сильную? Режиссер захотел сильную.
— Тяжело было работать над ролью? — Когда играешь в сцене с одним или двумя партнерами, выстраивать со всеми отношения проще, чем когда в кадре их 18. Тем более что режиссер не дал мне познакомиться с ребятами до съемок, и первый раз мы встретились уже в кадре. Он хотел, чтобы ребята не относились ко мне, как к Ирине Петровне, а сразу воспринимали меня как учительницу. Так и произошло. Они такие подлинные, настоящие, живые, что с ними играть не получается, можно только существовать, и это замечательно. Ребята — лучшее, что есть в этом фильме. Обычно класс в кино — это общая масса, выделяются 1–2 героя. А здесь все ученики разные и запоминающиеся — у всех точные характеры и человеческие типажи. Вообще, я считаю, что главные герои — этот как раз ребята. «Училка» — фильм про них и для них.
— В один из моментов ваша героиня с пистолетом в руках произносит: «Я пережила 1990-е». Как раз в те годы к школе начали относиться, как к чему-то ненужному: ее бросали и учителя, и ученики. Насколько для сюжета фильма «Училка», рассказывающем о современности, важны аллюзии на 1990-е? — Всё, что сейчас происходит, — как раз результат 1990-х, когда всё сломалось и развалилось. Все эти годы школой не занимались, а если занимались, то экспериментируя, причем безответственно. И сейчас, когда школы уже выпустили поколение людей, которые не очень понимают, что хорошо, а что плохо, за образование взялись всерьез. Ведь школьный возраст — это время, когда формируется личность, из личностей потом формируется народ. Поэтому проблема школы — это проблема всего общества.
— В «Училке» как раз затронут вопрос конфликта поколений. В чем же главная разница между поколениями вашей героини и ее учеников? — Конфликт поколений — выдуманный. Он возникает по вине взрослых, которые не хотят вникнуть в проблемы детей, забывая себя в этом возрасте. Взрослые должны внимательней относится к внутреннему миру ребят, это сгладит конфликт. И различия между поколениями — внешние: манера одеваться, жаргон, интернет вместо книг. На самом деле ребята умные и хорошие. Они и в фильме хорошие. Плохих людей вообще нет. Как говорил Иешуа у Булгакова в «Мастере и Маргарите», «злых людей нет на свете», и если поговорить с Крысобоем, то даже он бы изменился, потому что он хороший человек. Если мы научимся говорить друг с другом, постараемся понять и простить друг друга, то многое можно изменить.
— А не имея пистолета в руках, ваша героиня смогла бы достучаться до детей? — Пистолет — это метафора. Манок, с помощью которого авторы пытаются удержать внимание зрителя, чтобы поговорить с ним о важных вещах. Достучаться можно только любовью — это гораздо эффективнее. Но, к сожалению, нет ничего труднее, чем полюбить ближнего своего. Любить труднее, чем взять в руки пистолет. Но в фильме он был нужен, чтобы создать экстремальную ситуацию, в которой проявилось бы всё лучшее и худшее, что есть в героях. Для меня самым интересным был момент, когда ребята, пусть под дулом пистолета, вдруг понимают, что, оказывается, благодаря полученным знаниям можно решать и свои жизненные проблемы. Человек же получает опыт, прожив жизнь, и потом использует его в трудных ситуациях. Но как быть, если опыта еще нет, когда тебе 16 лет, когда ты еще даже в себе не можешь разобраться? Советоваться с друзьями или залезать в интернет или в глянцевые журналы? Мы в свое время читали Толстого, Тургенева, Диккенса, пользовались опытом великих авторов, и этот опыт помогал нам не заблудиться в лабиринте открывающейся перед нами жизни.
— С учениками всё понятно, а что насчет учителей? — Учитель — это миссия. На Востоке после Бога, отца и матери самое святое — учитель. Это самый важный в нашей жизни человек, если это учитель с большой буквы. Сейчас название фильма переводят на другие языки, так ни в одном не могут подобрать подходящее слово. Китайцы даже понять не могут, что значит «училка», потому что для них учитель — это святое.
Ирина Купченко, режиссер фильма и исполнительница роли директора школы. Фото: АиФ/ Валерия Нелюбова
Основа сюжета «Училки» - захват заложников-старшеклассников их собственной учительницей истории, которую сыграла Купченко. Актриса, известная ролями красавиц, перевоплотилась в неухоженную, немолодую психопатку. На конкурсном показе на многих зрителей ее роль произвела сильное впечатление: люди плакали, недоумевали, благодарили. О том, почему она сама не хотела бы быть педагогом и как отреагировали на ее роль реальные учителя, Ирина Купченко рассказала прессе и поклонникам.
Об «Училке»
- Роль в «Училке» отняла много жизненной энергии, но дала удовлетворение. Благодаря ей, у меня появилась возможность высказать свое мнение. После фильма ко мне подходили реальные учителя, которых зацепил фильм, как мне кажется, по этой причине – им тоже хотелось выразить накопившиеся мысли о школе, о нашем обществе, о государстве. Судя по их реакции, я как актриса смогла это сделать.
О режиссерах и актерах
Актеры показывают, как нужно играть. А режиссеры – что. Они задают идею, мысль, а актер обыгрывает эту мысль по-своему. Хороший режиссер никогда не будет требовать от актера повторять и копировать, а предоставит ему свободу интерпретации. Мне, как правило, попадались хорошие. Никогда не мечтала сыграть какую-то конкретную роль, что называется, «заветную». Режиссерам нужно мечтать, чтобы создавать идеи фильмов. Актерам – работать.
Об аудитории
- Когда встал вопрос, как позиционировать «Училку», мы долго думали: триллер, социальная драма. Мне казалось, это молодежное кино. И до чего я была удивлена, как отреагировали на него учителя, люди старшего возраста. Они так близко приняли его к сердцу! Благодарили, плакали. Я думала, фильм вызовет у них возмущение - никак не восторг.
Об актерском мастерстве
- Могла бы я преподавать актерское мастерство? К сожалению, нет. У меня нет к этому призвания, да и потребности тоже. В числе мои педагогов были замечательные артисты, талантливейшие люди. Но зачастую – полные мои антиподы по сценическому образу. Они пытались научить одному подходу, а для меня он не подходил, и это заставляло меня испытывать большие стрессы. Мне объясняют, а я не могу понять. Я – другая! В этом суть актерства – каждый актер может высказываться, играть по-своему, как ему удобнее, как он считает нужным.
О призвании
- Быть актером – это талант, быть педагогом – это такой же талант. Многие хорошие актеры идут преподавать свое дело, но не преуспевают. Почему? Нет учительского призвания. Это очень важно.
О прошлом
- Я никогда не оценивала свои фильмы, свои роли. У меня есть только воспоминания о съемках – хорошо мне было или нет. Бывало по-разному, главное в этом - атмосфера.
О внешнем виде
- В молодости ты хочешь, чтобы твоя героиня выглядела хорошо, и ты сама должна так выглядеть. С возрастом это уже не имеет былого значения. Какая разница? На протяжении съемок я не интересовалась, как выгляжу в кадре, зачем? Если режиссеру нужен такой персонаж, значит, так надо.
В любом школьном классе неизбежны конфликты. Но на почве новейшей российской истории они начали разгораться относительно недавно, причем противоречия продолжают обостряться... Накануне широкого проката остросоциальной школьной драмы Алексея Петрухина «Училка» наш корреспондент встретился с исполнительницей главной роли Ириной Купченко.
культура: Незадолго до официальной премьеры Вы посетили с фильмом 19 российских городов. Впечатления? Купченко: Я была убеждена, что люди моего возраста не примут такую учительницу и саму возможность подобной ситуации в школе. Была удивлена тем, что самыми активными зрителями оказались учителя и родители. После каждого просмотра проходило обсуждение картины. Некоторые педагоги утверждали: у нас этого просто не может быть! Но тотчас находились оппоненты: это же мой 11-й класс! Люди начинали спорить, разгорались дискуссии — этого-то мы и добивались. Школьная тема чрезвычайно важна: сегодня — дети, завтра — народ.
культура: «Училке» не избежать сравнения с «Дорогой Еленой Сергеевной». Почти тридцать лет промелькнули, а племя младое, незнакомое — все такое же мятежное? Купченко: Да, но мы зашли дальше, чем в картине 88-го года. Класс доводит Училку до нервного срыва, начинается война нервов. У выпускников, взявших в осаду Елену Сергеевну, не было личных претензий к педагогу — они добивались хороших оценок. Можно ли это делать любой ценой? Ответ, казалось бы, очевиден. Но в 80-х падал авторитет учителей, разрушалась школа, и ребята решили, что могут творить, что хотят... А сегодня? Педагогов лишили воспитательной функции, школьники оказались предоставлены сами себе, улице и интернету. Сегодня речь идет уже не о проблеме отцов и детей, а об общей беде и ответственности за страну. Российская школа — зеркало общества, неспособного идти на компромисс, прощать, понимать, находить общий язык. Раньше была веселая дворовая жизнь. Сегодня мы разобщены — перестали ходить в гости и давать взаймы, не знаем соседей по лестничной клетке, каждый обременен собственными заботами, от которых можно сбежать лишь в глобальную паутину. Но виртуальный мир не компенсирует недостаток взаимопонимания и уважения, никто и ничто не заменит детям любящих родителей и чутких учителей.
культура: Представляя фильм, режиссер признался, что пригласил Ирину Купченко, узнав, что Вы хотели сыграть героиню с пистолетом. В этой шутке есть доля правды? Купченко: Да. Я всю жизнь исполняла сложные драматические роли, лишь однажды снялась в комедии и ни разу — в приключенческом фильме. Хотелось попробовать силы в женском экшн, вроде «Тельмы и Луизы» Ридли Скотта.
культура: Ваша Училка — трезвый, ответственный педагог. Режиссер заставляет ее опрашивать класс по истории проклятых 90-х. Если бы не эта больная тема, то ни пистолета, ни общественно-поколенческого конфликта не было бы? Купченко: Отчего же? В XVIII веке страсти разгорелись бы вокруг реформ Петра Первого, в девятнадцатом — спорили о крепостном праве, в двадцатом — яблоком раздора стала модель общественного устройства.
культура: А в наше время никто, кроме «макарова», не обладает достаточным авторитетом, чтобы вернуть русскому человеку достоинство гражданина? Купченко: Пистолет авторитетен лишь среди «авторитетов». Подлинное достоинство гражданина могут вернуть только любовь к Родине и служение ей. Авторы воспользовались оружием лишь ради того, чтобы удержать внимание зрителей. Подобным образом поступал и Достоевский — чтобы донести до читателя сложные философские размышления, он строил романы на детективной основе.
культура: Ваша героиня ежеминутно решает вопрос «быть или не быть», вправляет времени суставы. В этом сюжете есть и растерянный директор-Гертруда, и бедный завуч-Йорик, блестяще сыгранный Розой Хайруллиной... Согласитесь, история парадоксальна: педагог, учивший только хорошему, вынужден в конечном счете казнить самого себя? Да в чем же она так виновата? Ее просто не хотят слушать... Купченко: В отличие от принца Датского, Училка не ставит на кон жизнь детей. Пистолет попал в ее руки из-за недоразумения: решив, что это игрушка, она начала отбирать ее у ученика, раздался выстрел... Очевидно, следовало немедленно вызвать директора, охрану или полицию — мальчишка был бы наказан и никто не пострадал. Но моя героиня отваживается на поступок — фактически на жертву: она выбирает «быть» и под дулом «макарова» заставляет класс собраться, сосредоточиться, выучить и ответить урок. Не ради оценки, а для прививки исторического сознания. Силой воли она, как вы удачно выразились, вправляет времени суставы.
культура: Одиннадцатиклассники высказывают критичные суждения о состоянии государства и общества. Под какими из их слов Вы готовы подписаться? Купченко: Мы уничтожили великую страну. Все остальное — вторично.
культура: Вспоминаю Вашу учительницу в «Чужих письмах»... Купченко: Я пыталась объяснить сложной девочке, почему нехорошо читать чужие письма, спрашивала у старшей коллеги, какие найти слова. А она отвечала: «Просто нельзя, и все!» Сегодня этого даже не поймут, у школы совсем другие проблемы. Неузнаваемо изменилось общество. Государство мало платило педагогам, талантливые ребята не шли в педвузы. Отчего падает авторитет школы? Почему родители не стесняются обсуждать при детях поступки педагогов, и ребята знают про учительскую всю подноготную?..
культура: Суть драмы Авербаха в том, что девочка желала доминировать — только это и было для нее принципиально важно. Здесь же молодняк пытается устыдить закрывающуюся от реальности Училку. А чего подрастающие моралисты хотят для себя? Купченко: Спросите у них. Свой класс я впервые увидела в кадре. Режиссер провел большой кастинг, до первого съемочного дня проработал с подростками несколько месяцев. Поначалу они были такими же, как в картине, — галдели, ссорились из-за того, кому больше досталось текста. Никто никого не слушал и не слышал — Петрухин едва справлялся, срывался: не хотите работать — уходите... Но когда начали снимать, им пришлось многое пропустить через себя — спустя две недели ребята признавались, что повзрослели лет на десять и стали командой. Знаете, они переживали, ужасались происходящему. Все дети хорошие, надо просто уметь с ними общаться. В конце концов, во всем виноваты взрослые. Недостаточно любят, мало занимаются. Если дети плохи, то это наша беда и наши пороки.
культура: Школа остается инструментом, прививающим мировоззренческий стандарт. Одаренным ученикам и учителям это представляется скучным... Купченко: Правила и запреты выдумали не строгие учителя и не большевики. Они были написаны на скрижалях пророком Моисеем, пытавшимся привить их своему народу. Для кого-то и сегодня обременительно следовать библейским заповедям «не убий», «не укради», «почитай отца и мать»... Но, пока человечество не изобрело ничего нового, эти законы остаются единственной нормой сосуществования людей на Земле. А что касается образования... Если второклассник узнает из интернета, что дважды два — пять, то как он сможет проверить истинность этого уравнения? Школа существует для овладения базовыми непротиворечивыми знаниями. Они должны быть подтверждены фактами и компетентными экспертами — прежде всего, в гуманитарных науках. Необходимо прививать вкус к исторической правде, к художественному слову, а потом пусть каждый читает, что хочет, и вырабатывает собственный взгляд. В конце концов, все образованные люди мыслят по-разному. Но ребенку нельзя доверять выбор между «хочу» и «не хочу», «нравится» и «не нравится». Ложная свобода губительна.
культура: Кого бы Вам хотелось сыграть? Купченко: Нет смысла мечтать, наша профессия — подчиненная, все зависит от случая.
культура: Есть ощущение, что в лучших ролях Вы эмоционально беззащитны и бесконечно одиноки, подобно скрипке, ведущей мелодию поверх басовых и ударных... Что нужно, чтобы так существовать в агрессивной среде? Купченко: Выучить текст, усвоить, погрузиться... Никаких секретов — только профессия. Если много рассказывать, то играть неинтересно.
культура: Любимая роль? Купченко: Ведущая в одной из серий документального сериала, снятого к тысячелетию русского православия, «Земное и Небесное». Там я была самой собой. И если хоть один человек после просмотра пришел в храм, значит, это было не зря.
Народный артист России Алексей Гуськов не сразу принял решение посвятить себя искусству, и, приехав из Киева, вначале поступил в МВТУ имени Баумана, но потом страстное желание быть артистом победило, и он был принят в Школу - студию МХАТ. Получив диплом, новоиспеченный артист начал странствовать по московским театрам в поисках своего режиссера и больших ролей. Удачи сменялись разочарованиями, желания расходились с жесткой прозой подмостков, и только кино помогало ему верить, что будет праздник и на его улице. Первый успех пришел с фильмом "Волкодав", а дальше все покатилось, "как по маслу", если можно так сказать при множестве трудностей и бессонных ночей. Широкое признание у публики Гуськов получил после телевизионного фильма Александра Митты "Граница. Таежный роман". За ним последовали "Мусорщик", "Дневник убийцы", "Турецкий гамбит" и так далее. Да разве все роли в театре и кино перечислишь?.. Одно неоспоримо – там, где он снимается не могло и не может быть халтуры, образов, сделанных "на живую нитку". Ответственность и бесконечная трата сил и эмоций, вот главный его девиз, как в актерском мастерстве, так и в продюсерстве. В этом можно воотчию убедиться, посмотрев его последний фильм "Находка", снятом по повести Владимира Тедрякова, захватывающий вас целиком. Наверное, творческие достижения Алексея Гуськова были бы невозможны без надежного семейного тыла в лице жены Лидии Вележевой – актрисы Вахтанговского театра, куда недавно перешел и Алексей Гуськов, а так же двух сыновей, переполненных гордостью за своего отца. Впрочем, более подробно о жизни и характере нашего героя вы сможете узнать из беседы, которая приводится ниже.
- Алексей Геннадьевич, позвольте задать неординарный вопрос: вы часто заблуждаетесь? - Конечно, как и все люди и, наверное, даже чаще чем многие . Из Карла Маркса помню лишь одну замечательную фразу, которая подходит и ко мне тоже: "Он искренне заблуждался". Больше я ничего не помню из его трудов, кроме заглавия: "Капитал".
- В свое время вы изучали марксистcко-ленинскую философию? -Да. Я сдал в институте научный коммунизм, но на следующий день наступила перестройка и нам сказали: всё, что вы учили - неверно, марксизм-ленинизм не нужен новой России.
- И вы перестроились? - Скажу так: я продолжил жить свою жизнь. Дети рождались, все случалось в первый раз: первый ребенок, первая квартира, первая роль в кино, смена театров. Для молодости времени не существует. Я это вижу по своим детям: они просто живут.
- У вас взрослые дети? - Я уже буду дважды дедушкой. У меня есть старшая дочь от первого брака Наташа, ее дочке Лизе 2 года, а у старшего сына тоже будет ребенок.
- Значит вы – молодой дедушка? - Ну, какой молодой? В этом году исполнится 58 лет.
- А я вас держу за молодого мужчину в расцвете сил. - Наверное, это сказываются мои северные гены. Вот сейчас сижу с вами и курю, подвержен и этому греху тоже. Но как мне сказал батюшка Иван Охлобыстин, затягиваясь сигаретой после того, как освятил офис: "Я тебя этим смущаю? Ведь ты, кажется, бросаешь курить… Ну, а я сам, когда предстану перед Господом Богом, то скажу: курил, курил и курил. Остальные грехи, может быть, и замажу" . Ваня - человек с юмором.
- Но ведь, скорее всего, Охлобыстин для вас не авторитет? - Мы одного поколения. Есть общая, успешная работа, и это было давно. Фильм "Мусорщик". После этого долго с ним не пересекались. Ой, а ведь прошло уже 17 лет…
- Скажите, пожалуйста, вот этот последний ваш фильм "Находка", получивший премии на двух международных фестивалях, благодаря которому я впервые прочитала удивительную повесть Владимира Тендрякова, подкупил вас характером главного героя, отличным сценарием? - Безусловно. Такие роли приходят к актеру очень редко, поэтому их надо ценить и беречь. Они позволяют тебе что-то с собой сделать, утвердиться в своих размышлениях. И через характер поделиться со зрителем. У нас - актеров другого способа нет. Потому что автор всегда выше нас, режиссер больше нас.
- Значит, вы относитесь к старой актерской школе, поскольку в наш режиссерский век постановщики считают себя демиургами, способными заменить авторов произведений. - Пусть считают, но ведь они искренне заблуждаются. И когда-нибудь прозреют…
- Когда русская школа перевоплощения будет забыта?.. В силу своей профессии я много смотрю разных спектаклей и с прискорбием замечаю, как падает уровень актерского мастерства. - Актер не виноват, поскольку он сосуд, который можно наполнить чем угодно, даже, извините, мочой. Величайший мастер и интереснейшая личность Роберт де Ниро в своей книге написал, что он, прежде всего, актер, и что он никогда не навязывает себя окружающим ещё и как человека. И я полностью с ним согласен, поскольку мы - исполнители. Публика же часто ошибается, идентифицируя нас с теми героями, которых мы играем, - что есть неправда. Примеров тому тьма, когда очень симпатичный человек всю жизнь играет отвратительных персонажей, а несимпатичный человек отлично изображает сильных и светлых героев, достойных подражания. Например, питерский актер Смирнов в рот не брал алкоголь, но всю жизнь играл пьющих людей.
- Вероятно, и вас тоже идентифицировали с беспощадным Никитой Голощекиным в телефильме Александра Митты "Граница. Таежный роман", получившем Государственную премию? - Эта роль принесла мне известность и нелюбимое мною слово популярность, открыв тем самым новые горизонты в кинематографе. С Миттой нас познакомил Валерий Семенович Фрид. До сих пор помню фразу, которую он сказал: "Саше не важен актер, ему нужен собеседник, и по тому, как вы общаетесь – видно, что будете работать вместе". Александр Наумович Митта стал значительной вехой в моей жизни. Я ему невероятно признателен. Прежде всего, он научил меня беспощадно относиться к себе в работе, сказав: успех спишет все обиды и эго. И сколько бы ни было слез, переживаний, мучений, - все списывает успех, а если его нет, то образуются незаживающие раны.
- Наверное, именно после этого фильма у вас началась череда героев в погонах? В том числе такие знаковые картины, как: "Отец", "Четыре дня в мае". - Это мои редкие продюсерские проекты. Дело в том, что с годами я стал фаталистом. Я понимаю, что для того, чтобы что-то сделать, одного только "хочу" - мало. Нужна страсть, нужна невозможность с чем-то мириться и согласиться. И тогда сама собой складывается ситуация, когда ты можешь что-то сделать, начинают писаться сценарии, появляются около тебя деньги, режиссеры, актеры. Полина Кутепова пришла на съемки "Отца" с повестью Андрея Платонова в руках… Съемки останавливали на два-три часа, потому что мы хотели понять, разобраться, что такое разлука на 5 лет, что меняется в людях, как сами люди меняются в течении этой странной формы жизни – войны, и режиссер Иван Соловов был терпелив к нам. Почему после первых горячих объятий наступает пауза и потом только в конце первого разговора возникает теплота, и герой целует жену в люб, а не в губы, и как написано у Платонова: героиня касается место поцелуя рукой, как далекое воспоминание… Все это тонкая субстанция, а не просто роль в "сапогах" и военной форме…
-Но форма вам идет. Возникает такое ощущение, что гимнастерка приросла к вашему телу. То же самое происходит в фильме "Четыре дня в мае". - "Военные" роли – особые, потому что в России память о последней войне еще жива, живы ветераны и поэтому эти роли налагают большую ответственность. В этом фильме мы говорили о том, что наши отцы и деды, прошедшие пять лет военного ада, остались людьми, сохранили моральные принципы, позволившие им вернуться домой, обнять жену, взять в руки ребенка и начать строить мирную жизнь. За какую бы цель мы не воевали, мы всегда остаемся отцами, сыновьями, мужьями. Война и военные условия не оправдывают подлости, предательства и жестокости. В берлинском Трептов-парке стоит памятник воину-освободителю, на руках которого маленькая немецкая девочка, символизирующая благородство и бескорыстие советского солдата, спасшего во время взятия Берлина от смерти немецкого ребенка. Этим фильмом мне хотелось поблагодарить наших отцов и дедов, которые ценой своей жизни защитили нашу Родину и нас, родившихся после великой Победы.
- В том числе своего отца? - Моему отцу было семь лет во время войны, он погиб уже в мирное время, будучи летчиком, а вот два моих деда прошли фронт. Один так и не вернулся, а второго помню до сих пор, от него мне многое передалось. Сейчас много акций памяти. Например замечательная всенародная акция "Бессмертный полк", посвященная Дню Победы, которая прошла по всем городам. А вот когда георгиевскую ленточку прикрепляют к дамским сумочкам, вешают на машины и прочее - это меня коробит. Для меня память должна быть тихой. Ведь будет же никто громко кричать в церкви, разговаривая с Богом?! Все интимнее, скромнее что-ли? Вернувшись к фильму "Отец" - мой персонаж готов был пожертвовать собой во имя блага своих детей и того куска земли, на котором все они жили и трудились. Судьба позволила ему остаться в живых и вернуться домой, но за четыре года войны дома все изменилось. Когда герой уходил на фронт – дочке был годик, а когда вернулся – пять. Поэтому она его не помнит, и говорит, что он не отец, и показывает на его же довоенную фотографию: вот - настоящий папа. "Так это я!" - восклицает мой герой. И, тем не менее, он уже другой, совсем не тот, что был прежде, поскольку война меняет людей. Это история универсальная, поскольку люди продолжают воевать.
- Но ведь вы снимаетесь не только в российских фильмах, и в западных тоже. К великому сожалению мы узнаем о них в виде кратких информаций, а ведь это довольно интересная страница в вашей творческой биографии. - В Европе для совсем молодой аудитории, как я говорю "для прыщавых" снимается всего 20% фильмов, все остальное – для зрелых людей, тех, кому сейчас 40, 50, 60. В России зритель этого возраста ушел из кинотеатров. Наш кинематограф на 80% обслуживает проблемы молодежной аудитории, и актеру моего поколения это скучновато - и смотреть, и делать. Предложения же от европейских режиссеров, когда они поступают, как правило, отвечают моему сегодняшнему состоянию: человека сложившегося, воспитывающего детей, но ещё далеко не лишенного соблазнов, желаний и тревог.
- Ваша продюсерская деятельность связана с какими-то творческими планами или вы хотите быть самостоятельным, независимым? - Я не считаю себя продюсером в общепринятом понятии этого термина. Мое редкое продюсерство скорее напоминает семейное дело: на студии работает всего три человека, а картины выходят раз в четыре года.
- Но ведь деньги вы достаете? В основном, благодаря нелюбимой вами популярности? - Да, мордой открываю дверь. Есть такое выражение у театральных администраторов: нужна морда! Тогда берут народного артиста и идут по кабинетам решать проблему… Хожу, доказываю, убеждаю.
- Это унизительно? - Не скажу, что совсем унизительно, но филантропы встречаются все реже и реже, особенно в период кризиса.
- Вы терпеливый человек? - Я скорее – понимающий человек.
- А почему тогда вы так часто меняли театры? Искали своего режиссера, серьезных ролей? - Да. Как всякий актер – хотел работать там, где интересно.
- Кажется, вы появились в театре на Малой Бронной, когда там еще был Эфрос? - Нет, к сожалению. Эфроса к тому времени ушли. Но театр я никогда не оставлял совсем. Ибо театр, спектакль - честнее кино и телевидения. Звучит третий звонок, гаснет свет и невозможно вернуться назад, невозможно попросить дубль и т. п… 3 часа с залом – сейчас, сию минуту, на наших глазах…
- Вам трудно было входить в спектакль "Евгений Онегин"? - Да, непросто.
- Ваш приход в театр имени Вахтангова связан с худруком Римасом Туминасом? - Римас Туминас на сегодняшний день самая яркая звезда в театре. Театр без лидера – мертвый дом. А Римас Туминас – режиссер со своей позицией, со своей эстетикой. И когда лидера в театре нет, то это грустное, хаотическое зрелище. Я это знаю, потому что поменял не один театр. И когда Малую Бронную покинул Эфрос, или из театра на Таганке ушли Любимова, то в репертуаре сохранялись те же спектакли, играли те же артисты, но пахло пылью, скукой и заброшенностью. То же самое было в МХАТ после ухода из жизни Олега Ефремова. Лидер – душа театра. И репертуар также выстраивается с определенной эстетикой. Спектакли разные, но уровень разговора со зрителем всегда высокий. Как пример – это существование таких разных и в то же время одинаково художественных спектаклей как "Онегин" Римаса Туминаса и "Бег" Юрия Бутусова.
- На мой взгляд, "Бег" - один из самых интересных и в то же время сложных спектаклей. - Да, вы правы, хотя он требует от публики интеллектуального напряжения, расшифровки режиссерских символов и метафорического видеоряда. К тому же молодые артисты работают с колоссальной самоотдачей: Виктор Добронравов в образе Хлудова, Катя Крамзина, Валера Ушаков, Сергей Епишев, да собственно весь состав спектакля. Сейчас в Москве вахтанговская труппа самая лучшая. Я знаю многих артистов, которые хотели бы оставить свои насиженные места и оказаться под крылом у Туминаса.
- И все-таки сегодня артисты, имея постоянную прописку в своем театре, находят время и для антреприз, и для телевидения, несмотря на репертуарную занятость, от чего немало страдает тот же худрук. Вот и вы выбираетесь для съемок за границу. - Это моя "шабашка" и не более. Я артист репертуарного театра и театральный сезон длится – 10 месяцев в году. Да, у меня уже восемь фильмов за 7 лет. "Дверь в Европу" мне открыл французский фильм "Концерт" режиссера Раду Михайлеану. За фильм есть "Давид ди Донателло", номинация на Golden Globe и много прочих наград. Интереснейшая работа была в фильме "Святой и человек", где я сыграл Папу Иоанна Павла Второго. Но увидеть картину в России скорее всего не получится. Оригинальный язык фильма – английский, в России всего 600 тысяч католиков, страна - православная, поэтому наше телевидение вряд ли купит фильм. Какая-то часть из 1,2 миллиарда католиков во всем мире фильм наверняка посмотрела, так как первый показ был сразу же после церемонии канонизации. Из мной ожидаемого в этом году - фильм "Идеал" Фредерика Бегбедера. По энергии я могу сравнить его разве только с Александром Миттой. Образованнейший человек, писатель, журналист, интеллектуал, наследник аристократического рода. Я ехал к нему в Париж с намерением отказаться от роли, но меня сразу предупредили, чтобы я не торопился, так как при личной встрече попаду под его обаяние. Что и случилось, когда мы стали с ним разговаривать о корнях сатиры. Когда он процитировал Салтыкова – Щедрина, я увидел его совершенно другими глазами и действительно попал под обаяние, но, тем не менее, сказал, что если ему нужен не клоун, а актер, то я хочу отвечать за все, что буду делать в кадре. Даже в фильме, в котором главным будет сатира, насмешка над современным обществом, мне нужен характер. Иначе, почему он приглашает на эту роль именно меня, а не любого другого актера, например, Жерара Депардье. "Нет, мне нужна твоя славянская сумасшедшая энергия", - ответил он. "Тогда напиши мне роль", - заявил я. Наша встреча произошла в субботу, а утром в понедельник я получил новый текст сценария, с переписанной на меня ролью. Конечно, во Франции фильм Бегбедера посмотрят все. Как и "99 франков" о рекламном бизнесе или "Любовь длится три года", этот фильм будет резким, смешным и умным. Высказывание о модельном бизнесе, о насаждаемом нам культе красоты и гламура, и о псевдоценностях современного общества. Кто сказал, что обязателен некий идеал лица, а если это не так, то надо немедленно делать пластическую операцию? Кто внушает нам каждый день, что мы должны делать подтяжки, убирать морщины, покупать новые кремы? "Не ретушируйте мои морщины – они мне дорого достались" - это говорила Анна Маньяни. Но машина косметического бизнеса ежедневно ездит по мозгам обывателю. Идеология физической красоты как символа жизненного успеха это своего рода фашизм. Уничтожение личности. Оттопыренные или сглаженные уши, по которым окружающие дают тебе оценку, решают, достоин ли ты внимания, ариец ты или нет. Я также как Бегбедер не люблю гладкие, неподвижные, перелицованные, извините, жопы вместо лиц. Иначе их не назовешь, когда видишь их в глянцевых журналах - все одинаковые, сделанные под копирку пластическим хирургом.
- Значит, вы владеете французским языком? - Нет, французским я не владею, но весьма сносно говорю на английском. А играть я могу на любом языке, вплоть до японского. Для этого выработал свою систему подготовки: на три месяца выключается телевизор, радио, в уши вставляется плейер с иностранным текстом, который через две недели распадается на слова, потом подключается педагог и вперед.
- Но для этого надо иметь хорошую память. - Пока не жалуюсь. Конечно, мне везет на встречи. Поэтому возвращаясь к той же "Находке" я несказанно благодарен случаю, который свел меня с молодым режиссером Виктором Дементом. Он работал так, как не работают мастера, поскольку был готов к каждой сцене, и мои партнеры тоже играли замечательно. Я вообще не люблю работать в некомфортных условиях. Как только меня ставят в общую очередь, я тут же ухожу. И если раньше я не мог ответить, то теперь могу. При этом не буду закатывать истерики, грубить, просто грамотно отвечу, решив для себя: если смогу изменить ситуацию в нужную сторону, то еще раз попробую, а если нет – уйду.
В Екатеринбурге побывал актер Виктор Добронравов. Вместе с другими артистами столичного Театра имени Евгения Вахтангова он в среду, 17 февраля, презентовал у нас спектакль «Евгений Онегин», в котором играет главную роль – молодого пушкинского героя. С первых минут актер подрезал попытки журналистов называть его по имени и отчеству, сказав, что пока он не народный и даже не заслуженный артист, а потому он просто Виктор. Признался, что работает не за звания, а еще не обижается на вопросы о деньгах.
- Вы не первый год играете роль Евгения Онегина. Как за это время менялся его образ, созданный вами? - Менялось ощущение, отношение к герою. Театр – это дело живое. Когда спектакль выпускается, режиссер еще продолжает находить какие-то вещи. Мы несколько раз меняли финал. Допустим, на премьере мне как молодому хотелось сыграть что-то романтическое. Потом Римас (режиссер. – Прим. ред.) сказал: «Человек не меняется. Он пришел и требует, чтобы она его любила». И это совсем другие краски. Сейчас мы в разных составах по-разному играем спектакли. С Сергеем Маковецким у нас один финал, с Алексеем Гуськовым – чуть-чуть другой.
- На ваш взгляд, молодой Онегин и зрелый Онегин – это абсолютно разные личности? - Это некий противовес тому, к чему в финале приходит старший Онегин. Спектакль начинается со старшего героя. Это человек, который пропустил жизнь. А когда он был молод и хорош собой, он был пустым и надуманным демоном.
- Удивительно, насколько вы похожи с Сергеем Васильевичем… - Когда мы ездили в Америку, и Сергей Васильевич не смог, а поехал только Алексей Гуськов, все отметили два раута. Говорят: «Ты как это делаешь? Когда ты с Гуськовым, то похож только на него». Они разные, я, действительно, меняюсь и подстраиваюсь под них.
- В отличие от вашего отца актера Федора Добронравова вам не пришлось перепробовать так много профессий и столько работать. Это как-то сказалось на вашей актерской палитре? - Я всегда тянулся за папой и много, что могу делать руками. Работал монтировщиком, пока учился. Не обольщайтесь, не такая уж и сладкая у нас жизнь. Артисты такие же люди. У них те же самые бытовые проблемы.
- Помимо театра, вы и снимаетесь в кино, и поете. Что вам ближе? - Это все равно что если бы вы меня спросили, что я больше люблю: клубнику или черную икру. Это же разные вещи: вы любите есть или пить. И то, и другое нужно делать, чтобы жить. Мне нравится получать удовольствие от своей профессии и для меня огромная честь заниматься тем, что я люблю.
- Чем для вас лично работа в театре отличается от работы в кино? - Другой энергообмен, другие правила игры. Съемки – это линза. У тебя есть партнер и все. В театре – это тысячный зал, это здесь и сейчас. Может что-то не выехать, что-то может упасть, сломаться. Зритель всегда чувствует, когда что-то пошло не так. Допустим, играешь спектакль, и вдруг в тишине в зале чихает женщина. Мы играли спектакль с Мишей Полицеймако, и мы, не сговариваясь, подошли на авансцену и так три-четыре: «Будьте здоровы!». Зритель понимает, что с ним общаются, и происходит нечто эксклюзивное.
Виктор Добронравов – российский актер, актер дубляжа, певец. Сын народного артиста России Федора Добронравова. Его младший брат, Иван Добронравов, тоже актер. Сейчас Виктор состоит в труппе Театра имени Евгения Вахтангова. Снимался в фильмах «О чем говорят мужчины», «Сваты 4» и в сериале «Не родись красивой». Женат на фотографе Александре Торгушниковой. Растит пятилетнюю дочь Варвару.
В Екатеринбурге в среду, 17 февраля, побывал актер Сергей Маковецкий и актеры столичного театра имени Евгения Вахтангова, которые привезли екатеринбуржской публике спектакли «Евгений Онегин» и «Крик лангусты». Выступления состоятся в Театре юного зрителя. За несколько часов до спектакля Сергей Маковецкий встретился с журналистами.
Сергей Маковецкий о «Евгении Онегине»
- Мы с Алексеем Гуськовым оба исполняем партию Евгения Онегина, но сегодня играть будет он. Сложно ставить Пушкина, трудно найти эквивалент его поэзии. Но режиссеру Римасу Туминасу это удалось. Вот, например, у нас есть маленькая сцена без единого слова, которая заменяет очень многие страницы романа. - Евгений Онегин говорит: «Письмо Татьяны предо мною. Его я свято берегу. Читаю с тайною тоскою и начитаться не могу». Возникает вопрос: сколько же лет он читает это письмо? И что же случилось, когда у человека одно единственное письмо, которым он не может начитаться. И наш гений (речь о режиссере. - Прим. ред.) придумал, будто девушки играют этим письмом и разрывают его. И мы его вставили в рамочку. Остается ощущение, что все прошло, уже ничего нет. Он живет уже где-то далеко. Это письмо у него единственное, он перечитывал его, пока оно не истрепалось. фото
Про современных детей и своих внуков
- Я недавно увидел на Youtube ролик с реакцией девочки, у которой закончилась зарядка мобильного телефона. Что с ней стало твориться! Она стала биться головой о стенку, орать… Родители ничего не могли с ней сделать. Это, действительно, страшно. Ей лет 8–9. Они не читают, не пишут письма. Я перед тем, как подарить своей внучке iPhone, спросил: а ты прочитала вот это произведение? Я рассказал ей об этом произведении, об этом произведении… А недавно с моим внуком мы обсуждали «Над пропастью во ржи».
Про образование и ЕГЭ
- Так жалко, что наши дети сегодня не читают! Для них главное, что произошло и кто виноват. Все из-за этого долбаного ЕГЭ. Там требуют угадать: Анна Каренина упала под поезд, под самовар или под мужика. Или вот еще вопрос из ЕГЭ: кто виноват в дуэли Ленского. И варианты: Ленский, рок, молодость, глупость – кто? Знаете, какой правильный ответ? Пушкин!
Сергей Маковецкий – актер театра и кино. Народный артист России. На сегодня сыграл роли в 75 фильмах и озвучил 9 мультфильмов. Женат на Елене Маковецкой. Общих детей у них нет. Вместе воспитали сына Елены Дениса. Сейчас воспитывают внука и внучку.
Народный артист России, один из ведущих актёров Театра имени Вахтангова Владимир Симонов в детстве мечтал быть клоуном. На уроках доводил одноклассников до слёз своими шутками, в школе его называли главным «смешителем».
– Получается, своё предназначение вы осознали уже тогда? – Да, зёрнышко, которое было во мне заложено, потихоньку прорастало. Думаю, уже тогда я себя услышал.
– Вам удалось сохранить ребёнка в душе? – Трудно сказать, ведь здесь не существует каких-то параметров, измерений. Но, как говорится, чем больше человек сохранит в себе ребёнка, тем он чище, лучше, духовней. Я думаю, для моей работы важно это умение. Известно, что детей очень трудно обмануть. А в театре зрители превращаются в детей, и актёр не может быть убедителен, если не чувствует своего героя, не понимает его радостей и страданий. У моего героя Минетти (спектакль «Минетти» в постановке Римаса Туминаса. – Ред.) очень сильная история. Спектакль сложен тем, что требует от актёра максимальной душевной отдачи. Но я думаю так: сколько отнимется – столько потом Богом и вернётся.
– Вашему герою, тоже актёру, пришлось делать важный жизненный выбор: идти на поводу у толпы или служить высокому искусству. Вам приходилось делать подобный выбор? – Подобный – вряд ли. Но от каких-то вещей в жизни приходится отказываться. Например, я не очень публичный человек и не стремлюсь к участию в тусовках, рекламе и так далее. Мне говорят: пойдём, тебе туда надо, это новые знакомства, новые роли – это твоё будущее. Я иду, но чувствую, что мне некомфортно. Начинаю притворяться – внутренний дискомфорт ещё больше усиливается. И так понемногу я стал уходить из этой обязательной для артистов публичной жизни. Честно скажу: иногда жалею, потому что это является частью профессии. Но для меня важнее не навредить себе, моя душа должна быть свободной. Стараюсь жить сердцем.
– Одарённые люди часто кажутся окружающим немного сумасшедшими. Вы согласны с этим? – Это зависит от окружающих. Ведь когда актёр с актёром разговаривают, никто не скажет о коллеге: «Он сумасшедший». У нас, артистов, уровень эмоциональности иной. А с точки зрения обычного человека получается – да, мы странные, и это в лучшем случае. Попробую объяснить образно. Есть машины, которые за две или три десятых секунды набирают скорость сто километров в час, тогда как обычные делают это за семь-восемь секунд. И этим обычным машинам кажется, что «Феррари» – какая-то больная. А она просто иная.
– В вашем репертуаре много чеховских героев. Вам Чехов близок, или просто роли для вас хороши? – Думаю, близок. Всё началось давно. У нас дома была прекрасная библиотека, Чехова я много читал. Может быть, потому что рассказы – короткие. Мой сын, например, всё время выбирает для чтения короткие рассказы. Я читал и Бунина, и Куприна, но Чехов был как родной. Может, он многим родной, но для меня рассказы Чехова, а позже его повести и пьесы, стали откровением. В этом мире что позовёшь, то к тебе и придёт.
– У вас, артиста, воплотившего множество образов в кино и театре, есть роль, которую мечтаете сыграть? – Мне кажется, что актёры делятся на две категории: одни долго идут к конкретным ролям, других роли находят сами. Так складывалось, что мне предлагали роли до того, как я о них задумывался: Отелло, Дядя Ваня… Понимаете, когда актёр говорит «Я только Гамлета буду играть», он грешит. Потому что я вижу, что на самом деле он не столько хочет постичь характер и внутренний мир датского принца, сколько предстать перед зрителем в яркой роли. С другой стороны, это – актёрская черта, никуда от неё не денешься. Но лучше, если присутствуют оба эти желания. А вообще вселенная лучше знает, где мы сейчас должны находиться.
– Вы учились сначала в самарском Институте культуры, а потом решили поступить в Щукинское училище. Почему? – Я с самого начала хотел учиться в Щукинском училище, но первый раз не поступил. Потом два года проучился в самарском Институте культуры и всё-таки решил снова поступать в Щукинское. Это было моей мечтой.
– Как-то вы признались, что желание стать актёром появилось после того, как увидели по телевизору спектакль «Принцесса Турандот». – Да. Тогда я понял, что хочу жить именно так – радостно существовать на сцене. Но также помню, как, будучи учеником девятого класса, первый раз попал в театр на спектакль ленинградского Большого драматического театра «Генрих IV» и увидел на сцене Олега Борисова. Это меня потрясло. Причём запомнился не сам спектакль, а моё состояние, вызванное этим явлением, – театр. Если честно, такого уровня потрясения я больше никогда не испытывал – ни от литературы, ни от кино, ни от чего-нибудь другого.
– Конечно, во многом это исходило именно от Олега Борисова? – Да. И спустя годы случилась интересная история. Когда я по приглашению Ефремова перешёл во МХАТ, на открытии сезона Олег Николаевич объявил: «В труппу нашего театра приняты два актёра: Олег Иванович Борисов и Владимир Александрович Симонов». И нам выдали по гвоздичке. Это было для меня трогательно и смешно… Мы с Борисовым так и не встретились на сцене. Потом и он, и я расстались со МХАТом.
– Вы работали с Олегом Николаевичем Ефремовым. Каков он был в работе? – Он мне казался такой глыбой… Знаете, удачно поставленной в определённом месте глыбой. Вот ни на сантиметр влево или вправо, а именно в этом месте. Сказать, что он был великим режиссёром, таким, каких я потом встречал на своём пути, – не могу. Да он и сам это понимал и к этому не стремился. Но был таким отдельным театральным миром. Он замечательно показывал, но больше рассказывал и всё прогонял через себя: свою душу, свои принципы, своё отношение. Этим он владел великолепно.
– Наверное, во МХАТе вам было не очень уютно, потому и вернулись через несколько лет в Вахтанговский? – Наверное, да. Как-то потерялся смысл моего пребывания там, я не очень был нужен и почувствовал это, что называется, всеми фибрами своей актёрской души. Я ведь должен быть очень нужным! А если не очень – тогда зачем? А тут как раз Михаил Александрович Ульянов пригласил меня на роль Бени Крика в спектакле «Закат». Потом была новая версия «Принцессы Турандот», и я вернулся в Вахтанговский.
– Как вы восприняли приход Римаса Туминаса на должность художественного руководителя театра? – До этого я, конечно, видел его спектакли. Но лишь после того, как поработал с ним сам, понял, какой это интересный режиссёр. И как повезло, что именно сейчас он мне встретился. Когда мы репетировали «Троила и Крессиду», я в который раз как бы прочистил свой актёрский аппарат. Многое в себе пересмотрел. Он пришёл, и всё встало на своё место. На вопрос, как сыграть тот или другой отрывок из роли, Римас отвечает: играть не надо, надо просто знать. Надо знать, например, что у персонажа три жены, трое детей. Вот он прощается с жёнами, идёт выручать сына… Туминас рассчитывает именно на это – если актёр знает своего персонажа, всё проявится, фонарь включится. Так что теперь главное для меня – это быть в Театре Вахтангова, а не играть Гамлета в каком-то другом месте.
– У вас более ста ролей в кино, но почему-то зрителям вы особенно запомнились в роли певца Вадима Глинского из сериала «Граница: Таёжный роман» Александра Митты. – Там всё совпало. Хороший режиссёр, интересный образ, и я понимал, что делаю. В общем, понимание со всех сторон. И сам сериал был замечательный на фоне других, запрудивших в то время телевидение.
– А что особенно запомнилось, когда снимались в этом сериале? – Мой герой, певец Вадим Глинский, в прошлом звезда эстрады, по причине пристрастия к алкоголю ушёл на вторые роли и всегда был чуть подшофе. Я вообще-то не курю. А Митта курил какие-то сигары, и, помню, я у него попрошайничал. Затянешься сигарой, голова закружится, и в этом моём состоянии мы делали очень хорошие дубли. Смешные. Сейчас съёмки в сериалах стали основным видом деятельности для многих актёров, а я помню времена, когда этот факт вызывал, мягко говоря, неодобрение у коллег. Ведь важно качество работы. Считаю, что в кино я вышел лишь на малую орбиту. Хотя снимался у таких режиссёров, как Урсуляк, Митта, Рязанов… Несмотря на большое количество ролей в кино и телесериалах, считаю, что самая важная ещё впереди.
– Сейчас вы снимаетесь в сериале «Обратная сторона Луны». Что за роль у вас там? – Уже снялся. Я там играю кинорежиссёра, который снимает «Войну и мир». Небольшая роль, но надеюсь, она получилась интересной. У меня смешной эпизод, и Саша Котт – хороший режиссёр. Сейчас в прокате идёт фильм «Страна ОЗ» Василия Сигарева. Вот об этом фильме и о моей роли в нём рассказать невозможно, надо только смотреть.
– Недавно Театр Вахтангова ездил на гастроли в Южно-Сахалинск. Как вас принимала публика? – Сахалинцы делают вид, что приезд вахтанговцев для них – в порядке вещей. Но на самом деле заметно, как они нам благодарны. Иногда для них важнее не то, что мы играем, а сам факт нашего приезда. Кажется, даже если к ним приедет Брэд Питт, ему скажут: «В гостинице нет номера люкс – только полулюкс. В люксе у нас сейчас Маковецкий».
– Вы снимались в знаменитых экранизациях – «Повести Белкина», «Ромео и Джульетта»… Как думаете, почему сейчас такие фильмы практически не снимают? – Потому что сейчас принято снимать про полицейских и преступников. И потом, дьявол доллар так крепко схватил нас всех за горло, что главным стало быстрее, а значит, зачастую кое-как снять и продать. Это ужасно. А такие фильмы, как «Повести Белкина», делаются небыстро.
– Может, эпоха такого кино ушла безвозвратно? – Может, и ушла. Смотрю на сына – ему тринадцать лет, – и прячу в сейф всех этих «гадов» – так я называю гаджеты. Как раньше прятали от детей оружие. Время другое, и фильмы другие. Вот Ларс фон Триер как снимает! Смотрю его фильмы и радуюсь, что есть люди, Богом наделённые талантом, что кто-то думает как я и находит изобразительные средства, которые мне близки.
– Вы как-то признались, что трудно расстаётесь с тем, к чему привыкли. Свой старенький «Мерседес» всё-таки поменяли на новую машину? – Нет, не поменял. Отреставрировал и всё ещё езжу на нём.
– Живёте по-прежнему за городом со своими верными друзьями кошками и собаками? – Нет, перебрался в город. Пробки замучили: три-четыре часа тратил на дорогу и после спектакля ждал до часу ночи, чтобы вернуться домой.
– Люди всё больше отдаляются друг от друга. Как вы думаете, почему? – Произошла подмена. Почему дети сейчас не выходят во двор? Потому что у них и так полно информации, общения – в интернете. Слава богу, у сына сейчас есть теннис и другие занятия. Я не за то, чтобы писать письма пером, но в наше время общение превратилось в смайлики. Это испытание для человечества, похожее на испытание болезнью: справимся – не справимся. Я думаю, будут рецидивы, страдания. И вот так, через страдания, что-то поймём, возможно, изменим. Но пока многие вещи отдаляют нас от радости общения. Сядешь в троллейбус и видишь – все смотрят в свои гаджеты. Мы перестали замечать друг друга.
– Мои любимые строки у Пастернака – «Но пораженья от победы ты сам не должен отличать». Вы к этому пришли? – Пришёл. Это одна из самых важных мыслей, которая превращает тебя в гомо сапиенс. Поражения, победы – наш опыт, наше внутреннее созидание. Упал – поднимись, для этого есть ноги. Сын мне твердит: «Я всё знаю…» А сам я ещё только в начале этого пути.
Расспрашивала Эвелина ГУРЕЦКАЯ Фото: PhotoXPress.ru Опубликовано в №05, февраль 2016 года
Ольга Чебыкина: Добрый день, Ирина Петровна. Ирина Купченко: Добрый день.
ОЧ: Он добрый во всех смыслах — тут и редкое для Екатеринбурга солнце, и то, что вы согласились на разговор. Я знаю, что вы не очень любите, «но надо». ИК: (улыбается).
ОЧ: Вы приехали в Екатеринбург на гастроли с театром Вахтангова и играете в «Евгении Онегине». Что для вас Татьяна в этом спектакле? У каждого она своя, и у вас, я уверена, тоже.
ИК: Татьяна как образ почему-то была женским идеалом — не литературным, а именно женским — для очень многих мужчин, и великих в том числе — для Достоевского, для Толстого. Сам по себе роман гениальный, я его очень любила в юности, и мне даже предлагали сыграть Татьяну — Авербах, по-моему, после «Чужих писем» собирался поставить «Евгения Онегина», ещё у одного режиссёра был проект… Мне хотелось это сделать, но потом время прошло — у нас такая подчинённая профессия, что если мы не сыграли в 20, то даже в 35 уже не сыграем.
ОЧ: Уникальность этого спектакля для вас ещё и в том, что вы не играли в премьерных постановках и впервые увидели его из зала как зритель. И плакали. ИК: Да. Мне, возможно, даже повезло, что я увидела этот спектакль как зритель. Это профессионально трудно — входить в чужой рисунок, в чужую мизансцену. Но мне повезло, потому что когда я смотрела спектакль, я шла на него с тревогой: это произведение, которое дорого каждому человеку, оно вызывает интимные чувства у каждого россиянина. У меня были страх и опасения, что это может потеряться за поисками интересной и яркой театральной формы и за индивидуальностью режиссёра. Но когда я смотрела, я уже в середине стала чувствовать, что накатывают слёзы. Самое главное, самое важное — что в этом спектакле есть пушкинский дух. Зрителя, когда он идёт в театр, по большому счёту волнует не «как», а «что». И если «что» отсутствует или является неправильным и ложным, то каким бы замечательным, изобретательным и виртуозным ни было «как», оно не спасёт. А в этом спектакле есть «что», и это самое главное. Там есть Пушкин.
ОЧ: Римас Туминас, как и все великие люди, своеобразен в своей работе, и об этом говорят многие артисты. Кирилл Игоревич Крок рассказывал, что даже гранд-даму театра Вахтангова Галину Коновалову режиссёр на репетициях вводил в спектакль таким образом: «Галина Львовна, вот вы тут постойте… руки сложите и стойте». — «А кто я?» — «Вы просто стойте, вы мне нужны так». Как вам с ним работается? Нужно ли просто довериться режиссёру, как в психологическом тесте, когда ты падаешь назад и знаешь, что тебя поймают? ИК: Поскольку я имела дело со многими хорошими режиссёрами, то я уже поняла, что нужно довериться в любом случае, даже если ты не согласен. Довериться и попробовать — это самое важное. Что бы он тебе ни предлагал, на первый взгляд непонятное или даже дикое, всё равно нужно попытаться это выполнить. Ни в коем случае не вступать в пререкания и дискуссии на вербальном уровне. Надо просто сделать, а там будет видно, получилось или нет. Что касается Римаса, то он так интересно рассказывает, так точно говорит, что должно быть, так фантастически здорово показывает… Причём, что важно, показывает не как актёр. Бывают режиссёры-актёры, которые великолепно показывают, но если показывает актёр, то он играет, и тебе трудно повторить, потому что ты не можешь так, как он — либо он лучше тебя, либо это просто другая индивидуальность. А когда показывает режиссёр, то он показывает идею, смысл того, что нужно сыграть. И Римас делает это фантастически. Не знаю ни одного актёра в театре Вахтангова, который бы не был в восторге от его работы. Это подарок. Он удивительным образом пришёлся к нашему театру, «ко двору».
ОЧ: Раз заговорили про Галину Львовну: она легендарна не благодаря своим ролям, но и благодаря тому, что служила в театре 78 лет, с 1938 года. И если я не ошибаюсь, вы также после учёбы сразу поступили в театр Вахтангова и служите там по сей день. Это достаточно редкая история. ИК: Для нашего театра — нередкая.
ОЧ: Это профессиональное счастье — найти свой театр и оставаться в нём всегда, или иногда хочется вырваться? ИК: Профессиональное счастье — конечно, найти свой театр и всю жизнь в нём играть. Иногда кажется, что ты нашёл свой театр, но потом ты чувствуешь, что это не твоё, и уходишь в другой — такие случаи происходят. Были актёры, которые ушли из нашего театра. Это всё очень индивидуально. Если актёр не приходится к этому стилю работы, то ему нужно что-то другое. Это естественно и нормально. Что касается нашего театра, то у нас раньше всегда было правило: у нас работали только выпускники Щукинского училища. К нам не брали выпускников других театральных вузов; считалось, что это наша школа и наша работа. Только в последнее время стали приглашать актёров из других театров и школ. Это не хорошо и не плохо, это нормально.
ОЧ: В утилитарном смысле театр для артиста — работодатель. Но есть, наверное, и какой-то другой смысл. Что для вас театр Вахтангова в этом смысле? ИК: Это второе после семьи. Что ни говори, а жизнь выше искусства. Конечно, идеально — если ты живёшь в доме и коллективе, где чувствуешь себя комфортно. Но труднее всего на свете любить ближнего своего, поэтому, как и в любом коллективе, возникают конфликты. И это тоже естественно и нормально. Человек привыкает к своему дому и семье, что бы ни происходило, и так же и в театре. Что бы там ни говорили, как бы жизнь ни складывалась, ты всё равно относишься к театру как к родному дому, и это счастье. А если не относишься, то это печаль и беда для самого человека.
ОЧ: Для вас это дом. ИК: Да. Скоро уже 50 лет как. А может быть, уже 50, я не считала.
ОЧ: Вы уже упомянули, какую большую и сложную роль возраст играет в вашей профессии. Моё субъективное мнение, которого никто не спрашивает, но я его выскажу: даже в комедийные «Старые клячи» вас было рано и необоснованно приглашать, хотя это и была классная работа, и я видела, как вы с упоением рассказывали о ней в интервью. Когда для артиста наступает тот момент, когда вы понимаете, что хотели сыграть Татьяну, но теперь уже не предложат — и переходите в другую возрастную категорию ролей и героинь? Насколько болезненным был для вас этот процесс? Или можно провести работу над собой и, как поётся в песне, принимать осень жизни как осень года? ИК: Олечка, я очень хитро поступила в своё время. Я в ранней молодости поняла, что у меня профессия подчинённая и рабская, не я выбираю и не от меня зависит, что мне играть. Допустим, актриса хочет сыграть Джульетту: если у неё это не получилось в 20, то в 35 она её уже не сыграет. Если режиссёр хочет поставить «Ромео и Джульетту», и у него это не получилось в 30, то он может сделать это в 80. Когда нас спрашивают: «О чём вы мечтаете?» — мы ни о чём не мечтаем, и я это поняла очень рано. Я стала философски относиться к тому, что мне предлагают, понимая, что выбор зависит не от меня, и сознательно очень рано перешла на роли героинь, которые старше меня. Уже в «Странной женщине» мне было 27 лет, а играть я должна была героиню лет 38-40.
ОЧ: Напоследок задам вопрос, который может возглавить рейтинг самых глупых журналистских вопросов, но он меня с детства волнует, и я воспользуюсь служебным положением. Как выучить такой объём текста? ИК: (Смеётся) Это чисто профессиональное свойство. Запоминание происходит на трёх уровнях. Во-первых, зрительно, когда ты читаешь текст; вы останавливаетесь на этом уровне. Во-вторых, на слух, когда ты разговариваешь, и в-третьих, эмоционально, когда соединяешь слово с эмоцией. Эти три составляющие укладывают в тебя текст. А потом, чисто технически… знаете, когда снимаются сериалы, там очень много текста, и иногда тебе дают сценарий только утром в день съёмки. Ты учишь и после этого забываешь через секунду. Сняли, сказали «стоп», а если через минуту скажут: «Давайте ещё снимем!» — ты уже не помнишь текст, потому что держишь его в ячейке памяти, а потом её освобождаешь. Это технические приёмы, и ничего таинственного или особенного в них нет. Просто профессия.
ОЧ: Письмо Татьяны я выучила и помню до сих пор. Может быть, распишусь сейчас в своей необразованности, но когда я перечитывала «Онегина», готовясь к интервью, я вдруг поняла: я забыла, что «А счастье было так возможно» — это оттуда. Это просто фраза, которую мы в повседневной жизни много раз используем, а ведь она оттуда. И всё оттуда. ИК: Вообще всё оттуда. Весь внутренний опыт, опыт человеческих отношений — из классики. Раньше, когда мы в жизни поступали тем или иным способом, мы пользовались литературным опытом. У девочки в 20 лет возникли любовные проблемы — откуда она знает, как поступить? Каким опытом ей пользоваться, когда жизненного ещё нет? Она может посоветоваться с подружкой, но у неё этого опыта тоже нет. Мы пользовались литературным опытом, потому что читали «Анну Каренину» и приблизительно представляли любовь: как поступить, как реагировать. А если сейчас не читать классику, а пользоваться опытом из глянцевых журналов, мне кажется, жизнь не особо сложится.
ОЧ: Ирина Петровна, спасибо вам огромное за вас. Это чудо и удовольствие. За такие дни я обожаю свою работу. ИК: Спасибо, Олечка.
Мы ждали Женю, а Жени все не было и не было… Заполняя пространство ожидания светским разговором, Елена Владимировна, пресс-атташе театра Вахтангова, рассказывала об успехах тбилисских гастролей «Евгения Онегина». – Прекрасно прошел спектакль, просто прекрасно, – говорила она, с воодушевлением заваривая очередную порцию чая. – А Женечку – так вообще на руках все носили! В этот самый момент – внезапно, словно бы ниоткуда – появилась Женечка… Она же – Дениза из «Мадемуазель Нитуш», она же – Соня из «Дяди Вани», она же – Татьяна из «Евгения Онегина»… Она же – актриса Евгения Крегжде.
– Те же и Актриса… Женя, скажите честно, готовы вы к долгому и доверительному разговору? – Ну, если вы у меня в процессе разговора вызовете доверие, тогда – да.
– Как я понимаю, только что закончилась репетиция. Чего уж греха таить, репетируете вы… – «Грозу» Островского.
– И вы там, конечно, – Луч Света! – Не знаю, не знаю. Может быть, и луч света! А, может, – и темное царство, пока непонятно. В этом нам всем еще предстоит долго разбираться… Ставит, кстати, спектакль Уланбек Баялиев, ученик Женовача.
– А кто играет вашего главного оппонента? Я Кабаниху имею в виду. – Да, я поняла. Оля Тумайкина играет… оппонент-мечта.
– Вот вы с Олей, как говорится, и встретились… после «Женской лиги». Почему, кстати, вы так быстро ушли из этого проекта? – Почему ушла, не помню, как-то вот ушла… Мне потом это все – «Женская лига», «Даешь Молодежь» – так аукнулось! Меня из-за этого долго в кино брать не хотели… Считалось, что недостойна приглашения в так называемое «большое кино»… Что только скетчи могу играть…
– Комплексы на этой почве у вас не возникли? – Не возникли. Времени обзаводиться комплексами просто не было. Работала в театре над новыми спектаклями с Римасом Туминасом… И довольно продуктивно.
– В какой-то момент ситуацию все-таки удалось переломить? – Далеко не сразу! Только когда уже прозвучал Туминас как худрук Вахтанговского, когда пошла слава о его спектаклях… Когда вдруг выяснилось, что я способна играть в сложном классическом репертуаре, и быть в этом убедительной… Когда кинорежиссеры, наконец, начали ходить в театр…
– Они все-таки сделали ЭТО! Они начали ходить в театр… Боже, какие они милые, эти кинорежиссеры! – В театр, может, они и ходили… Но не в Вахтанговский. Да и честно признаться, театр до появления Римаса переживал не лучшие времена… Сейчас мои отношения с кино и телевидением заметно улучшились. В скором времени на «Первом канале» выйдет несколько проектов с моим участием… С удовольствием работала с Юрием Павловичем Морозом и Александром Коттом. Спасибо им, что позвали меня, поверили.
– Но ведь и сейчас вас далеко не всегда утверждают на роль. Тот факт, что вас не утвердили на роль, является для вас ударом по самолюбию? – Вы знаете, у меня такое тощее самолюбие, что в него очень трудно попасть… Будем считать, что не является.
– А, по-моему, вы невероятно самолюбивы! – Послушайте, у меня нормальное актерское самолюбие. Не выше и не ниже среднего.
– Понятно… Женя, скажите, почему вы начали играть Татьяну в «Евгении Онегине»… с «некоторым запозданием»? Знатоки закулисной жизни объясняли это по-разному… – Ну вот, со знатоками закулисной жизни и разговаривайте! Нет тут никакой интриги, никакой тайны, никакого заговора… Просто так получилось!
– Исчерпывающий ответ… Скажите, а вы сильно не любите Ольгу Лерман, которая тоже исполняет эту роль? – Странный вопрос! А почему я должна не любить Олю? Если вы намекаете на соревновательный момент, то он, безусловно, имеет место быть в виде творческой дуэли, что является естественным, на мой взгляд. Зритель же сам выбирает для себя ту Татьяну, которая больше отвечает его представлениям об этом образе.
– Для вас «Евгений Онегин» – это история о чем? – Это история обо всем желаемом, но, к сожалению, не случившимся в нашей жизни, о чем мы плачем по ночам. О том, как трудно любить. О том, что каждый человек, который любит, проходит свой путь…
– …от влюбленного ребенка до светской дамы, которой все «все равно»? – От влюбленного ребенка до женщины, которая любит, но знает, что такое Долг и что такое Честь.
– Женя, а вам приходилось отказываться от любимого человека из-за соображений высшего морального порядка? – Приходилось. Никому этого не пожелаю.
– Скажите, бывают моменты, когда вы чувствуете себя слабой, беззащитной и одинокой? – Когда возвращаюсь домой после спектакля… Я живу недалеко от театра, примерно в пяти минутах ходьбы… Вот в эти пять минут я почему-то чувствую себя слабой, беззащитной и одинокой… А потом прихожу домой и все успокаивается.
Видимо, есть в женщинах некие потаенные силы, которые, несмотря даже на частые истерики, помогают им оставаться более стрессоустойчивыми, нежели мужчины. Это усугубляется и тем, что жизнь сейчас тяжелая, львиная доля ответственности за детей, супругу, а иногда и родителей лежит на мужчинах. Они вынуждены крутиться, зарабатывая тяжелые деньги, что, разумеется, подрывает здоровье. Это первое.
То, что Россия - чересчур пьющая страна, я категорически не согласна. А вот второй причиной высокой смертности наших мужчин, о которой "РГ" пишет на 13-й полосе, я бы тоже назвала агрессию. Когда нервный срыв происходит у женщины, что она делает? Плачет, впадает в депрессию, на худой конец бьет посуду. Мужчина по натуре своей воин, у него внутреннее напряжение часто выливается в агрессивные поступки. Сегодня по телевизору, в Интернете, в популярных компьютерных играх столько жестокости, что неудивительно, почему и в реальной жизни так много поножовщины. Нужно показывать больше оптимистических передач, взращивающих духовность и доброту с пеленок. К тому же я не буду первой, кто скажет, что доступный спорт, вероятно, один из самых лучших способов выплеска энергии. Вот только сегодня молодые люди все больше ударяются в единоборства, причем неклассические. Известно, что в любой борьбе важен как физический, так и моральный настрой, и только хорошие наставники способны научить ответственности за свою силу. Я не уверена, что таковых много, и мужчины продолжают демонстрировать свои навыки на улице, а не в спортзале.
Ну и, конечно же, немало зависит от нас, женщин. Я считаю, что без мужчины жить просто невозможно, не мыслю себя без мужа, отца и брата. Мужчину необходимо любить, уважать и ценить, не забывая про маленькую хитрость. Наши мужчины в любом возрасте остаются детьми, и та энергия, которую им нужно посылать, должна быть одновременно и супружеской, и материнской. К сожалению, это понимание приходит лишь с опытом, да и то не ко всем.
Дата публикации: 1 апреля 2016 Автор: Алла Шендерова Издание: Театральная афиша
Все, за что берется Евгения Крегжде, она делает очень честно. Честно учила в рижской средней школе физику и математику, потому что с этими науками связаны ее родители. Честно пообещала дома: отпустите в Москву, если с первого раза провалюсь в театральный – вернусь на факультет управления. И поступила в Театральный институт им. Б. Щукина. Также честно она относится к своим персонажам, привнося в постановки Римаса Туминаса режущий, неуютный призвук страдания. И вовсе не оправдывает своих героев, не суля ни им, ни зрителям неба в алмазах. Больно было смотреть, как совсем юная Крессида (спектакль «Троил и Крессида») на наших глазах оказывалась порочной предательницей. И совсем уж невозможно сдержать слезы, когда молчаливая Соня из «Дяди Вани», кротко примостившаяся в ногах у Серебрякова, вдруг вскакивает и, как вызов, как оскорбление, кричит в лицо зрителям: «А я знаю, что я некрасива!» Меж тем Евгения Крегжде – одна из самых интересных и эффектных актрис нового поколения. И ее нечастые (пока!) появления в кино тому доказательство. «Некрасивая красавица» называл таких писатель Анатолий Мариенгоф, имея в виду тот редкий тип актрис, которые не боятся быть разными. И всегда остаются настоящими.
– Я еще не видела «Грозу» Уланбека Баялиева, но, судя по первым откликам с репетиций, ваша Катерина – не совсем жертва «темного царства», она сильная и не всегда добрая. – Честно говоря, я сама с интересом жду премьерных спектаклей, чтобы увидеть уже проявившуюся Катерину. Пока же идет репетиционный процесс, а это как на корабле в шторм – то в одну сторону качнет, то в другую. Но, приступая к работе, я отменила для себя всевозможные клише вроде «луч света в темном царстве», «не от мира сего»... Не вижу в ней милоты или странности… Я привыкла (научена Римасом Туминасом) искать за текстом человека – с чем он сталкивается, на что реагирует, как мыслит, чего опасается. Смотрела несколько постановок этой пьесы и всегда видела образ, но не человека. Я, правда, не видела «Грозу» Генриетты Наумовны Яновской. (Удалось найти в интернете лишь передачу, где она разбирает это произведение.) Это было интересно, близко мне. Слушала с большим вниманием и многое взяла на заметку.
– Кто ваши партнеры? – Борис – мой любимый партнер Леонид Бичевин, Тихон – молодой артист Павел Попов, талантливо заявивший о себе в «Улыбнись нам, Господи». Тихон у нас не решен каким-то глупым, ограниченным. Он скорее персонаж Достоевского: всех знает, всех понимает, всех готов простить. И ведь Катерина пошла с Борисом не из-за того, что муж плохой. Меньше всего мы хотели бы рассказать историю одной маленькой измены. (Смеется.) У Катерины с Тихоном нежные, теплые отношения, они научились жить бок о бок, оберегая друг друга, уважая. Так и жили бы, если бы не возник Борис, разбудивший женское, природное начало Катерины, приведя к острому конфликту с самой собой. Опять же из Достоевского: «Тварь я дрожащая, или право имею?..»
– Вы, похоже, не так уж и жалеете свою героиню? – Да, не жалею. Я не адвокат и не судья. Актер, мне кажется, обязан честно представить свой персонаж на суд зрителя. Как только вы пытаетесь его осудить или защитить, вы теряете объективность, лишая своего героя необходимых качеств, посчитав, скажем, что они невыгодно его представляют. Я предпочитаю быть Вергилием – идти рядом с героем и наблюдать, удивляться, а иногда плакать по нему, а через него о себе. На Катерину можно смотреть как на жертву, а можно и по-другому, ведь после ее смерти разрушена семья: Тихон остается без жены, детей они так и не нажили, дом опозорен. По сути, это история о том, как человек, сгорая сам, опаляет других. Более того, если вы сейчас перечитаете пьесу, убедитесь: там нет гнета Кабановой и, как следствие, затравленной Катерины. Например, когда уезжает Тихон и Катерина сталкивается с Кабановой, та говорит ей: могла бы, мол, и поплакать немножко, раз муж уехал. На что Катерина отвечает: «Не к чему! Да и не умею. Что-народ-то смешить!» Ответ достаточно резкий. Где тут затравленный хорек? То, что говорит Кабанова, имеет под собой достаточно весомое знание жизни, в которой должны присутствовать правила. Мне уже не 18, мне 33, и я понимаю необходимость этих правил: нельзя себе позволить все. Но, с другой стороны, если мы себе этого не будем позволять, где будет человек, его свободный выбор? Именно этот вопрос и решает Катерина.
– Есть теория, что на самом деле Кабаниха – это Катерина, которая не утопилась. – Да, подобные мысли витают у нас на репетициях. Кабаниху играет Ольга Тумайкина – уникальная, тонкая, талантливейшая актриса. Кабаниха чувствует силу Катерины, она видит все, что с ней происходит. С одной стороны, по-женски понимает, с другой – борется за сына, семью. Тумайкина мастерски работает с подтекстами, вторым планом. Моей Катерине сложно с ней приходится... (Смеется.) И вовсе не из-за гнета, как я уже упомянула. Я вижу, как она слушает Кабаниху и с ужасом понимает, что та по сути права. Помню, как меня поразил этот факт на одной из репетиций: на уровне читки пьесы я этого не видела. А это значит, что Катя начинает жить своей жизнью и проявлять характер. Знаете, в последнее время на репетициях я часто поворачиваюсь к Уланбеку Баялиеву (режиссер «Грозы») и с удивлением говорю про Катерину: «Какая она!!!» Это как Пушкин – написал финал «Евгения Онегина», а потом бегал и говорил всем: «Она отказала! Моя Татьяна отказала!». Вот точно так же и я дивлюсь на Катю. Еще в начале репетиций, помню, подошла к Римасу и спросила: «Какая она, Катерина?» Ответ был мгновенным и кратким: «Умная». И я понимаю, о чем он говорит. Она все видит, все слышит, она не юродивая. Все ее монологи, все сцены – это «Быть или не быть?» Она, как Гамлет, абсолютно все понимает – оба пути, по которым может пройти. Это человек чистого рассудка, который вдруг испытал очень мощный женский порыв. Она хотела бы быть чистой: мы все хотим быть порядочными, достойными, верными. Мы же восхищаемся Татьяной, отказавшей Онегину...
– Сознаюсь вам: я ее терпеть не могу, то есть сейчас уже могу и даже сострадаю, а вот в детстве это был не любимый мною персонаж. – Я тоже до какого-то момента ее не воспринимала, но потом оказалась в ситуации, когда пришлось отказаться от самого дорогого, и сроднилась с ней. И уже позже, когда ко мне пришла роль Татьяны, я абсолютно четко понимала, что именно стоит за ее финальным поступком. Ну и потом, вы же понимаете, в юном возрасте Онегин представляется нам фигурой достаточно однозначной: не оценил сердечный порыв девичества, ай-ай-ай. В зрелом мы уже имеем возможность взглянуть на него и на всю историю по-другому, многограннее: в конце концов не воспользовался же он этим порывом, а мог бы. По мне, так Онегин не герой моего романа... Я лично от таких бегу сразу же. (Смеется.) Опытным путем проверено, что с таким типом лучше дружить, но никак не больше. Туминас, кстати, как-то пошутил: «Катерина – это Татьяна через 10 лет после замужества».
– Так что же, жизненный опыт помогает или мешает? – Безусловно помогает! Финал «Евгения Онегина» без опыта не сыграть! Да и первую часть – молодость – тоже... Мы все становимся наивными, трепещущими, уязвимыми... перед лицом любви. И это не зависит от возраста.
– Это благодать или саморазрушение? – И то, и другое. Но это чувство вновь позволяет тебе стать собой, поэтому в Татьяне я не играла возраст – я играла любовь. Когда я это поняла, письмо стало на свое место. Для меня сейчас счастье его читать, потому что это память о тех периодах моей жизни, которые были отмечены любовью. Я не знаю, каким образом Пушкину удалость взломать душу женщины, но это гениальный монолог, он абсолютно женский. Это гимн всем нам, сгоревшим в костре любви! (Смеется.)
– Если вернуться назад, в детство, как вам удалось поступить в Щукинское училище? Знаю, что родители дали вам всего одну попытку. К тому же в Риге вы уже учились на факультете управления. Кстати, почему не на физика или математика, как ваши родители? – Потому что я была такой, «продуман». Я подумала: ну, физика, математика – что там заработаешь? Управленец – другое дело. У меня есть таланты в этой области: это именно я занималась организацией «Грозы» (собирала команду актеров, искала реквизит, покупала ткани). Потом уже проект стал на рельсы, его приняли в театре и спектаклем стали заниматься все цеха. Но сначала я занималась всем, кроме, пожалуй, режиссуры, предоставив ее талантливому Уланбеку Баялиеву. Собственно, все это началось прошлой весной, когда мы с Уланом поняли, что сходимся во взглядах на театр. Ну а мое поступление в «Щуку»? Это был отчаянный рывок. Меня в юности почти насильно привели в театральный кружок: я не хотела идти и, честно говоря, до этого никогда не была в театре. Но делать было нечего! Вот именно «от делать нечего, друзья» я и стала актрисой. (Смеется.) Я была закрытым, временами обозленным, чертовски трудным ребенком. А тут вдруг появилась возможность говорить о насущном, но не через себя, а через другого человека – именно этого мне, похоже, и недоставало. А в «Щуку» я уже ехала целенаправленно, с багажом из нескольких спектаклей: по стихам Серебряного века, по пушкинской «Сказке о царе Салтане», по Салтыкову-Щедрину. Я была, знаете, такой грозовой молнией, которая влетала в аудиторию: энергетика моего желания быть там и заниматься театром была настолько велика, что меня было невозможно не взять. Михаил Борисович Борисов, мой будущий мастер курса, оценил этот порыв и выделил меня сразу, буквально на первом прослушивании. Спасибо ему!
– Вы в судьбу верите? Вы мистик? – Если текст роли упадет, садиться на него не буду: в это я не верю. Но к сцене отношусь с благоговением. Я всегда заранее прихожу на спектакль, обязательно выйду на сцену, похожу, пообщаюсь… с гномиками. (Смеется.) А черной кошки – нет, не боюсь.
– В труппу Вахтанговского театра вас пригласил Михаил Александрович Ульянов? – Да! Он пришел к нам в «Щуку». Мы с Виктором Добронравовым играли в спектакле «Эти свободные бабочки», который поставил Александр Устюгов. Это была знаковая постановка для училища: мы победили в конкурсе «Твой шанс» и потом еще два года играли этот спектакль в Театральном центре «На Страстном». Собственно, увидев его, Михаил Александрович и пригласил меня в театр. С этим, кстати, связана одна семейная история. Когда я поехала поступать в театральный, мой дед, с которым у меня была очень тесная связь, написал мне на бумажечке: «Я хочу, чтобы ты поступила в Щукинский институт, хочу, чтобы ты работала в Вахтанговском театре под управлением М.А. Ульянова». Все так и случилось, но, к сожалению, дед не дожил всего полгода до того самого момента, когда Михаил Александрович позвал меня в труппу. Ульянов – это, пожалуй, единственный в театре человек, из-за которого хотелось стать стеной, чтобы ни в коем случае не помешать ему, когда он проходил мимо. Вздохнуть было страшно от благоговения. Месяца за два до его смерти в театре был какой-то праздник, он подозвал меня и что-то сказал. Вот это «что-то» я помню дословно: эти слова стали для меня определяющими, тем камертоном, который звучит во мне всегда.
– Вы послушная актриса, с режиссерами не спорите? – Нет, не спорю, но активно участвую в диалоге. (Смеется.) Туминас сам постоянно меня на это провоцирует: учит думать, анализировать, предлагать. Он может сказать: образ такой, а дальше ищи все сама. И я приношу ему варианты. Если раньше это все надо было проверять «ногами» – на сцене, то теперь Римас уже знает мою психофизику, поэтому я приношу ему решения на уровне слов. Я говорю: «Смотрите, можно сделать так». А он: «Нет, это не то, давай вон в ту сторону пойдем». С Уланбеком тоже не спорю, да я бы и не стала репетировать Катерину, если бы не доверяла ему. После Римаса меня очень сложно удивить. Но Улан удивляет! «Улан сумел ее пленить…» (Смеется.) И поэтому я стараюсь быть «сверхмарионеткой»: стремлюсь проанализировать, понять общее и найти в нем свое место.
– У каких режиссеров вы хотели бы сыграть? – Мне жаль, что я так никогда и не встретилась с Петром Наумовичем Фоменко, хотя я, конечно, счастливчик: и с Туминасом, и с Бутусовым, и даже с Юрием Петровичем Любимовым поработала. Конечно, было бы интересно столкнуться с Някрошюсом, Гинкасом. В кино интересны Звягинцев, Тарамаев, Меликян, Герман-младший. Ну и мастодонты кинорежиссуры, естественно, тоже интересны. Если же говорить о зарубежном кино, то фон Триер, Иньярриту, Пол Томас Андерсон, Тарантино – неплохо было бы встретиться с этими ребятами в работе. (Хохочет.) Только вот не спрашивайте о ролях, которые мне хотелось бы сыграть. У меня никогда не было и нет списка желаемых ролей. Первый вопрос, который меня волнует, – это «С кем?», а уж потом «Что?» и «Как?». Я вам больше скажу: когда я получаю новую роль, я ее не люблю, я спорю с ней, она мне непонятна, мне кажется, что уже все сыграно. И с Татьяной такое было, и с Соней в «Дяде Ване». Это такая актерская глупость, некая защитная реакция, но, как ни странно, именно она и заставляет меня задавать бесконечное количество вопросов, отвечая на которые я начинаю видеть за ролью человека – и вот он уже становится мне интересен.
– Не так давно вы окончили курсы Иваны Чаббак в Голливуде, сейчас занимаетесь в школе сценической речи. Вы собой недовольны? – Почему? Довольна! Просто мне всегда хочется большего. Я любопытна и имею страсть до новых знаний, поэтому я хожу на различные мастер-классы, тренинги. Сейчас пошла в школу сценической речи к Елене Ласкавой. У нее потрясающая методика: с ее помощью ты начинаешь по-другому ощущать голос, его возможности, его связь с телом. Во-первых, это безумно интересно. Во-вторых, это держит тебя в нужном профессиональном тонусе. А с Америкой это была авантюра, причем дорогостоящая: мне пришлось даже взять кредит. Но дело было летом, у меня был свободный месяц. Я подумала: почему бы и нет? Мы смотрим их фильмы, я наслаждаюсь игрой их актеров, и, конечно, было бы глупостью с моей стороны упустить возможность лицезреть, каким образом они достигают таких результатов. У меня, кстати, после этого тренинга случилось три кинопроекта, в работе над которыми я применяла все то, чему научилась у Чаббак.
– А какие проекты? – 12-серийный фильм режиссера Юрия Мороза «Игрок», продолжение «Обратной стороны Луны» (режиссер Александр Котт). И третий проект – «Эти глаза напротив» (режиссер Сергей Комаров). Они все сейчас озвучены и смонтированы, дело только за «Первым каналом».
– Я недавно узнала, что вы пишете стихи и прозу. – Я не отношусь к этому серьезно, скорее как к средству отвлечься от мыслей суетных... Такое, знаете, прозаическое дуракаваляние под бокал красного. (Смеется.) Хотя несколько человек, в том числе моя крестная, писатель Галина Артемьева, давали мне понять, что я могла бы этим заниматься. Но я, если занимаюсь чем-то, то уж до конца: меня так воспитали – либо делаешь дело на все сто, либо не делаешь вовсе.
– Желание быть лучшей не провоцирует ревность к тем, кто рядом? – Это большая разница – не «быть лучшей», а делать свое дело на все сто. У меня нет желания сыграть лучшую Катерину в «Грозе», но у меня есть желание раскрыть ее на все сто! Гвозди конкурентам не подкладываю, если вы об этом. Все, что можно доказать, доказываю только на сцене.
– Слушая, как вы рассказываете о «Грозе», я подумала, что вам стоит попробовать себя в режиссуре. – Не первый раз это слышу. И даже Римас иногда говорит… Но мне кажется, эта профессия: а) мужская, б) к ней надо быть сверхподготовленным. И речь здесь, конечно же, о мировоззрении. Вот я сейчас смотрю на Уланбека – мы можем бесконечно долго с ним рассуждать о «Грозе», но я четко осознаю, что мыслю детально, Улан же видит всю картину целиком. Структура ума иная. Это данность, с которой нужно смириться. Поэтому я с сомнением отношусь к женской режиссуре, за исключением, пожалуй, нескольких всем известных женщин-режиссеров, которые таки обладают аналитическим, мужским умом.
– У вас нет такого чувства, что вы все время репетируете? А когда же жить? – Когда выпускается спектакль, могу заставить себя 24 часа работать на одну цель, одну задачу. Но я умею и отдыхать. Наслаждаться, любить, читать, петь, танцевать.
– Где вы любите бывать больше всего, наверное в Латвии? – В Латвии я бываю, потому что там моя семья. Люблю залив – это, конечно, очень родная, детская история, она всегда отдается в душе чем-то теплым, мамиными кабачковыми оладушками. А так я очень люблю путешествовать. Одна моя недавняя любовь – Лондон. А первая любовь – Рим. Вот, наверное, Рим и Лондон... И все, что между… Ну и Венеция, в которой я еще никогда не была: загадала себе, что приеду туда только вместе с любимым человеком.
– Вас не пугает то, что сегодня происходит за окном? – Я чувствую, что не могу рассуждать об этом объективно: нам не дают полной информации. 20 лет я прожила в Латвии, которая стала частью Европы, сейчас уже 13 лет живу в России и бесконечно ее люблю. Я вижу проблемы и нарывы, но это – часть процесса. Я за этим наблюдаю, но предпочитаю не внедряться. Я женщина, я в меру умна, в меру глупа. Но я хорошо чувствую искусство, им я и должна заниматься. Остальное – умным мужчинам.
"Все эти бесконечные политические игры привели к тому, что мы перестали понимать друг друга. Нам осталось сделать лишь маленький шажочек, чтобы рухнуть в бездну", — признался актер Сергей Маковецкий в интервью порталу Delfi. По его мнению, все землетрясения, камнепады, снежные бури и цунами — это расплата человечества за немилосердное поведение.
После картины "Ликвидация" актеру Сергею Маковецкому звонили одесситы и говорили: спасибо, что вы так красиво разговариваете. После фильма "Поп" знакомые батюшки утверждали: не священник, но очень здорово. Роль Чикатило актер отказался играть, побоявшись сделать это настолько убедительно, что публика полюбит зверя… Разговор с Маковецким случился в день рижской премьеры спектакля его родного театра им. Вахтангова "Улыбнись нам, Господи" — по пьесе-притче Григория Кановича о пути стариков-евреев в Вильнюс, где сын одного из них (героя Маковецкого) покушался на жизнь генерал-губернатора. Актер честно признался, что думать о чем-либо другом ему сейчас трудно, но и говорить о спектакле — не легче, боится расплескаться.
- Режиссер спектакля "Улыбнись нам, Господи!" Римас Туминас назвал постановку своим ответом на "мировой хаос, в котором все мы только заложники в некой политической и финансовой игре"… Есть ли у вас ощущение заложника, пешки? - Нет, пешкой я себя не чувствую. Но мне трудно понять, насколько я сам определяю свою судьбу. Скорей всего, моя жизнь идет по старому доброму принципу "человек предполагает — Господь располагает". О финансово-политических играх я вообще стараюсь не думать, а больше смотреть внутрь себя. Когда я столкнулся с материалом этой пьесы, она мне сразу не понравилась. Но я не стал делать поспешных заключений — открыл произведение Кановича и начал читать. Режиссер изначально предлагал другую роль — разорившегося бакалейщика Авнера Розенталя (его сыграл Виктор Сухоруков), но меня в романе зацепил другой персонаж — Эфроим. Захотелось сыграть молчаливого человека, который всю жизнь общается с камнями на кладбище. Стало интересно, какой звук выходит из нутра молчуна — рык, хрип, шипение? За такими людьми очень любопытно наблюдать. Они молчат, молчат, но, когда начинают кричать, весь мир переворачивается. Человек, который связан со смертью, наверняка много знает о жизни.
Foto: Maris Morkans
- А какие у вас отношения со смертью? - Должен вам сказать, что я во многих спектаклях и фильмах погибал. Например, когда играл царевича Алексея, меня душили, а в фильме "Макаров" я стрелялся… По счастью, только на сцене покойники выходят на поклоны, и мне это очень нравится.
- Насколько легко далась вам еврейская тематика, в которую вы уже так виртуозно погружались в "Ликвидации", сыграв Фиму-полужида? Есть ли в вашем окружении люди, которые помогали постичь неповторимый колорит, говор, юмор, мудрость? - Поверьте, я не понимаю, что такое еврейская тематика! Конечно, уши у актера открыты, и он впитывает отовсюду, порой не осознавая этого. Но в этом спектакле никакого надуманного еврейского колорита нет. И Римас Владимирович нас сразу категорически предостерег от этого: "Товарищи, мы не играем евреев!" Мы играем людей. И ни о каком колорите речи не шло. Даже в Одессе нет такого ярко выраженного колорита — там все мягонько. А как только начинается колорит, это, простите, не еврейство. Конечно, когда ты сталкиваешься с Израилем, ты понимаешь, что это другой мир. У меня эта страна вызывает чудовищное уважение — их терпение, труд. Когда понимаешь, что каждое деревце, кустик и травинка там рукотворны, к каждому подведена трубочка оросительной системы, и, таким образом, засажены целые холмы — ты просто чувствуешь, сколько труда, пота, крови пролито этими людьми, сколько они пережили… Но повторюсь, я не специалист по еврейскому вопросу — я играю человека, не интересуясь, какой он национальности. Мне гораздо важнее, что происходит в его голове и душе, и чтобы персонаж находил отклик во мне — личные нюансы, боли и воспоминания. Я просто очень хороший артист, который умеет передать образ. Хотя, конечно, я знаю, что, придя на кладбище, мой Эфроим кладет на могилу камень, а не цветы — именно по количеству камней определяется количество людей, которые приходили проведать могилу. Вспомните грандиозную картину "Список Шиндлера": выжившие благодаря этому человеку люди приходят на его могилу и кладут камни — фантастический финал. Если вспоминать роль Фимы-полужида из "Ликвидации", то она требовала правильную мелодику речи, точный одесский разговор, а не гэкать или шокать. Было приятно, когда после премьеры звонили одесситы и говорили: спасибо, вы очень красиво разговариваете.
Foto: Kadrs no filmas
- Вы сыграли священника в фильме Хотиненко "Поп", который отчасти снимался в Риге. Протоиерей Георгий Митрофанов, назвав эту роль вашей актерской удачей, отметил, что современным "актерам трудно войти в образ священника, и это говорит о том, насколько глубоко секуляризовано наше общество — опыт общения со священниками у подавляющего большинства актеров попросту отсутствует"… - Мне было приятно выслушивать хорошие отклики от православных батюшек про эту роль, к которой я подошел крайне аккуратно и осторожно. Это непросто играть священнослужителя, причем реальную историю реального человека, который, надеюсь, еще жив. Кстати, отец Александр живет тут недалеко от Риги. Когда мы три-четыре года назад тут были, то хотели к нему приехать, но он приболел — не случилось. Я понимал, что для такой роли надо многое знать, чувствовать и просто даже уметь. Правильно произносить слова, точно двигаться, поэтому мы с Ниной Усатовой, которая играла матушку, невероятно аккуратно подходили к каждому кадру и слову. Нашим консультантом был прекрасный игумен Кирилл — настоятель храма в Москве. Мы без него шага не делали. Я все время спрашивал: батюшка, смеет ли мой отец Александр так сказать? Боялся, что шаг вправо — будет карикатура, шаг влево — патока и такая сладость, что никто в нее не поверит. Похоже, нам удалось все передать натурально. И я радовался, когда знакомые батюшки говорили: не священник, но очень здорово!
- Поменяла ли эта роль что-то в мироощущении? - Вы пытаетесь заглянуть глубоко мне в душу, а я не хочу выставлять ее напоказ. Да и объяснять такие перемены словами — это неверно. Все же оставьте во мне что-то нетронутым и глубоко своим.
Foto: Kadrs no filmas Кадр из фильма Алексея Балабанова "Про уродов и людей", в котором Маковецкий убедительно сыграл порнографа Иоганна.
- По какому принципу вы соглашаетесь или не соглашаетесь на роли? Почему вы взялись играть роль детского порнографа Иоганна из фильма Балабанова "Про уродов и людей", а предложенную вам же роль Чикатило — нет? - Потому что фантазия гораздо глубже знания. Это я для себя сам определил, а потом еще услышал, что так сказал Эйнштейн. Ну что толку знать, что дважды два — четыре? Когда ты не знаешь персонажа и фантазируешь о нем, можно очень многое открыть в себе. А когда ты знаешь конкретного индивидуума и знаешь, что конкретно он сотворил в этой жизни, то зачем его играть и для чего популяризировать? Это же придется его жизнь пережить и как-то оправдать для себя! Если я ничего не почувствуют, то и публика ничего не поймет и не почувствует, не возлюбит моего персонажа.
- А нельзя играть ненавидя? - Естественно! Ничего не получится, если ты играешь персонажа, внутренне презирая его. Это будет просто злой мальчик или девочка на сцене или на экране, который(ая) на кого-то злится. Для того чтобы сыграть персонажа, надо каким-то образом им стать — в том-то и сложность! А как можно оправдать какие-то вещи, которые не находят в себе оправдания? И зачем играть изверга, чтобы что?..
- Чтобы родить к нему омерзение! - А если вы будете настолько убедительны, что публика его полюбит? И не дай бог, появятся последователи. Есть исторические личности, о которых, чем больше знаешь, тем меньше желания их сыграть. Знание останавливает, а фантазия движет вперед. Например, я не мог до конца понять Иоганна, о чем говорил Леше Балабанову. Он отвечал: будем двигаться постепенно, от кадра к кадру. Как он смотрит, как говорит, какие паузы делает, больше, больше… И тогда во мне начинает рождаться фантазия: он что, заторможен, плохо слышит или сознательно придает себе вес?
- Вы чувствуете ответственность за своих персонажей? За то, что они несут людям, не провоцируют ли агрессии? - В размышлениях на эту тему я каждый раз вспоминаю "Сало, или 120 дней Содома" Пазолини — очень страшная картина. Есть сцены, которые невозможно смотреть. Режиссер это делал сознательно, чтобы показать ужас фашизма. И Алексей Балабанов тоже умел это делать — с большим количеством образов и ассоциаций: он снимал жесткие картины, но не смаковал жестокость, он очень точно определял и показывал болевые точки, но не теребил рану, не засовывал в нее пальцы со сладострастием садиста. Он точно чувствовал черту, за которую нельзя переходить. Поэтому все его картины жесткие, но не жестокие.
Foto: Kadrs no filmas
- Вы сыграли главную роль в фильме "Душка" у знаменитого нидерландского режиссера Йоса Стеллинга. Сам он назвал темой картины столкновение европейского рацио и русской души, он говорил: "Бобу, как каждому голландцу, кажется, что он знает, как надо. А на деле он ничего не знает, одержим комплексами и фобиями…" Кажется, это достаточно точно транслирует отношения России и Европы, хоть фильм и снимался, когда видимых проблем не было. - Я невероятно счастлив, что мы встретились с Йосом и сделали две картины — "Душка", а потом "Девушка и смерть". Нам невероятно хорошо вместе работалось, даже перевода особого не требовалось — мы друг друга чувствовали. И никакой разницы — ни в языке, ни в менталитетах. Так что темой различий Европы и России я не задавался — не было повода, потому что я себя чувствовал совершенно комфортно. Я вошел в кадр и сразу стал двигаться настолько в правильном направлении, что Йос перестал меня поправлять.
Что мой Боб? Тоже ничего хорошего. Ему самому кажется — как, кстати, почти всякому голландцу — что он все хорошо знает, как надо и как не надо. На самом деле ничего он не знает, одержим комплексами, фобиями и живет, собственно, вполноги, не по-настоящему… Душка и Боб — это один и тот же человек, рацио и душа, голова и сердце. И поскольку голова с сердцем у многих не в ладу, — Душка и Боб все время ссорятся. - Йос Стеллинг
- На ваш взгляд, что сегодня может заставить Господа улыбнуться в мире, в котором кажется нет места для улыбок? - Мы, наверное! Он великодушный и всепрощающий, а мы все, человечество, зависли уже у последней черты, края. Нам осталось сделать лишь маленький шажочек, чтобы рухнуть в бездну. Все эти бесконечные политические игры привели к тому, что мы перестали понимать друг друга. Но у меня есть надежда, что Господь смилостивится над нами, остановит, вразумит и не позволит свалиться. Антон Павлович Чехов на эту тему хорошо сказал в "Дяде Ване": "Мы покорно умрем и там, за гробом, мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой… и все зло земное, и все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир". Антон Павлович говорил это 150 лет назад — он дал нам фору. Увы, милосердия все меньше и меньше. И обратите внимание, по нашей с вами вине происходят землетрясения, падают камни, там, где не было снега, заваливает сугробами, а где не было цунами, поднимается стометровая волна — человечество получает то, что оно заслуживает!
- Почему? - Откуда я знаю! Как-то одновременно получается, что вроде технический процесс идет вперед, а человечество деградирует. Глупо жаловаться на все эти гаджеты, но из-за них молодое поколение очень мало читает — им неинтересна русская тройка, а вместо книг, им надо надо по-быстрому зайти в Интернет и прочесть выжимку в наикратчайшем изложении. Мы все живем в кратком изложении! И обвинять в этом наших детей бессмысленно. Единственное, что тут можно поделать — все время повторять им: читайте!
- Как украинец по происхождению и актер, который озвучил множество мультфильмов в роли князя Киевского, скажите, что там происходит и когда все это кончится? - Я не знаю и не могу понять, что там происходит. И стараюсь на эту тему даже не говорить. Мне грустно и больно, что это происходит с моей родиной. Надеюсь, что это закончится. Мы же говорили, что господь нам помогает, надеюсь, он не отнимет у нас человеческую мудрость.
27 мая легендарному артисту театру и кино Вячеславу Шалевичу исполняется 82 года. Несмотря на преклонный возраст, он играет в родном театре имени Вахтангова в единственном спектакле "Пристань", и на сцену, к зрителям его выводит художественный руководитель театра Римас Туминас. В интервью "ВМ" Шалевич рассказал о любимых ролях в театре, в кино, своих партнерах и улице, где проходит вся его жизнь, - Старом Арбате.
- Вячеслав Анатольевич, в спектакле "Пристань" вы играете роль Галилео Галилея, появляющегося в самом начале. Наверняка сложно задавать тон всему спектаклю? - Сыграть Галилея предложил сам Римас Владимирович. "Пристань" Римас Туминас поставил к юбилею театра, и дал возможность артистам выбирать себе роли. Начинать сложно, потому что монолог моего героя идейный, философский подводящий итог жизни, и задающий камертон спектаклю.
- Вячеслав Анатольевич, среди публики есть зрители, которые специально приходят, чтобы увидеть вас на сцене? - Да, есть. Но нельзя сказать, что я играю в "Пристани" исключительно для своего зрителя. Спектакль масштабный, в каком-то смысле исторический, сделанный в разных жанрах, и я стараюсь не выбиваться из всего спектакля, а быть его частью. Каждый раз, играя "Пристань", вспоминаю своих партнеров - Галину Коновалову, Юрия Яковлева, которых с нами уже нет. Их заменить нельзя, и поэтому сцены, где они участвовали, убраны из спектакля. Конечно, с уходом Галины Львовны и Юрия Васильевича спектакль пострадал, и значительно, но, как мне думается, наша "Пристань" еще не иссякла.
- Вы родились и выросли во дворе театра Вахтангова. Насколько сильно изменился Старый Арбат? Остался ли дух этой улицы, по которой ходили Пушкин, Есенин, философ Алексей Лосев? - Старый Арбат был домашней улицей, где все жители друг друга знали в лицо. А в последние годы Арбат стал очень многолюдным и суетливым. Я с Арбата переехал, но недалеко.
- С кем из великих жителей Арбата были знакомы? - Со многими известными личностями. Но с детства Меккой для меня был театр Вахтангова, в котором я мечтал играть. Хотел быть артистом только этого театра.
- О театре Вахтангова знает весь мир. Он успешно гастролирует по Европе и Америке. Только никто не может понять - в чем секрет игры вахтанговцев, и в чем главная загадка? - Вряд ли кто-то эту загадку разгадает. Но я думаю: "Если не скучно, значит, это настоящий театр Вахтангова". С приходом в театр Римаса Туминаса театр приобрел вторую жизнь. Может быть, несколько другую, непривычную для нас, но новую. А когда что-то новое, как говорится, не соскучишься.
- Римас Туминас - литовец, и многие спектакли ставил в Европе... - Да, в нашей новой жизни есть что-то европейское. Поэтому и приглашают театр Вахтангова на гастроли по всему миру. Где мы только не были - и в Америке, и в Канаде, и в Англии.
- Разве раньше театр Вахтангова, до перестройки, не гастролировал по миру? - Гастролировал, но не так много. Я чаще ездил за рубеж с фильмами. С картиной "Хоккеисты" объездили весь мир. А ведь фильм снимали в 1964 году, и такой успех. Кстати, Николай Лебедев снял замечательную картину о Валерии Харламове "Легенда номер 17" - не хуже наших "Хоккеистов".
- Все-таки сравниваете - советские фильмы и современные? И какие лучше? - Однозначно сказать, какие фильмы - советские или нынешние лучше, нельзя. Но раньше снимали куда добротнее, серьезнее, качественнее. Над каждым кадром шла тщательная работа. А сейчас много промежуточного, хотя есть и довольно интересного кино.
- Какие фильмы со своим участием можете отметить? - Во-первых, два фильма Татьяны Лиозновой "Три тополя на Плющихе" и "Семнадцать мгновений весны". Хорошие картины "Прощение" и "Красная площадь". Жизнь в кино у меня сложилась. Но для меня театр всегда был главнее кино.
- Так и Василий Лановой говорит, что "театр для него был и остается на первом месте". Почему вахтанговцы так преданы своему делу? - Так получается. Если кто-то уходит из театра, то его судьба не складывается, и тому масса примеров.
- С какими партнерами вам больше всего нравилось играть? - Юлия Борисова своим мастерством заражала, держала на плаву партнеров, и с ней всегда легко играть. Хотя она бывает строга! Когда я пришел в театр, она была моей первой и главной партнершей. Однажды, во время репетиции, я так загорелся, что перестал слышать партнеров, и в этот момент Юлия Константиновна строго остановила меня: "Слава, пока я не скажу в своей роли последнее "ять", не смейте меня перебивать". В театре Вахтангова играла гениальная тройка: Николай Гриценко, Юрий Яковлев и Михаил Ульянов. Я очень любил Михаила Ульянова, в котором необыкновенная доброта сочеталась с большой требовательностью. Однажды я пришел к Ульянову и заявил: "Я хочу сыграть Диона". Михаил Александрович ответил: "Сначала сыграй в спектакле "Виринея" вместо меня, а потом, когда будешь готов сыграть Диона, приходи, - я ради тебя заболею". Я сыграл в "Виринеи", и через некоторое время сказал Ульянову, что готов играть Диона". И Ульянов заболел. Рубен Николаевич Симонов разрешил играть мне Диона и после репетиции назначил на роль.
- Михаил Ульянов, не будучи режиссером, возглавлял театр Вахтангова. Как вы считаете: в идеале кто должен быть на посту художественного руководителя театра - режиссер или гениальный артист? - Академическим театром должен руководить режиссер. Я, имея диплом режиссера, руководил одним театром, и только через 15 лет понял, что это - не мое дело. Театр разваливается, когда у него нет режиссерской руки. Мое мнение: Ульянову тоже не надо было соглашаться возглавить театр Вахтангова. Правда, тогда возникла критическая ситуация, что больше некому было занять место художественного руководителя.
- Гениальных режиссеров можно по пальцем пересчитать. Какими качествами должен обладать режиссер, возглавляющий театр? - Он должен любить артистов, и Римас Туминас любит всех нас безгранично. Во-вторых, у режиссера-руководителя не должно быть так называемой, "мягкотелости". Когда я руководил театром, то очень много артистам прощал. Я увольнял их, а через некоторое время брал в театр обратно. В театре это непозволительно. Руководитель должен быть принципиальным - если артист решил покинуть театр, то возвращать его не стоит. Римас Владимирович не терпит суеты и плохого отношения к театру, к роли. И я не замечал, чтобы при нем артисты плохо относились к своей работе.
- Из всех спектаклей театра Вахтангова в вашим участием какой был самым любимым народом? - "Иркутская история" по пьесе Арбузова. Зритель ревел навзрыд вместе с Юлией Борисовой. Спектакль соответствовал духу времени и точно попадал в сердца зрителей.
- Вячеслав Анатольевич, в вашей жизни было много любви - и не только счастливой. Что вы поняли о любви? - Практически все мои женщины становились моими женами. Я серьезно относился к любви. В детстве мне привили благоговение перед женщиной. Мы ведь тогда учились с девочками раздельно - в мужских гимназиях, и нам говорили, что встреча с девушкой - это событие, а не привычное рядовое дело. И жил я со своими женщинами по много лет, за исключением первой жены. Предательство - своего рода разочарование. Истинная любовь цементирует жизнь. А сформулировать, что такое любовь, нельзя.
- Вас воспитала одна мама. Вы были послушным сыном? - Мама очень много работала, и поэтому я во многом был самостоятельным. Скажем так, у меня была отдельная, даже вольная, жизнь. Когда мамы не стало, я понял - что она значила для меня. Мама - это все: любовь, привязанность, нежность.
- Это правда, что вы случайно, на улице, встретили своего отца, которого никогда не видели? - Да, отца я встретил случайно, когда мне уже было 38 лет, и сразу же понял, что от общения с ним меня огородила мама. Она никогда о нем не говорила. Когда я рассказал маме о встрече с отцом, то она спросила у меня: "А ты рассказал ему о том, что я больше не выходила замуж, что я дала тебе высшее образование?". Разумеется, об этом рассказал.
- В вашем доме много детей? - Очень много - и своих, и не своих (дети жены - ВМ.). Есть внуки и правнуки. Они меня любят, и это радует.
- У вас слава балагура,cамого остроумного артиста театра Вахтангова... - Я любил пошутить.Хотя задачи поразить своим юмором у меня не было. Просто жил легко, и если шутил, то невольно. Легковесно жил. Это уже потом мои шутки становились легендами.
- У вас было много прозвищ, не обижались на них? - Меня называли Вячик, Шалява, и я никогда не обижался. Хотя по натуре своей, довольно ранимый. Но не злопамятный.
- Как будете отмечать день рождения? - Очередно. Придет этот день и отмечу.
26 мая в Воронеже побывал Сергей Маковецкий. На своей творческой встрече в ВКЗ известный артист много читал Чехова, Жванецкого, Пушкина, вспоминал свои любимые роли в кино, работу с режиссерами Алексеем Балабановым, Никитой Михалковым, Сергеем Урсуляком. Артист считает, что нужно о себе заявлять творчеством, а не тем, что про тебя написано: - Я вот интернет не читаю – не люблю его, - признался мэтр.
«Комсомолка» выделила самые интересные цитаты артиста.
О БАЛАБАНОВЕ И СОВРЕМЕННОМ ГЕРОЕ
- Ровно три года, как не стало Алексея Балабанова. Леша был мой друг, товарищ. Невероятный режиссер. Слава богу, его картины часто показывают. Жаль, не повторяют «Про уродов и людей» – это моя самая любимая картина, самая стильная. И первый случай, когда мне пришлось изменить цвет глаз. Потому что совсем не понимал сценарий, героя… Чем отличается Балабанов – он брал тему и закрывал ее. После него не стоит пытаться. «Жмурками» он закрыл тему накопления капитала, сделав это прекрасным жанром черной комедии. Дилогией «Брат» он предложил нового героя. Сегодня все говорят, что нужно создавать нового героя. Но он не создается. Нельзя его искусственно родить. Он должен из чего-то произрасти… Леша захотел и ушел. Не знаю, почему? Каждый художник имеет право поставить точку. Он это сделал фильмом «Я тоже хочу». Мне жалко, что его нет. Есть режиссеры плохие и хорошие, есть гениальные. А есть те, которые изменили твою судьбу. Он один из тех, спасибо ему.
О МИХАЛКОВЕ, ЛЫСИНЕ И НОВОГОДНЕМ ПЛАТЬЕ
- Самая дорогая роль – в фильме «12» Никиты Михалкова. Я ее очень люблю, она отвечает моим человеческим качествам. Конечно, я мечтал сниматься у Михалкова. У него все мечтают сняться. Глупо не мечтать. Он создает уникальную атмосферу на площадке. И она передается на пленку. Но я не входил в группу интересов Никиты Сергеевича. То ли он не те спектакли смотрел со мной. Но однажды он ко мне пришел на спектакль «Черный монах» - ему очень понравилось. Он зашел ко мне в гримерку: «Сережа, у меня к тебе есть одно предложение. Но об этом потом-потом». Я пошел домой окрыленный надеждой. Ждать «потом». А оно все никак не случается, время проходит, а «потом» нету. А там уже играют, и без меня. Я подумал, наверное, меня не нашли. Ну ладно, значит, в следующий раз. И поехал в Литву отдохнуть на неделю. И звоню оттуда: «Лена, хочу остаться на католическое Рождество». Она говорит: «Здорово вы, мужчины, устраиваетесь – там праздник, потом сразу к новогоднему столу». Теперь я понимаю, что если бы остался, меня бы действительно не нашли. Позвали уже 26-27 декабря. Понимаю, что заскакиваю на последнюю подножку уходящего поезда. Предлагают мне образ лысеющего человека. Я говорю: согласен, лысина – что-то пережитое. С какой радостью меня брили гримеры. А вечером мне на спектакль. В общем, сделали мне на скорую руку паричок - обрили детскую игрушку. Приехал в театр, так этот парик у меня все время на нос сползал. Домой пришел, а супруга ждет известий – взяли на роль или нет. Открывает дверь: ну, ну? А я как Смоктуновский в «Берегись автомобиля»: «Здравствуй, Люба, я вернулся!». Она сначала закрыла лицо руками, а потом сказала самую гениальную фразу, которую я никогда не забуду: «Сережа, скоро Новый год, в чем же я встречать буду?!» Встретили мы тот год, волосы отросли, сказать, что это было мученье, значит, глупость сказать. В общем, мы готовы и поправляться, и менять цвет глаз, и лысеть…
О ЧИТКАТИЛО И ЗЛОМ МАЛЬЧИКЕ
- Для меня интереснее, увлекательнее не знание, а фантазия. Для меня интереснее неизведанный герой, а не тот, про которого сразу все понимаешь. Чтобы сыграть Чикатило, его надо полюбить, как бы это ни странно звучало. Играть персонажа, его ненавидя, получится злой мальчик или девочка. А вот как его возлюбить? Надо в себе такие дверцы открыть в подсознании, что не дай бог. Кто знает, что там за последней дверью? Не обязательно розы.
ПРО ТЕАТР И СОПЕРЕЖИВАНИЕ
- В театре мы переживаем сами про себя, смотрим на героев, на того же дядю Ваню, а переживаем о себе. Мы из-за «Дяди Вани» чуть не подрались с моим американским коллегой. Я говорю: «Пропала жизнь!» А он: «Прости, ну у него же был какой-то бизнес?». А я никогда не забуду, как однажды пошел пешочком после спектакля, смотрю, пара из театра, в руках программка. Мы синхронно подошли к киоску. Он оборачивается: «Шо тебе купить?». Я говорю: а почему вы должны что-то покупать? Он: «Я был у вас на спектакле! Что вам купить? Вы меня заставили плакать, у меня очень жесткая профессия. Я просто рыдал. Что вам купить за это?» Я сказал: спасибо, ничего! Шел и думал, какая у него жесткая профессия, киллер что ли? Не дай Бог! И ведь его проняло! Так вот, многие идут в театре не для того, чтобы посопереживать дяде Ване, а понять, живые ли они еще?
ПРО ГАДЖЕТЫ И ОТРЫВ БАШКИ
- О, боже мой, этот телефон! Кстати, кто там все время брынькает? Иногда хочется поставить человеку памятник, а иногда башку хочется оторвать. Особенно в театре. Чаще всего забывают выключить телефон женщины. А потом он у нее разрывается в сумке, а она не может его там найти. У меня так было на спектакле. Весь зал к ней повернулся. Она его вытащила и не может отключить. Я не выдержал: дайте я выключу. И столкнулся с гаджетом. Не знаю, как отключить. Ничего не придумал лучше, чем сказать: «Вам его вернут». В общем, хочется башку отгрызть. Звонят всегда в самый неподходящий момент – в самый драматический. Да еще так веселенько.
ПРО ПОЛИТИКУ И ПОЗНЕРА
- Я с Украины, из Киева. В связи с этими страшными событиями мне говорили: «Серега, только не пой украинскую песню!» (песня-считалочка из фильма «72 метра» - это моя визитная карточка). Я говорю: с какого перепуга, там ведь ни слова о политике! Я вообще не люблю политику, я ее не понимаю. Был однажды у Владимира Познера в программе (кстати, понял, что прямой эфир – он только для Дальнего Востока прямой эфир. А пока через Уральский хребет до Москвы дойдет, такое впечатление, что кто-то ластиком стирает). Познер спросил, какие вопросы можно задавать? Я говорю: любые, кроме политики, не понимаю я ее. Передача началась. И первый же вопрос: «Скажите, вы пойдете на выборы?» Я говорю: пойду. Он: «А почему?» Я: а потому что не ходить на выборы неприлично. И ушел. Он потом сказал: «Прости, хотелось увидеть твои нормальные человеческие реакции».
СЧАСТЬЕ – ДОЖИТЬ ДО ТАКОГО ПОЧТЕННОГО ЮНОГО ВОЗРАСТА, КАК У ЗЕЛЬДИНА
Мы все заслуживаем того, что заслужили. А если у нас чего-то нет, может, нам это и не надо. Все нужно заслужить. Единственное, о чем я мечтаю, о такой старости, как у господина Зельдина. Сто один год, после перелома шейки бедра, выйти на сцену и три часа петь-танцевать! Думаешь, боже, вот это счастье, до такого почтенного юного возраста дожить! Дай Бог ему 120, нет 119 лет, чтобы сказали «ушел безвременно». Но думаю, что и это надо заслужить.
- Лет двадцать играю в кино бабушек, правда не таких старых. С кино мне везет больше, чем с театром: интересные предложения сыплются словно с неба, - признается актриса Ирина Купченко. Фото: РИА Новости
Народная артистка России 25 мая впервые на театральной сцене сыграла роль бабушки в спектакле для детей «СтихоВаренье». В интервью «ВМ» актриса рассказала о новом этапе в ее творчестве.
- Ирина Петровна, ваша бабушка не могла не понравиться детям. Только уж очень она у вас старенькая... - Она — сказочная. А в сказках все бабушки — старенькие. К тому же детям просто нужен образ, универсальный и родной. Такой, как моя бабушка.
- Зрители заметили, что спектакль получился очень искренним. - Да, он свежий и чистый. Казалось, были стихи без сюжета, а получилась увлекательная история. Режиссер спектакля Юлия Пересильд — большой молодец!
- Раньше играли бабушек? - Лет двадцать играю в кино бабушек, правда не таких старых. С кино мне везет больше, чем с театром, — интересные предложения сыплются словно с неба.
- Работая над экранизацией романа Тургенева «Дворянское гнездо», Андрей Кончаловский увидел в вас Лизу Калитину. Это было почти 50 лет назад. А в этом году вы получили из рук Кончаловского премию «Ника» за лучшую женскую роль в фильме «Училка». Приятно было получить награду от вашего первого режиссера? - Конечно. На роль Лизы Калитиной пробовалось очень много актрис, и Андрей выбрал меня. Кончаловский — мастер, умеющий работать с актерами. Он - настоящий режиссер, умеющий работать с актерами так, как никто. Есть хорошие режиссеры, но у них нет этого дара - творческого подхода к актеру. А я никогда и не скрывала, что я из тех актрис, которым режиссер необходим. Мне очень повезло с кинематографом и с режиссерами. И сегодня везет.
- Как оцениваете свой творческий путь в Театре имени Вахтангова? - Стать актрисой я захотела лет в двенадцать, как только увидела спектакль театра. Это было в Киеве, где прошло мое детство. Загорелась поступить в Щукинское училище. Так и случилось, и с тех пор всю жизнь играю в Вахтанговском.
- В театре служит и ваш муж - Василий Лановой. Каким было первое впечатлением от встречи с ним? - Еще девочкой увидела фильм «Алые паруса», в котором он сыграл капитана Грея. Тогда и влюбилась - в кинематограф и в Ланового. Впрочем, в него были влюблены все девушки Советского Союза. Кстати, в спектакле «Последние луны» мы оба играем.
- В вашем театре много молодежи. Как вы думаете, чего не хватает начинающим артистам? - Всего хватает, и молодежь очень талантливая. Хотелось бы пожелать им серьезных ролей в кино в раннем возрасте. А то молодежь начинает свой путь с сериалов, а они притупляют актерские реакции. Наше поколение меньше снималось, но в качественных фильмах, благодаря которым мы постепенно овладевали мастерством.
- На ваш взгляд, кино или театр лучше воспитывает молодежь? - Когда я училась в школе, в институте, все очень много читали. На книгах воспитывались, учились жизни. Фильмы тоже смотрели, но их было не так много, как сегодня. Поэтому я — за экранизацию классики.
- Кто среди актрис для вас кумир? - Грета Гарбо. Но повторить ее игру я не пытаюсь. Да и бесполезно это.
- В конце карьеры Грета Гарбо сыграла единственную в своей жизни комедийную роль - русскую женщину - дипломата Ниночку в фильме с одноименным названием. А вы почему мало снимаетесь в комедиях? - Я бы с радостью играла в комедиях. Но, к сожалению, меня мало приглашают на комедийные роли. В кино режиссеры эксплуатируют амплуа артиста, и экспериментировать не хотят, в отличие от театра. Когда у артиста есть и кино, и театр, это большое счастье. И оно у меня есть.
Актер признается, что он настоящий, как говорится, коренной житель центра: родился на Старом Арбате и работает там же — в Театре имени Вахтангова. Вячеслав Анатольевич шутит, что в последнее время все чаще и с большим удовольствием вспоминает свою молодость. И дело, как он говорит, не только в возрасте.Ему хочется, чтобы его родной Старый Арбат сохранился в воспоминаниях людей таким, каким он был много лет назад.
— Вячеслав Анатольевич, так каким же он был? — Домашней улицей, где все жители друг друга знали в лицо. А в последние годы Арбат стал очень многолюдным и суетливым. Поэтому я и переехал отсюда, но недалеко. С этим местом связана вся моя жизнь. С детства Меккой был Театр Вахтангова, в котором я мечтал играть. Хотел быть артистом только этого театра.
— И что же так отличает Театр Вахтангова от других? — Вряд ли кто-то эту загадку разгадает. Но я думаю: если не скучно, значит, это настоящий Театр Вахтангова.
— Из всех спектаклей с вашим участием какой был самым любимым? — «Иркутская история» по пьесе Арбузова. Зритель ревел навзрыд вместе с Юлией Борисовой. Борисова заражала, держала на плаву партнеров, с ней было легко играть. Хотя она бывает строга! Кому, как не мне, это знать. Когда я пришел в театр, она была моей первой и главной партнершей.
— Вы так говорите, как будто опасаетесь строгих женщин? — Не строгих, нет. Я многое могу простить женщине. Кроме предательства. Практически все мои женщины становились моими женами. И прожил я с ними по много лет, за исключением первой жены. Тот брак был ранним и продлился меньше месяца. А вообще я был женат четыре раза. И знаете, какой вывод сделал? И с тинная любовь цементирует жизнь.
— Вас воспитала одна мама, вы были самостоятельным ребенком? — У меня была вольная жизнь. А отца я по сути и не видел в своей жизни. Мама работала машинисткой в Министерстве обороны. Отец — бывший белый офицер, который позже работал в НКВД, женился на маме, чтобы отомстить другой женщине. Когда мама узнала об этом, она была на восьмом месяце беременности. Тогда она приняла смелое решение и переехала в Москву, где я и родился. Отца впервые я встретил случайно, когда мне было уже 38 лет. Признаться, неоднозначные эмоции были. Мама не говорила со мной о нем. А когда я рассказал ей о встрече, ей было очень больно. Я понял, насколько тяжело ей было одной воспитывать ребенка. Поэтому всегда любил всех детей — и своих, и детей жены. А еще есть внуки и правнуки.
— Они знают, что у их дедушки слава балагура, самого остроумного артиста Театра Вахтангова? — О да… Я всегда любил пошутить. Хотя задачи поразить своим юмором у меня никогда не было. Просто жил легко. И если шутил, то невольно. Это уже потом мои шутки становились легендами.
— А над вами шутили? — Конечно. И прозвища разные придумывали. Меня называли Вячик и даже довольно обидно — Шалява. Но я никогда не обижался. По натуре своей я довольно ранимый, но не злопамятный.
СПРАВКА Вячеслав Анатольевич Шалевич родился 27 мая 1934 года. Советский и российский актер театра и кино. Народный артист РСФСР. В 1958 году окончил Театральное училище им. Щукина. По окончании училища был принят в труппу Театра им. Евг. Вахтангова. Шалевич один из немногих актеров, кто играл в двух фильмах с одинаковым названием, не являющихся ремейками, — «Красная площадь».
15 сентября 2016 года в мире стартует новый проект “Stage Russia HD”. В кинотеатрах США, Канады, Великобритании, Ирландии (список стран постоянно обновляется) зрители увидят лучшие драматические спектакли театров России. Показы начнутся с киноверсии спектакля “Евгений Онегин” Московского театра имени Евгения Вахтангова. Режиссер - Римас Туминас. В главных ролях: Сергей Маковецкий и Евгения Крегжде. В эксклюзивном интервью вашему корреспонденту Евгения рассказывает о своих ролях, работе с любимым режиссером, о “муже” - театре, “любовнике” - кино и секретах успеха родного театра...
Прошедший девяносто пятый сезон Вахтанговского театра был для актрисы Евгении Крегжде успешным. 25 марта в театре состоялась премьера спектакля “Гроза” с Крегжде в роли Катерины. По итогам сезона эта работа актрисы была признана лучшей. Евгения стала лауреатом российской театральной премии “Хрустальная Турандот” за лучшую женскую роль. Наша беседа началась с моих поздравлений. •Роль Катерины в “Грозе” - ваша единственная театральная работа, отмеченная премией (надеюсь, что впереди - еще много наград). Значит ли это, что она самая лучшая, самая важная для вас? •Она, безусловно, этапная. Роль Катерины в “Грозе” является одной из вершин женского драматического проживания, взойти на которую удается единицам. Не буду лукавить, я безумно рада войти в список этих счастливиц. Работа над спектаклем длилась год, была сопряжена с трудностями и забрала много душевных сил. Поэтому радость от результата, который был высоко оценен критиками и зрителями, была безграничной. Но это вовсе не значит, что роли Сони в “Дяде Ване” и Татьяны в “Онегине” менее значимы для меня и уж ни в коем случае не проще.
“Камертон вкуса”
•В сентябре Америку ждет настоящая театральная революция – в страну приходит русский театр! Серия постановок открывается “Евгением Онегиным”, где вы играете роль Татьяны. Какова была ваша первая реакция, когда Римас Туминас предложил вам эту роль? •Достаточно спокойная. У меня нет списка ролей, которые я мечтаю сыграть. Как ребенок в песочнице, я желаю попробовать все. Но когда я получаю ту или иную роль, она вызывает во мне, скорее, сомнение, нежели восторг. Я сразу начинаю думать, что я там буду играть, зачем, уже все сыграно... И только потом, преодолевая внутренний конфликт, задавая миллион вопросов, я постепенно влюбляюсь в своих героинь. •Так было и с Татьяной? •Так со всеми ролями. Вот такой вот странный путь - от ненависти к любви. •Вы задаете вопросы режиссеру? •Нет, я задаю их автору и себе. Римасу я задаю мало вопросов. Мы с ним немного по-другому работаем. •А как? Как проходят репетиции с Римасом? •По-разному. В основном, цепочка такова: он определяет образ сцены, я ему приношу варианты воплощения, он их отсматривает и говорит: “да“ или “нет“. Он может сказать, в ту сторону я иду или нет, но практически вся работа проделывается внутри меня. Он же, как камертон вкуса, проверяет меня на конечном результате. •Получается, у него нет готовых вариантов? Он приходит на репетиции и отталкивается от вас? •Опять же, все очень по-разному. Туминас сделал абсолютно непревзойденные спектакли и доказал свою высочайшую творческую состоятельность. Он – безусловно, гений. Как любой гений, он лишен шаблонов и клише. Что-то не идет, он молчит, может неделю приходить на репетиции и молчать, мы делаем какие-то этюды - он смотрит, наблюдает, думает, потом выйдет в кабинет, выпьет чашечку кофе, выкурит сигарету, позвонит, как мы смеемся, Богу, вернется и... поставит абсолютно уникальную сцену. Совершенно невозможно понять, откуда она родилась в его голове, почему... Иногда он что-то заметил у нас в этюдах, иногда зацепился за текст, за конкретную фразу, начал ее раскрывать, и она его двинула в направлении того или иного решения. Короче, непонятно, из какого сора... Весь этот процесс может показаться спонтанным, но это обманчиво... У Римаса в голове всегда есть представление о целом спектакле. Он никогда не возьмется за то, что не знает, не слышит. От того, что капитан корабля знает, куда мы движемся, все его актеры всегда спокойны и воодушевлены. Мы с одной стороны плывем “открывать Америку”, с другой – не знаем, что там найдем. Но материк есть, и капитан это знает. •И на капитана можно положиться, что он приведет, куда надо... •Уже неоднократно доказано. Да, Римас всегда находил землю.
“Мы - хуторяне”
•Как происходит у Римаса читка пьесы? •Мы не разбираем пьесу в классическом понимании этого процесса. “Это домашняя работа актеров”, - говорит Римас. Напротив, мы деликатно читаем текст и слушаем. Читаем и слушаем. Время от времени мы разговариваем о жизни. В общем, это все, что мы делаем... Но именно во время читки рождается сердце спектакля: его звучание. Звучание каждого героя. Вслушиваясь в каждую фразу, мы пытаемся услышать этих людей: чем они живут, как дышат, где разочаровываются, как взаимодействуют друг с другом... Собственно, читаем до тех пор, пока звук темы, звук героя и звук актера не соединятся воедино и станут истиной. Читаем, пока не сольемся в одно музыкальное произведение, где каждый - инструмент, где нет фальши. Фальшивит один, проигрывают все. Уже за столом возникают наметки на этюды. Так понемногу в этих наметках и пробах мы становимся на ноги и постепенно сочиняем структуру. Затем переходим на большую сцену, но репетируем не сразу. Первые два-три дня ходим по сцене, обсуждаем, смотрим декорации... Римас считает, что таким образом мы должны немного пошаманить, услышать дух сцены, почувствовать ее. Надо, чтобы сцена приняла новый спектакль. •Римас суеверен? •Я бы не сказала, что он суеверен. Он относится с большим уважением и трепетом к сцене, звуку, памяти. Главная задача, которую он ставит перед нами, - найти человека. Не характер, не образ, а именно ЧЕЛОВЕКА - воскресить его и воспеть. Для этого необходимо быть внимательными, деликатными и честными. А дальше как будет. Дали говорил, что если искусство вас не полюбит, то вся ваша любовь к нему бессмысленна. •Вы всегда соглашаетесь с Римасом, или бывали моменты, когда у вас были разные мнения в трактовке образа? Что вы делали в этом случае? Спорили, доказывали свою правоту или уступали авторитету режиссера? •Я могу спорить с любым режиссером, кроме Римаса. Я – его ученица. К тому же мы оба выросли в Прибалтике, у нас были, грубо говоря, одни “декорации” детства, один вкус хлеба. Мы – хуторяне, у нас изначально схожее восприятие жизни. А вот восприятию искусства пришлось учиться... И в этом Римас стал моим главным наставником, мастером, можно сказать - отцом, потому как учил меня практически заново слышать, видеть, анализировать, фонтанировать... Спорить с ним – все равно, что спорить с самим собой. Зачем? Он всегда выдает такие гениальные решения, что я каждый раз открываю рот от удивления. Мне остается только всеми силами максимально точно воплощать, реализовывать его замысел. Какое там спорить, что вы? •В беседе со мной Римас говорил о своем литовском хуторе: “Озерные края, дикая природа. Без хуторка не могу...”. Но вы-то – “столичная штучка”. Какой хуторок в Риге? •Я из Риги, но выросла на земле, как и он. Мое детство – это выращивание редиса, помидоров, огурцов... У нас сад-огород, двадцать четыре сотки земли, которые мы каждый сезон вспахиваем. Я знаю, как выращиваются все агрокультуры. Вплоть до отъезда в Москву полола сорняки, перетаскивала землю, рассыпала навоз, удобряла, делала почву менее болотистой и т.д. Я все умею делать. И сейчас мои родители едят свои овощи, ягоды, фрукты: то, что выращено на нашей земле. Свое варенье. Свои соленья. Рядом в водоеме караси плавают, которых мы запустили лет двадцать пять тому назад. Они, молодцы, расплодились и оказываются на воскресном столе любимым блюдом мамочки. Так что мы с Римасом похожи в том, что наши корни, как и сила - в земле.
”Неслучившаяся жизнь, прерванная жизнь...”
•Вернемся к “Евгению Онегину“. Какая она – ваша Татьяна? Жертва? Героиня? Обычный человек в предлагаемых обстоятельствах? •В нашем спектакле много барышень, которые окружают Татьяну, живут в той же глуши, занимаются балетом. Так вот Татьяной могла бы быть любая из них. Римас неоднократно это говорил. Каждая могла влюбиться, томиться желанием, блуждать с бессонницей, написать письмо... Причем, сделать это с той же долей эмоциональной достоверности, которую изобразил Пушкин. И в этом она жертва, жертва любви, как и все мы, потерявшие волю, разум, сон взамен на щекочущих бабочек в животе. Но не каждая совершит подобный выбор в финале, благодаря чему Татьяна вырастает из “любой” влюбленной девушки в высоко-духовную, прекрасную женщину. Собственно, в героиню. Как ни странно, сыграть вторую часть оказалось легче. Как любая женщина в зрительном зале, я имела за плечами историю расставания. Труднее было с первой частью, где Татьяна юна, наивна и влюблена... Когда я начала репетировать эту роль, мне было больше лет, чем Татьяне. Но в процессе работы я поняла, что возраст в данном случае не является определяющим. Когда мы влюбляемся, сколько бы нам лет не было, мы на самом деле проявляем себя очень схоже. Мы глупеем, мы растеряшки, мы “зависаем“, начинаем блуждать в мечтах, почему-то улыбаемся миру... Когда я это поняла, все встало на свои места. •Может быть, отсюда такая огромная популярность спектакля. Каждый в нем узнает СВОЮ историю... •Конечно. Я уверена, что у каждого человека была нежная, трепетная история любви, которая не случилось, от которой пришлось отказаться или потерять. “Евгений Онегин” – как раз такая история. Неслучившаяся, прерванная жизнь, как в случае с Ленским. Наш спектакль - нежный плач по утраченному. Такие истории всегда трогают людей. Когда моя Татьяна пишет Онегину (“Я к вам пишу, чего же боле...”), женская половина зала начинает мне вторить, а потом наступает уникальная тишина. Я понимаю, что мне надо произносить текст очень аккуратно, ненавязчиво. Чувствую как люди, слушая меня, вспоминают о том своем, самом важном: о чувствах, ощущениях, словах, мечтах... В одном эпизоде меняется ощущение жизни, наступает космос. И зрители идут по этому пути точно так же, как в романе Татьяна идет по пути осознания. Вопрос не в том, что она в результате понимает, кто такой Онегин. Она понимает, кто ОНА такая и что такое ЖИЗНЬ. •Она не разочарована жизнью? •Совсем нет. Когда я начинала играть этот спектакль, я делала финал более жестким и только по прошествии времени осознала, что в Татьяне больше прощения и понимания, нежели во мне. Я лишь в пути к этим добродетелям. Но, знаете, чем дальше я иду по жизни, тем мягче ступаю. И это радует. Раньше я воспринимала каждый день как битву, теперь же пытаюсь везде устанавливать мир. Сложнее, но теплее на сердце что ли... И в этом есть огромное влияние Татьяны. Поэтому - нет, она вовсе не разочарована, она так прекрасна и сильна духом, что способна принимать жизнь и людей такими, какими они являются. •В одном из интервью Римас Туминас сказал, что хотел назвать спектакль именем вашей героини... •Потому что стержень спектакля - Татьяна.
В спектакле Римаса Туминаса – две исполнительницы роли Татьяны: Ольга Лерман и Евгения Крегжде. На гастроли выезжают обе. Играют по очереди. Так было в Нью-Йорке и Бостоне в 2014 году, так было в Европе в 2015. Исключение – последние гастроли театра. В Германии играла Ольга, в Италии – Евгения. Актриса рассказывает: •Первой исполнительницей роли Татьяны была Ольга Лерман. Я ввелась чуть позже. Спектакли со мной и Олей - два совершенно разных спектакля. Не в категориях “плохо-хорошо“ – просто разные. Я раскрываю свое восприятие жизни, Оля - свое, естественно, не меняя структуру, утвержденную Римасом. •Как меняется спектакль в зависимости от исполнителя роли Онегина? •Меняется все, особенно когда мы говорим о таких личностях, как Маковецкий и Гуськов. Это актеры-вселенные, которые приносят с собой свое пространство. Ты не можешь с этим не считаться и откликаешься, меняя свое звучание в зависимости от нюансов каждого. Иначе не будет театра, не будет “здесь и сейчас“. История с одним более мягкая, с другим – жесткая. Опять же, это не хуже и не лучше. Просто разные. Из разряда, что вы любите больше – марципан или суфле? •Как вам работается с Маковецким? •Маковецкий – мой нежнейший партнер. Мы играем вместе в “Онегине“ и “Дяде Ване“. У нас с ним абсолютный контакт, тотальная близость. Я его и вижу, и слышу, и чувствую. Когда он начинает спектакль, я, не видя его, по его голосу знаю, в каком он состоянии. Я очень люблю с ним играть. •Это и есть настоящее актерское счастье, когда есть такие партнеры? •Да, вы правы, мне очень повезло. Знаете, есть такие актеры, которые могут без партнера существовать и даже умудряются быть интересными... Я так не могу. Я завишу от партнеров на двести процентов. Потому отношусь к ним с благоговением и трепетом, как к священным животным... Всегда стараюсь подойти перед спектаклем, пошептаться, наладить связь. У меня одни из лучших партнеров, о которых только можно мечтать: Симонов, Маковецкий, Гуськов, Максакова, Тумайкина, Вдовиченков... Из молодых – Сергей Епишев, Виктор Добронравов, Артур Иванов. Они лучшие, мне не на что жаловаться.
“Я – перфекционистка”
•Расскажите о ваших самых ярких театральных впечатлениях. •Мы смеемся с Римасом... Первое, что я увидела в Москве, был спектакль “Играем Шиллера” с Нееловой и Яковлевой, который Римас поставил в театре “Современник”. Я еще не знала, кто он такой, ничего не знала... Но помню, что была под большим впечатлением. Прекрасный спектакль. Кто бы мне тогда сказал, что через пять-шесть лет я встречусь с этим режиссером и он станет самым важным человеком в моей жизни?! Как потом не верить в случайности, которые не случайны... Если же говорить о самых ярких впечатлениях от театра вообще, то это, конечно же, “Волки и овцы” Фоменко (тогда еще был жив Степанов) и “Отелло” Някрошюса. •Заканчивая школу, вы уже знали, что хотите поступать в Щукинское училище? •Не именно в Щуку. Я в принципе хотела поступать. •Не именно в Щуку, но именно в Москву? •Да, потому что в Латвии не было достойного образования. Я – перфекционистка во всем, и у меня в семье культ образования. Поэтому если я захотела стать актрисой, мне нужно было самое лучшее образование, которое есть в мире. Я его и получила... Мне очень повезло. На тот момент в Щуке еще были живы все мастодонты: Буров, Авшаров, Биненбойм, Волков... Плеяда очень мощных педагогов. Наш курс их еще застал, потом они все, к сожалению, стали постепенно уходить. •На церемонии награждения премии “Хрустальная Турандот” вы сказали, что благодарны Михаилу Александровичу Ульянову. Расскажите, пожалуйста, о встречах с ним. Каким он был человеком? •Михаил Александрович Ульянов пригласил меня в театр Вахтангова. Для меня в этом был знак, потому что мой дед, царствие ему небесное, мечтал, чтобы я работала в театре именно под руководством Ульянова. Он не дожил до зачисления в труппу двух лет... Сам же Михаил Александрович... Что говорить, это человек-эпоха, человек-легенда. У меня с ним было всего несколько встреч. Все они имели важное для меня значение. Он видел несколько моих ролей и высоко их оценил. С большим доверием относился ко мне... Я помню нашу последнюю встречу. Он мне сказал, что я должна быть в этой профессии, дал важные напутствия, как служить делу театра, как к нему надо относиться и как это тяжело, если делать честно. Его пожелания записаны у меня на подкорке и являются определяющими. •Как вас приняла труппа, старожилы театра? •Хорошо. Это сейчас с Римасом появилось много молодых людей, а на тот момент молодых было очень мало: мы с Витей Добронравовым и еще несколько человек. Приняли доброжелательно, поддерживали.
“Самое главное слово в нашем театре - эксперимент“
•В чем секрет успеха театра Вахтангова? Ведь актеров и режиссеров талантливых много, но больше всего гремят вахтанговские постановки... •Это гений Римаса, который слышит что-то особенное в воздухе, в звуках сегодняшнего дня, что не осознаем мы, но что затрагивает наши души уже в поставленных Римасом спектаклях. Театр действительно гремит. Самое главное слово в нашем театре – эксперимент. Набирается студия при театре. Мы имеем возможность выбирать новых актеров и брать в труппу тех, кто действительно проявился. В наших стенах постоянно в работе три-четыре самостоятельные работы. “Гроза”, за которую я получила премию, тоже возникла как эксперимент молодой творческой группы. Мы сделали отрывок, сорок минут. Показали Римасу, он утвердил нашу заявку, и мы начали делать спектакль, который в результате был включен в афишу Новой сцены. Театр Вахтангова – это постоянно бурлящая, экспериментальная жизнь. Туминас призвал каждого творить, и каждый старается это делать. Эксперимент распространяется и на самого Римаса. Недавно он поставил оперу в Большом театре (Речь идет об опере Д.Шостаковича “Катерина Измайлова”. Премьера состоялась 18 февраля 2016 года.), выпустил спектакль ”Царь Эдип” в крупнейшем амфитеатре Греции IV века Эпидавре с нашими актерами и греческим хором. (”Царь Эдип” - совместный проект театра имени Вахтангова и Национального театра Греции. Премьера состоялась в Эпидавре 29 июля.) В ноябре спектакль будет показан на сцене нашего театра. •Новым экспериментом станет показ киноверсии “Евгения Онегина“ в городах Северной Америки. Руководитель проекта Эдди Аронофф считает, что полифоничность, музыкальность, универсальность спектакля привлечет американцев. Как вы думаете, американский зритель примет “Онегина“? •Очень на это надеюсь и благодарю Эдди Аронофф за замечательную идею. К подобным энтузиастам мы относимся с большим приятием. Наш корабль движется за счет подобного топлива: энтузиазма, стремления, горения... Мы сразу откликнулись на это предложение и будем рады, если найдем отклик в сердцах американских зрителей. Мы с успехом играли спектакль в Нью-Йорке, Бостоне и Торонто. Очень интересно, как воспримут нашего “Онегина” в других городах.
В настоящее время Евгения Крегжде занята в шести спектаклях театра Вахтангова. Кроме “Евгения Онегина“, “Дяди Вани“ и “Грозы“, это “Берег женщин“, “Бесы“, “Мадемуазель Нитуш“. Я спросил актрису, какую роль она считает самой любимой, и услышал в ответ: •Выбираю все! Не хочу ни одну роль выделять. Они все - мои дети: очень разные и все любимые. Помимо работ в театре Вахтангова у меня есть одна антреприза - “Старший сын” с Виктором Сухоруковым. Этот спектакль я играю за пределами родного театра. Все вместе получается порядка двенадцати спектаклей в месяц. Это очень много. Я долго репетирую спектакли, а потом также долго, уже играя, их доделываю. Начинаю достойно играть роль через года два после того, как вышел спектакль. Вот тогда я могу сказать: да, я отвечаю за каждую деталь роли! •Прекрасно! Получается, мы посмотрим спектакль, в котором вы “отвечаете за каждую деталь роли”. Как раз два года прошло с премьеры “Евгения Онегина“... •Думаю, да. Спектакли меняются, как и мои героини, они растут вместе со мной. На премьере все настолько волнительно, что нет возможности полноценно раствориться в роли. Потом успокаиваешься, работаешь над ошибками, пробуешь, и все превращается в выверенное прекрасное полотно, в котором много воздуха для свободного полета.
“Я хочу уйти в кино, как к любовнику. На “месяцок“...“
•В отличие от большинства актрис вашего поколения, вы в театре гораздо более востребованы, чем в кино. Почему, как вам кажется? Это вы так разборчивы с репертуаром, или кинорежиссеры вас пока не замечают? •Так сложилось. Куда-то меня не утверждали, а от каких-то проектов я отказывалась. Понимала, что встретилась с гениальным театральным мастером, и мне хотелось максимальное время уделить работе с ним. Тем более, что Римас выделил меня, я стала его актрисой. В кино в какой-то момент меня перестали приглашать. Наверное, подумали: она сильно занята в театре, все равно не согласится. Но как только у меня в театре наступала пауза, то и предложений в кино не поступало. Потом я делала “Грозу“, и мне опять предложили несколько проектов, а я опять не могла разорваться. Замкнутый круг. Когда мы недавно разговаривали с Римасом, я попросила его не задействовать меня в театре, потому что хочу для себя открыть новое пространство – пространство кино. Хотя если он предложит мне новую работу соглашусь. Я ж говорю - круг... Сейчас понемногу, маленькими шагами я начинаю сниматься. Прошлой сенью работала у Александра Котта в двенадцатисерийном фильме “Обратная сторона луны 2”. Фильм пока не вышел на экран. Снялась у Юрия Мороза в сериале “Игрок” (не по Достоевскому, а про казино). Фильм для Первого канала, пока лежит на полке. Жду. С середины августа снимаюсь в дебютном фильме режиссера Полины Ольденбург. Сценарий мне показался интересным, и я согласилась поработать в этом проекте. Как видите, постепенно разрываю круг повторений и двигаюсь в направлении желаемого. Я люблю театр и свои роли, но сфера моих интересов все-таки шире. Я по жизни исследователь, любопытный путешественник... Поэтому было бы здорово, приходить в театр, соскучившись. Знаете, кино – как любовник. Я хотела бы уходить к “любовнику“ - кино на “месяцок“, со всей страстью отдаваться роману, уставать и со слезами раскаяния возвращаться к “мужу“ - театру. •“Муж” вас отпустит? •Ну... Очень надеюсь на его мудрость... •Желаю вам выбрать хорошего “любовника“! •Ваши слова да Богу в уши. Мечтаю найти своего кинематографического мастера. Готова для этого опять стать студенткой. •Вы не одна такая. Кирилл Серебренников недавно снял фильм “Ученик”, о своей усталости от театра и уходе в кино заявил Константин Богомолов. Возможно, в кино вы тоже сниметесь у режиссера театрального? •Важно, чтобы он был талантливой личностью. Я достаточно смела, чтобы подписаться на эксперимент. Главное, чтобы там был для меня повод для творчества.
Nota bene! В “большом” Чикаго спектакль “Евгений Онегин” будет демонстрироваться 22 сентября в 7.00 pm в помещении Ethel M. Barber Theater (located on the southeast part of the Evanston campus of Northwestern University just off Sheridan Road and Campus Drive, the Barber Theater faces the lake and is right next to the Block Museum) по адресу: 30 Arts Circle Drive, Evanston, IL 60208. Справки - по телефону 847-491-7282. Заказ билетов – на сайте https://web.ovationtix.com/trs/pe.c/10110306. Все новости о проекте “Stage Russia HD” - на сайте http://www.stagerussia.com/.
Заслуженная артистка России в свой юбилей (2 октября) играла на сцене Академического театра имени Вахтангова в спектакле "Люди как люди" по пьесе Максима Горького - с народным артистом России Алексеем Гуськовым.
Одна из самых красивых и талантливых актерских пар Вележева-Гуськов радуют зрителей в сериале на "Первом канале" "Тонкий лед". Лидия Леонидовна отказывалась обсуждать "личную территорию", но поскольку так много профессиональных пересечений с супругом, то с нее, "личной темы", мы и начали:
- Лидия Леонидовна, какой Алексей Гуськов коллега? С 1992 года, с фильма Михаила Туманишвили "Волкодав" вы работаете с Алексеем Геннадьевичем. В кино или в театре вам легче, интереснее, комфортнее играть с мужем? - Если у партнера нет мании величия, с ним, разумеется, при наличии таланта легко везде - и в театре, и в кино. Как только партнер включает "звезду", то играть с ним не комфортно ни на сцене, ни на съемочной площадке. Алексей - человек команды, и он уважает всех ее членов, прислушивается к мнениям, замечаниям.
- В сериале на "Первом" - "Тонкий лед" - жену героя Гуськова играет красавица Екатерина Гусева, а вы кого? - Я играю психолога, которого нанимает муж семьи Игорь Палагин (Алексей Гуськов), для того, чтобы тактично и грамотно подготовить детей к тому, что они останутся жить с отцом. Самое сложное - работать в кадре с детьми. Взрослому, профессиональному актеру приходится искать рычаги, ключики, ведущие к доверию с ребенком, чтобы они не испугались, не замкнулись в себе. С детьми сложно, потому что приходится контролировать и себя, и юного партнера.
- Алексей Гуськов - выпускник Школы-студии МХАТ, и в одно время играл в Московском Художественном театре. Как получилось, что он стал актером труппы другой театральной школы - вахтанговской? - Школа у нас одна - Станиславского, только методы преподавания отличаются (в Школе-студии МХАТ - мастерские, а в ЩУКе студенты "проходят" через всех педагогов), и место работы одно (театр имени Вахтангова преимущественно берет в труппу выпускников своей школы). Когда я узнала о намерении режиссера Владимира Иванова поставить спектакль "Люди как люди" по пьесе Горького "Зыковы", поинтересовалась: "А кто будет играть Антипа Зыкова?". Да, простят меня коллеги, но лесопромышленника Зыкова - мужчину крепкого, русского, мощного, свободного - играть в нашем театре было некому. И я предложила кандидатуру Гуськова. Владимир Иванов попросил меня переговорить с Алексеем, что я и сделала. С тех пор Гуськов играет на сцене театра имени Вахтангова в спектаклях: "Люди как люди", "Улыбнись нам, господи", "Онегин". С двумя последними спектаклями, поставленными художественным руководителем театра имени Вахтангова, Римасом Туминасом, Гуськов много гастролирует.
- Летом вы играли в Пекине баронессу Штраль в спектакле "Маскарад". Как вас принимала публика? - Мы сыграли три спектакля при полных залах. Как ни странно, русских в зале практически не было, хотя в Пекине живет 5 тысяч наших соотечественников. Китайцы аплодировали стоя. Они были очарованы нашим "Маскарадом". Замечу, что гастроли - это испытание для спектакля и большая ответственность для артиста, который представляет театр.
- Баронесса Штраль - роковая женщина - интриганка. Роковая женщина, но жертва, - Настасья Филипповна, которую вы сыграли в экранизации Владимира Бортко. Как вы относитесь к роковым женщинам? - А я люблю играть роковых или опасных женщин. Они – сильные, с внутренним стержнем, как правило, умные, сложные. Многие актрисы хотели бы сыграть роковых, но не у всех получается.
- Для этого нужно быть роковой женщиной, не так ли? - Многие считают меня такой, но это не совсем так. Несмотря на свой сильный характер, я - ранимая, сентиментальная и в чем-то слабая. Возможно, со временем я научилась ставить стенку как защиту от хамства и давать отпор. Стараюсь оставаться независимой. Вообще считаю, что "не надо быть рабом профессии и рабом ситуации".
- Что вы имеете в виду под словом "рабство"? - Рабство - это лицемерие, интриганство, хитрость, коварство. Не секрет, что всего этого в актерской профессии хватает, и, как мне кажется, надо уметь воздерживаться от этих проявлений. Я не из тех актрис, которые ради роли "пойдут по головам" и будут часами высиживать у кабинета художественного руководителя, чтобы обратить на себя внимание. Это очень видно, и со стороны выглядит смешно. Я считаю, что роль должна прийти к актеру.
- Расскажите, пожалуйста, как к вам пришла роль Надежды в спектакле "Пристань"? Как работалось с Юрием Васильевичем Яковлевым? - Юрий Васильевич предложил мне стать его партнершей в юбилейном спектакле «Пристань». Мы играли отрывок из рассказа Бунина «Темные аллеи». Не покидает чувство горечи, что из-за ухода Юрия Васильевича мы не так много сыграли в этом спектакле. Таких артистов, как Юрий Яковлев, сегодня единицы, и больно, что его больше нет. Когда мы играли в "Пристани", у меня было ощущение, будто кто-то наблюдает за игрой Юрия Васильевича свыше.
- В "Пристани", даже несмотря на простую одежду, вы смотрелись очень эффектно. Помогает ли вам в профессии красота или мешает? - В чем-то помогает, а в где-то и мешает. Я слышала от режиссеров: "Ну, очень яркая". Римас Туминас однажды сказал: "Вы, такая красивая, на сцене затмите других". Привожу художественному руководителю театра доводы про грим, но он только улыбается. Есть режиссеры, которые любят красивых женщин, а есть режиссеры, которые любят маленьких, сереньких. В Вахтанговском театре всегда служили актрисы, сочетающие красоту и талант.
- Кроме театра Вахтангова вы еще играете в антрепризе, не так ли? На какой спектакль приглашаете нашего читателя? - Возможно, на музыкальный спектакль "Опасные связи", который поставил Александр Балуев. В нем играю опасную роковую маркизу. В этом спектакле я тоже пою. Автор музыки Глеб Матвейчук помог мне с пением. Разумеется, оно актерское. Но зритель даже не догадывался, что Вележева поет.
09 октября в программе "Дифирамбы" в 14.05 Ксения Ларина будет беседовать с Алексеем Гуськовым. Программа "Дифирамбы" выходи на радиостанции Эхо Москвы.
В Театре Вахтангова в самом разгаре репетиции спектакля «Пока она умирала» по пьесе Надежды Птушкиной. Легендарный артист Владимир Этуш готовится удивить, а может, взорвать публику самой неожиданной ролью в своей жизни — старой дамы Софии Ивановны. Премьера состоится в декабре. С корреспондентом «ВМ» Владимир Этуш побеседовал о том, как получил эту роль, и рассказал об особенностях современного театра.
На стене дома у Владимира Абрамовича — кинжалы, подаренные товарищу Саахову почитателями таланта. «Я военный человек и люблю оружие», — пояснил Этуш.
— А Достоевского любите? Вы уже в 250-й раз играете Князя в спектакле «Дядюшкин сон» по повести Федора Михайловича. — На родной вахтанговской сцене играть люблю все. Сцена — лечит, разумеется, в известной мере. Что касается Достоевского, то многое забыл из его творчества. Знаю, что писатель много сделал для человечества. Спектакль «Дядюшкин сон» в постановке Владимира Иванова любит публика: иначе мы бы его так долго не играли.
— Кстати, о любви. Можно ли публику сравнить с женщиной? — Женщина — одно, а публика — другое. Если женщин я никогда не возвращал — зачем? — то публику приходилось возвращать. Бывало, что публика теряла интерес к спектаклю, уходила, и мы ее возвращали.
— Старинная актерская поговорка гласит: «Публика — дура». Или вы так не думаете? — И так бывает. Публика легко поддается на обман, и это — на руку артистам.
— Значит, актеры — обманщики? — Я — нет. Больше всего в людях не выношу вранья. Актерская профессия — мой хлеб, тяжелый и честный хлеб. Надеюсь, что я честно играю на сцене и снимался в кино.
— На Великой Отечественной войне вы были командиром, героем, окончили институт переводчиков, и могли бы не возвращаться в театральное училище, а начать карьеру военного. Почему решили вернуться в театр? — Да, я был командиром и был разведчиком. И, возможно, мог бы стать генералом. Но меня тянуло к игре. С детства любил перевоплощаться в других людей, показывать их, передразнивать. Между прочим, чтобы верно показать другого человека, необходимо его хорошо узнать, прочувствовать, понять. А для этого надо быть хорошим психологом. Психология — наука полезная, только не всегда применимая. После войны непросто было возвращаться на сцену. Я вышел на сцену в эпизоде в спектакле «Мадемуазель Нитуш» в тот момент, когда раздавались выстрелы. Я сделал шаг, другой и, услышав стрельбу, лег на сцену, как на фронте.
— Сейчас репетируете роль Софии Ивановны в спектакле «Пока она умирала». Каким образом пришла к вам роль старой дамы в современной пьесе? Пригодились ли вам наблюдения за прекрасным полом? — Я мысленно нарисовал, представил, если хотите, сконструировал — какой может быть София Ивановна? Немножко глупая, не от мира сего, фанатичная мать. Я сыграл сотни, несколько сотен ролей, и ни одной женщины. Это опущение решил наверстать в 94 года. А произошло это следующим образом: два года назад я задумался о поиске современной пьесы, в которой хотел бы сыграть современника. Мои друзья, увидев фильм по пьесе Птушкиной «Пока она умирала» с Олегом Янковским, Ириной Купченко и Екатериной Васильевой, сказали: «А что если взять эту пьесу, только старую даму переделать в старого мужчину, и тебе его сыграть?» С этой идеей, за советом, я обратился к своем другу, к сожалению, ушедшему от нас этим летом, — Борису Поюровскому. Борис был энциклопедией театра. И он, выслушав меня, сказал: «Володя, между отцом и дочерью таких отношений не бывает, как в пьесе. Поэтому если ты хочешь играть эту пьесу, то играй Софию Ивановну. Тем более что все великие артисты в своем репертуаре имели женскую роль, а ты не имеешь». Я загорелся желанием сыграть женщину. Эту роль, если она у меня получится, посвящу Борису Михайловичу Поюровскому.
— Вы охарактеризовали Софию Ивановну «немножко глупой». А умных женщин вы встречали? — Умных — мало. Единицы. Но мне доводилось и умных знать.
— Легендарная исполнительница роли принцессы Турандот Цецилия Мансурова была умная, не так ли? Цецилия Львовна окончила юридический факультет Киевского университета и была замужем за графом Шереметевым. — Мансурова была очень странной дамой. Хотя, безусловно, умной. Но очень странной.
— Будете играть Софию Ивановну в платье? Быть может, нас ждет авангардная постановка пьесы Птушкиной? — В платье или не в платье — пока неизвестно, хотя премьера не за горами. Режиссер Владимир Иванов придумал много неожиданностей, в том числе и в одежде героев.
— В роли дочери Софии Ивановны — ваша ученица Ольга Тумайкина. Вы сами выбрали актрису? — Да, выбрал я. Только я могу выбрать себе партнершу, чтобы по душе была. Тумайкина — умная, хитрая и замечательная партнерша. Мы с Ольгой и раньше вместе играли. И, кстати, ее героиня Татьяна — довольно умная.
— Владимир Абрамович, вы воспитали плеяду выдающихся артистов — Александра Збруева, Людмилу Максакову, Вениамина Смехова и многих других. Молодые артисты отличаются от тех, что были раньше? — Молодежь — это индивидуальности. Щука продолжает готовить хорошие актерские кадры. Но вряд ли я могу судить объективно. Все воспитанники Щуки — мои, независимо от того, старые они или молодые.
— Почему все ваши? — Потому что в Щукинском театральном училище каждый студент обучается не у одного мастера, а у всех. То есть и у меня. Сейчас я художественный руководитель этого института. 16 лет был ректором. Считаю, что гораздо эффективнее впитывать индивидуальность многих педагогов, чем одного, своего мастера, как это происходит в других театральных вузах России. Много прочитанных книг лучше, чем одна, и много индивидуальностей ведь лучше, чем одна, пусть даже выдающаяся. У меня было много учителей, и я прочитал много книг.
— Как вы относитесь к тому, когда актеры и актрисы Вахтанговского театра, такие как Евгения Крегжде, Александр Олешко, участвуют в шоу на телеканалах, снимаются в каких-то юмористических ситкомах? На льду катаются, а потом Татьяну Ларину играют? — Нормально отношусь. Актер должен пробовать себя в разных жанрах и подвергать себя различным испытаниям. Все эти шоу — тоже некое испытание, не так ли? Правда, я не очень представляю что такое «Ледниковый период», ибо такие передачи не смотрю, но не думаю, что там нечто непристойное.
— А в вашей жизни какое было самое серьезное испытание? — Конечно, война. До сих пор не отошел от ее ужасов. И снится, и мучает, и не выходит из головы. Но я не очень люблю говорить на эту тему.
— О чем любите говорить? Возможно, у вас есть хобби? — Хобби — нет. Но есть огромный интерес к творчеству и личности Мирей Матье. Только что вернулся из Братиславы, куда летал специально на концерт Мирей. Увидел ее юбилейный концерт в Олимпии по телевизору, на Рождество в прошлом году, и был сражен. Видел и слышал много знаменитостей, великих артистов, но такой, как Матье, не видел.
— Чем она вас покорила? — Индивидуальностью, голосом, природой, органикой, естественностью, красотой. Мне удалось познакомиться с Мирей и даже подружиться. Это случилось 8 марта этого года, после концерта Мирей, в Вене. Я часто бываю в Вене, где живут мои давние друзья, и в прошлом году мой приезд совпал с выступлением Матье. Прошел в гримерку к певице, представился, и вот с тех пор между нами теплые отношения.
— Летаете за Мирей Матье по всему миру? — Да, летаю. Самолетов не боюсь.
— Мирей Матье поет о любви. Верите ли вы в великую любовь? Была ли у вас такая? — Она и сейчас есть. А новой уже хватит. Были у меня периоды сумасшедшей любви. Конечно, верю — я это познал, испытал.
— Везло ли вам с женами? — Везло и везет. Я их выбирал. То я воспитывал жен, то они меня. В результате получался вкусный компот. Из женщин у меня были только жены. Я не Дон Жуан. Хотя сыграл бы этот типа хорошо. Я про себя все знаю, но не скажу. И про других все знаю. Я был разведчиком. Настоящим. На войне. Командиром. Но сейчас я остался почти без ничего.
— Ваша героиня София Ивановна говорит, что «есть только одно счастье — семейное». А вы как думаете? — У каждого человека — свое счастье. София Ивановна много отдавала семейному счастью — это ее кредо. У меня — свое счастье. Какое? Не скажу.
— Интересно ли вам работать в Театре Вахтангова? Или тоже не скажете — из соображения: «как бы чего не вышло»? — Я давно взрослый человек, чтобы говорить без боязни. Мне нравится то, что делает художественный руководитель Туминас в Театре имени Вахтангова. Он режиссер со своим характером, и он привнес много своих видений в наш театр. У меня нет принципиальных разногласий с Туминасом. Более того, принимаю все, что делает Римас Владимирович. Я играю в 94 года, и во многом это благодаря творческому руководству Римаса Туминаса, его бесстрашию и риску. Согласитесь, есть риск выпускать премьеру с 94-летним актером? У нас все актеры при деле, все заняты — и молодые, и старые, и знаменитые, и начинающие.
— Как вас, такого строптивого, покорил Римас Туминас? Как вы работали вместе с ним в спектакле «Пристань»? — Режиссеру не нужно покоряться, а все должно произойти само собой, непроизвольно. У каждого режиссера своя рука. Он строит театр по-своему, исходя из своей индивидуальности. Мой отрывок в «Пристани» — по пьесе Артура Миллера «Цена» ставил Владимир Иванов.
— В чем загадка Вахтанговской школы? — Загадка во мне. Логически не объяснить.
— Кто из педагогов повлиял на вас больше всех? — Многие. Все то, что казалось мне достойным подражания, брал себе.
— Телевизор смотрите? — Смотрю. Стараюсь не пропускать «Новости». Все еще интересуюсь событиями в мире.
— Каким видится вам нынешнее время? — Не радостным. Но революции не будет. Я очень реалистичный трезвый человек. У меня нет никаких иллюзий. Всю жизнь преодолевал иллюзии, боролся с ними. Думаю, что я абсолютно ясно, четко и верно вижу мир и каждого человека. Это не важно, что я кое-что подзабыл... Все, что нужно, я помню. Детство хорошо помню. Родителей помню. Любимых женщин помню. Видите, портрет моей жены — до Елены — Нины Александровны? Правда, очень красивая?
— Война сделала вас реалистом? — Война внесла свою лепту. Но война не избавила меня от страха. Все равно страшно умирать.
— Делите людей на умных и глупых? — Если бы не делил, умер бы. Все время делю.
— Люди стали глупее? — Не думаю. Есть разные прослойки людей с умными и дураками.
— Старое любите? Вы консерватор? — Я не ретроград. Я живу теми ценностями и представлениями, на которых был воспитан.
— Почему иронизируете над женой? — Она умница, и она же дуреха.
— Каким вы были в детстве? — У меня было очень счастливое детство. Я был хорошим мальчиком. Немножко хулиганил. Старался учиться, чтобы не огорчать родителей, особенно маму. Самое любимое место в Москве — Тверские ворота, около которых я вырос. В детстве и юности я много занимался спортом. Эти занятия позволяют мне сохранять форму и сегодня.
— Любите смотреть фильм «Кавказская пленница»? — А вам нравится фильм? Хороший, да? Легкий, веселый? Нет, я не пересматриваю. Зачем? Я и так его хорошо помню.
— По душе ли вам осень? — Люблю весну и лето. Осень не очень. На самом деле душе моей уже все равно, какое время года... А вот телу зябнуть не хочется.
— Владимир Абрамович, как вы думаете: Россия — Европа или Азия? — Больше — Азия. Точно не Европа.
— В людях что не приемлете? — Вранье. Тот, кто врет, способен на все.
— Среди учеников есть такие, которых вы любите больше других? Например, Олег Табаков открыто говорит о том, что его любимый ученик — Владимир Машков... — Своих учеников на любимых и нелюбимых не разделяю. Каждый из них — любимый и родной для меня человек. Он родственник уже потому, что учился со мной в одном училище.
— Нынешний ректор Щукинского театрального института Евгений Князев нередко говорит своим студентам о том, «что лучшее актерское образование в мире — вахтанговская школа». Согласны ли вы со своим преемником, и если «да», объясните превосходства Щуки? — Ничего объяснять и доказывать не буду. И не заставляйте меня воевать и обороняться. Не люблю я всех этих положений.
— Сейчас все говорят о расцвете и подъеме Театра имени Вахтангова. Не будете отрицать, что ваш родной театр вышел на новый уровень? — Не могу сказать, что сейчас в театре расцвет, потому что для этого надо признать факт упадка. В жизни Театра имени Вахтангова были разные периоды, но он всегда держал должную высоту, не опускаясь ниже того уровня, где кончается театр.
Сейчас наступили времена, когда дилетанты заполонили все — спортсмены снимаются в кино, артисты катаются на коньках. Виной этому стал бизнес. Такое мнение в интервью радио Baltkom выразила российская актриса Юлия Рутберг. Мы делали интервью в субботу. В Риге шел дождь.
— А где у вас курят? — спросиля Рутберг перед эфиром. — В подворотне, — ответил звукорежиссер, который сам направлялся на перекур. — О, я с вами — подворотни я люблю, — обрадовалась актриса.
Эфир мы начали, когда они вернулись. И говорили о том, как хорошо, когда каждый человек на своем месте, и о том, что в жизни такое случается далеко не всегда. «Каждый должен заниматься своим делом, поэтому я, например, отказываюсь кататься на коньках. Во‑перых, потому что я «одноразовая», и, если я сломаю два ребра, это помешает мне заниматься основной профессией. Хотя есть ребята смелые, которые замечательно работают. То, что спортсмены играют в кино, — странно. Однако то, что артисты катаются на коньках, а спортсмены играют в кино — это дань моде, бизнес. Бизнес вмешался во все», — говорит актриса. Юлия Рутберг считает, что звезды шоу‑бизнеса или спортсмены так или иначе не смогут повторить мастерство таких актеров, как, например, Юрий Никулин и Алексей Петренко.
«Раньше КВН был клубом веселых и находчивых, а сейчас это клуб веселых и предприимчивых. Уходит не только искренность — уходит профессия, уходит мастерство. Дилетанты заполонили все, а это и падение качества сразу. Ну нельзя какому‑нибудь прекрасному спортсмену сыграть так, как Петренко играет у Германа в «Двадцать дней без войны». Не сможет никто из певцов из шоу‑бизнеса сыграть так, как играл Никулин. А Гурченко, которая так сыграла в «Двадцать дней без войны», смогла стать некой кабаретной театральной певицей и найти свой жанр, но это была поющая актриса, она не собралась уходить в шоу‑бизнес», — отмечает Рутберг.
http://www.mixnews.lv/ Российская актриса театра и кино, народная артистка России Юлия Рутберг и главный редактор журнала "Сноб" Сергей Николаевич в программе "Встретились поговорили" Юлия Рутберг о современном театре, искусстве и культуре. Быть или казаться? - Вопрос, на который актриса попытается найти ответ.
В Кафедральном соборе состоялся творческий вечер артистки театра и кино, лауреата премий «Чайка» и «Хрустальная Турандот», Народной артистки России Юлии Рутберг. Программой «Кабаре «Бродячая собака» артистка открыла Дни Литературы в Калининградской области. Перед началом творческого вечера, состоявшегося 17 октября 2016 года, корреспондент «Русского Запада» встретился с Юлией Рутберг и узнал, по каким стихотворениям можно проследить линию жизни артистки, какая геометрическая фигура определяет её внутренний мир, почему она коллекционирует верблюдов, какое любимое место в Калининграде и почему её «придавил» Кафедральный собор.
- Что такое «Кабаре «Бродячая собака» и что увидят и услышат калининградцы? - «Кабаре «Бродячая собака» - это название единства и формы содержания, это стихотворения Вадима Левина, Наума Коржавина, Анны Ахматовой, Леонида Мартынова, это эссе об Александре Пушкине, это Александр Вертинский, это произведение Теофиль Готье на французском и многое другое. В этой программе я обычно в двух ипостасях: актриса Юлия Рутберг и человек Юлия Рутберг. В начале программы я всегда говорю зрителям: «Раз это кабаре и нет четвёртой стены, то очень прошу не отключать ваши мобильные телефоны и, когда будут раздаваться звонки, мы, конечно же, будем останавливать спектакль и слушать, о чём вы говорите».
- Эта программа входит в репертуар Театра имени Евгения Вахтангова, и с ней вы выступали в России, Дании, Литве, Германии, США. А как появилась идея «Кабаре «Бродячая собака»? - Создавая эту программу, я обратилась к своему детству. Думаю, вы согласитесь, что сегодня одна из самых насущных проблем – дефицит чтения. Мы мало успеваем читать, а дети порой не хотят читать и вовсе. Я говорю о прозе, а что уж говорить о поэзии. Можно нажать кнопки в телефонах и планшетах и получить информацию о любой книге, но это будет суррогат, жвачка, краткое содержание «Войны и Мира», «Мастера и Маргариты», то есть не собственные мысли детей о великих произведениях, не их общение с ними, ведь книга - это собеседник. Я с этим не могу согласиться. Что касается стихов, то это труд, это рифма, музыка, архитектура стиха. Надо учить стихи наизусть. В мою жизнь стихи вошли с самого детства и стали необходимость. В «Кабаре «Бродячая собака» я стихами рассказываю про своё детство, отрочество, юность. В этой программе прослеживается линия моей жизни. Я рассказываю о том, что мне нравится, каким богам я молюсь, что я отрицаю и не принимаю, что меня радует.
- С чего вы обычно начинаете программу? С каких стихотворений и каких авторов? - В четыре года папа начал читать мне прекрасную детскую книжку Вадима Левина «Глупая лошадь», вот со стихов из неё и начинаю программу. Эта книга каким-то невероятным образом с самого детства определила моё пристрастие к юмору, к определённому, английскому юмору, в котором есть второй, а иногда и третий план, в котором есть ирония, самоирония. В Калининграде начну со стихотворения «Гулял по улице щенок». Я любила гулять во дворе - это зона моей свободы, где я получала все знания, умения, где я общалась с миром.
- После детства наступает отрочество и юношеская пора. Какие они были у вас и какие стихотворения, вошедшие в программу, с ними связаны? - В школе нам всем удалось встретить педагога, которой открыл окно, а может врата в какой-то другой мир, который, может быть, определил нашу будущую профессию. У меня это была учитель литературы. Она сидела в очень низком кресле за столом в огромных роговых очках, и это было абсолютное состояние покоя. Когда мы входили в класс, она всегда говорила: «Банда села, и Боже упаси». Лидия Николаевна была удивительным человеком – раз в неделю мы писали сочинения на заданную тему и раз в две недели – на вольную тему. Она оставляла нас наедине с белым листом бумаги и требовала наших собственных мыслей. В классе восьмом мы пришли на урок литературы, и увидели, что доска разделена мелом пополам: с одной стороны было написано Коган «Угол», с другой – Коржавин «Овал». Она предложила нам сравнить двух поэтов, две геометрические фигуры, два темперамента. Тогда я выбрала угол, а со временем – овал. Овал – это гармония, единение, тишина, овал – это фигура, которая определяет мой внутренний мир. Оба этих стихотворения тоже звучат в программе. В старших классах я столкнулась с творчеством Леонида Мартынова. Для меня он поэт-импрессионист. В программе звучит его совершенно потрясающее стихотворение «Листья».
- Какое-то особо любимое стихотворение из данной программы у вас есть? - Каждый раз по-разному. В зависимости от зала, настроения, а вообще я читаю только любимые, я нелюбимых не читаю. Зачем?
- Вы упомянули, что прочтете на французском стихотворение Теофиль Готье. А петь на французском языке тоже будете? - Да, исполню на французском песню, которая называется «Мой мужчина». Некоторое время она входила в репертуар Эдит Пиаф, когда она только начинала выступать, но песня не прижилась. Затем, высоким хрустальным голосом её долго пела другая невероятная французская певица Жюльетт Греко.
- Юлия Ильинична, а как давно вы увлекаетесь музыкой? - С детства. У меня был педагог по музыке, и у нас все очень музыкальные, танцевальные.
- Вы можете сделать выбор между театром и кино? Что ближе? - Разве может быть предпочтение у театральных актёров? Кино – это совершенно другая индустрия. Бывают совершенно замечательные художники, которые работают в кино. Сейчас это большая редкость. А в театре всё-таки больше таких людей, и я, прежде всего, театральная актриса. Это то поприще, которому я посвящаю максимальное время.
- Расскажите о вашей крайней работе в кино, которая оставила сильное впечатление? - Фаина Георгиевна Раневская. Это была очень тяжёлая работа, трудная, я не хотела этого делать, а в итоге получилось вопреки моим ожиданиям. Я думала, что меня просто катком переедут, потому что Раневская уже стала именем нарицательным. Если бы она только знала, что после её смерти будет издаваться такое количество ереси, подписанной её именем, что она станет просто шлягером. Мне как-то хотелось уберечь её и вернуть в то русло, кем она была в своё время. Поэтому была очень трудная работа, но я довольна.
- А как вы относитесь к сериалам? - По-разному. Например, «Семнадцать мгновений весны» - шедевр. «Ликвидация» - шедевр. А большинство - не о чем говорить. Есть же пример, как делают в США сериалы, на Западе, когда самые достойные актеры играют совершенно замечательно. Можно снять сериал и за три копейки, но только если не красть полторы копейки. Поэтому, я почти не смотрю телевизор.
- У вас есть мечта, кого бы вы хотели сыграть в театре или в кино? - Никогда этим не делюсь, я человек скрытный. Люблю, когда говорят о том, что уже сделано. Мне кажется, что чем больше ты говоришь о том, что ещё не вышло, тем меньше шансов, что это произойдёт. Надо хранить в себе эту энергию. Мне кажется, что так правильно.
- А чем вы вдохновляетесь перед выходом на сцену? Может быть есть какой-то ритуал? - О ритуалах никто и никогда не рассказывает. Вдохновляюсь я жизнью. Вообще тот, кто вдохновляется, не вызывает у меня доверия. Делай свое дело, и будь что будет. А вдохновляться – это больше рассказывать красивые истории. Вдохновляемся мы живописью, хорошими книгами, любовью ближних, друзей. Вот этим вдохновляемся, а вот, чтобы вдохновиться чем-то перед концертом? Волнением, наверное, творческим. Что свойственно любому человеку, если он артист по-прежнему.
- Вы в Калининграде в первый раз? - Нет, была у вас много раз и много что успела посмотреть. Была в Кафедральном соборе как посетитель, была у могилы Канта. Какое-то время даже жила в семье Евгения Гришковца, когда он начинал в Москве. В Калининграде мы играли антрепризы, приезжали с Театром им. Евгения Вахтангова, просто гуляли по городу, заходили в разные места, в какие-то ваши безумные недостроенные здания, какие-то проспекты, глядя на которые сложно поверить, что когда-то здесь был изумительно красивый город. А Кафедральный собор – это просто чудо какое-то. Хвала всем людям, которые его восстановили, от меня лично им большое спасибо. Красота невероятная.
- Может быть, уже появилось любимое место в нашем городе? - Мне очень нравится Кафедральный собор и могила Канта. Центр города, где домики, похожие на пряники, такая Голландия и Германия, глаз радуется. Это красиво.
- Что наиболее сильно оказало на вас впечатление в последнее время? - Ваш Кафедральный собор. В жизни не слышала такой акустики, как во время репетиции. Слышно каждый шепотом. Мы говорим, что стремительно движемся вперёд, а наши предки создавали такие вещи, такие красивейшие ручные соборы. На меня все это произвело сильное впечатление, и орган, и рояль. Это храм во всех пониманиях. Для меня искусство – это тоже храм. И то, что мы сейчас сидим, разговариваем, в алтарной части, куда никогда не пускали женщин ни при каких обстоятельствах, у меня внутри происходит такое смешение чувств, такое восхищение, пиетет, и пока не вышла на сцену – собор меня придавил. Но я сейчас выйду и соберусь (смеётся, - прим. РЗ).
- Юлия Ильинична, а у вас есть какое-то хобби? - Да, я собираю верблюдов. Верблюд – моё тотемное животное и я их очень люблю, их повадки, характеристики. Верблюдицы - замечательные мамы, и мне вообще нравится поведение верблюда. Вот когда его донимают, он сначала поднимает глаза и смотрит на человека. Если человек продолжает его донимать – он начинает жевать и предупреждает, потому что он толерантен. А если человек не остановится, то он уже выдаёт по полной программе. Вот у меня тоже такие три ступени в жизни существуют, я как-то пытаюсь дать понять, что не надо меня донимать и что надо остановиться. Потом верблюды такие мужественные животные, выносливые, добрые, дают и молоко, и шерсть, и тепло, и мясо. Совершенно прекрасные животные. У меня в коллекции их около 286. Разные фигурки: и из шерсти, и из сена, и из гжели, и из стразов «Сваровски», и из металла, и из стекла, и из песка.
- А домашними делами любите заниматься? - Терпеть не могу. Я обожаю заниматься с внуками и то дозированно, чтобы успевать поспать, потому что много выступлений, перелётов, поездок. Стараюсь уделять домашним всё своё свободное время и ходить с внуками на спектакли, в музеи. У нас недавно было событие в семье – мои внуки первый раз пошли в Пушкинский музей. Это было прекрасно.
- А кто Юлия Рутберг в обычной жизни, не на театральной сцене и не на съёмочной площадке? - Все, что свойственно маме и бабушке, в моей жизни присутствует. И дочери, и сестре, и жене. Я очень люблю своих близких, и они такие трогательные, они помогают мне всю жизнь. Сейчас самое главное дело в нашей жизни – мы делаем памятник папе. 30 октября будет два года, как его не стало. У нас была хорошая идея, и мы хотели её воплотить до 15 октября, но мы с мамой и сыном не приняли памятник. Его переделывают, потому что мы хотим сделать то, что мы хотим. И для меня это очень важно, чтобы у папы было место, которое бы отражало его душу и сердце.
- После Калининграда куда отправится «Кабаре «Бродячая собака»? - Мы поедем в Новгород, Саров, затем Юрмалу, Ригу, Таллин и, может быть, в Вильнюс.
- Где мы сможем вас увидеть в ближайшее время? - 12 декабря в спектакле «Ханума» в Калининграде. Гастролей нашего Театра им. Е. Вахтангова в Калининград, по-моему, пока нет. В кино – ближе к весне будет сериал по Первому каналу «Икорное дело», когда браконьерствовали и чёрную икру сбывали в банках из-под кильки. У меня там небольшая роль, но работа интересная.
О своём пути к славе, о театре и кино, смирении и ауре артиста в интервью «АиФ-Челябинск» рассказал актёр театра и кино, народный артист РФ Сергей Маковецкий.
Кто жил и мыслил?
Наталья Зверева, «АиФ-Челябинск»: Сергей Васильевич, чем вы сами можете объяснить такой успех спектакля? В чём его уникальность? Сергей Маковецкий: В нём удивительно сочетаются огромная любовь к Пушкину и фантазия режиссёра Римаса Туминаса. Все ждут, чтобы спектакль начался со слов «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…», а этого нет! Кстати, когда мы с Римасом ставили «Ревизора», он ликвидировал фразу «Господа, я пригласил вас с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет ревизор». И действительно, её уже и так много лет произносили. Зачем же снова?.. Поэтому мы начинаем «Онегина» с фразы «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей».
- Вы привезли две машины декораций. Но ведь, наверное, всё равно невозможно повторить в Челябинске тот спектакль, что идёт в Москве?.. - Неужели вы думаете, что мы приехали к вам с полуфабрикатом?! В хорошем театре так не поступают. В приличных домах так себя не ведут. Или, может, к вам привозили такие усечённые спектакли? Я вам должен сказать, что если спектакль поставлен, то его никогда не меняют в угоду обстоятельствам. Мы сыграли у вас тот же спектакль, что до этого играли в Тюмени, в Израиле, в Лондоне, Нью-Йорке... Для чего усекать спектакль? Мы стараемся беречь то, что есть. На наших репетициях Римас словно настраивает скрипку - идёт поиск хорошей волны.
- А почему один день в спектакле заняты вы в главной роли, а на следующий - Алексей Гуськов? Такая роль сложная? Или это ставка на разных артистов? - Дело в том, что раньше эту роль всегда играл я один. Но так случилось, что я не смог поехать в Америку на гастроли и был введён другой исполнитель. Это другой артист, который играет по-своему, у него свои звуки, свои нюансы… У нас есть спектакль «Дядя Ваня», где у нас две Сони, две блестящие актрисы… Да-да, в театре бывают два полноценных исполнителя, это нормально! И благодаря тому, что у меня есть коллега, который играет ту же роль, я могу смотреть на спектакль со стороны. Должен вам сказать, что это изумительное зрелище, такое прозрачное, акварельное… Иной раз мне горько, я думаю: ну почему же Онегин не обратил внимания на Татьяну в начале произведения? Ведь ему такое письмо написали! И тем не менее у Татьяны блестящий финал. Любая женщина могла бы такому финалу позавидовать: так любить и так жёстко отвергнуть любимого!
«Бесовщину не приемлю!»
- Сергей Васильевич, вы много лет служите в театре имени Вахтангова. По-вашему, это судьба? Или признак постоянства? - Признак, я действительно постоянный человек. Причём я Близнец по знаку Зодиака, и вроде бы моя биография должна это подтверждать, но у меня нет желания заниматься всем и ничем. Кстати, я играю спектакли и в других театрах. Одно время наш худрук Михаил Саныч Ульянов относился к этому очень ревностно. Потом он понял, что я хочу работать там, где интересно. Жизнь такая короткая, нам так мало отпущено, зачем же я буду обделять себя, делать себя беднее на те персонажи, которые имеют для меня большое значение? А театр Вахтангова я люблю по стилю, это мой жанр!
- Какую роль вы ни за что не стали бы играть? - Во-первых, я не стал бы сниматься в фильме, смысл сцен которого предполагает жестокое отношение к детям, к животным. Есть темы, которые меня отталкивают, в которые я не хочу вникать, - бесовщина, тёмные стороны человека, чернота.
- А вы часто сомневаетесь в себе? - Конечно. Я каждый раз сомневаюсь. И чем чаще слышу, что что-то у меня очень здорово, тем больше сомнений. Особенно это касается моей профессии, со всеми её трудностями. Знаете, что в этой профессии самое сложное? Не стоять под камерами на морозе в минус 40°. Самое сложное - фанфары. Призы, вручения-невручения, того похвалили - того не похвалили… Самое сложное - не реагировать на эту похвалу, спокойно к ней относиться, по-настоящему радоваться за успех другого человека. Когда на вручении какой-нибудь статуэточки вместо твоей фамилии называют фамилию другого человека, тут важно не превращаться в пиранью, в зверя и не жить этим неполучением годами.
Купе - второй дом
- Хорошо вам так рассуждать, будучи Сергеем Маковецким! - Хорошо, но ведь я же не сразу стал Сергеем Маковецким! У меня было очень много периодов, когда мне хотелось сниматься, а меня не брали, не замечали. Я - трудовая лошадка, которая постепенно, постепенно, постепенно делала своё дело. Говорю это без всякого позёрства и не для того, чтобы показаться на страницах вашего издания этаким ангелом. Нет, Боже упаси! И мне знакомы моменты отчаяния, когда хотелось крикнуть: «Да пошли они все! Не хочу! Что ещё я должен сделать?!» Но, слава Господу, утешением для меня была семья, особенно жена. Она говорила: «Ты делай своё дело!» Я отвечал: «Да никому это не надо!» А она: «Делай своё дело и имей терпение». Сегодня могу точно сказать: у актёра обязательно должно быть смирение. Да, приобрести его сложно. Ведь большинство актёров считают, что они заслуживают наград и почестей больше, чем кто бы то ни было. Каждый актёр думает, что он лучший.
- Когда начали осознанно строить карьеру? - Строить карьеру - это, конечно, громко сказано… Тот Сергей Маковецкий, который мне сегодня нравится, начался с конца 1980-х годов. Именно тогда началась та жизнь, которую я люблю, когда я репетирую, когда у меня съёмки, когда переезжаю из одного города в другой… Я ведь исколесил сотни тысяч километров дорог. Купе стало моим вторым домом. Судьба, видимо: у моей мамы роды начались в карете скорой помощи. Ей акушеры так и сказали: «У мальца вся жизнь будет на колёсах!» Своего отца я не знал, он никогда не интересовался моей судьбой. Мама крутилась как белка в колесе. Всегда занимала у кого-то денег, чтобы одеть меня, обуть и накормить. Я люблю свою маму, продолжаю её любить и после смерти. Я могу много о ней говорить. Бесконечно. Поэтому давайте следующий вопрос.
2018-й - Год театра?
- Как вы вживаетесь в роль? Наверное, каждый день спектакля достаточно волнителен для артиста? - Может, кто-то с утра бьётся головой о стену, повторяя: «Я артист, я артист, я играю сегодня на сцене...» Я знаю, что вечером у меня спектакль, но это не мешает мне отвечать на звонки, читать что-то, спорить с кем-то и даже злиться. Мы же приходим в театр не с какой-то стерильной аурой. Мы так же, как и зрители, приходим в театр с улицы. Другой вопрос, как ты умеешь всё это трансформировать. Ты встречаешься со своим персонажем, надеваешь костюм… Отсутствие настроения - не повод не выходить на сцену. Просто если его нет, некоторые слова прозвучат иначе.
- Вам, служителю театра, не обидно, что уходящий год был Годом кино? Только кино, а не кино и театра! - Могу вам сказать, что Союз театральных деятелей уже обратился к Владимиру Путину с просьбой объявить 2018-й Годом театра. Надеемся, что всё так и будет.
- Сергей Васильевич, может, пожелаете напоследок нашим читателям что-нибудь хорошее? Новый год всё-таки на носу! - Я могу только поздравить их с наступающим Новым годом! Пусть он будет таким же хорошим и насыщенным, как год уходящий! Желаю счастья: его никогда не бывает много. И не надо бояться говорить, что вы счастливы и что вас любят. Не надо при этом плевать через левое плечо. Как только мы начинаем сомневаться, тут же закрываем себя от божьего провидения. Я всегда говорю студенткам: нет платья шикарного - одолжите, нет брильянта - возьмите напрокат. Вы должны вызывать восторг и зависть. Чтоб у других зубы скрипели, когда вы проходите мимо! Помните, что говорят: богатому хочется сделать одолжение, а у бедного забрать последнее. Ведь так и есть! Мы перед богатым готовы снять с себя последнюю сорочку. Наверняка вы часто задумывались, что подарить человеку, у которого всё есть, который богат. Мы последнее подарим, но никогда не отдадим последнюю сорочку нуждающемуся. Я хочу, чтобы мы все были богаты. Особенно внутренне.
Досье Сергей Маковецкий. Родился в 1958 году в Киеве. После школы поступил в театральное училище имени Щукина. По окончании его в 1980 году был принят в труппу театра имени Вахтангова. С 1982-го начинается кинематографическая карьера актёра. На его счету более 20 ролей в спектаклях, причём большинство из них он сыграл на сцене Театра имени Вахтангова. Снялся более чем в 70 кинолентах.
В фильмографии Андрея Ильина – около сотни ролей, в начале кинокарьеры ему посчастливилось сняться у Петра Тодоровского. Но широкая публика знает и любит его практически по единственной роли – «мужа Каменской». Побывав в Уфе, актер рассказал, что в это сложное время, когда съемок все меньше, спасают антрепризы и театр имени Вахтангова, где он уже год находится в официальном статусе актера труппы.
- Раньше не хотелось работать в одном конкретном месте. В течение девяти лет меня устраивала ситуация – ты сам себе хозяин и господин, придумываешь себе занятость и отдых. Но после этих лет захотелось зацепиться, к чему-то прижаться. Театр Вахтангова - непростой, со своей историей. То, что в театр пришел Римас Туминас, подняло планку очень высоко. Я видел еще не все спектакли нашего театра, и очень радуюсь, когда в свободный вечер удается посмотреть что-то из репертуара. У меня тоже широко открываются глаза, поражает и уровень театра, и вкус, и мера, и фантазийность невероятная, свойственная режиссуре.
Андрей Ильин отметил, что к антрепризам относится хорошо. - Скажем, спектакль «Бестолочь» мы играем 14 лет. Когда-то с Безруковым играли «Ведьму» в течение 12 лет. Это же не случайно. По этим спектаклям видно, сколько в них вложено. И потом, качество спектакля не может гарантировать ни театр, ни антреприза. Тут уж как звезды сойдутся. Плохие антрепризы бывают, но редко – такие спектакли живут год. Ну да, стыдновато. Просто халтурить не надо, независимо от того, антреприза это или нет.
Актер рассказал о своем предыдущем визите в Уфу – это было в 90-е годы. Тогда в столице республики гастролировал театра им. Моссовета, Ильин играл вместе с Геннадием Бортниковым в спектакле «Кин, или Гений и беспутство». - И вот мы с ним на сцене. Вдруг какой-то ропот по залу. Стихло, продолжаем. Снова по залу шум прокатился. Бортников останавливается и говорит: «Если вы немедленно не прекратите шуметь, я уйду со сцены». В зале замолчали, но потом опять, кто-то уходит из зала. И Гена покидает сцену. Я постоял и тоже тихонько ушел. Подхожу к окну, а там - две машины горят. Смерч огненный! И машины пожарные только подъехали. Какой уж тут спектакль. Такой мне и запомнилась Уфа.
Андрей Ильин отметил, что театр, который не верит самому себе и постоянно хочет удивлять какими-то новыми формами, не имеющими отношения к театру, - это попросту не его, хотя такой театр тоже имеет право на существование. - Очень сложно рассказать простым языком простую историю. А люди самовыражаются, им скучно. Например, Нина Чусова ставит «Тартюф» с Табаковым в главной роли и делает из пьесы капустник. Я не люблю, когда издеваются над классикой. Вот когда фантазируют, благодаря классике – да. Я за театральность, но не за КВН на сцене. Сейчас и драматургии уровня пьес Вампилова в мое поле зрения не попадает – ни по диалогам, ни по чистоте слова, ни по прозрачности истории.
Ильин отметил, что ему предлагали несколько раз преподавать актерское мастерство, но он отказывался, понимая, что это колоссальная ответственность. - Педагогика – особая профессия, ей надо посвящать все время. Или не заниматься вообще. Я видел курсы, которые были брошены руководителями – это бездомные студенты, которые ничего не получили. Или, наоборот, молодые талантливые режиссеры набирали курс, а потом начинали в них вкладывать непонятно что. Да, они после этого могут, скажем, раздеться, они учатся не стыдиться. Но в смысле мастерства они не получают ничего. Но молодежь вахтанговского театра мне нравится – может быть, потому, что берут лучших.
Москвичка Марина Есипенко в Челябинске бывает регулярно раз в году. В последний приезд даже призналась: «Уже чувствую себя немножко челябинкой». Виной всему – любимый муж Олег Митяев и его проект «Светлое прошлое», в котором актриса выступает соратницей и соведущей.
Скупая мужская слеза
Начинать беседу с комплимента – прием до банальности результативный. И все-таки не смогла удержаться: артисты массово переквалифицируются в ведущих, быстро осваивают тексты, держатся на сцене свободно, но оставаться искренними и заинтересованными удается далеко не всем.
- Мне, конечно, приятно, - улыбается Марина Николаевна. – Профессия обязывает быть органичным в любом положении. - Но вы при этом ориентируетесь в теме, что позволяет свободно импровизировать, а вот с этим не каждый артист справляется.
- Ну, во-первых, когда накануне вечером мы знакомимся друг с другом, ты уже начинаешь понимать о ком или о чем идет речь на церемонии. Во-вторых, Олег – сам очень свободный человек и по заученному тексту работать не любит. Скажем так: мы отступаем от сценария, и поэтому речь воспринимается органично. И потом, наверное, надо сказать спасибо господу богу, который наделил меня и этой гранью таланта. Я знаю великих артистов, которые не могли сами себя озвучить в фильме, некоторые не могут читать стихи, другие не могут петь – голос, может быть, и есть, но со слухом беда. Быть ведущим – это тоже непростая задача, тем более такого большого вечера. Можно начать красиво, а потом сдуться, как воздушный шарик. Держать зрительный зал меня научил Петр Наумович Фоменко, великий русский режиссер.
- Церемония «Светлое прошлое» с одной стороны вполне официальная, но она всегда проходит очень тепло, по-домашнему. В чем секрет? - В людях прежде всего. Когда на родине тебя так признают и вручают премию, причем это же награда народная, лауреатов выбирают народным голосованием, это, наверное, самое большое признание и самое приятное событие. Плюс к этому, награду человек получает из рук школьных друзей, коллег, зачастую учителей. Я видела, как великие спортсмены, космонавты, летчики, артисты, здоровенные мужики, сдерживали слезы, это дорогого стоит. Премия трогает за самые сокровенные, глубинные чувства, наверное, даже родственные.
В своем отечестве
Разговор о признании на родине для Марины Николаевны оказался актуальным. Она сама родом из Омска, в юности уехала в столицу, окончила Щукинское училище и попала в театр имени Вахтангова, где работает по сей день. Массовому зрителю она известна, прежде всего, по телесериалу «Александровский сад», а также мелодраме «Всё только начинается». В минувшем году Марина Есипенко получила звание народной артистки.
- Что приятнее: признание в столице или на родине? Все эти премии, звания насколько важны? - Когда человек идет в артисты, он прекрасно осознает, что успех, популярность, признание – составляющие актерской профессии. Мы как-то наблюдали, как Юрий Васильевич Яковлев давал автографы: он делал это так, как будто автограф предназначался тебе, единственному. Хотя в очереди стояли сотни людей. У меня нет такого признания, такой медийности. Как говорится, каждому свое. Правительственная награда, которая у меня была в прошлом году, звание народной артистки, это очень приятно – официальное признание твоих заслуг. Признание на родине – другое, но тоже значимое событие. И я, действительно считаю, что каждому городу надо ввести по такой премии.
- И тем не менее, есть такая расхожая фраза: «в родном отечестве пророков нет», почему так происходит? - Наверное, люди просто не знают. И Олег сделал такой хороший, в том числе просветительский проект, в результате которого челябинцы узнают своих земляков и гордятся ими. Это здорово. Ведь некоторые даже не подозревают о том, какие замечательные люди жили в этом же городе. И как их много.
Джульетта и Чебурашка
- У вас в театре сейчас не так много работ. Есть желание сделать что-то большее? - Конечно! Огромное желание работать, репетировать, играть. К сожалению, сейчас репетирую мало. Очень надеюсь, что это короткий период, который скоро закончится. С другой стороны, если бы я бесконечно снималась, ездила по гастролям, я бы страдала от того, что мало вижу свою семью. Наверное, все к лучшему. Когда я только пришла в театр, у меня было 15, если не больше, спектаклей в месяц, сейчас все более размеренно, вместе со званием растет зарплата, и уже за те же деньги ты играешь не 10, а пять спектаклей.
- О каких ролях мечтаете? - Очень бы хотела Раневскую сыграть, тем более мне это почти удалось, но спектакль не вышел. И Раневскую, и Анну Каренину, и Джульетту.
- Вы серьезно?! - Вполне. Владимир Мирзоев, у которого я была занята в шести работах (пять из них мы делали в театре Вахтангова, а одну – в театре Терезы Дуровой), рассказал как-то что у него есть идея поставить «Ромео и Джульетту» с артистами, которым уже за 50. Это было бы очень интересно. Так что ничто человеческое нам не чуждо. Даже баба-Яга или Чебурашка, - Марина переходит на детский тембр, немножко картавя букву «р». - А разве бабу-Ягу не приходилось играть на елках?
- Увы, только Снегурочек. - То есть вам не повезло, а вы себя считаете характерной актрисой? - Нет, я себя считаю актрисой многоплановой. Есть артисты, которые по фактуре - герои и для которых какие-то характерные роли становятся проблемой. Они не хотят выглядеть некрасиво, или боятся. Дл меня же такие роли - просто счастье. Когда мы выпускались на курсе Евгения Рубеновича Симонова, он поставил учебный спектакль «Егор Булычев». И я там сыграла небольшую роль Зобунову, это такая ведунья, знахарка. У меня была огромная грудь, я подкладывала попу, желтым гримом замызывала себе зубы и говорила вот «таким голосом», - мелодичный голос собеседницы становится противно-скрипучим. -Вся комиссия спрашивала друг у друга: кто это? Вот это для меня счастье и высшая похвала.
Медийность или магия
- Последнее время вы мало снимаетесь в фильмах, нет интересных предложений? - В кинематографе у нас, к сожалению, тенденция к боевикам и экшенам. Я согласна с тем, что сказал Сережа Урсуляк, что нам не надо гнаться за Западом, за Америкой по эффектам, по компьютерной графике. У нас прекрасное кино, но оно оказалось забыто. Почему? У нас есть интересные темы, артисты, режиссеры. И, оказывается, даже деньги! Эльдар Александрович Рязанов говорил: «Я не хочу просить деньги на свой фильм». Почему режиссер такого уровня должен это делать? Почему таким мэтрам как Хуциев, Рязанов, Тодоровский не давали возможности снять свое кино, при этом охотно спонсируют и бешеные деньги выдают другим режиссерам? Для меня Новый год без рязановской «Иронии судьбы» - это не Новый год, сижу и смотрю этот фильм каждый раз до конца. Что это за магия в этом фильме? Давеча была на премьере. Такая шла реклама! Ты идешь, хочешь и веришь, что тебе понравится, а выходишь разочарованным. Огромные деньги вложены, замечательные артисты снимаются, а фильм не трогает, мурашки не бегут.
- В свое время еще Демидова жаловалась, что нынешние режиссеры не используют актерские таланты, предпочитают просто выбирать типаж и помещать его в предлагаемые обстоятельства… - Еще играет роль «медийность», сейчас артистов выбирают по принципу медийное лицо или нет. Что за ерунда? У артиста либо есть талант, либо нет. Если артист плохой, как его не прикрывай, а народ выходит из кинотеатра и говорит: тьфу. Я прекрасно понимаю Демидову, и Терехову – когда она снялась у Тарковского и после этого долгое время больше нигде не снималась. У меня была потрясающая встреча с Петром Наумовичем Фоменко, я сделала с ним три работы. Когда ты сталкиваешься с такими глыбами, с такими режиссерами, конечно, потом неловко становится, что приходится делать что-то пустое, суетное, за режиссера, который не знает, чего хочет.
Сеять разумное доброе, вечное
- Работа в телепроектах тоже не вызывает интереса? - Скажем честно: то, что происходит у нас на телевидении - это просто беда. Бесконечные концерты со звездами, которые показывают по всем каналам – кто решил, что это интересно народу? Все объясняют этим страшным словом «рейтинг». Буквально недавно мне позвонили домой: «Социальная служба. Какой канал вы смотрите? – Никакой!» Сейчас идет целенаправленное уничтожение ценностей, изменение в умах народа, а уж тем более детей. Понятно кто это все делает, а самое главное зачем. Про это умолчим. И все-таки я очень надеюсь, что со временем мы вернемся к вечным ценностям, к программам, которые были на канале «Культура», на радио – тот же «Театр у микрофона» и другим.
- Что является для вас критерием хорошего фильма, спектакля? - Для меня самый верный критерий – если у меня бегут мурашки, наворачиваются слезы. Для чего зритель приходит в кино или в театр? Чтобы сопереживать: поплакать, посмеяться. Увы, зачастую он этого не получает.
- Как у вас распределяются приоритеты: ведь вы служите в театре, снимаетесь в кино, работаете ведущей? - Для меня всегда на первом плане семья – муж, дочь. Профессия тоже важна, хотя, наверное, я могла бы работать и в какой-то другой сфере. Но хочется заниматься тем, что я люблю, приносить пользу, извините за высокопарные слова. Когда мы с Олегом созванивается, будучи на работе - у меня спектакль, у него концерт, шутим: «Ты пошел сеять разумное, доброе, вечное?» На самом деле, я считаю, что каждый человек в этой жизни должен заниматься именно этим, невзирая на профессию, тогда мы придем к чему-нибудь хорошему.
Марина Есипенко, актриса театра и кино, ведущая. Родилась в Омске, окончила Щукинское театральное училище. С 1987 года служит в театре имени Вахтангова. Широкому зрителю известна, прежде всего, по многосезонному телесериалу «Александровский сад», а также мелодраме «Всё только начинается». С 2004 года совместно с Олегом Митяевым ведёт ежегодную церемонию награждения премией «Светлое прошлое». В 2016 году получила звание народной артистки Российской Федерации.
В Театре имени Вахтангова, куда его приняли еще в 1945 году, 94-летний Владимир Абрамович Этуш выходит на сцену чаще, чем многие звезды помладше, — не реже раза в неделю, иногда и через день. Только за одну неделю февраля у него три спектакля: в понедельник — «Пристань», в среду — «Дядюшкин сон», в пятницу — «Окаемовы дни». Еще в эти дни назначен премьерный «Бенефис», а также ежемесячные антрепризы. И в каждом (!) — главная роль, не говоря уже о том, что почти все эти постановки вводились в репертуар специально для него. В силу возраста и здоровья старейший действующий народный артист СССР сегодня гораздо чаще общается со зрителями, чем с журналистами. Однако в случае с «Московским комсомольцем» выбор у него был как у товарища Саахова: или он ведет нас к себе домой, или мы ведем его к нам в редакцию. Сошлись на первом варианте: в его уютной квартире в районе Пресни интереснее, там заодно можно воочию посмотреть на «все, что нажито непосильным трудом»...
фото: Елена Мильчановска
Актер театра
— Владимир Абрамович, поздравляю: вы старейший действующий народный артист СССР. — Спасибо, но это еще как считать, — хитро улыбается хозяин дома, пока супруга Елена Евгеньевна наливает ему клюквенный морс собственного производства в белую фарфоровую чашку и бережно ставит ее на широкий дубовый стол, рядом с такой же массивной хрустальной вазой в завитушках. Прямо за его спиной на комоде между часами с орлом с гордо расправленными крыльями и канделябром с изящными красными свечами — фотографии с награждений в Кремле: вот Этуш с Ельциным, Путиным, Медведевым... — Официально на этом свете я существую с 1923 года, то есть совсем еще молодой! Родители записали меня годом позже, чтобы в армию я пошел не совсем юным, а чуть более окрепшим. Много позже, только в 2000-е годы, кто-то раскопал, что на самом деле я 1922 года. Сам к этому еще не привык, а вы считайте как хотите. Пусть буду старейшим, главное — еще в строю.
— Какой у вас распорядок дня? Нужна ли подготовка к спектаклю с вашим опытом? Повторяете роли? — У меня обычный распорядок дня. Просыпаюсь в 10–11 утра. Текст повторяю обязательно. Если репетицию назначает режиссер, то хожу на нее, особенно когда это необходимо, например какие-то вводы.
— Вам можно в театр приехать позже, чем другим? — Все актеры приезжают к началу.
— Владимир Михайлович Зельдин рассказывал мне, что в день спектакля почти ничего не ест: на пустой желудок играется легче. С утра — ложечка каши, перед третьим звонком — крепкий черный чай с сахаром. И все. — Ничего себе! Нет, я поесть люблю, и спектакль этому не помеха. Особенно нравится мясо — во всех видах. Елена Евгеньевна чудесно готовит бефстроганов.
— Есть среди спектаклей, в которых вы заняты, любимый? — Обычно самые любимые — новые роли, и сегодня это «Бенефис» (премьера прошла под Новый год. — Е.М.). Какие-то спектакли я отыграл по 400 раз, и сегодня мне больше по душе свежие впечатления.
— Когда вы стали преподавать в Щукинском училище, ваш курс стал самым успешным за всю историю. В чем секрет? — В системе Станиславского. Лучше еще не придумали.
— Тем временем МХТ имени Чехова перестал быть академическим. Это хорошо, больше свободы? — Театр Вахтангова — академический, а остальные пусть отвечают за себя сами.
Талант
— Как вас принимают поклонники на десятом десятке жизни? Что-то интересное дарят помимо цветов? — Хорошо принимают. Дарят в основном оружие — вон его целая коллекция набралась в коридоре. Самая моя верная поклонница стала моей третьей женой. Елена Евгеньевна десять лет подряд ходила на все мои спектакли в Вахтангова. Ни одного, кажется, не пропустила. Сидела всегда на одном и том же месте — двенадцатом в первом ряду. Оно точно по центру, у прохода, оттуда смотреть удобнее всего. Меня этот фанатизм сначала настораживал, даже немного пугал. Через десять лет она наконец решилась посмотреть на меня с другой стороны — из-за кулис, подойти познакомиться. Сразу предупредила, что опасаться мне нечего: сказала, что не безработная актриса и в Щукинский поступать не собирается. Она сама преподаватель английского языка. Так теперь из-за кулис и смотрит — в качестве законной супруги, а на том месте теперь разные другие люди сидят.
— Есть ли таланты, которые могут стать в вашем театре столь яркой звездой, как вы? — Не считаю, что я яркая звезда. Насчет других время покажет. Про современных актеров, как и про современный театр, вообще ничего не могу сказать.
— Вас очень любят на Кавказе. Правда, армяне говорят, что армянин Саахов — азербайджанец, азербайджанцы — что грузин... — Есть такое, потому что считают его отрицательным персонажем. Когда «Кавказская пленница» только вышла, даже боялись меня на Кавказ отпускать — полагали, что не так мою роль поймут.
— Какой же он отрицательный! — Вот и я его считаю положительным персонажем. (Смеется.) На Кавказе последний раз был в прошлом году — на гастролях во Владикавказе. Принимают гостеприимно.
— Споить пытаются? — Мы там были по работе, по делам — спектакль давали, но нас все равно возили в горы, в ресторан.
— Из рога вино пили, как Шурик? — Пил.
фото: Из личного архива
Поклонник
— Есть кто-то на этом свете, кем вы сами, помимо супруги, восхищаетесь как фанат? — Мирей Матье.
— Она же к нам в Москву каждый год приезжает в сентябре. — И мы каждый год в сентябре встречаемся, а также ездим специально с Еленой Евгеньевной на ее выступления в Европе. Вот недавно были на концерте в Братиславе.
— За что вы ее полюбили? — Голос потрясающий. Она великая певица.
— Она была на ваших спектаклях? — Нет, у нее очень плотный график.
— То есть вы на ее выступления ходите как поклонник? — Да. Мы познакомились всего два года назад, и история нашего с ней знакомства сказочная. Мы долго ничего о ней не слышали, а два года назад были на даче, отмечали Рождество. Щелкали пультом и наткнулись на ее концерт десятилетней давности в главном и старейшем концертном зале Парижа. Я просто замер. Ни до, ни после я ничего так завороженно не смотрел. Я был потрясен. Попросил жену найти мне все про нее, про ее биографию, дискографию. Мы оказались ровесниками с ее мамой, а она сама — старшим ребенком из 14 детей, что уже интересно. Я достаточно равнодушен к музыке, но тут захотел пойти на ее концерт. Ближайший оказался 8 марта в Вене, мы собрались и полетели. Предварительно мы ей написали, что хотим встретиться после концерта, — и встретились, завязалось знакомство. Потом подружились с Мишей, ее русским поклонником, которого она привечает. Теперь он ездит с нами. Вот такая романтическая история.
— Какой вы в вашем преклонном возрасте легкий на подъем. На концерты по Европе разъезжаете. — Только на Мирей. В марте мы едем на ее концерт в Питер, а через несколько дней идем на концерт в Москве.
— Мирей в курсе? — Конечно.
— Французский язык-то знаете? — Нет, я — немецкий, жена — английский. Но Мирей знает оба, так что общаться с ней несложно, как с любой красивой женщиной.
фото: Из личного архива
Лейтенант
— Немецкий для вас не просто иностранный язык, в годы войны вы были военным переводчиком. Приходилось допрашивать немцев? — Приходилось. На контакт они шли нелегко. Когда мы начали гнать немца с Кавказа, освобождая деревни, к нам попадали пленные. Имя одного до сих пор помню — Людвиг. Вызывает меня командир полка провести допрос в присутствии командира дивизии. Являюсь — и генерал при виде меня теряет дар речи.
— Почему? Вы с таким актерским энтузиазмом принялись за дело? — Нет, настолько несуразно я выглядел! Зима в степной равнине, где мы стояли, была лютая: пронизывающий до костей ледяной ветер. Чтобы не замерзнуть, надел на себя все, что имел: тонкое нижнее белье, утепленное нижнее белье, летнее обмундирование, зимнее обмундирование, телогрейку и поверх всего этого еще и в шинель втиснулся. Выглядел как пузатый самовар, только сверху не аккуратный заварочный чайник, а голова-картошка. Командир дивизии, сохраняя бесстрастное выражение лица, чтобы немец не понял, о чем речь, тихим от злости шепотом принялся меня отчитывать: «Пленный выглядит аккуратнее, чем вы, офицер! Немедленно приведите себя в порядок!» Но что я мог?
— А на самом допросе что смогли? — Допрос продолжался очень долго. Все устали — и пленный, и я. Измаялись конвоир и оперативник, которые его сопровождали. Когда мы наконец все разошлись, первое, что я сделал, — вдохнул всей грудью свежий морозный воздух, настолько жарко было в помещении. От мороза, тишины и нестерпимой, свинцовой усталости страшно захотелось спать. Потом вернулся в избу и замер на пороге. Шел, заметьте, только 1943 год, до конца войны, казалось, вечность. В крохотной, жарко натопленной комнатушке на железной кровати безмятежно спал Людвиг в обнимку с другим, очень рыжим, пленным. У них в ногах, поперек кровати, спал наш капитан, начальник химической службы полка. На полу возле кровати, лежа ничком, храпел начальник полковой разведки, а на его заду покоилась голова третьего пленного, тоже спящего. Над ними всеми возвышался караульный, который спал, сидя в углу на табуретке, прислонив автомат к одному из спящих немцев. На какое-то мгновение я словно выпал из действительности, стоял завороженный и смотрел. В окно светила луна. Было тихо-тихо. Словно нет ни войны, ни солдат и офицеров в разных формах, ни своих, ни врагов. Есть только смертельно измученные, спящие люди.
— Почему вы пошли на фронт при наличии брони? — Потому что был патриотом. Патриотом и остался. Для меня это слово «патриот» по-прежнему звучит гордо, хоть сегодня к этому понятию относятся предвзято, вкладывают в него не совсем мне ясные оттенки. Так получилось, что я узнал о начале войны еще до официального объявления по радио, хотя и не сразу это осознал. Рано утром 22 июня 1941 года я шел по улице Горького после того, как мы с товарищами отметили окончание первого курса, и увидел машину, которая выехала из ворот Кремля под немецким флагом. Оказалось, это была машина немецкого посла, который приезжал официально объявлять войну. Пришел домой, лег спать, и только когда мама разбудила меня в 12 часов дня и сказала, что началась война, я понял, что же тогда видел.
Юбиляр
— В военную эпоху вам было на один год меньше, но теперь и мы, и вы знаем, что по-настоящему, а не по паспорту, 6 мая у вас юбилей — 95 лет. Будете справлять в этом году или все-таки по советской привычке — в следующем? — Всю жизнь отмечал юбилей по дате, записанной в паспорте. Но теперь стали поздравлять и отмечать и так и эдак. (Улыбается, лукаво прищурясь.) Сейчас мы сами не знаем, когда отмечать. Как пойдет. Если торжество или прием какой устроят этой весной — то ради бога. Но внутренний настрой — по официальному документу. Так что будем отмечать в следующем году. Хотя можно и в этом.
— Как отмечать-то любите? — Как водится, в узком кругу — с родными, с друзьями. Бывает, иногда и за границей. Обычно в этот период, конец апреля — начало мая, мы ездим к друзьям в Австрию и изредка захватываем день рождения, как, например, в позапрошлом году.
— Культурно отмечали? В венской опере? — Мы раньше жили в Центре русской культуры, или, как мы его называем, в Русском доме в Вене, а в последние годы — в 60 километрах от столицы, в замечательном город Руст. Мы там дружим с семьей австрийских виноделов.
— Повезло вам! — Да, люблю хорошее вино. Коньяк не любил никогда, предпочитал водку, а сейчас вино. Привыкли к нему с женой еще в Италии.
— Красное сухое? — Игристое. Именно вино, а не шампанское. Было лето, жарко, мы попробовали классику — просекко. Но отечественные производители тоже радуют. Вон у нас стоит бутылочка крымского вина — не из Крыма, а из Крымска Краснодарского края. Отдыхали в Геленджике и распробовали.
— А из Крыма что-то нравится? — Сорт пино-фран.
— А в Италии где отдыхаете? — У нас родственники живут в Тоскане. У них есть также дом на море. Летом мы обычно там отдыхаем у племянницы.
Семьянин
— Другие члены вашей семьи, дочь Раиса и внук Владимир, живут в США. Как часто удается с ним увидеться? — Если в Европу я полететь еще могу, то за океан — нет, тяжело. Они живут в небольшом городке в штате Техас. Изредка приезжают. Внуку 21 год, он еще учится.
— На кого? — Расскажу, когда выучится. Живут они вчетвером: дочка, муж, внук и собачка. Дочка играла в Театре сатиры, а там стала домохозяйкой. Муж ее Буч — бизнесмен. Скучаю по ним.
Коллега
— Сегодня зритель скучает по старым добрым советским фильмам, и современные режиссеры этим пользуются, снимая ремейки. Ваши коллеги по цеху иногда в таком участвуют. — Когда снимали вторую «Кавказскую пленницу», звали на роль судьи, но я отказался.
— Почему? — Потому что у тех, кто снимался там, нет никаких моральных обязательств перед Гайдаем, а у меня есть. Я у него снимался, а они — нет. Деньги не все решают.
— Что сами смотрите по телевизору? — Советские фильмы смотрю часто по каналу, где показывают советскую киноклассику. Люблю их все.
— А современные? — Вот только мне и осталось посмотреть на захват района Чертаново инопланетянами. Всякая фантастика — не мой формат.
— А исторические? — «Викинга» еще не видел. Не стремился. Зато очень понравились «Дело гастронома номер один», «Ликвидация», «Мосгаз», другие исторические детективы. Эти сериалы сделаны на фоне того времени, которое мне интересно и знакомо, особенно военные и послевоенные годы. Они мне близки. Наши научились снимать их интересно.
— Исторические детективы не только наши снимают. Вот на Новый год весь мир, затаив дыхание, смотрел новые серии про Шерлока Холмса. Британского... — Нет-нет. Этот совсем не такой. Чуждая мне стилистика. Из иностранных актеров мне нравятся двое — Энтони Хопкинс и Том Хэнкс. Из их фильмов — «Форрест Гамп», «Зеленая миля», «На грани». Недавно с удовольствием пересмотрел их.
Актер кино
— Свое пересматриваете? — Специально нет, если попадется при переключении каналов, то можно.
— Уже несколько лет подряд «Кавказскую пленницу» и «Операцию «Ы» и другие приключения Шурика» неизменно показывают на Новый год наряду с «Иронией судьбы» и «Карнавальной ночью», хотя обе комедии — летние. — Тоже это заметил и замечательно к этому отношусь. Народная комедия смотрится хорошо в любое время года.
— Раз уж я у вас дома, хочется спросить, как в «Иван Васильевиче»: что самое ценное за жизнь «нажито непосильным трудом»? — Хороший вопрос. (Расплывается в улыбке.) Дайте-ка подумать.
— Я вам помогу, я же помню: сколько курток замшевых? — Ах, так вы про это... Я-то решил, вы про моральные ценности — доброту, сострадание, честность... Эх. Одна у меня замшевая куртка, одна.
— А магнитофонов сколько? — А магнитофонов нету. Но спасибо хоть, что фильм помните.
— Конечно, помним. Пересматриваем не только если попадаются при переключении каналов, а специально. — И правильно делаете, продолжайте пересматривать.
— Кем из товарищей в первую очередь себя считаете — товарищем Сааховым, товарищем Шпаком? А может, Карабасом-Барабасом? — Стрелком. Шучу. Считаю себя Этушем Владимиром Абрамовичем.
— Вы, Владимир Абрамович, многогранный — актер театра и кино, талант и поклонник, муж, отец, дедушка, ветеран и просто хороший человек, которого мы уважаем и обожаем. Какой ролью в жизни больше всего гордитесь? — Главы семьи.
Кто старше?
После ухода от нас осенью прошлого года Владимира Михайловича Зельдина его тезка Владимир Абрамович Этуш стал старейшим действующим народным артистом СССР. По просьбе «МК» в отделах кадров и приемных руководителей Союза кинематографистов РФ, Союзе театральных деятелей РФ, благотворительном фонде в поддержку актеров-инвалидов и ветеранов театра и кино «Артист», Центральном доме актера проверили по разным спискам и документам, сколько всего в нашей стране есть артистов всероссийского уровня старше его и кто из них еще играет. Старше Этуша оказались пятеро, из них регулярно играет один.
Елена Мильчановска Заголовок в газете: Этуш без ретуши Опубликован в газете "Московский комсомолец" №27322 от 11 февраля 2017
Опубликовано: 12 дек. 2016 г. Зрителей ждет доверительный разговор на ночь глядя. В студии двое ведущих — Борис Берман и Ильдар Жандарeв — и их гость. Сюда приходят люди, не нуждающиеся в дополнительных рекомендациях, свой авторитет у публики они заслужили собственными достижениями. Будь то театр, кино, музыка, литература или же спорт…
Артист Виктор Добронравов запомнился и полюбился зрителям после сериала "Не родись красивой", где он сыграл роль добродушного курьера Феди. Виктор - артист одного из лучших театров России - театра им. Евгения Вахтангова, также является участником музыкального проекта «Кинопроектор», в который входят ведущие джазовые музыканты. Кроме того, он солирует в группе «Ковер-Квартет». В компании коллег по сцене он исполняет музыку легендарных мировых исполнителей в стилях джаз, соул и фанк. Сегодня Виктор Добронравов - гость "МГ". фото
- Виктор, в театре имени Вахтангова вы задействованы в восьми постановках, в том числе и в легендарном спектакле «Мадемуазель Нитуш», который справил юбилей в этом году. Как отметили трехсотый показ? - Очень весело! Мы собрали все составы за двенадцать лет: в первом акте играл один артист, во втором другой и так далее. Так что у нас было три Денизы, три полковника, три Флоридора, три директора – всех по три. Причем на сцене появилась даже Нонна Гришаева, которая не играла в спектакле восемь лет. Это был удивительный праздник театра!
- А в целом подмечаете, как за эти двенадцать лет изменился театр? - Сейчас он звучит определенным образом благодаря работе главного человека в театре –худрука Римаса Туминаса. Он пришел в старый, пыльный дом, который пошатывался, начал с фасада и переделал все. Репертуар стал глубоким и разнообразным, тем самым взрастив умного и взыскательного зрителя. При этом мы не отходим от традиционных спектаклей, таких, как «Мадемуазель Нитуш». Театр обрел, как говорит Римус, свою тонацию. И мне очень нравится то, что сейчас здесь происходит – перемены налицо.
- Недавно вы сыграли в очередном сезоне комедийного сериала СТС "Мамочки". Вы попали в уже сложившийся коллектив. Как думаете, кто в принципе на площадке отвечает за сработанность команды? - Сложно сказать. Разные люди могут стать центром, который собирает всех воедино, но чаще всего таким центром выступает режиссер. Например, сериал «Не родись красивой» стал успешным благодаря какой-то особой химии, которая связывала всех актеров. И операторская, и режиссерская, и актерская группы жили как одна семья. Мы и «шапку» (вечеринка в честь окончания съемок - прим. ред.) устроили себе сами: скинулись, сняли корабль и плавали по Москве-реке. Просто потому, что тепло друг к другу относились. Это важная штука, съемочная группа должна стать собранием единомышленников.
- Вашего героя в проекте «Мамочки» сравнивают с Мистером Бигом из американского сериала «Секс в большом городе». Вы действительно опирались на этот образ? - Да, нужен был герой, который производит впечатление идеального человека, как Мистер Биг. Умный, вежливый, начитанный и богатый – словом, каких не бывает !
- По словам актеров сериала СТС, режиссер Андрей Элинсон тонко чувствует комедийную грань. А кого бы вы назвали мастером комедий? - То, как снимали Георгий Данелия и Эльдар Рязанов, просто потрясающе! Для меня это два непререкаемых авторитета. Причем недавно я случайно пересмотрел «Зигзаг удачи» и был ошеломлен. Вроде столько раз видел, а все равно каждый раз нахожу что-то новое. Одно удовольствие смотреть!
- А среди современных актеров кто для вас авторитет в комедийном жанре? - Так как судьба свела меня с этим человеком не только на площадке «Мамочек», но и в спектакле «Игроки», могу сказать, что для меня Сергей Лавыгин – актер абсолютного чувства юмора, при этом обладающий бесспорным мастерством. Я считаю, что Серега – большой артист своего поколения. Но поскольку мы люди молодые, сейчас сложно понять величину таланта, должно пройти время. Мы же до сих пор вспоминаем Евгения Леонова, Андрея Миронова, Евгения Евстигнеева – целую плеяду великих артистов.
- Вы назвали известный советский фильм «Зигзаг удачи», а какая из последних киноновинок вам пришлась по душе? - Мне очень понравились «Фантастические твари и где они обитают». Я в принципе люблю сказки, а новая картина – это такой Гарри Поттер для взрослых. Писательница Джоан Роулинг идет дальше: взрослеют дети, которые выросли на ее книжках, но им хочется остаться в полюбившемся мире. Кроме того, я толкинист со стажем. Еще в школе заболел историей о Средиземье и перечитал все, что только можно.
- А как бы вы охарактеризовали тех, кто обожает сказки? - Наверное, это люди, которым не хватает волшебства. Вот у актеров профессия хоть и творческая, но все же связана больше с ремеслом. Мы занимаемся делом, работаем, а зрители приходят на спектакль и попадают в другой мир.
Народная артистка России Мария Аронова побывала в Омске с антрепризным спектаклем «Искуситель». Наш корреспондент встретился с актрисой.
«Деньги не заменят любви»
– Мария Валерьевна, о чем постановка, которую вы представили на сцене Омского музыкального театра? – Это история людей, которые почти ничего не имели в жизни и вдруг им было предложено разбогатеть криминальным путем. Мы с прекрасным актером Даниилом Спиваковским играем мужа и жену, которые на время поддаются соблазну, забывают о своих ценностях, но, пройдя череду испытаний, возвращаются к себе. Спектакль рождался тяжело. В начале работы погиб режиссер Александр Горбань, сыгравший в моей театральной карьере большую роль: он поставил в Театре имени Вахтангова замечательный спектакль «За двумя зайцами», в котором я много лет играла. После его гибели к нам пришла команда, которая помогла оживить «Искусителя», за что я этим ребятам очень благодарна. Мы играли этот спектакль в разных городах России, за рубежом. Везде принимают хорошо.
– Зрители привыкли к тому, что антреприза – это почти всегда развлечение, способ снять стресс, расслабиться. – Мне очень хочется, чтобы люди не только смеялись на этом спектакле, но все-таки услышали то, о чем мы хотим сказать: никакие деньги не заменят ни любви, ни памяти о своих предках. Судя по тому, как нас принимают, нам это удается.
«Приходится много ездить по России»
– Можно ли сказать, что гастроли – это ваша жизнь? – В общем-то, да. Приходится очень много ездить по России, и мне это нравится, а вот гастролировать за границей я не люблю. Просто путешествовать мне больше нравится. Я взяла за правило время с 15 июля до конца августа посвящать семье. Вместе мы уезжаем на Волгу, общаемся, радуемся друг другу.
– Ваш сын Владислав Гандрабура, как и вы, артист вахтанговского театра. А кем мечтает стать ваша дочь Серафима? – Симе 12 лет, и, мне кажется, она обладает педагогическими способностями. Ее обожают дети всех возрастов. Она очень любит животных. У нас живут собаки, попугаи, хомячки. И еще дочка много лет занимается конным спортом и музыкой.
Люди-«пароходы»
– В 2005 году, во время гастролей вахтанговского театра в Омске, нашему земляку, народному артисту СССР Михаилу Ульянову было присвоено звание «Почетный гражданин Омской области». Вы часто называете Михаила Александровича человеком, который стал для вас родным… – Мне и моему старшему брату родители с детства внушали: чем ты больше по статусу, тем меньше должен быть в жизни. То есть ты должен быть доступнее, скромнее. Это я увидела, когда пришла в театр, в лице Михаила Александровича Ульянова. Меня поразила его простота, ощущение родственности, которое от него исходило. Потом я увидела всех наших людей-«пароходов», как я их называю,– Юрия Васильевича Яковлева, Юлию Константиновну Борисову, Галину Львовну Коновалову, Василия Семеновича Ланового, Людмилу Васильевну Максакову. Все они очень просто общались со мной. А кто я была? Да никто. Это, конечно, поражало.
– Каким вам вспоминается Михаил Ульянов? – Как родной человек. Мы все понимаем, с какой громадной личностью соприкоснулись. Он великий русский артист, великий мужчина, великая личность. Когда мы шли по Арбату, провожая его в последний путь, каждый хоронил кого-то своего: деда, отца, дядю. Ни у кого не было ощущения, что мы несем своего худрука, все прощались с близким и родным человеком. Меня совершенно восхищал принцип, которого придерживался Михаил Александрович: не нарушить чужую судьбу. Он много об этом говорил на посту худрука. И еще он всех жалел. Всех пьющих артистов, всех неиграющих. И настолько хотел сделать только хорошее людям, независимо от того, кто этот человек – народный артист или гример. Очень следил за отношениями в театре. для него было важно, чтобы артисты не заносились. Не позволял обижать театральные цеха, службы. Очень многие люди взяты в вахтанговский театр Михаилом Александровичем, в том числе и мое поколение. Если бы не его решение, то меня бы там не было. Я служу в Театре имени Вахтангова с 1992 года, со второго курса театрального института, и, конечно, в моей судьбе Ульянов сыграл свою роль.
– После ухода Михаила Александровича особое отношение к нашему городу остается? – Если в театр приезжает кто-то из Омска – это значит, что приехал родной, близкий человек. Омск – это кодовое слово.
«Борисова подарила мне рушник»
– Я где-то читала, что народная артистка СССР Юлия Константиновна Борисова подарила вам шаль, которую ей передал один из учеников Станиславского. – Не шаль, а рушник. Юлия Константиновна подарила мне полотенце, на котором вручную вышиты сцены из спектакля «Горе от ума». Это исторический рушник: ей подарил его великий русский артист, продолжатель дела Станиславского Василий Осипович Топорков. Она преподнесла мне этот прекрасный подарок на церемонии вручения премии «Хрустальная Турандот» со словами: «Когда Топорков мне дарил его, то говорил: «Юля, передашь как знамя тому, кому посчитаешь нужным, кто достоин». Знаете, когда люди-«пароходы» на тебя обращают внимание – это что-то невероятное. Я-то всегда живу с ощущением, что они знать не знают, как тебя зовут. А когда они вдруг подходят к тебе и начинают говорить о твоей работе, которую они видели, то теряешь дар речи. Оказывается, они за тобой неустанно, с интересом следят, ты занимаешь место в их душах. Они заходят к тебе в гримерку, дают дельные советы, делают замечания, ругают. Вот это фантастика!
– Последние годы художественным руководителем театра, в котором вы служите, является литовский режиссер Римас Туминас. Он уже стал вахтанговцем? – Судя по тому, что происходит в театре, как все объединены, какой интерес сегодня к театру Вахтангова, то, конечно, мы Римасу Владимировичу аплодируем и говорим, что он наш, вахтанговский. Страшно боимся, что, не дай бог, он уйдет. И, говоря о Туминасе, нужно говорить о директоре нашего театра Кирилле Игоревиче Кроке. Я советую всем театральным администраторам приехать к нам и посмотреть, что человек сделал на своем посту. У нас отремонтирован каждый сантиметр театра, по себестоимости выбиты квартиры для артистов, построены общежитие и новое здание театра с арт-кафе, восстановлена квартира-музей Евгения Вахтангова, сделаны квартиры для приезжающих режиссеров. Что говорить! Мне кажется, что Михаил Александрович Ульянов приложил с небес к этому руку.
СПРАВКА: В основу спектакля «Искуситель» легла пьеса Валерия Шашина «Поджигатель», написанная в конце 1980-х и построенная на вполне стандартной сюжетной коллизии. В жизнь тихой супружеской пары Дмитрия и Елены неожиданно вторгается некто третий по фамилии Крамов. С помощью колких реплик этот трикстер начинает выуживать из до того державших себя в рамках приличий хозяев дома более резкие и откровенные мысли друг о друге, а также наводит Дмитрия на мысль поджечь родовое имение Еланино. Роль искусителя Крамова в постановке Владимира Лаптева исполнил Александр Феклистов, образы же супругов воплотили актеры Мария Аронова и Даниил Спиваковский.
С именем Заслуженного артиста РСФСР Евгения Фёдорова связана целая эпоха Государственного академического театра имени Вахтангова. Старшее поколение его хорошо помнит по спектаклям «Принцесса Турандот», «Антоний и Клеопатра», «Царская охота», «Тевье-молочник» и другим знаковым постановкам этого легендарного театра, на сцене которого актёр играет уже больше 70 лет. Евгений Евгеньевич много работал и на радио, и на телевидении. Вместе с супругой он воспитал замечательного сына, тоже актёра, и двух талантливых внуков. Старший в представлении не нуждается, сегодня он – Пётр Фёдоров – один из самых популярных актёров российского кино. Договориться на интервью с родоначальником актёрской династии Фёдоровых задача не из лёгких, скажу больше – она практически невыполнима. «Я никогда в жизни не давал ни одного интервью. И это принципиально. Ну живёт человек и живёт, а о себе рассказывать, я считаю, он не должен. Надо быть скромнее, – говорит мне во время нашего телефонного разговора Евгений Евгеньевич. – А жить по принципу Галкина и мадам Пугачёвой я не могу. (Смеётся). В театре отказывался ото всех своих юбилеев, а на 90-летие я лишь попросил мне подарить портрет Евгения Багратионовича Вахтангова. Сейчас мы общаемся с вами, а его портрет висит напротив меня. И рядом с ним – портреты моих учителей, руководителей нашего курса Цецилии Львовны Мансуровой и Анны Алексеевны Орочко. Да, жизнь я прожил непростую, но почему должен делать её интересной для всех? Я артист, и моё дело – выйти на сцену и сыграть свою роль. Хотя для меня сегодня театр Вахтангова, увы, уже в прошедшем времени. По той причине, что почти все мои товарищи-актёры ушли из жизни: и Миша Ульянов, и Юра Яковлев… Прихожу в театр – и пустота. Новое у нас, конечно, создаётся, но я, по сути, к этому уже никакого отношения не имею.
- Вы же почти 73 года, Евгений Евгеньевич, служите в театре. Времена меняются, а люди остаются прежними? - Я товарищ старомодный. Вахтангов нам завещал то, что сейчас все давно забыли – скромность и достоинство. Евгений Багратионович всегда говорил, что актёры должны не только отвечать друг за друга, но и отвечать за своё поведение, за взаимоотношение. И поменьше выкаблучиваться, как это модно теперь говорить. По телевизору я смотрю только последние известия, а все эти шоу вперемешку с рекламой уже надоели. Было б здоровье у меня и моих близких – вот что сейчас главное! Несколько лет назад мой родной брат по материнской линии Александр Збруев отмечал юбилей. И журналисты тогда атаковали меня телефонными звонками. А Саша сказал мне коротко и со знанием дела: всех посылай на три буквы. (Смеётся). У меня два замечательных внука Алексей и Пётр, брат и жена – вот они, мои самые близкие и самые родные люди.
- За творчеством Петра следите? - Он молодец! Уважаю его. И не только потому, что он – хороший артист. Пётр ведёт себя достойно, нигде себя не рекламирует, всегда очень сдержанный и не любит всякого рода показуху. Осенью прошлого года российские зрители увидели сразу две премьеры с его участием – «Дуэлянт» режиссёра Алексея Мизгирёва и «Ледокол» Николая Хомерики. Прекрасные работы. Правда, из театра внук ушёл, стал заниматься кино. Но Пётр человек музыкальный, у него есть своя небольшая музыкальная группа, а ещё он очень здорово рисует. Алексей, младший мой внук, связал свою жизнь с кибернетикой. Красивый парень под два метра ростом, но в актёры идти не захотел, сославшись на то, что мы, Фёдоровы, уже исчерпали весь лимит. (Смеётся). Ведь кроме моего сына, брата и старшего внука актёрское образование имела и моя мама Татьяна Александровна. В кино она не снималась, но работала на кинофабрике.
- Пётр ушёл из театра, чтобы работать в кино, а у Вас – вся жизнь в театре, но с кинематографом как-то не сложилось… - Скажу откровенно: просто я очень много работал в театре. Да, у нас был один выдающийся актёр, которому как никому другому удавалось совмещать театр с кино. Это Николай Олимпиевич Гриценко. Мы всегда удивлялись ему: сегодня Коля репетирует, к примеру, князя Мышкина в «Идиоте», а ближайшей ночью садится в «Красную стрелу» и мчится в Ленинград, где снимается в фильме. Уже на следующий день Гриценко снова в театре, мы продолжаем репетировать спектакль, и он прекрасно знает свою роль. А через какое-то время на экраны выходит кинокартина «Хождение по мукам», и Коля в одной из главных ролей. Он всё успевал!
- Для Вас, мне кажется, самым творчески насыщенным временем в театре стал период шестидесятых-семидесятых годов. Верно? - Пожалуй, вы правы. В те годы у нас был замечательный художественный руководитель Рубен Николаевич Симонов, великий ученик Вахтангова. А после него – Евгений Рубенович Симонов, его сын. В середине 1940-х годов Рубен Николаевич поставил превосходный спектакль «Мадемуазель Нитуш», и после него пошла серия прекрасных работ, где были заняты великолепные актёры. И они, главным образом, работали на сцене. Кстати, сам Рубен Симонов тоже отдавал предпочтение только родному театру, в кино он снялся всего несколько раз. У немецкого писателя Ганса Фаллады есть замечательный роман «Каждый умирает в одиночку». Человек не должен об этом забывать. Ведь он отвечает, прежде всего, за чувство собственного достоинства, за чувство скромности. И когда театр создаётся на такой основе, он будет жить. Но если он строится на показухе, да ещё когда с классикой вытворяют не Бог весть что – мне, откровенно говоря, становится стыдно. Сегодня, увы, во многих театрах это в порядке вещей. Поэтому-то моя любовь и моя память остались в прошлом. Но что делать – каждому своё.
- Около десяти лет назад мне посчастливилось записать интервью с Вашим другом и коллегой по театру – Народным артистом СССР Юрием Яковлевым. Во время беседы я поинтересовался у корифея Вахтанговской сцены – остался ли в театре тот дух, который был здесь ещё во времена Гриценко, Целиковской, Симонова, Пашковой… И Юрий Васильевич ничего не ответил, а лишь развёл руками. - Театр действительно изменился. Причин тому много: и время ушло, и нет уже нашей «старой гвардии», да и режиссура стала другой – пришли новые люди, и они создают свой театр, но я к нему, повторюсь, почти не имею никакого отношения. В нынешнем репертуаре я задействован только в двух постановках: «Последние луны» и «Улыбнись нам, Господи». Должен сказать, что в театре ко мне отношение хорошее, и это не может меня не радовать. У нас прекрасный директор Кирилл Крок, замечательная заведующая режиссёрским управлением Любовь Кузнецова.
- А кто сейчас завтруппой? Знаю, долгие годы на этой должности была актриса из «старой гвардии» вахтанговцев Галина Львовна Коновалова. - В разные годы заведовали труппой наши замечательные актёры: Володя Осенев, Коля Тимофеев и да, Галя Коновалова. Она ушла из жизни, и – всё! Теперь этот огромный труд на себе несёт режиссёрское управление.
- Как поживает Ваш однокурсник и коллега по сцене Владимир Абрамович Этуш? - Володя держится молодцом, играет в четырёх репертуарных спектаклях.
- Ещё в прошлом году вас было больше: всего неделю до своего 95-летия не дожила Нина Николаевна Архипова. - Ниночка… В студенческие годы я был в неё очень влюблён. (Улыбается).
- Евгений Евгеньевич, Вы же пришли совсем мальчишкой в театр. Прислушивались к советам актёров старшего поколения? - А как же! Кроме нашей Анны Алексеевны Орочко здесь работали и Рубен Николаевич Симонов, и Александра Исааковна Ремизова, и Александр Маркович Габович – они были не только замечательными актёрами и режиссёрами, но и великолепными педагогами. Конечно, мы прислушивались к ним, они с нами занимались. Сейчас, мне кажется, такого уровня педагогов почти не осталось. А из артистов моего поколения в театре служат всего три человека – Володя Этуш, я, да Юлия Константиновна Борисова. За нами стоят актёры на пятнадцать-двадцать лет моложе, ребята они очень талантливые, но это уже следующее поколение. Ксения Георгиевна Семёнова, одна из любимых учениц Е.Б. Вахтангова, у нас преподавала художественное слово. И она часто повторяла нам, что у Евгения Багратионовича было три основных заповеди. Первая: главное в театре – это актёр. Вторая: единство, дружба и взаимопонимание коллектива. И третья: бесконечное уважение и благодарность к старшим товарищам. Этих заповедей я придерживаюсь до сих пор. Гастролируя с родным театром, мне посчастливилось побывать во многих странах, но больше всего я люблю наше Подмосковье, для меня это святые места. Сначала наша семья снимала дачу в Переделкине, а годами позже сын купил небольшой земельный участок под Рузой, в Дорохове. К сожалению, теперь мы с супругой там почти не бываем, но живописные подмосковные места навсегда в моей памяти.
Сегодня, 3 марта, Евгению Евгеньевичу исполняется 93 года. Коллектив редакции «ЛГ» желает замечательному актёру крепкого здоровья, бодрости духа и новых хороших ролей.
Только что вернулась из Театра Вахтангова с "Бенефиса" Владимира Этуша (по пьесе Птушкиной "Пока она умирала", где он играет роль старухи ( в фильме "Приходи на меня посмотреть" по той же пьесе эту роль играла Екатерина Васильева). Этуш феерический! Озорной, глаз горит! При этом не позволяет себе никакого специального "комикования", рассчитанного на непритязательную публику. Прямо физически ощущаешь, какой кайф он сам испытывает от роли, и это состояние передаётся залу (переполненному). В антракте многие из зрителей, которые пришли без букетов, рванули к выходу, где их продавали, и в конце буквально засыпали артиста цветами. А Владимир Абрамович, выйдя на финал уже в мужском костюме, после почти трехчасового действа еще и приплясывал! Выдающийся артист!
Он один из самых узнаваемых и востребованных актеров страны. Говорят, что нет такой роли, которую он не смог бы сыграть. Несмотря на то что склонность к лицедейству проявилась в раннем детстве, он мечтал стать земским доктором. Все решила школьная постановка спектакля «Лес» по Островскому. Стало ясно, что вне сцены для него жизни нет. В середине 70-х он приехал в Москву поступать в театральный. Тогда трудно было представить, какая слава ждет его в будущем. Запоминающиеся роли у прославленных режиссеров, красные дорожки престижных фестивалей, заслуженные награды и премии — всего этого он добился благодаря своему невероятному таланту и упорному труду. Со своей музой, любимой женой Еленой, он не расстается уже больше 30 лет. Они вырастили сына Дениса, а сейчас с радостью помогают воспитывать внуков, которые невероятно гордятся своим прославленным дедом. Наедине со всеми — народный артист РФ Сергей Маковецкий.
Маковецкий был принят в труппу театра имени Вахтангова сразу после окончания училища имени Щукина. С тех пор там и служит верой и правдой. Правда, как-то раз, по молодости, артист не совладал с эмоциями и едва не лишился работы. Один из конфликтов с руководством привел к тому, что Сергея разжаловали из актеров в дворники. И он – без шуток – мел территорию возле Государственного академического театра имени Евгения Вахтангова на Арбате. "Был такой период... Я бы не прав... Я действительно был разжалован в дворники. У меня был участок от служебного входа до входа в театр", – подтвердил Маковецкий. Артист специально подчищал метлой снежок в тот момент, когда коллеги шли на службу. "Я не с утра это делал и не глубокой ночью. А именно когда все шли на спектакль. Одна женщина смотрит и говорит: "У вас сегодня дежурство? Вы же актер этого театра?" Я ей: "Да. Сегодня дежурю я, завтра будет Василий Семенович Лановой". Чистота у меня была идеальная", – не без гордости сообщил Сергей. Актер признал, что пострадал тогда по своей вине. "Я был не прав. Нельзя так себя вести. Нельзя бросать стулья в директора. Я был прав по существу, по своей обиде я был прав, но мне не хватило слов. И чтобы поставить красивую точку в этой игре, я швырнул стул в нашего директора. Я промахнулся. Он на следующий день пришел с перевязанным пальцем. Потом, видимо, перепутал, и перевязал другой. Я никак не мог понять, какой у него палец перевязан. Типа я ему его сломал. Меня хотели выгнать из театра, но я беру КЗоТ и говорю: "Почему выгонять? По статье есть перевод на нижеоплачиваемую должность". И меня перевели", – рассказал Маковецкий. В тот момент он уже был женат. "У меня была семья. Я потерял в зарплате. Я получал 140 рублей. Это казалось очень много. Это максимум. что мог получать актер без звания. 160 – это уже заслуженный. А тут ниже... Около 65 рублей...", – не без содрогания вспоминает Сергей, которому пришлось целых два месяца работать дворником с незавидной зарплатой. Урок из сложившейся ситуации он извлек. "Это было некрасиво. Нельзя поддаваться такому темпераменту. Он мне мешал с детства, – посетовал Маковецкий. – Это бурчание... Я не знаю, как избавиться от этой черты характера. Наверное, это будет уже до конца".
Режиссеры в один голос отмечают ее талант и умение преображаться в любых героинь Каждый эпизод фильма с ней становится феерическим приключением. Даже в те времена, когда об Ароновой еще не знали кинозрители, театралы уже обожали эту непосредственную, ни на кого не похожую актрису.
Мария Аронова родилась 11 марта 1972 года в Московской области, в городе Долгопрудном. Она считалась одной из худших учениц класса, однако родители твердо верили в то, что из ребенка вырастет что-то выдающееся. С учебой у Маши никогда не клеилось. Вернее, она просто не могла разобраться в точных науках. А вот историю, русский язык и литературу всегда сдавала на четыре и пять. Возможно, если бы она выбрала другую специальность, то ее биография сложилась бы совсем непримечательно. Но актерская профессия была ее мечтой. Поэтому Мария твердо решила идти по выбранному пути до победного конца: «Актрисой я хотела стать с тех пор, как себя помню, лет с пяти-шести. Созывала всех соседей, навешивала простыни-декорации и устраивала представления». Отцу не очень-то нравилось, что дочка устраивает представления перед бабками, сидящими возле подъезда. Но, тем не менее, ей никто не запрещал заниматься тем, чем она хочет.
После школы Мария поступила в Театральное училище имени Б.В.Щукина (курс Владимира Владимировича Иванова), которое окончила в 1994 году. Актриса не устаёт повторять – Владимир Владимирович до сих пор остается ее творческим отцом, царем и богом. В дипломном спектакле «Царская охота» Аронова сыграла Екатерину II настолько хорошо, что получила за эту работу Государственную премию РФ имени К.С.Станиславского. Еще на втором курсе училища Аронова была приглашена в Московский академический театр имени Вахтангова, где она продолжила работать и после окончания института. Актрисе стало везти на роли с первых лет работы в театре, она часто играла комедийных персонажей, сохраняя верность себе, оригинальность и непосредственность. Эти роли в большинстве своем и полюбились зрителю – за Мария не боится быть смешной и ни на кого не похожей, приковывает к себе внимание и «держит» зрительный зал.
Из-за того, что актриса с самого начала карьеры выглядела немного старше своего возраста, ей сразу стали давать роли взрослых женщин и она с блеском с ними справлялась. В спектаклях Марии довелось работать вместе с Владимиром Этушем, Людмилой Максаковой, Сергеем Маковецким, Юлией Рутберг. Судьбоносным стал спектакль «Дядюшкин сон» – здесь Аронова предстала в новом свете. «Эта роль помогла мне разговаривать своим собственным голосом, ничего не придумывать, и понять, что благодаря режиссеру, я могу вольготно, удобно, совершенно без поворотов в стороны и боязни быть неинтересной чувствовать себя на сцене», – призналась она. Именно в этом спектакле актриса смогла полностью прочувствовать себя, свою душу. Она не играла – жила на сцене, раскрывая неожиданные творческие грани собственного дара.
В кино Аронова пришла в 1995 году, снявшись в фильме Сергея Урсуляка «Летние люди» по пьесе М.Горького «Дачники». Драма рассказывала о начале двадцатого века и интеллигенции, приехавшей в дачный поселок. Марии очень понравились съемки, благодаря им она смогла впервые побывать за границей – фильм снимали в Чехии. Потом Аронова снималась в основном в сериалах – как раз в те годы они обрели популярность на телевидении. Многие зрители открыли для себя ее искрящийся дар благодаря сериалу «Кафе Клубничка». Это был, по сути дела, первый российский ситком. И в нем собрались такие таланты, как Галина Польских, Александр Демьяненко, Наталья Крачковская. Мария вспоминает съемки с теплотой и благодарностью, поскольку очень многому у них научилась. Аронова также играла в сериалах «Остановка по требованию», «Московские окна». И везде ее роли становились очень запоминающимися. В 2004 году Марию пригласили в сериал «Солдаты» на роль продавщицы из чепка Эвелины. Вместе с Игнатом Акрачковым они создали обаятельный дуэт, завоевав зрительскую популярность и любовь. В последующие годы Аронова довольно много снималась в кино. Коллеги поговаривают даже, что для любого кинорежиссёра она – символ успеха, своеобразный талисман.
https://www.youtube.com/watch?v=7bVvIc_mH2g Мария Аронова. Человек в кадре Опубликовано: 11 сент. 2015 г. Участвуют Мария АРОНОВА, Михаил ПОЛИЦЕЙМАКО, Виктор ДОБРОНРАВОВ, Юлия РУТБЕРГ, Римас ТУМИНАС.
По словам актрисы, она для себя четко разделяет работу и обычную жизнь. Театр – это ее профессия и не более того. Она старается строить свою жизнь так, чтобы в театре появляться только на репетициях и на спектакле – места большого скопления людей и светские тусовки вызывают у Ароновой тоску вплоть до легкого недомогания. Где же актриса черпает вдохновение? Оказывается, для Марии любимое место отдыха... рыбалка! Она рассказывает об этом так: «Мы собираемся с друзьями целыми семьями и на машинах едем рыбачить. Я очень рада, что моя дочь, в отличие от сына, любит отдыхать так же, как и я. Ей нравится собирать грибы, ловить рыбу, она любит нашу компанию. Наш человек!» Еще Аронова любит вышивать, – это хорошо отвлекает от проблем. И конечно, готовить вкусные блюда для домочадцев. Поскольку актриса занята в спектаклях практически каждый вечер, тем более ценны для нее вечера в семейном кругу.
Семейное счастье этой красивой и талантливой женщине довелось испытать далеко не сразу. Еще в училище у нее случилась большая любовь. Влад был гениален, но оказался слабым и безвольным человеком. Он так никем и не стал, жизнь у них с Марией не сложилась. Но родился сын, за которого Мария благодарна судьбе. Она считает, что этот человек появился в ее жизни именно для того, чтобы у нее был любимый сыночек. Потом в жизни актрисы случались, конечно, романы, была и сумасшедшая страсть к женатому мужчине, который ради нее уходил из семьи. Только вот женское счастье обрести так и не удавалось. Женское счастье все же улыбнулось ей тогда, когда Мария меньше всего этого ждала. Сейчас Аронова замужем за начальником транспортного цеха ее театра – Евгением. Ради своей семьи, ради детей Владислава и Серафимы, актриса готова на очень многое. Она много работает, поскольку то, что актеры загребают деньги лопатой – абсолютный миф. Вот как Мария рассказывает об этом: «В актерской профессии, где то густо, то пусто, какое уж ощущение благополучия и уверенности? Я радуюсь только тому, что все мои бытовые мечты осуществляются. Мне бесконечно хотелось обеспечить детей жильем, хотелось иметь хорошие автомобили, жить в хорошей квартире, и это все есть. Большим трудом, потом-кровью, но это получается».
Мария не любит ходить в магазины и почти равнодушна к одежде, что для актрисы не очень характерно. По ее словам, была бы возможность – ходила в удобных тапках и в какой-нибудь хламиде. В период выпуска спектакля, к примеру, она настолько поглощена ролью, что ей не до внешнего имиджа. Однако Аронова старалась найти свой стиль, и небезуспешно! Ей очень нравится, например, одна отечественная фирма, которая конструирует одежду для не худеньких женщин. И если в подборе гардероба актриса обходится без фанатизма, то в уходе за домом она бросается в крайности, поскольку обожает чистоту и порядок. Так что если какая-нибудь вазочка стоит не на месте, бывает, что и уснуть не может.
Театралы знают Марию Аронову как яркую характерную актрису, способную рассмешить любого Фото: Игорь Руссак/РИА Новости
11 марта 45-летие отмечает народная артистка России Мария Аронова. Театралы знают ее как яркую характерную актрису, способную рассмешить любого. Киноманы после фильма «Батальон» открыли в ней глубокий драматический потенциал. А перед «Вечерней Москвой» именинница предстала трудоголиком со своими принципами и обязательствами.
Бывают такие времена
- Мария Валерьевна, вас обожает публика. Почему же в родном театре им. Вахтангова вы сейчас играете только два спектакля? - У каждого актера бывают такие времена, когда он играет только то, что давно выпустил. Нижайший поклон нашему худруку Римасу Владимировичу Туминасу, который меня понимает и дает возможность работать на стороне. Но, положа руку на сердце, я везде говорю: если будет спектакль, который Туминас захочет на меня поставить, какая-то роль, то, конечно, я все брошу и прибегу.
- Став худруком, он ведь не дал вам роли ни в одной своей постановке… - Не совсем так. Я участвовала в его спектакле «Троил и Крессида», вышедшем в 2008 году. Правда, его давно сняли… Нет, я в команде Римаса Владимировича, у нас нежнейшие с ним отношения... Просто он как художник работаете с тем, что его завораживает. Я, наверное, пока не вписываюсь в это…
- …и уходите в антрепризу – у вас с десяток спектаклей на разных сценах и гастроли по всей стране. Это такой жест творческой ненасытности? - Да. Точнее «ипотечный кредит». Есть такое. Творческий голод под названием ипотечный кредит. Который надо выплачивать. Вот и все ответы. Впрочем, в деле с антрепризой Боженька милостив ко мне: если бы в моей жизни ставки делались на телевидение и кино, то все было бы куда плачевнее. Потому что те, у кого нет антрепризных спектаклей, переживают сейчас нелучшие времена. В большинстве своем артисты сейчас живут очень тяжело. Спасибо огромное Господу, что у меня есть мои любимые режиссеры, партнеры, есть хорошие продюсеры… Да, дома я бываю реже, чем в гостинице, но я работаю.
видео
Мария Аронова: Театр - это место, где я самоутверждаюсь Опубликовано: 3 апр. 2012 г. Предлагаем вашему вниманию эпизод программы "На ночь глядя" главным героем которой стала Мария Аронова
Есть вампиры
- Любое ваше появление на сцене – это праздник для зрителей. А бывало так, что вам приходилось играть при полупустом зале? - Слава Богу, сейчас этого нет, а вообще, конечно, да. В театре в середине 1990-ых был провальный спектакль «Варвары» по Максиму Горькому, который прошел только 11 раз. Я, неопытная артистка, была там удостоена главной роли – Монаховой. Это, кстати, одна из звездных ролей в карьере Татьяны Дорониной. Но у меня не пошло. Играть при пустом зале очень тяжело. В этом смысле с благодарностью думаю о замечательном петербургском прокатчике, к которому мы всегда ездим с антрепризой. Зовут его Ваник Варданян, но для нас он просто Ваня. Этот человек – наш гений: он очень трепетно относится к ощущениям актеров на сцене и без пятнадцати семь может продать оставшиеся билеты за сто рублей! Он делает все, чтобы зал на две тысячи мест был заполнен.
- А для артиста не все равно, сколько зрителей в зале? - Если артист работает честно, то играет он всегда одинаково. Но при полупустом зале в моральном плане получает он меньше, чем отдает. Пусть вы играете проверенную временем комедию, реакция зрителей на полном зале кардинально отличается от той, что при наполненности зала даже на две трети. Если артист уверен в своей работе, то он не пасует и играет дальше. Но бывает так, что начинает перегибать, слишком стараться, давить, – от этого спектакль очень страдает.
Сергей Пятаков/РИА Новости 6 сентября 2012 года. Мария Аронова и Алексей Гуськов в спектакле «Обычное дело» в Театре Вахтангова
- То есть играть надо так же легко, как вы это делаете в одном из самых востребованных московской публикой спектаклей «Мадемуазель Нитуш»? - Здесь нужно прежде всего говорить о Владимире Владимировиче Иванове, режиссере спектакля и моем мастере в Щукинском училище. Все всегда говорят об артистах, забывая, что большинство из них – это ученики Иванова, и не учитывая, сколько он сам вложил в постановку сил. Со стороны может показаться, что артисты в этом спектакле выходят, чтобы самим получить удовольствие, настолько все кажется легким и непринужденным. Но это обманчивое впечатление. За всем стоит большой труд.
- Вы как-то отметили, что сегодня в театрах спектакли делают слишком быстро, с актерами работают очень мало. Обычно такое подмечают за телевизионными сериалами. - А в театрах разве не так? Легче всего подвесить артиста вверх ногами и заставить его читать известный монолог, чем найти в этом монологе что-то настоящее… Это самое сложное, что только может быть: работа с материалом, абсолютная готовность режиссера к репетиции, если он, конечно, умеет к ней готовиться. Основная доля современных театральных режиссеров демонстрирует стопроцентный вампиризм относительно артистов: они насилуют их психику, рвут ее на части… Честно говоря, я лично стараюсь оберегать себя от этого, отказываюсь от ролей. По крайней мере, в репертуарном театре. В антрепризе вообще все другое: друзей надо приглашать на 15-ый спектакль. Это, к сожалению, минус антрепризы – постановка практически всегда выпускается «сырой» и дорабатывается уже на зрителе.
- Возможно, такой подход к репертуарному театру и объясняет, что в родном Вахтанговском у вас нынче мало ролей? - То, что касается театра им. Евг. Вахтангова, это мое творчество. То, что касается антрепризы, это мой заработок. Отказаться от заработка ради творчества? Если только на это меня что-то серьезно подтолкнет, например, роль у Римаса Владимировича.
- У вас есть какие-то профессиональные традиции? - Да, выработалась одна. Если идет задержка спектакля больше, чем на 20 минут, я обязательно выхожу к зрителям. Несмотря на то, что я не владею компьютером и, к своему счастью, не знаю, что пишут в Интернете, мне однажды попало в руки письмо, где один разгневанный зритель растаптывает меня в пух и прах. Спектакль дали с большой задержкой, а в зал всех стали пускать с опозданием в 25 минут. Хотя мы, артисты, здесь не виноваты, это упущение технических служб. Но после письма я поняла, что к зрителям надо выходить и извиняться. Потому что в их восприятии во всем в театре виноваты артисты.
PHOTOXPRESS Мария Аронова, яркая комедийная актриса, давно мечтает о глубоких драматических ролях
Это загадка
- Работа в фильме «Батальон» раскрыла в вас глубокий драматический потенциал. Почему ролей с такой доскональной психологической проработкой у вас мало? - Хотелось бы побольше. Не скрою, давно мечтаю, чтобы в театре у меня были мощные драматические роли. Но устраивать из этого трагедию всей жизни не считаю правильным. Все, что приходит, мое, не приходит – не мое. Убиваться, бегать, дружить, показываться, вертеться перед глазами, – все это в итоге накрывается медным тазом у меня, я так не могу. Было два случая, когда я настояла на своем участии в проекте, и не могу сказать, что мне это принесло большую радость. В каком бы амплуа я не играла, трагичном или комедийном, мне нравится одно – честно делать свою работу.
- Эту роль в «Батальоне» признали лучшей аж на четырех крупных международных фестивалях! А жюри российского «Золотого орла» ограничилось лишь номинацией. - Даже не хочу знать, почему такое происходит. По большому счету, самое важное ведь то, что я работала и в моей копилочке эта роль есть. Обидно? Несомненно. Вопросы есть к тем, кто забраковал мою работу? Наверное, да. Но это уважаемые мною люди, которые посчитали нужным дать мне «Золотого орла» за роль второго плана в фильме «Артистка» и не заметить «Батальона». Возможно, что-то не понравилось.
- То есть награды для вас – не самое главное? - Это, конечно, приятно, я люблю, когда меня награждают. У меня безумно папа по этому поводу радуется. Но, опять же, трагедии для себя не делаю.
- Вам часто приходится отказываться от сценариев? - Да, очень. И не менее часто от пьес – они ужасающие. Мне сложно объяснить, с чем это все связано. То ли с тем, что пьесы и сценарии стоят не так дорого и выкупают авторство. То ли еще с чем-то, но то, что в основном предлагают, как адская лавина. Нет слов.
- Известно, что образы своих героев вы создаете от их внешности: в «Батальоне» постриглись по-мужски, в «За двумя зайцами», помнится, прилепили нос, в «Мадемуазель Нитуш» надеваете пластину с выступающими зубами. Не боитесь так обесценивать себя как, прежде всего, красивую женщину? - Я трагикомик. Клоун же не смущается, надевая красный нос и рисуя себе щеки. Мне, наоборот, это очень нравится. Если все внешние изменения работают на дело, то это необыкновенное удовольствие!
- Вы себя чувствуете удовлетворенной в профессии сегодня? - Конечно, нет. Я знаю, что могу больше, что могу играть тоньше, мои образы могут быть сложнее. Но, видимо, сейчас мир меня хочет видеть другой. Хотя сетовать мне нельзя – повторюсь, сегодня по части театров в стране просто ужасающее положение. Все, что находится за пределами Москвы и Санкт-Петербурга, у меня вызывает полное недоумение – я не очень представляю, на что артисты там живут?.. Для меня это загадка. Огромное число талантливейших людей, как на свои зарплаты они содержат семьи, себя, – ума не приложу. Они герои, энтузиасты нашего дела, аплодирую им, стоя. Я не иду в политику, где эти проблемы решаются, потому что с моим характером меня ото всюду повыгоняют. Но это недостойно – допускать, чтобы звезды, создавшие шедевры, известные даже 12-летним детям, жили в такой нужде.
Виктор Погонцев/ТАСС 6 июня 2010 года. Мария Аронова и Михаил Полицеймако в спектакле «Маленькие комедии»
Неприкосновенное время
- Что вам не нравится в вашей жизни? - Мое отсутствие дома. То, что редко вижу свою 12-летнюю дочь Серафиму. Годы идут, а я не успею нанюхаться, наглядеться, наговориться… Подрастает внучка Антонина, а я не рядом. Детей совсем не вижу – я телефонная мама, бабка. Хотя в доме остаюсь хозяйкой – готовлю сама и никто, кроме меня, этого не делает.
- Представим, что вы свободны от денежных обязательств. Какой стала бы ваша жизнь? - Это было бы большим счастьем! Я бы устраивала себе выходные… Но так будет еще не скоро. Пока это все возможно два месяца в году – летом, когда театр уходит на каникулы. Это неприкосновенное для работы время. Мы с дочкой отправляемся на рыбалку – в детстве меня ею заразил папа Валерий Максович. Рыбалка с ним, помню, была временем чуть ли не наивысшей нашей духовной близости – природа, только мы, о своем разговариваем... Теперь это у меня с Серафимой.
- Вы счастливы сегодня? - Несмотря на трудности, я счастливая женщина. У меня есть возможность помогать близким, дарить папе путешествия. У моего старшего брата Саши и его молодой жены Ксюши пару месяцев назад родилась дочка Алиса. У меня двое детей, много друзей, внучка, прекрасная невестка Катюша, жив папа. Это главное.
http://ермак-инфо.рф/2017/03/svezhee-intervyu-lyudmilyi-maksakovoy-mamyi-novoy-russkoy-emigrantki-maroii-maksakovoy/ 23 марта 2017 Свежее интервью Людмилы Максаковой, мамы новой русской эмигрантки Марии Максаковой Ива Любомилова фото
Давно в России не было эмигрантов. И вот, появились. Кто только не говорит сегодня о паре экс-депутатов, о Марии Максаковой и Денисе Вороненкове, которые переехали на ПМЖ на Украину, оставив на родине всё: детей, недвижимость, друзей, работу. Родителей. Мама новой русской эмигрантки Марии Максаковой – женщина, не сказать, чтобы уже совсем трудной судьбы, но определённо с трудным характером. Женщина незаурядная, талантливая, красавица, музыкант, всесторонне образованная, хранительница высокой русской-советской культуры. Уже после того, как разразился скандал с переездом на ПМЖ её дочери, Людмила Васильевна приехала в Санкт-Петербург, где посетила театр им. Андрея Миронова и побывала в гостях у его худрука Рудольфа Фурманова. Театральная гостиная Фурманова – театрально-телевизионный проект, где молодые начинающие актёры встречаются со звёздами театра. Получилось очень увлекательное и искромётное интервью и шоу.
Опубликовано: 20 мар. 2017 г. Блистательная вахтанговка, участница лучших спектаклей Римаса Туминаса, актриса с сильным характером и обворожительная женщина Людмила Васильевна Максакова в гостях у Рудольфа Фурманова в "Театральной гостиной". Диалоги о театре, романсы (партия гитары Вячеслав Голиков) и многочисленные фрагменты из кино и теле-архива актрисы. Максакова рассказывает о дорогих ее сердцу людях искусства: матери - великой оперной певице Марии Максаковой, режиссере Петре Наумовиче Фоменко, актере Николае Гриценко, сегодняшнем дне театра Вахтангова и Римасе Туминасе. Так раскрыться можно только в кругу друзей, рядом с теми, кого уважаешь и любишь.
Людмила Васильевна раскрылась с неожиданной стороны – она спела, рассказала о своей юности, об актёрах-современниках и тех, у кого училась она сама – Москвине, Коонен, Рубене Симонове – тех, кто стал легендой нашего театра, – поведав много такого, чего нигде публично не рассказывала. Заметим, что Максакова – дочь супер-звезды советской оперы Марии Петровны Максаковой, солистки Большого и Кировского театров, – может рассказать много интересного о жизни московской театральной и музыкальной богемы прошлого века, но этими рассказами практически нигде не делится, поскольку её не устраивает общий культурный и образовательный уровень ведущих, которые спрашивают, и проектов, которые предлагают принять в них участие. Максакова неоднократно устраивала скандалы прямо во время записи программ – наиболее известный – интервью Юлии Меньшовой, – недавно – интервью журналистам с НТВ. Она бурно реагирует на катастрофическую безграмотность и непрофесиональность журналистов, хотя большинство наших деятелей культуры, в общем-то, к этому уже привыкли и ведут себя спокойно. “Очень всегда тоскую по людям, с которыми можно было поговорить о ВЫ-СО-КОМ”, – говорит Людмила Васильевна.
Интерес к Людмиле Васильевне вырос, особенно со стороны жёлтой прессы, именно теперь из-за невиданного ранее в нашем обществе скандала с эмиграцией блогополучной и успешной во всех отношениях Марии Максаковой, дочери Людмилы Васильевны и немецкого бизнесмена Петера Игенбергса, на Украину вслед за своим мужем, Денисом Вороненковым. В самом начале этой истории Максакова и её домочадцы говорили по телефону журналистам, что ничего не знают о местонахождении Марии. Теперь Людмила Максакова вообще никак не комментирует ситуацию, однако директор театра Вахтангова, где актриса служит, Кирилл Крок, написал в адрес Марии многозначительное: “Пожалела бы родителей и детей!” Напомним, двое старших детей Марии Максаковой остались в Москве, куда их мама, судя по её словам в недавних интервью, приехать не может из-за негативного отношения к её отъезду в РФ.
Людмила Максакова в интервью говорит на редкость искренне и получает удовольствие от беседы. Зрители, в общем-то, её такой нигде и не видели. В программе также показаны редкие записи мамы Людмилы Максаковой, – меццо-сопрано Марии Максаковой, архивные съёмки их частных коллекций. Но об эмигрантах – ни слова. На то они и эмигранты.
фото Игорь Карташев (слева) и Валентин Гафт (справа). Фото предоставлено Игорем Карташевым
В первый вечер апреля сценическое камерное пространство Театра им.Вахтангова, называемое «арт-кафе», заполнится чарующей музыкой и мелодикой стихов поэтов серебряного века: заслуженный артист России, вахтанговец Игорь Карташев выйдет на новую сцену в авторской программе «Я думаю о ней». Накануне концерта обозреватель «Москва-Центра» побывала в гостях у артиста. Окна его квартиры смотрят на Елоховскую церковь. Наверное, это особое состояние - просыпаться в центре старой Москвы под звон колоколов. Их звучание неизменно присутствуют в его романсах, как присутствуют в его же пейзажах ощущение запаха "свихнувшегося" марта в уютных московских двориках. Талантливый человек – талантлив во всем. Это смело можно сказать и о Игоре Карташеве – актере, певце, музыканте, художнике.
- Игорь, глядя на ваши городские пейзажи, чувствуешь, как в весеннем воздухе носится запах корицы из соседней «французской пекарни», что на Старой Басманной. Не жалеете, что в какой-то момент попрощались с профессией художника и стали артистом театра? - Моя первая профессия всегда будет со мной. По крайней мере, мне так казалось, когда, закончив Художественный институт в Алма-Ате и работая по специальности, я уезжал в Москву поступать в театральный ВУЗ. Картины мои к тому времени висели в музеях, проходили мои выставки, и все, в общем-то, устраивало. Была «лишь нота одна не спета» - меня манил театр. Да и художник в советское время мог зарабатывать на жизнь только, если писал портреты членов политбюро. Поток подобных заказов не иссякал, а времени на нормальную живопись не оставалось.
- Среди фотографий на стенах квартиры – Юрий Яковлев, Валентин Гафт, Лев Борисов – ваши партнеры по сцене. А еще здесь портреты ваших предков. Они тоже - артисты? - Я вырос в старой артистической семье. Бабушка и дед всю жизнь пели на оперной сцене. Мне иногда казалось, что они вышли из 19 века: книги, длинные халаты, пенсне, по вечерам семья собиралась за столом, играли в лото. Мама преподавала в консерватории. Возможно, я бы никогда не решился на крутой поворот в жизни, если бы не судьбоносная встреча. Как-то вечером, заглянув в бар рядом с домом, увидел за стойкой Юрия Богатырева. Он приехал на гастроли в Алма-Ату с театром. Есть очень немного артистов, к которым мне хотелось бы подойти и заговорить. Я сел за стойку рядом, заказал кофе и представился. Он кивнул и мы разговорились. Тогда я еще не знал, что он был очень неплохим художником. Подозреваю, что именно эта схожесть судеб и привлекла его внимание. Он предложил что-нибудь почитать: прямо там, в баре я читал «Стеньку Разина» Цветаевой. А когда закончил, он сказал: «Поезжай, ты поступишь!» И я понял, что никогда себе не прощу, если не рискну.
- Над роялем - фото Евгения Рубеновича Симонова, режиссера Малого и Вахтанговского театров, мастера вашего курса в Щукинском театральном училище. Что дало вам общение с ним? - Евгений Рубенович был аристократом до мозга костей. И поэтом. Он провидчески нам говорил: «Мальчишки, пьесы на производственные темы – шелуха, она отвалится, останется только поэтический театр». Всегда подтянутый, в накрахмаленной белоснежной рубашке и бабочке, он мог часами играть на рояле Шопена, читать на память Пушкина. Или обожаемого им Пастернака, который его, двухлетнего, качал на руках. Симонов «поставил нам руку», вселил веру в себя. Если что-то не получалось, мог сказать: «Дорогой мой, имей в виду, ты – лучший артист следующего тысячелетия! Я не видел лучше даже во МХАТе!» Мы с трезвым юмором относились к этим словам, однако, каждый выходил от Мастера окрыленным.
- Ваши романсы на стихи Пастернака, Набокова, Северянина, Бродского постоянно звучат в концертах на сцене театра Вахтангова, Доме журналиста, "Гнезде глухаря". Любопытно, а помогают ли навыки художника музыканту Игорю Карташеву? - Если вы вчитаетесь в ранние стихи Пастернака, то поймете, что они - сродни импрессионизму: их смысл дробится и ускользает от понимания, но создает настроение. В какой-то момент, когда я писал к ним музыку, то понял, что Пастернак, как истинный художник, вводит нас в реальность, которую, может быть, нам и не надо до конца понимать. Ее надо просто воспринимать: «ах!» - и мурашки побежали по коже. Это одна из граней искусства. В романсах было важно передать атмосферу его стихов – тональность февральской метели, ритм мартовской капели, призрачные очертания фигур в городских сумерках. Тогда они получаются атмосферными. «А-ля прима» - есть такое понятие в живописи, когда пишешь акварелью по сырому, сиюминутно. Исправить ничего невозможно, положил краску –либо получилось, либо нет. Если нет -надо скомкать лист и выбросить. Это самый сложный вид живописи, нужно быть мастером, чтобы работать в этой технике.
- За тридцать лет в вашем актерском театральном и сериальном арсенале скопилось много серьезных ролей - Франсуа Вийон, Казанова, Граф фон дер Пален, Даниил Московский, Герцог де Гиз. Многие роли вы играли годами. Трансформируются ли образы со временем? И должен ли театральный артист работать в сиюминтурной технике «а-ля прима»? - Этот опасный вопрос, так как он связан с тем, что артист сегодня несет в себе, насколько интересен он зрителю. Потому что артист вышел даже в самом потрясающем костюме, но пустой – это катастрофа. Хотя попробуйте сказать ему, что он ничего сегодня не привнес - будет громко возмущаться. Такова наша природа. Когда я начинал играть, скажем, Вийона, то понимал, что Франсуа – бунтарь, "робин гуд", и потому рвался "из всех сухожилий". Но через 10-15 лет (мюзикл "Франсуа Вийон. Блудный сын", к которому И.Карташев написал музыку, шел 20 лет при полных аншлагах - ВМ) пришла какая-то мудрость. Я понял, что надо не орать и рвать селезенку, а надо насыщать песни и роль сегодняшней мыслью и совсем другой энергией - выходит гораздо интереснее. В живописи начинает получаться что-то стоящее, только когда ты стоя перед холстом «накручиваешь» себя до нужного состояния, и начинаешь кожей ощущать то, что собираешься изобразить. Так и - с ролью. И только в такой момент можно выходить на сцену. Это - из моего 28-летнего опыта пребывания на подмостках. Мне нравится, что роль у меня никогда не получается одинаково. Вийона я играл больной, здоровый, выспавшийся, уставший. Когда был отдохнувшим, спектакль, как ни странно, шел хуже. Когда был в полумертвом состоянии, и думал, лишь бы дотянуть - все лишнее отваливалось, и зал взрывался аплодисментами. Это большое счастье для артиста - установить контакт со зрителем. И когда он есть, то за это можно все отдать! Просто все.
СПРАВКА Игорь Карташев, заслуженный артист России ( род. 22 июня 1960 года) – окончил факультет живописи в инститкуте Алма-Аты, театральное училище им.Бориса Щукина. Член Союза Художников. Лауреат актерской песни конкурса им.Андрея Миронова. Играл центральные роли в спектаклях «Блудный сын. Франсуа Вийон», «Варфоломеевская жесть», «Три возраста Казановы», «Валентин и Валентина», «На всю катушку» и многих других. Известен зрителям по ролям в фильмах и сериалах «Лестница в небеса», «Зона», «Александровский сад», «Москва. Три вокзала», «Поворот наоборот» и других.
http://izvestia.ru/news/685601 20 апреля 2017 «Ужасно, когда вместо помощи попавших в беду снимают на телефон» Народный артист Сергей Маковецкий — о людских слабостях, увлечении детективами, актерской въедливости и великодушии вахтанговского руководства
Сергей Маковецкий сыграл главную роль в вышедшей на телеэкраны остросюжетной драме «Трасса смерти». В основу сценария легли реальные события, произошедшие в 2014 году: в течение нескольких месяцев банда дорожных убийц терроризировала водителей на федеральной трассе М4 «Дон». «Известия» расспросили актера о том, чем привлекла его эта история и насколько комфортно ему было в роли следователя.
— У вас не так много проектов в кино и на телевидении. Почему так редко снимаетесь? — Потому что редко попадается хороший материал. Мне присылают сценарий серий на 12–15. Начинаю вчитываться и понимаю, что это максимум три серии. А все остальное — вода. Коли так, то — без меня. А ходить, стоять, ездить, опять стоять, чтобы еще пять серий прошло, — зачем мне это нужно? К сожалению, всё чаще текст пишется небрежно. Всё потому, что отсутствует редактура. Что такое хороший редактор в кино и на ТВ? Он никогда не пропустит ляпы, плохие диалоги. Всегда обратит внимание сценаристов на слабые места. Приходится самому становиться редактором. Читаешь не очень удачный сценарий, потом начинаешь думать, как его изменить. И в какой-то момент говоришь себе: «Стоп! Чего я буду тратить на это свои нервы, когда и сыграть нечего. Так, как написано, люди не разговаривают». А меня убеждают, уговаривают, мол, у меня «суперглавная роль». Ну и что? У вас неправда на неправде!
— Некоторые ваши коллеги зажмуриваются и всё равно снимаются в таких проектах. — Да, я отказываюсь, а кто-то соглашается. И это кино всё равно выходит. Но, честно говоря, о несыгранных ролях я не жалею. А когда попадается материал, где есть что сыграть, видно развитие образа, характер персонажа, — за такую роль сразу цепляешься. Если при этом тебе еще и доверяют и ты можешь посоветовать, изменить текст, ситуацию, то воспринимаю как дополнительный бонус.
— Судя по вашему подходу к роли, следователь СК по особо тяжким преступлениям полковник Мельников из сериала «Трасса смерти» — тот долгожданный качественный материал. — Я никогда не играл представителей Следственного комитета. Интересно создать образ человека со своим взглядом на происходящее, обладающего аналитическим умом. Хочется понять, смогу ли я, получится ли. Ведь этот фильм основан на реальных событиях.
— Прежде чем приступить к съемкам, вы погружались в предысторию вопроса? — Конечно. Банда арестована. Идет процесс. Никто подробностей не рассказывает, информация держится в секрете. Они столько всего натворили, что в этом разбирается не одно ведомство. У нас иногда так бывает: начнут снимать фильм о бандитах — и они уже вроде и не бандиты, а герои какие-то. Это неправильно, реальную историю не надо забывать. Каждый раз, когда я смотрю криминальную хронику, меня шокирует видео с места происшествия, снятое на мобильный телефон. Вместо того, чтобы помогать попавшим в беду, люди со смартфонами наблюдают, как несчастные корчатся от боли и просят о помощи. С этими гаджетами просто помешательство какое-то. Снимут — и быстро в свои соцсети выкладывают. Это страшно.
— Создатели «Трассы смерти» хотели рассказать о банде так, чтобы зрители ужаснулись ее деяниям? — Да. Там работала серьезная организация, возможно, связанная с международным терроризмом. Они умудрялись не оставлять следов. Только появлялась малейшая зацепка, следователи хватались за нее, начинали распутывать, как вдруг ниточка обрывалась. На этом построен и наш фильм. Кстати, в банде были и подростки. В картине мы хотели показать и эту линию. Но оказалось, что есть закон, запрещающий делать из детей преступников на экране. И хотя это была страшная правда, пришлось изменять сценарий. Впрочем, мы не пытались реконструировать события, это не программа «Честный детектив», а художественный фильм с долей вымысла.
— Вы играли реального человека? — Нет. Прочитал материал и начал думать, что это за герой. У автора был свой взгляд, он хотел видеть этакого Коломбо, чуть прибитого пыльным мешком из-за угла. Я категорически с этим не согласился, потому что не люблю играть без веских причин человека не в себе. Мне нужно понять, почему он такой странный, знать его предысторию. У него есть дочь, была жена, которая бросила его из-за работы. Только ребенок его понимает и любит таким, какой он есть. В моем персонаже много отчаяния из-за преступлений, с которыми он столкнулся.
— Кто из нас не странный? Про многих можно сказать, что они не в себе. — Конечно. Знаете, я интересовался у профессионалов в этом деле, бывает ли такое, что следователь разговаривает сам с собой. Оказалось — бывает. Со стороны кажется, будто человек с ума сошел. А он просто не может из башки выкинуть накопившиеся идеи и проговаривает их, анализируя, чтобы услышать это и убедить себя в чем-то или вывести на нужную мысль. У моего героя Мельникова тоже есть такая черта, он проговаривает большие монологи. И делает это на автомате, а не потому, что у него с головой не в порядке. На эту тему я достаточно жестко спорил с автором, приходилось настаивать на своем.
— Вы очень въедливый актер. — По-другому никак. Мы с продюсером Дмитрием Фиксом очень хорошо друг друга знаем, и спасибо ему, что он мне доверял и соглашался со многими моими предложениями. Например, следователь не может уволить оперативника, как было в сценарии. Может отстранить, имеет полное право. Кому-то покажется это незначительным промахом, но знающие зрители будут смеяться. Это всё равно что в Театр Вахтангова придет директор другого театра и скажет: «Сергей Васильевич, я вас увольняю». Первая реакция: а кто ты такой?
— Раньше вам приходилось на съемках примерять,бронежилет? — Приходилось. Но надеть костюм, а поверх него еще и бронежилет — это было в новинку. Эх, еще бы шлем! Но тогда это была бы неправда. Мы всеми силами избегали ее. Если бы я его надел, мои друзья, прекрасные специалисты в этой области, потом бы сказали мне: «Сергей Васильевич, ну что это? Ты бы хоть нам позвонил».
Зрители не всегда правильно представляют себе следователя. Когда я в кино вижу следака с пистолетом, то хочется сказать: «Товарищ, вам — двойка». Потому что оружие следователя — это ручка и блокнот. Любые доказательства ровным счетом ничего не значат, если следователь не возьмет ручку и не запротоколирует все.
— Чувствуется, вы серьезно погрузились в материал. — Ну а как иначе. Когда начинаешь кого-то играть, естественно, погружаешься. И узнаешь, в чем работа персонажа.
— И в чем же? — Анализ, анализ и еще раз анализ. Я так уверен, потому что в этой сфере у меня очень много друзей. Все они профессионалы высокой пробы. Когда люди не любят свою профессию, относятся к ней спустя рукава, это очень страшно. Поэтому я говорю: шов должен быть ровным, даже тот, который никто никогда не увидит. И вроде какая разница, что у тебя с изнанки. Но ты-то это знаешь. Другое ощущение.
— Вы идеалист? — Я не знаю, изменю ли я этот мир, сделаю ли человека добрее... Но я уверен, что дело свое я делаю честно.
— Вы любите читать детективы? — Обожаю. Не всегда удается, но я люблю перечитывать Агату Кристи. Например, «Убийство Роджера Экройда». Это тот случай, когда своим читателям автор надавала множество «пощечин», которых они просто не ожидали. Агата Кристи преступника сделала главным помощником. И это был переворот в сознании всех. По-моему, ее даже выгнали из профсоюза. (Смеется.) А несколько лет назад эту книгу назвали лучшим детективом всех времен и народов. Очень люблю Жапризо. Его «Ловушка для Золушки» — грандиозная вещь.
— Театр вас с легкостью отпускает на съемки? — Наш театр великодушен, руководство позволяет в свободное от работы время сниматься в кино. Если я знаю заранее, когда у меня съемочный период, то заблаговременно прошу пойти мне навстречу и поставить мои спектакли друг за другом. Хотя для меня будет физически сложно сыграть их подряд. Но так спокойнее для всех. И, замечу, я еще ни разу не подвел коллектив. Театр для меня в приоритете. Публика пришла, купила билеты, значит — будь любезен!
Справка «Известий» Сергей Маковецкий родился в Киеве. Окончил Театральное училище имени Щукина (курс Аллы Казанской) в 1980 году и был принят в труппу Театра имени Вахтангова. Лауреат множества театральных и кинонаград, среди которых «Хрустальная Турандот», «Чайка», премия Олега Янковского, «Ника», «Золотой Орел» и др. Фильмография актера включает около ста картин, в том числе такие ленты, как «Жизнь Клима Самгина», «Макаров», «Пьеса для пассажира», «Ликвидация» и др.
7 июня народный артист России Владимир Симонов отмечает 60-летний юбилей. Утром актер вылетел со своим театром имени Евгения Вахтангова в Румынию, на Международный театральный фестиваль в Сибиу. Владимир Симонов выйдет на сцену в роли Минетти в одноименном спектакле художественного руководителя театра "Минетти".
- Спектакль "Минетти" на вахтанговской сцене я поставил специально для Владимира Симонова. Не побоюсь этого слова, Владимир очень-очень хорош в этой роли, - рассказал "ВМ" художественный руководитель театра Вахтангова Римас Туминас. Владимир Симонов знаменит не только как мастер сцены, но и как выдающийся артист кино. В последние годы он был номинирован на национальные премии в области кинематографии, включая "Нику". "ВМ" общалась с Владимиром Симоновым на съемочной площадке фильма Павла Лунгина "Дама Пик". Симонов сыграл директора театра и одновременно ведущего актера этого театра.
- Владимир Александрович, расскажите, пожалуйста, о вашем сотрудничестве с Павлом Лунгиным. Павел Семенович - частый зритель театра имени Вахтангова. - К сожалению, с Павлом Семеновичем я работал не так часто, как хотелось бы. Было счастливое время, когда Лунгин пригласил меня в свой фильм "Свадьба", и это время съемок было одним из самых счастливых в моей жизни. Замечу, что на площадке фильма "Дама Пик" вспоминали - как легко, увлеченно, беззаботно и безумно весело всем нам было на "Свадьбе". Не то, чтобы сейчас тяжело: и мы стареем, и время тяжелеет, и радости былой нет. Тогда сложились звезды так, что мы наслаждались творческим процессом и общением друг с другом. Бог дал, что Павел Семенович зовет меня в свои картины, пусть даже на небольшие роли. Не открою Америку, если скажу, что работать с Лунгиным стремится каждый артист. Почему? Как по мне, то все происходит здесь и сейчас - и все вживую, все создается на твоим глазах. Это творческий процесс, когда все может поменяться, но только в лучшую сторону. Мы - полноправные соавторы фильма, и с нашим мнением Лунгин считается. Все его фильмы такие душевные, наполненные энергией, одухотворенные и со смыслом. Он - сам автор сценария, и может на ходу менять свой сценарий, вносить коррективы. А вот ответить на ваш вопрос: "Где первый раз увидел меня Павел Лунгин?" не могу. Почему-то никогда не спрашивал Павла Семеновича о том, откуда он меня знает?
- Вы играете директора театра Головина. Какой он человек? - Необходимо пояснить, в фильме Лунгина показан мир театра, с его страстями, самолюбием, коварством, подлостью, завистью, и мой герой - не последний человек в этом мире. У Головина возникли сложные взаимоотношения с главным персонажем фильма - знаменитой оперной дивой Софией Майер, которую играет прекрасная Ксения Раппопорт. Сюжетная линия взаимоотношений героя и героини Раппопорт пересекается с тем, как искусство сталкивается с реальностью, что все люди театра ищут друг у друга слабые стороны, а потом используют их, чтобы извлечь выгоду.
- "Дама Пик" - современная интерпретация повести Пушкина "Пиковая дама". Помним как Пушкин любил театр, воспевал его, и пьесы для театра написал. Меняется ли мир театра с течением времени? - В чем-то театр - структура, где неизбежны перемены и перестройки, а в чем-то и константа. Нюансы преподносит наша жизнь, и они влияют на мир театра. Когда я говорю о борьбе самолюбий, об амбициях, - то все это вытекает из одной природы актеры - эгоистической. А нюансы в том, что жизнь утончается, способы управления и воздействия на людей становятся более изощренными, еще больше двойной морали, чем в прошлом, и то, что раньше было совсем запрещено, - сейчас разрешено. То, за что раньше бы убили, - сейчас почти в порядке вещей или, в крайнем случае, за это только пожурят.
- Ваш герой влюблен в молодую женщину, не так ли? - По факту - так, а по сути и не так. Головин так сильно влюблен в самого себя, что пока не замечает вокруг другого человека, не чувствует, не считается. Если даже и влюблен, то свою влюбленность вкручивает в свои взаимоотношения с театром. Он все приделывает к театру, для него интересы театра - на первом месте. Думаю, что в принципе очень сложно быть художественным руководителем театра, а если худрук еще и ведущий актер, - это вообще как шапка Мономаха.
- Александр Ширвиндту принадлежит мысль, что "актеру, даже самому великому, каким был худрук театра Вахтангова Михаил Ульянов, сложно быть руководителем театра, потому что природа этих профессий, видов деятельности, - разная." А вы как думаете? - Сложно все и всегда, даже если получается - все равно сложно, еще более сложно, чем когда не получается, потому что хочется лучше. Но когда актер еще и руководитель театра, это не совсем верно и гармонично. Идет нарушение некого космического закона. Все должно быть на своем месте. Все должно быть логично. Хотя и сейчас есть примеры, когда возможно совместить. Наверное, совмещение происходит из-за недостатка других кандидатур? Михаил Ульянов возглавлял театр имени Вахтангова исключительно потому, что больше некому было занять это место. Но после его ухода, по его просьбе, по его приглашению в наш театр пришел Римас Туминас. Насколько я знаю, Михаилу Александровичу пришлось долго убеждать Римаса Владимировича оставить свой Малый Вильнюсский театр и возглавить Вахтанговский. Римас Владимирович не играет на сцене как актер, а ставит спектакли и руководит художественным, творческим процессом.
- За роль в спектакле Римаса Туминаса "Минетти" вы получили престижную премию "Хрустальная Турандот". Кстати, ваш герой - тоже бывший директор театра и бывший ведущий актер этого театра. Совпадение? - Причем одновременно я репетировал роль Минетти (спектакль назвал именем моего героя) и снимался в фильме Лунгина. Для меня два героя - Головин и Минетти: первый - на взлете карьеры, всемогущий , успешный, а второй - лишившийся всего, жалкий и нищий, дополняют друг друга. Я периодически их сравнивал, одного ставил на место другого, сталкивал, анализировал.
- С кем сложнее работать с Лунгиным или с Туминасом? - Легко с обоими. Правда, легко. Римас Владимирович и Павел Семенович - друзья, и, как мне кажется, у них немало общего. Хотя театр - сложнее кинематографа психологически. Ты дольше делаешь роль, много над ней работаешь, и уже поэтому с ролью в театре складываются более близкие взаимоотношения. "Минетти" - моя четвертая работа с Туминасом, и я просто слушаю режиссера, внимаю каждому его слову, и иду за ним безоглядно.
- Назовите, пожалуйста, самых великих артистов, с которыми вы играли на сцене? - Очень сложно назвать самого-самого. Евгений Евстигнеев - отдельная планета, Иннокентий Смоктуновский - другая отдельная планета (я играл с ними в Московском Художественном театре), Николай Гриценко - третья, Михаил Ульянов - целая вселенная.
- Кто из артистов оказал на вас самое больше влияние? - Юрий Яковлев, Михаил Ульянов и, конечно, их роли. Забыть , как Михаил Ульянов играл Чарноту в булгаковском "Беге" - невозможно. Такие роли - образец мастерства. Я помню как Олег Борисов играл в спектакле "Кроткая", и его игра - за гранью моего понимания. Но необходимо учитывать, что театр - не состоит из одного актера, что каждый вносит свою лепту и в спектакль, и в театр. Бывает, что эпизод решает великие дела, хотя зритель как бы даже и не видит этого.
"Вечерняя Москва" поздравляет Владимира Симонова с юбилеем и желает творческих успехов, здоровья и счастья! Подробнее: http://vm.ru/news/386994.html
http://www.teatral-online.ru/news/18638/ Владимир Симонов: «Собственную природу я до конца не понимаю» Персона/ 7 Июня 2017 12:45/ Подготовил Виктор Борзенко | Фото: Валерий Мясников, пресс-служба театра/
В среду, 7 июня, народному артисту России, одному из ведущих артистов Театра им. Вахтангова Владимиру СИМОНОВУ исполняется 60 лет. А через день, 9 июня, на фестивале в Румынии он сыграет заглавную роль – роль одинокого трагика – в спектакле Римаса Туминаса «Минетти». Актер редкой органики и широкого творческого диапазона, Владимир Александрович не раз становился гостем журнала «Театрал». Приводим фрагменты его интервью.
Туминас порой говорит на отвлеченные темы, а ты наслушался, пошел играть – и чудесным образом его слова в тебе прорастают. Как это происходит, я не понимаю. Но режиссер доволен. Просто в тебе начинают работать твоя природа, память, опыт, знание материала, нервы, все твои трое детей, все три твои жены. Он часто говорит: «Играть не надо, надо только знать». Попробуете расшифровать? Как это поймать? Я учусь его театральному существованию, причем учусь все время.
* * * Меня выражения «стойкость позиций, верность идеям» несколько смущают, – говорит он. – Как правило, журналисты хотят именно это услышать, но во мне ничего подобного нет. Я всегда разный. Сейчас один, через час буду совсем другой. У меня даже нет устойчивого почерка, и никогда не было: всегда писал по–разному – вплоть до изменения наклона в обратную сторону. Почему? Не знаю.
“Собственную природу я до конца не понимаю. Когда–то мучился этим, пытаясь разгадать, что мною движет. Но педагог нашего курса Алла Александровна Казанская убедила меня, что искать ответ на этот вопрос нельзя, иначе есть риск «упростить» свое актерское мастерство, растерять нечто главное.”
* * * Не забуду, как будучи учеником девятого класса, я попал на спектакль БДТ «Генрих IV», да и вообще в театр впервые попал. И увидел на сцене Олега Борисова. Меня это потрясло. Я плохо помню уже этот спектакль, никаких подробностей, но помню собственное состояние потрясения от самого явления «Театр». Если честно, у меня такого уровня потрясений не было ни от литературы, ни от кино, ни от чего другого.
И потом была интересная история. Когда я уходил во МХАТ, на открытии сезона Олег Николаевич Ефремов объявил: «У нас в труппу театра приняты два актера: Олег Иванович Борисов и Владимир Александрович Симонов». И нам выдали по гвоздичке. Это было для меня так трогательно и смешно. Мы с Борисовым не встречались на сцене. Потом оба расстались со МХАТом – и я, и он. Но мне не забыть еще его в «Кроткой». Для меня это тоже было потрясением на всю жизнь.
* * * Актер хитрит, в хорошем смысле, конечно – прячет что-то, подстраивается. Как мой лучший друг и учитель в актерском деле Александр Калягин говорит: надо подворовывать и распределиться. За этими двумя словами стоят законы актерского искусства.
* * * Для меня теперь главная роль – это быть в Театре Вахтангова. А совсем не играть Гамлета, предположим, в каком–то другом месте. Это уже что-то другое. Хотя, думаю, что это ощущение театра-дома когда-нибудь у актеров уйдет. Просто я пока заражен этим. Это пока есть, и у меня–то это чувство останется, надеюсь. А иначе смысл в чем?
http://www.sovsekretno.ru/articles/id/5711/ Опубликовано: 8 Июня 2017 Я видел настоящее Счастье Совершенно секретно", No.6/395, июнь 2017 Андрей КОЛОБАЕВ Владимир Этуш: «Никакого секрета у меня нет. Просто живу себе, работаю – и всё! Для меня самое лучшее лекарство – это поддержка и любовь зрителей»
Владимир Этуш сейчас больших интервью не даёт, и понять его нетрудно. Можно себе представить, какая армия журналистов выстроилась бы в очередь и штурмовала его накануне его 95-летия. Ещё бы – такой желанный медийный персонаж: герой-фронтовик, прошедший разведчиком всю Великую Отечественную, блистательный актёр, старейший народный артист СССР, чей авторитет в народе настолько высок, что даже обчистившие его квартиру воры возвращают «всё, что нажито непосильным трудом», профессор и художественный руководитель «Щуки» (Театральный институт им. Бориса Щукина), воспитавший целую плеяду нынешних деятелей культуры, мужчина, всю жизнь окружённый шикарными женщинами, великолепный рассказчик, автор двух книг… Словом, битва за эксклюзив была бы нешуточная – такую осаду даже при всей своей неиссякаемой иронии Владимир Абрамович просто не выдержал бы. Поэтому (благо были времена, когда можно было к нему прорваться без ущерба для здоровья) мы с мэтром-юбиляром договорились, что газета «Совершенно секретно» вспомнит этапы его удивительного большого пути по нашим прежним встречам, а он, если потребуется, внесёт сегодняшние коррективы.
…Никогда не забуду, как перед одним из недавних спектаклей мы встретились с Владимиром Этушем в гримёрке. Он подписал на память свою книгу, был немногословен, казался уставшим от чересчур обильного внимания прессы, глубоко ушедшим в себя. Но буквально через несколько минут он вышел на сцену в роли академика Петра Михайловича Окаёмова в своём бенефисном спектакле «Окаёмовы дни». И… О чудо легендарного актёрского перевоплощения! Прямая спина, горящие глаза, твёрдый шаг и завораживающий тембр одного из самых узнаваемых голосов страны в довольно продолжительных монологах. Но больше всего поразило даже не это. После почти двухчасового спектакля, выйдя под бурные аплодисменты на поклоны, Этуш сказал яркую речь, где всех поблагодарил, вдоволь поиронизировал над «секретами» своего долгожительства. Вспомнил даже войну, которая «его сформировала», и День Победы, который он, лейтенант фронтовой разведки, все эти 72 года считает своим вторым днём рождения и отмечает как самый великий праздник.
ДЕТСТВО ЗАКОНЧИЛОСЬ С АРЕСТОМ ОТЦА
– Владимир Абрамович, все мы родом из детства. Что больше всего повлияло на вас в юном возрасте? – Навсегда врезался в память, конечно, арест отца. За что его взяли, он и сам не знал. Ночью пришли двое в штатском, один сказал: «Ну, сейчас я вас обрадую». Сел на стул и достал ордер на арест. Долго обыскивали квартиру, описали всё имущество и увели его с собой. Потом уже мы узнали, что его арестовали как «социально вредный элемент». Хотя отец был трудяга – с 12 лет уже работал приказчиком в мануфактурном магазине. Потом стал коммивояжёром. В годы нэпа владел небольшим галантерейным производством, то есть, если по-нынешнему, был предпринимателем. Мой дедушка, сельский портной из местечка Глуск в Белоруссии, ходил, хлопотал, обивал пороги разных учреждений и прокуратуры. Но так и умер, не дождавшись папиного возвращения.
– Вас стали считать сыном «врага народа»? – Да, и я довольно долго чувствовал себя изгоем. В девятом классе был такой случай: учитель литературы попросил меня изложить точку зрения Ленина на роман Гончарова «Обломов». Выслушав мой ответ, он спокойно сказал: «Вы сейчас высказали точку зрения Бухарина». А Бухарина уже год как расстреляли… Я извинился и сел на место. В начале следующего урока меня вызвали к директору. Тот стал интересоваться, за что сидит мой отец, затем стал угрожать мне тем, что сдаст меня в НКВД, тянул руку к телефону, а я упрашивал его не делать этого. Страшно было не за себя – за маму: только что отца арестовали, а если ещё и сына посадят, как она будет, бедная? К счастью, всё обошлось. Отец отсидел года полтора, затем его выпустили и даже выплатили зарплату, которую он не получил из-за отсидки. Признали ошибку!
– Когда появилось желание стать актёром? – Первые мысли о театре возникли у меня в восьмом классе, когда я стал заниматься в школьной самодеятельности под руководством профессионала, бывшего актёра Театра Корша Павла Тихоновича Свищева. Именно он впервые доверил мне роль в шпионском скетче «На старой даче», и мы с ним гастролировали. Чуть позже я стал завзятым театралом и, между прочим, не пропускал ни одного выступления Ираклия Луарсабовича Андроникова, который выступал не только как литературовед, но и как удивительно сочный и выразительный рассказчик со своими знаменитыми устными рассказами, в которых было много национального колорита. Именно тогда я попробовал воспроизвести его грузинский акцент, и годы спустя мне это пригодилось на съёмках «Кавказской пленницы». А затем я стал студентом знаменитого Театрального училища имени Б.В. Щукина. Страшно подумать – было это более 78 (!!!) лет назад.
– И тут война… В своей книге «И я там был» вы написали, что стали первым из москвичей невольным свидетелем её начала ещё до официального объявления по радио. – Хотя и не сразу понял это… В пятом часу утра 22 июня 1941 года я по улице Горького возвращался домой с затянувшейся вечеринки – мы с товарищами отметили окончание первого курса. Москва была совершенно безлюдной – даже машин почти не было видно. И вдруг я увидел, как со стороны Кутафьей башни на огромной скорости, не разбирая белых разграничительных полос, вынесся большой чёрный автомобиль с алым флажком со свастикой на белом кругу. Я тогда обратил на него внимание, но никакого нехорошего предчувствия у меня не возникло. Пришёл домой, лёг спать, а в 12 часов дня меня разбудила мама и сказала, что только что Молотов выступил по радио, и Германия уже бомбит Минск и Киев. Помню, как я молчал от неожиданности. Пытался надеть рубашку, но руки дрожали. Никогда больше, даже в самые отчаянные мгновения на фронте, мне не было так страшно. Мама стояла и в ужасе смотрела, как меня трясёт мелкой дрожью. Белая рубашка ходуном ходила у меня на груди… И тут я вспомнил немецкую машину. Это уже потом, сопоставив факты, я понял, что это был автомобиль посла фашистской Германии в СССР графа фон дер Шуленбурга, который спустя час после начала вторжения вручил нашему министру иностранных дел Молотову меморандум об объявлении войны Советскому Союзу.
– На фронт вы ушли добровольцем, хотя у вас как у студента была бронь. Что подтолкнуло? Юношеский максимализм? – Попробую объяснить. Понимаете, когда видишь в небе дирижабли воздушного ограждения, характерные бумажные кресты на окнах, светомаскировку и хмурые, озабоченные лица, как-то меняется психология, и это не ура-патриотизм – всё гораздо сложнее… Сразу после начала войны мы дежурили в училище, ловили бомбы-зажигалки, которые разбрасывали немецкие самолёты. Потом через две недели нас, юношей – студентов Щукинского училища, отправили на три месяца под Вязьму – копать противотанковые эскарпы, окопы, строить прочие земляные сооружения, а по возвращении мы продолжили учёбу. Но вернулся я оттуда совсем другим человеком. И в конце концов не выдержал. Увидел, что во время чрезвычайно популярного в то время спектакля «Фельдмаршал Кутузов» (в котором мы, первокурсники, тоже принимали участие) в зале на 900 мест сидели не больше 100 человек… Я был потрясён!
– Стало понятно, что людям не до искусства? – Да, именно такой вывод я сделал. Москва тоже уже была другая. В воздухе словно разлита паника, у людей изменились глаза, лица. Уже начали грабить магазины… Помню, как по мостовой возле винного магазина текло рекой вино из разбитых бутылок. Помню длинную очередь у сберкассы – все хотели получить назад свои сбережения… На следующий день после спектакля «Фельдмаршал Кутузов» утром я пошёл в военкомат и попросился добровольцем на фронт. Юношеский порыв, о котором я ни разу не пожалел. Даже дату запомнил – 16 октября 1941 года.
И НИКТО МЕНЯ НЕ РАССТРЕЛЯЛ
– Как получилось, что вас, совсем мальчишку, отправили в разведшколу? – Я немного знал немецкий язык, поэтому меня сначала направили на четырёхмесячные курсы военных переводчиков в город Ставрополь на Волге. Готовили к разведке – даже собирались забросить в тыл врага. Но что-то тогда сорвалось, и я попал в стрелковый полк. Служил в пехоте. И не просто прошёл дорогами войны, а протопал-прошагал от Аксая до Тбилиси, пройдя перевал по Кавказскому хребту. Сражался в горах Кавказа и в Осетии, принимал участие в освобождении Ростова-на-Дону и Украины.
– Сегодня, спустя более семи десятилетий, что ярче всего вспоминается? – Да всё! Особенно бои за Ростов, Азов, Ставрополь, Грозный. Наверное, потому, что там я пережил самые страшные дни. Мы голодали, тащили на себе раненых, ночами без сна выслеживали врага. Сколько раз я должен был на фронте погибнуть, не передаётся исчислению… Расскажу два случая, которые забыть невозможно. Представьте себе: не отвоевав Сталинград, немцы испугались, что мы отрежем их от Кавказа, и начали отступать. Они отступают, а мы их гоним. И вот такой локальный момент: на рассвете мы заняли село, которое долгое время находилось под немцами. На крыльцо своего дома вышла какая-то бабка, и я к ней подошёл, попросил попить – мы ведь всю ночь шли, жажда мучила. А бабка так изумилась, что я не немец, что только воскликнула: «Миленький ты мой!» – потом плюнула на свой платок и протёрла мне всё чёрное лицо. Вот что тут, казалось бы, такого? А каждый раз, когда я воскрешаю этот эпизод в памяти, меня охватывает дрожь и возникает комок в горле! В другой раз на каком-то военном совете помощник командира полка по политической части вдруг заявил: «Этуша надо было бы за это расстрелять». Уже не помню, за что. Полк – хозяйство большое, неполадок случалось много. И добавил, обращаясь ко мне: «Верно, Этуш?» Я встал и ответил: «Никак нет, товарищ подполковник. Врёте». «Садитесь». Я сел. И никто меня не расстрелял.
– А могли? – Запросто! Это же были обычные фронтовые будни. Ну чего тогда стоила жизнь бойца? Например, я был случайным свидетелем того, как комдив наказал солдата-связиста, потому что тот позволил себе взять гитару в каком-то доме только что освобождённого нами села и пару раз трынькнуть, хотя все силы тогда следовало отдавать наступлению. Не раздумывая, командир выхватил пистолет и расстрелял беднягу на месте! Это было под Таганрогом. Но не нужно этому удивляться – это война. Или замполит дивизии лично расстрелял хорошего парня, старшину, за то, что он не туда побежал. А помощник замполита полка убил начальника продсклада за то, что тот отказался налить ему стакан водки. Застрелил за стакан! И ничего. Его разжаловали, но оставили служить при штабе. Так и болтался там без дела.
– Перу поэта Юлии Друниной (в 1941-м воевавшей санинструктором в пехотном полку) принадлежат пронзительные строки: «Кто говорит, что на войне не страшно, / Тот ничего не знает о войне». Война наложила отпечаток на вашу судьбу, характер? – Конечно! Ваши коллеги меня часто спрашивают: было ли мне страшно? И я неизменно отвечаю: на войне тебе постоянно трудно и страшно, но этот страх становится «образом жизни». А ещё на фронте возникали моменты, которых, казалось бы, на войне не бывает. Столько было таких неожиданных историй!
– Расскажите самую невероятную. – В 1943-м на Ставрополье на рассвете мы вошли в только что отбитое у фашистов село. Я должен был произвести допрос взятого в плен «языка» в присутствии командира дивизии. Пленный – мальчишка, я даже имя его помню – Людвиг. Пока мы шли, он всё просил: «Не стреляйте в меня!»… Допрос продолжался бесконечно. Устал пленный, устал я, измаялись конвоир и оперативник, сопровождавшие немца. Наконец Людвига увели, ещё через час отпустили и меня. Я вышел из душного помещения наружу. Морозная тишина и усталость сделали своё дело – мне вдруг страшно захотелось спать. Я заглянул в соседнюю избу и… замер на пороге. Шёл только 1943 год – до конца войны оставалась бесконечность. Вот представьте себе картину, которую я увидел… В маленькой, жарко натопленной комнате на железной кровати спал Людвиг в обнимку с другим, очень рыжим пленным немцем. У них в ногах, поперёк кровати, спал наш капитан, начальник химической службы полка. На полу, лёжа ничком, храпел начальник разведки, а на его заду покоилась голова третьего пленного. Над ним «возвышался» караульный, который тоже спал, сидя в углу на табуретке, прислонив свой автомат к одному из спящих немцев. Согласитесь, необычная картина?! На какое-то время стоял заворожённый, стоял и смотрел. В окно светила луна, было тихо-тихо. И было ощущение, будто и нет никакой войны, а эти спящие – люди не враги друг другу. Спали измученные, смертельно усталые люди. Для меня это был, наверное, самый значимый эпизод войны. Потому что я вдруг пронзительно понял, что нет на земле никаких русских, немцев, евреев, голландцев. А есть такие же люди, как и я, только одетые по воле судьбы в разную форму, говорящие на разных языках, но одинаково чувствующие и одинаково мечтающие жить. Ведь перед лицом смерти мы все равны, и делить нам нечего. Когда я сейчас это вспоминаю, то не могу без волнения рассказывать.
– Для вас когда военные баталии закончились? – Осенью 1943-го, под Запорожьем, когда меня тяжело ранило. Потом были три полевых и один фронтовой госпитали. Меня комиссовали и дали II группу инвалидности.
– И вы сразу обратно – в «Щуку»? – Ну нет, не сразу, я довольно долго лечился. В Москве моя рана открылась – оказалось, что у меня разбиты кости таза. Но я прекрасно помню, как весной 1944-го я, фронтовик-орденоносец, появился в училище в пробитой осколками, окровавленной шинели, с палкой. Разумеется, не из соображений экзотики, а оттого, что мне просто больше нечего было надеть, поскольку я своё гражданское пальто ещё на курсах в Ставрополе, получив армейское обмундирование, выменял на сало. Я ходил в той шинели, в которой меня ранило, даже спал в ней.
– Когда в вашей жизни появился первый костюм? – Позже – мне его купил отец. Кстати, на моей офицерской сберкнижке к тому времени накопилось 14 тысяч рублей – весь мой фронтовой заработок. Мне тогда показалось, что я чрезвычайно богат. А потом я узнал, что костюм, купленный мне отцом, стоит 8 тысяч.
– Актёр-фронтовик Евгений Вестник мне рассказывал, что в День Победы поймал себя на мысли: «Вот он – настоящий рай на земле!» А вы что ощущали 9 мая 1945 года? – И я ощущал нечто подобное. Кстати, свой день рождения в мае 1945 года я не отмечал. Зато запомнил хорошо, как отмечал День Победы в сквере у Большого театра, где собралось множество фронтовиков. У меня в памяти осталось ощущение удивительно светлого дня, и, наверное, это был единственный раз в жизни, когда я видел настоящее счастье. Счастье – это же нематериальная категория, его не ухватишь руками. А в тот день это были и слёзы, и солнце, и блеск орденов, и сияющие лица людей. Для меня с тех пор День Победы – мой второй день рождения. Потом я окончил училище и почти сразу был принят актёром в Театр имени Е.Б. Вахтангова.
«ЖУЛИКИ, ВЕРНИТЕ ПОХИЩЕННОЕ!»
– Вашей первой работой в театре была бессловесная роль в спектакле «Мадемуазель Нитуш», который пользовался в те годы огромным успехом. Дебютный выход получился для вас запоминающимся? – Ещё бы! Особой творческой нагрузки, сами понимаете, у меня в этой роли не было, но свой первый выход на сцену я никогда не забуду. По ходу спектакля в определённых местах должны были звучать выстрелы. А выстрелы в театре тогда имитировались так: за кулисами стоял пиротехнический ящик со «снарядами», которые в нужный момент под воздействием тока «взрывались»… Мы с партнёрами идём на сцену мимо этого ящика, и вдруг заряды начинают «взрываться». И я, на радость своим товарищам, сразу… залёг! Это произошло бессознательно, по фронтовой привычке. Но со стороны, наверное, выглядело очень уморительно. Коллеги потом долго надо мной подтрунивали: «Ты забыл, что не на фронте, а в театре. Тебя «убьют» другим способом!» Кстати, я помню и свою первую роль со словами. Я сыграл революционера Яниса в пьесе братьев Тур «Кому подчиняется время».
– Вы стали преподавать в родном Щукинском, ещё будучи четверокурсником. Что послужило причиной? Не по годам большой жизненный опыт? – Нет. На самом деле причина в том, что мне не нравилось, как артисты играют. (Смеется.) Честно! Я всё видел по-другому. Мне искренне казалось, что, если я подскажу им, как это надо делать, всё получится лучше. Тем не менее как преподаватель я выпустил только один курс, потратив на него четыре года. И потом, сколько бы наш ректор Борис Евгеньевич Захава ни уговаривал меня взять следующий, я отказывался наотрез: просто занимался со студентами, но не брал курса. Во-первых, это тяжёлая, просто каторжная работа. А во-вторых… Дело в том, что за эти четыре года я не сыграл ни одной роли ни в театре, ни в кино!
– Зато этот ваш «один» курс стал самым успешным за всю историю училища – на нём учились Людмила Максакова, Александр Збруев, Зиновий Высоковский, Александр Белявский, Вениамин Смехов, Александр Биненбойм, Иван Бортник, Ирина Бунина… Многие ваши студенты стали знаменитыми, едва ли не все народные. – Это-то и радует! Добавлю к этим выше перечисленным ещё артиста Юрия Авшарова, он стал профессором нашего училища. Так что если Станиславский говорил, что ради одного талантливого ученика имеет смысл воспитывать курс, то мне посчастливилось перевыполнить эту норму.
– Вы 16 лет были ректором «Щуки» и на протяжении десятилетий принимали в нём вступительные экзамены. Часто ошибались в диагностике талантов и бездарей? – Как и все – очень часто и очень много. У педагога обязательно должны быть интуиция, наитие, но стопроцентной гарантии никто вам не даст. Всё-таки талант – понятие субъективное. Тем не менее, как я говорю иногда в шутку, «я всегда готов поднять бокал «белого» за то «красное», что было выпито из меня студентами за столько лет моего преподавания в «Щуке». По поводу выпускников нашего вуза расскажу замечательную историю. Аркадий Райкин, который был для всех нас образцом профессионализма, многих наших учеников смотрел, но не брал. И вдруг один выпускник ему понравился. Он взял его «для пробы». Выпускником, завладевшим вниманием Аркадия Исааковича Райкина, был… Константин Аркадьевич Райкин. «Проба» удалась, и дальше пошло. Эта акция стала переломной в жизни театра «Сатирикон». Сейчас там работают наши выпускники.
– В кино вы снимались не так часто, как нам, зрителям, хотелось бы, но все ваши роли – яркие, колоритные, запоминающиеся. Есть среди них особо любимые? – Не могу сказать, что люблю все. Это как женщины: их может быть много, но не все они любимые. Были удачные и не очень. Например, роль Карабаса-Барабаса в «Приключениях Буратино» мне не очень нравилась. От сопливой детворы проходу на улице не было, мамаши мной вместо Бабы-яги неслухов пугали – ну что тут хорошего? Да и роль инженера Брунса в «12 стульях» настоящей работой я не считаю. А вот стоматолог Шпак из «Ивана Васильевича» – это да! Самое смешное, что несколько лет назад меня почти точь-в-точь, как его, обокрали. Только по-настоящему: вынесли деньги, украшения жены… Я отдыхал с супругой в Геленджике, когда позвонил милиционер и сказал, что нашу квартиру обчистили. Мой первый вопрос был: «А что украли?» Повисла неловкая пауза, и вдруг он начал давиться от смеха: «Магнитофон импортный, пиджак замшевый, портсигар золотой отечественный… Всё, что нажито непосильным трудом». Мне-то, разумеется, было не до смеха. Когда я вошёл в квартиру и увидел, что всё перевёрнуто, неприятное было чувство. Хорошо ещё, что самое ценное в доме, а именно – многочисленные ордена Великой Отечественной войны и коллекцию дорогого оружия не тронули. Видать, всё-таки что-то святое в этих людях осталось.
– Я помню телепрограмму, посвящённую этой краже, где вы обратились к грабителям: «Жулики, верните похищенное!» – (Улыбается.) Естественно, произносил это я без всякой надежды. Но, как ни странно, вскоре часть вещей подбросили под коврик у двери моей квартиры в Гранатном переулке. И оставили записку. На стандартном белом листе зелёным маркером от руки было написано: «Уважаемый Эттуш» (через два «т»)! Извините за то, что мы сделали, очень нужны были деньги. Сразу отдать не могли, так как вещи лежали в закладе. Остальное вернём позже». Я был счастлив!
– После «Кавказской пленницы» и «Ивана Васильевича…» ваши роли разобрали на цитаты, а вас самого чуть не разорвали на сувениры… – Со мной до сих пор иногда разговаривают моими фразами из этих комедий, ставшими крылатыми: «шляп сними», «садись пока», «горячий, савсэм бэлый» и так далее. Многие из этих фраз – моя импровизация. В сценарии этих реплик не было – они возникали стихийно на съёмочной площадке, по ходу действия. Кстати, от роли Саахова в «Кавказской пленнице» я поначалу вообще решил отказаться.
– Почему? – До этого я уже сыграл турецкого адмирала Сеида-Али в исторической картине «Адмирал Ушаков», итальянца Мартини в «Оводе», кагэбэшника кавказской национальности Калоева в «Председателе» и других героев южных кровей. Все они были столь невыразительны и однообразны, что я не хотел больше ничего подобного играть – не желал таким образом заштамповаться. Я ведь характерный артист и хотел просто хороших ролей, поскольку не был ими избалован. Не Гамлета, не Хлестакова – просто хороших. Поэтому когда Гайдай мне предложил сыграть Саахова, я спросил его: «Неужели у вас нет для столь омерзительной роли какой-нибудь другой кандидатуры?» В ответ, однако, услышал, что лучше всего для неё подхожу я. Я подумал, подумал и… Хорошо, что не отказался – эта роль стала этапной в моей жизни. Что интересно – когда я сыграл кагэбэшника Калоева, один мой знакомый на полном серьёзе меня предупредил: «Знаешь что, ты на Кавказ не езди – тебя убьют!» Я похихикал, но на Кавказ не поехал. А когда сыграл Саахова, тот же знакомый сказал мне: «Теперь тебе и на Кавказ не надо ехать – они тебя в Москве убьют!»
– И? – Как-то между репетицией и спектаклем я зашёл на Черемушкинский рынок и оказался в самой гуще людей кавказской национальности. Они сразу обратили на меня внимание и в противовес мнению моего знакомого меня не то что не убили, а стали одаривать всем, чем торговали!
– Правда, что после оглушительного успеха «Кавказской пленницы» вы решили снять продолжение? – Да. Леонид Гайдай, к сожалению, был занят (снимал какую-то другую комедию), а мы с авторами сценария Слободским и Костюковским загорелись этой идеей… Как вы помните, фильм заканчивается судом. Так вот, мы хотели показать Бывалого, Балбеса и Труса вместе с товарищем Сааховым и его личным шофёром в образцово-показательной тюрьме, где Саахов работает директором клуба, руководит лагерной художественной самодеятельностью. (А поскольку в колонии сидели только мужчины, женские роли вынужден был играть сам!) Потом – после отбытия срока – он возвращается домой и узнаёт, что его должность заняла… Нина – «комсомолка, спортсменка и просто красавица».
– Отличный сюжет. Что помешало? – Уже был написан сценарий, и все мы были уверены, что получится очень смешно. Но нам запретили наотрез! «Где угодно, – сказали, – снимайте, только не за колючей проволокой». Мол, достаточно того, что по всем «вражеским голосам» круглосуточно утверждают, что вся наша страна – один сплошной лагерь. И сколько мы ни ходили по «инстанциям» и ни обещали показать нашу тюрьму образцово-показательной, такой, что люди сами будут в неё проситься… Не разрешили.
Я БЛАГОДАРЕН ИМ ЗА ЭТО
– Ваша киношная и театральная карьера полны приключений. А в жизни часто с вами приключалось нечто экстраординарное? – Вы не поверите! Однажды я выступил в роли «террориста». Более того, я был первым, кто принудительно посадил большой самолёт в Москве.
– Вы шутите? – Какие шутки?! Начало 1970-х. Часть фильма «Миссия в Кабуле», куда меня пригласил режиссёр Леонид Квинихидзе, снимали в Афганистане и в Индии. В Театре Вахтангова в то время довольно активно шёл спектакль «Мещанин во дворянстве», где я играл главную роль. Играл без дублёра, поэтому не явиться на него нельзя – меня отпускали от спектакля до спектакля. И вот… Индия, там были сняты основные сцены с моим участием. Пора возвращаться, но билетов на наш аэрофлотовский рейс на нужное число нет. А для того, чтобы полететь иностранным рейсом, нужно разрешение нашего посла в Индии – Бенедиктова. Получаю разрешение, приезжаю в делийский аэропорт. Но оказывается, что все места закупили бомбейские промышленники. Что делать? Остаётся лететь следующим, нашим, аэропортовским рейсом. А это значит, ещё на сутки позже. И в результате я, скоротав бессонную ночь в самолёте, в Москве буду в 8 утра, а в 10 должен быть уже в гриме, иначе спектакль срывается. Вариант один: взять багаж с собой, чтобы по прилёте в Москву не терять ни секунды. Короче, сажусь в этот самолёт, разъясняю ситуацию командиру корабля. Он выслушал меня и вдруг говорит: «Чемодан-то мы возьмём, да только в Москве самолёт не сядет. Мы летим в Киев!» «Как в Киев???» Я, весь заведённый, – и так, и этак. «Все понимаю, но самолёт в Москве не садится». Раздосадованный, я сел на своё место и заснул. Просыпаюсь – мы уже над Воронежем. Открываю чемодан, а там у меня лежал палаш, декоративный, купил в Индии в качестве сувенира. И так, дурака валяя, иду к пилотам в кабину. А тогда только начались эти угоны самолётов, и они были настороже. Я поднял палаш над головой, как кавалерист перед атакой, вхожу в кабину и громко говорю: «Принуждаю сесть в Москве!» Они сначала оторопели, а потом, оценив мой юмор, стали соображать. Пилот говорит радисту: «Слушай, Вась, запроси-ка Москву, может, она всё-таки нас примет». И случилось почти невероятное: Москва приняла.
– Владимир Абрамович, а современные фильмы вам интересны? – Военные картины смотрю с большим интересом, если это хорошая работа. Например, несколько лет назад получил искреннее удовольствие от фильма «Штрафбат». Настоящая и очень честная картина. Она абсолютно соответствует тому, что я видел на войне сам. Очень понравились «Дело гастронома №1», «Ликвидация», «Мосгаз»… Правда, к сожалению, чаще всего – «увы»… Сейчас смотришь сериалы – все враньё. Актёр говорит, а я ему не верю. Сплошная беготня, суета, которыми хотят подменить мысль, действие. Всё так торопливо. Но невероятно пафосно, эдак с многозначительно поднятой бровью…
– Вы были трижды женаты. Можно сказать, что в вашей жизни было много настоящей любви? – Кто-то, наверное, сказал бы – очень-очень много. Как и всякий мужчина, я встречал на своём пути женщин, которых любил и которые любили меня. И я благодарен им за это. По прошествии стольких лет твёрдо могу сказать одно: в моей жизни была любовь. Всегда!
– Елена Евгеньевна, ваша нынешняя супруга, моложе вас на 42 года. Однако с вашей стороны был смелый поступок – сделать ей предложение… – Это произошло естественно. Елена была моей поклонницей, 10 лет подряд ходила на все мои спектакли в Театре Вахтангова. И когда случилась трагедия, умерла моя жена Нина, с которой мы фактически прожили всю жизнь – 48 лет, Лена поддержала меня в трудный час. Она замечательный человек, умница. Моё счастье! На ней всё держится: и дом, и быт, и я, и мои дела. Ведь я совершенно не приспособлен к холостой жизни. Сам не смогу пожарить даже котлеты! (Смеётся.) Именно благодаря ей я даже бросил курить, хотя курил с детства.
– Лет 10 назад на вопрос, видите ли вы себя на сцене после 90, вы решительно ответили: «Нет, не вижу!» Между тем вы продолжаете играть в трёх постановках Театра Вахтангова, а совсем недавно сыграли в четвёртой – выпустили почти трёхчасовой спектакль «Бенефис»… – 10 лет назад я не думал, что у меня на это хватит сил. Но вот откуда-то взялись. А откуда – я не знаю. Никакого секрета у меня нет. Просто живу себе, работаю – и всё! Гимнастиками или пробежками не занимался – всегда ленился. Сейчас много гуляю, слежу за правильным питанием. Вернее, не я слежу, а моя жена Лена. И потом, артист должен работать. Когда он не работает, он чувствует себя «без штанов». Для меня самое лучшее лекарство – это поддержка и любовь зрителей.
– Вы – народный артист СССР, лауреат и обладатель множества творческих премий в нашей стране. При этом всегда признавались, что как артист «голодный», мол, не сыграли всего того, чего хотели и могли. – И это чистая правда – я не кокетничаю! Я этот «голод» испытывал всю жизнь – мне всегда не хватало хороших ролей. Правда, в большей степени это касается кино, несмотря на популярность моих персонажей. Всему виной моя внешность: героем с ней не побудешь, героем-любовником – тем более. Только в сказках и комедиях оставалась отдушина. Поэтому, когда меня спрашивают: «А сейчас кого хотите сыграть?» – я отвечаю: «Да кого дадут, того и хочу сыграть». У меня уж возраст не тот, чтобы мечтать о чём-то. Пусть молодёжь грезит Гамлетами, Офелиями, Ромео и Джульеттами. А старики играют то, что дают – и тому рады.
– То есть вы по-прежнему о новых ролях мечтаете? – Мечтаю, конечно, а как без этого жить? Невозможно!
https://www.samara.kp.ru/daily/26712/3737403/ 1.8.2017 Лидия Вележева: «Не баловать внучку у меня не получается» Актриса откровенно рассказала о своем детстве в интернате, необычном знакомстве с мужем Алексеем Гуськовым, а также детях и внучке Владимир КИРИЛЛОВ
Еще 13-летней девочкой Лиду позвали сниматься в кино. После школы она отправилась из Киева в Москву, окончила Щукинское училище и сразу же попала на службу в театр Вахтангова. Кажется, сплошь удачи. Но все ли так просто было в судьбе актрисы Лидии Вележевой? Мы послушали беседу Татьяны Устиновой с этой замечательной актрисой, которая выйдет в программе «Мой герой» на канале «ТВ Центр». Предлагаем вам фрагмент беседы.
– Лидия, вы родились в паре со старшей сестрой Ириной с разницей в пять минут. Кто у вас был начальником? – Наверное, я. Я была безумно активна, любопытна, ничего не боялась, эдакий лидер. Она же была скромной, тихой, незаметной, но безумно красивой. Где бы мы ни появлялись, меня не было, и была только моя сестра. Все взгляды мужчин – только на нее.
– А вы обижались? – Нет. У нас было взаимопонимание, мы любили друг друга. Хотя, разное бывало. Когда мама уходила на работу, просила, чтобы мы убрали квартиру. И сестра говорила: «Ты убери все. А если ты все не уберешь, я маме секрет расскажу». Например, «ты вернулась поздно с дискотеки» и т.д. И вот она сидела на диване и говорила: «Ты там еще не протерла и тут». Но я не боялась работы. Я же училась в интернате, мы там драили полы, туалеты, мыли за всю школу посуду. Я очень любила, когда наступала моя очередь дежурить. Прибегала в столовую, меня тут же повара кормили вкусняшками, а на нашем обеденном столе всегда был свежайший хлеб – это блат такой.
– В интернат вас как занесло? – Мама работала на фабрике, была передовиком. Когда мы подросли, и пришло время идти в школу, мама хотела уйти с работы. Директор фабрики предложил нас устроить в интернат. Но при этом мама платила колоссальные деньги: 50% отдавала она, 50 % – фабрика. За одного человека выходило 120 руб. в месяц. Мама тогда обещала, что это буквально на несколько лет, а после третьего класса она нас заберет. Но мне так понравилось, что я рыдала и просила маму, чтобы она нас оставила в интернате.
– Чем же вы там занимались? – Там были спортивные секции, кружки, развлечения. Я занималась народными и бальными танцами, гандболом, пошла в духовой оркестр, пыталась играть на трубе, пела в вокальном ансамбле, десять лет учила китайский язык. Я хотела быть везде! Был еще театральный кружок.
– Правда, что в 13 лет вы пришли на киностудию им. Довженко и сказали: «Я хочу сниматься в кино!»? – Да. Сколько себя помню, всегда хотела быть актрисой. В 13 лет, находясь в интернате, поняла, что пришло время действовать: перелезла через забор и поехала на киностудию им. Довженко. Пришла и сказала: «Здравствуйте, я хочу сниматься в кино. Вот моя фотография. Что нужно заполнить?». Поговорила с милой женщиной в окошке. А она позвонила куда-то и сказала: «Знаете, тут пришла девочка. И мне кажется, это то, что вы ищите»... Я прошла пробы, меня утвердили на главную роль в фильме «Ожидание».
– Мама гордилась вами? Вы снялись в кино, сразу поступили в институт, да еще в какой – в «Щуку»… – Конечно, гордилась. А насчет поступления... Знаете, я как Фрося Бурлакова. Когда приехала поступать, у меня был страшный говор. А курс уже почти был набран. Ко мне подошел старшекурсник и говорит: «Вы поступать? Так ведь всех уже набрали». Я в ответ: «А я? Меня должны посмотреть!». Я попала практически в последний вагон. Захожу в аудиторию и вижу, что передо мной сидит педагог Лариса Алексеевна Пашкова, с которой мы как раз снимались в картине «Ожидание», она играла мою бабушку... И меня взяли.
– А педагогов не боялись? – У меня не было страха. Одним из моих педагогов был Владимир Абрамович Этуш. И я была настолько счастлива! Хотя меня предупреждали: он суров, строг, любит порядок, не любит, когда опаздывают. Он научил меня приходить не с холодным носом. Я должна вовремя прийти, я знаю текст, я всегда готова ко всему. Он мне всегда говорил: «Люби партнера и люби себя».
– Вы сыграли Настасью Филипповну в сериале «Идиот». Такую роль актрисы ждут всю жизнь. Как вы ее получили? – Я не знала, что запустился Владимир Бортко с картиной «Идиот». О том, что Бортко не может найти Настасью Филипповну, мне сказал Алексей Васильевич Петренко. Правда, в тот момент я даже значения этому не предала. И вот проходит какое-то время, раздается звонок. Второй режиссер «Идиота» приглашает попробоваться на роль Настасьи Филипповны. Меня утвердили.
– Правда, что вы с вашим мужем Алексеем Гуськовым познакомились с помощью коробка спичек? – Да. Дело было так. Я пришла репетировать к Василию Борисовичу Ливанову, это были первые антрепризы. Я пробегала мимо сидящего Леши и вдруг остановилась. Говорю: «У вас не будет спичек?». С чего я вдруг у него эти спички попросила – непонятно. Он достает коробок, протягивает мне, я беру и вдруг понимаю: «Это будет мой муж».
– Вы поняли за почти 30 лет брака, что нужно делать, чтобы со временем все не разошлись в разные стороны? – Я поняла сразу. Мой главный совет семейной жизни: не мешать, не контролировать, жалеть и входить в положение супруга. У нас бытует мнение, что «он должен, он обязан». Никто ничего не должен. Надо помнить, что мужчине намного тяжелее, чем нам. Он не железный.
– У вас семья состоит из одних мальчиков (у Вележевой и Гуськова два сына – Владимир и Дмитрий. – Прим. ред.). Как вы с ними управлялись и управляетесь сейчас? – Управлялась нормально. Я была строгой мамой. Но и баловала при этом. Хотя больше всего баловал как раз Леша. Он чересчур добрый… А теперь я счастлива – родилась внучка. У меня, наконец, появилась девочка в семье. Большего счастья не представляю.
– Не боитесь перебаловать внучку? – Я сказала своей замечательной невестке (она тоже, кстати, актриса): «Саша, я буду строгой бабушкой, не буду баловать». Но у меня не получается…
Беседу Татьяны Устиновой и Лидии Вележевой полностью смотрите в программе «Мой герой» на канале «ТВ Центр» в четверг, 10 августа, в 13.35.
Вахтанговский театр открывает после реконструкции Симоновскую сцену. Несколько этажей в здании будет передано институту имени Бориса Щукина. Ректор училища, народный артист России Евгений Князев поделился с «Культурой» мыслями о том, каким образом задействуют новую площадку, чем опасны гаджеты для молодого поколения и почему необходимо более жестко подходить к творческому образованию.
культура: Станет ли Симоновская сцена филиалом Щукинского училища или, может быть, здесь разместится что-то совершенно иное? Князев: Мне бы хотелось, чтобы наш институт занимался не только подготовкой артистов, но и давал возможность представителям разных профессий получить необходимые им сценические навыки. В первую очередь это касается учителей, которые должны обладать тем же инструментарием, что и актеры. Совместно с департаментом образования города Москвы мы разрабатываем специальную программу для педагогов. Будем заниматься с ними риторикой, постановкой речи, развитием природного обаяния, умением воздействовать словом и переключать на себя внимание аудитории. Схожие приемы подойдут юристам, журналистам или даже менеджерам по продажам, которым также приходится быть артистами, чтобы заинтересовать покупателей.
культура: То есть вы запустите своеобразные курсы актерского мастерства, где любой сможет попробовать свои силы? Князев: Жажда творчества есть в каждом человеке. Когда я был юным, во дворцах и институтах культуры работали кружки самодеятельности или народные театры. Раньше наше училище даже готовило режиссеров для таких коллективов, но потом это, к сожалению, ушло. Времена были довольно тяжелые, людям было не до творчества. Но сегодня это движение постепенно возрождается. В конце октября, например, проведем фестиваль семейных театров «Сказка приходит в дом». В России есть целая программа, посвященная этому направлению. Люди делают какие-то небольшие спектакли в своих регионах, а потом лучшие привозят в Москву. Конечно, с точки зрения профессионального театра постановки часто выглядят беспомощно, но зато приносят огромную пользу, особенно детям. Ребята с юных лет приобщаются к театру, начинают интересоваться тем, как открывается занавес, и желают знать, что происходит за кулисами. При этом мы воспитываем не только зрителей, но и будущих коллег. Вполне вероятно, кто-то из детей настолько увлечется, что захочет связать жизнь с подмостками. Щукинский институт вообще очень серьезно относится к поиску талантов, и пока нам удается отбирать очень одаренных людей. Выпуская курс за курсом, диву даешься, как из несмышленышей вырастают очень серьезные творческие единицы.
культура: Почему, кстати, решили заняться образованием в такой форме, а не открыть еще пару мастерских по подготовке артистов? Князев: Зачем? Их сегодня и так слишком много. Какой бы ни был блистательный курс, в профессии состоятся всего лишь пять-шесть человек. Никто из нас не знает, как сложатся обстоятельства и сама жизнь. Иногда смотришь на студента — бойкий, всегда первым выходит на площадку — и думаешь: «Вот у него точно все получится». Проходит время, и ты видишь, что ему не хватает упрямства и работоспособности. Он начинает тускнеть и постепенно теряется. А бывают те, кто сидит тихонечко, присматривается, набирает поступательно и в итоге вырывается вперед. Учеба в институте становится для них взлетной полосой.
культура: В одном из интервью Вы поделились опасениями, что с каждым годом абитуриенты приходят все менее подготовленными физически. Так ли это сегодня? Князев: Однозначно ответить трудно. Ребята, занимающиеся танцами, конечно, гораздо лучше готовы с точки зрения пластики и сценического движения. Однако, бывает, абитуриент и сплясать может, и мостик сделать, но по-актерски нам не подходит. А порой парень даже подпрыгнуть боится, но потенциал есть. Думаешь, давай-ка, возьмем этого неумеху, чему-нибудь да научим.
Для того чтобы заставить студентов работать, наши педагоги по сценическому движению просто в лепешку разбиваются. Вот они как раз жалуются, что с каждым годом абитуриенты все более и более профнепригодны. Нужно прилагать в десятки раз больше сил для того, чтобы из них что-то получилось. Зато на экзамене по сцендвижению смотришь: неужели, это те самые, о которых говорили, что они никогда не будут пластичными?! Ребята распрямляются, обретают осанку, гибкость. В такие минуты понимаешь, что не ошибся. Хотя, конечно, бывают и промахи.
культура: Сегодня многие педагоги и руководители творческих вузов сетуют на то, что Google заменил молодым память и умение мыслить. Согласны? Князев: Это большая и очень серьезная проблема. Люди перестали стесняться необразованности, выуживая информацию из интернета. В наше время такого быть не могло. Ту же литературу приходилось сдавать по памяти, подглядеть можно было только в шпаргалке, которую приходилось готовить самому. Когда пишешь от руки, все равно на подкорке остаются какие-то знания. Никому даже в голову не приходило читать книги в кратком изложении. Сейчас же студенты частенько апеллируют к сокращенному варианту, но на экзамене такое не проходит, по крайней мере, в Щукинском институте. Наши педагоги требуют фактических знаний. Заставляют прочесть то или произведение и не отстают до тех пор, пока ученик не выполнит задания.
У меня вот целый список двоечников, не сдавших еще за прошлый семестр историю зарубежной литературы и театра. Провожу с ними воспитательные беседы. Беда в том, что они отвыкли от таких объемов текста. Сегодня подошло поколение, которое с первого класса живет в мире гаджетов.
культура: Удается ли за четыре года привить студентам любовь к чтению, научить рассуждать самостоятельно? Князев: Хороший актер должен обладать собственным мышлением. Только тогда можно говорить о полноценной творческой единице. Без развития интеллекта артист состояться не может. Те, кто осознал важность знаний, полученных посредством книг и анализа прочитанного, совершенно по-другому выглядят на сцене: у них даже взгляд иной, более осмысленный. Вот и приходится ставить студентов перед фактом: либо сдаете хвосты, либо будете отчислены. Иного выхода у них нет, приходится бороться за себя.
культура: Есть мнение, что сегодня вахтанговская студийность в прошлом. Мол, современным артистам даже лень выйти за костюмом в коридор. Князев: Отправляя меня в путь, наш педагог говорила: «Женя, желаю, чтобы тебе на все хватало сил. Следи за собой. И будь всегда внимателен к людям, которые тебя обслуживают. Это очень важно». Актер не ставит декорации, не гладит и не зашивает костюмов, не настраивает свет и звук, а приходит на все готовое. Но только вдумайтесь, сколько людей приняли участие в работе над спектаклем. Каждый из них полноправный участник сценического действа. Как же можно их обижать? Думаю, все зависит от человека. Чем больше личность, тем тактичнее отношение к окружающим. Актер, играющий главные роли, даже устав после спектакля, повесит костюм на вешалку. А тот, кто три раза вышел в массовке, запросто бросит на пол. Понимаете, разные психологические типы, они всегда были и будут.
Мы пытаемся продолжать традиции Евгения Вахтангова и прививать нашим студентам уважительное отношение ко всем сотрудникам театра. Первокурсники обслуживают дипломные спектакли выпускников. Мальчики ставят декорации, девочки занимаются костюмами и реквизитом. К сожалению, порой, став «большими артистами», они забывают об этой школе.
культура: Не могу не спросить, как Вы относитесь к разработанному Минфином законопроекту об оказании государственных услуг в социальной сфере на конкурентной основе, ведь это коснется не только культуры, но и образовательных учреждений? Князев: Нас можно и дустом травить: все равно выживем. (Улыбается.) Я, конечно, далек от всех законодательных нюансов, так что буду говорить о том, что хорошо знаю. Сейчас практически в любом институте имеется актерский факультет. Не хочу никого обижать и не стану оценивать качество подобного образования. Добавлю лишь, за 15 лет, что возглавляю «Щуку», было выпущено десять по-настоящему хороших педагогов, которым можно в дальнейшем доверить школу. Отсюда вопрос: где все эти институты берут преподавателей? Падает уровень образования, снижается актерское мастерство, а следом и качество спектаклей. Поймите, я не сужу, Боже упаси, просто делюсь своими опасениями. Кроме того, куда нам столько артистов?
культура: Вы полагаете, нужно регламентировать количество мест на актерские факультеты? Князев: Я бы ввел очень жесткую систему планирования. Прежде всего нужно выбрать те школы, которым стоит доверять. Затем заключать договоры с коллективами, где востребованы молодые специалисты, и уже в рамках госзаказа готовить ребят. Мы можем помочь всем нуждающимся в артистах театрам России, потому что сами заинтересованы в дальнейшем трудоустройстве студентов. При этом учиться все-таки нужно приезжать в столицу, так как здесь очень много культурных ценностей, которыми должен напитаться будущий актер. Я очень уважительно отношусь ко всем городам и регионам, но, увы, Третьяковка у нас одна. Равно как и Большой и Малый театры. Все это необходимо увидеть, прочувствовать, а уже затем смело отправляться делиться со зрителем своим мироощущением, знаниями и профессиональными навыками.
культура: Недавно пересмотрел в Театре Вахтангова «Бенефис», поставленный к юбилею Владимира Этуша. Есть ощущение, что сейчас, по сравнению с премьерой, Вы кардинально поменяли характер своего героя. Князев: Понимаете, каждый новый спектакль не похож на предыдущий. Новизна и невозможность повтора — это то, что отличает театр от других видов искусства.
Спектакль рождается не в дни премьер, а лишь на восьмой — десятый показ. Артистам нужно наиграться, осознать, что за материал, опробовать все находки на зрителях. Естественно, в «Бенефисе» тоже происходит какое-то движение и рост. К тому же мы понимаем, что выходим на одну сцену с Владимиром Абрамовичем Этушем, которому непросто выполнять все задачи, поставленные перед ним. По мне он настоящий герой, умеющий преодолеть себя. Несмотря на возраст он моментально включается в процесс, его профессиональные навыки на очень высоком уровне. При этом ты каждую секунду понимаешь, что если что-то, не дай Бог, случится, нужно умело выбраться из создавшегося положения.
культура: 30 сентября в России отмечали 100-летие выпускника Щукинского училища и основателя Театра на Таганке Юрия Петровича Любимова. Князев: Юбилей Юрия Петровича праздновало все мировое театральное сообщество. Любимова знают во всех европейских странах. Под занавес жизни он вернулся в отчий дом — Театр Вахтангова, где поставил «Бесов» Достоевского. Для меня остается загадкой, как он умел предугадывать время. Ведь сегодня его «Бесы» звучат до боли актуально. Любимов — большой художник, которому было свыше дано понимание процессов жизни. Он один трудился над спектаклем, приходил на каждую репетицию, невзирая на возраст и определенные сложности, возникшие в процессе постановки. У нас же, актеров, часто бывают моменты отчаяния и сомнения. Кажется, что ничего не получится. Так было и с «Бесами». Некоторые молодые артисты делились с Римасом Туминасом своими опасениями, на что он неизменно отвечал: «Ребята, поверьте, вы еще будете гордиться тем, что работали с Любимовым». Так, собственно, и получилось. Никто не знал, что «Бесы» станут последней постановкой мастера.
Как ректор горжусь тем, что Юрий Петрович — наш выпускник. Конечно, я значительно моложе и даже еще не начал учиться, когда он выпустил своего знаменитого «Доброго человека из Сезуана». Тогда никто даже предположить не мог, что этот спектакль положит начало новому направлению — театру-трибуне — и будет столько лет идти в репертуаре Таганки.
"Врожденное актерство" и "генетическая связь с театром" – это все о ней, о девочке, выросшей в центре Москвы и впитавшей с детства дух шестидесятников. Юлия Рутберг – звезда российского театра и кино связана пуповиной с этими улицами, площадями и переулками, вьющимися от Тверской к старому Арбату. Народная артистка России, актриса театра Вахтангова, лауреат премии "Чайка" и "Хрустальная Турандот" вскоре выйдет на сцену в Израиле в поэтическом спектакле "Кабаре "Бродячая собака"". Накануне спектакля она рассказала о мистике и свободе на сцене и в жизни.
- Вы из тех актеров, кто на сцене может все – заставить зрителя плакать, смеяться, выйти из зала необыкновенно воодушевленным или подавленным. Кабаре, кажется жанром довольно легким для такого диапазона эмоций. Или то, что мы увидим ближе к творческому вечеру? - Я не люблю словосочетания творческий вечер, и не очень понимаю, что это такое. То, что мы к вам привозим – это поэтический спектакль "Кабаре "Бродячая Собака". В нем прозвучат стихи и музыка, которые дороги мне и тем зрителям, с которыми у нас единый культурный код, в основе которого – книги, которые волею судеб остаются в нашей жизни с самого детства и юности до конца дней.
- Есть нечто прекрасное в том, чтобы слышать снова и снова знакомые строчки и повторять их за актером. Вы это имеете ввиду, когда говорите об отсутствии "четвертой стены" в вашем спектакле? - Мы вместе – и я, и зрители – создаем этот спектакль, как рассказ о жизни – детство, отрочество, юность. Я собрала в нем все, что мне нравится, что я люблю и чем дорожу. Это первая книжка, которую мне читал папа – "Глупая лошадь" Вадима Левина. Это стихи Леонида Мартынова, Павла Когана, Наума Коржавина, Павла Антакольского Давида Самойлова, Роберта Рождественского. Это Пушкин и поэзия Серебряного Века, Северянин и Ахматова. Это баллады Окуджавы, и Вертинского…
- Образ бродячей собаки – беспризорный пес, который сродни художнику. Сегодня время изменилось. Уже нет голодных художников, как во времена декаданса… - Да что вы?! Кто же вам такое сказал? Во все времена есть голодные художники, поэты.
- На экране телевизора мы видим звезд. Они вполне обеспеченны, крепко стоят на ногах, получают высокие гонорары, не бедствуют. Должен ли все-таки художник быть "голодным", чтобы творить? Как можно связать художественный процесс с материальным? - Во всем должна быть золотая середина. Талант не может быть прямо пропорционален тому, сколько он ест, носит Армани или ходит в рванье. Нельзя сказать, что Микеланджело или Леонардо были богатыми. А Пикассо был не бедным. Импрессионисты начинали как голь перекатная. Художник Зверев умер нищим. Просто человек должен быть нормально одет, сыт и дай бог, чтобы у него была возможность работать.
- Поэзия серебряного века для нашего поколения – это высокие чувства молодость, самиздат… - Прекрасная поэзия, а судьбы порою страшные. Время было беспощадно. Стык эпох – это всегда очень большой энергетический выплеск. Блок воспевал революцию, при этом самоустранился из жизни. С Маяковским случались странные вещи. Столько появилось гениальных режиссеров, поэтов, писателей, художников, хореографов. Но при этом огромное количество людей были сосланы, расстреляны, преданы. Для меня это время как неисчерпаемый артезианский колодец в смысле стихов. А с точки зрения прожитой людьми жизни – тяжелый путь, как у Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама…
- Можно ли научить любить стихи? Понимать поэзию? - Просто так заставить любить стихи невозможно. Например, я понимаю, что Евтушенко прекрасный поэт, но его стихи не читаю. Знаю, что Роберт Рождественский очень хороший поэт и его стихи я читаю. Изумительная Белла Ахмадулина. С удовольствием читаю ее. Пастернака – храню в своем сердце. По Мандельштаму просто плачу. Из поэтов ты выбираешь тех, с кем тебе по дороге, тех, чьи мысли входят в твою голову, чьи идеи западают в душу, а эмоции попадают в сердце
- Поэты – своеобразные медиумы своего времени. Существует ли мистика для вас в жизни, на сцене? Чувствуете ли вы мистическую связь с ними? - Я не люблю говорить об этом. Потому что есть вещи, которые объяснимы. Это не называется мистикой. Если ты чем-то интересуешься и над чем-то по-настоящему работаешь, вкладываешь в это душу и сердце, и самого себя, то тогда тебе начинает откликаться история этого человека, его жизнь. Попадаешь с совершенно невероятные места, которые связаны с ним. У меня так было, когда мы делали на канале "Культура" огромную программу о Мандельштаме. Я оказалась в Чердыни, в Пермском краю, где он впервые выкинулся из окна, начал сходить с ума и после чего его перевели в Воронеж. Была в Воронеже, прошла по всем местам Мандельштама. Для меня это не было мистическим. Но возникло понимание того, что мы вступили в контакт – не по верхам, а вглубь.
- Нечто подобное произошло у вас с Фаиной Раневской, роль которой вы сыграли в сериале о Любови Орловой. - Фаина Георгиевна Раневская это какой-то непонятный выверт эпохи. Это такой сгусток таланта, что у нее была отдельно взятая перпендикулярная жизнь. Она не вписывалась ни в какие рамки со своей органикой и никогда не играла никакой соцреализм. Масштаб ее дарования был от трагического до комического в равных пропорциях. Существовать "под Раневскую" невозможно. Мне было тяжело, но я согласилась, потому что мне хотелось защитить память о ней от превращения в провинциальный анекдот. Это была трудная, но важная для меня работа.
- Вы с ней были знакомы в жизни? - Нет. Один раз видела Фаину Раневскую в спектакле "Дальше тишина". Училась тогда в десятом классе. И так случилось, что этот спектакль стал последним в ее жизни.
- От чего зависит актерское дарование? - От Бога.
Е- ще есть какие-то составляющие? - Есть: питательная среда, генетика. Но сам талант он от Бога. А дальше – талант, помноженный на трудолюбие. Потому что без трудолюбия некоторые талантливые люди ничего не сделали в этой жизни.
- Если говорить о среде, то ваша среда была самая,что ни на есть питательная. - Да, конечно мне очень повезло. Я росла среди людей, которые были шестидесятниками и каждый представлял из себя уникальную личность. Они во многом определили мою жизнь, мои вкусы, пристрастия и выбор профессии.
- Какие у вас самые первые детские воспоминания? - Большая Дмитровка – Пушкинская улица в моем детстве. Коммунальная квартира – четыре ступеньки вниз, подвал и 11-метровая комната, как кишка, у которой потолки были четыре двадцать. Мое детство прошло очень бурно. Каждый вечер у нас собирались друзья. Это был образ жизни моих родителей. В самом центре исторической Москвы. Памятник Юрию Долгорукому, улица Горького, улица Неждановой, Ордынка, Столешников переулок, консерватория, театр Маяковского, МХАТ – все это было рядом. То есть у меня с детства отпечаталась картинка старой Москвы. Это во многом определило мое отношение к архитектуре.
- А первые театральные воспоминания? - Меня много водили в театры. Видела "Синюю птицу", "Щелкунчика" и "Белоснежку и семь гномов". Меня приобщали к музыке, я училась в музыкальной школе. Но из меня не делали вундеркинда и спасибо большое моим родителям за это. И очень важно, что с моих 10-11 лет мы с папой постоянно ходили в музеи. Это по жизни стало для меня очень важным.
- Какие моменты в вашей актерской судьбе вы считаете судьбоносными, без чего вас не было бы сейчас как актрисы? - Без спектакля "Зойкина квартира", которую ставил Гарри Маркович Черняховский. Это тот редкий случай, когда дипломный спектакль Щукинского училища был перенесен на основную сцену театр Вахтангова. Это самый главный спектакль в моей жизни, самая главная роль. А дальше встреча с Петром Наумовичем Фоменко, ученицей которого я себя считаю. Два спектакля, которые мы с ним выпустили. Грандиозный Роман Григорьевич Виктюк. Я застала его в таком соку, в таком фонтанирующем состоянии. И Володя Мирзоев и Миша Бычков – ныне главреж воронежского театра. Сейчас сотрудничаю с Мишей Цитриняком. "Улыбнись, Господи" Туминаса, в котором мне посчастливилось играть. Я застала лучшую режиссуру 20 и 21 века. В этом смысле у меня несусветное везение. И благодаря спектаклю "Джек энд Джули" я зашла на драматическую территорию. До этого много было комедийных ролей. Это тоже было судьбоносным, потому что потом была "Королева красоты из Линейна" с Бычковым Мишей. С Мишей Цитриняком "Крик Лангусты" и это уже совершенно другое качество, другой вес, который я научилась поднимать как драматическая актриса, а не как только как комедийная.
- Как вы измеряете свою весовую категорию и решаете, какой вес поднять? - На самом деле и смешить людей это тяжелая работа. Комедия не зря называется легким жанром, хотя легкость на сцене – самое трудное. Но когда ты сталкиваешься с таким материалом, как "Медея", когда час сорок пять, ни сходя со сцены, ты существуешь в такой трагедии, в таком накале страстей – это другой вес. Это очень тяжелый удар по организму, по психике. Не зря роль Медеи являлась когда-то в театре мерилом таланта.
- Как вы восстанавливаетесь после это предела возможного, этого перехода границы? - Я сплю, читаю книжки, ухожу в тишину. Для этого у нас и существуют дом, семья, малый мир, в котором ты уединяешься. Люблю ездить на дачу, ходить в лес за грибами. Там обретаю силы. А летом – это вода. Как только я оказываюсь вводе, меня не достанешь. Обожаю плавать.
- У вас имидж трудоголика, актрисы без страха и упрека. И понятно, что самое высшее для вас удовольствие это успех на сцене. А как человеку, как женщине что вам доставляет удовольствие? - Внуки, дети, семья, путешествия, музеи. Полностью отделяю то, что происходит на работе от того, что происходит в жизни. В жизни я ценю уют, красоту, комфорт. Терпеть не могу роскоши, это не очень способствует тому, чтобы я отдыхала. А вот уют, когда горит камин в деревянном доме, за окном березы, когда ты ни от кого не зависишь, когда не надо краситься, наряжаться – вот тогда мне хорошо. Люблю простоту. Мою простоту.
- В интервью вы часто говорите о свободе. Свободе в жизни в творчестве. Что надо делать, чтобы ее обрести? - Свобода – это осознанная необходимость. Это возможность играть те роли, в которых есть твое человеческое высказывание. Моя задача не развлекать публику, а заставить ее думать. Когда ты можешь читать стихи, которые со временем приобретают очень разное звучание. И когда ты несешь за это ответственность, потому что актеры сродни пастырям. У них есть своя паства, которая внемлет их слову. Для них то, что говорит актер – это руководство к действию. Свобода это делать то, что доставляет тебе удовольствие и понимать, что ты нужен. Придумать свою свободу умеют многие. Начать – уже меньшее количество, а свободу довести дело до конца – совсем немногие.
- Кто в современном театре для вас гуру? - Инна Чурикова. Алиса Фрейндлих, Марина Неелова, Екатерина Васильева. А из актеров – Валентин Гафт. Он выступает редко, со своими стихами. И это какой-то невероятный человек, артист и поэт из почти совсем ушедшего поколения.
- Как-то связь эта передается? Русский театр всегда продолжался из поколения в поколение. - Так и есть. Наше поколение воспитано ими. А те, кто идет за нами и уже совсем из другого мира.
********
Юлия Рутберг. Музыкально-поэтический спектакль "Кабаре "Бродячая Собака" Беэр-Шева, Центр сценических искусств – малый зал, 13 октября 2017, пятница, 19:00 Реховот, зал "Викс" – Институт Вайцмана, 14 октября 2017, суббота, 19:00 Нетания, Гейхал ха-Тарбут, 15 октября 2017, воскресенье, 20:00 Тель-Авив, Тель-Авивский музей искусств – зал "Реканати", 16 октября 2017, понедельник, 20:00 Петах-Тиква, зал "Шарет", 18 октября 2017, среда, 20:00 Хайфа, зал "Раппопорт" 19 октября 2017, четверг, 20:00
Послушайте! Вечер Юлии Рутберг Опубликовано: 15 авг. 2013 г. Вечер в Московском международном Доме музыки. Культура, 2012. http://www.chayka.org/node/5518 Юлия Рутберг читает произведения Александра Пушкина, Анны Ахматовой, Александра Вертинского, Иосифа Бродского, Павла Когана, Наума Коржавина, Леонида Мартынова, Вадима Левина.
https://www.vrn.kp.ru/daily/26742/3771154/ 11.10.2017 Андрей Ильин: «С Еленой Яковлевой непросто играть, но мы снова в паре!» На гастролях в Воронеже известный артист рассказал, в чем сложность тандема с «Каменской», при каких условиях он согласен сниматься бесплатно, а также чем радует маленький сынок Татьяна ПОДЪЯБЛОНСКАЯ
Андрей Ильин приезжал в столицу Черноземья на гастроли - вместе с Юлией Рутберг сыграл в антрепризе, «Привет, маньяк!». У актера три десятка образов в театре и сотня ролей в кино («Артист и мастер изображения», «Непридуманное убийство», «Красная капелла», «Козленок в молоке», «Какая чудная игра», «Анкор, еще анкор!»), но Ильина полюбили, конечно, после роли Леши Чистякова - мужа Каменской...
БЕСПЛАТНО БЫ СНЯЛСЯ В КИНО ПО СЦЕНАРИЮ УРОВНЯ ЧЕХОВА
- У вас много интересных ролей в театре, в том числе удалось сыграть Гамлета, сейчас играете 98-летнего персонажа. А в кино сыграли все роли, которые хотели? - Даже одну тысячную не сыграл в кино. С удовольствием воплотил бы все роли, что я переиграл в театре, начиная с «Принца и нищего». Тогда бы я был одним из самых счастливых артистов. А так меня в кино не баловали и не балуют.
- Почему? Не рвались? Или у вас требования серьезные? - Чтобы я рвался и специально себя кому-то предлагал… нет, я вообще себя никому не предлагаю. А требования? Их так много. Прежде всего, материал. Потом имя режиссера. Или сначала режиссера, потом все остальное. Да много. Если бы был материал уровня Чехова, я бы с радостью побежал, закрыв на многие обстоятельства глаза. В том числе и финансовые. Наверняка.
- Вам больше нравится сниматься в исторических фильма или современных? - Меня больше прельщает хороший материал, не картонные персонажи, живые герои. Но, конечно, интереснее существовать в исторических проектах. Типа «Адьютанты любви» - бакенбарды накрутили, бант привязали - и ты уже чувствуешь себя совсем по-иному - другая осанка, другая пластика, играть время - это уже актерское приспособление. Это дает актеру некую внутреннюю свободу. Я очень люблю героев Достоевского, Чехова. Сейчас в театре с режиссером Андреем Максимовым делаем спектакль по его пьесе «Любовь и трон». Спектакль очень сложный на двоих, я играю там Петра III. Это не исторический материал, такая фантазия. Режиссера не смутило, что у меня нет никакого сходства с Петром III, я его намного старше. У нас будет некий спор с историей. В ноябре должна быть премьера, откроем новую сцену в театре Вахтангова.
Фото: Татьяна ПОДЪЯБЛОНСКАЯ
СНОВА С ЕЛЕНОЙ ЯКОВЛЕВОЙ ИГРАЕМ ПАРУ
- Предложение съемок в сериале «Каменская» помогло в кризисные 90-е? - Я начал сниматься еще с конца 80-х. И не стал бы ставить знак равенства между участием в «Каменской» и финансовым благополучием. Его потом опять еще долго не было. Но после нее ролей в сериалах стало больше. Хотя у меня в 90-х уже было достаточно много предложений. Я тогда у Петра Тодоровского снялся, а до этого и у Валеры Тодоровского в его дипломной картине «Катафалк».
- Сейчас стали часто повторять сериалы 1990-2000-х, «Каменскую» в том числе. Вы смотрите? Нравитесь себе? - Недавно пересмотрел некоторые серии «Каменской», которые не увидел в пятом сезоне. Но я себе никогда не нравлюсь, всегда очень критичен. Даже чересчур требовательно отношусь к собственной работе. И в театре, и в кино. Нас никто не учил быть киноартистами. Я театральный актер все-таки. И до сих пор постигаю эту загадочную для меня профессию киноактера.
- Сейчас где снимаетесь? - Вот опять с Леной Яковлевой снимаемся вместе - играем снова пару в продолжении «Склифасовского». видимо, посчитали, что зритель соскучился по нашему тандему. Тем более, наши персонажи не второстепенные, мой герой ее первая любовь, они собирались пожениться, но он уехал в Израиль, потом в силу обстоятельств вернулся, и снова вспыхнули чувства… Мы с Леной очень хорошо относимся друг к другу. Терпимо. С юмором. С ней очень приятно работать. Хотя непросто.
- Почему? - Она очень легкомысленная, я не знаю, как ей удается, но она никогда не учит текст, все время импровизирует, и в нее надо попадать, потому что она непредсказуемая. Она примерно знает, о чем сказать, но ее все время надо ловить. Такая у нее актерская загадка, к которой надо подстраиваться.
- Подсказки используете на съемках? - Если много текста. У меня был огромный сериал про разведчиков, я играл генерала, и у меня были огромные монологи, на выучивание которых у меня совершенно не было времени. Но сцены были в машине, поэтому я спокойно вешал текст на спинку переднего сидения. Правда, я плохо вижу, поэтому пришлось писать крупными буквами. Писал начала фраз. А в театре лучше своими словами - суфлеры мешают. Но я стараюсь не попадать в такие ситуации.
Фото: Татьяна ПОДЪЯБЛОНСКАЯ
КОГДА КУПИЛ МАШИНУ, ИЗУЧАЯ МОСКВУ, ПОДВОЗИЛ ЛЮДЕЙ
- Читала, что в 90-е вы иногда извозом подрабатывали. - Я совмещал приятное с полезным. В начале 90-х приобрел свой в первый автомобиль. И по ночам, после спектаклей, изучал Москву - направления, повороты. Мне интересно было заехать в глушь. И потом оттуда выбираться. С какими-то приключениями, опасностями сталкивался. И по дороге, бывало, подвозил кого-то. Просто люди иногда оставляли деньги, думая, что я подрабатываю. Хотя бывали случаи, когда было полное безденежье. Надо было выживать, зарплата маленькая, антреприз еще в помине не было…
- Вы сохраняете доверчивость в себе, так важную для творческого человека? - Наверное, я стал опытнее, подозрительнее что ли. Сейчас меня на улице не обманешь. Хотя я все равно продолжаю верить людям, верю в человеческую порядочность.
НИ НА СЕКУНДУ НЕ УСОМНИЛСЯ В ПРАВИЛЬНОСТИ ПОЯВЛЕНИЯ РЕБЕНКА В 50
- Трудно было стать папой в 50 с лишним лет? - Да, непросто. Другое дело, что я очень хотел ребенка. Как все родители, как все мужчины, как все люди на земле хотят продолжения рода. За малым исключением, конечно. Мне хотелось, чтобы у меня был наследник, отпрыск.
- Сейчас молодежь не спешит заводить детей, многим даже в 30 лет тяжело стать родителями, потому что привыкают жить для себя. А тут малыш плачет, ночами спать не дает… - Я даже не задумывался об этом. Это же такое родное существо, частичка тебя. Как это может раздражать или бесить? Никогда в жизни! Одно желание - чтобы ребенку было хорошо, чтобы он уснул, не дай бог заболел - это естественные переживания. Ни на одну секунду я не усомнился в правильности решения завести детей.
- Чем радует сын Тихон? - Тем что просто растет. Мне интересно наблюдать, как он открывает для себя мир, задает вопросы-почемучки. Не всегда находишь ответы.
- Он смотрит вас по телевизору? - Он не совсем еще понимает, что такое «папа – артист». Я ему говорю, что уезжаю на гастроли. Он не очень понимает. Знает, что папа уезжает на работу. Потом возвращается. Когда привозит подарки, когда - нет. Он иногда спрашивает: что привез. Я его ругаю за это: «Тишенька, не всегда есть возможность привезти, иногда не хватает времени. Но я всегда думаю о тебе, скучаю».
https://vk.com/public43163643 https://gorcom36.ru/content/andrey-ilin-ya-nikogda-sebya-ne-predlagayu-/ 22.10.2017 Андрей Ильин: «Я никогда себя не предлагаю!» Марина Хоружая Мы уже писали о том, что недавно наш город с антрепризой «Привет, маньяк» посетил известный актер, заслуженный артист РФ Андрей Ильин. Первая известность пришла к нему в 1995 году после фильма «Какая чудная игра», в котором он сыграл студента Феликса Раевского. Но оглушительный успех был еще впереди – настоящую известность Ильин обрел уже после сериала «Каменская», где сыграл одну из главных ролей – Лешу Чистякова, мужа Каменской… фото
Актер пообщался с представителями воронежских СМИ во время своего визита в Воронеж и рассказал о своих новых театральных и кинопроектах, о лихих 90-х, когда в прямом смысле слова приходилось выживать, и о том, каково это – в 50 с лишним лет стать отцом…
«В кино я не сыграл даже тысячной доли того, что хотелось»
– В театре у вас очень много удачных ролей, в том числе Гамлет. А в кино вы сыграли все, что хотели? – Даже одну тысячную не сыграл! С удовольствием сыграл бы все роли, что я переиграл в театре, начиная с «Принца и нищего». Тогда бы я был одним из самых счастливых состоявшихся артистов. Но, увы, в кино меня ролями как не баловали, так и не балуют. Я и сам, правда, не рвался никуда, никому себя не предлагал. Я вообще никогда себя не предлагаю! А когда звали в работу меня, я, прежде всего, смотрел материал, затем узнавал имя режиссера. И думал, соглашаться или нет. Если бы мне предложили материал уровня Чехова, я бы с радостью побежал, закрыв глаза на многие обстоятельства, в том числе и на финансовые.
– Вы как-то рассказывали, что в 90-е у вас был очень сложный период, пришлось даже таксистом подрабатывать… – Ну, не так уж все печально было. Таксистом я, конечно, не работал – просто совмещал приятное с полезным. Дело в том, что именно в начале 90-х я приобрел свой первый автомобиль и на нем изучал Москву (сам актер родом из Нижнего Новгорода. – Авт.). По ночам, после спектаклей, садился за руль и ехал, куда глаза глядят, – изучал направления, повороты. Мне интересно было заехать в глушь и потом оттуда выбираться. Сталкивался и с приключениями, и с опасностями порой. Если было по дороге – всегда подвозил людей. И они иногда оставляли деньги, думая, что я подрабатываю. Впрочем, иногда действительно было полное безденежье, и надо было в буквальном смысле этого слова – выживать. Зарплата в театре была маленькая, антреприз еще в помине не было...
«С Еленой Яковлевой мы снова играем в любовь!»
– Сериал «Каменская» стал выходом из кризисной ситуации? – Я начал сниматься еще с конца 80-х, поэтому не стал бы ставить знак равенства между «Каменской» и финансовым благополучием. Его и после «Каменской» еще долгое время не было. Но ролей в сериалах стало заметно больше. Хотя у меня и в 90-х уже было достаточно много предложений. Я тогда у Петра Тодоровского снялся, а до этого у Валеры Тодоровского – в его первой дипломной картине «Катафалк». Эта картина по фестивалям поездила, призов наполучала…
– Сейчас многие каналы часто повторяют сериалы 1990-х и 2000-х, и «Каменскую» в том числе. Вы смотрите? Нравитесь себе? – Нет, я к себе всегда был критичен и себе никогда не нравился на экране. Я даже чересчур требовательно отношусь к собственной работе – и в театре, и в кино. Нас ведь никто не учил быть киноартистами, я до сих пор постигаю эту загадочную для меня профессию киноактера. Я театральный актер все-таки…
– Сейчас где-то снимаетесь? – Да, в продолжении «Склифосовского», и опять с Леной Яковлевой. Я играю ее первую любовь. Когда-то наши герои собрались пожениться, но мой герой уехал в Израиль. Потом в силу обстоятельств вернулся, и чувства снова вспыхнули.
– Вы прямо как брат с сестрой, везде вместе… Зрители уже привыкли видеть вас в паре… – Может быть. Но мы просто коллеги, а не брат с сестрой. Мы с Леной очень хорошо относимся друг к другу. С юмором. С ней очень приятно работать. Хотя и непросто...
– Почему? – Она очень легкомысленная. Я не знаю, как ей все удается, ведь она никогда не учит текст! Все время импровизирует! В нее надо попадать, она непредсказуемая. Она примерно знает, о чем сказать, но ее все время надо ловить. Такая вот актерская загадка, к которой надо подстраиваться.
«Меня прельщают живые герои, а не картонные персонажи»
– А вы подсказки в работе используете? – Если много текста, то да. У меня был огромный сериал про разведчиков, «Лектор». Там еще Бондарчук снимался... Я играл генерала ФСБ, и у меня были огромные монологи, учить которые у меня совсем не было времени. Съемки были в машине, и я за спинкой вешал текст. Правда, у меня неважное зрение, поэтому писать приходилось крупно, и умещалось только начало фраз. А если говорить о спектакле, то суфлеры за кулисами мне только мешают. В данном случае лучше сказать своими словами…
– Вам больше нравится сниматься в исторических фильмах или в современных? – Меня больше прельщает хороший материал и живые герои, а не картонные персонажи. Конечно, интереснее существовать в исторических проектах, типа картины «Адъютанты любви». Это уже другая осанка, другая пластика… Играть другое время – это уже требуются актерские приспособления. Бакенбарды накрутили, бант привязали – и ты уже чувствуешь себя совсем по-другому. Это дает актеру некую внутреннюю свободу. Я очень люблю героев Достоевского, Чехова… Сейчас в театре с режиссером Андреем Максимовым делаем спектакль по его пьесе «Любовь и трон». Спектакль очень сложный, на двоих. Я играю там Петра III, а моя партнерша – императрицу Екатерину. Это такая фантазия… Режиссера не смутило, что у меня нет никакого сходства с Петром и я его намного старше. У нас будет некий спор с историей. В ноябре должна быть премьера, этим спектаклем мы откроем новую сцену в театре Вахтангова.
– У Сергея Безрукова в «Губернском театре» вы сыграли в спектакле «Бесконечный апрель» 98-летнего старика и одновременно 9-летнего мальчика... Трудно было перевоплощаться? – Это спектакль о судьбе героя… Начинается с того, что старичок выходит и рассказывает свою жизнь. Сначала ему 98, и я это пластически оформляю, потом ему 9 лет, потом 12, 50, 55… На эту роль меня пригласил Сергей Безруков. Я прочитал пьесу, она мне сразу понравилась. Меня зацепила эта история о пожилом человеке. Мне, 54-летнему мужчине, довольно сложно играть 9-летнего мальчика, поэтому я поначалу спорил с режиссером и предлагал найти на роль ребенка. Я думал, что даже плохая игра мальчика будет убедительнее, чем мои попытки изобразить ребенка. С точки зрения актерства эта роль – большой подарок. Она сложна по одной простой причине: зритель должен верить мне, когда я играю 98-летнего старика и 9-летнего мальчика. Если люди не верят, то грош нам всем цена.
– Когда играли старика, не задумывались о том, что будет с вами в этом возрасте? – Дожить бы до него – это единственное желание. Как я буду выглядеть? Наверное, неприглядно. Буду эдаким жалким старичком…
– Вы дружите с Безруковым? – Мы лет 13 работали в одном спектакле – он назывался «Ведьма». У нас очень неплохие отношения.
«Становиться отцом в моем возрасте – непросто, но это большое счастье!»
– Чем вас радует сын Тихон, и сложно ли в 50 с лишним лет становиться отцом? – Тихон просто растет, открывает для себя мир, и уже этим радует. Мне очень интересно за ним наблюдать, находить ответы на все его «почемучки». Что, кстати, не всегда удается. Тихон еще не совсем понимает, что такое папа-артист. Он знает, что папа уезжает на работу все время, потом возвращается. Иногда привозит подарки, иногда – нет. Иногда спрашивает: «Что привез?» И я ругаю его за это, говорю: «Тишенька, не всегда есть возможность что-то привезти. Иногда не хватает времени... Но я всегда думаю о тебе, скучаю!»
Становиться отцом в таком возрасте, конечно, непросто. Другое дело, что я очень хотел ребенка, хотел продолжения рода. Многие говорят, что в таком возрасте раздражает детский плач, капризы… Я даже не задумывался об этом никогда! Это ведь твое родное, это же частичка тебя! Как это может раздражать? Да никогда в жизни! Когда он просыпается и плачет по ночам, у меня одно желание – чтобы ребенку было хорошо, чтобы он уснул, не дай Бог не заболел… Ребенок – это огромное счастье!
– А на профессии возраст как-то сказывается? – Конечно. С возрастом начинаешь где-то сомневаться, где-то просто не хватает сил... Раньше я мог спокойно встать на руки и пробежаться, а сейчас, боюсь, даже просто встать не смогу. Я был ловким, пластичным, мог спокойно сделать сальто. Сейчас, извините, животик мешает. Я с этим все время борюсь, но пока безуспешно. Раньше мы были легче, озорнее, возможности были другие… В молодости ты играешь одних персонажей, после 30 – других, а после 45 это совсем незнакомые тебе герои – с другим жизненным опытом, с другой жизненной позицией, с другим отношением ко всему происходящему, к жизни и к самому себе в том числе.
https://vk.com/public43163643 1.11.2017 Алексей Кузнецов: «Я пригласил Римаса посмотреть эскиз нашего спектакля» Персона/ Виктор Борзенко | Фото: пресс-служба театра/
В четверг, 2 ноября, на Новой сцене Театра им. Вахтангова состоится премьера моноспектакля Елены Подкаминской «Неосторожная актриса». Режиссер постановки Алексей КУЗНЕЦОВ определил жанр этой работы, как «пять страниц о жизни и творчестве», а за основу взял произведения Куприна, Пастернака, Цветаевой, Ахматовой и Кочергина. Спектакль будет идти раз в месяц и уже сейчас (то есть до официального выхода) все билеты на ближайшие показы раскуплены.
– Алексей Глебович, история, конечно, удивительная: спектакль не успел еще увидеть свет, а в кассе уже не осталось билетов. С чем вы это связываете? – Здесь большая заслуга Римаса Туминаса, поскольку все что происходит сегодня в Театре Вахтангова, вызывает огромный зрительский интерес. Римас задает нам серьезную творческую планку. И даже если работа выпускается другим режиссером, он все равно смотрит прогон и решает, можно ли это включать в афишу.
– Строгий критик? – Конечно, хотя в нашем случае всё прошло довольно легко. Летом я пригласил Римаса посмотреть эскиз нашей работы. Спектакль состоит из пяти страниц (каждая страница – отдельный автор). Лена начала играть. Играла в пустом зале. Из зрителей – только Римас, я и композитор Фаустас Латенас. Исполнила страницу Цветаевой, перешла к Пастернаку, но вдруг Римас встал – направился к ней, взял за руку и сказал: «Всё хорошо. Мы берем эту работу». Вот так с полутора страниц постановка была утверждена. Дальше, понятно, продолжались активные репетиции, мы всё время что-то привносили и совершенствовали. Лена замечательная актриса…
– То есть это фактически литературный вечер? – Нет. Меньше всего на свете мне хотелось бы сделать литературный вечер или, сажем так, «чтецкую программу». Я хотя и преподаю художественное чтение в Щукинском училище, но всякий раз не устаю повторять, что на сцене должен быть спектакль, поскольку законы театра никто не отменял.
Я очень признателен нашему композитору Фаустасу Латенасу, который дал мне пять своих дисков и разрешил выбрать всё, что сочту нужным. Я надел наушники, просидел несколько вечеров – отбирал, монтировал – и не переставал удивляться, насколько произведения Фаустаса могут создавать атмосферу спектакля, задавать тон актерской игре, взволновать и утешить. Он, конечно, не просто композитор, а музыкальный драматург…
– А литературный материал для постановки отбирался по какому принципу? И вообще, как родилась эта идея? – Когда-то в училище я сделал для Лены отрывок из Куприна про цирк. Но прошли годы, и вдруг Московская филармония предложила ей выступить с каким-нибудь произведением. Лена, естественно, назвала Куприна. Мы возобновили, отрепетировали; выступление прошло очень успешно, и вдруг она говорит: «Алексей Глебович, а давайте продолжим!»
Я взял тайм-аут и стал прикидывать, чем бы расширить программу. Наконец, у меня родилась идея взять пять разных авторов (включая того же Куприна) и на основе их произведений поставить моноспектакль о природе творчества. Точнее сказать о той едва уловимой грани, где творчество пересекается с судьбой. Так у нас появились страницы про Ахматову и Раневскую, Пастернака и Ивинскую, Цветаеву и Сонечку Голлидэй, а также произведение Кочергина «Жизель ботаническая», в котором рассказывается том, как после войны ленинградские проститутки воспитали и выходили девочку своей погибшей товарки, а дальше устроили ее… в Вагановское хореографическое училище. То есть из грязи – к облакам. Потрясающее (и главное – документальное) повествование.
Эдуард Кочергин не только талантливый художник, создавший вместе с Товстоноговым целую галерею блистательных спектаклей, но и абсолютно самобытный, неповторимый писатель. И, конечно же, Елена Подкаминская, на мой вкус, играет всё превосходно, исполняя роли двоих, а где-то и троих персонажей, что придает постановке драматическую глубину.
Мой кайф был в том, что по форме это литературный спектакль, но строился он строго по законам драматургии. И, соответственно, Лена очень сильная актриса. Те зрители, которые видели ее работы на сцене Театра сатиры, я думаю, давно в этом убедились, но у нас, мне кажется, она предстанет в весьма неожиданном, новом ракурсе.
Вчера перед эфиром на радио "Комсомольская правда" с Татьяной Визбор! Спасибо Танюша! Было душевно, весело и приятно! Зови еще! Мне понравилось!👍👍
фото
https://kommunalka.podster.fm/68 Интервью с народной артисткой России слушайте на Радио "Комсомольская правда".. Выпуск от 2017-11-05 18:05:00. Ведущий: Татьяна Визбор. Гость: Марина Есипенко.
14 февраля в прокат выходит «Лед», один из самых ожидаемых фильмов года. Народная артистка России Мария Аронова играет жесткого, но справедливого тренера по фигурному катанию. В своем плотном графике актриса нашла время, чтобы поделиться с корреспондентом «Известий» мыслями о своей героине и планами на будущее.
— Чем больше актер, тем требовательнее он в выборе сценария, роли, команды. Что для вас было решающим в выборе этого проекта? — Во-первых, предложение поступило от моего любимого Федора Бондарчука, к которому я отношусь со стопроцентной нежностью. Во-вторых, для меня очень многое значит мнение моего окружения. Вот Катя Одинцова, гример, которую я знаю много лет, уже работала с режиссером картины Олегом Трофимом, безумно им восхищалась, говорила мне, что он молод, но при этом потрясающе профессионален. В-третьих, мне очень понравился сценарий. И, конечно, одна из главных причин — это моя встреча с Сашей Петровым. Когда-то увидела по телевизору кусок его работы в сериале «Обнимая небо» и была совершенно поражена его игрой. Тогда я не знала этого артиста — не поленилась, открыла справочник и прочла, что он выпускник ГИТИСа, работает у моего любимого Олега Меньшикова в Театре имени Ермоловой. Мы созвонились, я попросила его беречь себя, сказала, что он звезда и очень крут. А когда появилась возможность с ним поработать, была необыкновенно счастлива и сразу бросилась в работу как в омут — с головой.
— Вашу «тренерскую» роль, видимо, не обойдет сравнение с Татьяной Анатольевной Тарасовой. Тем более между вами есть и некое внешнее сходство. Вы общались с ней? Или, может быть, с другими тренерами? — Нет, мы старались уйти от какой бы то ни было похожести. Мне кажется, у зрителей не возникнет никаких параллелей. Я разговаривала в первую очередь с родителями деток, которые пытаются профессионально заниматься фигурным катанием. Они очень строгие люди, безумно. Мне было интересно их мнение, что они скажут. Мне рассказали, что со стороны тренеров бывает (совершенно целенаправленно!) безжалостное обращение с детьми. В жесткости воспитываются настоящие спортсмены.
— Ваша героиня отказывается от девочки, мечтающей стать фигуристкой. Не видит в ней перспективы. Затем благодаря в первую очередь невероятным стараниям мамы, роль которой играет Ксения Раппопорт, девочка приходит к успеху. Так что же для него нужно — упорство, труд или талант? — В основе успеха 80% — это вера родителей в нас или отсутствие этой веры. Полностью. Бывают такие судьбы, когда сам человек невероятно силен. Правда, Господь не дает нам испытания, которые выдержать мы не можем. Но всё же есть люди, которые без поддержки родителей, семьи доказывают миру, что они чего-то стоят. Таких людей немного. А в фильме «Лед» мама очень верила в ребенка и говорила ему те вещи, которые нужно говорить детям.
— Спорт в чем-то сродни актерской профессии… — Мне сложно рассуждать на эту тему, я не попала в мир спорта, хотя мне пророчили большое будущее в гимнастике когда-то. Могу сказать только за себя. Для меня важен учитель, тот, кто даст старт. Хотя для кого-то главное — проявить упорство, желание доказать, что ты чего-то стоишь. Я, к великому сожалению, человек, в котором нельзя сомневаться, может быть потому, что выросла в абсолютно тепличных условиях. Если бы Владимир Владимирович Иванов, мой учитель, мой гуру, когда-то в меня не поверил, не принял меня с первого раза в Щукинское училище, то я бы не пошла дальше, потому что не привыкла доказывать. Хороший учитель — залог успеха. Вера в человека нужна. Хотя, безусловно, нужно быть одаренным, гореть выбранным делом, сказать себе: я больше ничем заниматься не могу, я могу заниматься только этим. Правда, и загубить веру в себя можно запросто, просто по щелчку — что в актерской среде, что в спорте.
— Готовясь к съемкам, вы все-таки соприкоснулись с миром спорта. Он жестче, чем мир кино или театра? — Мне кажется, да. В спорт отдают ребенка совсем нежного возраста, но даже трехлетний или пятилетний человечек может выразить свои желания. Моя дочь Сима занимается конным спортом. Мы не стремимся к тому, чтобы она выигрывала чемпионаты мира, тем не менее я вижу, что это то, чем живет мой ребенок. Лошади, конюшни — это ее счастье, любовь. Она сама высказала свое желание, ей было пять лет, а мы часто желания детей пропускаем мимо ушей и тянем ребенка, куда сами считаем нужным. У моей мамы была мечта, что она будет сидеть в удобном кресле, а Манечка, то есть я, играть ей Шопена. Не вышло. У меня была такая же мечта: я сижу в удобном кресле, а Симочка играет Шопена. Опять не сложилось. Так и стоит прекрасный старинный немецкий инструмент, когда-то купленный моими родителями на последние деньги. Нищая семья, года три отдавали долги. Можно ломать, заставлять, но хорошего из этого не будет.
— «Лед» — не только спортивная драма, в ней много сцен с песнями, танцами, чтением рэпа. Элементы мюзикла после успеха «Ла-Ла Лэнда» стремительно входят в российский кинематограф. На ваш взгляд, в данном случае это уместно? — Есть надежда, что всё это будет качественно сделано. Я была счастлива увидеть Олега Глушкова, который был хореографом в фильме «Лед». Считаю его суперталантливым человеком.
— Наверное, вам как актрисе вахтанговской школы, где музыка и пение обязательны, это близко и понятно. Скажем, «Мадемуазель Нитуш», где вы играете, — почти оперетта. — Играть музыкальные спектакли, оперетту — колоссальный труд. Честно говоря, я пока не видела на театральных подмостках чего-то такого, что меня поразило бы. В кино есть масса возможностей помочь артисту, «прикрыть» его. Есть операторская работа, монтаж — и если всё классно сделано, то вопросов не возникнет. Могу точно сказать, что поколение моей дочки очень хорошо принимает мюзиклы в кино. Им это нравится.
— Если есть спрос, то будет и предложение. Как думаете, музыка и кино достигнут гармонии в отечественном кинематографе? — Изначально это вообще не входило в нашу культуру. Водевили — да, а мюзиклы — новая для нас история. А вдруг получится? С другой стороны, есть же вечная «Юнона и Авось» — и билетов не достать. Какая музыка! Какое пение!
— Сейчас один за другим выходят спортивные фильмы. «Движение вверх» — про победу нашей сборной по баскетболу, «Лед» — про фигурное катание. Это именно то, чего не хватает нашему кино? Или в данном случае расчет на привлечение молодой динамичной аудитории? — Безусловно, такой расчет есть. Мне вообще нравится, что сейчас происходит в современном мире. Модно знать язык, получать хорошее образование, разбираться в современной музыке, танцевать. Раньше всё это было не так развито, а сейчас — стандарт для молодежи. И это счастье. Как и то, что огромное количество людей ходит в спортивные залы и следит за своим здоровьем. За патриотизм, если бы у меня было восемь рук, я бы всеми проголосовала, потому что всё, что касалось пионерии и комсомолии, объединяло людей, кто бы что ни говорил. И кино такое может нас объединить и сплотить — главное, чтобы оно было настоящее и интересное. Ведь среди молодого поколения есть некое предубеждение и презрение к отечественному кинематографу. И это печально. Но, может быть, присутствие музыки, хореографии, рэпа от Саши Петрова в фильме «Лед» завлечет людей в кино, вдруг им это понравится?
— У вас более 50 киноролей, и при этом вы сегодня лицо Театра имени Вахтангова. Где вы чувствуете себя увереннее и свободнее — перед камерой или на сцене? — Конечно, в первую очередь я театральная актриса. Но если бы Владимир Владимирович Иванов, к примеру, снимал кино, то, думаю, у меня было бы 385 ролей (смеется). Удачных и правильных. Наверное, я не совсем вписываюсь в реалии сегодняшнего дня, поэтому в основном играю мам и подруг главных героинь. Тем не менее в кино мне очень интересно, и я бы хотела быть частью этого мира.
— Знаю, вы любите разрушать стереотип о том, что вы — комедийная актриса. — Я трагикомическая актриса, но когда мне предлагают серьезные драматические роли, это безумно радует. «Лед» — совершенно не комедийный, и «Батальон» — тоже (фильм режиссера Дмитрия Месхиева. — «Известия»). Мне кажется, что если бы не «Батальон», то Бондарчук не обратил бы на меня внимание. А за то, что сейчас со мной происходит в кино, низкий поклон Игорю Угольникову (один из продюсеров «Батальона»).
— Вы сейчас что-то новое репетируете? — О будущих проектах нельзя говорить, боюсь сглазить. Прочитала два великолепных киносценария, посмотрим, как всё сложится. Что касается театра, то я держу кулаки — мне очень хочется сделать спектакли с сыном, Владом Гандрабурой, он тоже актер театра Вахтангова. Мы недавно работали с Владиком и выпустили чтецкий вечер «ЦветаеваGALA», читаем письма Цветаевой. Все это действо происходило в Доме музыки в Светлановском зале в сопровождении симфонического оркестра. Надеюсь, и дальше будем выступать с этой симфодрамой, договоренность уже есть.
Имя актера Виталийса Семеновса теперь часто встречается на афишах московского театра Вахтангова. Звучит оно не вполне привычно русскому слуху, из-за чего Виталийсу достается немало дружеских шуток от коллег по поводу прибалтийского братства. И действительно, в одном из лучших театров России Семеновс оказался благодаря огромному желанию работать у Римаса Туминаса, худрука театра.
Сквозь тернии в театр
Как ни парадоксально, но в рижской школе имя и фамилию Виталийса Семеновса писали на русском — Виталий Семенов. Учился будущий актер плохо, ежедневная школьная рутина не занимала его, он скучал. "С детства я отличался от сверстников. Я шалил. Мне хотелось, чтобы вокруг были веселье и праздник. Эти шалости не находили понимания ни в детском саду, ни в школе. В результате я поменял четыре детсада и три школы, и везде мне было скучно. Если бы не театр-студия "Реверанс", куда меня отвел дедушка, не знаю, в какую сторону повернулась бы моя судьба. Театральная студия стала моей отдушиной, а ее руководитель Людмила Евсеевна Шевченко — крестной мамой в профессии", — вспоминает актер. Еще до окончания школы в апреле 2008 года, Семенов твердо решил поехать в Москву и попробовать свои силы в театральных вузах. Но перед тем заручился поддержкой Посольства России в Латвии в том, что может претендовать на одну из двух имевшихся тогда квот на получение высшего образования по творческому направлению.
Пройдя первый тур и во ВГИКе и параллельно в Училище имени М.С. Щепкина, в мастерской Виктора Коршунова, актер к своему изумлению услышал "мы вас берем". Но одновременно с хорошей новостью пришла и плохая: иностранец Семенов узнал, что учиться на бюджете не сможет. Потянуть платное образование семье было бы сложно, но выход нашелся: училище написало рекомендательное письмо на имя посла России в Латвии, благодаря которому юноша и получил грант на бесплатное обучение вне квоты. Оставалось только закончить среднюю школу и получить аттестат, что для Семенова было делом непростым. "Училище Щепкина я окончил с красным дипломом — в институте думали, что я "ботаник", никто и не знал о моем школьном прошлом, а я просто ощутил себя на своем месте и среди своих людей", — объясняет актер свои сложности с получением аттестата.
Легкий выбор
Куда с большим вдохновением Семенов говорит о том, как нашел своего Мастера. Актер рассказывает, как его брали в Малый театр, в Театр Моссовета, в "Сферу", в Et Cetera, в Театр на Юго-Западе, но влюбился он в Театр Вахтангова, причем когда пришел туда не как актер, а как зритель. "Я пришел на спектакль режиссера Римаса Туминаса "Дядя Ваня". Прежде никогда не бывал в вахтанговском театре и о Туминасе знал мало. Но его "Дядя Ваня" стал для меня спектаклем-откровением, видение Туминаса совпало с моим внутренним ощущением театра. И я понял, что хочу работать с этим Мастером, а судьба как будто услышала меня", — признался Семенов. Как-то, прогуливаясь по Старому Арбату, у подъезда номер семь Театра Вахтангова студенты увидели длинную очередь. Это худрук Туминас впервые решил собрать молодых талантливых выпускников театральных вузов России в студию при своем театре. Отбор был жестким, но Семенов его прошел.
Из Семенова в Семеновса
"Я очень волновался, когда просматривал списки — страница в телефоне открывалась очень медленно. И как же я обрадовался, когда увидел свою фамилию, потому что к тому времени, несмотря на успешные показы в других театрах, я заболел желанием работать с Римасом Туминасом",- рассказал актер.
Sputnik / Дмитрий Дубинский Виталийс Семеновс с Мастером Римасом Туминасом
Отбор в студию он проходил еще под фамилией Семенов. Но когда подавал документы на разрешение на временное проживание, выяснил, что жить в России сможет только как Виталийс Семеновс – так значится на главной странице его латвийского паспорта. "Вначале было непривычно, а потом я решил, что так даже интереснее. Мне с детства не нравилось мое имя. Виталик звучало как-то просто, Виталий слишком строго, а Виталийс – вот прямо мое. Тем более, что в мире больше нет ни одного Виталийса. Теперь я чувствую себя очень органично", — говорит Семеновс. Его приняли в труппу Театра имени Евгения Вахтангова 1 января 2018 года. Сейчас Семеновс играет в 11 спектаклях, но репетиции премьерных показов продолжаются.
У молодого актера много работы, но в этом жирном плюсе есть и небольшой минус — из-за плотного графика с частыми гастролями, домой, в Ригу, удается приезжать только раз в год. Дома у Виталийса остались бабушка с дедушкой, а вот мама недавно тоже перебралась в Москву.
Другой русский
Еще про букву "с": в Латвии Семеновс считал себя русским, и думал, что в России будет чувствовать себя дома. Но в Москве понял, что он "другой русский". "Для меня это стало открытием. Я — русскоязычный житель Латвии почувствовал себя в Москве "другим русским". У меня, как выяснилось, был акцент. Но главное, я вырос в другом культурном пространстве, и только в Москве понял, как оно на меня повлияло. Я родился во время глобальных перемен, Латвия стала независимой. Поэтому в детстве я смотрел мультфильмы на английском языке, слушал англоязычную музыку и существовал в пространстве трех языков. В результате в Москве меня считали странным. Но мама с детства говорила мне: не бойся быть белой вороной. И я не боялся", — поделился актер.
Спустя десять лет жизни и работы в России, Семеновс говорит, что счастлив от того, как сложилась его судьба. "Москва подарила мне возможность окунуться с головой в богатое культурное наследие русского театра, соприкоснуться с легендами русской сцены и кино, с легендарными мастерами и педагогами, как, например, Виктор Иванович Коршунов. Москва помогла мне выйти на подмостки Театра Вахтангова. И я благодарен судьбе и людям, которые повлияли на меня и помогли оказаться там, где я сейчас", — заключает Семеновс.
По итогам премии зрительских симпатий «Звезда Театрала»-2017 «Царь Эдип» Театра им. Вахтангова стал лучшим спектаклем прошлого сезона. На торжественной церемонии вручения премии, Римас Туминас, принимая статуэтку, сказал, что во многом эта победа удалась благодаря Виктору ДОБРОНРАВУ, который «давно уже стал большим артистом». Между тем, большой артист 8 марта отмечает небольшой юбилей – 35 лет. В преддверии этой даты мы поговорили о его «пути в искусстве», поисках и сомнениях.
– Виктор, следишь за вашим творчеством и понимаешь, что это путь от вершины к вершине. Евгений Онегин, Хлудов, царь Эдип… И одна роль интереснее другой. Хотелось бы поговорить о природе творчества. Вы как-то настраиваете себя, чтобы ваши актерские поиски не прекращались? Словом, как выйти из зоны комфорта? – Да нет, просто хочется работать и двигаться вперед. Я чувствую внутри себя много сил. Мне кажется, что еще многое будет сделано. И процесс этот, кстати, зависит не только от меня, но и от партнеров по сцене, от тех условий, в которых живет и развивается театр. Взять, допустим, нами любимый спектакль «Бег». Там все мы работаем единой командой. И Римас любит этот спектакль именно за то, что в «Беге» блестяще выстроены партнерские отношения. А это в театре самое главное, этого он хочет всегда: чтобы роли не делились на «звездные» и «второстепенные», а чтобы спектакль являл собой единый механизм. То же самое и в «Царе Эдипе», и в «Евгении Онегине», и в «Улыбнись нам, господи», и в «Маскараде» – словом, в любой работе, в которую вложено много труда.
– В этом плане «Царь Эдип» совсем непривычная постановка для современной сцены, поскольку для трагедии нужен особый градус игры. Кто-нибудь из артистов является для вас ориентиром в столь непростом жанре? – Не знаю, не делал никогда распределение на жанры. Но ориентиры есть, конечно. Например, Юрий Васильевич Яковлев всегда был для меня в их числе. Но самое большое влияние оказал на меня мой папа. Он никогда не делал назиданий, не сажал за стол, не говорил: «Вот, сынок, смотри, как надо», – но своим личным примером научил существовать в профессии. Это касается не только природы творчества, но и элементарных человеческих отношений. Я воспитан в классическом понимании театра. Я люблю, когда артисты с уважением относятся к сцене, к зданию, где они работают, к людям, с которыми соприкасаются. С этого надо начинать вне зависимости от величины таланта и количества званий. А хороших артистов всегда много, и среди старшего поколения, и среди сверстников.
– Кстати, кого бы из сверстников вы назвали? – Понимаете, жизнь настолько насыщена, что я редко хожу в другие театры, не успеваю следить за кем-то (я и дома-то редко бываю). Но среди моих вахтанговских коллег очень мощный артист – Артур Иванов. Тут могу сказать без дураков, потому что я вижу, как он растет от роли к роли. Я очень за него рад, он самобытный, сильный и многогранный. Ему нужна какая-то большая роль в кино, чтобы он реализовался в полную мощь.
– А как вы оцениваете собственный путь в кинематографе? – Я бы сказал, что у меня сейчас период накопления. Снимаюсь часто, но все это, скажем так, мимолетные проекты, а мне очень хочется работать в большом кинематографе, встретиться с солидным режиссером.
– Разве вас не зовут? – Зовут, но Спилберг пока не звонил и Звягинцев тоже… Работа у нас такая. Никто не знает, когда улыбнется удача. И все же, мне кажется, ближе к сорока у меня пойдет кино, я надеюсь на это.
– Второй сезон подряд «Царь Эдип» собирает аншлаги. Для вас, наверное, это сложный спектакль, поскольку Эдип почти всё время находится на сцене, все трагические повороты судьбы проходят через его сердце… – Я бы не сказал, что сложный. Перед выходом на сцену я не трясусь как осиновый лист, да и вообще тот период, когда дрожишь от мысли, что тебе играть спектакль, давно прошел.
– Причину знаете? – Конечно. Так бывает только лишь в одном случае, когда работы очень много, когда ты в тонусе, когда тебе не нужно думать, как завести этот мотор. Он у тебя работает без конца. Но если ты сидишь годами без работы и тебе вдруг на голову сваливается большой материал, то тогда действительно становится тяжело и волнение серьезное.
– Но все же, может ли что-то нарушить ваш актерский настрой? – Был момент, когда мы выпускали «Бег» с Юрием Бутусовым, и сразу после премьеры, на следующий же день, поехали на гастроли в Воронеж с «Евгением Онегиным». У нас у всех была паника, потому что Бутусов своей работой задал колоссальный внутренний темп, он в десять раз быстрее, чем в спектакле «Евгений Онегин». И мне казалось, что я сыграл всё за три секунды, но впереди оставалось еще две минуты сценического времени, и я не мог понять, как с собой совладать. Я стою на выход после сцены с брусничной водой («Скажи, которая Татьяна…»), а у меня внутри клокочет всё. То есть внешне ты спокоен, а в душе паника страшная: почему я ничего не делаю? Испытание не из легких, поэтому вот в такие моменты нужно уметь перестраиваться: если это «Онегин», то «Онегин», если «Бег» – то «Бег», если «Отелло» – то «Отелло».
– Вы ведь можете попросить дирекцию, чтобы между этими спектаклями у вас был выходной? – Нет, потому что это дело исключительно актерского инструментария, и то, как ты готовишься к роли, настраиваешь себя перед выходом на сцену, – зависит исключительно от твоих навыков. Кроме того, в нашей профессии непринято жаловаться (так меня папа учил). Бывает, люди хоронят близких и в этот же день вынуждены играть комедию. Подвиг – не подвиг, но, мне кажется, это надо принять как данность, развивать свои силы, волю, мужество. Таковы условия, и здесь ничего не поделать.
– Случаются еще и форс-мажоры. Мне рассказывали, как однажды из-за съемок вы не успели вовремя прилететь на спектакль и это, наверное, стало серьезным для вас ударом. – Конечно, я седой с тех пор хожу. Я снимался в «Трюкаче» под Коктебелем, и меня съемочная группа просто со слезами на глазах попросила задержаться еще на пол дня. Я говорил: «Нет, нет, я не летаю в день спектакля». – «Ну, пожалуйста, последний день съемок, вся экспедиция здесь, вся группа». И действительно это был ответственный момент. Я вошел в положение и должен был улететь в 6 утра. Но когда мы на рассвете прибыли в Симферополь, погоду объявили нелетной. Была осень, стоял густой туман. Ни один самолет не вылетел в тот день в течение десяти часов. Был полный аэропорт артистов, потому что в Крыму снималось много проектов, но вечерний спектакль был только у меня. И когда утром я понял, что не попадаю на репетицию к Анжелике Холиной (мы репетировали «Отелло»), я позвонил и сказал, что опаздываю. Когда в 12 часов я понял, что погода по-прежнему нелетная, а я до сих пор не улетел, то снова позвонил в театр и попросил искать Максима Севриновского, который мог бы сыграть Онегина. К нашему счастью, Максим был в Москве и у него не было спектакля. В общем, повезло. Он спас ситуацию. А я прилетел к концу первого действия и от колоссального волнения буквально ворвался в театр, хотя спектакль уже спокойно шел своим ходом и мое участие не требовалось. Но было жутко. С тех пор рисковать так боюсь, разве что бывает производственная необходимость. Допустим, мы играли «Онегина» в Грузии: утром я завтракал в Тбилиси, а вечером играл «Отелло» в Москве. Или вспомнить уральские гастроли. В 4 утра вылетаешь из Екатеринбурга, потому что вечером тебя ждут в столице.
– Надо ведь еще и выспаться перед работой… – Нет, тут выспаться не получается. Просто еще изматывают перелеты, разные часовые пояса. Но на фоне моего отца лично мне грех жаловаться. У него вообще жуткие графики: он сегодня в Омске, завтра – в Петербурге, потом – Благовещенск, потом – Рига, потом пара спектаклей в Москве, потом Екатеринбург. Не представляю, как он живет.
– Кстати, об отце. Вы часто говорите о том, какой большой он для вас авторитет. Но ведь и вы давно уже стали настоящим профессионалом. Федор Викторович советуется с вами? – Бывает, но редко.
– А успеваете друг к другу ходить на премьеры? – Во всяком случае, стараемся. Он видел все мои работы, я побывал на его новых спектаклях – смотрел «…И море» в Театре сатиры, «Спасателя» в Театре Чехова. Очень важно друг друга поддерживать, конечно.
– Со спектаклями Театра Вахтангова вы объездили уже пол мира, завоевали множество наград. Когда на долю артиста выпадает столь очевидный успех, странно, наверное, спрашивать о поиске своего режиссера, своего театра? – Для меня спектакли Туминаса и спектакли Бутусова – это определенно мой театр, хотя это совсем не похожие друг на друга режиссеры. Но важно понимать, что в искусстве всё относительно. Кто-то приходит на «Евгения Онегина» и уходит плюясь. А есть зрители, которые посмотрев «Бег», не могут сдержать своего недоумения и говорят: «Что это такое? Это громко, долго и сумбурно». И в то же время я знаю людей, которые ходят по шесть-семь раз на эту постановку и, зная спектакль наизусть, не прекращают лить слезы, говорят, что это фантасмагория, которая задевает их до глубины души.
Сколько людей, столько и мнений. Единственное, могу сказать, что я ко всем режиссерам – от ретроградов до суперавангардных – отношусь с уважением. Это должно быть в природе нашей профессии. Римас правильно говорит: «В стеклянном доме камнями не бросаются». Он говорит это всегда про наш театр, чтоб мы друг друга берегли. Но если в целом посмотреть на театральный процесс, то ведь то же самое относится и к коллегам из других театров. Мы все заняты общим дело и потому лить грязь на кого-то я считаю занятием недостойным.
– Вас ранят отзывы, на которые натыкаешься, например, в интернете, когда идет обсуждение кино или спектакля? – Сейчас стало очень модным хаять всё кругом. Мне, честно говоря, до глубины души обидно, когда это происходит. Дело в том, что некоторые люди имеют наглость отзываться о труде актера так, словно речь идет не о живом человеке, не о творческой личности, а о последней сволочи. Хочется спросить: «А ты кто? Что лично ты сделал в своей жизни?» Люди порой начинают такими колкостями бросаться, что охватывает дрожь: «артисты халтурят», «режиссер бездарь», «оператор ничего не делал». Это неправда! Я не видел в своей жизни людей, которые халтурили бы на съемочной площадке. Все работают, все занимаются профессией. Да, иногда не получается, иногда не всё идет хорошо, но чтобы собрался народ и сказал: «Фильм халтурный, играем в полноги», – такого не бывает. Вообще природа творчества полна парадоксов и противоречий. Иногда на площадке всё достойно и прекрасно, а выходит картина – провал. А иногда, наоборот, ничего не клеится, постоянно переставляют свет, администраторы ругаются, сроки срываются и так далее, а на экране в итоге – отличная работа. Тут не угадаешь. И еще, мне кажется, что человек так устроен, что если ему фильм (или спектакль) понравился, то он не будет писать об этом громких слов. Ну, понравилось и понравилось – рассказал знакомым. А если твоя роль никак не клеится с его представлениями, то он зайдет в интернет и обязательно напишет! По статистике, гораздо больше людей с негативными отзывами. Но это не значит, что позитивных отзывов меньше, их просто не пишут.
– Как-то боретесь с подобной несправедливостью? – Стараюсь не обращать внимания. А успокаивает меня то, что я пока еще чувствую в себе определенные силы, ощущение собственной правоты. Я как актер нуждаюсь в критике, но умной. К умному человеку, который критикует, надо прислушиваться, а дураков слушать вообще не нужно. Но надо иметь смелость интересоваться тем, что о тебе говорят. Кто знает, вдруг, наконец, встретишь умного критика.
– Это позиция, безусловно, смелого человека. Но скажите честно, отзыв может выбить из колеи или еще хуже – стать ненужным маяком: вот, дескать, результат моих трудов? – Когда ты участвуешь в спектакле Тютькина-Пупкина, то, наверное, любой отзыв может выбить из седла, но когда ты в команде Бутусова или Туминаса, то… не имеет никакого значения, что там пишут, поскольку ты знаешь цену своей трудоемкой работы. За спектакль «Бег» я горло перегрызу любому. Не нравится – не смотрите! Но лично мы любим эту работу бесконечно! У меня есть знакомые люди (большие профессионалы), к которым я мог бы прислушаться, но я знаю, что это не их театр. Вот пришел однажды человек, которого я не буду называть, народный артист, и стало ясно, что ему претит всё это действие. Он не любит режиссуру, которая слегка провоцирует зрителя, выводит из зоны комфорта. И в личном разговоре он привел весьма веские аргументы. Уважаю его точку зрения, хотя это просто дело вкуса. Театр должен быть разным. Бывает же, что и спектакли Римаса кому-то не нравятся. Кто-то судорожно ломает голову, чтобы лучше понять «Дядю Ваню», хотя по мне так в театре всё просто: произведение либо в тебя попадает, либо нет. И никаких разъяснений не требуется. Вот падает рис в контровом свете под красивую музыку в спектакле Бутусова «Добрый человек из Сезуана», а у меня слезы текут, и я не знаю почему. Вот просто какая-то струнка во мне зазвучала и всё. Как это можно вообще объяснить? Никак.
– У вас много главных ролей. И даже с первых лет творчества вам всегда везло на интересные спектакли. Если начистоту: считаете себя счастливчиком, баловнем судьбы? – Не задумывался. Но, думаю да. Конечно. Я избалован был с самого начала, потому что когда я в 2005 году пришел в театр, мне сразу же дали Флоридора в «Мадемуазель Нитуш». Дальше было очень много вводов, а потом пришел Римас и поставил спектакль «Троил и Крессида». Сейчас в репертуаре нет этого названия, его жизнь была короткой, но мы не раз уже просили Римаса по возможности возобновить постановку. Сегодня спектакль прозвучал бы совершенно иначе, мы знаем, как его сыграть.
– То есть, можно сказать, ваш творческий путь всегда складывался гладко… – Нет, не всегда. Не бывало такого спектакля, чтобы я вдруг сказал себе: «Всё отлично!» Всегда меня что-то тревожит и есть куда расти. Или вот скажем до прихода Туминаса был в театре период, когда молодые артисты долго ждали новых ролей. И никто не знал, получишь ты работу в следующем сезоне или этот процесс затянется.
– Но что-то ведь держало вас в театре в столь непростой период? – Меня ничего не держало. Меня брали везде, где только показывался. У меня в училище был очень удачный, выгодно сделанный отрывок по Шукшину, поставленный Родионом Овчинниковым. Я даже не думал о Театре Вахтангова. Но однажды нас пригласили и попросили сделать для Михаила Ульянова импровизационный показ. В большом фойе, без костюмов, без реквизита. Михаил Александрович и зав. труппой Галина Львовна Коновалова сидели на пуфиках, а мы вместе с Сашей Стрельцыной играли отрывок из «Женитьбы Фигаро»: я – Фигаро, Сашка – Сюзанна. По окончании Михаил Александрович сказал (он к тому времени уже смотрел наши дипломные спектакли): «Мы хотели бы видеть вас в труппе театра. Мы на вас не давим, даем вам две недели подумать. До свидания». И я две недели ходил в раздумьях.
– А какие были еще варианты? – Меня брали уже в «Сатиру», в Театр армии, в «Ленком», кажется, в Театр Моссовета. Везде брали. Но Евгений Владимирович Князев поймал меня в коридоре (а он был моим мастером курса) и сказал: «Витюша, если ты мне хоть как-то доверяешь, послушай меня: тебе надо работать в нашем театре». И две недели я ходил с этой мыслью. Я заходил в буфет, примеряясь, что это буфет театра, в котором я буду работать, что это стены, в которых я буду жить. И мысль постепенно стала меня греть. Почему – опять же не могу объяснить. Потом в буфете я подошел к Ульянову (по-моему, он и не сразу меня узнал) и сказал: «Михаил Александрович, я был бы счастлив работать, служить в Театре Вахтангова». Он ответил: «Хорошо. Я очень рад». И все. Есть даже фотография у меня где-то, где я в красной рубашке, а Михаил Александрович пожимает мне руку на сборе труппы в начале сентября 2004 года. Но, о чем я хотел сказать… У меня была такая юношеско-максималистская мысль, когда я пришел в Театр Вахтангова. Я ее сформулировал очень коротко: «Я пришел спасти Театр Вахтангова». Вот могу в этом признаться.
– И спасли. – Да, да, стараюсь это делать. Тогда еще никто не знал, какой триумф ждет театр в последующие годы. А лично я был юным и просто хотел грызть землю зубами и заниматься любимым делом. Я ввелся, например, на все роли Паши Сафонова, который к тому времени уже выбрал для себя режиссуру и уходил из театра. Я играл и Степана в комедии «За двумя зайцами», и Медведенко в «Чайке», и очень много второстепенных ролей… Поэтому мне грех жаловаться. Да и папа опять же научил меня золотому правилу, что в театре нужно запастись терпением и ждать, ждать, ждать. Проблема нашего поколения как раз в том, что становится все меньше ребят, которые способны ждать. Сейчас никто не хочет служить. Все хотят быстрой славы, хотят сразу играть большие роли. А поработай, а потерпи, а «кушать подано»… Из моих уст, может быть, это прозвучит так, что я лукавлю, но надо было пахать на маленьких ролях – я пахал. Другое дело, что сейчас, конечно, когда у меня уже двое детей и карьера в расцвете, не хочется себя растрачивать силы на второстепенные проекты. Пришло осознание ценности времени. Нужно спешить, пока молод. Его нам никто не вернет. Жизнь уходит безвозвратно. Старшей моей дочке уже 7 лет, она пошла в школу, и это тоже добавляет ответственности.
…Когда Бутусов ставил у нас «Меру за меру», я говорил ему, что если он снова придет к нам в театр, то я отменю любые проекты ради работы с ним. И действительно, когда мы репетировали «Бег», я отказался от очень интересных ролей в кино, поскольку понимал, что постановка Бутусова – это подарок судьбы. Или когда Римас сказал: «Ты нужен мне для спектакля «Царь Эдип», – я сделал так, чтобы никакие съемки не помешали репетициям, потому что это роли, которые невозможно пропустить. Не имеешь права пропустить такую роль у такого режиссера. И опять же к разговору о времени. Теперь все понимают, что Римас – выдающийся режиссер, хотя когда он пришел к нам в театр, ему, наверное, впервые в жизни пришлось доказывать кому-то, что он достоин, что он талантлив, что он профессионален. И это было, я думаю, для него очень тяжело. Но лично мне и моим сверстникам было дико интересно ощутить на себе, что представляет собой его творчество. Был крутой момент, когда мы выпускали «Троила и Крессиду», в прессе говорилось, что труппа раскололась на сторонников и противников Туминаса. Я помню, как после спектакля, на обсуждении, когда Римас сидел у себя в кабинете, а мы были в зале и ждали его, возникла пауза. И вдруг на сцену вышла Маша Аронова и прямо со слезами на глазах сказала очень проникновенные слова, что, мол, ребята, я вижу, к нам пришел большой художник, которого великий Вахтанговский театр просто сожрет. Нам ни в коем случае нельзя этого допустить. Давайте работать, давайте поддержим. Это был такой сильный момент, драматичный. И, мне кажется, что некоторые взглянули на него иными глазами.
Я, может, слишком много секретов рассказываю, но просто хочу показать, что это за явление Римас Туминас. Был такой момент, когда мы с Владимиром Ивановым, нашим блестящим педагогом, замечательным режиссером, выпускали спектакль «Правдивейшая легенда одного квартала». И по разным причинам к премьере мы подошли не готовыми. Точнее сказать, у нас никак не решалась вторая половина второго акта, то есть последние 20 минут спектакля. И за несколько дней до премьеры Владимир Владимирович собрал весь состав и при художественном руководителе (Римас тогда только-только пришел к нам) сказал, что это первая премьера в его жизни, где он сталкивается с таким бардаком, который, к тому же, надо исправлять в кратчайшие сроки. Премьера была на грани срыва. Но Римас выдержал паузу, снял пиджак и сказал: «Давайте не отменять, попробуем еще что-то сделать». Владимир Владимирович ответил: «Если вы берете на себя ответственность и смелость мне помочь, я снимаю шляпу». И он действительно помог артистам прийти к логическому завершению своих ролей. Сейчас он этим занимается очень часто. Помогает и на новых площадках, и на Большой сцене. И это, на мой взгляд, дорогого стоит. На это нужно иметь смелость. Нужно иметь вообще силу воли. Гораздо проще сказать: это ваши проблемы, у вас не получилось, делайте что хотите. А он понимает, что это его театр. Была у нас постановка (не буду говорить названия), где Римас сказал режиссеру: «Я вижу, как моим артистам неудобно в ваших условиях игры. Давайте я помогу». Вот эта установка дорогого стоит.
Актер Театра имени Вахтангова Виктор Добронравов — сын народного артиста РФ Федора Добронравова — получил известность благодаря своим театральным работам (на его счету, к примеру, царь Эдип в культовом спектакле вахтанговцев). В последнее время он активно занимается кинокарьерой. В феврале и марте на отечественные экраны вышли фильмы «Рубеж» и «Ну, здравствуй, Оксана Соколова!» с участием актера. На конец года намечена премьера военной драмы «Т-34». Корреспонденту «Известий» Виктор Добронравов рассказал, чем дорога ему военная тематика в кинематографе, как с годами меняются жизненные ориентиры, а также успокоил поклонников, переживающих за здоровье его отца.
— Многие артисты, сыгравшие военных и, что называется, попавшие в тренд, впоследствии с трудом возвращаются в «мирные» фильмы. Режиссеры просто не видят их на «гражданке». — Вы знаете, мне, наоборот, всегда было странно, почему меня не снимают в военных картинах. Ведь по сути я социальный герой. Было всегда обидно, что какие-то проекты проходили мимо, но, видно, просто нужно было дождаться своего часа. Для меня тема войны на экране очень важна. Мой прадедушка воевал. Думаю, те события оставили отпечаток в семьях каждого из нас. И даже если у кого-то есть иллюзия, что война его не коснулась, это заблуждение. Все мы сегодня живем и говорим на русском благодаря подвигу наших дедов и прадедов. Отечественные кинематографисты делают абсолютно правильно, что обращаются к этой теме. Своей страной надо гордиться, защищать ее и отстаивать. В том числе и посредством кино.
— Вы патриот? — Конечно!
— В чем это выражается? — Я живу в Москве, работаю в Театре имени Вахтангова и плачу налоги. Гастролирую по всему миру, неся знамя русской культуры и театрального искусства в частности. В современной конъюнктуре всё это, увы, отходит на второй план. На открытии Олимпиады в Сочи в 2014-м был заложен очень правильный месседж миру: «Думая о России, помните, что это страна великих поэтов, писателей, композиторов, артистов, спортсменов». Я представляю одну из самых важных страниц в истории отечественной культуры — театр. Помню, когда-то играл в спектакле, в котором одна из новелл была посвящена проблеме отцов и детей, умению прощать и любить. Так вот, однажды мне написала девушка, которая не разговаривала с отцом восемь лет, а после увиденного позвонила ему. В этом и заключается мой скромный патриотизм.
— В картине «Ну, здравствуй, Оксана Соколова!» вы впервые сыграли главную роль в полном метре. Не обидно, что это случилось только в 35-летнем возрасте, когда у других уже и в 25 огромный список? — Вы знали, кто такой Бенедикт Камбербэтч до того, как он появился в сериале «Шерлок»? После этого проекта человек просто ворвался в мировую актерскую элиту. И сделал это к 40 годам, а до того был известен только в Британии. При этом для меня непонятно, что значит проснуться знаменитым. Думаю, это должен быть плод кропотливой работы. Может быть, я просто чересчур критически к себе отношусь. Вот интересно, когда Роберт Дауни-младший приходит на премьеру «Железного человека», он думает: «Черт, вот здесь не получилось, тут не дотянул...» или «Да, детка, я король мира, я лучший»? Я тоже иногда думаю, а будет ли у меня кинопроект, после которого я скажу: «Да, ребята, мы это сделали круто!». Пока таких работ не было, хотя мне за свои роли не стыдно. Наверное, рефлексия и самоедство — особые черты нашего актера. Да и русского человека в целом, ведь Чацкий и Печорин — это же наши люди. У каждого своя дорога. Мой папа только к 50 годам стал всенародно любимым. Но до этого он же не плевал в потолок, а работал каждый божий день как каторжный.
— Виктор, на днях СМИ облетела новость, что ваш папа попал в больницу. Как его самочувствие? — Слава богу, всё хорошо. Не волнуйтесь, ничего страшного нет. Скоро он вернется на сцену.
— В фильме «Ну, здравствуй, Оксана Соколова!» ваш герой, радиоведущий, теряет голос. Вы, как актер, попадали в подобные ситуации? — Когда я работал в мюзиклах, то график был просто на износ. Каждый день спектакль, а следовательно — огромная нагрузка на связки. Работала в Большом театре фониатр Зоя Изгарышева, прекрасная женщина, которая нас просто спасала. А прошлым летом, когда снимали фильм «Т-34», мне приходилось много кричать. Сцены снимали в настоящем танке, я им рулил и что-то орал в башню командиру. Было много дублей, я надорвал связки, а вечером надо было играть царя Эдипа. Получился такой хриплый царь.
— Неожиданно узнал, что у вас недавно был юбилей. — Ну, так: полукруглая дата. 40 лет не отмечают, а мои 35 вроде ни туда ни сюда.
— Мне кажется, родиться 8 марта — отличный и продуманный ход со стороны мужчины. — Я, увы, на это никак не мог повлиять (улыбается). Спасибо маме, день и правда удачный. Девчонок своих я, естественно, поздравил. У меня их три — жена и две дочки. Но понятно же, что главный праздник в году — день рожденья (улыбается). В этот день играл Онегина в родном Театре имени Вахтангова, он закончился почти в 11 вечера. Так что отмечал событие дома, с женой.
— Раз уж про родной театр заговорили, поделитесь впечатлениями: как прошли гастроли в Лондоне? — Мне показалось, что спектакль «Улыбнись нам, Господи» прозвучал в Лондоне как-то более отчетливо, чем в Москве. В нашей столице очень быстрый ритм жизни. Людям тяжело настроиться на философский лад, переключиться на медленное и подробное повествование. В Лондоне иной темп, что позволяет зрителю в своем естественном состоянии считывать все посылы. Да и сам спектакль шел по-другому. Когда играешь для иностранного зрителя, всегда что-то меняется.
— Что именно? — Я бы сказал так: актеры работают так, чтобы в зале был понятен каждый жест и символ, которые в этом спектакле на вес золота. Зрителю тяжело смотреть постановку на чужом языке, отвлекаться на субтитры. Поэтому очень важна картинка. Для репертуара Театра имени Вахтангова этот спектакль с точки зрения зрительского интереса не стопроцентный хит. Брендом у нас дома стали «Онегин» и «Дядя Ваня». А в Лондоне «Улыбнись нам, Господи» воспринимали как сенсацию. Опять же когда ты в Москве смотришь историю про литовских евреев, то, наверное, тема не всегда в тебя попадает. А когда ты сам оторван от России, пусть даже эмигрировал уже много лет назад, всё равно по-другому воспринимаешь эту историю. Она про тебя, человека, оставившего родину, а, быть может, и родителей. Это попадает в самое сердце.
— Не возникло ощущения, что из-за политической конфронтации на русский театр в Лондоне смотрят с легким прищуром? — Мы были на гастролях в Америке в самый разгар украинского кризиса. Там случались всякого рода провокации, люди стояли у театра с плакатами, но всё это в итоге оказалось полной ерундой, потому что зритель, увидевший спектакль, получил невероятное культурное наслаждение и меньше всего думал о политике. И сейчас все серьезные издания Лондона поставили хорошие оценки спектаклю, а зрители в соцсетях обменивались восторженными впечатлениями. В этом отношении мы ощущаем себя как некие послы мира. Думаю, в таком единении людей, на время забывающих о политике и дрязгах, заключается сакральная миссия театра.
— В театре намечается премьера с вами? — Мы ждем, когда Римас Владимирович Туминас (худрук Театра им. Вахтангова. — «Известия») определится с названием. Юрий Бутусов должен в следующем сезоне начать репетиции. Посмотрим, что будет. На самом деле у меня в театре и так много работы. Честно говоря, меня пугает, что старые роли никуда не деваются, а новые продолжают появляться. Этот «ошейник» потихоньку затягивается, дышать уже тяжеловато. Все-таки есть дети, семья. Хочется иногда и их видеть.
— То есть вы не из тех актеров, кто… — Из тех, из тех (улыбается)! Когда только пришел в театр, то просто ночевал здесь. Считал театр домом. Но тогда у меня не было семьи и детей. Сейчас вектор немного меняет направление. Хочу сам принимать участие в жизни детей, видеть, как они растут. Всё ведь для них по большому счету и делается.
Справка «Известий» В 2004 году Виктор Добронравов окончил Щукинское театральное училище (курс Евгения Князева) и был принят в труппу Театра имени Вахтангова, где исполняет центральные роли в спектаклях «Царь Эдип», «Евгений Онегин», «Бег», «Улыбнись нам, Господи» и других. Играл в мюзиклах.
Театральное агентство «Арт-Партнер XXI» представило на сцене театра «Содружество актеров Таганки» премьеру спектакля «Онегин-блюз». Режиссер иронической драмы — Михаил Цитриняк. В проекте заняты народные артисты России Алексей Гуськов и саксофонист Игорь Бутман. О том, способен ли сегодня Пушкин собрать полный зал и как время отражается на классике, корреспонденту «Культуры» рассказал Алексей Гуськов.
культура: Понятно, что говорить будем о Пушкине, но начну издалека. Если бы Вам — как продюсеру и актеру — подложили вот такой сюжет: в топ-менеджера банка влюбляется стажерка, но он не готов разделить ее чувства. Спустя годы они случайно встречаются, и герой внезапно осознает, что именно она женщина его жизни, однако та уже замужем. Вас бы заинтересовала такая история? Гуськов: (Смеется.) Как замечательно и просто вы переложили сюжет «Евгения Онегина» в наше время. Очень весело и забавно. При этом не думаю, что нырнул бы в такую историю, потому что так, как вы ее изложили, она звучит не слишком привлекательно. Любой классический сюжет можно переложить таким образом. Но дело же не только в сюжете, вернее, в конфликте. Их, кажется, всего 26, а тот, кто придумает 27-й, получит Нобелевскую премию.
Однажды, например, слышал следующий пересказ «Ромео и Джульетты»: у «солнцевских» была «герла», а у «подольских» — пацанчик. И вот они полюбили друг друга, а дальше такое началось... Поэтому ваш вариант про менеджера вполне может сойти за логлайн романа Пушкина. Но «Евгений Онегин» — это больше, чем просто сюжет, за ним стоит большое размышление о судьбах героев. Нам всем кажется, что мы достаточно хорошо знаем это произведение, но на самом деле только в рамках своих представлений. Гениальность Пушкина и состоит в том, насколько близко он совпадает с нашим собственным опытом, с нашими размышлениями о жизни... У всех есть опыт несчастной и счастливой любви, опыт потерь и обретений. Когда зрителю доходчиво и наглядно доносят великие строчки поэта, он благодарно вспоминает нечто свое. Вы же сами видели, как на премьере зал повторял вместе со мной: «Уж реже солнышко блистало, короче становился день». Кроме того, это радость приобщения к чему-то большому, как для зрителей, так и для исполнителей.
культура: Как появилась идея сделать моноспектакль по Пушкину с вкраплениями блюза и классической музыки? Гуськов: Шесть лет назад встретился с Игорем Бутманом. Почитал ему стихи, и он сказал, что раньше делал нечто подобное с Михаилом Козаковым. Я говорю: «Слушай, у меня есть мечта взяться за «Онегина». Удивительное произведение, которое меня тревожит начиная со студенческих лет. Давай что-нибудь придумаем?» Дальше это «давай придумаем» растянулось на шесть лет. К моменту, когда мы вернулись к идее, Онегин уже пришел ко мне в Театре имени Вахтангова в блистательном спектакле Римаса Туминаса.
фото
культура: Кстати, как Римас Владимирович отнесся к Вашему «загулу на сторону», да еще с «Онегиным»? Гуськов: Первое что я сделал, когда мы с Игорем вновь обратились к этой истории, подошел к Римасу Туминасу и рассказал о замысле. «Могу ли я как-то осуществить ее и потом исполнять вне стен театра, потому что на сегодня являюсь частью вашей версии?» Он сказал: «Ну не я же написал «Евгения Онегина». Я сделал свою версию. Иди и делай свою». На днях даже интересовался, как прошла премьера.
культура: И как, кстати, Ваши впечатления? Гуськов: Впечатления самые положительные: зритель нашу трактовку принимает, несмотря на какие-то просто технические накладки, несмотря на существующие еще шероховатости в соединении разных жанров. У нас ведь в спектакле — и балет, и скрипичный квартет, и тенор, саксофон Бутмана и рассказ актера. Кто же я там? Не Онегин, не Ленский и не Пушкин. Я человек из толпы.
культура: Каждый режиссер по-своему трактует сюжет «Онегина». О чем Вам как исполнителю хотелось поговорить со зрителем? Гуськов: Со зрителем хотелось поговорить о «душах холодных и ленивых». Онегин, по классическому определению Белинского, — человек «лишний», который ни в чем и никогда не участвовал ни сердцем, ни душой. Человек, которому все досталось само собой: усадьба, образование; люди, его окружающие. Он сознательно отстранен от жизни. И пришедшую к нему любовь он тоже принимает как должное. И лишь в конце жизненного пути понимает, что самым ценным и главным были чувства и письмо провинциальной девочки: «я знаю, ты мне послан Богом», «то воля неба: я твоя».
фото
культура: На премьере был аншлаг. Как Вам со сцены показалось: какая часть публики пришла на актера Гуськова, какая на музыканта Бутмана, а кого собрал под одной крышей Пушкин? Гуськов: Думаю, на Игоря — процентов 30, на меня — процентов 30, а все остальные — в общем-то, случайные зрители, которые пришли скоротать вечер. Подозреваю, на Пушкина пришла очень маленькая часть. Без обид, но мне так кажется. Манкость нашей истории для зрителя в том, что классические, знакомые строчки, пройденные в школе, вдруг, оказывается, звучат современно и сегодня. И плюс музыка: и струнный квартет, и саксофон Бутмана создают настроение, атмосферу и восторг.
культура: Вы играете две разные трактовки «Онегина». Не вызывают ли они диссонанса в Вашем актерском организме? Гуськов: Нет. Не вызывают, а, наоборот, взаимодополняют друг друга. Я себя даже поймал на мысли, что спектакль Туминаса способствует работе над «Онегин-блюз», а тот в свою очередь наполняет новыми красками мою роль в вахтанговской постановке.
культура: В одном из недавних интервью Вы сказали, что «классика каждые 7–10 лет проходит ревизию». Что Вы имели в виду? Гуськов: Помните, как Качалов читает «Воскресение» Толстого? Он модулирует голосом каждую реплику, расставляет акценты. Если, к примеру, идет описание жизни Катюши, то он поднимает интонацию вверх и добавляет женственности. У него ритм и подача романа своего времени, в ритмах жизни начала XX столетия. Сейчас ритм жизни во много раз быстрее. Но ритм — это лишь скорость подачи материала. А классика потому и зовется классикой, что рассказывает о самом главном — о природе человека, которая не меняется со времен Адама и Евы. Достоевский говорил, что человек всю жизнь не живет, а сочиняет себя, самосочиняется. Говоря о ревизии, я имел в виду не одевание классиков в современный костюм, не перенесение героев в наши реалии в виде менеджеров банка и прочее, а именно то, что лишь классика дает возможность проследить в своих вечных сюжетах и конфликтах, как в наше время самосочиняется человек. В итоге зритель, проведя с нами 2,5 часа, может сопоставить себя со временем, задуматься о наследии, нам оставленном, о своих корнях и просто о том, становимся ли мы лучше.
фото
У Григория Кановича в произведении «Слезы и молитвы дураков» есть замечательный абзац. Один из его героев говорит, что у него болит душа. Ему отвечают: «Больное время — больные души. Надо лечить время». На что герой отвечает: «Надо лечить себя, и тогда выздоровеет и время». Все смысловые акценты расставляем мы, а время ни при чем. И поэтому классика и есть классика, что она вне времени, так же как и природа до сих пор не разгаданной человеческой души.
культура: В этом году у Вас планируются две кинопремьеры... Гуськов: Пока одна — комедия «Вечная жизнь Александра Христофорова». Фильм выйдет на экраны 18 октября. У нас замечательный актерский состав: Оксана Фандера, Игорь Угольников, Станислав Любшин, Лидия Вележева, Роман Курцын и другие. Этот фильм, как и все мои последние картины, повествует о любви как высшем подарке человеку в жизни. Но что он должен сделать, чтобы получить его? История начинается с того, что герою снится сон. К нему на панихиду никто не пришел — ни близкие, ни просто друзья. Никто! Было несколько сослуживцев, да и те ни одного доброго слова не сказали. Он проснулся в холодном поту, посмотрел на свою жизнь и совершил определенные поступки, которые подарили ему любовь.
Мне удалось поговорить с прекрасной Юлией Рутберг в дни между трагедией и комедией – в прямом смысле слова, на берегу Средиземного моря в Кейсарии, где мы встретились тогда, когда она показывала в Тель-Авиве в рамках фестиваля «Столетие Габимы» блистательную «Медею» театра Вахтангова, и перед тем, как вновь приедет в Израиль в середине ноября с венецианской комедией «Карнавальная Ночь или Привет, Маньяк!». Казалось бы, что может быть общего между этими двумя во всем противоположными постановками? Общее нашлось – конечно же, это сама Юлия Ильинична Рутберг, конечно же, это любовь к театру, и это зрители, которые видели Юлию Рутберг в роли Медеи и которые смогут увидеть её в роли ЕЁ. «ОНА» – так зовут героиню Юлия Рутберг в венецианской комедии «Карнавальная ночь или Привет, Маньяк!» по пьесе Ганны Слуцки в режиссуре Михаила Цитриняка, поставившего и недавнюю «Медею» Жана Ануя.
– Юлия Ильинична! Вот мы с вами болтаем тут под голубыми небесами и рядом с синими волнами, и вдруг речь заходит о Шевчуке. Мой герой – и, судя по всему, и ваш… – С Юрием Шевчуком мы познакомились на озвучивании документально-художественного фильма Андрея Сергеевича Смирнова. То была удивительная компания: оба они – мыслители, очень образованные люди, профессионалы, прекрасно разбирающиеся в истории, литературе. Я была в восторге от общения с ними обоими. Недавно в Питере на вокзале, когда уезжала с гастролей, я его увидела, подошла и говорю «Я Юля Рутберг», а Шевчук мне «Что ты представляешься, думаешь, я тебя не помню?». Я к Шевчуку нежно отношусь, его песни мне нравятся очень давно, с первого момента, когда я его увидела и услышала.
– Шевчук вдохновляет на душевные порывы… – Да, он мой кумир – в человеческом плане, не только как исполнитель. Так же, как и Андрей Вадимович Макаревич. У нас нежная душевная дружба, Андрей Вадимович ходит ко мне на спектакли. Однажды он пришел на мой спектакль «Суета» в «Театре киноактера», где 1200 мест. Я, конечно, дрейфила. Но Андрюша Вадимыч меня похвалил и сказал прекрасную фразу: «Я всегда тебе говорил, что ты замечательная артистка. Все прекрасно, музыкально. Но кто тебе сказал, что ты должна стараться петь? Тебе совершенно не нужно петь. Тебе нужно рассказывать истории. Ты же не вокалистка, ты артистка, вот и занимайся своим делом». И на самом деле это было точнейшее замечание насчет актерского настоящего шансона, где у меня есть два примера: Андрей Александрович Миронов и Людмила Марковна Гурченко. Голос, музыкальность – важнейшие составляющие, но первоосновой все-таки является текст. Есть еще один человек, который для меня невыносимо обаятелен, умен, и я слушаю его с детства – это прививка на всю жизнь – это Юлий Черсанович Ким. Я с детства слышала, как он пел в компании и у нас дома. Помню, как на 50-летие папы он переделал Вертинского, и там был такой кусочек, он грассировал: «Прекрасен первый твой полтинник, Гони второй… Тарам-пам-пам».
– Юля, вы упомянули знаковые имена современной российской культуры – Шевчук, Макаревич, Ким. А себя вы относите к знаковым личностям? – Нет, ну что вы. Это надо заслужить, и это должно идти не от самого человека, а от зрителей и слушателей, которые в облике, в том, что человек делает, считывают знак времени. Я, как мне кажется, просто достойная представительница своего поколения, воспитанная поколением шестидесятников, я никуда не сворачиваю, живу в этом времени. Заповеди бывают не только библейскими, но и поколенческими. Все, что я получила от шестидесятников, во мне живет, и мне в этом пространстве – не тесно.
– Вы любите играть словами? – Словотворчество – это же прекрасно. У меня папа любил играть словами. Играть словами – означает размышлять, играть смыслами, подтекстами.
– Вы и рассказчица прекрасная. – В детстве меня называли «Андронников в юбке». Мой папа был помешан на его рассказах. Андронников, добившейся поразительных эффектов в устных рассказах – это действительно знаковый человек своего поколения. Когда Андронников рассказывал о Лермонтове, то сходились толпы. Кстати, с его дочерью, Екатериной Ираклиевной Андронниковой, мы начинали нашу поэтическую программу «Послушайте!».
– Но на сей раз, вы приезжаете к нам абсолютно не с поэтической программой, а с комедией «Привет, маньяк!». Мы говорили с вами об игре словами, о поэтической импровизации, а тут вы заточены в роли в концепции режиссера. Михаил Цитриняк вряд ли разрешает импровизировать на сцене… – Михаил Григорьевич Цитриняк – для меня совершенно подарок господа бога, при том что знакомы мы были давно. Мы оба учились в Щукинском училище – правда, на разных курсах. Лет через 20 после знакомства мы как-то встретились и спросили друг друга: «А почему мы вместе не работаем?». Для меня его режиссура сродни той, которой я была избалована с прихода в театр. Режиссура, которая имеет под собой педагогику, как было у Петра Наумовича Фоменко, который относился к актерам как к ученикам, и плоды его просвещения были невероятные. Это и Роман Григорьевич Виктюк, который нам преподавал. Михаил Цитриняк начинал с Центрального Детского Театра, три года был стажером у Эфроса, а потом оказался во МХАТе и поставил там несколько спектаклей еще при Ефремове. Рядом с ним были люди, окутавшие его аурой изысканного вкуса.
– В таком окружении нельзя было не стать… – Нельзя было не стать Цитриняком. У него божественная фамилия папы, который блистательно писал в «Литературной газете», у него была потрясающая мама. Удивительная история, оказалось, что мы с Мишей учились в одной школе, в 31-й. Когда он учился в десятом классе, я училась в первом. И он меня уверяет, что девочка, которую он нес на плече, когда был десятиклассником – это была я. У нас очень схожее понимание того, что такое театр вообще – как идея, как институт, как очень важная затея для человечества. И он, и я всегда были уверены и даже спорили с Михаилом Ильичом Роммом, если можно спорить с книгой, – по поводу того, что театр отомрет, потому что появилось телевидение. Театр всегда будет жить.
– Театр существует еще с античных времен, ему уже ничто не помеха. Мы с вами, кстати, сидим в античном театре. – Когда появилось телевидение и видео, люди наслаждались тем, что можно все смотреть у себя дома. Но все это – целлулоид, а театр – это жизнь, это здесь и сейчас. Для Михаила Цитриняка, театр – это, прежде всего, растворение в актерах. Когда ты берешь пьесу, в этом всегда должен быть смысл. Не нужно обращаться к автору, если ты хочешь его вывернуть наизнанку и все переиначить. Могут быть аллюзии, аллегории, так оно и есть. Например, в «Медее» мы сократили пьесу, она идет без последней сцены, без того, как кормилица встречается с пахарем. Этого бытового мирного сюжета наш спектакль не выдерживает.
Юлия Рутберг в спектакле “Медея”. Фото – Екатерина Цветкова
– Ваша «Медея» – сконцентрированная трагедия. Меня она ошеломила. – Великие режиссеры и театры как раз и велики тем, что зрители выходят после спектаклей в ошеломлении, не могут разговаривать… Казалось бы – «Медея», какое страшное, чудовищное, уже тысячелетиями живущее предзнаменование, уже происшедшее предсказание, а в этом столько аллюзий с современным миром. Люди плачут на «Медее». Но парадоксально – это светлейший спектакль: в нем есть поступок, человек и свет в конце тоннеля. Потому что даже при самой безысходности, когда Медея выбирает самоустранение как выход, чтобы не существовать в этом мире – это решение, для которого нужны душевные силы. Медея – не убийца. Убийца – это тот человек, который убивает кого-то и остается в живых. Медея же говорит детям: «Не бойтесь, я вместе с вами. Мы все трое идем домой» и она убивает себя. Она считает, что невозможно жить ее детям с таким отцом и в таком мире. Это экзистенциальная драма, трагедия.
– Вы играете такую сильную женщину, а в следующем спектакле… – После этого спектакля был «Крик лангусты», где я сыграла Сару Бернар. А потом возникло предложение антрепризного спектакля, который бы ничем не отличался от театральной репертуарной постановки.
– Расскажите про него. Такой переход к легкости – естественен, даже завзятые театралы понимают, что не может же актер умирать на сцене каждый день. – Конечно. Лебедев играл Бабу-Ягу, Табаков – Матроскина, а Ефремов – Айболита. А я в некий прекрасный день прочитала пьесу Ганны Слуцки «Привет, маньяк!», передала ее Михаилу Цитриняку, и он получил от Ганны разрешение сделать реконструкцию этой пьесы.
– Что значит реконструкция? – У Ганны Слуцки описываются 1980-е годы, а у нас в спектакле показана эра немого кино. У нее в паре – режиссер и женщина-драматург, а у нас – режиссер и актриса, выходцы из России, эмигранты в Париже, но все происходит в Венеции на кинофестивале. Больше ничего рассказывать не буду, иначе неинтересно. Но так как действие происходит во время карнавала, то мы придумывали название «Венецианская комедия. Карнавальная Ночь или Привет, Маньяк!», потому что только слово «маньяк» устрашает. А вот «Карнавальная ночь» – это счастье за пять минут до Нового года, название всегда что-то сообщает аудитории. «Карнавальная ночь» – это дабл-декер положительных эмоций. Ганне Слуцки очень понравился спектакль и я надеюсь, что она придет к нам, если будет в Израиле. Она такое количество прекрасных слов нам наговорила в Москве…
Юлия Рутберг в спектакле «Венецианская комедия. Карнавальная Ночь или Привет, Маньяк!»
– А в чем ноу-хау этой антрепризы? – Антрепризы бывают в основном, комедийные. А здесь в спектакле есть перевертыш. Первый акт – это абсолютная комедия и идет в диком, нарастающем темпе, в таком вот барабанном ритме. А второй акт начинает медленно переходить в драму.
– Неожиданно для зала? – Абсолютно неожиданно. И в конце опять такая тишина, люди замирают. Оказывается, люди хотят видеть человеческие горести даже в самых комедийных персонажах. Герои не могут бесконечно смешить. Сюжет выстроен так, что за 10 минут до финала выясняется еще одна новая подробность, которая все меняет – эдакий кульбит. Скелетов в шкафу в этой пьесе немало.
– Вы работаете на контрастах. В мрачной «Медее» финал известен, в легкой антрепризе – он непредсказуем… – И тем и замечателен. Все-таки это карнавал, венецианские тайны. И костюмы у нас, кстати, тоже особые, венецианские, специально пошитые. У нас есть в спектакле и Витрувианский человек Леонардо да Винчи, и его же золотое сечение. Спектакль гораздо умнее, чем предполагает зритель в самом начале. Я обожаю в нем играть. Это спектакль – оборотень, в нем много сюрпризов. И еще в нем звучит прекрасная музыка Бориса Кинера и Александра Прокоповича.
Момент репетиции. Фото – Д. Дубинский
– Любой театрал знает «что» он смотрит и начинает смотреть «как». И в какой-то момент это «как» настолько уволакивает в театральное пространство, что знание «что» становится вторичным. Давайте сравним классику с современной драматургией. Вы играете и в той, и в другой. Как эти два полюса уравновешиваются? – Не надо уповать на имена классиков, как на оберег и индульгенцию. Надо ставить хорошие спектакли. «Ханума» – это спектакль, который я играю четырнадцатый год. Вы не представляете, сколько составов сменилось, а я все играю свою дорогую, кривоногую, с усами Кабато. Как хохочет зал, какое это счастье – выходить на кривых ногах, крестьянкой, с грузинским акцентом, баловаться. И какое же удовольствие получают зрители! Классику надо снимать с котурн – приближать к залу. И с этим, кстати, прекрасно справился Жан Ануй, переписав «Медею» Эврипида.
– Что может быть лучше аплодисментов. Но все-таки, хохочет зал или рыдает – что для вас лучше? – Не могу вам сказать – каждый спектакль делает свое дело. Если бы рыдали в конце «Ханумы», я бы уволилась. А если бы хохотали в конце «Медеи», я бы застрелилась. Для меня лично и то, и другое – достижение результата. Вообще, я не очень люблю, когда хохочут. Но когда я участвую в площадном спектакле, когда я клоун, когда я в грязных, специально вытертых ботинках сорок второго размера, когда я импровизирую… Отбери у меня Медею, я буду рыдать, отбери у меня Хануму, я тоже буду рыдать. Нельзя все время играть Медею. Я очень рада, что есть спектакли, связанные со словом, с поэзией, с трансляцией личности. Для меня всегда приоритетной будет классика – это тяжелая артиллерия, а вот бродвейские пьесы – это все равно немного другой разговор, но тоже нужный. Я никогда не уходила со сцены, даже если мобильные телефоны звонили не раз. Я очень люблю публику. И я понимаю, что на спектакль «Карнавальная ночь» не всегда приходит та же публика, что приходит на «Медею». Но все равно очень много одних и тех зрителей. Я благодарна тем, кто в меня верит – я их не обманула. Они поверили в то, что если я выхожу на сцену, то я их зову. Для меня каждый спектакль – это диалог.
Маша Хинич. Фотографии предоставлены пресс-отделом театра имени Вахтангова и компанией RestInternational
***** Спектакль «Карнавальная Ночь или Привет, Маньяк!» можно будет увидеть с 17 по 23 ноября в Ашдоде, Тель-Авиве, Нес-Ционе, Нетании, Ашкелоне и Хайфе.
Не принято обсуждать Опубликовано: 21 февр. 2019 г. Алексей Гуськов, актёр театра и кино, продюсер, Никита Голощёкин из «Таёжного романа» и мусорщик из одноимённой картины — о своих образах и партнёрах на сцене, о блогерах и российском кинематографе.
Популярного актера театра и кино, народного артиста РФ Сергея Маковецкого в наступающем 2015 году зрители увидят сразу в трех кинопремьерах. В интервью ТАСС он рассказал о том, почему захотел сыграть "лицо кавказской национальности" и как, будучи киевлянином, воспринимает события на Украине.
- Скажите, как вы, уроженец Киева, воспринимаете украинские события? - Да, я киевлянин. Но я не понимаю, что происходит, поэтому стараюсь этой темы совсем не касаться. Если я начинаю думать об этом или смотреть новости, у меня возникает желание что-то делать. Я звоню моим друзьям на Украину. Они мне говорят: "У нас ничего такого страшного не происходит." У них, наверное, свой, какой-то зомбированный взгляд. Мы видим ситуацию иначе. И где правда? На какой она стороне? Может быть, оставить все как есть, само рассосется? Но так же нельзя.
- Вы сами в ближайшее время не собираетесь побывать на Украине? - Последний раз я был в Киеве в октябре прошлого года, до всех этих революций на Майдане. Конечно, в Киев я обязательно поеду. Там могила моей мамы, там моя родина. Как же я не проведаю Батькивщину. Но я поеду как абсолютно мирный человек, как актер, который родился в Киеве и никогда его не забывает. Я мирный посол, посол доброй воли. Я киевлянин, живущий и работающий в Москве и, мне кажется, приносящий только добро.
- Как вы относитесь к запрету показа российских фильмов, въезда российских артистов в ту или иную страну, и на Украину в частности? - Когда "взрываются культурные мосты", прерываются веками сохранявшиеся творческие связи, это страшно. Ведь искусство, оно без автоматов, оно мирное, может быть, самое мирное на планете. У актеров нет национальности. Но в той кризисной ситуации, которая сложилась сейчас в отношениях между Украиной и Россией, с особой тщательностью надо выполнять заповедь: не навреди. Надо быть очень аккуратным. Любое твое действие, твой поступок могут быть восприняты под другим углом - не под объективным взглядом. Это не значит оглядываться, но постоянно отдавать себе отчет, что можно сделать, а чего в этой обстановке делать не следует. Надо быть дипломатами. Как ведет себя Лавров! Как гениально ведет себя Путин! В чем их можно упрекнуть? Они ведут себя достойно, тактично, гениально. Это вселяет надежду, что мудрое решение будет найдено. Если, конечно, мир не сойдет с ума. Господь может допустить дойти до пропасти, но, слава богу, еще ни разу не позволил нам туда упасть. Но дойти до края допускал, мы уже сейчас на краю пропасти.
- При этом вы надеетесь на мирное решение вопроса... - А как же. Если думать, что ничего хорошего уже не будет, очень сложно выходить на сцену.
- Накануне праздников хочется спросить, с чего начнется для вас Новый год? - Уже 1 января в прокат выйдет шестая серия популярной мультэпопеи о трех богатырях, которую так любят дети. Прежде с успехом были показаны пять серий: "Алеша Попович и Тугарин Змей (2004), "Добрыня Никитич и Змей Горыныч" (2006), "Илья Муромец и Соловей-разбойник" (2007), "Три богатыря и Шамаханская царица" (2010), "Три богатыря на дальних берегах" (2012). Шестая серия называется "Три богатыря. Ход конем". В ней мой герой Князь Киевский, которого я бессменно озвучиваю, впервые запоет. Так что для меня это будет своего рода новое амплуа. А для детворы - продолжение любимого мультика, хороший подарок к Новому году.
- А какие подарки готовите для взрослых зрителей? - Жду премьеры фильма "Ч/Б", что означает "Черно-белый". По жанру это трагикомедия про бытовой национализм и ксенофобию, в последнее время охватившие людей в разных странах. Создавала картину бывшая команда КВН "Махачкалинские бродяги", чемпион Клуба веселых и находчивых. Снимал ленту молодой режиссер Евгений Шелякин, дебютант в полнометражном кино. Андрей Галанов, на мой взгляд, написал потрясающий сценарий. В его основе история, рассказывающая о взаимоотношениях русского националиста по имени Ярослав и кавказского жулика Нурика, о том выборе, который предстоит сделать этим людям между своими предубеждениями и человеческими ценностями. Ребята случайно столкнулись на лестнице, завязалась драка, и русский парень пырнул кавказца ножом. Это начало картины. А во второй сцене они оба на озере. И русский парень спрашивает кавказца: "Ты жив?" А тот отвечает: "Нет, я теперь твой ангел-хранитель". Вдвоем им предстоит пройти большой духовный и географический путь, на протяжении которого их ожидают забавные и опасные приключения, а их взгляды на жизнь во многом претерпят изменения. Таково вкратце содержание фильма.
- Кого играете вы? - Кавказца. Его зовут Алхан, он бизнесмен, собирающий коллекцию раритетов, самым дорогим из которых является сейф, принадлежавший Николаю Васильевичу Гоголю.
- Но вы же совершенно не похожи на "лицо кавказской национальности". Почему вы согласились сниматься? - Что касается внешности, то ее преображение оказалось делом несложным. Я слегка отрастил бородку, гримеры ее подкрасили в более густой цвет, немного подтемнили глаза, и внешний образ был найден. Главное было в другом. Когда я прочитал сценарий, я сразу захотел участвовать в этом фильме. Потому что мне понравилось, как он задуман: рассказать довольно сложную историю в легком, доступном для зрителя жанре трагикомедии. Я вообще считаю, что о сложном надо говорить как можно проще. "Ч/Б" уже был показан на нескольких фестивалях, и я видел, как воспринимают эту картину зрители. Они смотрят с удовольствием, живо реагируют на удачные реплики персонажей. Неслучайно, что на фестивале в Женеве картина получила приз зрительских симпатий, она также была отмечена на фестивале "Московская премьера". В широкий прокат фильм должен выйти 19 февраля, чего я жду с нетерпением.
- Интересно, сколько раз в месяц вы выходите на сцену? - В среднем десять раз. У меня "Евгений Онегин", "Дядя Ваня", "Улыбнись нам, Господи" - в Театре имени Вахтангова, "Пигмалион" - в "Современнике", "Черный монах" - во МТЮЗе. Прекрасные спектакли, прекрасные авторы, которые позволяют мне содержать себя в порядке.
- Какие-то новые работы ожидаются на театральной сцене? - К сожалению, Римас Туминас (худрук Театра имени Вахтангова. - ТАСС), с которым я мечтаю продолжить работать, пока никаких новых названий не предлагает. Режиссеры, которые приходят в Вахтанговский театр, меня не приглашают.
- Неожиданно слышать о вашей недовостребованности в театре. Но, похоже, вы с лихвой восполняете ее в кино. Какие еще кинопремьеры с вашим участием состоятся в 2015 году? - Думаю, что скоро выйдет сериал "Родина", режиссером которого стал Павел Лунгин. Это отечественная версия одноименного американского телесериала. В США уже готовится четвертый сезон. У нас же канал "Россия 1" закупил пока права на первый сезон. Некий контртеррористический центр ведет расследование по делу русского офицера, который долго находился в плену, его освобождают, но есть подозрение, что он завербован главным террористом с целью совершения террористического акта. Я играю "мозги" этого центра - профессора Вольского, большого умницу. Этот сериал уже снят, он включает 13 серий, которые, я надеюсь, зрители будут смотреть уже в начале Нового года. Продолжу сниматься у Сергея Урсуляка в "Тихом Доне". Я играю Пантелея Прокофьевича Мелехова. Очень интересный персонаж. Он безраздельный хозяин своего куреня, какой-то даже оголтелый, непримиримый. Но начинается война, и Мелехов-старший растерялся, потому что его перестали слушаться. Одна смерть, другая. Он уже не чувствует себя полновластным хозяином. Война и по нему прошла. Съемки ведутся в станице Вешенской, на родине автора романа Михаила Шолохова. Там построены замечательные декорации. Уже сняты летний и осенний периоды, в январе будет зимний период, а потом - заключительный этап - весна. Всего будет снято десять серий. Предполагается, что премьера состоится на телеканале "Россия 1" в конце 2015 года.
- Рассказ о новой экранизации "Тихого Дона" навел меня на мысль о ремейках. Как вы к ним относитесь? - "Тихий Дон", который сейчас снимается, не ремейк, это сегодняшний взгляд на роман Шолохова, который Сергей Урсуляк выражает с помощью молодых актеров. Они ровесники героев, которых играют. Ведь в начале истории Гришке всего 17 лет. А возвращается он 25-летним. Его встречает сын, есть маленькая надежда на какое-то будущее. Хотя мы понимаем, какое будущее было после Гражданской войны. Конечно, нельзя не вспомнить знаменитую картину Сергея Герасимова "Тихий Дон". Замечательная, превосходная работа, но в ней без партийного руководства, без большевиков нельзя было обойтись. Время было такое. А в ленте Урсуляка нет ни хороших, ни плохих. Здесь именно то, что есть в романе. Муки мученические у Григория, и перед глазами этот молодой австрияк, которого он зарубил непонятно почему. Бессмысленность с одной и другой стороны. Это сегодняшний взгляд на роман, который снимает Сергей Урсуляк. А вот относительно ремейков скажу, что, на мой взгляд, нельзя переснимать "Калину красную", "Отец солдата", "Простую историю" с Мордюковой и Ульяновым. Нельзя было переснимать "Джентельменов удачи". Ну, не получится, как у Данелии. Есть картины, которые трогать нельзя. Они вошли в золотой фонд кинематографа.
- Лично у вас есть какие-то творческие табу? При каких условиях вы ни за что не согласитесь сниматься? - Не могу сниматься просто ради денег. У меня не получается. Если пойду на компромисс, это мне выходит боком. Я начинаю нервничать, ночью переписывать сценарий. Если я чувствую, что ничто не цепляет, душа никак не откликается, зачем же в этом принимать участие. Это, во-первых. Во-вторых, о каких-то вещах я не хочу говорить. Нельзя играть персонажа, его ненавидя. А как можно оправдать человека, который не оправдывается? От таких предложений я тоже отказываюсь категорически.
- А что послужило причиной недавних слухов о вашем уходе из Вахтанговского театра? Тоже принципиальная позиция? - Много лет назад, когда в нашем театре Петр Фоменко ставил "Без вины виноватых", он хотел пригласить меня на роль Незнамова. Но ему сказали, что я собираюсь эмигрировать, и режиссер не пригласил меня в свой спектакль. Потом история повторилась с его "Пиковой дамой" - опять "поработали" любители слухов. Так вот, людям, которые таким образом хотят меня "уволить", хочу сказать, что у них не получится. Я никуда не собираюсь уходить. Когда-то я попытался это сделать - перейти в другой театр. Но быстро понял: не могу. Я очень рад, что остался в Театре Вахтангова, у которого были разные времена, но я навсегда осознал, что это мой театр. С приходом Римаса Туминаса я еще раз убедился в этом: он привнес истинно вахтанговское в великом понимании этого слова. Кстати, 1 июля исполнится ровно 35 лет, как я был зачислен в труппу Театра имени Вахтангова, с которым связана вся моя творческая жизнь.
- Если бы вы не стали актером, то кем бы могли быть? - Однажды я играл в игру: сидел и думал, что было бы, если бы я не поступил в театральный институт? Тогда я попал бы в школу сержантов ВДВ. Когда я пришел в военкомат в 17 лет, а я был ватерполистом, на меня посмотрели и черным по белому написали: школа сержантов ВДВ. Что было бы дальше? Может, я стал бы генералом армии. А если нет? В школу сержантов ВДВ я поступил бы в 1976 году, а там Афганистан... Возможно, меня бы уже не было. Я ведь не знаю. Я могу только придумать. И я бросил эту игру. Как только я "завязал", мне дали пьесу Фриша, не помню, как она называлась. Там некий человек лежит на больничной койке, к нему приходит то ли Судьба, то ли Смерть и предлагает: давай переиграем. Он начинает мысленно выстраивать возможные варианты жизни и отказывается, оставляя все как есть. Когда мне предложили сыграть в этой пьесе, я отказался, потому что переиграл ее уже много-много раз. Я убежден, что сделал правильный выбор: актер - уникальная, невероятно сложная, нежная и неожиданная профессия.
Сегодня в Театре им. Е. Вахтангова в рамках Открытого Фестиваля искусств "Черешневый лес" премьера спектакля "Бег" по пьесе М. Булгакова. Исполнитель одной из главных ролей, актер Виктор Добронравов рассуждает о тайне в искусстве. И у него получается. Хотя мог бы и споткнуться на такой теме, тем более что дебютант в «Русском пионере». Но не споткнулся.
Виктор Добронравов "Магичность"
Тайна — это какая-то секретная штука, которая отсылает меня в детство. Наверное, это слово чаще всего звучит именно там. В детстве тебе говорят: «Но ты смотри, это тайна!» Там она приобретает волшебный смысл, предощущение чего-то. Как говорят, ожидание праздника лучше самого праздника. Ты не знаешь, что тебе подарят на день рождения. Это тайна. Но ты знаешь, что будет что-то.
Взрослые люди гораздо реже говорят об этом. Тайна перестает так явно ощущаться, а само слово в разном контексте начинает обрастать массой синонимов — в зависимости от того, насколько хорошим и добросовестным человеком ты стал и какого сорта у тебя тайны. Можно изменить, убить, предать, и это будет тайна. А можно иметь тайны совершенно другого качества. Я никогда не воспринимал это слово как что-то отрицательное, плохое, что нужно скрывать. Для меня оно несет другие смыслы: это недосказанность, это история, женщины, музыка, театр, талант.
Почему люди ходят в театр? Искусство ведь очень индивидуально, оно может нравиться, может не нравиться, но его никто не оспаривает. В этом его тайна. В театре вообще много тайн — у актеров они свои, у зрителей свои, а между ними третьи. У каждого актера есть своя внутренняя тайна отношений с профессией, свои правила, которые зрителю недоступны. Например, некоторые артисты даже во время репетиционного процесса не позволяют себе выражаться на сцене, потому что это сцена. Не говоря уже о том, чтобы выйти на нее в уличной обуви. Для меня это неприемлемо. А кому-то все равно — человек выходит и стоит в сапогах, в которых только что ходил по улице. Я на это смотреть не могу. Для меня сцена — это сцена, а для него абсолютно нет.
А что такое талант? Что такое хороший артист? Это тоже тайна. Я очень люблю наблюдать за людьми, которые что-то делают хорошо. Не важно, краснодеревщик ты или ты виртуозный музыкант. Прекрасным артистом можно быть, не обладая, например, яркой внешностью: Евгений Леонов не вызывал у женщин всего мира желания выйти за него замуж. Но есть что-то в человеке, что притягивает, манит, и для этого совсем не обязательно быть Джорджем Клуни.
Актерская работа очень непредсказуема, с каждой постановкой она запускает новые внутренние процессы. Отдельную сцену можно репетировать и разбирать, делать ее в сотнях вариантов, и все равно никто не знает, что в итоге получится. В рамках фестиваля «Черешневый Лес» мы выпускаем спектакль «Бег» по пьесе Булгакова. Это такой материал, который постоянно вызывает перемены внутри. Думаешь, размышляешь, начинают сниться определенные сны, начинаешь прислушиваться к ним.
Я очень доверяю интуиции и в своей жизни все события воспринимаю на эмоциональном уровне. Я глубоко убежден, что нам все возвращается через энергетические потоки. Когда между людьми очень серьезная связь или, наоборот, болезненный разрыв, когда ты постоянно думаешь о человеке, то каким-то непостижимым образом все время приходишь к нему. Это либо звонок, либо где-то встреча случайная. У меня было очень много таких таинственных совпадений. Я это связывал с космосом. Потому что что такое космос? Тайна. Никто не знает, что там.
Зато я знаю, что может быть самым таинственным на Земле. Это музыка! В музыке тайны даже больше, чем в театре. Что такое музыка? Это закорючки на бумаге. А ученые доказали, что музыка воздействует на мозг человека подобно сексу. Каким образом? Ни запаха, ни вкуса. Ничего. Это чистая математика на бумаге. А как воздействует!
Смешно: давно-давно я проводил такой эксперимент. В машине у меня был диск с саундтреками к фильмам. Еду по дороге 100 км в час, скорость специально не меняю. Включаю. Там начинается Джеймс Бонд. Тум-тум-ту-удум-тум. «Миссия невыполнима». Тада-ада-а-а-а… тадада-а-а… Лечу! Переключаю на следующий трек, а там Бобби Макферрин. Don’t wo-o-orry… be ha-a-a-appy! И уже как будто не едешь — плывешь! Те же самые 100 км в час, а ощущаются совсем по-другому. Так же смешно можно переделать любой триллер, если взять и поставить «В лесу родилась елочка». Музыка — это вообще самая тайная из всех тайн!
Еще можно взять словарь Ожегова и посмотреть, что такое тайна. Там наверняка написано. А вы ему скажете: да, но подождите, а если… И здесь начинается личная история каждого.
Отношения между людьми — тоже тайна. Есть внутренние вещи, которых люди даже не понимают. Их связывает неосязаемое, они сами не знают, что это. И хорошо, пусть это остается неизведанным. Тайны — они на то и тайны, зачем их знать? Это как банка с вакуумом. Ты ее открыл, и нет там больше вакуума. А он там был! Это была тайна. А что там? А-а-а-а… Тайна! А дай посмотрю? Чпок! Все. Нету. Потому что тайна — это то, чего ты не знаешь. И никогда не узнаешь. А если узнал, это уже не тайна.
Для меня таким примером неосязаемой связи всегда остаются мои родители. Наша семья была очень дружной, хотя мое детство выпало на не самые легкие 90-е годы. У папы, мамы, брата, а сейчас уже и у моей семьи — дочки Вари, жены Саши — есть невидимая связь, которую нельзя ни понюхать, ни пощупать. И я никогда не задумывался, что это. Мы любим друг друга. Все. И в своей жизни я придерживаюсь папиной модели мира — просто быть честным и открытым. Он не собирает свои лучи в какой-то пучок, а наоборот, всегда простой, очень яркий, добрый.
Любовь двух людей — тоже тайна, никто не знает, что происходит между ними. Как в «Аватаре»: они хвостами связались, и все, никто больше не привяжет другой хвост. А когда появляется ребенок, у родителей возникает новая тайна — его воспитание. Казалось бы, все просто. Ан нет! Это самое сложное. Моей дочке сейчас четыре с небольшим года, и у нее проходят разные периоды, проявляются черты характера — капризы или, наоборот, какая-то гиперответственность. А я смотрю и думаю, как же ее вырастить, чтобы она хорошим, настоящим человеком стала. Это очень тонкая работа. Тут уже какая-то действительно тайна, какая-то магия заключается.
Я считаю, что и в личных отношениях могут быть секреты, если они добрые, семейные. Скоро у дочки появятся свои тайны, которыми она будет делиться с мамой. А если Бог подарит мне сына, у меня будут с ним какие-то тайны, которые не будут известны девчонкам. У моей жены постоянно какие-то секреты — она придумывает мне удивительные подарки на день рождения.
Когда-то мы были в Европе, и я увидел машину Fiat. Старенький Fiat 500 1972 года выпуска. Я обронил фразу, что вот здорово было бы такую машину иметь, это мечта! Долго, около года, Саша ее искала, через двоюродного дедушку, который живет в Бельгии, нашла, привезла на автовозе, зарегистрировала. Почти все мои друзья знали об этом! Это была тайна из всех тайн. Представляю, как ей было непросто скрывать это.
Хотя я считаю, что честность и тайна — понятия вполне совместимые. Волей-неволей, по собственной вине или не по собственной, в жизни попадаются такие ситуации, когда мы становимся носителем чьей-то тайны. Они бывают несерьезные, которые — раз, и кому-нибудь, эх, по секрету скажу, и никто от этого сильно не пострадает, получится просто забавный сговор. А бывает, тебе доверяют большой сундук вместе с ключом. И тогда это табу. Здесь все ограничивается индивидуальностью человека, его моральными принципами и воспитанием.
Около полугода все знали, что Саша готовит мне подарок, что Саша дарит мне машину. И никто не проболтался, даже случайно, сидя где-нибудь в баре или бане, ресторане, дома за столом. Никто! Поэтому сейчас я, счастливый, езжу на единственном в Москве Fiat 500.
А вообще, счастье — это же тоже тайна. Что нужно для того, чтобы быть счастливым? В каком соотношении должны быть радости и горести? Если только радости — это будет приторно, в жизни так не бывает. Чтобы стать счастливым, нужно найти гармонию. А как ее найти? Это тайна.
Колонка Виктора Добронравова опубликована в журнале "Русский пионер" №54.
На открывающемся в начале июня в Нью-Йорке III Международном фестивале искусств “Вишневый сад” состоится американская премьера спектакля “Улыбнись нам, Господи” Государственного Академического театра имени Е.Вахтангова (Москва). Перед началом гастролей мне удалось пообщаться с ведущим актером театра, исполнителем одной из главных ролей Евгением Князевым.
Краткая биографическая справка. Евгений Владимирович Князев. Актер. Педагог. Родился недалеко от Ясной Поляны (Тульская область). Окончил Московское Театральное училище имени Б.Щукина (1982 год, курс Л.Ставской). В том же году принят в труппу Государственного Академического театра имени Е.Вахтангова. Участвует в пяти спектаклях театра: “Анна Каренина” (Каренин), “Маскарад” (Арбенин), “Посвящение Еве” (Эрик Ларсен), “Пристань” (Доменико Сориано), “Улыбнись нам, Господи” (Шмуле-Сендер Лазарек). Активно снимается в кино и на телевидении. Среди недавних ролей: Вольф Мессинг, Лев Троцкий, Иосиф Сталин. С 1994 года преподает в Театральном институте имени Б.Щукина, с 2003 года - ректор института. Народный артист России. http://www.knjazev.com/
Роль в спектакле “Улыбнись нам, Господи” стала для Евгения Князева третьей работой с художественным руководителем театра имени Е.Вахтангова Римасом Туминасом. Актер рассказывает: - Сюжет спектакля прост: три еврея собираются вместе и едут спасать сына одного из них. Рассказанная театральным языком, банальная, казалось бы, история превращается в философскую притчу о жизни людей, о проблемах, с которыми сталкиваются все. Мы все везем нашу телегу жизни, о которой писал Пушкин: “Хоть тяжело подчас в ней бремя, Телега на ходу легка; Ямщик лихой, седое время, Везет, не слезет с облучка...”. На нас наваливаются тяготы жизни, а мы продолжаем идти. “Время гонит лошадей”... Мой персонаж Шмуле-Сендер - простой водовоз, а слова говорит мудрые, философские. Например, об отношениях родителей и детей: “Куда бы мы не шли, куда бы не ехали, мы идем и едем за нашими детьми, а дети едут от нас все дальше и дальше, и никогда мы с ними не встретимся. Что делать, если с детьми можно только прощаться?” Мы хотим избавить детей от пожара, а они “лезут в огонь, потому что не умеют возле него греться”, - так говорит мой герой. И таких мыслей огромное количество в спектакле. Значительность, мудрость, умение стойко переносить неудачи, встречающиеся в жизни, - в этом мой персонаж.
- Он близок другому знаменитому еврейскому персонажу - Тевье-молочнику из романа Шолом-Алейхема. Кстати, ваш коллега по Вахтанговскому театру, великий русский актер Михаил Александрович Ульянов блестяще сыграл Тевье в телеспектакле Сергея Евлахишвили... - Это была прекрасная работа Ульянова. А я именно сейчас в Украине снимаюсь в роли Тевье-молочника. В фильме заняты как украинские, так и российские артисты. Режиссер – Владимир Лерт. На какой-то период съемки приостановились, но потом возобновились. Половина картины снята. Наш фильм о том, что люди разных национальностей, живущие рядом, должны жить в мире и терпимости по отношению к друг другу.
- Посмотрел ли спектакль “Улыбнись нам, Господи” автор? - Спектакль видел его сын, и постановка ему понравилась. А к Григорию Кановичу мы поедем сами. На конец августа – начало сентября у нас запланированы гастроли в Израиле. Очень надеемся, что встретимся там с автором. Канович - известный писатель в истории советской литературы. Его произведения я читал еще в восьмидесятые годы...
- У каждого крупного режиссера есть свои фирменные “штучки”. Очень интересно узнать, как репетирует Римас Туминас? Каков его фирменный стиль? - Туминас – очень увлекающийся человек. В каждом спектакле он придумывает целый мир, и стиль каждого спектакля разный. Он репетирует, не навязывая определенного рисунка, а потом достраивает образ, сочиняет роль. Фирменный стиль Туминаса – талант. Один из немногих режиссеров России, он – приверженец психологического репертуарного театра, продолжатель вахтанговских традиций.
- В чем они, эти традиции? Что отличает Вахтанговский театр от других? - Вахтанговские традиции - это поступать наперекор, выкидывать коленца, иронизировать сквозь слезы, смех и даже смерть. Вахтанговский стиль - это быть страстным и уметь прокомментировать свою страсть, быть породистым и надменным, и презирать свою надменность, и доказать свою породу. Вахтанговская игра - это одним штрихом создать образ и в следующее мгновение его разрушить, небрежно стряхнуть с языка остроту, заплакать сухими глазами и засмеяться уголками глаз, смешать эксцентрику с психологизмом, раздуть из мухи слона и так же небрежно его не приметить, даже из пустяка создать шедевр и при этом не раздуваться от гордости, быть старым и мудрым, но чувствовать себя молодым и не брюзжать, что немощен и стар... Вахтангов был предельно предан своему учителю Станиславскому. Он умирал, делая “Принцессу Турандот”, и не смог прийти на премьеру. О триумфе спектакля, ставшем “визитной карточкой” нового театра, Вахтангову сообщил Станиславский. Наверно, если бы Евгений Багратионович был здоров, ему бы досталось за новаторство, эксперименты, фантазию, но он был слишком болен, и Константин Сергеевич не захотел “казнить” его... Вахтанговское направление сохранилось не потому, что был великий Вахтангов. Да, он ставил замечательные спектакли, но в двадцатые годы XX века было много ярких режиссеров: Мейерхольд, Таиров, Сушкевич, Грановский... Мы знаем много случаев, когда после смерти режиссера меняется линия театра, а спектакли помнят разве что театроведы и поклонники. С Вахтанговым этого не случилось. Его внук Евгений Сергеевич вспоминал, что бабушка была удивлена тому, что имя Вахтангова с годами становится все более ярким. Ученики Вахтангова стали продолжать и развивать его идеи. Сегодня вахтанговские традиции живы через учеников и учеников учеников Мастера. Поэтому вахтанговские постановки – всегда самые яркие и талантливые. Именно такие спектакли получаются у Римаса Туминаса.
- Сейчас у Туминаса с труппой театра замечательные отношения, но ведь мы помним, как первое время ему вменяли в вину, что он – “чужак”, что он ломает традиции Вахтанговского театра... - На открытии девяностого сезона Римас Владимирович сказал очень важные слова: “Вы – мои актеры, это – наш театр”. В юбилейный год он решил вспомнить всех, кто составлял славу театра, и поставил “Пристань”. В этом спектакле он поклонился всем поколениям вахтанговцев. До сих пор они существуют в нашей памяти, живут на том самом парусе театра, который развивается и летит в мировом театральном пространстве. Самыми главными персонажами на этом парусе являются Вахтангов и все те, которые преданно служили его делу.
- Вы сами, Евгений Владимирович, уже тридцать три года преданно служите делу Вахтангова. Помните, как все начиналось? - Впервые на вахтанговскую сцену я вышел в роли Долабеллы в спектакле “Антоний и Клеопатра”. Моей партнершей была Юлия Константиновна Борисова. Первой главной ролью была роль Казановы в спектакле “Три возраста Казановы”.
- Как вас приняли корифеи? - У нас сложный театр. Вначале было трудно. Я вжимался в стенку и говорил проходящему мимо Лановому: “Здравствуйте, Василий Семенович”. Лановой здоровался, а потом поворачивался и смотрел, кто с ним поздоровался. Лет пять понадобилось, чтобы корифеи театра узнали, что есть такой артист – Евгений Князев. С Борисовой у нас было потом много совместных спектаклей, в том числе – “Без вины виноватые”, где она меня признала своим “настоящим” партнером.
- Прошли годы, и вы сейчас уже сами выступаете в роли корифея? - Нет-нет, у меня так не получается. Будучи ректором Щукинского училища, я знаю всех новых ребят. Им не надо ждать пять лет. Когда меня коллеги-актеры спрашивают, кто это, я всегда представляю новичка.
- В том, что вы – “играющий” ректор, - тоже верность традициям? Борис Захава, Владимир Этуш... – ректоры “Щуки” и раньше играли на сцене театра... - Вероятно, да. Можно так сказать. Наше дело – театр, наше дело - играть. Все мои ипостаси - игра в театре, кино, преподавание, чтение программ в филармонии - разные по форме, но одинаковые по содержанию. Я – актер, занимаюсь любимым делом. Играю сам и передаю свои знания молодым.
- Есть среди сегодняшних студентов будущие Ульяновы и Яковлевы? - Безусловно. Только они войдут в историю русского театра под своими фамилиями точно так же, как Ульянов и Яковлев не стали вторыми Щукиным или Гриценко, а стали Первыми Ульяновым и Яковлевым. У нас есть очень талантливая молодежь, и я могу сказать, что Школа наша жива. Каждый раз после экзамена я думаю: вот бы найти режиссеру этого молодого человека или эту молодую девушку, каждый раз радуюсь проявлениям таланта у молодых актеров.
- Чего вы ждете от предстоящих гастролей? - Для меня поездка в Америку – не первая. Около десяти лет назад я был в Нью-Йорке со спектаклем “Без вины виноватые”. Было запланировано десять спектаклей, но успех был такой, что нам продлили гастроли... Мы любим свой театр и спектакль “Улыбнись нам, Господи”. Он рассказывает о Человеке и его месте на этой планете. Мне кажется, язык театра универсален, и я очень надеюсь, что спектакль будет интересен зрителям Америки независимо от языка, национальности, материального состояния, цвета кожи... Я жду встречи с Америкой, мне интересна реакция американского зрителя. Мы ни в коем случае не являемся врагами. Наш мир – театр, и мы готовы делиться своим миром со зрителем.
Nota bene! Гастроли Государственного Академического театра имени Е.Вахтангова (Москва) со спектаклем “Улыбнись нам, Господи” пройдут с 5 по 7 июня 2015 года в Нью-Йорке, в помещении New York City Center (131 W 55th St, New York, NY, 10019, 212-581-1212, www.nycitycenter.org) и 12-13 июня в Бостоне в помещении Emerson/Cutler Majestic Theatre (219 Tremont Street, Boston, MA, 617-824-8400, www.artsemerson.org). Билеты на все спектакли можно приобрести в театральных кассах этих залов, а также на сайте Международного фестиваля искусств “Вишневый сад” http://www.cherryorchardfestival.org/...
Фестиваль «Театральный синдром» завершился в Красноярске. В этом году он был целиком отведен гастролям Театра имени Евгения Вахтангова. Одним из первых спектаклей показали «Медею» (режиссер — Михаил Цитриняк) с Юлией Рутберг в главной роли. Newslab.ru встретился с актрисой, чтобы поговорить о театре, зрителях, актерской преданности и табу на сцене.
Юлия Рутберг Фото предоставлено театром им. Е. Вахтангова
Вы пришли в Вахтанговский театр сразу после окончания училища и играете здесь до сих пор. Почему?
Я работаю во многих театрах, по всему миру, просто «по прописке» это мой дом, а дом может быть один. Нельзя же жить и дома, и в 50 съемных квартирах. С большим удовольствием работаю в театре Станиславского и Немировича-Данченко с Феликсом Коробовым, с великолепным, роскошным оркестром. Вообще много с оркестрами работаю, много лет работала в театре Станиславского, драматическом, у меня масса сольных проектов, и мне это нравится. Но возвращаюсь я всегда в самый любимый, прекрасный и самый дорогой — Вахтанговский, просто по группе крови. Не зря так долго поступала в Щукинское училище и оказалась в Вахтанговском театре — это для меня не просто стечение обстоятельств, а золотое сечение. Проработала в нем 26 лет и никуда уходить не собираюсь.
«Театральный синдром» привез в Красноярск в этом году сразу столько спектаклей театра Вахтангова, что это дает зрителю?
Можно системно взглянуть: тут и малая и большая формы, причем в большой это и пластический спектакль, и классический, и спектакль звезды Василия Семеновича Ланового, нашего старожила театра, который уже долгое время идет с успехом, — не так много старшего поколения осталось.
Какие самые необычные места вам приходилось посещать с театром или с другими проектами?
Улан-Удэ, озеро Байкал совершенно фантастическое место. Везде есть что-то интересное. И Красноярск интересное место, жаль, я не могу никуда поехать - только вернулась из Канады и США, где у нас было 16 дней гастролей, поэтому не совсем понимаю, сколько сейчас времени, где я, что я, у меня костерок в голове горит. Везде свои музеи прекрасные, люди прекрасные, природа.
Расскажите, как родители повлияли на вас в профессиональном плане? Кого вы еще можете назвать своими учителями?
Мама и папа всегда были моими главными советчиками (Юлия Рутберг родилась в потомственной театральной семье. Отец — Илья Григорьевич Рутберг, заслуженный деятель искусств России, один из основателей студенческого театра «Наш дом». Мать — Ирина Николаевна Суворова, закончив Гнесинский институт, преподавала в музыкальной школе по классу фортепиано. Бабушка и дедушка по материнской линии работали танцорами в театре «Остров танца»). Многие люди говорили, что «ваша новая работа прекрасна и замечательна», а мама с папой могли сказать, что вообще-то, это повтор вот этого и вот того. Любая похвала от отца уже сама по себе была как халва. Папа никогда меня не уничтожал, но мог сказать очень жесткие вещи, и был всегда прав, тем более что мы с ним безумно похожи и даже общие ошибки делали. У родителей я училась двадцать пятым кадром, просто жила и училась перманентно — вся моя жизнь это учеба у родителей. А педагоги, которые были и в ГИТИСе и в Щукинском училище — я просто попала в кладовую солнца, россыпи бриллиантов, это были люди другой эпохи.
Юлия Рутберг на репетиции Фото предоставлено театром им. Е. Вахтангова
В Красноярске проходит отбор абитуриентов в Щукинский институт. Кому это нужно прежде всего?
Во-первых, не у всех есть возможность, в основном финансовая, доехать до Москвы. Ну и из Красноярска лететь все-таки больше четырех часов. Вообще это практиковалось всегда, у нас в училище оказывались ребята, которым даже присниться не могло, что их возьмут, и до них как-то доберется училище само. Поэтому, мне кажется, что это замечательная идея. Наши педагоги ездили на конкурсы чтецов и отбирали ребят, смотрели таланты. В Красноярске отсмотрели порядка 60 человек, и вот троих отправили прямо на конкурс. Поэтому от всей души поздравляю Красноярск и ребят, у которых была такая возможность. То, что они поедут и без всякой очереди пройдут — это такая гуманистическая творческая акция.
Можно ли, на ваш взгляд, в таком возрасте понять, что человек талантлив?
Я сама ежегодно поступала в Щукинский, и меня всё не брали, а потом решили взять на всякий случай, с большими боями. Если ты имеешь дело с человеческим материалом, с живыми людьми, приговор выносить не надо, особенно в начале пути. Мне кажется, искусство — это та зона, в которой один человек может быть прав, а сто — не правы. И всё познается со временем, и только время показывает, кто прав, а кто не прав. Сиюминутная правда очень недолгая в искусстве.
Какие для вас есть табу в театре?
Считаю, что мат на сцене невозможен! Никогда не буду этого делать. Правда, один артист все-таки убедил меня, что это возможно: когда я у Сергея Женовача посмотрела Венечку Ерофеева, и мальчик, который его играл, два раза ругнулся матом, я просто поняла, что это уместно — причем он делал это в контексте и пронзительно. Еще меня коробит голое тело на сцене, за редчайшими исключениями. Сцена — это такое увеличительное стекло, где всё чрезвычайно. Либо это усиливает впечатление от чего-то, либо вгоняет тебя в ступор. Исповедую актерский театр и не люблю, когда артисты являются вешалками для костюмов или занимаются физкультурой с точки зрения балетмейстера или хореографа, такие послушные исполнители воли режиссера. Это не отменяет постановочных спектаклей, но просто артист очень важен. Когда я пришла в театр, оказалась рядом с такими людьми как Михаил Ульянов, Юрий Яковлев, Алла Казанская — такие люди, когда ты забываешь обо всем, тонешь в их чувствах.
Вы входили в оргкомитет «Золотой маски». Как относитесь к ситуации, которая развернулась вокруг неё?
Я рассталась с «Маской», когда там сменилось руководство — меня когда-то позвал Эдик Бояков (Эдуард Бояков — создатель фестиваля «Золотая маска») и мы начинали и делали. А потом пришли другие люди и сделали то, что хотели они. Я люблю новые дела, но годами этим заниматься мне неинтересно, мы достигли, мы сделали — премия была достойная, и я несколько раз ее вела, вручала. А сейчас другой этап.
Но вы следите за этой премией? Считаете, что это некое мерило?
Критерии есть, но всё весьма субъективно, и в зависимости от того, какие члены жюри — такие спектакли побеждают. Что человеку нравится, за то он и голосует, с этим ничего нельзя сделать. С другой стороны, всегда учитываются социальные ситуации, экономические и так далее. Поэтому я к премиям отношусь совершенно спокойно и больше всего люблю их вручать.
Юлия Рутберг Фото предоставлено театром им. Е. Вахтангова
Не всегда на телевидении выходят качественные работы, но ваша фамилия в титрах — всегда «знак качества», это тяжело дается?
Индустрия, которая сейчас называется кино, это, за редчайшим исключением, продюсерская индустрия. Берут людей, которые что-то умеют, и из них выжимают всё, потому что скорости немыслимые, плюс совершенно жуткие сценарии. Ребята, которые играют Чехова, Достоевского, Толстого, Мольера, Ануя, у них есть материал. А в сериалах приходится сопротивляться ереси, для этого нужен опыт. Если чувствую, что могу сопротивляться, тогда иду и пытаюсь делать свое дело. Мне часто говорят «вы моложе выглядите в жизни, а в этом сериале у вас морщины». В сериале — не я. Зачем же я везде буду Юлия Рутберг? Это персонаж, женщина, которую играю. Будет ли она уродцем, будет ли алкоголичкой со сломанными пальцами, морщинами — люди меня узнают и идентифицируют, но это не я. Артиста берут для того, чтобы он сыграл чью-то жизнь, чью-то судьбу, поэтому мне иногда неловко за моих коллег, которые не очень утруждаются. Совершенно всё равно, седая я на экране или с бородой — так надо, понимаете, так надо! Это Юля плюс еще кто-то. Вернее: еще кто-то плюс Юля. Естественно, играю своими эмоциями, своими чувствами, но это и называется «роль».
Каким должен быть режиссер, чтобы вы захотели с ним работать?
Умным. И талантливым, желательно. Режиссер, для которого артист является необходимой фигурой на сцене, — не баннеры, не светомузыка, не экраны, а живой человек. Мне всегда восхитителен и прекрасен театр Раневской и Плятта «Дальше тишина», спектакль Плисецкой, Васильева и Лиепы «Спартак», это могут быть разные жанры, например, театр Елены Камбуровой, которая голосом совершает чудеса. Для меня номер один — артист. Очень ценю театральных художников, потому что оформление спектакля — это огромный мир, в котором пребывают актеры. Музыка — это безмерно важно. Но центром притяжения является артист.
Какова идеальная степень участия актера в спектакле, сколько вам нужно свободы?
Свобода — это осознанная необходимость. И когда это «осознанная необходимость», — свобода позволяется. Свобода — когда режиссер тебе точно объяснил, куда ты можешь ходить, про что ты можешь ходить, потому что сговор артиста с режиссером и есть смысл спектакля. Любую пьесу разные артисты и режиссеры могут поставить совершенно про разное. В Москве идет «Медея» Камы Мироновича Гинкаса, идет «Медея» наша, вышла сейчас в опере — везде называется одинаково, но с каких разных сторон подходят к одному и тому же персонажу!
Расскажите о вашей Медее (показы спектакля «Медея» с Юлией в главной роли состоялись в Красноярске 22 и 23 июня)? Что она значит для вас, как на вас повлияла?
Я ее адвокат! Считаю, что это уникальная женщина, мне нравится ее играть. И мне очень нравится, что Михаил Григорьевич Цитриняк, удивительный по тонкости режиссер, из страшного спектакля, безысходного, не сделал чернуху, а сделал светлый финал, эти тряпочки (в финале спектакля актриса держит в руках две тряпки, метафорично изображающие ее детей). С одной стороны, это невозможно — люди начинают задыхаться, плакать, кто-то видит, что это две девочки, кто-то — что два мальчика, а кто-то на полном серьезе нам говорит, что вот это — мальчик, а это — девочка, хотя человек на тряпочки смотрит! Это прекрасно, это значит, у человека пробуждается фантазия. Для меня «Медея» уже несколько лет мерило моего состояния — внутреннего, профессионального, человеческого.
У вас в спектакле тяжелая, требующая невероятной отдачи роль, что она лично вам дает?
Колоссальный энергообмен с залом. Я не только трачусь, но еще и много получаю, вижу, как реагируют люди. Зрители плачут, задумываются, хотят прийти второй раз, боятся ко мне подходить, думая, что со мной нельзя разговаривать, что я кого-нибудь задушу. А мы уже сыграли больше 120 спектаклей, поэтому сейчас абсолютно нормально с вами разговариваю, это моя работа. Публика бывает разная, но для меня это уважаемые люди, которым хочу рассказать важное, но и хочу получить от них внимание, слезы, их улыбки, их вопрошающие глаза, когда они уйдут и будут думать. Мы привезли в Красноярск по-настоящему качественные спектакли. И когда столько зрителей, когда я увидела зал — люди встали, аплодируют, мне хочется такую публику поблагодарить. По-настоящему хорошие спектакли — это не просто развлечение, когда ты вышел и забыл, где был. Нет, нет, нет. Мне кажется, что у всех людей, которые посмотрели спектакли театра Вахтангова, разные впечатления, но я очень надеюсь, что эти спектакли будут путешествовать вместе с ними — внутри. И как-то останутся, а не выветрятся через секунду. На первых этапах бывает, когда спектакль артиста не отпускает, когда ты буквально черного цвета, и это закономерно. Но идет адаптация. Конечно, если артист способен взять такой материал, отыграть его, то многие роли становятся проще — у других режиссеров, в других театрах. У тебя натренирован организм. «Медея» и еще один спектакль, «Крик лангусты», которые мы сделали с Михаилом Григорьевичем (Михаил Цитриняк, режиссер), меня держат в таком прекрасном творческом состоянии. И мне кажется, сейчас я этакая настоящая цирковая лошадь, много чего могу сделать. Правда, уже конец сезона, и силы на исходе. Приеду от вас, сыграю два «Крика лангусты», и угомонюсь на немножечко.
Какие проекты с вашим участием ожидаются в ближайшем будущем?
У нас открывается новая сцена в театре, будет перенос и «Медеи», и «Крика лангусты», много поездок, концертов, всего. С кино сейчас трудно, все то отменяется, то запускается — это зависит во многом от экономической ситуации. А вообще, конечно, меня трудно застать дома, потому что я все время где-то. Ну и слава богу, пока силы есть.
Если говорят об актрисах, ни на кого не похожих, играющих и живущих по-своему, наперекор стереотипам, первой вспоминают Юлию Рутберг. У нее своя, отдельная ниша в сегодняшнем театре, ее работоспособности и энергии можно только позавидовать. Юлия не скрывает свой возраст и называет себя счастливой женщиной
В конце августа московский театр имени Евгения Вахтангова покажет в Израиле три спектакля "Улыбнись нам, Господи", одну из ролей в котором играет Заслуженная артистка России Юлия Рутберг.
- Юлия, театр Вахтангова привозит в Израиль спектакль-притчу "Улыбнись нам, Господи" в постановке Римаса Туминаса по роману Григория Кановича. О чем он? - Я не люблю говорить о том, чего еще не было, но у этого спектакля сильные "кислородные подушки": прекрасный текст Кановича и великолепная режиссура Туминаса, одного из лучших постановщиков и мыслителей современного театра. Кроме этого, художник, композитор и замечательная труппа театра Вахтангова. А как мы сыграем - это улыбнись нам, Господи.
- Римас Туминас во второй раз ставит этот спектакль: вначале в Литве, теперь в театре Вахтангова. Почему он к нему вернулся? - Так получилось, что почти одновременно ушли из жизни несколько актеров, игравших главные роли в литовской постановке. И Туминасу пришлось ее закрыть, но он хотел, чтобы спектакль возродился. Волею судеб Римас Туминас оказался в театре Вахтангова и почувствовал, что время пришло.
- В спектакле "Улыбнись нам, Господи" вы играете роль козы. Что это? Говорят, за козу сражалась Людмила Максакова и другие актрисы, но досталась она вам. - Я не сражалась, не имею такого обыкновения. Роль предложил мне Римас Владимирович, я внимательно выслушала его пожелания, и началось наше сотворчество. Роль наполнена метафорическими, метафизическими смыслами, коза – это еврейское тотемное животное. Она сопровождает главного героя в долгом пути, который он проходит. Коза довольно старая, хотя, я надеюсь, что в моем исполнении она не выглядит слишком древней. Какая есть… Роль непростая, я почти все время молчу, это моя первая роль практически без слов. Трудная, но очень интересная роль. В ней много пластики, и я посвятила ее своему отцу (Илье Рутбергу), который всю свою жизнь отдал пантомиме. В этой роли тщательно отобраны жесты, выражения лица, глаз – то, чем занимался мой папа и учил меня.
- Вы служите в театре Вахтангова со дня окончания училища. Как удалось новому главному режиссеру Римасу Туминасу найти нужный ключ к театру с такими мощными традициями? - У него это получилось за счет смысла. Туминас был очень внимателен по отношению к старикам. К юбилею театра он поставил "Пристань", в спектакле сыграли все наши старейшие актеры, самые уважаемые, самые почитаемые люди, которых уже начали списывать как уходящую натуру. Этот спектакль стал очень востребованным, на него летали зрители из Нью-Йорка, Парижа, Берлина и Барселоны. В тоже время Туминас пригласил в театр многих молодых артистов, создал студию. Не забывая стариков и детей, он опирается на среднее поколение. Нас не так много, но воспитанные Михаилом Александровичем Ульяновым, мы много играли. Мы настоящие беговые лошади. С нами можно ставить глубокие, серьезные спектакле, Туминасу было предоставлено хорошо воспитанное театральное поколение.
- Тем не менее, вы играете в спектаклях, поставленных другими режиссерами. За роль Медеи в спектакле, который создал Михаил Цитриняк, вы получили самую престижную российскую театральную премию "Хрустальная Турандот". - Римас Владимирович понимает, что у него не хватает времени, чтобы обеспечить работой всех, кто может играть много и интенсивно. Он дает нам такую возможность, что говорит о его мудрости как художественного руководителя театра. Это способ актера привлечь к себе внимание – не разговорами, а готовой работой. Но Туминас строго следит за происходящим, не все, что ему предъявляют, получает финансирование. Сейчас, в связи с открытием новой сцены, в театре Вахтангова шквал готовящихся спектаклей. Мне кажется, что в каждом углу идут репетиции, и это хорошо. У нас огромная труппа, Туминаса на всех просто не хватит. А работать нужно, потому что жизнь проходит.
- Кроме театра, вы работаете в кино, на телевидении, ведете фестивали. Вам это все интересно? - У меня есть жадность к жизни и ощущение ее кратковременности и быстротечности. Нужно многое успеть, потому что я много могу, много умею и хочется это реализовывать. У меня была своя программа на телевидении, я снимаюсь в кино, езжу с сольными чтецкими и музыкальными программами, работаю с оркестром, что мне безумно нравится. Пока все успеваю. Но мне важна не сумма прописью, а важно, зачем я выхожу на сцену. Иногда я делаю паузу, путешествую. Езжу в Париж, в Испанию, в Нью-Йорк и другие замечательные места. Даже не выезжая из Москвы, я могу погрузиться в другую жизнь – например, сейчас я хожу на конкурс Чайковского, где играют потрясающе одаренные люди. У меня ощущение, что здесь я нашла настоящее искусство.
- Ваша работа в телевизионном кино подарила вам роль Фаины Георгиевны Раневской в сериале "Орлова и Александров". Сложно было ее играть? - Я давно и предметно изучала жизнь и творчество Фаины Георгиевны, и первое, что сделала - отказалась от роли. Режиссер настаивал, говорил, что если я столько знаю о Раневской, то должна ее защитить от многочисленных пошлостей, которые о ней говорят и приписывают. Я согласилась, но сказала, что не собираюсь играть реинкарнацию великой актрисы, а передам свое отношение к ней.
- Оно у вас совершенно особое, вы не раз об этом говорили. Кто еще вызывает у вас восхищение? - Цецилия Мансурова, Верико Анджапаридзе, Софико Чаурели. В разное время они по-разному на меня влияли, это очень важные для меня женщины, прекрасные, необыкновенные.
- Юлия, недавно вы отметили юбилей. У вас есть особое отношение к датам? - Мне не страшно, мне весело. Я много успела, у меня прекрасные друзья, великолепная семья. У меня есть фамилия, которую я продолжаю, я не опозорила своего отца, великого, грандиозного человека. Вокруг очень талантливые, очень одаренные люди. Если бы мне предложили вернуть юность, я бы отказалась, потому что мне интересно жить. За ценности, приобретенные в серьезных боях, я заплатила золотой монетой своей жизни. И еще у меня двое внуков, таких ангелов, что вернуться в молодость и отказаться от них – это нужно быть совсем дурой.
Римма Осипенко
Спектакль "Улыбнись нам, Господи" будет показан в Тель-Авиве на сцене театра "Гешер" 27, 28 и 29 августа. Дополнительная информация и заказ билетов в кассе театра "Гешер" и по телефону: 03-5157000 или здесь Источник: salat.zahav.ru
В понедельник Театр имени Вахтангова открыл свой 95-й сезон. По традиции на сборе труппы художественный руководитель театра Римас Туминас сообщил о ближайших планах (главный из которых – открытие новой сцены спектаклем «Минетти»), а артисты встретились после долгого отпуска. Правда, соскучиться друг по другу они точно не успели. Когда в Москве был «мертвый сезон», вахтанговцы объездили со своими постановками полсвета: были в Германии и США, в Израиле и Литве. Не обошли они своим вниманием и Россию, в том числе родной город Вахтангова – Владикавказ. Там гастроли театра завершились буквально на днях и проходили в рамках федеральной программы «Большие гастроли». Впечатлениями от этой поездки «НИ» попросили поделиться актрису Юлию РУТБЕРГ.
– Юлия, широко известно, как вахтанговцы по сей день чтят наследие великого отца-основателя своего театра. И вот теперь вы оказались на его родине. Вопрос, конечно, наивный, но все же: имеет ли значение, в каком городе играть спектакли, или искусство – вне этого? – Еще как имеет… Вы знаете, у меня странное впечатление от этих гастролей, потому что чувствую себя немножко, как Алиса в зазеркалье. Когда ты все время читаешь в книгах фамилию Вахтангов, видишь на мемориальных досках его барельеф, проходишь мимо памятника, который недавно установили во дворике Щукинского училища, – то спина, безусловно, становится ровнее. И вдруг ты садишься в самолет, летишь через тысячи километров и… снова видишь памятник Вахтангову, его мемориальную доску, его дом, а потом еще и спектакли играешь на сцене Театра имени Вахтангова, но только не московского, а того, который во Владикавказе. Я прогулялась по городу, и меня не покидала мысль: этот гениальный человек родился именно здесь, видел эти горы, ходил по этим улицам. В таких поездках наступает момент, когда «дышит почва и судьба», потому что здесь все связано вживую. А когда я вошла в театр, прошлась по его сцене, то ощутила себя маленькой, поскольку увидела портрет Евгения Багратионовича.
– Неужели волнение, прямо как на экзамене? – Конечно, это и был экзамен. Вселенский трепет. Дошло до того, что на первом спектакле («Медея» по Жану Аную. – «НИ») я сделала невероятную оговорку. И горжусь нашими студийцами, которые не рассмеялись и мужественно перенесли эту неувязку. Вместо того, чтобы сказать: «Еще в отцовском дворце я успела узнать, что править надо по-другому», – я произнесла: «Еще в актерской среде…»
– Неспроста… – Да, потому что мысли о Вахтангове не покидали меня и во время спектакля. Я перевела дыхание и поправилась: «Ой, еще в отцовском дворце». Но это была удивительная оговорка. Я улыбнулась, а ребята не имели права этого делать. На следующем же спектакле, когда я подошла к этому моменту, подчеркнуто сказала: «Еще в отцовском дворце…» И у всех появилась улыбка. Не тогда, когда я облажалась, а тогда, когда была «работа над ошибками». Сегодня я собрала все цветы, которые нам подарили после спектакля «Медея», и отвезла их к памятнику Вахтангову. Для меня это не просто ритуал: я столько лет хотела учиться в Щукинском театральном училище и работать именно в этом театре, что мне хотелось преподнести Вахтангову именно эти цветы – заработанные нервами и потом.
– Памятник, как вы знаете, открыт два года назад при активном участии московского Театра Вахтангова. А вообще, как вам кажется, достойно ли сохраняется память о Евгении Багратионовиче на его родине?.. – Он стоит там один… Вроде бы это центр города, но все равно первое мое впечатление – одиночество. Евгений Багратионович далеко от нас, и его родной дом, расположенный буквально в нескольких шагах от памятника, тоже далековато. Фасад обветшал и потрескался, музея нет, на первом этаже, где отец Вахтангова держал табачную лавку, теперь нелепая пристройка. К Вахтангову во Владикавказ надо почаще приезжать – я поняла это.
– Кстати, аналогичная ситуация с домом Фаины Раневской в Таганроге. Мы не раз писали об этом. Местная администрация уже 30 лет обещает организовать в доме музей, но дело стоит на месте. Что нужно сделать, чтобы чиновники заботились о великих уроженцах своих городов? – Не знаю, что нужно сделать. Я же не могу вложить в них свое сердце, свою совесть… Люди должны перестать думать о деньгах, о золотых унитазах, о каррарском мраморе на подъезде своего дома. Каррарский мрамор уместен, когда из него делаются памятники людям, которым мы обязаны. Но когда ты сам живешь в каррарском мраморе, то, наверное, черствеешь, потому что дом превращается в гробницу Тутанхамона. Может быть, стоит все-таки подумать о том, чтобы отдать эти деньги на строительство музеев – в память о людях, которые оставили мощнейший след в культуре. Давайте соберем подписи, обратимся к городским властям Таганрога: в голове не укладывается, что память о великой Раневской может быть затоптана.
– Если говорить о Владикавказе, то я знаю, что руководители московского Театра Вахтангова встречались с властями Республики Осетия и те подтвердили свою готовность сделать в доме Вахтангова музей. Правда, вопрос это не сиюминутный: нужно сначала всех жильцов расселить и отремонтировать здание. – Я верю в справедливость. Иначе и быть не может. Во Владикавказе живет множество выпускников осетинской студии Щукинского театрального училища. Многие из них приходили на наши спектакли. И я в очередной раз убедилась, как осетины дорожат наследием своего великого земляка. Мы не только одной группы крови – мы икринки одной рыбы. В театральных кругах она называется «Щука», но на самом деле это кит, который плыл, плывет, и, дай Бог, чтобы плыл дальше. Это очень мощное учение, очень мощная школа, вбирающая в себя очень большой процент талантливых людей. Какие у осетин глаза! Как они обожают своих педагогов! С каким почтением они говорят об училище. Этого нельзя купить ни за какие деньги. Это нельзя заказать, это нельзя оплатить. Это можно только испытать, при том что многие из них на первом курсе ели только морковку и работали дворниками, поскольку не было денег. Но сейчас вспоминают о времени, проведенном в училище, как о великом счастье. Да и работают в министерствах культуры, возглавляют театры…
– Память о Вахтангове во многом и от них зависит. – Осетины – народ гордый и благородный. Гуляешь по центру: почти на каждом доме – мемориальная доска в память о замечательных людях Владикавказа. Я уверена, что и музей Вахтангова здесь непременно появится. А вообще хочу сказать, что лично для меня этот сезон начинается довольно странно. Недавно я отметила юбилей – прожила полжизни, и вдруг незадолго до визита во Владикавказ наш театр едет на гастроли в Израиль, а туда на наш спектакль приходит театр «Габима», к созданию которого имеет отношение Вахтангов. Долгое время «Габима» держалась гордо, словно не замечая Вахтанговского театра, но тут вдруг наши коллективы встретились – произошло какое-то невероятное единение. А вслед за Израилем появился Владикавказ, его щедрый, радушный прием и… частые разговоры о музее, который, я надеюсь, здесь обязательно появится. Это очень важно и могло бы стать знаком нового времени, ведь имя Вахтангова знают в любой точке мира.
Недавно в Театре Вахтангова состоялось вручение премии, учрежденной в честь режиссера Юрия Петровича Любимова. Инициатива принадлежит его супруге, которая 38 лет подряд была рядом со своим выдающимся супругом, а теперь возглавляет Фонд его памяти. «Театрал» попросил Каталин ЛЮБИМОВУ рассказать о ее нынешней жизни.
– Каталин, мне бы не хотелось говорить о Юрии Петровиче в прошедшем времени, поскольку он настолько ощутимый след оставил на Земле, что, уверена, всегда будет с нами. Скажите, пожалуйста, как вы сейчас живете, как изменилась ваша жизнь? – Да, моя жизнь изменилась кардинально. Все что обещала своему мужу, сегодня я стараюсь воплотить в жизнь. Я занимаюсь тем, о чем он просил. Это, прежде всего, сохранение его рабочего кабинета на Таганке с уникальными надписями и автографами на стенах. Там ведь побывали интереснейшие люди со всего мира. Кроме того, необходимо систематизировать и привести в порядок так называемый архив, который мы с Юрием Петровичем, вернувшись из вынужденной эмиграции, собирали. Это то, что касается его деятельности как художественного руководителя. С1997 года Юрий Петрович отказался от всех своих контрактов за границей, потому что Театр на Таганке был в очень плачевном состоянии, и надо было начинать все заново и строить репертуар. Поэтому много было вложено сил, энергии, нервов и всего остального. И, слава богу, удалось создать уникальный репертуар. Это был очень плодотворный, но тяжелый период, поскольку рядом было мало таких людей, которые могли целиком и полностью ему помогать.
– А как же так получилось: великий режиссер и нет сподвижников? – Потому что очень много людей не владеют своей профессией. Об этом сегодня часто говорят, в том числе и в «Театрале», что хорошего завхоза трудно найти, хорошего специалиста по звуку и т.д. Мир стал другим, появился интернет, я думаю, это отвлекает людей от дела. С другой стороны, это замечательно, что мир открыт, но возникает вопрос об уровне тех людей, которые заняты развлекательной индустрией.
– В своих интервью Юрий Петрович не раз говорил о том, что наши актеры то ли не умеют, то ли не хотят работать в полную силу. Ему было с чем сравнивать, ведь к тому моменту он много работал на Западе. Как вы считаете, может быть, русским артистам не хватает многогранного опыта? – Я предполагаю, что дело не в опыте. И не в «русском характере». Всегда рядом с Юрием Петровичем, рядом со мной были отдельные люди, которые отличались редкой преданностью и старались очень честно и хорошо работать. Тут вопрос в другом – в этике и воспитании. Но я не хочу это обсуждать, потому что… Зачем ворошить прошлое? Достаточно сказать, что он сам задавал тон и как бы тяжело ни болел, первым приходил на репетиции. Об этом недавно вспоминал Римас Туминас: Юрий заражал всех своей неукротимой энергией. Другое дело, что многие не выдерживали такого накала. И вот здесь уже проявлялось то, что очень мало людей, которые имеют такой же, как у Юрия, колоссальный внутренний потенциал. Он делал свое дело вопреки всему. Он сказал, что если я вернулся, то должен поднять этот театр, поскольку за эти годы они опустились очень низко. И ему, конечно, было очень больно наблюдать поведение некоторых людей, хотя он старался не подавать виду. Когда Познер в интервью спросил: «Чего вы не можете простить людям?» – Юрий Петрович ответил: «Предательства».
– Доводилось слышать, что после возвращения на Таганку из эмиграции всем в театре заправляли вы. И это, якобы, послужило причиной многих конфликтов… – Вы знаете, это удобная позиция людей, которые действовали, как действовали, и в результате чего получилась та ситуация, которую мы имеем сегодня. Юрий Петрович всегда был очень самостоятельным и независимым человеком. Когда в 1997 году встал вопрос о том, чтобы вернуться из эмиграции, он спросил меня: «Как ты? Меня попросили вернуться и мой долг им помочь». И тогда я сказала: «Это вы решите, пожалуйста, сами». Я только добавила: «Если вы решите вернуться, я буду рядом с вами». И когда мы приехали (это как раз совпало с днем рождения Юрия Петровича), театр выглядел плачевно. Есть документы, подтверждающие это. Так что я ничего не придумываю. И поскольку где-то в течении 12-13 лет я не была оформлена официально работником театра, я тем не менее выполняла несколько функций. Почему? У меня есть некоторые навыки, как вести дела. И я помогала поднимать театр из этого несчастного положения. При этом я и красила стены, и убирала туалеты. Люди очень неохотно откликались на призывы о помощи.
– Как, в таком случае, относиться к слухам о том, что вы, дескать, указывали людям Таганки на то, что им делать? – Это опять-таки удобная позиция. Мне кажется, что любая приличная жена помогала бы своему мужу, если бы видела, что он один в этой борьбе. Вы, наверное, не знаете, что история Таганки началась с шантажа. Вот я вам сообщаю. В 1964 году, когда актеры были еще студентами, они должны были выступать с «Добрым человеком из Сезуана». Еще не было театра, и они играли спектакль в Доме ученых. И перед началом эти студенты, я не буду называть их имен, так как они ныне здравствуют, заявили: «Юрий Петрович, либо вы нас всех берете в театр, либо мы не выйдем на сцену». А был приглашен полный зал уважаемых ученых. Он объяснил, что это не его частный театр и что сколько человек будет разрешено взять, столько он и возьмет. Разумеется, Юрий Петрович попросил соответствующие инстанции о том, чтобы ему разрешили взять как можно больше студентов, но в этом вопросе он не мог диктовать и командовать. Он ответил ребятам: «Я даю вам 10 минут подумать. Если вы отказываетесь, я не подпишу вам диплом». Через 10 минут они появились на сцене. Он объяснил им, что есть законы, что можно, а что нельзя. Возвращаясь к вашему предыдущему вопросу, хочу сказать, что я не указывала, а по сто раз просила, и в итоге многое делала сама.
– Тут, наверное, еще такой момент: если бы вы не были его женой, то никаких разговоров не было бы… – Вот именно. Потому что я с самого начала была принята очень нехорошо, поскольку я иностранка. Хотя я уже давно себя чувствую совсем не иностранкой. Например, в Венгрии, я уж точно не чувствую себя как дома. Вся моя жизнь связана с русской культурой. 38 лет я прожила с человеком, который был до мозга костей русским. И я стала чувствовать себя русской.
– Но все-таки удалось создать новый репертуар… – Он дал поработать на сцене Таганки известным зарубежным режиссерам, чтобы наши артисты почувствовали, как работают другие профессионалы и, конечно, хотел это продолжать. Но вы знаете, этого не хотели они. Даже этого не хотели!
– Ну а что-то хорошее было на Таганке после возвращения? – Я вам скажу, что было хорошее. Публика, которая принимала спектакли. Когда публика встает и стоя аплодирует, вот это и есть награда Юрию Петровичу. И естественно мне тоже, потому что я очень старалась ему помогать. А так, мало ли кто что говорит.
– Скажите, а когда он перешел к Туминасу, он почувствовал себя свободно? – Да. Он сам сказал, что «Бесы» он не смог бы сделать на Таганке, потому что у него таких актеров уже нет.
– То есть актеры у Туминаса другие? Они по-другому работают? – У них другой потенциал. Профессионально они намного выше.
– Это за счет того, что Туминас по-особому подбирает актеров? – Да, он подобрал таких талантливых людей, и потом он сам ставит лучшие спектакли на мировой сцене. Но даже если ты гениальный режиссер, а твои актеры не слушаются и играют в компьютерные игры во время репетиции, что из этого может выйти?
– Сам Туминас никак не ограничивал Юрия Петровича, не вмешивался в его творчество? – А почему он должен был вмешиваться? Это вообще не принято. Кроме того, Римас Туминас имеет воспитание, высокую культуру, огромный талант. То есть он никогда не позволил бы себе вмешиваться. Тут еще такой момент: Юрий Петрович начинал актерскую карьеру в 17 лет в Вахтанговском театре, и он вернулся в свою альма-матер. И нашел здесь те удивительные человеческие отношения, которые и он, и я ценили всю жизнь. Меня, кстати, эти отношения по нынешний день греют. Если после работы остается время, обязательно иду к вахтанговцам.
– Расскажите, пожалуйста, о вашей работе в фонде Юрия Петровича? – Да, я работаю для фонда моего мужа. Фонд существует уже 18 лет. Юрий Петрович сам создал этот фонд и фонд старается сохранить его творческое наследие. Он хотел утвердить премию за высокий профессионализм, за преданность своему делу, за гражданскую позицию. Первые премии мы вручили в этом году – в день рождения Юрия Петровича. И я очень рада, что благодаря фонду эта идея осуществилась. И надеюсь, вручение будет ежегодным. Следующее крупное мероприятие: столетие Юрия Петровича, которое будет отмечаться в 2017 году. Но прежде мы должны решить все вопросы с музеем и с архивом.
– Каталин, но все-таки помимо фонда, чем вы живете? Что вам помогает? – Вы знаете, в работе мне очень помогает музыка. А чтобы поддерживать физическую форму, я занимаюсь йогой. Кроме того, меня воодушевляет, что рядом есть люди, которые готовы помогать, которые развивают идеи Юрия Петровича. Это тоже великое счастье.
– Как вы считаете, к концу жизни Юрий Петрович был удовлетворен сделанным или оставалась какая-то обида? – Дело в том, что человеком он был неглупым, хотя есть такие журналисты, которые нелицеприятно высказывались о его интеллекте. Он сказал, что научился от своего деда простому человеческому закону: делай свое дело, а там будь что будет. И он делал свое дело честно. И, наверное, это чувствовал тот зритель, который десятилетиями ходил на его спектакли. Вот это и есть самая большая награда. И все обиды сняты, стерты. Любимов не был злопамятным человеком, он был очень добрым. И я говорила ему: «Юрий, вы глуподобрый человек, потому что нельзя постоянно прощать все и всем». Но он был таким человеком. То дело, которое от него зависело, он сделал, и я уверена, что у него не осталось никакой внутренней неудовлетворенности.
– Можно сказать, что он был все-таки счастливым человеком? – Вы знаете, он по натуре был общительным, веселым, добрым, всегда всем помогал. То что рядом семья, люди, которые преданы ему, давало ему много сил и радости. Поэтому, наверное, он был счастливым человеком. С первого момента я была предана ему, и это иначе быть не могло. Так что для меня вселенная – мой муж. И это по-прежнему наполняет мою жизнь. Я надеюсь, что многие понимают, каким человеком он был и что удастся достойно отметить 100-летие Юрия Петровича в 2017 году.
http://vm.ru/news/2016/01/16/vasilij-lanovoj-deti-vojni-bistree-vzrosleyut-308722.html 16 января 2016 Василий Лановой: Дети войны быстрее взрослеют Анжелика Заозерская 16 января народный артист СССР Василий Лановой празднует день рождения. Накануне вечером он выйдет на сцену театра имени Вахтангова в спектакле «Пристань», где читает стихи Пушкина. «Вечерняя Москва» встретилась с любимым артистом в Щукинском театральном институте
Василий Семенович предоставил возможность нашему корреспонденту присутствовать на экзамене, а после ответил на вопросы.
- Василий Семенович, порадовали ли вас чтением художественной литературы будущие артисты музыкального театра? - Это был первый семестр, когда студенты третьего курса проходят предмет «Художественное слово». Есть два направления на актерских факультетах в театральных вузах: «сценическая речь» и «художественное слово», а я являюсь заведующим кафедрой «Сценическая речь и художественное слово». Педагоги сделали для студентов хороший подбор литературы – Толстой, Пушкин, Достоевский, Чехов, Куприн, Айтматов, Катаев, Астафьев – замечательные писатели. Из 17 экзаменующихся 15 читали произведения русских классиков. Режиссер Сергей Федорович Бондарчук (я снимался в его картине «Война и мир») однажды рассказал мне о том, что во ВГИКе после войны педагог Сергей Герасимов учил их исключительно на классике. Сегодня на своем предмете «Художественное слово», прошу студентов назвать те произведения русской литературы, которые им нравятся, которые их греют, волнуют. К сожалению, нередко сталкиваюсь с ответом: «А нам в школе ничего не задавали». Это страшно. И, между прочим, говорит об уровне преподавания. Нам, послевоенному поколению, тоже ничего не задавали, но мы были такие жадные к знаниям! Я прочитал роман «Война и мир» в 13 лет, и с той поры помню наизусть отрывки и читаю их на сцене. Советское образование считали лучшим в мире, а сейчас вот эти ЕГЭ не лучшим образом отразились на уровне образования и
Автор: Дмитрий Коробейников Василий Лановой с памятной саблей, врученной за главные роли в фильмах «Павел Корчагин» и «Офицеры»
- Помню первый фильм с вашим участием «Аттестат зрелости», где вы играете непокорного, гордого и дерзкого десятиклассника, отличника. Вспоминаете ли вы свое детство, школьные годы? - Мое поколение – дети войны. К сожалению, многие из нас уже ушли. По одному взгляду я всегда отличал людей из своего послевоенного полка. Кто-то из критиков сказал: «дети войны быстрее взрослеют и быстрее отличают правду от неправды». И это действительно так - мы отличаем правду от кривды.
- Вы снимались в двух великих экранизациях романов Льва Толстого «Война и мир» (Сергей Бондарчук) и «Анна Каренина» (Александр Зархи). В настоящее время два режиссера снимают фильмы по роману «Анна Каренина» - Карен Шахназаров и Юрий Грымов. Василий Семенович, как вы можете объяснить интерес кинематографа к этому роману, актуальность творений Льва Николаевича? - После выхода фильма Александра Зархи «Анна Каренина» очень многие говорили нам, артистам, и, разумеется, режиссеру: «Спасибо вам, после фильма мы бросились перечитывать роман Льва Толстого». Возможно, самое главное достижение этой картины именно в том, что десятки тысяч зрителей стали читателями романа «Анна Каренина» и других произведений классика. Готовлю студентов и сам вспоминаю и роман, и съемки в фильме Александра Зархи, думаю, какой невероятный объем привнесен Львом Николаевичем во взаимоотношения трех людей – Анны, Вронского и Каренина. Через эти отношения показана вся жизнь и России, и Европы. Что касается попыток в очередной раз экранизировать романы Толстого, то я, мягко говоря, не очень люблю повторы. Да, время меняется, и, казалось бы, должно меняться отношение к литературе, но из всех экранизаций «Анны Карениной» две самые знаменитые – одна - американская, довоенная, с Гретой Гарбо в роли Анны Карениной, другая - картина Александра Зархи – 1967 года. Думаю, для режиссера нужен серьезный повод, серьезная пронзительная мысль, чтобы взяться за «Анну Каренину» или «Войну и мир», а если просто заниматься пересказом сюжетов романов, то повторы неизбежны. Вот уже сделали несколько версий фильма «Офицеры» - «Офицеры 2», «Офицеры 3», и какой результат? Разве современных «Офицеров» можно сравнивать со старым фильмом?
- Василий Семенович, как вы думаете в чем причины трагедии Анны Карениной? Почему любовь красивых, молодых людей так быстро и так ужасно закончилась? - Читайте роман. Когда Анна и Вронский поехали в Италию, то Вронский после трех месяцев путешествия, впервые задумался о том, что из любви к Анне получил в жизни только «зернышко из тысячи ожидаемых зерен». Он начал искать желания новых желаний, чтобы было чем заняться, в том числе, и стал рисовать, политикой увлекся. А когда начал писать портрет Анны, то понял, что это не та любовь. Нельзя не сказать, что они не любили друг друга. Но это не та любовь.
- В театре имени Вахтангова вы играете в спектакле «Последние луны». И ваш герой – пожилой человек, продолжает любить свою жену, которая давно-давно умерла (в 45 лет). Мысленно обращаясь к жене (к нему приходит ее образ) говорит: «Я в жизни был любим тобою, и мне это достаточно». Его любовь – настоящая? - Конечно, настоящая. Мой герой (в спектакле просто Он) говорит: «Я позволил совратить себя сексуальной философией нашего времени». Другие женщины не могли изменить его жизнь, заменить любимую. Он любит сына, приемного сына, над которым иногда насмехается, но, когда сын уходит - понимает, что эта любовь имеет единственный смысл в его жизни. Мне тяжело играть эту роль, потому что мой герой переживает сложные потрясения – к нему приходит умершая жена, и расспрашивает о жизни, и потом он вынужден с ней вновь проститься. Баха ей играет на прощание. Он уходит из родного дома в приют, ради того, чтобы освободить свою комнату для внуков.
- Василий Семенович, когда вы играет в спектакле «Последние луны», переживаете, будто это происходит с вами. А говорят, что вахтанговская школа – это школа не переживания, а представления? - В вахтанговской школе есть и представление, но есть и настоящая игра. Великие мастера вахтанговской сцены – Плотников, Гриценко, Яковлев переживали на сцене. Как Николай Гриценко сыграл Каренина – разве это представление? Это все «злые языки» МХАТа говорили, что у нас только представление, а у них переживания.
- Вы играете для публики, которая идет в театр именно на встречу с вами, ради общения с вами, и никогда не уходит разочарованной. Сегодняшние молодые актеры в театре, работают как профессионалы, но это для них – игра, не миссия. - 16 января мне исполняется 82 года, из них 61 год я играю на вахтанговской сцене, 64 года снимаюсь в кино, достаточно много концертирую и понимаю, что для развлечения публики уже мало подхожу. Я могу сыграть комедийную роль, но в моем возрасте мне это уже перестало быть интересно. Я участвую только в тех спектаклях, где поднимаются глобальные вопросы человеческого духа, жизни… Например, спектакль «Посвящение Еве» мы играем уже 17 лет в театре имени Вахтангова, в нем затронуты вечные проблемы мужчины и женщины, и я очень люблю этот спектакль. Ничего более могучего, чем любовь у человека нет. Есть еще нравственность, которую раньше церковь воспитывала. А сегодня и церковь не справляется. Но, на мой взгляд, сегодня католическая церковь, разрешая однополые браки, мало обеспокоена вопросами нравственности. Я посредством театра, художественной литературы, поэзии обращаюсь к зрителю с вечными ценностями. Поэтому на концертах читаю Пушкина, Гумилева, поэтов серебряного века, военную поэзию. Я записал пять дисков с военными стихами и песнями. Тема войны для меня - одна из самых важных. В детстве я три с половиной года был в оккупации, воспоминания о войне не проходят с возрастом.
- Кто ваши любимые поэты военного времени? - Очень люблю Семена Гудзенко, Павла Когана, Александра Твардовского. 24 апреля в Зале Чайковского состоится мой концерт, буду читать стихи. Приглашаю.
- Художественный руководитель театра имени Вахтангова Римас Туминас в интервью «ВМ» назвал вас «рыцарем театра». А ведь, если задуматься, вы один - больше рыцарей театра, увы, не осталось. - Для меня театр – главное. Это при том, что у меня 80 ролей в кино. Домом всегда был театр имени Вахтангова. Приглашали в другие театры, но я не пошел. Вахтанговский театр велик многие десятилетия я играл с гениальными артистами – с Гриценко, Плотниковым, Ульяновым, Яковлевым.
- Ваша учительница – легендарная исполнительница роли принцессы Турандот – Цецилия Мансурова. Она была женой графа Шереметьева. Василий Семенович, Цецилия Львовна научила вас аристократическим манерам? Вы очень органично сыграли графа Вронского, и князя Курагина, и кардинала Ришелье в фильме Сергея Жигунова «Три мушкетера». В театре с успехом исполнили роль и принца Калафа, и Дон Гуана, и императора Цезаря... - Когда нужно играть аристократов, то я – аристократ. А так мои родители окончили три класса школы, да и то на двоих. Я родился на Украине, в крестьянской семье, какой я аристократ? Самое главное счастье моей жизни – учителя и друзья, которые была старше меня. Учителя – это дар божий. Не могу сказать, что и Калаф, и Цезарь, и Дон Гуан – близки мне, но я – актер-лицедей, и моя задача – «делать лица».
- Василий Семенович, я видела вас в жизни – и могу сказать, что вы всегда галантный, очень воспитанный человек. Среди современных актеров подобное встречается не часто. - Это элементарное воспитание. Я много видел, со многими встречался, много где бывал, знал лично выдающихся поэтов, писателей, и, разумеется, артистов, режиссеров, художников. И та поэзия, проза, которую я читаю, и те роли, которые играю, и партнеры - все это не может пройти бесследно.
- Не могу не спросить – как вам удается оставаться в такой прекрасной физической форме и, простите, не стареть, оставаясь все таким же красивым мужчиной в немолодом возрасте? - Наверное, надо маму и отца об этом спросить. Мое объяснение в том, что я не утратил интереса к жизни, к профессии, к людям, к молодежи, к природе.
- Василий Семенович, как вы воспринимали заслуженный комплимент в свой адрес – «самый красивый мужчина СССР»? Как вы реагировали, когда пели серенады вашей красоте? - Когда вышел фильм «Аттестат зрелости», мне было 20 лет, в газетах писали: «Рождение нового актера Василия Ланового». Вся эта похвала, наверное, отражалась на моем поведении. Первый педагог – Сергей Львович Штейн однажды завел меня в комнату и сказал: «Вася, у тебя поехала голова, Вася, у тебя поехали мозги. Но имей в виду – это несусветная глупость – так к себе относится». Сергей Львович знал меня с детства – я играл у него в самодеятельности. Когда после седьмого класса я подал документы в летное училище, Сергей Львович поехал к генералу училища, и сказал: «Зарежьте его на экзаменах. Каким он может стать летчиком – неизвестно, а вот актером может стать приличным». И меня по состоянию здоровья не допустили до экзаменов в летное училище.
- У вас бескомпромиссный характер. Наверняка, вам говорили стать мягче, гибче? - Мы – лицедеи, и должны уметь делать все, если актер чего-то не умеет - значит он не актер. Актер – должен играть, жить ролями, а не заниматься своей биографией, как это делают сегодня очень многие эстрадники, стараясь попасть на телевидение всеми силами. А я – артист, и я играю в театре, в великом театре, и бегаю от телевизионщиков, и бегаю от журналистов, потому что у меня нет потребности говорить о себе. Ненавижу, когда актеры начинают подробно рассказывать о себе. Актеры Императорского Малого театра раньше говорили: «актерская профессия должна быть немного секретной, зритель не должен знать о бытовой жизни артиста, о его глупостях, ошибках, актер обязательно должен быть загадкой».
- Василий Семенович, в советское время вы много ездили за границу на международные фестивали, и встречались там с западными знаменитостями. Неужели вам не хотелось такой же славы, как у Марлона Брандо или Ален Делона? - А чем Ален Делон лучше Михаила Ульянова? Просто на Западе их называли «звездами», а у нас – артистами.
- Почему у вас не так много ролей в театре Вахтангова? Всего три спектакля: «Последние луны», «Посвящение Еве» и «Пристань». - В спектакле «Пристань» я читаю стихи Александра Сергеевича Пушкина – дважды выхожу на сцену, играю Пушкина. А весь смысл спектакля «Пристань» в пушкинских словах, которые я читаю. Возможно, скоро начнутся репетиции спектакля, где я тоже буду играть. Причем, это роль, о которой я давно мечтал.
- В театре имени Вахтангова «служит» и ваша супруга – выдающаяся артистка Ирина Купченко. Она и в кино сейчас много снимается – в главных ролях. Она – смелая в своей игре и свободная. Говорите ли вы с Ириной Петровной о профессии, обсуждаете рабочие моменты? - Мы с Ириной Петровной никогда не говорим друг о друге для прессы – ни о чем. Тех, кто лезет в наши семейные дела, я посылаю подальше. Однажды «послал» прямо в телевизионной студии. В молодости Ирина Петровна, сыграла Соню в фильме Кончаловского «Дядя Ваня», Трубецкую в картине Мотыля «Звезда пленительного счастья». А посмотрите последнюю картину «Училка» с Ириной Петровной - возраст значения не имеет.
- Между прочим, Ирина Петровна в нашем с ней интервью высказала мысль, что "у актера в театре нет возраста". - Если не подводит физика, то возраста нет.
- Позвольте, поблагодарить вас за то, что своей любовью, заботой, благородством вы помогаете Ирине Петровне играть так, как она играет – на века. - С Ириной Петровной мы живем вместе больше 40 лет. И Боженьке за это спасибо - все, что я могу вам сказать о нашей семейной жизни.
- Кино сегодня перестало вас интересовать? - В сериалах участвовать отказываюсь, потому что в них практически нет драматургии. Но если предложат настоящую роль в фильме по хорошему сценарию, то я попробую ее сыграть. У меня - 80 ролей в кино, и самый любимый из них – эпизод в комедии «Полосатый рейс». Помните, когда в полосатых купальниках плывут.
- Вы не шутите, что эпизод в комедии Владимира Фетина – ваша любимая работа в кино? - Шучу, конечно. Но в этой роли нельзя было ошибиться, и она сыграна очень точно.
- Если совсем серьезно, какая из ролей самая дорогая вашему сердцу? - Павла Корчагина. Почему? Да, потому, что я – дитя войны, и все, что связано с трагическим прошлым нашей страны, с бескорыстием человека, для меня дорого.
- Вам не обидно, что сегодня для молодежи Корчагин – уже и не герой? - Тогда для страны – героизмом был подвиг Корчагина, а сейчас у страны другие задачи, и другие герои.
- Кто сегодня герой? - Герой тот, кто главным для себя считает Родину, ее благополучие, и главное для него – приносит пользу стране и людям.
- Василий Семенович, вы – москвич. Расскажите, о вашей любимой Москве. - Я живу в переулке Старого Арбата. Здесь жила плеяда великих людей. Пушкин жил на Старом Арбате. Здесь – театр имени Вахтангова, мой дом. Москва моего детства – завод имени Лихачева, здесь была самодеятельность, которая вытащила меня с улицы.
"Галина Коновалова. Все в жизни я делаю с удовольствием." Об авторе: Елена Рагожина - - главный редактор журнала "Новый Стиль". Постоянный автор рубрик "Интервью" и "Слово редактора".
«В начале пути я была просто хорошенькой барышней, потом была крупным политическим деятелем в театре, до сих пор – завтруппой, а Туминас пришел и под старость сделал меня Актрисой», - с присущей ей самоиронией рассказывает Галина Львовна Коновалова. В Театре имени Вахтангова актриса служит с 1938 года и сегодня, в свои 96, продолжает выходить на сцену в пяти спектаклях: «Дядя Ваня», «Пиковая дама», «Обычное дело», «Сирано де Бержерак», «Пристань». В «Пристани», в этом потрясающем «параде планет» вахтанговского театра, Галина Львовна блистает самой яркой звездой.
Немного найдется людей, способных, разменяв десятый десяток, открыться вдруг ошеломляющей палитрой актерских красок, эмоций, энергетических потоков, порхать по сцене в туфлях на каблуках и держать в счастливом восторге зал на протяжении 22-минутного монолога. Коллега по сцене актер Сергей Маковецкий считает игру Коноваловой «фантастическим пиршеством юмора и самоиронии», говорит, что «право показать зрителю язык, иронизировать с залом актриса заслужила своим отношением к театру, преданностью, талантом».
Галину Львовну называют «феноменом и уникумом вахтанговской сцены», «живой историей театра». Ее блестящее чувство юмора, острые реплики стали в театре легендарными. На вопрос журналиста «Какой была ваша первая роль?» Галина Львовна, не моргнув глазом, ответила: «О, это было до взятия Бастилии и Николая II».
Долгая актерская жизнь в театре – и совсем немного больших ролей, зато огромное количество маленьких и безымянных. Не каждый на ее месте был бы способен сохранять такую истовую преданность театру, к которому (по ее собственным словам) она относится «как ребенок к матери»; не подсиживать и не сплетничать, а быть утешительницей и громоотводом для бед и проблем коллег. Актер Александр Филиппенко говорит: «Есть люди, от которых улучшается настроение. Когда я слышу звенящий молодой голос Галины Львовны, я невольно улыбаюсь. Ее доброжелательность, открытость, душевность не могут не пленять!» А Людмила Максакова утверждает: «Секрет Галины Львовны — это вера в человека, что в наши дни редкость, ведь мы потеряли веру в людей. И вот одно из самых больших стропил, которое существует в Театре Вахтангова, - это Галина Коновалова. И наш театр будет оставаться театром, пока существует такой феномен».
- Галина Львовна, мне посчастливилось побывать на спектакле Театра им. Вахтангова «Пристань». Тот фрагмент, который играете вы, – самый сильный. - Вы знаете, мне многие так говорят. Может быть, это звучит нескромно, но это так. Я как-то довольно серьезно заболела, лежала в больнице и не могла участвовать в спектакле. Впоследствии наши же артисты нашего театра (что особенно ценно!) мне звонили, и говорили, что «без твоего отрывка спектакль не тот, чего-то там не хватает». А моя внучка сказала, что, кроме всего прочего, моя сцена очень выгодно вставлена в ткань спектакля: она идет после сцены Шалевича – мрачной, скучной, долгой. Внучка смешно это описала: «Юбилей, все должны быть нарядными, веселыми. И вдруг открывается занавес – музыка прекрасная, но мрачная, декорации прекрасные, но темные. А потом Шалевич сидит в темноте, про каких-то гусей говорит да еще спотыкается. Ну, думаю, все, пропал юбилей. И тут выскакиваешь ты, и оказывается, все только начинается!»
Я вообще человек по жизни очень неуверенный и к себе самой отношусь с большой иронией. А с «Пристанью» произошло удивительное перевоплощение. История рождения этого «ребенка» такая. Когда Римас только пришел в театр, всякое бывало - отношение к нему было очень неоднозначным. Сейчас уже не помню почему – то ли он мне очень понравился, то ли мне показалось, что Римас чувствует себя в театре неуютно, и сработала моя привычка помогать всем униженным и оскорбленным, - но я как-то подошла к его кабинету, распахнула дверь и заявила: «Знаете, я тут заведующая труппой, понимаю, что вы в нашем театре пока еще ничего не знаете, поэтому можете меня использовать во всех смыслах».
Римас с тех пор эту историю всем с юмором рассказывает, а я смеюсь и говорю: «Вы меня слишком широко поняли!». Когда Туминас придумал «Пристань», весь театр был охвачен волнением. Обычно на юбилеях бывает как: мы все долго сидим в хороших платьях, скучаем. Затем приходят люди с большими папками и зачитывают из них тексты – от профсоюзов, от министерства и т. д. Римас сказал: «Нет, артисты должны играть». Я думала вначале, что в «Пристани» будут задействованы только артисты с большими званиями, но он и мне сказал: «Давай думай, что будешь играть». При этом предлагал какую-то ерунду - то сваху из «Женитьбы», то Манефу из «На всякого мудреца довольно простоты».
Я никак не могла на что-то решиться, а потом попросила одного студента из театрального училища посоветовать какой-нибудь отрывок. Он мне целый список притащил из их учебной программы, и я выбрала один рассказ. Римас, когда прочитал, сказал: нет, мне не нравится. А потом, спустя какое-то время, когда я уже скисла и думала, что не буду участвовать, подошел и говорит: «Я придумал - мы это сделаем как немое кино». И тут началось самое интересное.
Обычно, «по системе», как нас учили, работа над ролью начинается с «застольного периода» - когда мы разбираем свой образ. Я говорю Римасу: «Давайте разберемся, кто она – моя героиня? Как я к ней отношусь – сочувствую, осуждаю?» А Римас посмотрел на меня, как на идиотку, и говорит: «Встаньте вон в тот угол, вы - давайте музыку, а вы - идите на меня, с остальным – дома разбирайтесь». И все. Мы очень мало репетировали. Римас придумал эту форму, и все встало на свои места. Я в спектакле 22 минуты болтаю и при этом страшно боюсь либо текст забыть, дибо упасть в обморок, либо голос сорвать. Боюсь, но играю, и каждый раз – сплошные аплодисменты. Просто неловко говорить, какую замечательную прессу получаю после спектаклей. Даже Людмила Максакова сказала: «Ну что ж, вы в этом спектакле лидируете!»
Репетиция "Пристани."
- Расскажите, пожалуйста, о вашей роли в спектакле «Дядя Ваня». - Бывает спектакль – холостой выстрел, бывает – попадание, а вот «Дядя Ваня» в постановке Римаса – это сверхпопадание. В нем все против банального смысла, против традиционного восприятия – начиная с главного героя. Ведь этих «Дядей Вань» в театрах было столько, сколько у меня волос на голове, и, как правило, перед нами красивый, шикарный герой, которому плохо, который страдает. А у Римаса дядя Ваня – невысокого роста, с немного странной речью. Но ведь от него невозможно оторваться! Конечно, у Сергея Маковецкого огромный талант. Но это также и талант режиссера, сумевшего предвидеть актера в этой роли.
C моей дурацкой ролью няньки как было. Я все приставала к Римасу: когда же будет распределение ролей? Потому что, если идет работа над спектаклем, атмосфера в театре сразу обязательно меняется к лучшему. И в один прекрасный день на мой очередной вопрос он вдруг ответил: «Вот когда вы согласитесь играть в спектакле, тогда и будет». «А кого?» - спросила я. «Няню», – ответил Римас. «Да вы что, охренели? Какую еще няню? Там какая-то старуха сидит, вяжет. Не буду играть», – возмущалась я. Но Римас был очень настойчив, и я, наконец, согласилась. Пришла на первую репетицию в чепчике, со спицами в руках, села в уголке. Римас говорит: «Это надо все снять». И пошло-поехало. Я, честно говоря, была ошеломлена, когда в прессе столько писали о моей няне в «Дяде Ване». Роли-то и нет никакой – там слово, там два, а вот получилось, няня Марина оказалась «председательницей всего этого дома»!
- Готовясь к нашей встрече, я посмотрела телепередачу, в которой вы беседуете с актером Максимом Сухановым. И была поражена вашей феноменальной памятью, тем, как смачно, с какими мельчайшими красочными подробностями и нюансами вы рассказывали о событиях более чем полувековой давности. А ваша книга «Это было недавно, это было давно» написана так живо, так выпукло, что без труда все это представляешь себе. Мало того, что вы прекрасный рассказчик, вы также и талантливый литератор. - Я всегда шучу, что память – единственный орган, который у меня хорошо работает. Все остальное барахлит, а память действительно отличная. Я помню все телефоны, все дни рождения. А с книгой смешно получилось. Мы репетировали «Пиковую даму», а поскольку я там не Пиковую даму и даже не Германа играю, времени свободного было очень много. Ну я и рассказывала иногда молодым актерам о театре, о прошлой жизни, пока кто-то из них не предложил: «А ты бы взяла да написала об этом». Так я и начала прямо на репетициях на клочках какой-то бумаги писать. В общем, все было шаляй-валяй. Потом, когда после выхода книги появились такие хорошие отзывы, это было для меня полной неожиданностью. Даже известный критик Вера Максимова написала, что это самая интересная книга о Театре Вахтангова, потому что она не научная, а живая, настоящая.
- Недавно вам вручили престижную театральную премию «Хрустальная Турандот»... - Перед вручением я все думала, что же сказать в ответной речи. В мои времена всегда благодарили партию, правительство, родителей. И я собиралась сказать: «Родителей у меня, к сожалению, давно нет, к партии я отношения не имею, а правительство меня очень сильно расстраивает, и у меня к нему гораздо больше вопросов, чем ответов». Прорепетировала речь на внучке, а она мне и говорит: «И не думай даже, тебя тут же арестуют за такие слова». И тогда я придумала: скажу, что это очень знаково, когда на сцене, где прошла вся моя жизнь, я получаю эту игрушку. Ведь именно здесь я сыграла первую роль, тут ходили мои боги-педагоги, здесь я потеряла все (мой муж, замечательный актер, умер на этой сцене во время спектакля), от бархатного сценического занавеса оторвали кусок, чтобы сшить одежку для моей новорожденной дочери. А потом в театре появился красивый иностранец, построил волшебную «Пристань», и от нее я поплыла уже «артисткой императорских театров». И это правда. Хотя я играла много и даже успешно, до этого момента не довелось сыграть ни одной большой роли.
- У вас потрясающий характер и очень сильная энергетика. Вы оптимист, всегда позитивно настроены, помогаете молодым актерам, Римаса поддержали. Наверное, поэтому в театре все вас любят. - Мой муж всегда говорил, что, когда на гастроли отправлялся один, то обычно весь день сидел в номере в одиночестве – ну разве кто-то зайдет на футбол пригласить. «А если с тобой едем, в туалет не могу сходить: целый день в номере толкутся люди». Это правда. Люди идут ко мне поделиться своими проблемами и бедами, а я всегда стараюсь помочь, потому что всегда есть кто-то беднее меня или больнее меня. А кому хорошо – те без меня обходятся.
Я очень счастливо прожила свою жизнь в театре. И пусть не сыграла ни Офелию, ни Дездемону, никогда не была ущербной или несчастной. Наоборот, всегда была в центре событий. Чего я только не делала: организовала комсомольскую ячейку, выпускала стенгазету, просто горела всем этим.
И, возвращаясь к моей недавней речи на вручении «Турандот», я тогда сказала в конце: мы тут все свои, и если быть до конца откровенной и говорить интимные вещи, то у меня есть любовник. Повисла мучительная пауза, а я как ни в чем не бывало продолжаю: он, правда, немного моложе меня, но во всем помогает, и если бы не он, не знаю, как сложилась бы моя жизнь! Тут Этуш не выдержал и кричит: «Ну кто же он?» Я еще нарочно потянула время, а потом говорю: «Это... театр Вахтангова». Имела крупный успех, между прочим. (Смеется.)
- Недавно видела вас в спектакле "Обычное дело". Во время вашего появления и реплик все замерло. Так иногда против воли создателей само собой обозначается посреди спектакля: перед вами - "прима". Ею вы стали после 90-х.
Галина Коновалова: Время от времени читаю в рецензиях на спектакли про свой серебристый смех, каблуки и кружева в "возрасте, о котором страшно говорить". Да, моя профессиональная деятельность неожиданно расцвела в немыслимом для кого-то возрасте. Хоть в театре я очень давно, с 17 лет. Но театр - особая структура. У кого-то все сразу получается, кто-то должен зубами выдирать, кто-то сидит и ждет. Я относилась ко второй категории. Хотя никогда не была несчастной, плачущей. Была безумной комсомолкой: придя в театр, первым делом организовала там комсомольскую ячейку из 3 человек. Это было до войны, комсомол был в диковинку. Делала стенгазету, и мне казалось, что это также важно, как играть. Моя жизнь была очень общественно насыщенна. Это тогда очень ценилось. Но сейчас неожиданно оказалась нужной и на сцене.
- Как вас нашел успех?
Галина Коновалова: В театр пришел новый худрук. Он был непросто принят разными людьми и группировками. А я, настроенная не воевать, а помогать, все время, как завтруппой, приставала: люди ходят без работы, надо распределить роли. И когда в 50-й раз к нему с этим пришла, он сказал, что я должна играть няньку в "Дяде Ване". Я даже оторопела: какая я нянька? И вот первая репетиция. Надела чепчик, взяла вязальный крючок, хотя вязать не умею. Он скучно посмотрел на меня и сказал: уберите все это. Взял доску, прибил к ней какую-то штуку, получилось, как зеркало. И все пошло по-другому. А когда он, избегая юбилейной скуки поздравительных адресов, придумал спектакль "Пристань", я его долго путала с "Палубой" и не верила в эту идею общего бенефиса. Но потом нашла для себя рассказ Бунина, и теперь весь дом завален статуэтками и тарелками с разных конкурсов.
- Но ваша преданность театру наверняка значила не меньше, чем его величество случай.
Галина Коновалова: У нас до войны очень ценилось отношение к театру, как к самому главному в жизни. У меня заболела дочка, а я играла в массовке. Подбежала к Александре Исааковне Ремезовой, прекрасному режиссеру и близкой подруге, и говорю: я не буду на репетиции, Ляля заболела. Она на меня посмотрела так, как будто я отцеубийца: "Какая Ляля?! Вы с ума сошли!". И я не пошла к ребенку, а простояла там, в 105-м ряду массовки. Мое поколение впитало в себя такое отношение к театру, к делу. А недавно слышу, как одна наша сотрудница, человек довольно высокого положения в театре, но не актриса, громко говорит кому-то из знакомых: "Ну, что, вы пришли смотреть эту дрянь?" Я подошла к ней и говорю: если бы вы это сказали в мое время, вы бы до раздевалки не дошли, вас бы выгнали. Если у меня отнимут театр, я действительно не очень представляю себе, как дальше... Хотя я и книгу написала, и выступаю, но это все вторично.
- "Про что" тот или иной переживаемый человеком возраст? Кажется, что детство - первое понимание жизни, молодость - время очень ярких чувств...
Галина Коновалова: Все зависит от человека. Он может и в молодости не расти, и к старости, приобретя большой опыт, вдруг начать расти профессионально. Или в старости начать фантазировать и мечтать, может быть, больше, чем в детстве.
- Потери и испытания неминуемы, они укорачивают жизнь или закаляют?
Галина Коновалова: Всю жизнь в нашей семье считалось, что я очень больная, и в голове вертелось: как муж будет жить, если я помру? А он пошел на спектакль, упал и умер. А я осталась. И вынести это было невозможно. Нет, время не лечит. Но организм берет свое, и люди, окружающие тебя, помогают. Даже те, от которых не ждешь поддержки.
- Как находить язык со временем, которое на протяжении 90 лет не раз меняется?
Галина Коновалова: Человек живет соответственно времени. И линию жизни определяет то, что делается за окном, а не внутри тебя. Я выросла в такой семье, что по мне можно проверять все, что случилось со страной. В 8 лет хотела быть прокурором, потому что росла в революционной среде и мне хотелось обличать, всеобщего коммунизма и чтобы всем было хорошо. Потом сбежала из школы и пошла на завод. Хотя вышла из очень хорошей детской, папа работал за границей, присылал роскошные бежевые пуловеры, а я их в чернила опускала, потому что мне хотелось быть "рабочей". Человеку многое можно вдолбить в голову, и он, как губка, впитает. Нам действительно казалось, что мы идем к светлому будущему. Было, правда, трудно поверить, что друзья моего папы - "враги народа". Но они же сами признавались, а мы тогда не знали о пытках и принуждениях. А как мы обожали в свое время Горбачева! А как встретили Ельцина! И во что все потом превратилось?! В дикое разочарование.
- Вы находите общий язык с теми, кто намного моложе вас?
Галина Коновалова: Я очень дружу с молодежью. И у меня с ними все взаимно. Молодые артисты, и те, кто постарше - Максим Суханов, Сергей Маковецкий - тянутся ко мне.
- Любви все возрасты покорны?
Галина Коновалова: Сколько людей, столько родов любви. У меня был необыкновенный брак. Только я, выйдя замуж в 19, поняла, ЧТО это было, в 60, потеряв мужа.
- Как вы ощущаете время активной мудрости?
Галина Коновалова: Содержание жизни за последние 30 лет у меня не изменилось - отношение к работе, к детям, все, что я делаю по дому, - то же. То же желание сделать ремонт в квартире, та же нехватка денег. И желание играть не проходит с годами. Может, притупляется болезнью, тормозится разборчивостью. И когда болеешь, конечно, труднее бегать, хочется лежать. Но я все равно встаю и натираю полы, потому что не могу, чтобы они не блестели. Чувство возраста, мне кажется, связано с характером человека. Кто-то и в 40 лежит и толстеет, а кто-то и в 90 шебуршится.
- Есть что-то, о чем вы сказали бы "поздно"?
Галина Коновалова: В позднем возрасте нет ничего позднего. И успех не бывает поздним. Хотя когда поставили "Пристань", не было в театре человека, который не сказал бы мне: "Как поздно! Как жаль, что не видит Владимир Иванович!" (муж Г. Л. Коноваловой, известный актер Владимир Осенев умер в 1977 году. - Ред.). По-моему же, поздними бывают только сожаления. Редко бывает, чтобы человек без опоздания все понял. Потом вспоминаешь какие-то чудные моменты, и думаешь: неужели этого больше не будет, неужели прошло? Ушел любимый. И сожалеешь, что не ценила каждый день, не понимала, какое это было счастье.
Галина Коновалова — скромная легенда Вахтанговского. Женственная, ироничная, решительная, дерзкая — актриса, чья жизнь связана с театром так крепко, что отделить одно от другого невозможно — уже больше семи десятков лет. С фотографической точностью и нежностью Галина Львовна хранит в памяти такие детали, о каких больше и расспросить некого.
культура: Говорят, человека с высоко поднятыми бровями трудно удивить. А Вас что-то удивляет в жизни сейчас?
Коновалова: Скорее, раздражает и огорчает. Если говорить о театре, он сейчас совсем другой — даже не в актерском смысле, а в личностном. Раньше были крупные личности — помимо сцены. Люди, с которыми было очень интересно. В этом плане произошли большие, как бы помягче выразиться, перемены, и по этому поводу можно, если не удивляться с поднятыми бровями, то по крайней мере, огорчаться с бровями пониже. Замечательный молодой артист вдруг делается политиком — совершенно непонятно зачем, у него другая профессия и он не в этом силен. Не хочу его обижать, но — не в моих глазах, а в собственных — он мельчает.
культура: То есть артист свое призвание не может совмещать с чем-то еще?
Коновалова: Наверное, может. Но я бы не советовала. Конечно, и Миша Ульянов у нас был депутатом, и Кирилл Лавров. Но тогда было другое время — они не для себя шли, не для карьеры, а действительно во имя светлого будущего. Сейчас с этим вопросом какое-то мелководье.
культура: Молодые сегодня уже не так самозабвенно преданы выбранному делу?
Коновалова: Раньше не было такого количества соблазнов. Если снимался Коля Гриценко в одной картине в течение двух лет, то он был один такой. А сейчас студенты все снимаются, все убегают, потому что у всех семьи и их надо кормить. С другой стороны, Сережа Маковецкий прибегает играть «Дядю Ваню» между пятью съемками, и это никак не отражается на его исполнении. По-разному бывает. Просто раньше все было сосредоточено в театре. Здесь рождались, здесь играли, здесь умирали.
культура: То есть театру — буквально — служили?
Коновалова: Конечно. Помню, во время войны наш театр эвакуировали в Омск. У нас была комната на втором этаже. И мой муж Владимир Осенев с Иртыша на коромысле приносил воду. Дом был деревянный, и пока он доходил до второго этажа, она расплескивалась и тут же превращалась в лед, так что нельзя было по этим ступенькам ходить. И вот я очень неумело, потому что из хорошей семьи, руками мало что умела делать, этот лед старалась ножом отскрести... Меня застал за этим занятием наш заведующий репертуарной частью и сказал, что Нина Архипова, моя подружка, заболела и нужно срочно вместо нее играть. Я стояла с этим куском льда, с ножом, а дома у меня была мама, которая 12 лет не вставала, и плакал только что родившийся ребенок. Я все бросила и побежала играть, и более счастливого момента за всю эвакуацию не помню. Не было ни на секунду мысли: у меня тут есть дела и поважнее. Был только страх, как сыграешь.
культура: Сейчас профессия мельчает?
Коновалова: Не знаю, можно ли так выразиться. Я как будто работала в пяти разных театрах. Театр Вахтангова, куда я пришла, — один. Потом началась война, не на чем было спать, нечего было есть, и в то же время рождались грандиозные спектакли. Это был другой театр. После войны стало немножко полегче, вернулись в Москву, был третий театр. Потом и он изменился. Сейчас совсем новый — с новым руководителем, которого приняли настороженно.
культура: Но ведь время настороженности миновало?
Коновалова: Туминас сумел не словами, не манифестами, а несколькими спектаклями, на которые теперь нельзя попасть, поднять театр если не из руин, то, по крайней мере, из положения лежачего.
культура: У Вас появились две новые яркие роли в его постановках — няня Марина Тимофеевна в «Дяде Ване» и бывшая артистка императорских театров в «Пристани».
Коновалова: Поначалу мы «Пристань» не воспринимали, я сама все время называла это «Палуба». Но когда сейчас задумываюсь более серьезно — глубочайшая штука эта «Пристань». Глубоко нравственный поступок, который я ставлю даже выше художественного. Сегодня театр делают молодые, и вообще отношение государственное к пожилым людям настолько неправильное, неуважительное, пренебрежительное, а Римас вдруг взял этих самых пенсионеров, пожилых, и показал, что они собой являют. Он государственным людям продемонстрировал, как нужно себя вести. И в этом его колоссальная заслуга.
культура: Юрий Любимов только что выпустил в Вахтанговском «Бесов». А Вы помните его еще совсем молодым актером, пришедшим в театр...
Коновалова: Мне-то кажется, и я не изменилась, и никто не изменился. Он был прекрасный артист, очень красивый мальчик, успешный, всеми любимый, занимал в театре абсолютно все посты, какие только могут быть. И казалось, такого благополучного человека нет на свете. Вероятно, в нем что-то внутри тлело — или бурлило, потому что он позволял себе невероятные вещи. Я знала много смелых людей, от которых много зависело, но то, что позволял себе Юра Любимов, было грандиозно. Я его называла «Юрка-самосожженец».
Потом случилась эта невероятная вещь: он пошел в училище и поставил «Доброго человека из Сезуана», по первости перевернувшего всю Москву. Ему уже было за сорок. Злые языки говорили: не может быть, это ему кто-то написал, подсказал, в таком возрасте режиссеры не рождаются. Но он всей своей деятельностью доказал, какой он режиссер — у него были дивные спектакли. А сейчас, конечно, ему 94 года... Но я к нему расположена крайне, потому что это мой товарищ с 17 лет — сколько себя помню, столько его помню. К тому, что он пришел в наш театр, я лично отношусь очень положительно, в такой момент человеку надо протянуть руку. И потом, мне казалось, это интересно даже для афиши: Любимов в Театре Вахтангова. Юра сделал «Бесов» в своем ключе — такой политический памфлет, почти концерт. Просто я люблю другой театр. А это такой — площадной, театр-вызов.
культура: Театр — как человек: чем больше знаешь, тем больше недостатков видишь, тем порой сложнее любить. Вы в театре много десятилетий — как-то изменилось Ваше к нему отношение?
Коновалова: Нет. Если бы стояла в стороне и наблюдала, может быть, у меня родилось бы какое-то чувство обиды, или растерянности, или недовольства. А поскольку я всегда была внутри, то его огорчения — мои огорчения, его победы — мои победы. Неразрывная связь. Очень хорошо помню: меня срочно ввели в спектакль дивный — «Перед заходом солнца» по Гауптману. Помню, как вошла в метро «Смоленская», поднимаюсь по эскалатору, а люди спускаются, и я думаю: «Господи, какие счастливые! Вот сейчас придут домой, будут пить чай, смотреть телевизор, а я трясусь, как осиновый лист». Сыграла. Вошла на ту же «Смоленскую», только теперь я спускаюсь, а они поднимаются. Смотрю и думаю: какие несчастные! Идут, ничего не понимают, а я такая счастливая…
культура: Реформа театра и контрактная система, которая сейчас у всех на устах, изменят театр глобально?
Коновалова: Считаю, что изменят в худшую сторону. Получится антреприза, только в очень большом объеме. Помню, в 1976 году Демичев был министром культуры, и у нас было какое-то бешеное собрание как раз по этому вопросу. Я выступила, сказала, что это все — плод ночных бдений этого самого министра, такое мог сочинить только человек, не имеющий к театру никакого отношения. Мне еще тогда попало. А я как в воду смотрела: выяснилось — он химик...
культура: Коллеги всегда говорят о Вас, как об очень добром отзывчивом человеке? Вам кажется — все люди добры?
Коновалова: Не знаю. Может, меня окружают хорошие люди — был потрясающий муж, которого я оценила только после смерти, естественно, дети, внуки, правнуки... У меня правнук в первом классе, учится музыке. И тут как-то по телевизору говорили, что люди, которые занимаются музыкой, даже непрофессионально, дольше живут и здоровее. Он кричит мне: «Галя, тебе пора заняться музыкой!» И я подумала: он всю меня унаследовал — одной этой фразой.
Сергей Маковецкий много снимается в кино. Один проект сменяется другим, часто они идут параллельно. Театральные премьеры Маковецкого случаются реже. Одна из самых знаковых – роль Войницкого в спектакле Римаса Туминаса «Дядя Ваня». С вопроса об этом началось интервью «Театрала».
–Сергей, кажется, что в кино вы сыграли больше ролей, чем в театре… –Это не так. Просто новые роли в кино заметнее. В кино ходит больше людей. В театры – меньше, театральная публика – она особая. Недавно исполнилось ровно 30 лет, как я после Щукинского училища был принят в Театр Вахтангова. После показа меня пригласили в труппу. Ко мне подошла Алла Александровна Казанская, руководитель нашего курса, и спросила, буду ли я показываться в другие театры. Я сказал: «Нет». Испугался выбора. Плохо, когда ничего нет, но еще хуже, когда перед вами все что хотите: черный верх, белый низ – пожалуйста, белый верх, черный низ – пожалуйста. И что выбрать, куда бедному податься. Но я совсем не жалею и понимаю, что это абсолютно правильный выбор.
–Почему? –Театр Вахтангова – это яркая форма, легкость, праздник. Так скажет любой Вахтанговец (это слово актер просит написать с большой буквы. – Ред.). Но многие не понимают, что такое праздник и легкость. Я вам так скажу: чтобы с залом пошутить, этого надо заслужить. Я абсолютно согласен с Римасом Туминасом, когда он говорит, что надо отдавать публике именно то, что тебе не нужно. Я это понимаю и боюсь расшифровывать. Слезы не нужно выбрасывать. Они должны быть. Только пусть публика плачет. А вы ей просто намекаете. Когда я играю дядю Ваню, я ведь не топаю ногами и не кричу: «Пропала жизнь». И не рву на себе волосы. А произношу это чуть ли не писком оправданным – горло сдавили – пропала жизнь! И каждый второй или третий в зале сам скажет об этом: «Пропала жизнь».
–«Дядя Ваня» ведь не первая ваша работа с Туминасом… –Был еще «Ревизор». В этом спектакле у нас не было знаменитой фразы: «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор». Римас Владимирович говорит: «Зачем произносить эту фразу, ее все знают». И можете себе представить, что происходит: пришел зритель, а этой фразы нет. «Я что, прослушал ее, что ли? Она была ведь, ее не могло не быть. Да?» И зритель «включается» в спектакль. Римас говорит: характеры, они остаются на земле, они никуда не улетают. Только твой внутренний импульс идет вверх, твои боль и крики идут вверх. А характер – он здесь, на земле. Но это и не отменяет характерности, когда вы играете чиновников. Нельзя обойтись только характерностью, только иронией: дескать, мы такие свободные, ироничные! Иногда находишь некую характерность, и вроде бы образок уже в кармане. Но при этом текст вы совсем не слышите, потому что эмоции так перехлестывают. Это беда. А вот надо найти, чтобы и настоящая эмоция присутствовала, чтобы она шла к небу и в то же время, чтобы уникальный текст Гоголя звучал. После спектакля, если вы устали, как говорит Римас, значит, вы плохо играли. Вы не должны уставать после спектакля. Но при этом вы должны заставить зал плакать, смеяться, замирать… Это и есть легкость передачи эмоций.
–Классика в постановке Туминаса всегда неожиданна, будь то Чехов или Шекспир. Раскройте секрет: что этот режиссер делает с классическими текстами? –Ничего. Не переставляет даже запятой. Римас говорит: «Действие образами». Думаешь, а что это такое? Вот мы сидим, беседуем, но мы помним прошлое, мы помним запахи прошлого. Этот образ тянет за собой какой-то другой образ. И вдруг вас что-то вдохновило, вы что-то вспомнили.
–А на сцене разве не так? –Я дядя Ваня, я жду благодарности за то, что выплатил весь долг. Это такое счастье! Ну представьте, десять лет работал, как вол, выплатил весь долг, имение чисто от долгов. И не расстроено. Это же невероятное счастье. И дядя Ваня ждет, что ему скажут хотя бы спасибо за это. А Соня, которая мечется между любовью к Астрову, а Елена Андреевна и тот же Серебряков, которые приехали?! Он отставлен – разве это не тема, не образ? Человек вышел в отставку, привык к успеху, к славе, а ему сказали: «Вы отставлены». Вы вспомните состояние наших отставленных лидеров. Михаил Сергеевич Горбачев, великий политик, я ведь помню, как ему не подали чай, когда он прощался со страной. Он протянул руку к чашке, она оказалась пустой. Отставленный человек.
–В последнее время вы дали множество интервью, где рассуждаете о мире чеховских персонажей. А, на ваш взгляд, Чехов был романтиком? –У Чехова в «Дяде Ване» все стремятся к надежде. А есть ли она или нет? В финале «Дяди Вани» Чехов – романтик. Астров в третьем действии говорит: «Когда мы будем почивать в своих гробах, то нас посетят виденья, может быть даже приятные». И вот его романтика: «Когда-нибудь, когда-нибудь мы увидим небо в алмазах». «Я верую», – кричит в нашем спектакле Соня. Именно кричит, потому что ей больше ничего не осталось: Астров ушел и неизвестно, вернется ли, дядя Ваня тоже практически ушел. Она осталась одна и скоро станет тетей Соней, и какой здесь выход? Только кричать: «Мы увидим небо в алмазах, мы услышим ангелов». Это же мечта Чехова: я верую, верую. Антон Павлович свои пьесы назвал комедиями. И только единственную, «Дядю Ваню», не назвал комедией, не дал жанра, а просто – «Сцены из деревенской жизни». Он считал, что пишет пустячки. В его представлении даже Тургенев написал роман, а он все пишет какие-то рассказики. Когда его спросили о «Черном монахе»: мол, что это за произведение? Он ответил: «Да так пустячок на медицинскую тему». Но в этих рассказах, в этих пьесах он угадал все. Это сегодняшняя жизнь. Вот вам, пожалуйста, и новые формы. Я видел интерпретированные спектакли. Я даже говорю не про джинсы, а про падание яиц с неба, бутафорских листьев, пускание клипового дыма… Этим режиссеры насыщают действие и говорят: «Новые формы! Новые формы». А новые формы (так называемые перформансы) – это все что угодно, но только не театр. Например, выходит абсолютно голый человек и начинает писать на сцене. И я должен на это смотреть? Но находятся писаки, которые говорят: «Это что-то такое удивительное!» И хочется спросить: «А что вы получили? Вы сопереживали?» Ведь театр – это сопереживание. Как сопереживать писающему человеку? О Господи, почему же так долго он это делает, что же у него с мочевым пузырем происходит?! Вот это и есть перформансы, где на черное говорят белое, на белое – черное. Однажды замечательный актер Владимир Терентьевич Кашпур, с которым мы играли «Черного монаха», коротко объяснил мне, что такое система Станиславского: «От существа к существу о существе по существу». Вот и все! Какие новые формы, ради Бога! Все уже было: Таиров был, Мейерхольд, Станиславский, Немирович-Данченко, Товстоногов, Гончаров, Захаров, Туминас, Някрошюс, Брук, Стрелер. Все уже было, и все есть. Как угодно, но только я не должен сидеть в зале и считать количество перенесенных ведер, а что-то испытывать, что-то ощущать.
–А изменилась ли театральная публика в последние годы? –На мой взгляд, театральная публика осталась такой же. Люди, которые ходят в театр, всегда были особенными. Да, сегодня они забывают выключать мобильные телефоны и могут щелкать фотоаппаратами во время спектакля. Им никто не объяснил, что в театре этого делать нельзя. На стадионе снимай сколько хочешь, сбоку, сверху, снизу – сколько угодно. Там это приветствуется. А театру это мешает.
–А вы не идеализируете театральную публику? Всегда были спящие, жующие… –Да, такие были и есть всегда. Почти на каждом спектакле находится человек, обязательно в светлом костюме, который садится в первый ряд и, как только открывается занавес, начинает медленно выходить из зала. Актеры еще не произнесли ни слова, а ему стало все понятно. Есть такая категория зрителей, они пришли, себя показали. Им больше ничего не надо.
–И вы спокойно провожаете глазами такого «зрителя»? –А что с ним делать: ушел и ладно. Но у меня был и другой случай: я увидел в первом ряду человека, который читал книгу. Шел серьезный спектакль «Полонез Огинского». Я обращаю внимание, человек сидит, опустив голову. Я подумал, что он рассматривает программку, потом решил, что он проверяет пьесу. А он читал книгу. И все мои мысли были заняты им. Я продолжал разговаривать с партнершей, а нет-нет да и смотрел на этого «читателя» – сидит, читает. Я подошел поближе, изменил мизансцену, постоял над ним. Слава Богу, что я не сказал ему: «Ну что? Интересно?» А то он мне бы ответил: «Да ладно, артист, играй и не мешай мне». В антракте Людмила Васильевна Максакова сказала: «Сережа, ты проиграл». Я понял, что если он делал это сознательно, то он выиграл. За антракт я сумел себя преодолеть и, выйдя на сцену во втором акте и увидев, что он опять читает, я вдруг успокоился и отпустил ситуацию. Но это не единственный случай: у меня были разные поединки со зрителем.
–А какого вы зрителя ждете? –Зритель должен видеть и слышать то, что происходит на сцене. Не наблюдать, как двигаются и шевелят губами знаменитые головы, а понимать и переживать. Однажды мы летели на гастроли в Волгоград со спектаклем Татьяны Догилевой «Лунный свет, медовый месяц». Застряли в аэропорту – нелетная погода – я, Догилева, Светлана Рябова. Владимир Стеклов – замечательная команда. Рейс постоянно откладывали. Наконец мы улетели. Приземлились в восьмом часу, спектакль назначен на семь, пока доехали – половина девятого. Устроители гастролей замечательно работали с публикой и постоянно объявляли: «Артисты вылетели. Они летят. Они скоро будут. Они попали в туман. Они приземлились». Когда мы вошли в театр, публика ликовала. Но за время ожидания люди успели выпить все запасы, хранившиеся в этом ДК. И когда мы вышли на сцену и еще не успели ничего сказать, все уже смеялись, хлопали, кричали: «Браво!» Мы тут же поняли, что зрители не видят спектакля, не понимают, что мы играем. Они просто рады видеть известных людей. И тогда мы, не сговариваясь, начали сознательно глушить все смешные места (а мы играли комедию) и, наоборот, загружали зрителей, вытаскивая что-то серьезное. И произошло то, что должно было произойти: стало тихо, появились осмысленные реакции. Уважение к профессии потребовало от нас сил и воли для того, чтобы победить зрителя. И в этом фантастический смысл театра!
Ей 97 лет, из которых 78 она предана одному театру. Театру имени Евгения Вахтангова. Сегодня Галина Коновалова играет в пяти спектаклях и признаётся, что в 96 лет она даже «блеснула на сцене». Разговор у нас получился многоплановый: о стране, о вождях, о профессии и коллегах, о Боге, смерти и старости.
Москва без метро
Моё детство было настолько давно, что страшно представить. Вряд ли кто сегодня вообще помнит то время, которое нам казалось замечательным. На поверку оно оказалось совсем другим. В Москву я приехала в начале двадцатых годов прошлого века из Баку. Переезд организовала мама моя, она была очень энергичная коммунистка. Сейчас модно причислять себя к дворянам, причём многие ведут род от Рюриковичей. Так вот, я в этом плане не представляю вообще никакого интереса. Мои родители были большевиками, мать – активная участница бакинского революционного движения, сотрудничала со знаменитыми бакинскими комиссарами, чудом осталась жива. Потом всю жизнь гордилась этим сотрудничеством. Первым местом нашего жительства в Москве была гостиница «Лоскутная» на Тверской улице. Теснота неимоверная. Эта гостиница описана у Бунина, он там останавливался. После революции её сделали «домом ЦК», там жили ответственные товарищи, которых потом, в тридцать седьмом году, всех поарестовали и порасстреляли.
Я была очень бойкой девочкой и всё время мечтала быть прокурором. Никаких адвокатов! Только прокурором. Я рано научилась читать и с упоением читала в газете заметки под рубрикой «Суду быть». В школе училась очень плохо. Очень! Помню, как в слове Москва я умудрилась сделать три ошибки, написала: «масва» В голове сидели мальчики в основном и пионерская работа. Я была бешеная общественница – когда видела пионеров, то сломя голову бежала за три улицы, чтобы отдать им салют. Мой папа работал в Эстонии в российском торгпредстве, тогда ещё Таллин назывался Ревель, он нас туда забрал. Там он отдал меня в русскую гимназию, из которой меня выгнали с треском в первый же день. На уроке Закона Божьего я сказала на весь класс, что Бога нет, и гордо добавила, что я пионерка и еврейка. Скандал был невероятный.
Вернувшись в Москву, я поступила учиться в ФЗУ, хотя семья у нас была далеко не рабочая. Это моя мечта, мечта советской максималистки – быть рабочей. Помню, папа присылал из Эстонии дивный бежевый пуловер, я его тут же выкрасила чернилами в чёрный цвет с единственной целью – чтобы он больше походил на одежду рабочих. Тогда я ездила на подножках трамваев, а на поручнях тоже народ висел гроздьями. Вы не можете в это поверить, но тогда в Москве ещё не было метро. Ужас, как это было давно… Я поступила работать слесарем на автомобильный завод АМО, который стал позже носить имя Лихачёва. Шесть месяцев отвалялась под машинами в качестве слесаря-сборщика, там я вступила в комсомол – это было самое важное для меня на свете. Но с автозавода я сбежала, мне эта работа была совершенно непосильна. Физически не могла выдержать такие нагрузки.
И тогда с большим трудом я поступила на рабфак. С колоссальным трудом: помогли папины партийные связи. Была очень малограмотная, писала с большими ошибками. Учителя меня за это драли беспощадно. Меня всё время тянуло не туда… Проучилась на рабфаке два с половиной года – 1931-1932, голод был немыслимый в Москве. Люди падали в обморок. У меня на рабфаке блестяще шла литература, но точные предметы – это моя смерть. Помню контрольную по физике: колбы, стрелки, провода. Это совершенно не моё. Барышня я была очень бойкая, общественница ещё та, всё организовала. За меня всё написали.
Гоголева была хорошая стерва
В рабфаковское время мне замстилось стать артисткой. Мама была страшно недовольна моим решением, она считала это делом бесконечно вульгарным и пошлым. Я была влюблена в Малый театр, абсолютным кумиром была Елена Гоголева, она была дивной красоты. Брюнетка, с профилем камеи. Зачесывала волосы очень модно: назад и слегка небрежно. У неё возле виска пульсировала синяя жилка, меня это приводило в состояние дикого восторга. Я просто неистовствовала и всё время синим химическим карандашом рисовала себе жилку. Так хотела быть похожей на Гоголеву. Хотя была толстая, здоровая кобыла и совсем без актёрской стати… Я к ней как-то продралась в гримёрку, и, более того, она со мной стала заниматься, готовить меня к поступлению в театральную школу. Чем я её взяла?..
(Думает.) Когда я с ней познакомилась, у неё был муж Аксёнов, он тут же стал за мной ухаживать. Я всё время звонила папе в Ревель и просила, чтобы он прислал для Гоголевой хорошие духи. Вот этими духами и взяла. Она была хорошая стерва, это я сейчас понимаю с высоты своей почти вековой мудрости. Те духи я передавала через капельдинера. В руки актрисе передать такое считалось верхом неприличия. Помню, у меня был роскошный берет, меховой, тогда это казалось едва ли не космосом. Муж Гоголевой увидел его на мне и сказал: «Ну зачем он тебе? Отдай Лёле...» Я тут же его сняла и отдала ей. Мама меня за это едва со света не сжила.
Гоголева меня научила хорошо, выразительно читать. Я поступала в студию при Малом театре и с позором пролетела. Мою басню даже не дослушали… Помню, меня там спросили: «Вы танцуете?..» «Конечно, танцую – фокстрот», – гордо ответила я. Приёмная комиссия обалдела, и мне сказали: «Ну, идите, танцуйте фокстрот». И я завалилась. Помню, Гоголевой с мужем было неловко за это, они в качестве утешения водили меня в «Метрополь» обедать. Но я не расстроилась ни грамма! Вот такая была, дерзкая…
Помню, шла я мимо Колонного зала и встретила там свою подругу по рабфаку, рассказала ей, что провалилась в Малый театр. Она говорит: «А ты попробуй в Вахтанговский театр». Я тогда даже не знала, что это такое, что за театр. Жила на Тверской, кроме МХАТа, Большого и Малого театров ничего не знала. Когда я туда пришла, мне жутко не понравилась. Серое, мрачное здание, какие-то тяжёлые колонны. Нет лепнины и бархата, как в Малом. Что за театр? Толпа была чудовищная. Восемьдесят человек претендовали на одно место.
Потолкавшись среди абитуриентов, я поняла, что не подойду, я была нарядно одетая барышня, с причёской. А там нужны были скромные комсомолки. Но я не растерялась: быстро надела белые парусиновые тапочки, начистила их зубным порошком, напендрила комсомольский значок и пошла. И очень хорошо пошла. И сразу прошла.
Поступала с мамой Мишки Державина, артиста сегодня известного, из театра Сатиры. Она и я читали «Пожар» Пушкина. Она была хорошенькая невозможно. Ну, думаю, конечно, её возьмут – у неё был муж артист Вахтанговского театра. Но я прошла, а её не взяли. Недавно по каналу «Культура» была программа со мной, где я об этом вспоминала. Когда передача шла в эфире, я не видела, лежала в больнице. Вдруг раздаётся телефонный звонок, слышу в трубке: «Тётя Галя...» Думаю, какой же идиот меня так называет. Это звонил Мишка Державин. Такой благодарный он был за то воспоминание…
В театральной студии училась плохо. Сразу в кого-то влюбилась, умирала от любви. Запомнила: первый урок был дикция, и я весь урок смотрела преподавательнице в рот. У неё были очень красивые зубы. Как потом выяснилось, вставные. Но мне тогда и в голову не приходило, что зубы могут быть вставные. Вот такая дурёха была. В студии нас было восемь человек, среди которых мой будущий муж Владимир Осенев, самый лучший ученик. Он потом стал ведущим артистом театра, получил звание народного.
На третьем курсе у меня дело пошло, и, чудо, меня зачислили в труппу Вахтанговского театра. Как сейчас помню, прямо в приказе было написано следующее: «Надеемся, что Вы будете достойно нести высокое звание вахтанговца...» Сейчас это слово заболтали, а раньше его высоко ценили.
«На сцене у меня случилось всё…»
С той поры прошло столько, что страшно выговорить. Сегодня в театре не осталось ни одного человека, кто бы начинал ему служить ещё до начала войны. Одна я живу и служу ему. Театр у нас необыкновенный, замечательный, великий. Не побоюсь этого слова. Мне в этом году выпала честь получать «Хрустальную Турандот». Обычно в таких случаях говорят полную глупость: спасибо Господу Богу, маме и папе, партии и правительству. А мне в голову приходит только одно: на этой сцене у меня случилось всё. Я тут всё получила и всё потеряла. На этой сцене я стояла у гроба Бориса Щукина, а вот в этой ложе сидел Сталин.
Я была общественница страшная. Дура, конечно, нужно было роли вырывать. Однажды меня спросили: «Вам, наверное, обидно, что роли не дают?» «Да Бог с вами, – ответила я, – я же стенгазету делаю...» Мне казалось, что это совершенно равноценно. Ведь я в театре была всем. Едва придя, организовала комсомольскую ячейку, она состояла из трёх человек, но мы были бесконечно идейные. Я много лет была редактором многотиражки, которая называлась «Вахтанговец», туда писали и Щукин, и Мансурова. Я ко всем приставала: попробуй не напиши. Меня оттуда выперли со страшным треском, я сделала грубейшую политическую ошибку, написав слово «коммюнике» с маленькой буквы. Боже, это было как контрреволюция. Меня за это честили в хвост и в гриву.
Я, если хотите, не играла только главных ролей. На них меня не ставили. Страдала ли я от этого? Ну, наверное. Но никогда я не чувствовала себя в театре пятым лебедем справа. Я всегда кипела в эпицентре театральной жизни и всех наших страстей. В театре все массовки были мои, все групповки тоже были мои. Я вначале ходила в разряде хорошенькой барышни, потом перешла в ипостась крупного политического деятеля. До сих пор остаюсь заведующей труппой. Сейчас вот у меня полный ящик рецензий в связи со спектаклем «Пристань». Там я блеснула, без ложной скромности могу это сказать. В девяносто шесть лет блеснула…
Сейчас вот худруком в Вахтанговский пришёл иностранец, красавец Римас Туминас и увидел во мне артистку. Поставил меня на им сооружённую пристань, и я поплыла. В спектакле «Пристань» у меня случился успех. И нет никакой актёрской зависти, что само по себе явление крайне редкое. Когда сыграла первый прогон, помню, ко мне бежит Серёжка Маковецкий и такие слова говорит, что повторять просто стыдно. Так хвалил, что я едва не поверила в свою гениальность. (Смеётся.) Сейчас я в театре окружена таким вниманием, что самой страшно становится. Думаю, что тут уважение к возрасту. Что в таком возрасте я ещё шевелю ногами и мозги сохранила. Сейчас «Пристань» срывает аплодисменты и крики «браво», и я шалею и не понимаю, что я там такого сделала, чтобы меня так принимать.
Не та страна, не те люди
Мне страшно вслух это произнести, но я в труппе Вахтанговского театра состою семьдесят четыре года. Первую роль, конечно, помню: изображала девку-воровку, которая прошмыгивала по сцене в полной темноте. Меня никто и не видел, но как я готовилась! Гримировалась! Помню, прошла по сцене и почувствовала себя настоящей героиней. Когда зашла к себе в грим-уборную – обомлела. У меня на столике лежала масса подарков. Мелочёвка. Но меня это потрясло, просто порвало. Я долгие десятилетия всем ребятам, кто впервые выходил на сцену, дарила подарки. Дарила до тех пор, пока один из молодых актёров не посмотрел на меня как на полную идиотку, когда я ему протянула книгу. Я в одну секунду всё поняла, что всё не то. Всё мимо. Того театра уже нет и не будет никогда. Это уже не та страна и не те люди…
Те мои первые подарки я хранила долго, они для меня сделали очень много. Молчаливо сказав мне, как надо в театре жить. По этой сцене ходили мои боги, мои педагоги. Помню, моей дочке было уже лет пятнадцать, как меня однажды остановил в театре гениальный режиссёр Рубен Николаевич Симонов. Посмотрел на меня пристально плотоядным взглядом и глубокомысленно произнёс: «Галочка, как это я вас пропустил?..» Он был очень большой любитель хорошеньких женщин. Я от растерянности и смущения выпалила: «Рубен Николаевич, давайте хоть щас…» Этому диалогу были свидетели, и меня лет тридцать потом за это все дразнили в театре.
Что есть в моём вахтанговском? Другие театры я не знаю, может, там есть лучшие спектакли, лучшие партнёры, но мне они неизвестны. Я только знаю, что здесь очень высокий нравственный уровень. Нас учили не только профессии, но и правильно жить. Жизнь же пишется набело, её надо проживать максимально достойно. Как-то, будучи барышней, я пристала к Рубену Николаевичу Симонову с вопросом: «А кто такой был Вахтангов, что вы на него все молитесь?» Он мне сказал так: «Мы были молодые, женились, дружили, ссорились, мирились, выпивали, увлекались… Театр никогда не был монастырём. Но Вахтангов привил нам особое отношение к театру и к жизни, привил необычайное чувство интеллигентности. Это у него было в крови, и он смог передать нам. Вот за это мы его помним и боготворим».
Лет пять назад увидела, как один молодой артист пришёл босиком в театр. Я обалдела… Что было самое ужасное, я ничего ему не сказала. Не стала делать замечание и совестить его. Я понимала, что передо мной стоит уже совсем другое поколение, с другим отношением к театру. Он бы меня никогда не понял. В то время, когда в театре ещё жил дух Вахтангова, его бы выгнали через две минуты. Помню такой случай: где-то году в 1937-м мы собирались на гастроли в Киев, у нас была блестящая актриса, красавица Алла Казанская. Так вот, её не взяли на гастроли только за то, что она, играя в массовке и стоя на сцене чёрт знает как далеко, посмела выйти, не наложив на лицо тон. К ней повернулась одна наша важная артистка и сказала: «Как вы посмели выйти без тона?» Скандал был грандиозный. Хотя я считаю, что это ханжество чистой воды. Но так было. Никто бы в жизни не увидел, в тоне она или не в тоне. Но таковы были традиции, такова была дисциплина. Общая атмосфера такова была в театре.
На сцене Ленин, а в ложе Сталин
С одной стороны, наш театр обвиняли в конформизме. Попрекая тем, что встречать Новый год к нам приходила половина правительства. Думаю, что Симонов это делал осознанно, понимая, что иначе не выживешь. Товстоногову, например, некоторые пьесы не разрешали ставить, а нам позволяли. Рубен Николаевич был восточным хитрецом, он поставил «Стряпуху» Анатолия Сафронова. Интеллигенция была в шоке. Как?! Сафронова ставит?! Того, кто бил писателей, этого советского крикуна… Но Симонов сделал прекрасный спектакль. Смешной и очень яркий. Там, кстати, впервые прославилась Юля Борисова. Это был не конформизм, а умение выживать.
Мы же первыми поставили в 1937 году спектакль «Человек с ружьём» по пьесе Погодина. Вы даже не можете представить, какой это был риск и какая смелость – чтобы на сцену выходил артист в образе Ленина. Сделано всё было замечательно! Когда он выходил, вы не можете себе представить, какая была реакция зала. Полуобморочная. Бог шёл по сцене! А в ложе сидел Сталин… Это сейчас Ленина исплевали и истоптали всего, а тогда это было нечто. Борис Щукин играл Ленина просто потрясающе! Был фантастический случай: Щукин гримировался в Ленина, а Рубен Симонов в Сталина, они потом в этом сложном гриме садились в машину и ехали выступать на концерты. И вот в ноябре 1937 года они в гриме ехали в машине с закрытыми шторками в Большой театр на торжественный вечер, посвящённый двадцатилетию советской власти. Автомобиль остановил милиционер и, заглянув в салон, упал в обморок.
Какие они, мои Симоновы? Рубен Николаевич был невероятного таланта. И как режиссёр, и как артист. И как мужчина он был совершенно роскошный… Что касается Жени Симонова, то это был очень одарённый, прекрасный музыкант, писал дивные стихи, остроумия был просто невероятного. Но как режиссёр он был слабее отца. Он – более оперный, постановочный. Я бы так сказала.
Вообще режиссура – это дар редчайший. Вот сегодня Римас Туминас. Я пришла к нему на первую репетицию, говорю: «Давайте разбирать текст». Он посмотрел на меня недоуменно и сказал: «Идите туда, а теперь идите на меня и говорите текст...» Это совсем уже другая школа.
Михаил Ульянов страдал и болел
Сегодня ругают Михаила Ульянова, дескать, при нём в театре был застой. Мне трудно говорить на эту тему. Он был мне очень близким человеком и очень хорошим человеком. Трудно быть объективной, но я попробую. Он замечательный артист и замечательный парень, но ему не хватало организационных моментов. Начал он на посту худрука очень бурно, он хотел сам быть режиссёром, поставил один спектакль – и... неудачно. Потом он дал клятву, что не будет больше ставить спектакли, что тоже очень сложно. Быть художественным руководителем театра и ничего не ставить…
Он же должен вести театр, быть хотя бы на полкорпуса впереди всех. Миша стал приглашать других режиссёров, выяснилось, что это не есть хорошо. Все они тянули театр в разные стороны. Внутри труппы началось роптание, все хотели играть, но не у всех получалось. Он очень страдал от всего этого. Потом он сильно стал болеть, очень страдал от своей беспомощности. Министр культуры сказал ему: «Вы будете работать ровно столько, сколько сможете». Всё это по-человечески было очень трогательно, а вот с точки зрения профессии – не очень правильно. Если не знать изнутри всю анатомию, то можно сказать, что был застой в театре при Ульянове, но когда знаешь всё до микрона, то так говорить сложно.
Дурак, и ничего не поделаешь
Москва эпохи НЭПа? Это была красота. Рядом с Тверской, на которой мы жили, был Охотный ряд. Запомнила огромные мясные туши в магазинах, бочки с икрой. Меня больше всего интересовали дамы в роскошных шубах, в мехах. Я на них смотрела не отрываясь. Моя мама ходила в красной косынке, тужурке и всё это презирала. Как сейчас помню, как по Тверской мчались двухместные сани, в которых сидели молодые пары, ноги их были укрыты пологом из медвежьей шкуры. Кучер-лихач так гнал коней, аж снег выбрасывался из под копыт лошадей. Сани мчались к Яру, казалось, что они едут куда-то за Москву, в другую жизнь.
Бориса Щукина тоже очень хорошо помню. Он репетировал «Городничего», совершенно потрясающе делал эту роль. Он был очень талантливый и очень занят профессией. А в остальном был обычный… Пришёл домой, лёг в постель и умер с книгой в руках: читал книгу Дидро «Парадокс об актёре». Какая шикарная смерть… После того как я это узнала, и до сего дня, ложась спать, я всё очень хорошо убираю. Никаких книг на ночь! Стараюсь уснуть только тогда, когда в доме полный порядок. Вдруг умру? И про меня скажут: какой у меня в доме беспорядок. Осудят ещё…
Часто ведь как бывает – на сцене артист необыкновенный, а в жизни всё очень банально. Был такой мхатовский артист Туманов, я дружила с ним. Играл блистательно художника Гойю, необыкновенно красивый. Бабы просто с ума по нему сходили. Но в жизни он был полный дурак. Дурак, и ничего с этим не поделаешь. Николай Гриценко был актёр роскошный, разнообразный, я бы даже его назвала великим артистом. Его даже собственная мать не узнавала на сцене, так перевоплощался… Всё говорила: «А когда мой Колька выйдет?..» Я лучших артистов, чем Гриценко, не знала в жизни! Но когда он начинал где-то выступать, то нёс такую белиберду, что хотелось залезть под стол от стыда. Без конца женился, без конца разводился, жёны его вечно обирали. Жизнь закончил трагически, в сумасшедшем доме. Спился насмерть.
Вообще артистов хороших много знала. Юра Яковлев – замечательный артист. Людмила Целиковская очень хорошая была артистка. В жизни совершенно не похожая на тот образ, за который её всегда принимали. Была очень умная, образованная, учила языки, всегда стремилась к знаниям.
Юля Борисова? Очень сложная, очень закрытая. Вы бы у неё никогда в жизни не взяли интервью. Муж у неё был очень умный, чудный парень, он ей очень помог как артистке. Сделал ей первый толчок, и она блестяще пошла. Она сама таланта большого, от бездаря хоть растолкайся, толку не будет. Юля – человек очень принципиальный. Она была необыкновенная дочь, её мама сломала шейку бедра и попала в больницу, а Юля в это время играла спектакль. После первого акта ей сказали об этом, она сняла платье, хотела тут же лететь в больницу к матери и не играть второй акт. Еле уговорили. Когда она была молодая, ей дали чудную роль, она забеременела и решила рожать. Оставила роль и родила ребёнка. Да большинство актрис сделали бы пять абортов ради такой роли. Она никуда не ходит, не тусуется. Бережёт себя.
Василий Лановой? Очень сложный господин, очень. Его называют нарцисс. Ну, наверное, имеет право – красавец, герой. Ну, ничего, живём, притёрлись друг к другу… Актёры – это необыкновенно сложные организмы. Даже для меня сложные, порой малопонятные. Ни про кого говорить не буду, про себя скажу. Я недавно двенадцать дней лежала в больнице, за эти двенадцать дней сыграла десять спектаклей. Из больницы каждый день возили на машине. Чувствовала себя жутко, через силу выходила из палаты, но, как только я выходила на сцену, у меня всё проходило и ничего не болело. Врачи меня выписали со словами: «Идите, ваше место на сцене...» Чёрт его знает, что такое сцена.
Вокруг сцены много пафоса накручено. А ты после сцены приходишь домой, варишь суп и убираешь за ребёнком горшок. Моя дочка недавно вернулась из Италии, ездила туда с ВТО, с актёрами. Она театральный человек. Приехала и говорит, что актёры в отдельности дивные люди, но, когда они вместе, – это такая экзальтация, все на себя тянут одеяло, орут.
Я прекрасно это понимаю. Очень мало естественных артистов. Надо иметь голову на плечах и к себе относиться максимально иронично. И не считать, что ты особый. Если успех захлестнёт, свет рампы ослепит, значит, ты последний дурак. Жизнь есть жизнь, а профессия – это профессия. Когда говорят, что «я сегодня играю Катерину, и не трогайте меня, я в образе», – это всё враньё собачье. Я в это не верю. Есть профессия, есть талант. Должно поднять, но потом главное – вовремя опуститься. Нужно по земле ходить. Это всё слова, как говорил Чехов.
«Смерть мне нелюбопытна...»
Как я отношусь к смерти? Ужасно. Мне это нелюбопытно. Я сейчас болею и много говорю о смерти, мне это очень неприятно. Мне совершенно неинтересно, что будет там, за чертой… Но, думаю, что это произойдёт уже скоро, я же знаю, сколько мне лет. И знаю, что человек не может жить вечно. Когда я говорю свой возраст в поликлинике, мне самой становится страшно, все шарахаются от этих цифр. В прошлом году летала в Грецию, пограничники обалдели, увидев мой паспорт. Мне это не доставляет удовольствия, я не кокетничаю своим возрастом. Никаких секретов долголетия не знаю. Я неправильно питаюсь, ни одного дня не занималась спортом. Но я никогда не курила и не пила. В застолье мне всегда нравились закуски, а не выпивка. Также и в любви. Больше любила не это самое, а всё, что вокруг этого самого…
Жизнь за окном понимаю плохо и ругаю её. Сегодня разница между «ними» и «нами» становится всё больше и больше. И оппозицию нашу я не понимаю, они только орут, ничего не предлагают толкового и путного. Власть – это страшная штука. Когда тебе годами и десятилетиями никто не возражает, это ужасно. Человек теряет чувство реальности. Бог? По-моему, его нет. Я так воспитана. Мне кажется, что если бы он был, то не позволил бы такие чудовищные несправедливости. И не забирал бы раньше срока дивных людей, не оставлял бы на земле шпану и мерзавцев. У меня внучка очень верующая, меня осуждает за мой атеизм. А меня раздражает, что она ходит в церковь. Помню, хоронили мать Юли Борисовой, отпевали её в церкви, так во время обряда отпевания поп беспрерывно бранился с какой-то служкой. Ну какое после этого будет Царствие Небесное? Когда умер мой муж, я приняла решение: его останки кремировать. Ко мне прибежала Юля Борисова и стала меня ругать: «Что ты наделала? Вы же не встретитесь никогда!..» – с жаром убеждала меня она. Я на неё смотрела как на сумасшедшую. Ну, кто там встречался?! Да чёрт с ней, со смертью. Давай про жизнь! Чего от жизни хочу? Я сумасшедшая мать и хочу счастья своей дочке, внучке и правнукам. Всё банально.
Вообще, я счастливая! Я была очень счастливая в браке, я не знала, что такое одиночество. Общалась с очень интересными людьми. Когда лежу в больнице, то некогда в туалет сходить, всё люди и люди идут. Проведывают. Разве это не счастье?! Чего себе хочется? Играть ещё хочу! К сожалению, хочу. Этот миг на сцене даёт в жизни всё! Адреналин даёт! Большего счастья, чем адреналин, придумать трудно. Так что я, нахалка, в свои девяносто семь хочу ещё адреналина. Хочу, и ничего с этим поделать не могу…
Позвольте, Ольга, представить вас нашим читателям. Вы преподаете русский язык и литературу в одном из колледжей Бостона, являясь внучкой Рубена Николаевича и дочерью Евгения Рубеновича Симоновых. Ваша семья на сто процентов театральная: ваша мама, Валерия Николаевна Разинкова, была актрисой Вахтанговского театра. Я сказал: семья, хотя, судя по книге ваших воспоминаний «Ты права, Филумена!», семьи-то в обычном понимании поначалу и не было. Ну а что же тогда было?
— Вы правы: семьи в традиционном смысле этого слова у меня в детстве никогда не было. Что было? Был двадцатидвухлетний роман моих родителей, двух творчески одаренных и страстных людей. Случилось так, что благодаря этому роману на свет появилась я, как раньше говорили, «незаконнорожденная».
— А через несколько лет после вашего рождения ваш отец, Евгений Рубенович, вас удочерил и женился на вашей маме. Его первая семья к тому времени распалась? У вас есть братья или сестры по отцу?
— Отец, действительно, меня удочерил и присвоил мне фамилию Симонова, когда мне исполнилось 7 лет — и надо было оформлять документы в школу и идти в первый класс. Официально он женился на моей маме и того позже, когда мне было уже 11 лет. У меня есть старший брат по отцу, Рубен. Его матерью (первой женой отца) была актриса театра Ленинского комсомола Маргарита Лифанова. Расставшись с моим отцом, Лифанова вышла замуж за знаменитого драматурга Алексея Арбузова.
— Хорошо. Какие спектакли поставил Рубен Николаевич с участием вашей мамы? Как их принимала публика, была ли положительная пресса?
— В спектаклях моего деда мама не была занята. Но она вводилась в некоторые уже поставленные им спектакли.
— Сколько всего проработала Валерия Николаевна в Вахтанговском театре? Какие самые громкие спектакли театра прошли за это время?
— В Вахтанговском театре мама проработала 5 лет. И поначалу ее карьера складывалась совсем неплохо. Она сразу же получила главную роль в пьесе греческого драматурга Севастикоглу «Ангела», где она играла бок о бок с Цецилией Мансуровой и Василием Лановым. Ставила спектакль ученица Евгения Багратионовича Вахтангова Александра Исааковна Ремизова. Что еще? Мама репетировала главную роль в нашумевшей тогда комедии «Дамы и гусары», но не смогла из-за беременности участвовать в этом спектакле. На ее роль была срочно введена Екатерина Райкина. Мамин бурный роман с моим женатым в ту пору отцом, а затем скандальное происшествие с Людмилой Максаковой, когда мама из ревности к отцу прилюдно ударила эту актрису по лицу, подорвали ее репутацию. Мой дед, Рубен Николаевич, вынужден был уволить ее из театра «за хулиганство и неэтичное поведение» в священных вахтанговских стенах.
Думаю, что этим жестоким решительным поступком он надеялся отцовскую любовь к моей матери утихомирить. Дескать, с глаз долой — из сердца вон. Но не тут-то было!..
— Уйдя из Вахтанговского театра в Ермоловский, Валерия Николаевна стремилась вернуться в альма-матер, во главе которой стал ее муж — Евгений Рубенович. Вернуться не получилось. Тоже возникает вопрос: почему?
— Я часто фантазирую: как бы сложились личные и творческие судьбы родителей, если бы они работали вместе как актриса и режиссер. Ведь есть же всем известные творческие союзы — Инна Чурикова и Глеб Панфилов, Алиса Фрейндлих и Игорь Владимиров, Вера Алентова и Владимир Меньшов. Думаю, отцу была необходима свобода. Уже после маминой смерти он признавался, что не хотел превращаться в подкаблучника: не хотел, чтобы она управляла театром! Ему казалось, что семейная и творческая жизнь несовместимы. Это было постоянным камнем преткновения в их отношениях. Мама была очень цельным человеком и мечтала стать большой драматической актрисой. Отца она до конца дней своих винила в том, что он ей в этом не помог. Надеюсь, что моя книга хотя бы частично дает ответ на ваш вопрос. Отец изначально выбрал форму романа-битвы, и театр Вахтангова был основным орудием нанесения все более и более глубоких ран. Отношения у них были сложнейшие...
— М-да... В театре имени Вахтангова в одно время собралось целое созвездие замечательных актеров: Юлия Борисова, Николай Гриценко, Владимир Этуш, Вячеслав Шалевич, Людмила Максакова, Михаил Ульянов, Василий Лановой. Я помню спектакли того времени: «Варшавская мелодия», «Филумена Мартурано». Какие спектакли вы, Ольга, назвали бы еще?
— Я выросла на «Принцессе Турандот», бессчетное количество раз смотрела «Конармию» по рассказам Бабеля в постановке деда, «Маленькие трагедии» Пушкина и старинные русские водевили в постановке отца и множество других спектаклей. Что касается спектаклей золотого века вахтанговской сцены — таких, как «Сирано де Бержерак», с моим дедом в главной роли», «Много шума из ничего», «Филумена Мартурано», «Лев Гурыч Синичкин» — эти спектакли я слушала на пластинках, поскольку все они были в свое время записаны на радио. Это совершенно ушедшая школа актерской игры! Поэтичность, элегантность, юмор, музыкальность речи, страстность и, главное, безупречный вахтанговский вкус — все это осталось в прошлом, в радиозаписях. Полагаю, вахтанговкий театр «золотого века» закончился с уходом из жизни учеников Евгения Багратионовича Вахтангова. Они-то и воспитали себе замену — всех вышеназванных вами вахтанговских звезд второго поколения. Беда в том, что большинство вахтанговских корифеев педагогикой особенно не интересовались. Их интересовали преимущественно их собственные карьеры.
— С интригами в коллективе было все в порядке? Кто-то, не помню кто, утверждал, что без интриг нет настоящей театральной труппы...
— Да, конечно же. Театральной труппы без интриг не бывает. И театр Вахтангова не был исключением. Мы об этом еще, наверное, поговорим.
— Так давайте начнем сразу! Перестройка негативным образом сказалась на работе гремевшего в те времена театра: к власти откровенно, если не сказать беспардонно, рвался «маршал Советского Союза» Михаил Ульянов, а одним из главных его «толкателей» был «офицер-кавалерист» Василий Лановой. Евгений Рубенович Симонов был от должности главного режиссера театра отстранен. И что в итоге? Что-то я не припомню, чтобы публика принялась штурмовать театр, превратившийся из вахтанговского в «ульяновский» ...
— Итак, на вахтанговском троне воцарился Михаил Ульянов. Отец до конца дней своих не смог смириться с потерей Вахтанговского театра и простить Михаилу Александровичу это предательство. Ведь во всех знаменитых постановках отца: «Город на Заре», «Иркутская история», «Антоний и Клеопатра» — главные роли играл именно Михаил Ульянов. Но отец и Ульянов были людьми совершенно различных социальных формаций.
Отец — баловень судьбы, интеллигент, поэт, музыкант, сын знаменитого актера и режиссера Рубена Николаевича Симонова. Его мать, моя бабушка, Елена Михайловна Поливанова, принадлежала к славному и древнему дворянском роду. Ульянов был сибирским самородком, бесспорно, выдающимся артистом, но... продуктом системы. Отцовская аполитичность (ни он, ни мой дед, к слову сказать, никогда не были членами партии), его музыкальность, игра на рояле и чтение высокой поэзии вызывали у Ульянова неприятие и недоумение. Кому это все, дескать, нужно? Театру нужен социум! Поскольку в своей книге я подробно описала вахтанговский переворот перестроечного времени, не хочется сейчас вдаваться в подробности. Но скажу одно: в перестроечное время отец был катастрофически несовременен и бредил идеей поэтического театра Александра Блока и Марины Цветаевой. Он полагал, что должна произойти некая перестройка духа. Вот он и поставил спектакль «Три возраста Казановы», основанный на его собственной инсценировке пьес Марины Цветаевой. На том и погорел! Но как великолепно погорел — на идее поэтического театра — когда все вокруг вопили, разоблачали, бичевали, клеймили. Помните эти перестроечные времена?
— Ну а кто же их, Ольга, не помнит?..
Михаил Александрович Ульянов, как все смертные, ушел из жизни; кто пришел на его место? В моей голове почему-то вертится фамилия Виктюка. Я ничего не напутал?
— Роман Григорьевич Виктюк поставил несколько спектаклей на сцене театра имени Вахтангова, но до руководства театром его не допустили: слишком чуждый, считалось, вахтанговкой эстетике вкус! После кончины Ульянова художественным руководителем театра был назначен литовский режиссер Римас Туминас. Это было, подчеркиваю, именно назначение министерства культуры! Старики-вахтанговцы вынуждены были принять это решение.
— Он по сей день руководит театром?
— Надо отдать должное Римасу Туминасу — театр имени Вахтангова стал сейчас необычайно популярен, на некоторые спектакли попасть просто невозможно. Мне часто задают в Москве вопрос: считаю ли я искусство Туминаса вахтанговским искусством. Я пытаюсь увильнуть от ответа — любыми путями (смеется). Потому как однозначно ответить на него очень сложно. Согласитесь, эпоха сейчас совершено иная! Главенствуют гламур, дурновкусие и попса. Театр во все времена — отражение эпохи. Вахтанговский театр его золотой поры, являлся, с моей точки зрения, последним островком модернисткой эстетики. Об этом мало пишут. Вообще, история этого театра, как это ни странно, мало изучена. Вернусь к Туминасу. Он очень талантливый режиссер, но он, выражаясь языком самих стариков-вахтанговцев — чужестранец. И для меня его постановки русской классики — чужестранны! Умом я все понимаю: профессионально, талантливо, все подчинено воле режиссера.
Но... Меня лично интерпретации-прочтения Римасом Туминасом величайших творений русской культуры (таких, как гоголевский «Ревизор», лермонтовский «Маскарад», чеховский «Дядя Ваня» и так далее) — совершенно не трогают! Более того, иногда мне кажется, что это насилие над русской классикой...
— Ух вы какая, Ольга! Мамин, видать, характер!..
Несколько слов о себе: какое образование вы получили, когда задумали написать книгу воспоминаний о родителях и других вахтанговцах? Я не спрашиваю, сколько времени ушло на книгу, мой вопрос, извините, таков: сколько слез вы пролили над ней?
— Во время работы над книгой, я, конечно же, переосмыслила многое, взглянула по-иному на отношения родителей и, поставив последнюю точку, перестала наконец-то быть их «деточкой». Я повзрослела в самом серьезном смысле этого слова.
Работа над книгой заняла у меня четыре года. Это было удивительное время! Я совершила прорыв к самой себе. После долгих лет овладевания новым языком, новой профессией я была движима необходимостью писать докторскую диссертацию и публиковать культурологические статьи по-английски. Когда я написала первую главу-увертюру, во мне какой-то шлюз отрылся и хлынул русский язык — язык моей души. Думаю, что постоянное преподавание и перечитывание русских классических произведений, во многом повлияло на мой стиль. Слез над этой книгой я пролила море! Но это были светлые, очищающие душу слезы.
— Вы ведь встречались со, слава Богу, ныне живыми участниками тех событий, брали у них интервью. У кого именно? Ваши впечатления о собеседниках.
— Во время работы над книгой я дважды ездила в Москву с диктофоном и брала интервью у старшего поколения вахтанговцев. Вначале я встретилась с Юрием Петровичем Любимовым, его представлять не надо, и старейшей актрисой театра Вахтангова Аллой Казанской. Казанская, к сожалению, умерла через три недели после интервью. Она была безумно влюблена в моего деда еще совсем девочкой. На моих глазах прошел их четырехлетний роман...
Интервью с Любимовым тоже незабываемо. Какая память, какая острота восприятия! Он вспоминал и играл для меня всех, о ком говорил: о моем деде, Охлопкове, Алексее Диком, Целиковской, Мансуровой — все они как будто находились в одной комнате с нами! Любимов ведь, прежде всего, великолепный актер! Потом я встречалась с Вячеславом Шалевичем, однокурсником моей мамы, Василием Лановым, человеком, «свергнувшим» отца. Встреча с Людмилой Петровной Максаковой тоже была интересной. Она великодушно простила мою маму!..
В стариках-вахтанговцах до сих пор остался удивительный юмор, задор, какая-то неповторимая вахтанговская легкость, хотя многим из них ох как нелегко приходится в новых, капиталистических условиях. Я же всех их знаю с детства. Но встречи с ними уже на другом этапе жизненного пути — совершенно другое дело. Во мне одновременно были перемешаны чувства и эмоции дочери и чисто профессиональный интерес американского слависта-культуролога, ведь моя специализация — русское исполнительское искусство. А актеры, как известно, и за кулисами не перестают играть. Было не просто уловить грань между теат-ром и жизнью.
— Да, «вся наша жизнь — игра...» Как и когда вы оказались в Америке? Кто ваш муж, есть ли у вас дети?
— В Америке я живу с 1990 года — вышла замуж за американца-бостонца.
Мы женаты уже 23 года, у меня трое детей. Дочь Анастасия (от первого брака с актером театра Вахтангова и моим однофамильцем Владимиром Симоновом) и два сына: Александр и Николай от второго брака, 14 и 12 лет. Я уже бабушка — у моей дочери двое детей. У меня большая многонациональная семья эпохи глобализации: в доме звучит русская, английская и датская речь, поскольку мой зять датчанин. Но, находясь в предместье Бостона, Бруклайне, живем мы все же по-старомосковски: в 10 минутах ходьбы друг от друга, постоянно ходим друг в другу в гости на ужин, мы очень близки.
— Несколько слов о том, с чего мы начали: с преподавания вами русского языка и литературы в одном из колледжей Бостона. В чем «фишка» преподавания русского языка иностранцам?
— Мое первое образование — актерское. Я закончила театральное училище имени Щукина. Оказавшись в Америке, я решила пойти учиться в аспирантуру и овладеть новой профессией. У меня есть докторская степень (то, что здесь называется PhD) из Браунского университета, где я училась на кафедре славистики.
Я преподаю русскую культуру, литературу и русский язык в католическом колледже Святого Креста (College of the Holy Cross) в Вустере — это 50 минут от Бостона. С гордостью должна признать, что наша русская программа процветает. В чем «фишка»? В энтузиазме, энергии и творческом подходе к преподаванию. Конечно же, мне лично очень помогает в этом мое театральное образование. У нас есть наша собственная, недавно созданная мною и моими коллегами программа в Москве, при Российском государственном гуманитарном университете. Вот уже два с половиной года наши студенты ездят в Москву на летнюю программу интенсивного изучения русского языка. Я, со своей стороны, организую им в Москве обширную культурную программу — вожу их в театры, музеи и тому подобное. Это очень обогащает студентов. Они влюбляются в русскую культуру и многие хотят бывать в Москве еще и еще.
— Вернемся, Ольга, к вашей книге. Она считается одной из лучших в мемуарной литературе двух последних лет. Мне особенно врезался в память эпизод, в котором Анастас Иванович Микоян спас от верной гибели вашего деда...
— Я часто задаю себе вопрос: как удалось театру имени Вахтангова во главе с моим дедом уцелеть во времена сталинского террора? Официальные источники не дают правдивой информации. Многое становится понятно именно из историй, которые передавались из уста в уста в том или ином кругу. Согласно семейным легендам, у моего деда, Рубена Николаевича Симонова, и, конечно же, у театра имени Вахтангова был влиятельный покровитель в Кремле — Анастас Иванович Микоян. Он, действительно, был защитником многих известных армян. По рассказам отца и по воспоминаниям вышеупомянутой Аллы Казанской, Микоян часто звонил моему деду и говорил: куда ему можно идти, а куда категорически нет, что предпринимать, а что — нет.
История с отменой поездки в Минск со знаменитым еврейским актером и режиссером Соломоном Михоэлсом заслуживает особого внимания.
Рубен Николаевич относился к Михоэлсу с большим почтением и в 1948 году собирался ехать с ним в командировку в Минск по делам Комитета по сталинским премиям. Так вот, незадолго, чуть ли не накануне отъезда, Микоян позвонил моему деду среди ночи и сказал буквально следущее: «Рубен, не смей ехать в Минск. Заболей, исчезни...» и, ничего не объясняя, повесил трубку. Дед был страшно расстроен, но не решился перечить Микояну. Как известно, на Михоэлса было совершено покушение — его переехал грузовик, и критик Голубов, поехавший с ним в командировку, тоже погиб под колесами грузовика. (Согласно другой, более достоверной версии, обоих сначала убили, а уж потом, для большей, по гебистским понятиям, достоверности «положили» под грузовик. — В.Н.) Рубен Николаевич был глубоко потрясен случившимся и, думаю, испытывал по отношению к Микояну огромное чувство благодарности.
....К. ЛАРИНА: А в гостях у нас сегодня Ольга Симонова-Партан. Здравствуйте, Ольга. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Здравствуйте
К. ЛАРИНА: Автор книги, которую я держу в руках, «Ты права, Филумена! Вахтанговцы за кулисами театра». Сразу объясним, Ольга Симонова-Партан является внучкой выдающегося актера и режиссера Рубена Николаевича Симонова – это я читаю аннотацию к книжке, – дочь известного режиссера Евгения Рубеновича Симонова. Понятно, что это за династия Симоновская.
...К. ЛАРИНА: Я задаю первый вопрос для наших слушателей, которые будут на смс отвечать. Назовите фамилию выдающегося актера Театра имени Вахтангова, первого исполнителя роли Ленина в советских фильмах... Оля, вы давно были в театре Вахтангова? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Я была в театре Вахтангова позавчера, до сих пор переживаю величайшее потрясение. Я видела спектакль, премьеру «Анна Каренина», пластический спектакль. Я так рада, что я могу начать с положительной ноты о театре Вахтангова. Спектакль поставлен хореографом и режиссером Анжеликой Холиной. И я не ожидала, это было величайшее потрясение, которое я до сих пор переживаю. По-моему, лучшая адаптация когда бы то ни было «Анны Карениной», будь то на экранах кино или в театре.
К. ЛАРИНА: Вахтанговский спектакль? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Не уверена. Но превосходный. Не говоря ни слова, они настолько выявили структуру романа. Поскольку я преподаю бесконечно, я была невероятно счастлива увидеть своего в прошлом однокурсника Евгения Князева, который предстал передо мной на сцене как Мозжухин в немом кино. Он играет Каренина.
К. ЛАРИНА: А почему вы не являетесь звездой Вахтанговского театра? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Не сложилось. Папа в театр не взял. Специфическая внешность, как говорили в Щукинском училище, с яркими национальными признаками.
К. ЛАРИНА: А как же Мансурова? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Тогда была другая эпоха, были другие эталоны красоты. Это все-таки был еще модернистский период истории Вахтанговского театра. А если говорить очень серьезно, аналитически, то думаю, если у человека есть настоящий дар, то он его куда-то ведет.
К. ЛАРИНА: Вот он, этот дар. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Я себя нашла, может быть, в результате на старости лет.
К. ЛАРИНА: Да ладно говорить страшные слова. М. ПЕШКОВА: Еще в четверг Владимир Кочетов (фамилия неразборчиво), редактор этой книги, мне говорил: «Вот сегодня будет сигнальный экземпляр». Я ему сказала: «Это наш гость, мы очень хотим говорить об этой книге, хотим говорить об Ольге и о театре». К. ЛАРИНА: Оля, вы решили написать свою историю Вахтанговского театра? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да. Это очень интересный вопрос вы мне задаете. Для меня была большая честь придти к вам. Я слушаю ваше радио постоянно из-за океана нажимом на айпад каждое утро, готовясь на работу, чтобы студентов информировать, что произошло. И студентов заставляю иногда послушать хороший русский язык. С точки зрения книги, она, так случилось, выходит в юбилей театра, в год 90-летия. Пожалуй, основная попытка моя была – вернуть отца театральной русской культуры и русской интеллигенции как трагическую личность, личность совершенно не понятную, забытую, вернуть его как поэта и поэта трагического. Потому что я считаю, что он пострадал вовсе не потому, что пишут официально в Интернете и на сайтах театра, что он не соответствовал перестройке. Он считал, что перестройка – это поэтический театр, и если перестраиваться, то нужно ставить Блока, Цветаеву и Маяковского. Вот это была его перестройка. И на этом он и погорел.
И плюс, конечно, написать, что его трагедия в перестроечные годы состояла в потере его прекрасной дамы и показать его как человека, влюбленного в мою маму 22 года. Вся история – это 22-летний очень страстный и драматический роман между моими родителями. Моя мама была второй и последней женой отца. Попытка переосмыслить скорее его роль. Я не хочу ни в коей мере замахнуться на всю историю театра. У меня есть глава о Вахтангове, но Вахтангов прекрасно уже переосмыслен Владиславом Ивановым, который издал первую книгу о студии «Габима», потом замечательный двухтомник, здесь ему нет равных. С моей точки зрения западного слависта и культуролога, история самого театра – это, конечно, непаханое поле, и она не понята, и она дифирамбна, и она неправдива.
К. ЛАРИНА: Например? Самые распространенные мифы, которые не соответствуют действительности, или стереотипы оставшиеся. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Мне кажется, что сама идея фантастического реализма и что театр Вахтангова… Я думаю, что когда был жив мой дед и когда в театре Вахтангова еще играли – опять же буду сейчас говорить чисто свои концепции, выработанные годами… Есть такое, что это театр радости, это театр счастья. Я считаю, что прежде всего Вахтангов нес трансцендентальную театральность. То, что меня больше всего интересует в ранних постановках, это как в советское время вахтанговцы все-таки доносили этот уход в иные миры, эту трансцендентальность фантастического реализма. И сам термин тоже очень неверно интерпретирован. Потому что для того чтобы как бы защитить имя Вахтангова от рьяных советских театроведов, часто говорили именно о роли фантазии, о его связи со Станиславским.
У меня есть мои концепции, которые я во многом переплетаю и черпаю из того, что пишет Владислав Иванов, которого я лично не знала, когда прочитала его книга о студии «Габима». Я просто с радостью узнала Вахтангова своего детства, неофициального Вахтангова, о котором мне говорили всегда. Наверняка существуют очень страшные и потрясающие архивы театра, архивы заседаний. Мне это очень интересно – как они балансировали, как они сумели уцелеть, какой ценой, что они говорили между собой, чтобы уцелеть. Мне кажется, есть очень много таких вещей.
К. ЛАРИНА: Уже пришла первая порция победителей, которые вспомнили имя выдающегося актера Бориса Щукина. Его имя зафиксировано в качестве таблички в названии театрального училища, которое заканчивала наша гостья. ОБЪЯВЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ. Следующий вопрос на смс. Назовите, пожалуйста, фамилию скульптора, создателя фонтана «Принцесса Турандот», расположенного у входа в Вахтанговский театр. Это уже новейшая история, поэтому здесь тоже легко справитесь. Про отца следующий вопрос, Ольга, к вам. Вы сказали про трагизм фигуры Евгения Рубеновича Симонова. А если это можно сформулировать в нескольких предложениях, как бы вы это определили? Достаточно успешная история: когда он руководил театром, театр был полон всегда. Там были свои проблемы, поскольку время еще советское, как вы сами сейчас говорили про другое время, но оно в этом смысле мало изменилось, время, в котором мы уже жили, существовали как студенты. Надо было выполнять некие условия, надо было договор некий выполнять с дьяволом под названием власть советская. Но получалось, у него получалось. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Когда я говорю о его трагедии, я имею в виду то, о чем я много пишу в книге, именно уход моей мамы в очень раннем возрасте в 80-м году и его изгнание из театра. Это как раз та страница, которую вахтанговцы всячески пытаются просто забыть.
К. ЛАРИНА: Как это произошло? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Евгений Рубенович был вынужден уйти. Мне очень интересны все эти эвфемизмы. Как вы понимаете, я читаю всё, что выходит, просто в силу своей профессии. Это произошло в 80-м году, это был очень страшный дворцовый переворот и заговор. И трагедия отца состояла, конечно, именно в том – я об этом много пишу в книге, – что он был русский интеллигент и полукровка. Мой дедушка был восточный правитель, он держал всё время всех под контролем, его вельможи всегда играли короля, он был настоящий восточный правитель. Мой отец был полукровка и был воспитан своей матерью дворянкой, он был очень мягкий и деликатный человек. И к 87 году эта революционная ситуация состоялась, потому что, действительно, верхи не могли, низы не хотели жить по-старому. Мой отец этого совершенно этого не почувствовал. Он настолько легко уходил буквально в астрал – я не боюсь этого слова, – музицируя и выпивая бокал шампанского за бокалом, что он абсолютно не понимал, что происходит в театре и, к сожалению, был окружен людьми, которые не считали нужным ему об этом говорить. Это произошло для него совершенно неожиданно. Это дело не моей обиды – прошло слишком много лет, – мне очень интересно вскрыть всю эту историю как некий уходящий слой русской интеллигенции, которая совершенно никак не соответствовала…
К. ЛАРИНА: А вы там называете участников заговора? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да.
К. ЛАРИНА: Они все работают в театре до сих пор? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да. Кто-то работает в театре, кого-то уже не стало.
К. ЛАРИНА: Известно там о вашей книжке? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Я сообщила, конечно.
К. ЛАРИНА: Что говорят люди? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Не знаю, что говорят люди. Я выражаю благодарность всем, потому что я интервьюировала многих вахтанговцев.
К. ЛАРИНА: Т.е. там есть участники. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да. Я интервьюировала многих вахтанговцев для этой книги, потому что мне очень хотелось создать многоголосицу. Что говорят в театре, я действительно не знаю, потому что первоначально пять глав из книги были опубликованы в 11-м номере журнала «Знамя». Это тоже для меня была большая неожиданность. Я счастлива и благодарна, это для меня была большая честь. Как я слушаю «Эхо Москвы», так я читаю журнал «Знамя». Я слышала нелицеприятные отзывы. Для многих это будет больно, но мне казалось, что это необходимо сделать, и я старалась это сделать как можно объективно: и как дочь, и как человек, получивший определенное образование. Я считала, что в данный момент у меня есть инструмент, чтобы сказать о том, о чем я хочу сказать.
И главное – книга основана на моем семейном, личном архиве. Потому что я вывезла в США полностью весь существующий архив, который моя мама не сожгла, кое-что она не сожгла в порывах ревности. Вот то, что она не сожгла, я вывезла, но прикоснуться к нему не могла в силу того, что это было невыносимо больно мне. Я писала книгу 4 года. И именно этот архив я опубликовала, когда я более-менее поняла всю структуру и канву, я поняла, что интересна эта книга будет калейдоскопностью и многоголосицей.
Нельзя, чтобы всё время шел голос Ольги, которая сидит и ностальгирует у себя в Бостоне. Нет, я приехала, в два присеста собрала интервью: у Юрия Петровича Любимова, это было потрясающее интервью, потому что в течение двух с половиной часов он проиграл передо мной всю жизнь моего деда и трагедию моего отца, у Аллы Александровны Казанской, которая дала мне интервью буквально за три недели до смерти, у которой был роман с моим дедом 4 года во времена сталинского террора, это было очень интересно, и у таких звезд, как Василий Семенович Лановой, Людмила Васильевна Максакова, у представителей молодого поколения – у Елены Сотниковой, Евгения Князева, которые были учениками моего отца, и у Вячеслава Шалевича, который был однокурсником моей мамы и знал ее строптивый, неуемный нрав. Поэтому я, конечно, пыталась создать многоголосицу. Но как может быть объективна дочь? Я пыталась балансировать.
К. ЛАРИНА: А вы в то время учились в Щукинском училище, когда развивалась вся эта драма? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Я тогда уже работала в ефремовском МХАТе и тоже совершенно этого не ожидала. Я всё равно считаю, что это было, конечно, начало конца моего отца. Но советская власть в то время к нему отнеслась очень бережно, куда более бережно, чем его коллеги. И он стал в Театре дружбы народов. Плюс его спасением был театр, находящийся недалеко от вас, Театр Рубена Симонова, в основе которого были его студенты, которые его обожали. И когда он умирал в больнице, он мне говорил, что они ему посылают письма, где всё письмо зацеловано разноцветной помадой. Для моего отца, большого любителя женщин, это были прекрасные письма.
...К. ЛАРИНА: Продолжаем программу «Книжное казино». Сегодня у нас призы от издательства «ПРОЗАиК». Главная книга, которую мы представляем, – «Ты права, Филумена! Вахтанговцы за кулисами театра». Это альтернативная история Театра Вахтангова от Ольги Симоновой-Партан. Пока шли новости, я смотрела книжку, увидела, какой потрясающей красоты мама была у Ольги. Она актрисой успела поработать, да? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да, она была сначала в театре Вахтангова, потом она долго работала в театре Ермоловой, до самой смерти, у Андреева.
К. ЛАРИНА: Здесь большая часть книги основана как раз на маминых дневниках, совершенно пронзительных и очень искренних, которые явно не писались для публикации. И это тоже надо иметь мужество – такие интимные вещи публиковать. Просто молодец. Я вижу здесь очень много стихов отца. Какие-то нереализованные таланты. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Когда я все-таки заставила себя начать работать с этим архивом, я просто подумала о том, насколько он литературен, с точки зрения качества. Я надеюсь, что я отношусь к этому не только как дочь. Я решила, что это необходимо вернуть. Я долгое время не могла найти форму. Потому что моя первоначальная идея была - может быть, не надо называть вещи своими именами, может быть, нужно под какими-то вымышленными именами. Но потом я поняла: тогда каким же образом я буду всё это публиковать? Поэтому я решила, что все-таки нужно называть вещи своими именами, потому что иначе это будет какая-то приглаженность. Поэтому меня привлекли литературные качества и уровень вот исповедальности маминых дневников. Плюс несколько поэтических произведений, которые я здесь публикую. Некоторые стихи отца были опубликованы благодаря Вячеславу Анатольевичу Шалевичу в свое время, а некоторые лежали в моем архиве. Там есть большая поэма «Измена» и «Тоска», это два очень пронзительных стихотворения, которые лежали именно в этом архиве. Но сколько там было? Я думаю, что уцелела, может быть, одна пятая часть. Потому что мама сжигала. Каждый раз страдая из-за него, она сжигала, таким образом пытаясь избавиться от любви.
К. ЛАРИНА: Когда вы принимали решение о публикации дневников, вы как-то отбирали, что стоит, а что нет? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Безусловно. Мне казалось, что есть какие-то письма в последней главе «Земное примирение», когда моя мама умирающая уезжает лечиться в Киев доморощенными способами, как любят лечиться в России, и отец ее провожает на вокзале, и когда после 22 лет страданий она мне пишет: «Я поняла наконец, что из-за того, что он заплакал, я могу теперь любить его как прежде». Я считала, что есть какие-то письма, которые должны идти целиком. Наверное, я неправильно сказала. Я некоторые вещи убирала, которые, как мне казалось, не входили в канву. Я решила с самого начала их романа анализировать всё до конца. И у меня оказалось достаточно материалов. Всё это шло на документальных материалах, воспоминаниях, плюс, конечно, мои детские воспоминания, как я видела весь этот роман-битву. Книга начинается с Тютчева: «Любовь, любовь – гласит преданье». Отец всегда говорил мне, что любовь – это битва, что если это благоденствие, то это никак не любовь. Как маленький ребенок, маленькая девочка пытается балансировать между этими двумя людьми, которых она обожает, пытаться не потерять любовь. Но я большой дипломат, я должна вам сказать, не в этой книжке, а вообще в жизни, особенно в американской.
К. ЛАРИНА: Вы понимали, Оля, своим детским взглядом, что это любовь? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да. Моя мама мне говорила: «Олечка, мы опять с папой поругались, но ты родилась от любви». Видимо, это было заложено. Я очень страдала. Они долго были не женаты, до 10 лет. А я такой человек, я люблю, чтобы всё было как у людей.
К. ЛАРИНА: Т.е. вы уже были. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да, я родилась незаконнорожденной. Когда они поженились в 10 лет, я считала это своей крупной победой. Я всегда говорила: ничего, здесь родители живут вместе, такая у них семья, а зато я от любви. Конечно, всё строится на сюжете пьесы Эдуардо де Филиппе. Я была рождена вопреки желанию отца, и вот эта битва двух самолюбий, мужского и женского… Я пишу в книге, что мне кажется, что мои родители всю жизнь разыгрывали передо мной этот спектакль, который в 56 году явился, по маминому определению, вершиной отцовского мастерства. Довольно страшно начать с вершины, как вы понимаете. Там играл Рубен Николаевич Симонов, мой дед, Цецилия Львовна Мансурова. Я пишу о том, как они всё время передо мной разыгрывали этот спектакль, что мама могла, например, вытащить деньги из бумажника, и потом папа ей закричал бы – ты воровка, я держал в доме воровку, ты чудовище. Это всё были слова Рубена Николаевича…
К. ЛАРИНА: Как пьеса, действительно. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: А она деньги возвращала. Ей важно было услышать. Мансурова и Рубен Николаевич Симонов в этих отзвуках моего детства были представлены передо мной. Моя мама, конечно, считала себя трагически не состоявшейся актрисой, но с отцом она переиграла все роли мирового и русского репертуара.
К. ЛАРИНА: Когда вы уезжали, родители были живы? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Мама умерла, когда мне было 19 лет, в 80-м году. А уехала окончательно я в 90-м. Отец был жив.
К. ЛАРИНА: Как он к этому отнесся? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Он совершенно не понимал, как можно уехать. Муж мой ему нравился. Но это была не битва, поэтому он не знал, как к этому отнестись. Он недоумевал, как можно жить мирно: неужели моя дочь на это способна? А поскольку я замужем уже 22 года, это вопреки Евгению Рубеновичу всё. Диалог с ними не заканчивается. Они стояли передо мной с какой-то кристальной ясностью, как я пишу в самом начале, это было какое-то требование, это был мощнейший зов крови. В то время как живя в Америке, я абсолютно убрала свою фамилию Симонова и пыталась состояться как Ольга Партан, пыталась состояться в английской среде, действительно ничего по-русски не писала. Вдруг то, что я, видимо, блокировала, потребовало выхода.
К. ЛАРИНА: Театр Вахтангова для вас больше болевая точка или ностальгическая? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: В данный момент ностальгическая. Я считаю, что театр в порядке, пришел прекрасный, очень одаренный режиссер. Вахтанговский ли это театр, это совсем другое дело. Но и тут у меня есть концепция. Потому что я считаю, что Вахтанговский театр золотого века, пожалуй, уже шел к своему закату в момент смерти моего деда. Мне кажется, что вахтанговская эстетика, эстетика в основе своей чисто модернистская, постановки Вахтангова были скорее последними аккордами эпохи модернизма, нежели какими-то революционными спектаклями, это абсурд – считать их революционными спектаклями. Поэтому естественно, что сейчас происходит что-то другое. Но вернусь опять к «Анне Карениной». Вкусово это сделано грандиозно.
К. ЛАРИНА: Надо посмотреть, я еще не видела. Это не первый спектакль Холиной, она ставила там «Берег женщин». О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Вы меня спрашиваете, вахтанговский ли спектакль. Думаю, что нет. Но вкусово это сделано эстетически великолепно, безупречно, кристально. Если это вкусово хорошо, то это считается вахтанговским. Мне кажется, всё равно театр должен умирать, потом возрождаться в каких-то новых формах.
К. ЛАРИНА: А ваша прошлая актерская жизнь, она каким-то образом участвует в вашей сегодняшней жизни? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: В преподавании, конечно, я не то что актриса, я клоунесса как преподаватель. Конечно, театральное образование помогло мне и выучить язык, и существовать в университетской среде, потому что я имею право преподавать так, как я преподаю: она вот такая экзотичная, экзальтированная Ольга Партан… Конечно, актерская профессия помогает невероятно, даже в преподавании русского языка. Я не говорю о курсах по драме и кино, даже в преподавании русского языка.
К. ЛАРИНА: Эмоция. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Эмоция, юмор, чувство партнера, атмосферы на уроке. Я чувствую, что они начинают засыпать, сразу начинаю их развлекать какими-то отцовскими байками. Актерская профессия, по-моему, незаменима в любой области.
К. ЛАРИНА: Каждый высокий профессионал должен быть немного артистом. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да.
К. ЛАРИНА: Товарищи, давайте мы уже приступим к розыгрышу суперпризов по телефону прямого эфира 363-36-59. Мы разыгрываем полный комплект книг. Конечно, книга «Ты права, Филумена», а также… М. ПЕШКОВА: «На Молдаванке музыка играет» Александра Сидорова, Евгений Леонов «Давай поговорим», «Война» - здесь говорят немецкие и российские писатели. К. ЛАРИНА: Вопрос по телефону. Сколько редакций претерпел легендарный спектакль «Принцесса Турандот». Если вы скажете режиссеров, которые ставили эти спектакли, это будет просто счастье. Но мы не требуем невозможного. Скажите, сколько было редакций, учитывая первую, естественно. Второй вопрос. От постановки какой пьесы ведет официальное летоисчисление Театр имени Вахтангова? Если бы это была «Принцесса Турандот», мы бы этот вопрос вам не задавали, это немножко посложнее. Выбирайте любой вопрос и отвечайте по телефону 363-36-59. Алло, здравствуйте. СЛУШАТЕЛЬ1: Здравствуйте. Четыре редакции, если первую считать. К. ЛАРИНА: Нет, не четыре. СЛУШАТЕЛЬ1: Считая первую, это 30-е годы, 60-е и начало 90-х. Получается четыре. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Три. К. ЛАРИНА: Давайте тогда скажем режиссеров. Первая редакция чья? СЛУШАТЕЛЬ1: Рубен Николаевич Симонов в 60-х годах. К. ЛАРИНА: Правильно, 63-й год. А 90-е? СЛУШАТЕЛЬ1: Я не помню. К. ЛАРИНА: Гарри Черняховский. Общими усилиями мы с вами вместе ответили на этот вопрос. Как вас зовут? СЛУШАТЕЛЬ1: Наталья. К. ЛАРИНА: Большое спасибо. Второй вопрос – пьеса, с которой начался театр Вахтангова. Здравствуйте. СЛУШАТЕЛЬ2: Здравствуйте. Это пьеса Бориса Зайцева «Усадьба Ланиных» О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Летоисчисление ведется не с нее. Подсказка – сейчас было 90-летие. К. ЛАРИНА: Больше не говорите. Давайте попробуем еще. 363-36-59. Вещь известная, спектакль известный. В каждом театре есть своя «Синяя птица» – вот так я подскажу. Здравствуйте. СЛУШАТЕЛЬ3: Здравствуйте. Это пьеса Мориса Метерлинка «Чудо святого Антония». К. ЛАРИНА: Браво. Это кто говорит? СЛУШАТЕЛЬ3: Артем. К. ЛАРИНА: Конечно, Артем, он всё знает. Молодец, Артем, ответ верный. «Чудо святого Антония», 1921 год. Я хочу теперь прочесть имена наших победителей, которые правильно ответили про «Лолиту», она впервые была издана во Франции. ОБЪЯВЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ. Мы должны уже заканчивать программу. Оля, какие-то планы творческие раскройте, это же только начало большого писательского пути. Это первая ваша книжка?
О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Первая. До этого был опубликован только один рассказ, который называется «Продюсер де Ниро», он был опубликован в нью-йоркском русскоязычном журнале. Сейчас по-русски пишу сборник рассказов, связанных между собой, который называется «Фантазии нового и старого света», всё основано на «Шинели» Гоголя. То, что я наблюдаю в американской жизни и истории, похожие на гоголевскую «Шинель» в русской жизни, фантазии, то, о чем мечтают в Америке и в России.
К. ЛАРИНА: Можно сказать, что мы нашу следующую встречу в программе «Книжное казино» уже запланировали с выходом новой книги. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Спасибо.
М. ПЕШКОВА: Не только в «Книжном казино» будет звучать голос Ольги, но и в программе «Непрошедшее время» через некоторое время. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Спасибо.
К. ЛАРИНА: Спасибо вам огромное. Будем читать вашу книжку. Ольга Симонова-Партан – сегодняшняя гостья. Еще раз повторю, книга называется «Ты права, Филумена! Вахтанговцы за кулисами театра», на обложке Симонов и Валерия Николаевна Разинкова, замечательная актриса, супруга и Олина мама. Так что эту книгу не пропустите, прочтите. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Большое спасибо.
...— Екатерина Аркадьевна, расскажите, как получилось, что в свои 12 лет вы уже вышли на сцену такого солидного театра, как Вахтанговский? — С моим дебютом в Вахтанговском связана интересная история. Такое неожиданное, счастливое стечение обстоятельств. Родители возвращались в Ленинград в поезде вместе со знаменитым режиссером и театральным художником Николаем Павловичем Акимовым. Он зашел к ним в купе и сказал, что сейчас на гастроли в Питер приезжает Вахтанговский театр и в спектакль «Отверженные» им срочно нужна Козетта, потому что девочку, играющую эту роль, родители не отпустили на гастроли. Был уже сентябрь, началась школа и так далее. «Вы случайно не отдадите Катю в спектакль?» — поинтересовался Акимов. Папа говорит: «Давайте у нее спросим...». Ну и, как только они приехали и у меня спросили, я тут же помчалась на репетицию. С этого момента судьба моя, можно сказать, решилась, я завязла в театре на всю жизнь.
Когда через два года вахтанговцы опять приехали к нам с гастролями, я вновь играла в их «Отверженных», и Рубен Николаевич Симонов, тогдашний художественный руководитель театра, сказал: «Приезжай поступать в Москву, после чего мы возьмем тебя к себе, ты — наша». Пожалуй, с тех самых пор я ясно видела свою цель — именно Театр Вахтангова. Приехала в Москву, в 1955 году поступила в Щукинское и с первого курса играла в репертуарных спектаклях. Тогда была такая практика — привлекать студентов в массовки, маленькие эпизоды, поэтому на третьем курсе у меня уже были две главные роли...
Вторая слева — Руфь Марковна, рядом ее сестра, затем: Аркадий Исаакович, Михаил Державин, Екатерина Райкина с двоюродным братом Леней на руках, впереди — Костя Райкин
— Родители спокойно восприняли ваше решение стать актрисой? — В нашей семьей атмосфера была творческая. С папой мы всегда любили вместе играть, что-то изображать, у нас были с ним такие особенные игры, свои... Как-то на даче, когда мне было лет 10, мы с детишками организовали спектакль «Красная шапочка», в котором я играла Шапочку. Посмотреть на нас собрались актеры, режиссеры, балетные артисты, отдыхавшие под Ленинградом... Знаменитый актер и режиссер немого кино Владимир Гардин, посмотрев наши детские забавы, сказал тогда обо мне: «Эта девочка уже артистка». Так что путь в профессию был предопределен с раннего детства. Да и актерство у меня в крови.
Юлию Рутберг многие могут безошибочно узнать по характерному голосу. Обладательница театральных премий «Чайка» и «Хрустальная Турандот» сегодня блистает в театре имени Вахтангова. Театральные критики говорят, что у Юлии Рутберг «свои авторы, свои режиссеры и свой театр». Сама она утверждает, что уже на протяжении десятилетия самое подходящее название ему – «Театр смысла».
«В театре актер становится солдатом»
- Я не понимаю, зачем выходить на сцену с тем материалом, который тебе не по нраву, или зачем работать с людьми, с которыми ты не находишь общего эстетического языка,- рассуждает она. - Я не говорю сейчас о том, кто кому нравится или нет, ведь это не категория искусства.
Артистка признается, что благодарна судьбе, которая свела ее на одной площадке с «лучшей режиссурой». Рутберг работала с такими мастерами, как Петр Фоменко, Гарий Черняховский, Роман Виктюк, Аркадий Кац, Владимир Мирзоев, Михаил Бычков, Михаил Цитриняк, Римас Туминас. - Со всеми из них у меня сложились совершенно разные отношения, - говорит она. - Но важно, что все спектакли, которые мы предлагали зрителям, нельзя назвать поделками.
Юлия уверена, что исполнитель обязан играть все, что ему предложат лишь до тех пор, пока является «солдатом». - Приходя в театр, актер становится солдатом, и право отказываться от предложенных ролей нужно заслужить, - поясняет актриса. - А появляется оно, когда актер заработал определенный опыт и статус в театре, среди коллег, когда обретает внутреннюю уверенность, что может так поступить. Но полностью на самооценку полагаться нельзя, у людей она часто бывает неадекватной. Особенно сейчас, когда все вокруг звезды с ореолом над головой.
По мнению Юлии Ильиничны, такого высокого уровня мастерства человек достигает годами, не просто нарабатывая навыки, а повзрослев и внутри себя. - Актер должен стать старше и мудрее, - добавляет она. - Нужно дождаться периода, когда помимо желания выходить на сцену, у тебя появятся еще какие-то желания. Тогда ты начинаешь понимать, что роль тебе «противопоказана» или ты изначально не согласен с трактовкой режиссера.
Сама актриса признается, что даже после начала работы, порой отказывалась от участия в спектакле. - Нужно уметь честно признаться в том, что контакт не найден, - улыбается она. - И исполнитель не обязан, ломая себя, справляться с персонажем – это спектакль должен состояться во что бы то ни стало. И зрителю совсем не следует знать, что творится за кулисами. Артисты ведь выходят на сцену с сотрясением мозга, больные, с переломами, но все удается. А вот настоящая проблема, если ты своим участием только наносишь постановке вред и плохо играешь. К тому же, если ты уже взрослый человек, и твоего появления в спектакле ждут, то зачем врать людям и себе? Это получается перелом на уровне первого шага. Зачем выпускать хромого младенца…
Актриса знаменита своей любовью к перевоплощениям, так как считает, что «бесконечно смотреть на Юлию Рутберг – скучно». - Я совершенно не боюсь быть уродливой на сцене и в кино, - говорит она. - Я могу быть старой, морщинистой, лысой, пьяной, с переломанными пальцами. И еще я постоянно требую покупать мне парики – невозможно всю жизнь играть роли в привычном своем виде, всего лишь припудрившись. Поэтому я стараюсь играть совершенно разных женщин.
«С современной драматургией бороться приходится постоянно»
В частности, весьма ярко запомнились работы Рутберг в образах великих актрис Сары Бернар в спектакле Цитриняка «Крик лангусты» и Фаины Раневской - С Сарой Бернар было проще, потому что ее давно никто не помнит и не знает, - рассказывает она. - Там мы постарались создать собирательный образ женщины-звезды, ведь она, по сути, первой получила этот титул. И нам важно было рассказать, что значит «примадонна», где «орел» и «решка», и какую цену платят великие женщины за свою славу. Ведь семья и дети появлялись каким-то чудом – вся жизнь принадлежит сцене.
И в этом смысле народная артистка уверена, что самопожертвование во благо искусства и множество проблем в личной жизни – это «прилагающиеся товары». - Чем выше человек поднимается, тем больше на него направлено энергии, - поясняет Юлия Ильинична. - Но, вместе с тем, падать с высоты больнее, а возвращаться в простое человеческое качество – сложнее.
Роль Фаины Раневской стала для артистки настоящей миссией достоинства, ведь имя почившей актрисы уже давно стало нарицательным. - Я считаю, что режиссеру картины Виталию Москаленко нужно поставить памятник, - говорит звезда. - Как только меня утвердили на роль, я приехала к нему, и мы вместе работали над текстом, перелопатили много первоисточников. Мы просто изо всех сил пытались защитить имя Фаины Георгиевны от того идиотизма, который окружает сейчас ее персону.
Рутберг возмущена тем, что люди приписывают авторству знаменитой актрисы «пошлые провинциальные анекдоты». - Бедная Фаина Георгиевна, она, наверняка, не ожидала, что после ее ухода люди будут зарабатывать на ее афористичности, - добавляет исполнительница. - Люди просто потеряли стыд! А Раневская – уникальная артистка, она Великий Шут при короле Лире.
Вопреки собственным ожиданиям, Рутберг получала в свой адрес много похвалы после выхода сериала на телеэкраны. - Я просто с ума сошла, - смеется она. - Я была уверена, что меня просто закатают в асфальт, а меня так хвалили!
Впрочем, у перфекционистки Рутберг работа в кино далеко не всегда идет гладко. Актриса сетует, что в нынешних условиях вечной спешки режиссеры перестали репетировать с актерами. - Ну, репетирую сама, - говорит она. - Беру текст и начинаю его прорабатывать, делаю пометки на полях, что-то меняю. Конечно, потом согласовываю с режиссером.
По словам актрисы, почти всегда постановщик идет навстречу, понимает и принимает ее видение. - Это в самых редчайших случаях происходит полное непонимание по работе с текстом, в конкретной сцене, - добавляет Юлия. - Кстати, с самого начала я читаю сценарий и оцениваю: насколько я могу с ним бороться. А в случае с современной драматургией бороться приходится постоянно.
Говоря о борьбе, они имеет в виду следование именно своему видению и стилю, но не амплуа. - Просто я считаю нужным бороться за свое уже сложившееся имя, - говорит Рутберг.- Только так можно комфортно влиться в образ и высказаться. Ведь если актеру нечего сказать, то и на сцену выходить не стоит.
Юлия Лежень Заголовок в газете: Театр одной актрисы
Главный герой трагедии «Царь Эдип» – фиванский царь, обреченный богами на страшную участь: его родителям оракул предсказал, что их сын убьет отца и женится на матери. Чтобы избежать предсказанного, родители отдают приказ убить мальчика, но он остается жив, вырастает и совершает то, что ему было предназначено. «Царь Эдип» в постановке Римаса Туминаса соразмерен великой трагедии Софокла по тому впечатлению, которое он производит на зрителей. Одна из ключевых тем спектакля – напоминание о том, что в любую минуту наша жизнь может перемениться, и надо иметь мудрость принять случившееся.
Виктор Добронравов.
– Что вы ощутили, когда Римас Туминас объявил, что вы будете играть фиванского царя Эдипа, персонажа одного из самых известных древнегреческих мифов? – Я долго не мог избавиться от внутреннего вопроса: как это возможно? Когда актер читает сценарий фильма, в котором ему предстоит сниматься, или пьесу, в которой он будет играть на сцене, он уже пытается представить себе, как это будет выглядеть. Я перечитал трагедию Софокла, вообще не понимая, как ее можно поставить. Римасу я так и сказал: «Как вы это будете делать? Это невозможно. Пьеса была написана две тысячи лет назад. В XXI веке такой текст и такое сложное, нединамичное развитие сюжета не будет восприниматься».
– Что он вам ответил? – Улыбнулся. Если Римас начинает делать спектакль, он знает, как его сделать.
– Сюжет этой античной трагедии разворачивается по законам детективного жанра. Фактически это расследование, которое проводит главный герой, до тех пор пока не обнаруживает, что преступник – он сам. А для темы судьбы режиссер и художник нашли потрясающий образ – каток, который движется по сцене, наваливается на главных героев и, кажется, вот-вот их расплющит. – Это отличительная черта спектаклей Римаса: выбирается какой-то главный символ, можно даже сказать – в лоб, мы его не обыгрываем, но он проникает в мозг, как 25-й кадр. Когда-то у нас был спектакль «Троил и Крессида» и над сценой висел огромный таран на цепочке, весь зрительный зал сидел и думал: когда же это все на нас рухнет? Это было как раз в тот момент, когда грохнул кризис, – 2008 год. Так и здесь.
– Ваш Эдип борется до последнего, не хочет верить, что ему не удалось обмануть судьбу. Вы его судите или оправдываете? Виновен ли он в том, что совершил? – Я считаю, что он не виноват. В начале спектакля мы видим его практически антигероем, человеком, который в попытке бежать от рока возомнил, что перехитрил богов и стал им равным. Но в том, что случилось, он не виноват. Его родители первыми начали спорить с богами и пытались избежать предначертанного, с них все началось. Он был младенцем, когда они пытались от него избавиться. Мы во время репетиций размышляли, что было бы, если бы он рос в любящей благополучной семье, если бы его отец и мать не совершили все те поступки, которые привели его к развязке трех дорог. Но ни к чему не пришли.
– Вы считаете, что нужно спорить с судьбой или покорно следовать ее предначертаниям? – Лучше все-таки не плыть по течению, подняв лапки, а пытаться грести против течения. И может быть, взглянув на количество твоих попыток, боги скажут: «Ну если так, давайте перепишем его судьбу, что ли». Был такой голливудский фильм «Меняющие реальность», с Мэтом Дэймоном и Эмили Блант. В этом фильме за мировым порядком следит некое бюро, которое предопределяет судьбы всех людей. Но вот два человека, мужчина и женщина, встретились, полюбили друг друга и нарушили схему. Их преследуют агенты этого бюро, чтобы разъединить, они убегают, пытаясь спасти свою любовь. В итоге их судьбу переписывают – и они остаются вместе. Мне кажется, в этом смысл жизни. Люди теряют все, что у них есть: исчезают миллионы, сгорают квартиры, увольняют с работы, и для кого-то это крах, а для кого-то – начало. И кто знает, что суждено человеку после такого удара судьбы – стать бомжом, спиться, замерзнуть около метро или начать что-то новое, уехать в другой город, встретить свою женщину?
– И продолжить жить ослепшим, как Эдип? – Почему нет? Я, кстати, подростком частенько размышлял о таких вещах. А вот что будет, если я, допустим, попаду в ДТП и мне оторвет ногу. Я думал, что, наверное, тогда стану первым на свете одноногим артистом. И ничего мне не помешает стать наконец профессиональным саксофонистом. Бегать я уже не смогу, зато смогу сидеть и долго играть на саксофоне. Понимаете, такие были мысли. Если Бог закрывает перед тобой дверь, он распахивает окно.
– У вас очень хорошая семья, все поддерживают друг друга. Откуда возникает тот ужас, который звучит в голосе Эдипа, когда он узнает, что родители хотели, чтобы он умер младенцем, а сам он стал убийцей своего отца? – Я из благополучной семьи. Действительно, у нас все всегда было замечательно и с папой, и с мамой, и я стараюсь нести семейные ценности и дальше, своим детям. Но страхи, сомнения, фобии есть у каждого человека. И вот на этот страх – не дай бог, что-то подобное случится – приходится опираться в роли, а не на что-то свое личное.
– Есть ли в роли царя Эдипа то, что вам до сих пор не дается? – Не знаю, это сложный вопрос. На данном этапе я сделал все, о чем меня просил режиссер. Но мне кажется, что я только начал погружаться в глубину смыслов. Пока идут слои почвы, до нефти еще очень далеко. Но царь Эдип – это роль на вырост. Вот сколько буду играть, столько и буду двигаться дальше.
Людмила Максакова.
– Всегда считалось, что главный герой трагедии «Царь Эдип» – фиванский царь, обреченный богами на страшную участь. Римас Туминас считает, что главный герой этой истории – не Эдип, а Иокаста, его мать, сильная женщина, которая наказывает себя за открывшиеся грехи смертной казнью. – Другого финала быть не могло, потому что Иокаста много лет назад отдала собственного сына на смерть по требованию мужа, боявшегося, что мальчик вырастет и убьет его, как предсказал оракул. «Младенцу от рожденья в третий день отец связал лодыжки и велел на недоступную скалу забросить», – сказано в пьесе. Откуда такая жестокость? «Злых боялись предсказаний», – объясняет пастух, которому было поручено исполнить это приказание. А как жить с больной совестью? Я думаю, что Иокаста просто помешалась, когда ей пришлось отдать свое дитя на смерть. Она – человек, окаменевший от горя, который много лет несет в себе этот ужас. Это тема сегодняшняя, она существует и в наши дни. Все спорят о том, нужны ли беби-боксы – специальные приемники для младенцев, от которых матери хотят отказаться. Отменять их или не отменять? Помогать матерям, которые не хотят или не могут воспитывать своего ребенка, избавиться от него или нет? Матери так или иначе избавляются от нежеланных детей, причем самыми зверскими способами. И это не античное время, это сегодняшний день. Просто об этом никто не говорит и не пишет. Как дальше сложится судьба этих девочек, которые умертвили своих детей, неизвестно. Будут ли они мучиться угрызениями совести, мы не знаем.
– Царица сохраняет присутствие духа до конца. Она первой понимает все и пытается удержать Эдипа от дальнейшего расследования, готова хранить страшную тайну и дальше, никого в нее не посвящая. – Дело в том, что в ее отношении к Эдипу всегда присутствовали материнские чувства, хотя она и не знала, что это ее сын, которого она считала погибшим. Говорят же, что связь матери с ребенком никогда не прерывается. Пуповина, которую перерезают при родах, продолжает существовать, поэтому она хорошо понимает характер Эдипа, знает его горячность, раздражительность и подсознательно старается его уберечь.
– Что вы почувствовали, когда Римас Владимирович предложил вам эту роль? – Что Иокаста пришла ко мне не случайно, ее вызвали силы судьбы. Мне пришлось пережить в жизни драматическую ситуацию, которая дала мне внутреннее право играть эту роль. Вы знаете, это ведь роли находят нас, а не наоборот.
– Кто-то из великих актрис прошлого вдохновлял вас, когда вы думали об этой роли? – Меня вдохновляют режиссеры. Я считаю Туминаса выдающимся режиссером нашего времени. Никто так не смог выразить земную боль и земные страдания, как он это сделал в «Царе Эдипе». Римас – человек, который очень серьезно подходит к жизни. Он не просто ставит какой-то спектакль, а выносит к зрителю итог своих самых сокровенных и глубоких раздумий. Но вы знаете, в этом спектакле, несмотря на все внутреннее напряжение, существовать легко. Там очень много подспорья – и режиссерского, и музыкального, и художественного.
– Что происходит с вашей царицей в тот момент, когда тайна, которую она хранила, раскрывается? – Меняются ее отношения с сущностью чудовища, называемого судьбой. Я очень люблю одну притчу. Бедный человек обращается к Богу и говорит: «Господи, какой же я бедный! Моя жена совершенно отчаялась от такой жизни. Мои дети – мне не на что их учить. Мы на грани голода. Мы просто погибаем. Господи, помоги!» И Господь говорит: «Так будет не всегда». Совершается поворот в судьбе бедняка. Его семья становится богатой, жена ходит в каких-то неимоверных нарядах, дети учатся у лучших педагогов. Он радуется: «Господи, спасибо тебе! Ты так изменил мою жизнь!» И Господь ему говорит: «Так будет не всегда».
– Если каждый из нас не хозяин своей судьбы, можно ли говорить о свободе воли человека? Насколько человек свободен? – На свете счастья нет, а есть покой и воля. Воля – в смысле сила воли. А свобода человека – в самоограничении.
https://mospravda.ru/2023/09/08/700790/ Владислав Демченко: Мы счастливы на сцене и становимся несчастны, когда заканчивается спектакль Елена Булова 08.09.2023 Российско-итальянской музыкальной постановкой «Жизнь как сон», созданной командой во главе с продюсером, актером Театра им. Вахтангова Владиславом Демченко, открылось новое театральное пространство Парк-отеля «Актер-Руза».
Место это старинное, намоленное, принадлежащее Союзу театральных деятелей во главе с Александром Калягиным. «Здесь, в Подмосковье, в советское время отдыхали все великие артисты страны, творческая жизнь кипела, игрались капустники, проходили творческие вечера, – рассказывает генеральный директор «Актер-Руза» Анна Бальцер. – Но после развала СССР тут все пришло в упадок. Постепенно, с большими усилиями, Союз театральных деятелей (СТД) при деятельном участии Александра Александровича Калягина все это восстановил, было создано уютное пространство для отдыха и творческих встреч. Раньше тут отдыхали только артисты СТД, теперь в творческой обстановке может отдохнуть каждый. Спектаклем «Жизнь как сон» открыто новое театральное пространство, а значит – новая страница в жизни этого замечательного творческого места».
Символично, что спектакль «Жизнь как сон» – глубокое размышление о природе творчества и судьбе артиста, который всего себя посвятил сцене. Наш обозреватель беседует с продюсером проекта «Жизнь как сон» и исполнителем главной роли Владиславом Демченко.
– Владислав, вы премьеру спектакля месяц назад показывали в ЦДРИ в Москве. Каким ветром вас занесло в Дом творчества ВТО в Старую Рузу?
– Судьбоносным. Нет, серьезно, я не шучу… Мы как раз начинали репетировать проект «Жизнь как сон», и волей случая я оказался в Старой Рузе – меньше чем в 100 километрах от Москвы, в «Актере». Я влюбился в эти сосны, тишину, пение птиц под окнами, туманы, солнце. В это уединение, когда можно подумать обо всем на свете и заглянуть внутрь себя, что-то проанализировать, построить планы. И подумал, почему бы нам не сыграть спектакль здесь, в месте, которое помнит кипучую творческую энергетику Миронова и Гафта, Мордюковой и Леонова, Гердта и Пельтцер, Ефремова, Буркова, Луспекаева… Здесь разрабатывались будущие спектакли, здесь писали режиссерские сценарии к своим фильмам Сергей Бондарчук и Леонид Гайдай. Здесь Зацепин сочинял музыку к кинофильмам «Кавказская пленница» и «Бриллиантовая рука».
И вот через полтора месяца после премьеры в столичном ЦДРИ мы сыграли три спектакля здесь. С приходом нового директора, Анны Бальцер, это волшебное место стало активно возрождаться: были отремонтированы корпуса, номера стали уютными, комфортными, в каждом есть большой балкон: можно дышать, не выходя даже на улицу. Домики стоят внутри яблоневых садов, и сейчас, в самом начале сентября, ветви яблонь буквально ломятся от яблок различных сортов. Поют птички, можно прогуляться под соснами к Москве-реке: эту живописную дорогу-променад ироничный Валентин Гафт назвал «валидол-штрасе», обозначая пользу подобных прогулок. Тут можно сплавится вниз по реке на каяках, покататься на досках-сапах. Короче, я был в восторге, не мог надышаться этим великолепным сосновым воздухом, и мне захотелось приложить руку к благородному процессу возрождения театрального пространства: Парк-отель «Актер-Руза» стал партнером нашего спектакля, мы сыграли премьеру в обновленном зале Культурного центра советской постройки. И были первыми, кто открыл для посетителей «Актера» новое арт-кафе как возрожденное театральное пространство. Мы сыграли спектакли и для жителей Подмосковья, и для пенсионеров (совершенно бесплатно), которых привезли сюда на двух больших автобусах, и для представителей туристических фирм, и для всех гостей.
Мне радостно. Когда входишь в новый театр, его надо обживать, театральное пространство надо «надышать», наполнить эмоциями публики, аплодисментами. И тогда место потихонечку начнет возрождаться, заживет новой жизнью.
Спектакль режиссера Лейлы Абу-аль-Кишек «Жизнь как сон» (в Театре Вахтангова у нее идет три постановки) – один из моих любимых проектов: он глубоко отзывается внутри. И по иронии судьбы проект, сыгранный в «Актере», рассказывает как раз о внутреннем состоянии артиста, посвятившего этой профессии свою жизнь.
– Чем именно ваш герой – состоявшийся музыкант и артист – близок вам?
– Этот спектакль в чем-то про меня самого. Моему герою 60 лет, мне 57 – не слишком, согласитесь, большое расстояние. И те мысли, то понимание жизни, которое присутствует в моем герое, есть и во мне. В спектакле есть его воспоминания о многочисленных романтических отношениях с женщинами, есть боязнь этих отношений, есть тема одиночества, неожиданное появление в жизни трехлетнего сына, о котором мой персонаж раньше не подозревал. Потому что сын родился от случайной связи. Есть непонимание, что делать со всем этим, с этим ребенком, который свалился на голову. И есть постепенно осознание, что все, что не может дать творчество, в итоге компенсируется любовью близкого существа.
– Ну конечно. Особенно если творческий человек долго живет один. Тогда он так или иначе становится эгоистичным: он заточен на свои роли, на свою карьеру, ему в общем-то хорошо. Но не иллюзия ли это? Такие мысли посещают моего героя, и они на самом деле посещают и меня самого. Особенно в тот момент, когда человек остается один на один со своими нереализованными планами, мечтами. Потому-то наша профессия актерская, как и профессия музыканта, которого я играю, – зависима. Мы зависим от всего на свете – от партнеров, режиссеров, обстоятельств, продюсеров, погоды, публики. Постепенно образуется внутри некий вакуум. А когда вдруг появляется родное существо, как у моего героя, то от полного непонимания он приходит к состоянию тотальной любви. «К черту пенсию, это выходное пособие, не век же я буду вот так кривляться перед публикой», – говорит он. И произносит самую важную фразу: «В конце концов, на мне – моя семья. Начну жизнь заново».
Лейла Абу-аль-Кишек назвала наш спектакль «Жизнь как сон». Творческие люди часто живут, как во сне. Мы, артисты, счастливы от наших ролей и становимся несчастны, когда заканчивается спектакль. А когда ты ждешь роли, а она не появляется? Или когда ты ждешь главных ролей, а тебе предлагают роль второго плана? Не всем же играть в симфонических оркестрах в Карнеги-холл, кто-то играет и в ресторане, как и мой герой. Но это не значит, что он посредственен: он там играет потому, что его талант требует активного выхода наружу. Вот ведь в чем штука! Появление мальчика, трехлетнего сына, дает возможность отцу-музыканту всю невостребованную любовь вложить в этого ребенка. Это спектакль – о семейных ценностях, без которых жить невозможно.
– Я слышала, что вы играете спектакль на деньги московского гранта. Как удалось его получить? И насколько вам сложно совмещать в себе профессию артиста и профессию продюсера?
– Меня жизнь научила, что если я хочу что-то сделать свое как артист, то должен приложить в 25 раз больше усилий, чем кто-то другой. Этот проект во многом состоялся благодаря своевременной подсказке директора Театра имени Вахтангова Кирилла Крока. Он мощный продюсер, я пришел с ним посоветоваться, стоит ли подавать заявку на грант вот с таким-то материалом. Я ждал любого ответа, поскольку он – опытный человек. А Крок вдруг сказал: «Давай, пробуй».
Сначала мы сделали с той же Лейлой «Белые ночи Венеции» на президентский грант, а потом решили подать на московский грант с другим спектаклем. И получили его! В наше непростое время, и это для меня было удивительным, государство поддерживает в том числе и вот такие частные театральные инициативы. Мы сделали душевный проект и изначально четыре спектакля сыграли благотворительно для пенсионеров «Московского долголетия». Играли в ЦДРИ для наших самых главных театралов, пожилых людей. Вот кто по-настоящему любит и понимает театр! Только вот, к сожалению, не имеют возможности на свою пенсию покупать билеты, которые сейчас стоят в кассах ох как недешево.
– Владислав, что вам предстоит в новом сезоне в Театре имени Вахтангова, где вы работаете?
– Новый сезон для меня начался с гастролей в Иркутск. Я знаю, что в театре будет ставится «Севильский цирюльник», у меня там, видимо, будет хорошая роль, даже уже была читка. В главной роли там занят Антипенко Гриша, я очень рад этому партнерству. Кроме того, в текущем репертуаре я занят в семи спектаклях. Это «Превращение» по Кафке, «Бовари», «Театр», «Ромул великий», «Соломенная шляпка», «Дневник Анны Франк» и «Феллини 8 ½». Я доволен тем, что я имею, благодарен театру, директору, партнерам. Рад, что нашел свое место: труппа у нас сильная, талантливая, найти свое место внутри – дорогого стоит.
Непросто брать интервью, когда перед тобой и мистик Вольф Мессинг, и князь Николай Болконский, и Сталин, и Каренин, и Арбенин, и прорицатель Тиресий, и Казанова, и хочется с ними со всеми многое обсудить. Трудно взять себя в руки: "Приди в себя!" - и задавать вопросы не вышеперечисленным персонажам, а создавшему эти потрясающие образы любимому актеру Народному артисту России, ректору театрального института имени Щукина профессору Евгению Князеву.
Мы поговорили обо всем - о "Войне и мире" на сцене и в жизни, о гении и злодействе, о том, как дышит зрительный зал, о том, может ли тиран влюбиться, о предсказаниях Мессинга и Ванги, и чем больше было задано вопросов - тем больше рождалось новых... Почему каждая "Война и мир" не похожа друг на друга?
- Потому что это театр! Люди приходят в театр для получения тех эмоций, которые родятся здесь, сию секунду! И я тоже каждый раз играю по-разному! В зависимости от зала, от тишины, от веры в обстоятельства... Когда мне приходится произносить фразу "Погибла Россия...", у меня внутри все переворачивается, и комок подступает к горлу - и зрители это чувствуют. Я cлышу зрительный зал, его дыхание, тишину, и даже когда музыка звучит, я слышу тишину... И ощущение, что зрители дышат так, как я дышу, у меня захватывает сердце - и у них. Я вздыхаю - и они так же вздыхают. Я ухожу со сцены, воцаряется тишина, а я про себя повторяю: "Не надо аплодисментов, не надо!.." И все равно они бывают...
Сколько раз смотрела "Войну и мир", - и каждый раз рыдаю во время сцены со старым князем Болконским...
- Вот напишите об этом (улыбается - Авт.)! В этом спектакле мы в особенной степени говорим о тех важных вещах - о чести, порядочности, славе, доброте, войне и мире, человеке в этом мире. Посмотрите, три семейства: патриотичная семья Болконских, где отец говорит сыну: "Если ты погибнешь в бою, мне будет очень больно, но если я услышу, что ты вел себя не как сын Николая Болконского, мне будет стыдно!", жизнерадостное семейство Ростовых и маргиналы Куракины... А я смотрю на сегодняшний день: изменилось ли что-то в обществе? Такие же семейства - и понимающие, и безразличные, кому война - не война, все равно будут пить, гулять, веселиться. Да что "Война и мир" - мы играем спектакль по произведению Софокла, написанному в пятом веке, и там все то же самое, что сейчас, - мы пришли к сегодняшнему дню с теми же проблемами, комплексами, с тем же ощущением надвигающегося на нас рока.
Объясните, мне, зрителю, как это возможно, сыграв феноменально роль старого князя, надорвав всем душу, заставив рукоплескать и рыдать, - выйти из театра на Арбат и как ни в чем ни бывало земным человеком пойти по Москве?!
- Трудно эмоционально, психологически, но актер - это профессия, это мастерство... Мы выходим, мы общаемся, говорим про роли, как сегодня прошел спектакль - и так потихонечку все утихает... И потом, я часто вспоминаю случай, когда мы блистательно, как нам казалось, играли спектакль "Без вины виноватые", и публика нас благодарила, и слезы у людей выступали на глазах, и мы думали, что сделали огромное дело своей жизни, и все были счастливы, - и вот идет нам навстречу режиссер спектакля, Петр Наумович Фоменко, а мы к нему с вопросом: "Ну что, Петр Наумович?! Как мы сегодня? Понравилось вам?" - а нам ответ: "Как вы сегодня ужасно все играли, как вы позволили себе идти на поводу у публики! Как вы шли за ней!" - и нам такой выговор устроил! Не наше дело - судить, хорошо или плохо мы сыграли, - это дело зрителей, это дело режиссера, который посмотрел и сказал, вот здесь ты сделал неправильно.
Все же актер - больше ремесло, чем искусство?
- "Вам, может быть, угодно считать свою игру искусством, мы вам того запретить не можем. Я откровеннее, я считаю свою профессию ремеслом, и ремеслом довольно низкого сорта" (улыбается - Авт.). Островский эту тему исследовал: я вам сейчас процитировал Незнамова, которого я играл в "Без вины виноватые".
Вы с Незнамовым согласны?
- Так редко спектакли становятся произведениями искусства... Когда начинаются репетиции, все думают, что это будет шедевр, и получится что-то необыкновенное. Но за сорок лет работы в театре я соприкоснулся, может быть, с тремя-четырьмя спектаклями, которые стали произведениями искусства. "Пиковая дама" Фоменко, его же "Без вины виноватые" и, пожалуй, назову "Войну и мир" Римаса Туминаса - вот три спектакля, где я участвовал, которые можно отнести к произведениям искусства, а в истории театра останется еще меньше спектаклей! Мне приятно, что в книге "Сто лучших спектаклей 20-го века" названы три спектакля театра Вахтангова, в котором я служу, - ну разве это не гордость!
Это грандиозная цифра!
- Да (смеется - Авт.)! И в одном из них я был занят, играл! Войдет ли "Война и мир" в число лучших спектаклей столетия?.. Хотелось бы! Это спектакль-разговор, искренность, доверительность, спектакль-вера, сомнение в себе, спектакль, который говорит о гении Толстого, гении режиссера, - и наша труппа достойно реализовала этот замысел.
Вы так говорите о "Войне и мир" и ее смыслах, что захотелось срочно в Ясную Поляну - подумать, поразмышлять!
- Ой, мы там играли, и это было потрясающе!
Под ливнем!
- И под ливнем, и не под ливнем играли - было два спектакля.
Лев Николаевич был рядом? Ощущали его присутствие?
- Конечно! Мы ходили на могилу к нему. Я на колени не бросался, но близок был к тому, чтобы поблагодарить его за возможность сыграть такую роль... А я ведь родом оттуда! Мое детство прошло неподалеку. В школу я ходил через лес, надо было спуститься через овраг, пройти по дубовому лесу...
Публика собиралась, а я думал о том, как Лев Николаевич в рубашке ходил по этим дорожкам, как возвращаясь домой диктовал Софье Андреевне бесконечные варианты своих строк, а она записывала... Сумасшедший труд! А потом нам в музее показали портрет Николая Болконского - и он на меня похож (улыбается - Авт.).
Это ли не мистика? - (улыбается - Авт.)
Есть в вас мистицизм?
- А что такое мистицизм? Это хорошая интуиция, наверное...
Вы настолько блестяще создали образ Вольфа Мессинга в фильме "Видевший сквозь время", что я теперь верю, что вы тоже обладаете сверхспособностями и способны читать мысли! Наверное, вы устали от вопросов про эту роль...
- Нет, мне, наоборот, очень приятно, я с удовольствием вспоминаю эту роль и истории, связанные с нею! До сих пор ко мне люди подходят и говорят: "А вы знаете, что вы похожи на Вольфа Мессинга?" Я отвечаю: "Да вы что, правда?!" А кто-то говорит: "Вы похожи на актера, который играл Вольфа Мессинга". Ну и хорошо, я со всеми точками зрения соглашаюсь. Я стал задаваться вопросом, почему такая большая любовь человеческая к этой персоне? А опять же потому, о чем и идет наш с вами разговор, - он жил по человеческим законам - очень любил свою супругу Аиду, помогал людям, старался никогда не сделать больно человеку. Это герой, у которого есть ум, честь, совесть и достоинство - качества, которыми каждый желает владеть, а у других они вызывают уважение.
О Мессинге на сегодняшний день судят по нашей работе, - о нем мало известно, мало написано, и до нашего фильма о нем совсем мало говорили. Это сейчас появились "специалисты в области Мессинга", о его персоне снимают программы, но, кстати, я никогда не хожу ни на какие передачи, связанные с именем Вольфа Григорьевича. Для меня это прежде всего человек, проживший трудную жизнь, и, думаю, большинство связанных с ним легенд, выдуманы людьми. Я и играл человека, а не мага. А если эта роль так сильно запомнилась, то это благодаря замечательному сценарию, который написал Эдуард Володарский, замечательному режиссеру Владимиру Краснопольскому, снявшему эту картину, замечательному оператору Тимуру Зельме. Все цеха с большим удовольствием работали над созданием этой картины! Тогда, в 2008 году, в России случился кризис, и проект оказался под угрозой из-за недостатка финансирования. Продюсерская группа собрала нас, сообщив, что, возможно, нечем будет платить рабочим... А рабочие сказали: "Нам так нравится работать на этой картине, здесь такая атмосфера, что мы готовы трудиться бесплатно, а появятся деньги - заплатите". Благодаря энтузиазму людей мы не потеряли эту картину. Потом всем заплатили, конечно.
Какое хорошее понятие "энтузиазм", забытое, правда, утраченное...
- Потому что царит культ потребления и все упирается в деньги, а в театре, в кино не все деньгами меряется. Это сейчас, бывает: десять минут переработал, платите. Чуть что неустойки, ультиматумы. Я никогда этого не понимал! Бывает, весь день что-то не клеится, не складывается, не получается, и вдруг к концу смены все пошло так, как надо, и свет правильно засветил, и вы с партнером поймали одну волну, - ну как же можно не схватить этот бесценный момент творчества, который только что возник, родился!
Бывают, конечно, бездушные, фальшивые вещи, когда пытаются всю картину снять за полторы смены. У меня однажды в Таллинне смена продолжалась более двадцати часов - я уже ничего не соображал. Я играл роль Зиновьева в фильме "Декабрьская жара", и все сцены с этим героем старались снять за один день, не успевали. Это, конечно, жестоко.
А вот когда случается настоящее творчество, когда хочется снова и снова пробовать, - это совсем другое дело!
...И главное, кто начинает истерику - далеко не самые нищие, далеко не самые бедные...
Мыслимо, чтобы так себя повели Этуш, Лановой, Ульянов, другие великие российские актеры?..
- Нет, я не представляю, нет, этого не может быть! Я же вместе с ними много работал, мы много разговаривали! На протяжении многих лет мы с Ульяновым сидели в одной гримерной перед выходом в спектакле "Без вины виноватые", а это минут сорок в замкнутом пространстве, откуда сразу шли на сцену, и у нас было очень много времени, - мы и про все фильмы переговорили, и про его и мою личную жизнь, он знал все про моих детей, а я - про его. И так же много времени мы проводили с Лановым на гастролях.
Перед спектаклем Василий Семенович заходил ко мне в гримерную (а он выходил на сцену за одну минуту до меня в "Посвящении Еве") и говорил: "Ну что, пойдем", я отвечал: "Пойдем!" - "Удачи тебе!" - "И вам!" И он шел на сцену, а когда мы заканчивали спектакль, он с одной стороны уходил со сцены, а я с другой, - и он никогда не заходил в гримерную, а всегда дожидался, когда я приду, и встречал словами: "Поздравляю тебя, кажется, сегодня опять получилось!" А после спектакля мы садились и про все разговаривали. А если человек открывал свою душу, значит он тебе доверял, видел в тебе собеседника, который не предаст, не напишет быстро какие-то воспоминания, мол, Ульянов или Лановой мне сказал...
Вспоминаю тот театр, ту жизнь... Быстро все проходит, пролетает, и уже ты становишься старшим товарищем для более молодых. Внутренне, душой я все еще остаюсь учеником, а со стороны, видимо, произвожу впечатление уже пожившего человека (улыбается - Авт.).
Совсем недавно мы потеряли великую актрису, символ Вахтанговского театра Юлию Константиновну Борисову...
- Это боль!.. Я вам сейчас покажу одну фотографию, она у меня в гримерной стоит! Сделана на открытии памятника Вахтангову, удивительная фотография! Это последний визит Юлии Константиновны в театр, и ее сын Александр еще был жив, вот он, на фото... И как не брать пример с таких артистов, как Борисова, которая была королевой и ушла королевой, она не позволила никому видеть ее в гробу - постаревшей, сухонькой женщиной, которая прожила почти сто лет! Она не позволила ни одному человеку прийти на ее похороны, она подумала и об этом, уходя из жизни, завещав, чтобы на ее похоронах присутствовали только члены семьи. Какое величие духа! Она улетела как звезда, как комета, оставив после себя сияющий след. У поэта Леонида Мартынова есть строки: "Скажи: какой ты след оставишь? След, чтобы вытерли паркет и посмотрели косо вслед, или незримый прочный след в чужой душе на много лет?"
Да, время театральных актеров быстро проходит. Были времена, когда у служебного входа ее встречали толпы поклонников, а потом пришли другие поколения, и она стала меньше играть, но когда она играла "Пристань" - один из последних своих спектаклей, то даже те в зрительном зале, кто не знал Борисову, каждый ее выход сопровождали шквалом аплодисментов, видя ее высочайшее мастерство! Вот с кого надо брать пример и у кого надо учиться. Это было великое служение искусству, театру, стране - и такими же были Лановой, Ульянов, Яковлев...
С Юлией Борисовой на премии "Человек театра" Сейчас модно рассуждать о том, что гений и злодейство - две вещи все же совместные... Мол, гений может быть злодеем, и таланту можно простить злодейство. - Ну какой он гений, если он совершает злодейский поступок! У Пушкина Сальери говорит:
"Гений и злодейство - Две вещи несовместные. Неправда: А Бонаротти? Или это сказка Тупой бессмысленной толпы - и не был Убийцею создатель Ватикана?"
Есть предание, что Микеланджело умертвил натурщика, чтобы естественнее изобразить умирающего Христа... Но то лишь предание.
Человек высокого духа очень великодушен, никогда не позволяет себе ничего низменного по отношению к людям, у него дух велик, в нем нет высокомерия и тем более злодейства!
Я попросила своего друга, вашего коллегу, идя на это интервью, придумать интересный вопрос Князеву, и он сказал: "А спроси: сказка Гайдара о Мальчише-Кибальчише насколько применима к нашему времени?"
- Никогда не задумывался, но как эта сказка, оказывается, актуальна сейчас! У нас есть и Мальчиш-Плохиш, и Мальчиш-Кибальчиш (смеется - Авт.). Вспоминаю кадры из фильма, и очень живые ассоциации рождаются. Помню, как стоит Мальчиш-Плохиш рядом с буржуином, который дает ему сладости, а он толстый, и все у него хорошо, и цена предательства - "банка варенья да корзина печенья". А другой все борется за честь, за совесть, за правду... А человек и должен жить высокими идеалами! Нас все вокруг призывают к тому, что человек должен быть богатым, стремиться к уровню жизни... А потом получается, что все одинаково богатыми быть не могут, и как в Перу - между богатыми и бедными кварталами воздвигается бетонная стена, по одну сторону которой люди живут в роскоши, по другую - в нищете.
Но я с большой долей позитива смотрю в будущее, с надеждой - на нашу молодежь, тем более что я работаю с этой молодежью, разговариваю с ними о том, как важно делать из себя людей, если вы хотите выходить на сцену, быть артистами. Я не хочу, чтобы они были похожи на тех, за кого мне бывает неловко, пусть это и одаренные люди, но ведь не это главное в актерской профессии. Актер должен иметь право выйти на сцену, чтобы сказать что-то особенное людям, чтобы за ним пошли, чтобы в человеке случился какой-то щелчок. Я понимаю, что, придя в театр и посмотрев спектакль, человек не изменится, не станет диаметрально противоположным, но он задумается о чем-то важном. Во все времена театр - это врачевание души, недаром театры строились рядом с дворцами бога медицины Асклепия. Асклепий врачевал тело, а театр исцеляет душу человеческую. Важно, чтобы человек, врачующий душу, был хорошим, приличным, - и все мои великие коллеги по Вахтанговскому театру - Ульянов, Лановой, Яковлев и другие - были очень хорошими и глубокими людьми. Сложными, безусловно, но главное, хорошими людьми.
Вам не кажется, что сейчас ценностная парадигма восстанавливается?
- Я бы очень этого хотел. Мы говорим своим детям о том, что артист - это человек, который должен уметь донести, сказать о важном, о главном, о чести, о глубине, о предательстве, о том, что есть зло и добро, а люди пусть смотрят и разбираются, что есть хорошо, что есть плохо. Подсмеиваться над нами не надо - воспитание - дело консервативное, а совсем не новаторское. Это не ретроградство, боже сохрани.
Как подобный педагогический посыл воспринимает молодежь?
- Нормально воспринимает. Мы тоже не всегда хотели слушать старших, нам казалось, мы знаем лучше. А они твердили нам: "Театр - это дисциплина!", - мы подчинялись и выполняли, так и нынешняя молодежь. А еще мы учим их тому, что театр - это не артисты, стоящие на сцене, театр - это команда людей, которая подготовила для вас спектакль - от тех, кто пришел и поставил декорации, до тех, кто сшил костюмы, кто загримировал, кто встретил публику в гардеробе. И вы, актеры, - лишь одна из составляющих театра, да, наиболее яркая, но до какой же степени вы должны быть яркими, чтобы зрители, выходя из зала, каждого капельдинера поблагодарили! А как ужасно, когда им же и выговаривают: "Что вы нам показываете! Как вам не стыдно". Если я хочу узнать мнение зрителей о спектакле, я спрашиваю именно капельдинеров: "А как публика относится к спектаклю?" И получаю ответ: "Ой, вы знаете, спектакль очень-очень нравится, нас так благодарят!" Но могу и услышать: "Прошло полчаса - и публика ручейком потекла из зрительного зала..."
Актер должен иметь гражданскую позицию? - Обязательно! Я живу в стране, которую я люблю. Русский язык, на котором я разговариваю, мыслю, - я даже больше, чем люблю. Здесь мои родственники, могилы моих родителей, здесь у меня театр Вахтангова, в котором я служу сорок лет, здесь Щукинский институт, где уже двадцать лет я ректор, - и я уверен, что все у нас будет хорошо. Я не хочу давать прогнозы, как Мессинг, я не вижу сквозь время, но я точно знаю, что Россия будет развиваться своим путем. Россия всегда была немножечко отдельно от других, как у Блока в "Скифах": "Мы, как послушные холопы, держали щит меж двух враждебных рас, монголов и Европы!"
Мы много гастролировали по миру: Америка, Европа, Азия, - и везде нас принимали очень тепло. И когда я слышу, мол, давайте отменим русскую культуру, то хочу спросить, а вы кто такие? У вас полномочия сверху, данные господом богом, запретить целую нацию, национальную культуру? Вы с ума не сошли, те, кто позволяет себе такие вещи? Хотя сейчас мы видим, как легко переписывается история, даже ход Великой Отечественной войны, оказывается, можно переписать: мол, это не русские своими огромными жертвами победили фашизм, а пришел второй фронт - и все сделал. А вспомним, когда открылся второй фронт...
А как же эти так любимые многими слова: "Я вне политики" или "У меня нейтральная позиция". Мол, я артист, мое дело играть, развлекать...
- Да, да, да... Развлекать... Вахтанговский театр во время Великой Отечественной войны выпустил спектакль "Мадемуазель Нитуш", это был ярчайший спектакль, люди приходили, веселились, и в этом была правда - актеры заставляли зрителей испытывать положительные эмоции, позволяли им думать о том, что есть другая жизнь и что мир обязательно наступит.
Мне иногда зрители признаются: "Спасибо вам большое, я так трудно живу, но вот на время спектакля я стал его частью, я находился вместе с вами, и это придало мне сил". А что происходит с людьми после спектакля "Война и мир", когда по прошествии пяти часов они выходят и говорят: "Боже мой, оказывается, такие понятия, как родина, порядочность, вера, дух, бог, живы!"
Где вы черпаете силы при таком напряженнейшем графике - институт, огромный репертуар в Вахтанговском, гастроли, общественная деятельность? Бывает, руки опускаются?
- Бывает, особенно утром, просыпаешься, и кажется: "Ну все, больше я ничего не хочу, ничего не буду..." Но проходит какое-то время, и ты говоришь сам себе: "Нет! Так неинтересно и скучно!" Жить и играть нужно до самого последнего момента, пока у тебя сохраняется хоть какое-то желание выходить на сцену, а у меня оно есть! И играть, и репетировать! Тяжело, когда устаешь, когда много всего, и, оказывается, что сегодня ты играешь спектакль до 11 часов вечера, а завтра в 6 утра у тебя самолет и вечером на другом конце страны спектакль. Я хотел этого избежать всячески, говорил себе: "В этом сезоне такого не будет!". Ну и что! Я играю "Маскарад", а на следующий день в 6 утра улетаю в Набережные Челны - где читаю Пастернака, а затем лечу в Москву, где у меня вечером "Война и мир".
Но это моя профессия, которую я выбрал. Я люблю играть спектакли! Кто-то устает, а мне это доставляет удовольствие! Может быть, поэтому я остаюсь актером, не ухожу на какую-нибудь административную работу.
А ведь могли стать не актером, а инженером, перед театральным закончили политехнический институт... - Я достаточно рано понял, что хочу стать именно актером, просто не сразу поступил в театральный и по настоянию родителей получил еще и инженерное образование. Я в детстве хорошо учился по математике... В нашем поселке жили интернированные - люди, вернувшиеся из военного плена, которым не разрешалось поехать на свою родину, - и многие мои учителя были как раз из интернированных, и среди них - университетская профессура, большие интеллектуалы, мне с учителями очень повезло. Отлично помню, как Зинаида Алексеевна, учительница математики, давала мне более сложные задачи, чем всем остальным. И однажды она вызвала меня к доске, дала, как обычно, задачу повышенной сложности, и я ее у доски не смог решить. Для меня это был позор, и ее фраза навсегда запала мне в душу, я стесняюсь до сих пор: "Молодец среди овец, а против молодца - сам овца. Садись". Мне было так стыдно, но после этого я стал учиться еще лучше.
Ужас! Травма на всю жизнь!
- Нет, это не травма! Я сделал тогда вывод, что нужно всегда оставаться учеником и всегда продолжать учиться.
Что за Пушкин у вас на лацкане пиджака?
- Это значок, который я привез из Пушкинских гор. Подарили, я его надел и не хочу снимать, он мне очень нравится. А были мы там с очень интересной программой, действующей у нас в Щукинском институте, которую мы проводим совместно с министерством просвещения, с администрацией президента, администрацией Псковской области, духовенством в лице главы Псковской митрополии Отца Тихона (Шевкунова). Лучшие школьные коллективы, которые мы отбираем со всей страны, в день рождения поэта играют в Пушкинских горах свои небольшие театральные постановки. Главное - даже не сыграть, а оказаться в этой святыне русского языка, русской культуры. И вот уже четыре года подряд я приезжаю туда, и для меня это очень важно. Так что, этот Пушкин - мой талисман.
Что Пушкин сказал бы о сегодняшнем дне, давайте представим...
- В финале своей поэтической программы, посвященной творчеству Пушкина, я читаю такие строки: "Что смолкнул веселия глас? Раздайтесь, вакхальные припевы! Да здравствуют нежные девы и юные жены, любившие нас! Полнее стакан наливайте! На звонкое дно в густое вино заветные кольца бросайте! Подымем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум! Ты, солнце святое, гори! Как эта лампада бледнеет пред ясным восходом зари, так ложная мудрость мерцает и тлеет пред солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма!"
Слушая вас, сразу вспоминаю главный тезис Вахтангова: нет праздника - нет спектакля! - И это так! И даже когда мы играем трагический спектакль, у человека в душе должно произойти такое, что он выйдет из зала и, как в "Свадьбе в Малиновке", душа сначала свернулась и потом развернулась (смеется - Авт.).
А бывало, что от собственных ролей в кино душа сворачивалась и разворачивалась? У меня, например, она сворачивается и разворачивается во время сцены о лжи во благо в фильме о Мессинге!
- Как идут съемки - сняли один дубль, другой, третий, одна сцена, вторая... И только спустя лет пять как-то на даче я посмотрел этот фильм, точнее, несколько серий, - боже мой, я смотрел не на себя, а на этого персонажа, воспринимая его как совершенно постороннего человека, - и над этой сценой расплакался. И думаю: "Ты идиот что ли!" (смеется - Авт.).
Вы даже Сталина в кино смогли сделать привлекательным, обаятельным влюбленным мужчиной!
- Мне за это досталось и от сталинистов, которые считают, что это неправильно, такого быть не могло, и от противников Сталина, которые не оценили, что я его "очеловечил". А я про себя подумал, а что, он не человек разве, влюбиться - каждому не чуждо! Моя бабушка рассказывала о той трагедии, когда потеряли они Сталина, и как его хоронили, и это была беда бедовая. И где я истину найду, кто мне ее расскажет... От беды одних до восторга других... Это уже глубокая, давняя история, и уже нет свидетелей... Меня сейчас занесет, поэтому я лучше скажу словами Маяковского из его "Юбилейного":
"Сукин сын Дантес! Великосветский шкода. Мы б его спросили: - А ваши кто родители? Чем вы занимались до 17-го года? - Только этого Дантеса бы и видели".
И всем, кто возмущается, очень хочется задать вопрос, а ваши родители - кто? Или родители ваших родителей? Когда-то в нашей стране были две категории людей - осведомители, и те, против кого осведомляли.
Знаю, что вы очень уважаемы в еврейской диаспоре России...
- В Интернете даже пишут, что у меня есть какая-то другая фамилия, но у меня фамилия одна, и по национальности я русский. Много сыграл евреев, почему так получилось - может быть, внешность моя способствовала тому, что меня выбирали на роли евреев... Хотя внешность моя подойдет к разным национальностям - можно и к итальянцам меня отнести, и к французам, и к испанцам (улыбается - Авт.).
Спустя сорок лет в театре вы сохранили волнение и трепет перед сценой или уже совершенно бесстрашно выходите на нее?
- Всегда волнуюсь выходя на сцену - ведь ты никогда не знаешь, какой сегодня собрался зритель, как он будет тебя воспринимать, принимать. Но когда ты видишь, что спектакль "покатился", а зритель пошел за тобой, тогда уже все в порядке, с богом! И потом, когда отшумят аплодисменты, мы выходим на улицу и становимся обычными людьми со своими проблемами и чаяниями, заботами и страхами, с больной душой, как у многих сейчас... А я не имею права сомневаться, мои студенты сразу это почувствуют, - и я должен нести уверенность. Но как любого взрослого человека, меня иногда охватывает отчаяние. Я думал, чем дольше буду жить, тем будет легче, ведь предполагается, что ты повзрослел, поумнел, знаешь ответы практически на все вопросы, - но на деле чем дольше ты живешь, тем не просто ты не знаешь ответы, а еще большее количество вопросов тебя накрывает, и самый главный: а что такое люди и что есть ты на этой земле. И тем острее вопрос, а зачем ты сюда приходил. И каждый человек должен прожить свою жизнь и учиться только на своих ошибках. Родители говорили мне: не делай этого, а я делал. Сейчас я это же говорю своим детям, а они все равно поступают по-своему.
В вашей жизни был случай, когда Петр Наумович Фоменко вас по сути благословил... Работа с какими режиссерами помимо Фоменко для вас наиболее ценна?
- Это потрясающий случай моей жизни, который я не забуду никогда, - он дал мне такую надежду на будущее! Во время репетиции у нас получилась сцена, и я сижу, слезы выступили на глазах, и Петр Наумович встает с режиссерского места, подходит и целует меня в лоб...
Фоменко для меня в театральном мире фигура номер один. Да, я очень уважаю своих педагогов, кто принял меня, кто учил, но театру в каком-то самом особенном смысле учил меня именно Петр Наумович, я очень благодарен судьбе за то, что свела меня с ним.
С любовью вспоминаю Гария Черняховского, когда он собрал нас в спектакле "Зойкина квартира": и молодым вахтанговцам, которые перебивались с хлеба на воду, вдруг дали сыграть спектакль!
Свои первые роли - хорошие, большие - я сделал с Евгением Рубеновичем Симоновым, у него я сыграл и Казанову, и Дон Гуана в "Маленьких трагедиях", и Гаэтана в "Розе и крест".
Очень любил работать с Робертом Стуруа. И, конечно, огромный этап моей театральной жизни - это Римас Туминас.
В одной из программ вы рассказывали, что работать над "Войной и миром" было очень непросто.
- Римас Владимирович - особенный художник, особенный творец. Конечно, он не сентиментальный человек, он понимает, что мы занимаемся ремеслом, он и сам близко к себе не подпускает эмоцию, но иногда я наблюдал за ним в некоторых сценах и видел, что у него к горлу подступает ком, и тогда он закрывал глаза..., но потом, когда это проходило, он еще строже и еще острее делал замечания. Нам его очень не хватает.
Профессию актера относят к одной из самых зависимых. Каково, будучи признанным мэтром, профессором, ректором театрального института, - подчиняться режиссерскому решению даже при несогласии с ним? Наверняка, такое случалось у вас... - У нас возникали несогласия с Римасом, точнее, у него со мной, не у меня с ним. Но закончилось все тем, что я остался один на своей роли князя Николая Болконского, ничего для этого не делая.
Вы фальшь в жизни чувствуете так же остро, как фальшь на сцене?
- Доверяюсь, верю, в жизни меня просто обмануть... Но лучше все равно доверять людям. Было, и друзья предавали, но проходит время, ты все помнишь, но при этом прощаешь. Хотя сначала кажется: "Я никогда его не прощу!". Это наша христианская традиция - надо прощать, иначе ты себя разрушаешь. Если я с кем-то бываю резок, мне сразу становится не по себе, и я уже думаю: "Надо как-то из этого выйти и не держать это в себе!" Тем более то, что сегодня кажется правдой, на утро может таковой уже не казаться, и может быть, нужно искать золотую середину, хотя и она не будет правдой. В молодости к одному поступку мы относимся как к неприемлемому, становясь постарше, готовы простить, а в более зрелом возрасте можем позволить себе даже иронию по этому поводу.
Театр мира победит театр войны?
- Всегда война заканчивается миром, хотим мы того или нет. К тому же, я верю предсказаниям, например, Ванги - они мне нравятся, поэтому я им верю (улыбается - Авт.)! Ванга нарисовала России отличную перспективу, и я жду, когда ее пророчества сбудутся (смеется - Авт.).
Актер Театра имени Вахтангова Игорь Карташев не сразу выбрал театральную стезю. Но в 23 года – молодой и преуспевающих алма-атинский художник – он бросил престижную работу в издательстве и просторную мастерскую в центре города. Следуя велению сердца и актерским генам, доставшимся от бабушки певицы оперного театра и от дедушки виртуозного музыканта, он отправился покорять Москву.
– Игорь, судя по вашей биографии, вам есть что рассказать о своих первых театральных впечатлениях, о музыкальном театре в Алма-Ате, о своей семье? – Да, я вырос в такой семье, где с самого рождения я слышал музыку – мамино и бабушкино пение, игру деда на баяне. Мой дед Андрей Мазин был народным артистом. У дедушки с бабушкой была небольшая квартирка, и я помню, как лет в шесть, как-то сидел у них на кухне, и дед играл «Турецкий марш» Моцарта. Баян звучал так, что звук этот меня переполнял, я испытал совершенно невыразимые эмоции. У меня от этой музыки, от этой гармонии навернулись слезы на глаза. И в тот момент я ощутил, что, наверное, нет ничего в жизни лучше музыки…
Моя бабушка Ангелина Мазина пела потрясающе, она тоже была народная артистка. В сороковые годы дедушку с бабушкой отправили в Казахстан «поднимать культуру и искусство». Дед в Алма-Ате работал музыкальным редактором на «Мосфильме», когда студия была там в эвакуации… У него было два близких друга – актер Николай Крючков и поэт Павел Кузнецов, который переводил на русский язык стихи казахского поэта Джамбула. Они втроем очень дружили и часто собирались, вели беседы. А бабушка очень дружила с Натальей Сац, которая тоже в те годы была в Казахстане. В гости часто приходили и артисты Алматинского оперного театра.
– Ведь ваша бабушка пела в Алма-атинском оперном театре? – Да. А во время войны, вместе с дедом они ездили с фронтовыми бригадами, на грузовике-полуторке, где откидывались борта, и она пела для бойцов, а дед играл.
Бабушка владела и академическим вокалом, и народным пением. Вообще, она – племянница Надежды Андреевны Обуховой. Рано оставшись без родителей, она какое-то время жила у Обуховой, которая учила ее пению. Бабушка уже заканчивала консерваторию, когда вышла замуж и родила сначала мою маму – Руфину, а потом младшую сестру мамы – Софью.
– Но не смотря на семейные заботы, она не бросила карьеру? – Она вообще была невероятно энергичная! Держала в руках всю семью. Только попробуй ей что-то сказать поперек… И к тому же она была очень красива…
– Что-то еще запомнилось вам об Алма-атинском театре? – Когда я попал за кулисы оперного театра, бабушка меня познакомила со многими артистами… Был, например, такой замечательный певец, народный артист СССР Ермек Серкебаев – звезда оперного театра. Когда он пел, а я во время репетиции стоял в кулисах, мне казалось, что это настоящее чудо. Я тогда еще не ассоциировал себя с театром, но понимал, что мне здесь хорошо. Наверное, для всех мальчишек и девчонок, которые попадают в этом возрасте за кулисы, это кажется какой-то волшебной сказкой.
Потом, уже в более «зрелом» возрасте, когда мне было лет тринадцать, нас от школы «насильно» повели в алма-атинский ТЮЗ. Давали, как сейчас помню, произведение Антона Павловича Чехова «Медведь». Играли двое актеров, муж с женой, ставшие впоследствии моими друзьями. Это были настоящие звезды! Их в Алма-Ате все узнавали на улице. Но весь наш класс вел себя на спектакле отвратительно, и мне было жутко неудобно и стыдно за это. Я чувствовал, что соприкасаюсь с чем-то важным для меня, но понять этого до конца еще не могу. Эта пьеса «Медведь» меня просто потрясла, я вышел абсолютно ошарашенный… И тогда уже впервые подумал, что хотел бы работать в театре, стать артистом. Но каким? То ли драматическим, то ли вокалистом... Одним словом, я понял одно – без театра и музыки я жить не могу!
Но потом увлекся рисованием и поступил в художественное училище. И когда я уже учился на втором курсе, то попал на спектакль «Энергичные люди» в Академический театр русской драмы имени Лермонтова… Главную роль потрясающе играл народный артист СССР Юрий Померанцев! Если здесь, в России, в БДТ эту роль играл Лебедев, то там блистал Померанцев. И я даже не могу вам сказать, кто из них лучше, потому что Померанцев – был настоящим гением. В то время я уже начал что-то понимать в театре, но был подающим большие надежды молодым художником, мне оставалось учиться еще два с половиной года, и речи не было ни о чем другом. Я с удовольствием занимался живописью, рисунком. Мне это безумно нравилось и нравится до сих пор.
– И все же вы решили бросить рисование ради театра? – Да, но не сразу. Впоследствии я решил бросить профессию художника, хотя у меня складывалось все, как нельзя лучше… В 22 года я стал главным художественным редактором издательства политической книги в Казахстане. Мне повезло, потому что в год, когда я закончил институт, мой мастер (народный художник Эмандос Аканаев) стал председателем правления Союза художников. Меня приняли в Союз художников, и я стал выставляться, работать в издательстве, и зарабатывал очень большие деньги… Но в какой-то момент я понял, что жизнь моя зашла в тупик, несмотря на то, что у меня была мастерская от Союза художников 50 квадратных метров и постоянные заказы… Тогда была обязанность: молодые художники писали портреты членов Политбюро, делали чеканки Ленина, расписывали актовые залы, делали модные тогда панно из мозаики. А мне все это жутко не нравилось, особенно писать портреты партийных деятелей. Я уже мог с закрытыми глазами написать портрет Брежнева, но мне, молодому максималисту, казалось, что всё это – не искусство…
– Вам, наверняка, и сейчас тоже бы так показалось, тем более, если поставлено на поток… – Конечно, с возрастом взгляды меняются, но тогда это был действительно поток, работа, от которой никуда не денешься. Кто не роптал, те большими художниками стали, а такие как я оторвались…
Я понимал, что надо что-то решать, и вот как-то иду я вечером домой. Проспект Ленина, весь город горит огнями, лето, фонтаны, розы цветут. Красота! Алма-Ата – очень красивый город. Дом у меня был в самом центре, но домой идти не хотелось. Прямо около моего дома была гостиница «Казахстан», огромное, 30-ти этажное здание. Я думаю: «Зайду-ка я туда». Захожу на второй этаж в бар, где тогда обычно собиралась алма-атинская элита, и вижу сидит у барной стойки с бокалом какой-то знакомый с виду человек. Я пригляделся, а это – Юрий Богатырев! Он тогда у нас на гастролях был с «Современником». Я лучше ничего не придумал, как сказать ему: «Здрасьте». Он отвечает: «Здрасьте», и предлагает мне сесть. Я сел, тоже заказал коньяк. Помолчали, потом он спрашивает: «Ты кто?» Я говорю: «Я – художник, но очень хочу стать артистом». – «Ты знаешь, что это очень тяжелая профессия?» – «Мне все равно. Я очень хочу». Он говорит: «Ну, читай» – «Что читать?» Он говорит: «Стихи, басню, прозу». Я ничего лучше не нашел, как сказать ему: «А басню-то на фига?» Он объяснил, что такой закон: абитуриент, который поступает в театральный вуз в Москве читает басню, прозу и стихотворение. «Ну, хоть что-нибудь знаешь?» А я знал маленький кусочек стихотворения Марины Цветаевой «Сон Степана Разина». В общем, я ему это прочитал. И он говорит: «Ты поступишь». И знаете, вот эти слова стали для меня решающими.
Общались мы с ним до пяти утра, а утром я поехал на вокзал, купил билет до Москвы, пришел домой и сказал матери, что уезжаю в Москву поступать в театральный институт. Мать – в слезы… Моя мама – музыкант, но у нее не сложилась театральная карьера. В силу проблем со здоровьем она не смогла выступать на сцене, и всю жизнь преподавала в музыкальном училище, консерватории, школе. Мама плачет: «Только через мой труп ты поедешь в Москву!», я стою у двери и вижу, что бабушка моя (ей тогда было уже под 90 лет) стоит в конце коридора машет мне рукой – дескать «Конечно, езжай!» И я уехал.
Богатырев дал мне свой московский телефон: «Приедешь, звони. Если надо будет подготовиться, я помогу». Эта встреча все и решила, я сел в поезд с тремя книжками. Одна из них – сборник стихов Цветаевой, другая – басни Крылова, а третья – Тонино Гуэрра, как прозу я выбрал его рассказ «Лев с седой бородой», он мне очень понравился, тем более что он был короткий, на страничку всего.
Конечно, я не позвонил ни Богатыреву, ни Крючкову, хотя бабушка мне дала к нему письмо, которое я распечатал лет, наверное, через десять после того, как уже поступил и отучился. Она написала: «Дорогой Коля! Мой внук Андрюша очень хочет стать артистом, он не понимает, как это трудно. Но я знаю, ты – поможешь!» Однажды, спустя много лет я был в Театре киноактера и смотрю, идет Николай Крючков. Но я так и не решился подойти и рассказать ему про то письмо, хотя он был большим другом моих дедушки с бабушкой.
Удивительно было то, что обычно абитуриентов на прослушиваниях останавливают, а меня все дослушивали до конца. Все складывалось хорошо. Я – везде прошел, так что мне, в общем, и не надо было ни к кому обращаться.
– Как же вы выбрали, где учиться, если поступили во все театральные вузы? – Да, это был самый трудный вопрос, потому что посоветоваться мне было не с кем. Друзей у меня в актерском мире не было. Я только ходил по институтам и старшекурсники, студенты 4-го курса МХАТа, ГИТИСа, очень известные на сегодняшний день товарищи, слушали меня и с умным видом учили, как и что делать. Прихожу во МХАТ – мне, естественно, говорят: «Старик, только во МХАТ!» Прихожу в ГИТИС – «Да ты что! Только ГИТИС!» А в Щуке кто-то мне сказал, по-моему, Игорь Золотовицкий: «Ты походи, посиди около института. Где понравится, там и оставайся». Я пришел в Щуку, сижу напротив на парапетике и смотрю: открывается дверь и на крыльцо выходят Юрий Васильевич Яковлев и Андрей Александрович Миронов. Вышли и стоят о чем-то разговаривают. Я как подорванный побежал туда, открыв рот, стою, смотрю и думаю: «Подойти? А что я им скажу?» И тут Миронов на меня посмотрел и говорит: «Хороший мальчик», и дальше с Яковлевым продолжает беседовать. Но мне этого было достаточно. Знак это был или нет, я не знаю, но вобщем, я остался в Щуке. А еще был такой момент, когда я подумал: может быть, мне надо было поступать в Гнесинку?
– А вы музыкальную школу закончили? – Да, я учился в композиторском классе при консерватории в Алма-Ате. Собственно, поэтому я сейчас и пишу музыку… Но тогда я все же выбрал путь драматического артиста. Я еще не понимал тогда, что обрекаю себя на стипендию в 40 рублей, в лучшем случае, после моих-то денег, которые я зарабатывал. Но так и получилось: общежитие на Полежаевской, 40 рублей стипендия. Ну, а дальше – выживание. Мы пять лет учились, потому что Евгений Рубенович Симонов тогда сделал наш курс экспериментальным и ввел пятилетнее обучение вместо четырёхлетнего.
– Как складывалась ваша жизнь после поступления в театральный? – В институте жизнь моментально дала трещину. Во-первых, я не мог привыкнуть к московской погоде. Я же из Алма-Аты, и привык просыпаться с солнцем. А тут солнца нет вообще. Осень была, и на меня напала какая-то депрессия. Общежитие, три человека в комнате. Я к такой жизни не привык. Денег вечно нет, потому что из стипендии – 20 рублей сразу пропивалось, в тот же день, а на 20 мы как-то умудрялись выживать. Еще при этом с Полежаевской ежедневно в складчину на такси ездили в Щуку. А вечером огромная кастрюля макарон с томатной пастой. В учебе мне тоже многое не понравилось. Танец, сцендвижение. Я просто не понимал, зачем это всё. Там же все после школы только, молодые еще, пластичные, да еще многие – дети артистов, москвичи, а я не москвич…
Так что жизнь в институте поначалу складывалась совсем непросто, я бы даже сказал – болезненно. Следовали одна неудача за другой. До тех пор, пока мой художественный руководитель курса Евгений Рубенович Симонов не спас меня и вытащил из этого состояния. Я помню, что был в полном отчаянии. Был ноябрь, третий месяц нашей учебы, переломный и очень трудный период. И вот иду я, а вокруг меня Москва. Мокрый снег, ветер, холод собачий. Подхожу к метро Баррикадная с сеткой в руке, где лежат две бутылки портвейна, колбаса, кусок сыра и яйца. С этим набором я ехал на Полежаевскую в общежитие. Подхожу к метро, а там такие стеклянные двери… И видимо, у меня было такое душевное состояние, как бывает, когда человек чувствует себя совсем не защищённым, когда человек «без кожи», когда он не в состоянии даже нормально дверь открыть. Иду – весь в своих мыслях, на глазах слезы, в лицо летит этот мокрый снег. Я думаю: «Господи, зачем я здесь? Зачем?!» Естественно, только я сам мог себе такой вопрос задать, если бы мне кто-то другой так сказал, я бы обиделся. И вот подхожу я ко входу в метро, а стеклянная дверь ветром открывается, и – дынц! Мне прямо в лоб! И я с этой сеткой, как в замедленном кино, падаю. Все мои портвейны разбиваются, яйца – вдребезги. А я лежу и думаю: «Ну вот тебе и ответ». Я встал, кое-как отряхнулся, какие-то остатки собрал, приехал в общежитие и решил уходить из института. Неделю не ходил на занятия. Мы учились на актерско-режиссерском курсе, и я жил в комнате с двумя режиссерами. И они рассказали Евгению Рубеновичу, что Карташев совсем плох: в комнате сидит, пьет, учиться не хочет, а хочет все бросить и уезжать. И что вы думаете? Евгений Рубенович приехал в общежитие, сел на кровать напротив меня, и мы с ним два часа разговаривали. И он вселил в меня такую надежду на будущее, придал мне столько сил, что я поверил в себя.
И знаете, я не жалею ни минуты о том, что я сделал такой выбор, и что оставил профессию художника. Хотя это профессией-то не назовешь, это что-то большее… Точно так же, как актерская профессия. Я только тешу себя мыслью, что когда-нибудь в старости, когда мне никто не будет мешать, я буду жить на даче и рисовать. Но пока не рисую, значит, старость еще не пришла…
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 3
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума