Позвольте, Ольга, представить вас нашим читателям. Вы преподаете русский язык и литературу в одном из колледжей Бостона, являясь внучкой Рубена Николаевича и дочерью Евгения Рубеновича Симоновых. Ваша семья на сто процентов театральная: ваша мама, Валерия Николаевна Разинкова, была актрисой Вахтанговского театра. Я сказал: семья, хотя, судя по книге ваших воспоминаний «Ты права, Филумена!», семьи-то в обычном понимании поначалу и не было. Ну а что же тогда было?
— Вы правы: семьи в традиционном смысле этого слова у меня в детстве никогда не было. Что было? Был двадцатидвухлетний роман моих родителей, двух творчески одаренных и страстных людей. Случилось так, что благодаря этому роману на свет появилась я, как раньше говорили, «незаконнорожденная».
— А через несколько лет после вашего рождения ваш отец, Евгений Рубенович, вас удочерил и женился на вашей маме. Его первая семья к тому времени распалась? У вас есть братья или сестры по отцу?
— Отец, действительно, меня удочерил и присвоил мне фамилию Симонова, когда мне исполнилось 7 лет — и надо было оформлять документы в школу и идти в первый класс. Официально он женился на моей маме и того позже, когда мне было уже 11 лет. У меня есть старший брат по отцу, Рубен. Его матерью (первой женой отца) была актриса театра Ленинского комсомола Маргарита Лифанова. Расставшись с моим отцом, Лифанова вышла замуж за знаменитого драматурга Алексея Арбузова.
— Хорошо. Какие спектакли поставил Рубен Николаевич с участием вашей мамы? Как их принимала публика, была ли положительная пресса?
— В спектаклях моего деда мама не была занята. Но она вводилась в некоторые уже поставленные им спектакли.
— Сколько всего проработала Валерия Николаевна в Вахтанговском театре? Какие самые громкие спектакли театра прошли за это время?
— В Вахтанговском театре мама проработала 5 лет. И поначалу ее карьера складывалась совсем неплохо. Она сразу же получила главную роль в пьесе греческого драматурга Севастикоглу «Ангела», где она играла бок о бок с Цецилией Мансуровой и Василием Лановым. Ставила спектакль ученица Евгения Багратионовича Вахтангова Александра Исааковна Ремизова. Что еще? Мама репетировала главную роль в нашумевшей тогда комедии «Дамы и гусары», но не смогла из-за беременности участвовать в этом спектакле. На ее роль была срочно введена Екатерина Райкина. Мамин бурный роман с моим женатым в ту пору отцом, а затем скандальное происшествие с Людмилой Максаковой, когда мама из ревности к отцу прилюдно ударила эту актрису по лицу, подорвали ее репутацию. Мой дед, Рубен Николаевич, вынужден был уволить ее из театра «за хулиганство и неэтичное поведение» в священных вахтанговских стенах.
Думаю, что этим жестоким решительным поступком он надеялся отцовскую любовь к моей матери утихомирить. Дескать, с глаз долой — из сердца вон. Но не тут-то было!..
— Уйдя из Вахтанговского театра в Ермоловский, Валерия Николаевна стремилась вернуться в альма-матер, во главе которой стал ее муж — Евгений Рубенович. Вернуться не получилось. Тоже возникает вопрос: почему?
— Я часто фантазирую: как бы сложились личные и творческие судьбы родителей, если бы они работали вместе как актриса и режиссер. Ведь есть же всем известные творческие союзы — Инна Чурикова и Глеб Панфилов, Алиса Фрейндлих и Игорь Владимиров, Вера Алентова и Владимир Меньшов. Думаю, отцу была необходима свобода. Уже после маминой смерти он признавался, что не хотел превращаться в подкаблучника: не хотел, чтобы она управляла театром! Ему казалось, что семейная и творческая жизнь несовместимы. Это было постоянным камнем преткновения в их отношениях. Мама была очень цельным человеком и мечтала стать большой драматической актрисой. Отца она до конца дней своих винила в том, что он ей в этом не помог. Надеюсь, что моя книга хотя бы частично дает ответ на ваш вопрос. Отец изначально выбрал форму романа-битвы, и театр Вахтангова был основным орудием нанесения все более и более глубоких ран. Отношения у них были сложнейшие...
— М-да... В театре имени Вахтангова в одно время собралось целое созвездие замечательных актеров: Юлия Борисова, Николай Гриценко, Владимир Этуш, Вячеслав Шалевич, Людмила Максакова, Михаил Ульянов, Василий Лановой. Я помню спектакли того времени: «Варшавская мелодия», «Филумена Мартурано». Какие спектакли вы, Ольга, назвали бы еще?
— Я выросла на «Принцессе Турандот», бессчетное количество раз смотрела «Конармию» по рассказам Бабеля в постановке деда, «Маленькие трагедии» Пушкина и старинные русские водевили в постановке отца и множество других спектаклей. Что касается спектаклей золотого века вахтанговской сцены — таких, как «Сирано де Бержерак», с моим дедом в главной роли», «Много шума из ничего», «Филумена Мартурано», «Лев Гурыч Синичкин» — эти спектакли я слушала на пластинках, поскольку все они были в свое время записаны на радио. Это совершенно ушедшая школа актерской игры! Поэтичность, элегантность, юмор, музыкальность речи, страстность и, главное, безупречный вахтанговский вкус — все это осталось в прошлом, в радиозаписях. Полагаю, вахтанговкий театр «золотого века» закончился с уходом из жизни учеников Евгения Багратионовича Вахтангова. Они-то и воспитали себе замену — всех вышеназванных вами вахтанговских звезд второго поколения. Беда в том, что большинство вахтанговских корифеев педагогикой особенно не интересовались. Их интересовали преимущественно их собственные карьеры.
— С интригами в коллективе было все в порядке? Кто-то, не помню кто, утверждал, что без интриг нет настоящей театральной труппы...
— Да, конечно же. Театральной труппы без интриг не бывает. И театр Вахтангова не был исключением. Мы об этом еще, наверное, поговорим.
— Так давайте начнем сразу! Перестройка негативным образом сказалась на работе гремевшего в те времена театра: к власти откровенно, если не сказать беспардонно, рвался «маршал Советского Союза» Михаил Ульянов, а одним из главных его «толкателей» был «офицер-кавалерист» Василий Лановой. Евгений Рубенович Симонов был от должности главного режиссера театра отстранен. И что в итоге? Что-то я не припомню, чтобы публика принялась штурмовать театр, превратившийся из вахтанговского в «ульяновский» ...
— Итак, на вахтанговском троне воцарился Михаил Ульянов. Отец до конца дней своих не смог смириться с потерей Вахтанговского театра и простить Михаилу Александровичу это предательство. Ведь во всех знаменитых постановках отца: «Город на Заре», «Иркутская история», «Антоний и Клеопатра» — главные роли играл именно Михаил Ульянов. Но отец и Ульянов были людьми совершенно различных социальных формаций.
Отец — баловень судьбы, интеллигент, поэт, музыкант, сын знаменитого актера и режиссера Рубена Николаевича Симонова. Его мать, моя бабушка, Елена Михайловна Поливанова, принадлежала к славному и древнему дворянском роду. Ульянов был сибирским самородком, бесспорно, выдающимся артистом, но... продуктом системы. Отцовская аполитичность (ни он, ни мой дед, к слову сказать, никогда не были членами партии), его музыкальность, игра на рояле и чтение высокой поэзии вызывали у Ульянова неприятие и недоумение. Кому это все, дескать, нужно? Театру нужен социум! Поскольку в своей книге я подробно описала вахтанговский переворот перестроечного времени, не хочется сейчас вдаваться в подробности. Но скажу одно: в перестроечное время отец был катастрофически несовременен и бредил идеей поэтического театра Александра Блока и Марины Цветаевой. Он полагал, что должна произойти некая перестройка духа. Вот он и поставил спектакль «Три возраста Казановы», основанный на его собственной инсценировке пьес Марины Цветаевой. На том и погорел! Но как великолепно погорел — на идее поэтического театра — когда все вокруг вопили, разоблачали, бичевали, клеймили. Помните эти перестроечные времена?
— Ну а кто же их, Ольга, не помнит?..
Михаил Александрович Ульянов, как все смертные, ушел из жизни; кто пришел на его место? В моей голове почему-то вертится фамилия Виктюка. Я ничего не напутал?
— Роман Григорьевич Виктюк поставил несколько спектаклей на сцене театра имени Вахтангова, но до руководства театром его не допустили: слишком чуждый, считалось, вахтанговкой эстетике вкус! После кончины Ульянова художественным руководителем театра был назначен литовский режиссер Римас Туминас. Это было, подчеркиваю, именно назначение министерства культуры! Старики-вахтанговцы вынуждены были принять это решение.
— Он по сей день руководит театром?
— Надо отдать должное Римасу Туминасу — театр имени Вахтангова стал сейчас необычайно популярен, на некоторые спектакли попасть просто невозможно. Мне часто задают в Москве вопрос: считаю ли я искусство Туминаса вахтанговским искусством. Я пытаюсь увильнуть от ответа — любыми путями (смеется). Потому как однозначно ответить на него очень сложно. Согласитесь, эпоха сейчас совершено иная! Главенствуют гламур, дурновкусие и попса. Театр во все времена — отражение эпохи. Вахтанговский театр его золотой поры, являлся, с моей точки зрения, последним островком модернисткой эстетики. Об этом мало пишут. Вообще, история этого театра, как это ни странно, мало изучена. Вернусь к Туминасу. Он очень талантливый режиссер, но он, выражаясь языком самих стариков-вахтанговцев — чужестранец. И для меня его постановки русской классики — чужестранны! Умом я все понимаю: профессионально, талантливо, все подчинено воле режиссера.
Но... Меня лично интерпретации-прочтения Римасом Туминасом величайших творений русской культуры (таких, как гоголевский «Ревизор», лермонтовский «Маскарад», чеховский «Дядя Ваня» и так далее) — совершенно не трогают! Более того, иногда мне кажется, что это насилие над русской классикой...
— Ух вы какая, Ольга! Мамин, видать, характер!..
Несколько слов о себе: какое образование вы получили, когда задумали написать книгу воспоминаний о родителях и других вахтанговцах? Я не спрашиваю, сколько времени ушло на книгу, мой вопрос, извините, таков: сколько слез вы пролили над ней?
— Во время работы над книгой, я, конечно же, переосмыслила многое, взглянула по-иному на отношения родителей и, поставив последнюю точку, перестала наконец-то быть их «деточкой». Я повзрослела в самом серьезном смысле этого слова.
Работа над книгой заняла у меня четыре года. Это было удивительное время! Я совершила прорыв к самой себе. После долгих лет овладевания новым языком, новой профессией я была движима необходимостью писать докторскую диссертацию и публиковать культурологические статьи по-английски. Когда я написала первую главу-увертюру, во мне какой-то шлюз отрылся и хлынул русский язык — язык моей души. Думаю, что постоянное преподавание и перечитывание русских классических произведений, во многом повлияло на мой стиль. Слез над этой книгой я пролила море! Но это были светлые, очищающие душу слезы.
— Вы ведь встречались со, слава Богу, ныне живыми участниками тех событий, брали у них интервью. У кого именно? Ваши впечатления о собеседниках.
— Во время работы над книгой я дважды ездила в Москву с диктофоном и брала интервью у старшего поколения вахтанговцев. Вначале я встретилась с Юрием Петровичем Любимовым, его представлять не надо, и старейшей актрисой театра Вахтангова Аллой Казанской. Казанская, к сожалению, умерла через три недели после интервью. Она была безумно влюблена в моего деда еще совсем девочкой. На моих глазах прошел их четырехлетний роман...
Интервью с Любимовым тоже незабываемо. Какая память, какая острота восприятия! Он вспоминал и играл для меня всех, о ком говорил: о моем деде, Охлопкове, Алексее Диком, Целиковской, Мансуровой — все они как будто находились в одной комнате с нами! Любимов ведь, прежде всего, великолепный актер! Потом я встречалась с Вячеславом Шалевичем, однокурсником моей мамы, Василием Лановым, человеком, «свергнувшим» отца. Встреча с Людмилой Петровной Максаковой тоже была интересной. Она великодушно простила мою маму!..
В стариках-вахтанговцах до сих пор остался удивительный юмор, задор, какая-то неповторимая вахтанговская легкость, хотя многим из них ох как нелегко приходится в новых, капиталистических условиях. Я же всех их знаю с детства. Но встречи с ними уже на другом этапе жизненного пути — совершенно другое дело. Во мне одновременно были перемешаны чувства и эмоции дочери и чисто профессиональный интерес американского слависта-культуролога, ведь моя специализация — русское исполнительское искусство. А актеры, как известно, и за кулисами не перестают играть. Было не просто уловить грань между теат-ром и жизнью.
— Да, «вся наша жизнь — игра...» Как и когда вы оказались в Америке? Кто ваш муж, есть ли у вас дети?
— В Америке я живу с 1990 года — вышла замуж за американца-бостонца.
Мы женаты уже 23 года, у меня трое детей. Дочь Анастасия (от первого брака с актером театра Вахтангова и моим однофамильцем Владимиром Симоновом) и два сына: Александр и Николай от второго брака, 14 и 12 лет. Я уже бабушка — у моей дочери двое детей. У меня большая многонациональная семья эпохи глобализации: в доме звучит русская, английская и датская речь, поскольку мой зять датчанин. Но, находясь в предместье Бостона, Бруклайне, живем мы все же по-старомосковски: в 10 минутах ходьбы друг от друга, постоянно ходим друг в другу в гости на ужин, мы очень близки.
— Несколько слов о том, с чего мы начали: с преподавания вами русского языка и литературы в одном из колледжей Бостона. В чем «фишка» преподавания русского языка иностранцам?
— Мое первое образование — актерское. Я закончила театральное училище имени Щукина. Оказавшись в Америке, я решила пойти учиться в аспирантуру и овладеть новой профессией. У меня есть докторская степень (то, что здесь называется PhD) из Браунского университета, где я училась на кафедре славистики.
Я преподаю русскую культуру, литературу и русский язык в католическом колледже Святого Креста (College of the Holy Cross) в Вустере — это 50 минут от Бостона. С гордостью должна признать, что наша русская программа процветает. В чем «фишка»? В энтузиазме, энергии и творческом подходе к преподаванию. Конечно же, мне лично очень помогает в этом мое театральное образование. У нас есть наша собственная, недавно созданная мною и моими коллегами программа в Москве, при Российском государственном гуманитарном университете. Вот уже два с половиной года наши студенты ездят в Москву на летнюю программу интенсивного изучения русского языка. Я, со своей стороны, организую им в Москве обширную культурную программу — вожу их в театры, музеи и тому подобное. Это очень обогащает студентов. Они влюбляются в русскую культуру и многие хотят бывать в Москве еще и еще.
— Вернемся, Ольга, к вашей книге. Она считается одной из лучших в мемуарной литературе двух последних лет. Мне особенно врезался в память эпизод, в котором Анастас Иванович Микоян спас от верной гибели вашего деда...
— Я часто задаю себе вопрос: как удалось театру имени Вахтангова во главе с моим дедом уцелеть во времена сталинского террора? Официальные источники не дают правдивой информации. Многое становится понятно именно из историй, которые передавались из уста в уста в том или ином кругу. Согласно семейным легендам, у моего деда, Рубена Николаевича Симонова, и, конечно же, у театра имени Вахтангова был влиятельный покровитель в Кремле — Анастас Иванович Микоян. Он, действительно, был защитником многих известных армян. По рассказам отца и по воспоминаниям вышеупомянутой Аллы Казанской, Микоян часто звонил моему деду и говорил: куда ему можно идти, а куда категорически нет, что предпринимать, а что — нет.
История с отменой поездки в Минск со знаменитым еврейским актером и режиссером Соломоном Михоэлсом заслуживает особого внимания.
Рубен Николаевич относился к Михоэлсу с большим почтением и в 1948 году собирался ехать с ним в командировку в Минск по делам Комитета по сталинским премиям. Так вот, незадолго, чуть ли не накануне отъезда, Микоян позвонил моему деду среди ночи и сказал буквально следущее: «Рубен, не смей ехать в Минск. Заболей, исчезни...» и, ничего не объясняя, повесил трубку. Дед был страшно расстроен, но не решился перечить Микояну. Как известно, на Михоэлса было совершено покушение — его переехал грузовик, и критик Голубов, поехавший с ним в командировку, тоже погиб под колесами грузовика. (Согласно другой, более достоверной версии, обоих сначала убили, а уж потом, для большей, по гебистским понятиям, достоверности «положили» под грузовик. — В.Н.) Рубен Николаевич был глубоко потрясен случившимся и, думаю, испытывал по отношению к Микояну огромное чувство благодарности.
Отправлено: 14.11.13 00:18. Заголовок: о Михоэлсе ...очень..
о Михоэлсе
...очень долго в трогательной сцене фильма "Цирк", когда мальчика передавали с рук на руки, не было отрывка с Михоэлсом. Восстановили кажется только в перестройку. Он был в кадре вместе с женой и пел колыбельную на идиш. Актер гениальный, его "Король Лир" был легендой у театралов.
...— Друг детства Александр Анатольевич. Мы с ним познакомились в вахтанговском доме, где я живу до сих пор. Мой папа Михаил Степанович Державин был народным артистом СССР, актером театра имени Вахтангова. Весь наш дом был заселен вахтанговцами — режиссерами, актерами. А в соседнем подъезде находилось театральное училище имени Щукина. Недалеко от него — родильный дом Грауэрмана.
— Знаменитый «звездный» московский роддом.
— Оттуда меня и привезли на улицу Вахтангова. Недавно ей, кстати, вернули дореволюционное название — Большой Николопесковский переулок. Так вот, с Шурой Ширвиндтом я познакомился в квартире Дмитрия Журавлева, знаменитого чтеца, народного артиста Советского Союза, в прошлом актера театра Вахтангова. Его дочери Маша и Наташа дружили с Шурой, у них дачи были по соседству. Шура часто приходил к ним на разные праздники. Помню, мне было 10 лет, а Шуре — 12, когда я впервые увидел его. Мы пели «В лесу родилась елочка», а за роялем сидел Святослав Рихтер. Тетя Нина Дорлиак, его жена, исполняла новогодние песни. Шурке уже разрешалось попробовать шампанского, а мы пили лимонад.
Ширвиндт часто стал бывать у меня дома. Дверь наша редко закрывалась. В гости к батюшке приезжали знаменитые актеры. Помню, как ночью, после спектакля, приходил Николай Константинович Черкасов, накрывали стол, вели неспешные беседы…
— Похоже, у вас не было выбора, кем стать во взрослой жизни?
— Я вообще думал, что театр — самое главное в жизни. Представляете? А что вы хотите — театральное училище в соседнем подъезде, дальше по улице — театр Вахтангова, в доме живут одни актеры. Мне казалось, весь мир вращается вокруг театра. Даже образы, которые создавали актеры-вахтанговцы, потом встречались мне в жизни. В спектакле «Фронт» папа играл Ворошилова, а Борис Шухмин — Семена Буденного. Впоследствии Семен Михайлович стал моим тестем… Хотя первый раз в жизни я увидел его, когда мне было лет десять. Машина Буденного часто проезжала по Арбату в тот момент, когда я выходил со школы. Семен Михайлович сидел впереди рядом с водителем. И я каждый раз, увидев его, махал рукой. Позже, когда он стал моим тестем, я как-то сказал: «Семен Михайлович, я вам всегда махал, когда вы ехали по Арбату». — «Вот, сынок, и домахался…» (Смеется.)
...— Рассказывают, что страсть к выступлениям у вас проявилась еще в пять лет.
— Просто в этом возрасте состоялось мое первое показательное выступление. Это было в Омске, куда театр Вахтангова уехал в эвакуацию. Актеры часто давали концерты в местном госпитале. В это время Николай Охлопков, приглашенный в театр Вахтангова, поставил спектакль «Фельдмаршал Кутузов», где мой папочка играл главную роль. Это был первый взрослый спектакль, который я увидел. Помню, папа выходил на сцену в седом парике, я очень внимательно его слушал и запомнил некоторые фразы. Раненые в госпитале знали, что к ним приедут актеры. Поскольку я неплохо читал стихи, взяли и меня. Объявляют: «Сейчас монолог Кутузова прочтет Михаил Державин!» Я выхожу, меня ставят на табуретку, и я очень громко и уверенно произношу: «Победа будет за нами!» Это были первые аплодисменты в моей жизни. Потом вышел отец, прочитал что-то оптимистичное. У многих слезы были на глазах. Вот мои воспоминания детства…
В 1933 году в Москве проводилась паспортизация населения. В районную милицию пришел молодой человек со скрипкой в потертом футляре. Назвался: - Шереметев. Дежурный, отыскав в списке его фамилию, сострил: - Уж не родственник ли графов Шереметевых будете? - Я и есть граф Шереметев, - ответил молодой человек. Милиционер опешил. Бросился в кабинет начальника, долго что-то выяснял. Вернувшись, оглядел посетителя, и со словами: - Подавись, барское отродье! - швырнул паспорт ему под ноги. (Из театральных анекдотов). В детстве мне посчастливилось знать этого графа. Он жил в нашем доме в Большом Лёвшинском переулке, во втором подъезде, в семнадцатой квартире. Был женат на знаменитой вахтанговской актрисе Цецилии Львовне Мансуровой, Цилюше, как все в театре ее на-зывали. Работал в театре - скрипачом, концертмейстером, сочинял музыку к водевилям. Мы, дети, его обожали. Когда он выходил из подъезда с двумя своими рыжими веселыми сеттерами, мы сбегались к нему со всех концов двора. На наших глазах дяди Колин большой палец отделялся от руки, описывал круг в воздухе, а потом снова прирастал; проглоченный шарик каким-то чудом оказывался в кармане Мишки Рапопорта или в ухе Ани Горюновой. Его и взрослые все любили. Он был красив, элегантен, прекрасно знал этикет, свободно говорил на нескольких языках. И в то же время был прост, отзывчив и доступен как истинный аристократ. Когда в театр приезжали иностранные гости, Николая Петровича выпускали вперед. Театр гордился своим представителем. И одновременно немного над ним подтрунивал. Копил анекдотические истории о столкновениях графа с советской действительностью - наподобие случая в милиции или, например, в керосиновой лавке, когда продавец осадил его: - Обождешь! Не граф Шереметев! В тридцатые годы театр получил в качестве дома отдыха бывший охотничий дом Шереметевых в Плёскове. Обслуживающий персонал, набранный из старых графских слуг, и жители окрестных деревень помнили "Николашу" еще ребенком, и когда он впервые приехал в отпуск с женой, среди местных начался переполох. Повар готовил "их сиятельствам" отдельно и подавал сам. Крестьяне являлись с подарками и отвешивали поясные поклоны. Цилюша, как истая графиня, выходила на балкон и принимала приветствия и подар-ки. Отдыхающие артисты наслаждались ситуацией и изощрялись в шутках. ... Почему он остался, не уехал? Отец его умер до революции, а мать в 1924 году добилась заграничных паспортов для себя и детей. Он должен был уехать вместе с семьей в эмиграцию, но вмешалась судьба: однажды он попал на репетицию "Принцессы Турандот", увидел исполнительницу главной роли - и оказался сражен. Она ответила на его чувство. Мать с четырьмя младшими детьми уехала без него. Как прадед его, нарушив сословные каноны, женился на актрисе, так и нынешний граф повторил его поступок. Они были под стать друг другу - Цецилия Мансурова, урожденная Воллерштейн, образованная, интеллигентная, очаровательная, и Николай Петрович Шереметев. Вот только Бог не дал им потомства. Погиб Шереметев в 1944 году от случайного выстрела на охоте. Больше Мансурова не вышла замуж. Всю дальнейшую жизнь она помогала своим и его родственникам, урожденным Голицыным, племянникам и племянницам. Профессор, ученый, известный художник - они говорят, что без ее помощи вряд ли смогли бы стать теми, кем стали.
Казалось бы, тут какая-то неувязка получается: в годы, когда "классовый враг уничтожался по всему фронту" и по стране тянулись эшелоны с заключенными, один из этих "врагов" спокойно жил, играл на скрипке и ходил себе по Арбату - правительственной трассе, где из каждой подворотни люди с поднятыми воротниками прочесывали толпу острыми взглядами. И его не трогали? Не тем ли объясняется загадка, что граф работал в театре Вахтангова? Это был театр странно счастливой судьбы. Другие, наиболее яркие, наиболее своеобразные театры подвергались в тридцатые, в сороковые, да и в пятидесятые годы бешеной травле, их разгоняли, закрывали, убивали их руководителей. Известна участь Мейерхольда, Таирова, Михоэлса и их театров. А Вахтанговский процветал! И при этом сохранял живое, оригинальное лицо, нарядную театральность. Легкие, фривольные, пронизанные чудесной музыкой "Принцесса Турандот", "Соломенная шляпка", "Мадмуазель Нитуш", "Слуга двух господ", романтический "Сирано де Бержерак"... Их почему-то не упрекали ни в формализме, ни в конструктивизме, ни в буржуазной идеологии - да мало ли какие еще убийственные клише были тогда в ходу. Как ни удивительно, по отношению к театру Вахтангова система идеологической травли не срабатывала! Ну, правда, раскритиковали в 1932 году спектакль "Гамлет" в постановке Николая Акимова, приклеив ярлык формализма, но это была все же критика, а не разгром. Хитрые вахтанговцы "признали ошибки", сняли спектакль - и тут же прогремели на всю Москву двумя новыми: "Егором Булычевым" в постановке Бориса Захава, с Борисом Щукиным в главной роли, и "Интервенцией" в виртуозной постановке Рубена Симонова. Это были и в самом деле замечательные спектакли, гордость театра. К тому же в них звучала беспроигрышная тема революции, в первом - строго и лаконично, во втором - празднично, колоритно, в сопровождении блатных песенок и одесского юмора. Хотя, по воспоминаниям стариков, и обруганный за формализм "Гамлет" отнюдь не был неудачей. Наоборот! Дерзкий, парадоксальный, с прекрасной музыкой Шостаковича, с выразительными декорациями самого Акимова, с неожиданной режиссерской трактовкой образа Гамлета в исполнении комика Горюнова - спектакль мог бы стать настоящей жемчужиной, если бы не грозный партийный окрик. Тем не менее, "грех" был покрыт и театр продолжал процветать. И это при том, что его труппа была очень уязвима по своему социальному составу.
В театре, будто в некоей резервации, собрались столь откровенно "классово чуждые" и "социально опасные" элементы, что даже трудно понять, как они тогда уцелели. Мало того, что уцелели - получали звания и награды! Режиссер Захава был внуком генерала. Жена его, актриса Мария Некрасова - дочерью священника. Работали в театре княжна Рита Оболенская, купеческая дочь Елена Меньшова... А еще и такие, чье происхождение вообще ни в какие ворота не лезло: Василий Куза - сын румынского короля! (или не сын, а племянник, это не столь принципиально). Правда, он еще в юности стал убежденным коммунистом, порвал с королевской родней... Теперь-то мы знаем, какая судьба ждала многих убежденных коммунистов. Между тем, Василий Васильевич Куза был не только актером, но и секретарем партийной организации. Пережил тридцать седьмой и погиб в июле сорок первого, когда в здание театра, где он в ту ночь дежурил, попала фугасная бомба.
Как же разгадать эти театральные загадки? Частичный ответ дает Юрий Елагин в своей книге "Укрощение искусств". Он объясняет феномен театра имени Вахтангова тем, что к нему благоволили руководители государства. В двадцатые и тридцатые годы завсегдатаями его были члены правительства, руководящие работники ОГПУ, а потом НКВД. В их числе - Авель Енукидзе, Климент Ворошилов, заместитель начальника ОГПУ Агранов, сам Сталин. Моя мать, актриса театра, вспоминала, что еще и до середины двадцатых Сталин приходил запросто и садился в шестом ряду партера. Позднее его постоянное место было в правительственной ложе, в углу второго ряда, за широкой спиной телохранителя. Начальству нравились вахтанговские комедии, нравились и строгие "идейные" драмы - "Человек с ружьем", "Виринея", "Разлом". Нравились красавицы актрисы, которых они отмечали порой особым вниманием. Может быть, новым крепостникам и самому главному из них - сыну сапожника - была приятна мысль, что их тешат своей игрой бывшие князья и графы? Елагин пишет: "Во всяком тоталитарном государстве положение деятелей искусства зависит, прежде всего, от взаимоотношений с правительством. Все мы, служащие театра имени Вахтангова, попали в элиту, новую элиту нового советского общества сталинской эпохи". Власть баловала своих шутов и наложниц, кое-что им прощала, кидала кусочки посытнее. Большинство москвичей жило в коммуналках, а вахтанговцы - в отдельных квартирах. Кроме нашего, построили еще один дом - рядом с театром, в Большом Николопесковском. В стране голод и разруха, а при театре хороший буфет, столовая, прачечная, пошивочное ателье, свое подмосковное имение.
Конечно, театр был привилегированным. И как в любом привилегированном коллективе, а в театральном особенно, в нем, казалось бы, должны процветать и зависть, и интриги, и доносы, благо, они в те годы поощрялись. А где доносы, там и аресты. И театр очень скоро пришел бы к творческой и нравственной деградации. Но вот этого как раз и не было! Ни интриг, ни доносов. Наоборот! Когда с сотрудником или с кем-нибудь из его родных случалось несчастье, театр тут же спешил на помощь. А помощь эта, несмотря на все привилегии, требовалась часто. Одного только Николая Петровича Шереметева арестовывали раз десять. Но он не оставался в заключении более нескольких суток: тотчас ехали представители театра к своим могущественным почитателям и графа освобождали. Когда у Марии Федоровны Некрасовой арестовали брата, театр помог, и брата выпустили. Когда сослали "за басни" моего отца - Владимира Масса, то отбывать бы ему всю ссылку в Тюмени, не будь он мужем вахтанговской актрисы. Через два года по ходатайству театрального руководства, в которое входили Горюнов, Русланов, Щукин, Куза, отец был назначен художественным руководителем Горьковского молодежного драматического театра им. Чкалова, над которым вахтанговцы взяли шефство. Сюда приезжали на творческие семинары, работали в качестве режиссеров-педагогов Львова, Бажанова, Антокольский, Глазунов. Отец не чувствовал себя оторванным от Москвы. А когда его, тоже не без хлопот вахтанговцев, "простили" и разрешили ему жить в Москве, то первым театром, поставившим в 1944 году его первую после ссылки пьесу "Где-то в Москве", был театр Вахтангова. За все годы не удалось отстоять только Валентину Григорьевну Вагрину - Вавочку, как ее называли в театре. Когда в 1937 году арестовали, а потом расстреляли ее мужа, крупного работника торгпредства, ее тоже взяли как жену "врага народа". В эти годы театр уже не был так всесилен, как прежде: многие из его влиятельных поклонников распрощались с жизнью в лубянских застенках. Но все равно театр пытался вызволить Вавочку. "Вышли" на следователя. Тот сказал: "Освободим, если она откажется от мужа". С позиций тех лет, что могло быть разумнее - отказаться от мужа "врага народа"? Да она просто обязана была от него отказаться, это был ее долг советского человека. А главное - она купила бы себе этим свободу! Вавочка от мужа не отказалась. Ее отправили в лагерь. В 1946 году ее освободили. Какая радость прошла волной по нашему дому, по театру: - Вавочка вернулась!! Она вернулась поблекшая, постаревшая, о прежней ее легендарной красоте можно было лишь догадываться. В Москве ее не прописывали, да и негде ей тут было жить. Но театр остался верен себе: добился прописки, Шихматовы уступили ей комнату в своей квартире. Ее снова приняли в труппу и сразу дали роль - Джесси в пьесе Константина Симонова "Русский вопрос". На репетициях, слегка лукавя, горячо убеждали, что у нее получается "в тысячу раз лучше, чем у Серовой в Ленкоме". После премьеры шумно поздравляли, а еще через некоторое время пересказывали друг другу хвалебные отзывы прессы о ее игре. Хотя сами и организовали эти отзывы.
Что это было? Тихое и постоянное сопротивление Системе? Да, это было, было всегда. Но была еще и дружба, рожденная на заре театра, в студии Евгения Вахтангова. Но был случай, когда театр отвернулся от человека. Освальд Федорович Глазунов, ведущий артист и директор театра, когда началась война и вахтанговцы частично эвакуировались в Омск, частично организовали фронтовую бригаду, бежал с женой и сыном в оккупированную Ригу. Там Глазунов и его жена-балерина работали в театре. Когда Красная армия вошла в Ригу, Глазуновы были арестованы "за сотрудничество с немцами" и отправлены в лагерь. Освальд Федорович писал вахтанговцам отчаянные письма, умолял помочь... Много позже стали известны подробности его смерти: грузовик, в котором зимней сибирской ночью перевозили заключенных, застрял на железнодорожных путях. Приближался поезд. Охранники не разрешили заключенным покинуть кузов машины. Грузовик вместе с людьми был смят в лепешку налетевшим составом. Изольда, жена Глазунова, в пятьдесят шестом году вернулась, разыскала сына, тоже Освальда, Оську, как мы называли его до войны, и уехала с ним на родину в Латвию. Время смягчило воспоминания, и впоследствии старики говорили о судьбе Глазунова с сожалением, даже сочувствием. Но тогда! В кодекс дружбы вахтанговцев входили не только сопереживание и выручка, но и неприятие предательства. Именно так была ими воспринята работа Глазуновых "на немцев".
Слишком просто? Но в те жестокие годы эта простота представляла собой резкий контраст с новой государственной этикой, основанной на классовой ненависти и на равнодушии к чужому страданию. Вовсе не простая была эта простота. Может быть, в ней и заключался феномен театра. Так называемые "классово чуждые элементы" (включая и самого Вахтангова, сына табачного фабриканта) составляли наиболее интеллигентную, высокообразованную и высоконравственную часть коллектива. Именно они создали ту культуру отношений, которая не давала опуститься нравственной планке. И возникала надежная обратная связь: театр оберегал и защищал своих именно потому, что постоянно удерживалась на высоте планка благословенной старомодной порядочности. Таким было поколение наших мам и пап. До самого конца, до грустного прощания с ними в театральном фойе с затянутыми сукном зеркалами. До тихой чарующей мелодии из "Принцессы Турандот" над гробом последнего из них.
…Осенью 1994 года в Уфе гастролировал Московский драматический театр имени Рубена Симонова. Вместе с ним прибыли именитые вахтанговцы: Михаил Ульянов, Юрий Яковлев и Василий Лановой. Яковлева тут же перехватили служащие Национального банка РБ. Им было что вспомнить. В 1941-м семья московского юриста Яковлева эвакуировалась в Башкирию. Остановились в Толбазах. На полях Аургазинского района подросток Юра Яковлев наравне со взрослыми собирал коксагыз, пригодный для производства каучука. Потом Яковлевы по Белой и Уфимке приплыли в поселок Красный Ключ Нуримановского района. Отец устроился работать юристом на бумажную фабрику, а Юра стал учиться в школе. Наконец Яковлевы перебрались в Уфу. Поселились в одном из домов на улице Пермской. Мать работала в госпитале медсестрой, а Юра — рассыльным в Национальном банке на улице Ярослава Гашека (ныне — Театральная). Работы хватало: вскоре от подошв ботинок ничего не осталось. Юному рассыльному выделили новые ботинки: парусиновый верх, подошвы деревянные. Для ходьбы они были плохо приспособлены… В 1943-м Яковлевы вернулись в родную Москву.
Артист, в котором не распознаешь... артиста
...Молодые актеры московского театра имени Рубена Симонова играли водевили Чехова. В последнем — «Дипломат» — был занят Юрий Яковлев. Он вышел на сцену перед опущенным занавесом, и зал взорвался аплодисментами. Зрители повскакали с мест. Я видел, как, подчиняясь общему порыву, вынужден был подняться один из новых «хозяев жизни» — рано преуспевший и рано растолстевший предприниматель. Публика долго не могла успокоиться. Неожиданно для себя я вспомнил партийные съезды, ликующих по поводу появления генсека делегатов и подумал: «Несмотря ни на что, мы все-таки становимся нормальными людьми. Партийных лидеров и государственных деятелей встречаем сдержанно, актера — «на ура». Особенно, если имя ему — Юрий Яковлев. Можно не знать его почетных званий, ясно и так: он артист народный».
Я наблюдал Юрия Яковлева во время встреч со зрителями, студентами института искусств, журналистами. Выдающийся артист вел себя таким образом, что в нем невозможно было заподозрить... артиста. Это был естественный, деликатный, интеллигентный человек, который случайно оказался на сцене. Никакой игры, ничего от любимца публики. И это после 42 лет работы в театре и 38 — в кино. При такой ошеломляющей популярности. (Поистине, актеры и политики поменялись ролями. Политики куражатся и лицедействуют, актеры держатся непринужденно, но с достоинством).
Творческий диапазон Юрия Яковлева на удивление широк и разнообразен. Доводилось ему играть и военных. Но вот на людях он — утомленный, уютный, домашний. И появляется хулиганское желание — надеть на этого «военного» длиннополый махровый халат, мягкие шлепанцы и усадить на старинный диван. Пусть говорит, что хочет. По происхождению Яковлев — не дворянин, но приметно породист — куда там до него зарубежной артистической мелюзге. Немало он сыграл на своем веку графов, князей и царей.
Самое трудное — сохранить себя
— Я к царям питаю слабость, — признается Юрий Васильевич. — Не к монархическому строю. Нет. Когда я работал над образом Николая I в спектакле «Шаги командора», отправился в библиотеку имени Ленина и там наткнулся на книгу, где была изложена его биография. Цари были образованнейшими, культурнейшими людьми. Я уж не говорю о том, что они знали по нескольку языков. Конечно, у них, как у всякого человека, были недостатки... А мы о них долгое время судили по учебникам истории и хрестоматии. Меня спрашивают: «Хотели бы вы быть царем?». Нет. Но если бы я был царем, я бы не позволил женщинам работать. Пусть воспитывают детей. Правда, современные женщины не любят сидеть дома. Что я в них ценю? Для меня женщина — это прежде всего хранительница домашнего очага. И в женщинах, и в мужчинах я ценю чувство юмора, обязательность, порядочность.
Зрителей (точнее, зрительниц) интересовала, конечно, личная жизнь Юрия Васильевича. Это любопытство — крест, который несет каждый известный актер, расплата за популярность, и от этого никуда не уйти. Сколько раз был женат слесарь-сборщик с автозавода, никого не волнует. На ком женат народный артист? Эта тема может стать предметом оживленной дискуссии. — Где, когда и как вы познакомились со своей женой? — спросили Яковлева. — Какой? — ответил он вопросом на вопрос. Зрители засмеялись, и в зале возникла неловкая пауза. — Будем говорить о той, которая мне близка, рядом со мной в последние годы. Она работает в театре директором музея. Я ее побаиваюсь. Это самый главный мой критик. Она строго судит о моих работах в театре и кино, за что я ей чрезвычайно благодарен.
Студентам института искусств он рассказывал о двух замечательных и таких разных актерах. — Высоцкий был актером мощнейшего темперамента, с чувствительнейшими, оголенными нервами. Я видел многих Гамлетов — Пола Скофилда, Евгения Самойлова, Марцевича, Козакова... Гамлет Высоцкого был особенный, ни на кого не похожий. Благодаря ему я впервые понял шекспировскую фразу: «Дания — тюрьма, весь мир — тюрьма».
— Несколько лет я имел возможность общаться с Аркадием Райкиным. На званых вечерах он был скучнейшим человеком. Его трудно было уговорить рассказать какой-нибудь анекдот, что-нибудь забавное. Сидел в сторонке и наблюдал за всеми. Потом дома мог показать каждого, выпукло, ярко, смешно.
Профессия актера — одна из самых зависимых. Нужно много работать и терпеть. У меня четыре года не было в театре новых ролей. (Это говорил актер, который умеет все — играть в любом жанре, в любом амплуа). Что делать? Приходится ждать и работать. Сохранить себя, не изменить себе — это очень важно и очень трудно.
Жить без зависти в душе
В Уфе 66-летнего Яковлева разрывали на части. Подступиться к нему было нелегко. Его ненавязчиво, но твердо оберегала молодая женщина с профилем Нефертити, та самая «директор музея». Я задал ему несколько вопросов на ходу, пока он поднимался по лестнице.
— Вы сыграли у Пырьева редкую в вашей творческой биографии трагедийную роль— князя Мышкина. Все ждали продолжения фильма, но этого не случилось. У вас на всю жизнь осталась травма? — Я бы не сказал травма. Обида, это да.
— Вам не мешают большие актеры выступать в той роли, которую они сыграли прежде вас? — Нет. Я видел Станицына — Стиву Облонского на сцене МХАТ. Это мне ничуть не помешало сыграть его в фильме «Анна Каренина».
— Скажите, умеют ли актеры радоваться успеху своего коллеги? — Это редкое исключение.
— А вы? — Я умею. Мне незнакомо чувство зависти.
Отвечая на вопросы, Юрий Васильевич заметил: «Мне надо было родиться раньше лет на 50». Сомневаюсь, чтобы это мнение разделили его многочисленные поклонники. Нам люб Яковлев и такой, сегодняшний, «рожденный революцией».
Опубликовано: 22.05.13 (10:54) Республика Башкортостан
...Вахтанговцы играли пьесу "В начале века". Одна из сцен заканчивается таким диалогом: "Господа, поручик Уточкин приземлился!" – "Сейчас эта новость всколыхнет города Бордо и Марсель!" Вместо этого актер, прибежавший с новостью, прокричал: "Поручик Уточкин… разбился!" Его партнер, понимая, что радостный тон здесь не будет уместен, задумчиво протянул: "Да-а, сейчас эта новость всколыхнет города… Мордо и Бордель!" Зритель очень веселился, актеры давились смехом – пришлось временно дать занавес.
Род Симоновых в театральной истории Советского Союза и России — явление уникальное. Три поколения актеров, режиссеров, творцов… Нынешний представитель великого рода — Рубен Евгеньевич Симонов (актер, режиссер, поэт, драматург и т.д.) рассказывает «Российско-армянскому деловому журналу»…
Рубен Симонов.
К сожалению, мы все не знаем своих дальних предков. Я знаю историю рода со времени появления в Москве Николая Давидовича Симонянца. У него был магазин ковров на Кузнецком мосту. Вообще, мы — владикавказские армяне. Я недавно нашел свидетельство о рождении моего дедушки Рубена Симонова, который всегда называл своего отца Николаем Давидовичем. Но согласно этому свидетельству настоящее имя моего прадеда — Никогайос Давтянович Симонянц. Кстати, здание пожарной команды во Владикавказе – это дом Симоновых. Он так и называется, мне недавно из Владикавказа прислали фотографию.
Мой дед Рубен Николаевич Симонов родился в Москве второго апреля 1899 года. Учился на юридическом факультете, затем ушел оттуда в Шаляпинскую студию. Потом увидел объявление о наборе Вахтангова в театральную Мансуровскую студию (она так называлась, потому что располагалась в Мансуровском переулке). Его приняли. Но Вахтангов сказал, что в студии должно быть больше русских фамилий. И Рубен Симонянц стал Рубеном Симоновым.
После смерти Вахтангова в 1922 году Рубен Николаевич со студийцами поставили целью увековечить память учителя. Поэтому они не разошлись, не пригласили к себе нового руководителя, а работали вместе. И добились того, что их театр в 1922 году был назван именем Вахтангова (до этого он назывался «Третья студия МХАТ»). А в 1937 году Рубен Симонов был назначен главным режиссером театра имени Вахтангова. До сих пор вахтанговцы, которых еще принимал в театр Рубен Николаевич, просто молятся на него. Никто не может забыть, что когда в зале появлялись его манжеты, спектакль сразу начинал идти по–другому.
Театр пользовался ошеломительной популярностью. Огромную помощь оказывал Анастас Микоян. Кстати, благодаря ему театр имени Вахтангова работает сейчас в Москве. В начале войны он был эвакуирован в Омск. А 22 июля 1941 года бомба разрушила здание театра.
Как известно, на Урал были вывезены многие промышленные предприятия. Поэтому на Политбюро был поставлен вопрос о том, что нужно поднимать культуру Сибири и Зауралья. Сталин предложил, поскольку здание разрушено, перевезти театр Вахтангова в Новосибирск. Возразить Иосифу Виссарионовичу Анастас Иванович напрямую не мог. Он сказал: «Да, это очень хорошая идея. Давайте и Третьяковскую галерею туда же». Сталин улыбнулся, погрозил пальцем, и театр Вахтангова вернулся в Москву. Анастас Иванович очень много делал для театра и очень часто туда приезжал.
Рубен Николаевич возглавлял театр имени Вахтангова с 1939 года. А в 1965 году его сын и мой отец Евгений Рубенович по предложению министра культуры СССР Екатерины Фурцевой был назначен главным режиссером Малого театра. В семье был большой скандал. Рубен Николаевич кричал: «Ты с ума сошел! Ты — вахтанговец! Как ты можешь уходить из этого театра!?» Но через неделю зашел к отцу в комнату, я был свидетелем того разговора, и сказал: «Женечка, ты прав. Иди в Малый театр». Папа удивился: «Но ты же сам кричал, что я — вахтанговец, что нельзя. Ты неделю со мной не разговаривал!» С чисто армянской мудростью Рубен Евгеньевич ответил: «Я подумал, Женечка. Я умру, они полезут на мое место, а ты — спрыгнешь, потому что Малый театр — это же театр Союза ССР». Так оно и случилось… В 1968 году Евгений Рубенович возглавил театр имени Вахтангова.
Евгений Рубенович, мой отец, был очень разносторонним человеком. Он закончил консерваторию, блистательно играл на гитаре, на фортепиано (с листа — любую оперу, а многие знал наизусть), обладал просто энциклопедическими знаниями. В совершенстве знал поэзию. Он был настолько человек изящный… немножко даже неземной, не от мира сего, витал в облаках искусства. Политические баталии и карьерные сражения… он как бы упускал их из вида, не понимал, когда, что, куда и в связи с чем. Он был совершенно далек от быта.
…В то время (и я застал это!) московские армяне очень часто собирались. Такого, к сожалению сейчас не происходит, и мне кажется, что очень хорошо было бы эту традицию возродить. Я помню эти вечера еще маленьким. Мой отец, Евгений Рубенович Симонов, родился в 1925 году, а я родился в 1953 году, и я очень хорошо помню (хотя все это началось задолго до моего рождения), что собирались и композитор Хачатурян, и маршал Баграмян, и скульптор Никогосян, и политик Анастас Микоян, и его брат авиаконструктор Артем Микоян и другие известные люди, имена которых составляли цвет московской армянской элиты. Те, кто как бы соединял собой армянскую и русскую культуры.
Встречались очень часто. Раз в месяц — просто обязательно. Это было не в одном месте, не у кого–то конкретно, а то в одном доме, то в другом. Обсуждали вопросы культурных связей, новые книги, спектакли, концерты, успехи, проблемы разные… В общем все, что волновало тогда. Часто приходил Никита Симонян, который руководил футбольной командой «Арарат». Когда «Арарат» в 1972 году взял «дубль» (стал чемпионом страны и обладателем Кубка), гуляла вся Армения. И мы тут в Москве тоже гуляли. Никогда не забуду этого замечательного вечера. Мой отец и Симонян очень дружили, иногда дни и ночи проводили вместе.
Театральное общение было очень плотным. Часто театр имени Евгения Вахтангова гастролировал в Ереване. Рачья Никитович Капланян (народный артист СССР, главный режиссер Ереванского драматического театра) ставил спектакли в Москве в театре Вахтангова, а Евгений Рубенович ездил на постановки в ереванский театр. Эта связь постоянно существовала.
Очень жалко, что нарушена традиция таких встреч. То ли нет такого места, то ли нет времени, то ли все заняты другими делами. Очень жалко. Потому что взаимопроникновение культур всегда чрезвычайно полезно. Культура не может развиваться самодостаточно, обязательно нужно обновлять кровь. Для меня чрезвычайно печально, что если раньше я мог спокойно взять билет и слетать в Ереван, и мои встречи с армянскими друзьями были постоянны, не было никаких препон, то сейчас… Эти барьеры, на мой взгляд, — искусственные. За эти столетия настолько сблизились наши культуры, за время совместного бытия настолько взаимно прониклись, что это уже естественно и — правильно.
Я думаю, что эта связь — она обязательно должна возродиться. Она необходима. Это возможность совершенно неожиданных проявлений и совершенно неожиданных культурных результатов. Взаимопроникновение культуры ничего, кроме огромного духовного обогащения, принести не может.
…Важно ощущать память — откуда мы пришли, какая у нас кровь, что делали наши предки, как они дружили, как существовали вместе в сложнейшее время. Стремление узнать свой род — в людях оно есть. Как и есть удивительная радость, когда встречаешь человека таких же корней. Эта тяга к корням, тяга к истокам — она существует и никуда от нее деться невозможно. Все равно я, например, всегда обращаю внимание на окончание фамилии — хочу я этого или нет.
Во мне только четверть армянской крови, но я очень точно ее чувствую: когда течет русская кровь, мне ничего не хочется, а когда армянская — это энергия, темперамент, удивительное трудолюбие.
Подготовил Валерий Стольников "Российско-армянский ДЕЛОВОЙ ЖУРНАЛ"
...Когда я окончил 10-й класс, в Киев на гастроли приехал Театр имени Вахтангова. Через длинную цепочку знакомых, которые вывели меня на главного администратора, я узнал, что в этом году в Щукинском училище набирает курс блистательный педагог, профессор Вера Константиновна Львова. И самое замечательное было то, что она и мой будущий учитель и друг Владимир Георгиевич Шлезингер согласились меня послушать. И пропустили сразу на третий тур. Так мы с мамой отправилась в Москву. Она бегала со мной по всем училищам, знала всю команду поступающих, сопровождала нас всюду.
В ГИТИСе я пролетел прямо с первого тура. Во МХАТе дошел до второго, на котором Павел Владимирович Массальский, посмотрев на меня в кулак через дырочку между пальцами, вынес вердикт: «Не наша фактура». В Щепкинском, естественно, тоже завалился — вообще никак не вписывался в этот русский театр (Государственный академический Малый театр. — Прим. «ТН»). Но я был спокоен, потому что знал: впереди меня ждет Щукинское училище. И меня туда взяли.
— Говорили с украинским акцентом?
— Да каким! Педагог по речи, замечательная дама Александра Ивановна Круминг, сразу мне сказала: «Даю тебе полгода. Иначе выгоню». Я спросил: «А шо делать?» Она велела: «Каждый день читай вслух газеты». Стал читать, и вообще много работал над своим произношением. В результате за полгода избавился от акцента. Жил я не в общежитии — мама сказала: «Будем снимать угол». Знаете, что такое угол? Это кусочек в комнате. И вот в таком углу в коммунальной квартире на Гоголевском бульваре я и прожил четыре года. За занавеской жила хозяйка Антонина Брониславовна. А всего в коммуналке было 11 комнат и 50 человек соседей. И на всех один туалет и одна ванная. И все же воспоминания о том времени сохранились самые прекрасные.
— А как насчет столь популярных тогда студенческих выпивок с загулами, которые впоследствии иногда очень пагубно отражались на многих артистах?
— Не иногда, а часто, и не на некоторых, а на многих. Но меня Бог уберег. И еще Владимир Георгиевич Шлезингер — повторяю, прекрасный артист, педагог и человек. Он будто вложил в меня программу. Так получилось, что мы с ним часто общались, и однажды — я тогда учился на втором курсе — мы оказались в мастерской у Якова Михайловича Смоленского — актера-вахтанговца, знаменитого чтеца, выдающегося педагога. Там также были Владимир Абрамович Этуш и один мой сокурсник. Гуляли часов до трех ночи. А наутро у нас занятия по актерскому мастерству. Начало в 09:00. Я еле приплелся. С порога говорю едва ворочающимся языком: «Владимир Георгиевич, понимаете, я сегодня не в форме, вчера все-таки…» Он прерывает: «Секундочку, Ленечка. Ребята, подождите, мы сейчас с Каневским отлучимся». Выходим. Я — неряшливый, сонный, понурый, как пес побитый, он — в накрахмаленной белоснежной рубашке, благоухающий. Говорит: «Загляните в 21-ю аудиторию». Заглядываю. Вижу Смоленского — тоже с крахмальным воротничком, в галстуке, что-то рассказывает, объясняет, энергично жестикулируя, стихи читает. Я смущенно закрываю дверь. Шлезингер продолжает: «А теперь загляните в 19-ю ауди-торию». Заглядываю, а там Этуш сидит — красавец: выбрит, подтянут, свеж, тоже при галстуке, тоже благоухает. И тогда Владимир Георгиевич завершает свой экскурс: «Понимаете, Ленечка, что вы делали ночью, чем занимались, никого не касается и не интересует. На утренней репетиции вы обязаны быть в форме, в полном порядке. Запомните это на всю жизнь». Я запомнил. И больше никогда в жизни не выпивал ни перед съемками и спектаклями, ни тем более во время. Нет, единственный случай все-таки был. На гастролях в Питере я днем немножко выпил и… чуть не опоздал на спектакль. Это был ужас.
После окончания училища меня брали сразу в два театра — имени Маяковского и имени Ленинского комсомола. Анатолий Андреевич Колеватов — по образованию артист-вахтанговец, ставший впоследствии грандиозным театральным администратором, возглавлявшим «Союзгосцирк», в то время работал директором «Ленкома». Когда он узнал, что я стою перед выбором, возмутился: «Какой Маяковский?! Ты что, обалдел, куда ты идешь?! Ты вообще был в Запорожье?» Я говорю: «Нет». — «А в Крыму?» — «Не был». — «Так вот, мы в июне едем с гастролями в Крым, а в июле в Запорожье. Короче, ты в нашем театре, все!» И моя судьба была решена: я поехал на гастроли уже в качестве артиста Театра Ленинского комсомола.
Это был 1960 год. А три года спустя случилось чудо: в театр пришел гений Анатолий Васильевич Эфрос. Удивительный человек и режиссер, благодаря которому началось мое профессиональное становление, с которым мы вместе за несколько месяцев создали практически новый театр. И когда он переходил в Театр на Малой Бронной, я, к великому своему счастью, оказался в компании артистов, которых он взял с собой.
...А что мужчины в вашей семье делают вместе с детьми? Пусть это не осмысляется как традиция, но это скорее как воздух, без него нельзя представить жизнь. Что вам особенно дорого из детства? - Мой двоюродный дед, Алексей Николаевич Котрелев, актер театра Вахтангова, ввел такую традицию, и она существует по сей день – он нас, своих внуков, возил в поездки. Он был человек невероятно чудной, закоренелый холостяк, невозможный старорежимник.
- В чем это выражалось – «старорежимность»? - В чем он ходил, как он ходил, как он себя держал: со всякими тросточками, галошами. Кстати, утверждал, что стелькой от галош очень хорошо красить яйца – я не знаю, не пробовал. Что он рассказывал?
Он был бесконечный кладезь каких-то воспоминаний о своих театральных друзьях, вроде «Мишки Ульянова». Это цитата, для меня, конечно, он Михаил Ульянов. Какие-то фронтовые его рассказы. Как он ездил на фронт с театром и выступал там. Его рассказы про старую Москву: он мог бесконечно ходить и рассказывать, кто где жил – Берия, Вахтангов. Его до сих пор помнят и любят в театре, хотя он был актер мелкого жанра, именно второго плана. Такой беззаветно преданный сцене, до самой смерти. Он умер старым, в 90 с лишним лет, и играл своего крестьянина в «Коте в сапогах» до самой смерти. Видимо, из таких очень способных стариков, который выходил, что называется «кушать подано», с подносом, один раз за спектакль, но это так подается, что зал сразу аплодирует.
По своей собственной инициативе (как бывают чудные люди, он был «с идеями» человек) он решил нас просвещать. То во Владимир, на родину прабабки повезет, то в такой-то провинциальный монастырь, которые тогда еще были все заброшенные, какая-то груда кирпичей, а на самом деле это храм. В конце 80-х в Консерватории стали часто давать концерты духовной музыки. Он аккуратно: «Федька, пойдем на концерт сходим!» Он на Малой Бронной, я на Арбате, Консерватория ровно посередине между нами. И вот мы с ним, со стариком, идем. И он говорит: «О, я помню, как эту херувимскую пел еще Розов (отец Константин Розов, архидиакон свт. Тихона, Патриарха Всероссийского, обладавший исключительной силы басом, запоминающейся внешностью и харизмой, герой многочисленных баек и анекдотов из жизни Москвы рубежа XIX-XX вв – ред.), а это – тот-то бас из такого-то храма». Хотя, я думаю, что это он немножко так заливал, чтобы навести колориту, потому что Розов умер вскоре после революции. Или вспоминал, как и кто пел на службах патриарха Тихона...
... - С Васей мы встретились в театральном училище. Он из самодеятельности пришел и после первой же роли в фильме "Аттестат зрелости" стал звездой. Вася - большой актер и очень много трудился, сыграл колоссальное количество ролей.
- Трогательные у вас были отношения в самом начале? - Вы знаете, это была первая любовь - и у меня, и у него... Мы были детьми...
- Когда все разрушилось, было больно или к этому шло? - А ничего не разрушилось - просто так случилось, что я уехала в Канны, а он стал сниматься в "Павле Корчагине". Когда после этого мы встретились, не узнали друг друга.
- Ох уж этот Павел Корчагин! А что значит: "Не узнали друг друга"? Ушли чувства или что-то другое произошло? - Прошла первая любовь, кончилось увлечение, началась работа... Знаете, я не люблю его Павла Корчагина, считаю, что не надо было это играть в кино. Вася, кстати, после той роли очень долго молчал...
Они потянулись друг к другу с первой же встречи. Лановой подошел к ней и спросил: "Ты чья?". Таня смутилась: "Я дочь папы и мамы". После этого они уже не расставались, а в 20 лет поженились. Самойлова с улыбкой вспоминала, как они расписались: "Встретились возле Боткинской больницы, отдали паспорта в загс на регистрацию. Потом Лановой купил мне в подарок какую-то майку, а я ему - трусы и отправились домой. Счастливы были безумно! Мы лишили друг друга невинности, и все болячки прошли у меня после того, как я стала женщиной. Я ведь ребенок войны - болела тифом, корью, дифтерией, с детства без таблеток жить не могу". Вместе они прожили шесть лет и расстались без слез, без сожаления. Их отношения доконал подпольный аборт, на который Таня решилась, несмотря на все возражения мужа. Самойлова была еще молода и мечтала о карьере. Как же она рыдала, когда, произведя необходимые манипуляции, акушерка сказала, что должна была родиться двойня... Татьяна и Василий снова встретились на съемках "Анны Карениной". Ради этой роли Самойлова похудела на 12 килограммов. Впервые увидев на съемочной площадке Вронского-Ланового, она горько расплакалась.
- У вас не осталось к нему ничего женского? - (Пауза). Я дружу с Василием Семеновичем, недавно поздравила его с 70-летием. Москва очень широко этот юбилей отмечала, сам Путин его приветствовал. Прошел вечер в Зарядье (в зале "Россия". - Д. Г.), там были дети его, он вывел на сцену жену Ирину Купченко... Она молода... Вася - достойнейший актер и преданно служит вахтанговской Мельпомене, у него чудные актерские данные.
- Ну и мужские данные прекрасные... - Да, вахтанговцы некрасивых не любят - в первую очередь они ценят внешность, красоту.
- Каково же это - после всего, что у вас было, играть вместе в "Анне Карениной"? Вы - Анна, он Вронский, вам надо было изображать страсть. Было в ваших экранных чувствах что-то от настоящего? - (Задумчиво). Нет, это искусство. Даже, представьте себе, проб не было - нас сразу взяли, но репетировали мы очень много. Я благодарна, конечно, режиссеру Зархи. Он сказал, когда меня встретил (это было в 64-м году): "Если я не сниму "Анну Каренину" сейчас, не сниму уже никогда, потому что мне много лет".
- Красивый фильм получился! - Да, да! Было 19 экранизаций "Анны", сейчас Соловьев снимает 20-ю, но общепризнанно: та стала эталонной...
....К. ЛАРИНА: А в гостях у нас сегодня Ольга Симонова-Партан. Здравствуйте, Ольга. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Здравствуйте
К. ЛАРИНА: Автор книги, которую я держу в руках, «Ты права, Филумена! Вахтанговцы за кулисами театра». Сразу объясним, Ольга Симонова-Партан является внучкой выдающегося актера и режиссера Рубена Николаевича Симонова – это я читаю аннотацию к книжке, – дочь известного режиссера Евгения Рубеновича Симонова. Понятно, что это за династия Симоновская.
...К. ЛАРИНА: Я задаю первый вопрос для наших слушателей, которые будут на смс отвечать. Назовите фамилию выдающегося актера Театра имени Вахтангова, первого исполнителя роли Ленина в советских фильмах... Оля, вы давно были в театре Вахтангова? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Я была в театре Вахтангова позавчера, до сих пор переживаю величайшее потрясение. Я видела спектакль, премьеру «Анна Каренина», пластический спектакль. Я так рада, что я могу начать с положительной ноты о театре Вахтангова. Спектакль поставлен хореографом и режиссером Анжеликой Холиной. И я не ожидала, это было величайшее потрясение, которое я до сих пор переживаю. По-моему, лучшая адаптация когда бы то ни было «Анны Карениной», будь то на экранах кино или в театре.
К. ЛАРИНА: Вахтанговский спектакль? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Не уверена. Но превосходный. Не говоря ни слова, они настолько выявили структуру романа. Поскольку я преподаю бесконечно, я была невероятно счастлива увидеть своего в прошлом однокурсника Евгения Князева, который предстал передо мной на сцене как Мозжухин в немом кино. Он играет Каренина.
К. ЛАРИНА: А почему вы не являетесь звездой Вахтанговского театра? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Не сложилось. Папа в театр не взял. Специфическая внешность, как говорили в Щукинском училище, с яркими национальными признаками.
К. ЛАРИНА: А как же Мансурова? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Тогда была другая эпоха, были другие эталоны красоты. Это все-таки был еще модернистский период истории Вахтанговского театра. А если говорить очень серьезно, аналитически, то думаю, если у человека есть настоящий дар, то он его куда-то ведет.
К. ЛАРИНА: Вот он, этот дар. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Я себя нашла, может быть, в результате на старости лет.
К. ЛАРИНА: Да ладно говорить страшные слова. М. ПЕШКОВА: Еще в четверг Владимир Кочетов (фамилия неразборчиво), редактор этой книги, мне говорил: «Вот сегодня будет сигнальный экземпляр». Я ему сказала: «Это наш гость, мы очень хотим говорить об этой книге, хотим говорить об Ольге и о театре». К. ЛАРИНА: Оля, вы решили написать свою историю Вахтанговского театра? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да. Это очень интересный вопрос вы мне задаете. Для меня была большая честь придти к вам. Я слушаю ваше радио постоянно из-за океана нажимом на айпад каждое утро, готовясь на работу, чтобы студентов информировать, что произошло. И студентов заставляю иногда послушать хороший русский язык. С точки зрения книги, она, так случилось, выходит в юбилей театра, в год 90-летия. Пожалуй, основная попытка моя была – вернуть отца театральной русской культуры и русской интеллигенции как трагическую личность, личность совершенно не понятную, забытую, вернуть его как поэта и поэта трагического. Потому что я считаю, что он пострадал вовсе не потому, что пишут официально в Интернете и на сайтах театра, что он не соответствовал перестройке. Он считал, что перестройка – это поэтический театр, и если перестраиваться, то нужно ставить Блока, Цветаеву и Маяковского. Вот это была его перестройка. И на этом он и погорел.
И плюс, конечно, написать, что его трагедия в перестроечные годы состояла в потере его прекрасной дамы и показать его как человека, влюбленного в мою маму 22 года. Вся история – это 22-летний очень страстный и драматический роман между моими родителями. Моя мама была второй и последней женой отца. Попытка переосмыслить скорее его роль. Я не хочу ни в коей мере замахнуться на всю историю театра. У меня есть глава о Вахтангове, но Вахтангов прекрасно уже переосмыслен Владиславом Ивановым, который издал первую книгу о студии «Габима», потом замечательный двухтомник, здесь ему нет равных. С моей точки зрения западного слависта и культуролога, история самого театра – это, конечно, непаханое поле, и она не понята, и она дифирамбна, и она неправдива.
К. ЛАРИНА: Например? Самые распространенные мифы, которые не соответствуют действительности, или стереотипы оставшиеся. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Мне кажется, что сама идея фантастического реализма и что театр Вахтангова… Я думаю, что когда был жив мой дед и когда в театре Вахтангова еще играли – опять же буду сейчас говорить чисто свои концепции, выработанные годами… Есть такое, что это театр радости, это театр счастья. Я считаю, что прежде всего Вахтангов нес трансцендентальную театральность. То, что меня больше всего интересует в ранних постановках, это как в советское время вахтанговцы все-таки доносили этот уход в иные миры, эту трансцендентальность фантастического реализма. И сам термин тоже очень неверно интерпретирован. Потому что для того чтобы как бы защитить имя Вахтангова от рьяных советских театроведов, часто говорили именно о роли фантазии, о его связи со Станиславским.
У меня есть мои концепции, которые я во многом переплетаю и черпаю из того, что пишет Владислав Иванов, которого я лично не знала, когда прочитала его книга о студии «Габима». Я просто с радостью узнала Вахтангова своего детства, неофициального Вахтангова, о котором мне говорили всегда. Наверняка существуют очень страшные и потрясающие архивы театра, архивы заседаний. Мне это очень интересно – как они балансировали, как они сумели уцелеть, какой ценой, что они говорили между собой, чтобы уцелеть. Мне кажется, есть очень много таких вещей.
К. ЛАРИНА: Уже пришла первая порция победителей, которые вспомнили имя выдающегося актера Бориса Щукина. Его имя зафиксировано в качестве таблички в названии театрального училища, которое заканчивала наша гостья. ОБЪЯВЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ. Следующий вопрос на смс. Назовите, пожалуйста, фамилию скульптора, создателя фонтана «Принцесса Турандот», расположенного у входа в Вахтанговский театр. Это уже новейшая история, поэтому здесь тоже легко справитесь. Про отца следующий вопрос, Ольга, к вам. Вы сказали про трагизм фигуры Евгения Рубеновича Симонова. А если это можно сформулировать в нескольких предложениях, как бы вы это определили? Достаточно успешная история: когда он руководил театром, театр был полон всегда. Там были свои проблемы, поскольку время еще советское, как вы сами сейчас говорили про другое время, но оно в этом смысле мало изменилось, время, в котором мы уже жили, существовали как студенты. Надо было выполнять некие условия, надо было договор некий выполнять с дьяволом под названием власть советская. Но получалось, у него получалось. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Когда я говорю о его трагедии, я имею в виду то, о чем я много пишу в книге, именно уход моей мамы в очень раннем возрасте в 80-м году и его изгнание из театра. Это как раз та страница, которую вахтанговцы всячески пытаются просто забыть.
К. ЛАРИНА: Как это произошло? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Евгений Рубенович был вынужден уйти. Мне очень интересны все эти эвфемизмы. Как вы понимаете, я читаю всё, что выходит, просто в силу своей профессии. Это произошло в 80-м году, это был очень страшный дворцовый переворот и заговор. И трагедия отца состояла, конечно, именно в том – я об этом много пишу в книге, – что он был русский интеллигент и полукровка. Мой дедушка был восточный правитель, он держал всё время всех под контролем, его вельможи всегда играли короля, он был настоящий восточный правитель. Мой отец был полукровка и был воспитан своей матерью дворянкой, он был очень мягкий и деликатный человек. И к 87 году эта революционная ситуация состоялась, потому что, действительно, верхи не могли, низы не хотели жить по-старому. Мой отец этого совершенно этого не почувствовал. Он настолько легко уходил буквально в астрал – я не боюсь этого слова, – музицируя и выпивая бокал шампанского за бокалом, что он абсолютно не понимал, что происходит в театре и, к сожалению, был окружен людьми, которые не считали нужным ему об этом говорить. Это произошло для него совершенно неожиданно. Это дело не моей обиды – прошло слишком много лет, – мне очень интересно вскрыть всю эту историю как некий уходящий слой русской интеллигенции, которая совершенно никак не соответствовала…
К. ЛАРИНА: А вы там называете участников заговора? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да.
К. ЛАРИНА: Они все работают в театре до сих пор? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да. Кто-то работает в театре, кого-то уже не стало.
К. ЛАРИНА: Известно там о вашей книжке? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Я сообщила, конечно.
К. ЛАРИНА: Что говорят люди? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Не знаю, что говорят люди. Я выражаю благодарность всем, потому что я интервьюировала многих вахтанговцев.
К. ЛАРИНА: Т.е. там есть участники. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да. Я интервьюировала многих вахтанговцев для этой книги, потому что мне очень хотелось создать многоголосицу. Что говорят в театре, я действительно не знаю, потому что первоначально пять глав из книги были опубликованы в 11-м номере журнала «Знамя». Это тоже для меня была большая неожиданность. Я счастлива и благодарна, это для меня была большая честь. Как я слушаю «Эхо Москвы», так я читаю журнал «Знамя». Я слышала нелицеприятные отзывы. Для многих это будет больно, но мне казалось, что это необходимо сделать, и я старалась это сделать как можно объективно: и как дочь, и как человек, получивший определенное образование. Я считала, что в данный момент у меня есть инструмент, чтобы сказать о том, о чем я хочу сказать.
И главное – книга основана на моем семейном, личном архиве. Потому что я вывезла в США полностью весь существующий архив, который моя мама не сожгла, кое-что она не сожгла в порывах ревности. Вот то, что она не сожгла, я вывезла, но прикоснуться к нему не могла в силу того, что это было невыносимо больно мне. Я писала книгу 4 года. И именно этот архив я опубликовала, когда я более-менее поняла всю структуру и канву, я поняла, что интересна эта книга будет калейдоскопностью и многоголосицей.
Нельзя, чтобы всё время шел голос Ольги, которая сидит и ностальгирует у себя в Бостоне. Нет, я приехала, в два присеста собрала интервью: у Юрия Петровича Любимова, это было потрясающее интервью, потому что в течение двух с половиной часов он проиграл передо мной всю жизнь моего деда и трагедию моего отца, у Аллы Александровны Казанской, которая дала мне интервью буквально за три недели до смерти, у которой был роман с моим дедом 4 года во времена сталинского террора, это было очень интересно, и у таких звезд, как Василий Семенович Лановой, Людмила Васильевна Максакова, у представителей молодого поколения – у Елены Сотниковой, Евгения Князева, которые были учениками моего отца, и у Вячеслава Шалевича, который был однокурсником моей мамы и знал ее строптивый, неуемный нрав. Поэтому я, конечно, пыталась создать многоголосицу. Но как может быть объективна дочь? Я пыталась балансировать.
К. ЛАРИНА: А вы в то время учились в Щукинском училище, когда развивалась вся эта драма? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Я тогда уже работала в ефремовском МХАТе и тоже совершенно этого не ожидала. Я всё равно считаю, что это было, конечно, начало конца моего отца. Но советская власть в то время к нему отнеслась очень бережно, куда более бережно, чем его коллеги. И он стал в Театре дружбы народов. Плюс его спасением был театр, находящийся недалеко от вас, Театр Рубена Симонова, в основе которого были его студенты, которые его обожали. И когда он умирал в больнице, он мне говорил, что они ему посылают письма, где всё письмо зацеловано разноцветной помадой. Для моего отца, большого любителя женщин, это были прекрасные письма.
...К. ЛАРИНА: Продолжаем программу «Книжное казино». Сегодня у нас призы от издательства «ПРОЗАиК». Главная книга, которую мы представляем, – «Ты права, Филумена! Вахтанговцы за кулисами театра». Это альтернативная история Театра Вахтангова от Ольги Симоновой-Партан. Пока шли новости, я смотрела книжку, увидела, какой потрясающей красоты мама была у Ольги. Она актрисой успела поработать, да? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да, она была сначала в театре Вахтангова, потом она долго работала в театре Ермоловой, до самой смерти, у Андреева.
К. ЛАРИНА: Здесь большая часть книги основана как раз на маминых дневниках, совершенно пронзительных и очень искренних, которые явно не писались для публикации. И это тоже надо иметь мужество – такие интимные вещи публиковать. Просто молодец. Я вижу здесь очень много стихов отца. Какие-то нереализованные таланты. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Когда я все-таки заставила себя начать работать с этим архивом, я просто подумала о том, насколько он литературен, с точки зрения качества. Я надеюсь, что я отношусь к этому не только как дочь. Я решила, что это необходимо вернуть. Я долгое время не могла найти форму. Потому что моя первоначальная идея была - может быть, не надо называть вещи своими именами, может быть, нужно под какими-то вымышленными именами. Но потом я поняла: тогда каким же образом я буду всё это публиковать? Поэтому я решила, что все-таки нужно называть вещи своими именами, потому что иначе это будет какая-то приглаженность. Поэтому меня привлекли литературные качества и уровень вот исповедальности маминых дневников. Плюс несколько поэтических произведений, которые я здесь публикую. Некоторые стихи отца были опубликованы благодаря Вячеславу Анатольевичу Шалевичу в свое время, а некоторые лежали в моем архиве. Там есть большая поэма «Измена» и «Тоска», это два очень пронзительных стихотворения, которые лежали именно в этом архиве. Но сколько там было? Я думаю, что уцелела, может быть, одна пятая часть. Потому что мама сжигала. Каждый раз страдая из-за него, она сжигала, таким образом пытаясь избавиться от любви.
К. ЛАРИНА: Когда вы принимали решение о публикации дневников, вы как-то отбирали, что стоит, а что нет? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Безусловно. Мне казалось, что есть какие-то письма в последней главе «Земное примирение», когда моя мама умирающая уезжает лечиться в Киев доморощенными способами, как любят лечиться в России, и отец ее провожает на вокзале, и когда после 22 лет страданий она мне пишет: «Я поняла наконец, что из-за того, что он заплакал, я могу теперь любить его как прежде». Я считала, что есть какие-то письма, которые должны идти целиком. Наверное, я неправильно сказала. Я некоторые вещи убирала, которые, как мне казалось, не входили в канву. Я решила с самого начала их романа анализировать всё до конца. И у меня оказалось достаточно материалов. Всё это шло на документальных материалах, воспоминаниях, плюс, конечно, мои детские воспоминания, как я видела весь этот роман-битву. Книга начинается с Тютчева: «Любовь, любовь – гласит преданье». Отец всегда говорил мне, что любовь – это битва, что если это благоденствие, то это никак не любовь. Как маленький ребенок, маленькая девочка пытается балансировать между этими двумя людьми, которых она обожает, пытаться не потерять любовь. Но я большой дипломат, я должна вам сказать, не в этой книжке, а вообще в жизни, особенно в американской.
К. ЛАРИНА: Вы понимали, Оля, своим детским взглядом, что это любовь? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да. Моя мама мне говорила: «Олечка, мы опять с папой поругались, но ты родилась от любви». Видимо, это было заложено. Я очень страдала. Они долго были не женаты, до 10 лет. А я такой человек, я люблю, чтобы всё было как у людей.
К. ЛАРИНА: Т.е. вы уже были. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да, я родилась незаконнорожденной. Когда они поженились в 10 лет, я считала это своей крупной победой. Я всегда говорила: ничего, здесь родители живут вместе, такая у них семья, а зато я от любви. Конечно, всё строится на сюжете пьесы Эдуардо де Филиппе. Я была рождена вопреки желанию отца, и вот эта битва двух самолюбий, мужского и женского… Я пишу в книге, что мне кажется, что мои родители всю жизнь разыгрывали передо мной этот спектакль, который в 56 году явился, по маминому определению, вершиной отцовского мастерства. Довольно страшно начать с вершины, как вы понимаете. Там играл Рубен Николаевич Симонов, мой дед, Цецилия Львовна Мансурова. Я пишу о том, как они всё время передо мной разыгрывали этот спектакль, что мама могла, например, вытащить деньги из бумажника, и потом папа ей закричал бы – ты воровка, я держал в доме воровку, ты чудовище. Это всё были слова Рубена Николаевича…
К. ЛАРИНА: Как пьеса, действительно. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: А она деньги возвращала. Ей важно было услышать. Мансурова и Рубен Николаевич Симонов в этих отзвуках моего детства были представлены передо мной. Моя мама, конечно, считала себя трагически не состоявшейся актрисой, но с отцом она переиграла все роли мирового и русского репертуара.
К. ЛАРИНА: Когда вы уезжали, родители были живы? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Мама умерла, когда мне было 19 лет, в 80-м году. А уехала окончательно я в 90-м. Отец был жив.
К. ЛАРИНА: Как он к этому отнесся? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Он совершенно не понимал, как можно уехать. Муж мой ему нравился. Но это была не битва, поэтому он не знал, как к этому отнестись. Он недоумевал, как можно жить мирно: неужели моя дочь на это способна? А поскольку я замужем уже 22 года, это вопреки Евгению Рубеновичу всё. Диалог с ними не заканчивается. Они стояли передо мной с какой-то кристальной ясностью, как я пишу в самом начале, это было какое-то требование, это был мощнейший зов крови. В то время как живя в Америке, я абсолютно убрала свою фамилию Симонова и пыталась состояться как Ольга Партан, пыталась состояться в английской среде, действительно ничего по-русски не писала. Вдруг то, что я, видимо, блокировала, потребовало выхода.
К. ЛАРИНА: Театр Вахтангова для вас больше болевая точка или ностальгическая? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: В данный момент ностальгическая. Я считаю, что театр в порядке, пришел прекрасный, очень одаренный режиссер. Вахтанговский ли это театр, это совсем другое дело. Но и тут у меня есть концепция. Потому что я считаю, что Вахтанговский театр золотого века, пожалуй, уже шел к своему закату в момент смерти моего деда. Мне кажется, что вахтанговская эстетика, эстетика в основе своей чисто модернистская, постановки Вахтангова были скорее последними аккордами эпохи модернизма, нежели какими-то революционными спектаклями, это абсурд – считать их революционными спектаклями. Поэтому естественно, что сейчас происходит что-то другое. Но вернусь опять к «Анне Карениной». Вкусово это сделано грандиозно.
К. ЛАРИНА: Надо посмотреть, я еще не видела. Это не первый спектакль Холиной, она ставила там «Берег женщин». О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Вы меня спрашиваете, вахтанговский ли спектакль. Думаю, что нет. Но вкусово это сделано эстетически великолепно, безупречно, кристально. Если это вкусово хорошо, то это считается вахтанговским. Мне кажется, всё равно театр должен умирать, потом возрождаться в каких-то новых формах.
К. ЛАРИНА: А ваша прошлая актерская жизнь, она каким-то образом участвует в вашей сегодняшней жизни? О. СИМОНОВА-ПАРТАН: В преподавании, конечно, я не то что актриса, я клоунесса как преподаватель. Конечно, театральное образование помогло мне и выучить язык, и существовать в университетской среде, потому что я имею право преподавать так, как я преподаю: она вот такая экзотичная, экзальтированная Ольга Партан… Конечно, актерская профессия помогает невероятно, даже в преподавании русского языка. Я не говорю о курсах по драме и кино, даже в преподавании русского языка.
К. ЛАРИНА: Эмоция. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Эмоция, юмор, чувство партнера, атмосферы на уроке. Я чувствую, что они начинают засыпать, сразу начинаю их развлекать какими-то отцовскими байками. Актерская профессия, по-моему, незаменима в любой области.
К. ЛАРИНА: Каждый высокий профессионал должен быть немного артистом. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Да.
К. ЛАРИНА: Товарищи, давайте мы уже приступим к розыгрышу суперпризов по телефону прямого эфира 363-36-59. Мы разыгрываем полный комплект книг. Конечно, книга «Ты права, Филумена», а также… М. ПЕШКОВА: «На Молдаванке музыка играет» Александра Сидорова, Евгений Леонов «Давай поговорим», «Война» - здесь говорят немецкие и российские писатели. К. ЛАРИНА: Вопрос по телефону. Сколько редакций претерпел легендарный спектакль «Принцесса Турандот». Если вы скажете режиссеров, которые ставили эти спектакли, это будет просто счастье. Но мы не требуем невозможного. Скажите, сколько было редакций, учитывая первую, естественно. Второй вопрос. От постановки какой пьесы ведет официальное летоисчисление Театр имени Вахтангова? Если бы это была «Принцесса Турандот», мы бы этот вопрос вам не задавали, это немножко посложнее. Выбирайте любой вопрос и отвечайте по телефону 363-36-59. Алло, здравствуйте. СЛУШАТЕЛЬ1: Здравствуйте. Четыре редакции, если первую считать. К. ЛАРИНА: Нет, не четыре. СЛУШАТЕЛЬ1: Считая первую, это 30-е годы, 60-е и начало 90-х. Получается четыре. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Три. К. ЛАРИНА: Давайте тогда скажем режиссеров. Первая редакция чья? СЛУШАТЕЛЬ1: Рубен Николаевич Симонов в 60-х годах. К. ЛАРИНА: Правильно, 63-й год. А 90-е? СЛУШАТЕЛЬ1: Я не помню. К. ЛАРИНА: Гарри Черняховский. Общими усилиями мы с вами вместе ответили на этот вопрос. Как вас зовут? СЛУШАТЕЛЬ1: Наталья. К. ЛАРИНА: Большое спасибо. Второй вопрос – пьеса, с которой начался театр Вахтангова. Здравствуйте. СЛУШАТЕЛЬ2: Здравствуйте. Это пьеса Бориса Зайцева «Усадьба Ланиных» О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Летоисчисление ведется не с нее. Подсказка – сейчас было 90-летие. К. ЛАРИНА: Больше не говорите. Давайте попробуем еще. 363-36-59. Вещь известная, спектакль известный. В каждом театре есть своя «Синяя птица» – вот так я подскажу. Здравствуйте. СЛУШАТЕЛЬ3: Здравствуйте. Это пьеса Мориса Метерлинка «Чудо святого Антония». К. ЛАРИНА: Браво. Это кто говорит? СЛУШАТЕЛЬ3: Артем. К. ЛАРИНА: Конечно, Артем, он всё знает. Молодец, Артем, ответ верный. «Чудо святого Антония», 1921 год. Я хочу теперь прочесть имена наших победителей, которые правильно ответили про «Лолиту», она впервые была издана во Франции. ОБЪЯВЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ. Мы должны уже заканчивать программу. Оля, какие-то планы творческие раскройте, это же только начало большого писательского пути. Это первая ваша книжка?
О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Первая. До этого был опубликован только один рассказ, который называется «Продюсер де Ниро», он был опубликован в нью-йоркском русскоязычном журнале. Сейчас по-русски пишу сборник рассказов, связанных между собой, который называется «Фантазии нового и старого света», всё основано на «Шинели» Гоголя. То, что я наблюдаю в американской жизни и истории, похожие на гоголевскую «Шинель» в русской жизни, фантазии, то, о чем мечтают в Америке и в России.
К. ЛАРИНА: Можно сказать, что мы нашу следующую встречу в программе «Книжное казино» уже запланировали с выходом новой книги. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Спасибо.
М. ПЕШКОВА: Не только в «Книжном казино» будет звучать голос Ольги, но и в программе «Непрошедшее время» через некоторое время. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Спасибо.
К. ЛАРИНА: Спасибо вам огромное. Будем читать вашу книжку. Ольга Симонова-Партан – сегодняшняя гостья. Еще раз повторю, книга называется «Ты права, Филумена! Вахтанговцы за кулисами театра», на обложке Симонов и Валерия Николаевна Разинкова, замечательная актриса, супруга и Олина мама. Так что эту книгу не пропустите, прочтите. О. СИМОНОВА-ПАРТАН: Большое спасибо.
В.Г. Вагрина всю жизнь дружила с племянником своего мужа Эдуардом Колмановским, будущим известным композитором СССР. Когда в 1937 году ее мужа, председателя «Союзпромэкспорта» Давида Марковича Колмановского арестовали, а затем расстреляли как троцкиста, Эдуарду было всего 14 лет. Но он уже учился в музыкальном училище имени Гнесиных по классу фортепиано, и Валентина Григорьевна пророчила ему как музыканту прекрасное будущее.
К тому времени В. Г. Вагриной было уже за тридцать, ее знали как великолепную актрису театра имени Вахтангова. В «Гамлете» Шекспира она удачно играла Офелию, в «Человеческой комедии» Оноре де Бальзака - графиню. В 1934 году знаменитый режиссер и сценарист Давид Самойлович Марьян поставил фильм «Мечтатели» о том, как люди разных национальностей, объединившиеся в строительный отряд, начинают восстанавливать разрушенные гражданской войной шахты в Донбассе. Наряду с Аллой Тарасовой, Михаилом Жаровым, Львом Свердлиным он приглашает принять участие в создании этого фильма Валентину Вагрину. Она вначале не соглашается, но подруги по сцене уговаривают ее: - Ты что, Вава, с ума сошла? Отказать такому режиссеру, значит, перечеркнуть всю свою карьеру. Или тебе не хочется войти в историю советского кино? В конце концов Вагрина согласилась, и она, действительно, вошла в историю советского кинематографа как знаменитая актриса немого советского кино. Больше всех за нее радовался племянник Эдуард, который жил вместе с Колмановскими в большой квартире дома № 35 на Арбате. Он всем в музыкальной школе говорил, что его тетя играет не хуже Орловой и других актрис, а то и лучше. Не верите: посмотрите фильм «Мечтатели» или сходите на спектакли в театр имени Вахтангова, в которых занята Вава (так называли В.Г. Вагрину ее друзья и соратники).
Но в 1937 году ее творческое счастье рухнуло. Когда арестовали ее мужа, она от горя слегла в постель надолго и безутешно. Забарахлило сердце, сдали нервы, спасало только снотворное. Эдуард Колмановский дневал и ночевал у кровати любимой тети, поддерживал ее душевно. Вскоре В.Г. Вагрину арестовали как члена семьи изменника Родины. Коллеги по сцене пытались вызволить ее из мрачных казематов Лубянки, но не тут - то было. В своих мемуарах писательница Анна Масс сообщала: «За все годы не удалось отстоять только Валентину Григорьевну Вагрину - Вавочку, как ее называли в театре. Когда в 1937 году арестовали, а потом расстреляли ее мужа, крупного работника торгпредства, ее тоже взяли как жену «врага народа». В эти годы театр уже не был так всесилен, как прежде: многие из его влиятельных поклонников распрощались с жизнью в лубянских застенках. Но все равно театр пытался вызволить Вавочку. «Вышли» на следователя. Тот сказал: «Освободим, если она откажется от мужа». Вавочка от мужа не отказалась. Ее отправили в лагерь». Этим лагерем для нее стал Карлаг, Долинка. Туда везли «врагов народа» в товарных вагонах с обледенелыми нарами. Вагон был перегорожен решетками, на окнах тоже решетки. Соседкой Валентины Вагриной оказалась переводчица Мария Максимовна Гальпер, которая потом возглавит в Долинке огородную бригаду, будет работать в ремонтно - механической мастерской. Ее дочь Е.П. Липшиц позже расскажет в книге «Родословная» (Израиль, 1997 год): « Куда везут, не говорили. Ехали много дней. Приехали - объявили Караганда, Долинка. Выстроили их на перекличку, а рядом толпятся бытовики, поливают их бранью, называют кремлевскими б…, весь строй плачет. По каждому пустяку, например, за опоздание на поверку, сажали в карцер. Среди заключенных жен было много работников искусства, артисток, балерин, певиц. Из них организовывали такую самодеятельность, которой могла позавидовать любая столица.
Валентину Григорьевну Вагрину использовали, как всех, больше на сельскохозяйственных работах - она убирала пшеницу и рожь на полях, переворачивала промокшее от дождей зерно на токах для сушки, доила коров… Однажды к ней подошла невысокая женщина, в очках с толстыми стеклами, представилась: «Эстер Паперная, писательница». Показывая на черные, узловатые пальцы актрисы, она сказала: -Вам ли, Вава, звезде нашего театра и кино, в этом дерьме возиться? Вы должны петь… Я скажу о вас в культурно-воспитательной части Долинки. И вот благодаря заступничеству Эстер Паперной Валентину Григорьевну Вагрину переводят в так называемый крепостной театр. Она опять играет заглавную роль в «Принцессе Турандот», радуя своим талантом и вольных, и невольных зрителей. Вечером в своем бараке она вспоминает своего племянника Эдуарда. Эх, Эдик, Эдик... Увидел бы он ее сейчас в зэковском клубе имени Кирова под конвоем солдат с овчарками. Почему так по-разному складываются судьбы людей? У Аллы Тарасовой тоже немало белых пятен в биографии, однако ее не тронули, продолжает играть в театре. Между тем, брат Тарасовой Евгений служил в армии генерала Деникина в контрразведке. Ее сестра Лена бежала от красных в эмиграцию, живет во Франции, в Париже. Но… Талант Тарасовой признал сам Сталин, посмотрев в 1933 году фильм «Гроза» по пьесе А. Островского, где главную роль Катерины сыграла Алла. В 1937 году Сталин побывал на премьере спектакля «Анна Каренина», и еще больше убедился в том, что он не ошибся. Вскоре после этого Тарасовой было присвоено звание народной артистки СССР. Валентина Вагрина вместе с Аллой Тарасовой снималась в 1934 году в фильме «Мечтатели». И она очень боялась, что у нее ничего не получится. Алла сказала ей: - Гони от себя страх. И прошептала: - Вот я ничего не боюсь, потому что никогда не расстаюсь с крестиком. Может, Бог и правда помогает ей во всем?
Валентина Григорьевна научилась креститься, когда страх заливал ее сердце, и ей становилось несравненно лучше, чем прежде. Она стала получать письма от Эдуарда Колмановского. Он рассказывал ей о своей учебе в консерватории имени Чайковского, о том, что пробует сочинять музыку к песням. Однажды она получила посылку от племянника, в которой нашла в коробке чая небольшой серебряный крестик со словами «Храни тебя Бог». Талисман Эдика она будет носить до конца жизни, до самой смерти, как будет хранить дружбу с племянником. Как надела актриса на себя крестик божий, присланный Эдуардом, словно ожила ее душа. Она стала больше общаться с такими же обездоленными, как сама, вникать в их мысли и надежды. Ее удивило, что рядом с ней в лагере находились не менее знаменитые люди, чем она. В Долинке, например, отбывали свой срок жена маршала Блюхера Глафира Лукинична Блюхер- Безверхова, переводчица Профинтерна Мария Максимовна Гальпер, жена поэта Багрицкого Лида… А драмтеатром руководила Евгения Мезенцева, которая вместе с Фаиной Раневской и Татьяной Окуневской снималась в фильме Михаила Ромма «Пышка» в 1936 году. Они наряду с Эстер Паперной стали ее самыми лучшими, преданными подругами.
В 1946 году Валентину Григорьевну освободили. Писательница Анна Масс вспоминает: «Какая радость прошла волной по нашему дому, по театру: Вавочка вернулась!! Она вернулась поблекшая, постаревшая, о прежней её легендарной красоте можно было лишь догадываться. В Москве её не прописывали, да и негде ей тут было жить. Но театр остался верен себе: добился прописки. Её снова приняли в труппу и сразу дали роль Джесси в пьесе Константина Симонова «Русский вопрос». На репетициях, слегка лукавя, горячо убеждали, что у неё получается в тысячу раз лучше, чем у Серовой в Ленкоме. После премьеры шумно поздравляли, а ещё через некоторое время пересказывали друг другу хвалебные отзывы в прессе о её игре». Да, Вавочка вернулась поблекшая, постаревшая, но в ее глазах горел огонь молодости и любви к людям. Ибо она не раз и не два обращалась к Богу с просьбой вернуть ее в Москву, к нормальной жизни, не чернить ее душу тоскливыми мыслями и серой тоской по столице и родственникам… Почти каждый день в ее гримерную врывался Эдуард Колмановский с букетиками цветов в руках: - Ну как мой талисман, не подводит? - Не подводит! - радостно отвечала тетя - актриса. В день первой встречи с Эдуардом она не сразу узнала его, так он подрос, возмужал. Он устроился редактором музыкального вещания Всесоюзного радио, стал сочинять песни. Их исполняли Трошин, затем Марк Бернес… Эдик женился на однокласснице Тамаре Майзель, и, слава Богу, счастливо! Жена во всем и всегда поддерживала его творчество, заботилась о нем как о ребенке. В 1958 году Эдуард написал песни, которые сделали его имя горячо любимым народом. Это «Тишина» на стихи В. Орлова и «Я люблю тебя, жизнь» на стихи К. Ваншенкина. Последнюю песню Эдик посвятил горячо любимой тетушке Валентине Григорьевне Вагриной, которая по его словам всегда любила жизнь и надеялась, что это взаимно. К сожалению, еще долго после мучений и страданий в лагере Карлага Жизнь не отвечала ей взаимностью. Ее почему - то держали под подозрением и после Победы, освобождения из лагеря. А вскоре, как пишет Юрий Геранимус в книге «В молодые годы» (Москва, 2004 год), «Ваву из театра под давлением «органов» уволили». И далее: «Хлопотать за нее пошли к тогдашнему шефу госбезопасности Абакумову артисты-вахтанговцы Горюнов и Абрикосов. Выискивая аргументы в пользу восстановления Вавы в театре, они неосторожно сказали Абакумову: «Вагриной разрешили жить в Москве. Значит, она должна где-нибудь работать». На что Абакумов сказал: «Это легко исправить» - и тут же отдал распоряжение: Ваву из Москвы выслать».
В это тяжелое для Вагриной время опять ее выручает Эдуард Колмановский. Он знакомит ее с Николаем Ивановичем Осеневым, который занимал в то время высокий пост председателя Московского отделения Союза художников СССР (МОСХ). Он был автором хрестоматийной просоветской картины «Первый декрет Советской власти». На ней был изображен закуривающий цигарку солдат Красной Гвардии, который делал это, стоя у афишной тумбы с приклеенным манифестом о мире. Эта картина пользовалась успехом почти у всех зрителей, особенно у коммунистов. Благодаря ей он и занял большую должность в Союзе художников. Но все знали и вторую слабость любви Осенева - щедрой души человек, он очень привязался к бытовой живописи и к пейзажам России, Европы. Николай Иванович с первого взгляда прямо - таки влюбился в Валентину Григорьевну. Вскоре они поженились. Когда ее выдворили из Москвы, он нашел Ваве жилье в любимой им Тарусе и жил вместе с возлюбленной там, создавая свои великолепные картины русской природы. В 1955 году Ваву реабилитировали, и она стала снова жить в Москве, вернулась в театр и проработала там до пенсии. Очень часто она выезжала вместе с Николаем Ивановичем в Париж, где Осенев написал серию пейзажей Франции. А когда они, отдохнувшие и довольные судьбой, возвращались в Москву, на перроне вокзала их непременно встречал Эдик с цветами. Вава кричала, увидев и обнимая его: - Я люблю тебя, жизнь! Эдик отвечал: - И надеюсь, что это взаимно! Да, в последние годы жизнь повернулась к Ваве своим добрым, светлым лицом. Казалось, это Бог таким образом выплачивал ей компенсацию за тяжелые, черные времена в Карлаге.
Этот фильм — о доме в одном из арбатских переулков Москвы, Большом Левшинском. На фасаде этого дома висят мемориальные доски, сразу заметно, что это — не простой дом. Но чтобы его по-настоящему рассмотреть, надо обязательно войти через арку во двор… И окунуться в историю театральной Москвы: ведь именно в этом доме, в 1928 году поселилась и зажила бурной жизнью молодая, веселая, чудная и чудная компания актеров, режиссеров, драматургов, основателей театра им. Вахтангова... Здесь жили: Рубен Симонов, режиссер, тридцать лет руководивший театром им. Вахтангова, всенародно любимый актер, Борис Щукин, актер Анатолий Горюнов — смешной Карасик из фильма «Вратарь» и блестящий актер театра им. Вахтангова, и любимец арбатской детворы. Это родной дом Бориса Захавы, Иосифа Толчанова, Павла Антокольского, Цессилии Мансуровой, Владимира Масса…
Вахтанговцы возвращались из театра домой, чтобы снова репетировать и сочинять, ходили в гости, чтобы работать над ролью, разыгрывали друг друга до колик и поддерживали так, как не мог никто другой. Они были самыми близкими друзьями, в прямом и переносном смысле слова. Как умудрялись эти люди жить и работать бок о бок, по много раз на дню встречаться нос к носу, вместе отдыхать - и не осточертеть друг другу?!
Более подробное знакомство с обитателями квартир поможет нам их понять и почувствовать - по деталям, подробностям. В семейных альбомах - фотографии, письма, признания в любви, спрятанные за ироничной шуткой или намеренно небрежной формой.
Режиссер - Валентина Куликова-Толчан Авторы сценария - Валентина Куликова-Толчан, Елена Полякова Оператор - Иван Макаров Продюсер - Светлана Резвушкина
...— Екатерина Аркадьевна, расскажите, как получилось, что в свои 12 лет вы уже вышли на сцену такого солидного театра, как Вахтанговский? — С моим дебютом в Вахтанговском связана интересная история. Такое неожиданное, счастливое стечение обстоятельств. Родители возвращались в Ленинград в поезде вместе со знаменитым режиссером и театральным художником Николаем Павловичем Акимовым. Он зашел к ним в купе и сказал, что сейчас на гастроли в Питер приезжает Вахтанговский театр и в спектакль «Отверженные» им срочно нужна Козетта, потому что девочку, играющую эту роль, родители не отпустили на гастроли. Был уже сентябрь, началась школа и так далее. «Вы случайно не отдадите Катю в спектакль?» — поинтересовался Акимов. Папа говорит: «Давайте у нее спросим...». Ну и, как только они приехали и у меня спросили, я тут же помчалась на репетицию. С этого момента судьба моя, можно сказать, решилась, я завязла в театре на всю жизнь.
Когда через два года вахтанговцы опять приехали к нам с гастролями, я вновь играла в их «Отверженных», и Рубен Николаевич Симонов, тогдашний художественный руководитель театра, сказал: «Приезжай поступать в Москву, после чего мы возьмем тебя к себе, ты — наша». Пожалуй, с тех самых пор я ясно видела свою цель — именно Театр Вахтангова. Приехала в Москву, в 1955 году поступила в Щукинское и с первого курса играла в репертуарных спектаклях. Тогда была такая практика — привлекать студентов в массовки, маленькие эпизоды, поэтому на третьем курсе у меня уже были две главные роли...
Вторая слева — Руфь Марковна, рядом ее сестра, затем: Аркадий Исаакович, Михаил Державин, Екатерина Райкина с двоюродным братом Леней на руках, впереди — Костя Райкин
— Родители спокойно восприняли ваше решение стать актрисой? — В нашей семьей атмосфера была творческая. С папой мы всегда любили вместе играть, что-то изображать, у нас были с ним такие особенные игры, свои... Как-то на даче, когда мне было лет 10, мы с детишками организовали спектакль «Красная шапочка», в котором я играла Шапочку. Посмотреть на нас собрались актеры, режиссеры, балетные артисты, отдыхавшие под Ленинградом... Знаменитый актер и режиссер немого кино Владимир Гардин, посмотрев наши детские забавы, сказал тогда обо мне: «Эта девочка уже артистка». Так что путь в профессию был предопределен с раннего детства. Да и актерство у меня в крови.
...Алексей Яковлев - внук Аркадия Райкина, сын актеров Юрия Яковлева и Екатерины Райкиной - совсем недолго продолжал дело отцов и дедов. Как птенец, он выпал из гнезда. Он - один из немногих представителей театральных династий, кто предпочел не тянуть лишь бы как лямку артистического мира, но сохранить реноме фамилии, а утвердился в мире деловом. Его знают как крупного специалиста в риэлтерском бизнесе. Аристократические манеры, свойственные ему, дают основания думать, что мир бизнеса не так уж дик. Андрей Житинкин (по прозвищу Житуха). Был худенький мальчик-одуванчик. Он был одуванистее, чем Леша Яковлев. Абсолютно правильный, наш домашний компьютер, который сидел на всех лекциях и всем потом давал списывать. Он вставал, когда мимо проходила женщина, что особенно умиляло старых педагогов. Не пил, не курил, не все остальное. Никакой богемы. В этом смысле он был идиот: когда отрываться, как не в студенческие годы. Между прочим, он был очень смешной артист, смешно играл Робинзона в "Бесприданнице". А на нашем дипломном спектакле "Сенсация" с ним вышла дикая история. Его герой должен был идти на сцену через зал и по дороге со всеми здороваться - так, по мнению Рубена Симонова, нарабатывалось обаяние. И вот на одном спектакле он сунул руку какому-то мужику, а тот в ответ выставил "пушку". Оказалось, что это был охранник Шеварднадзе, который решил, что на его шефа покушаются. С тех пор Житинкин старался иметь дело только с дамами. И вдруг шок - наш мальчик-одуванчик сделал спектакль "Жмурики", где разговаривают только матом.
Об одуванистости режиссера Андрея Житинкина, похоже, забыли даже его друзья. У него устойчивая репутация модного и скандального режиссера. Модный - потому что много ставит (десять спектаклей только в столице). Скандальный - потому что ходит по лезвию ножа между разрешенным и запрещенным, потому что любит обнаженное тело в сценическом пространстве и остроту драматургии. Его клянут на каждом шагу, потому что завидуют. Завидуют, потому что не умеют так, как он. Один из немногих режиссеров, кто не притворяется в своей любви к артистам...
В середине ноября в центре скандала оказались актеры Театра на Таганке. Еще в начале месяца стало известно, что они будут участвовать в торжествах по случаю 50-летия Театра имени Вахтангова, которые были намечены на 13 ноября. В течение двух недель «таганковцы» репетировали приветствие, как вдруг министр культуры РСФСР Кузнецов наложил свой запрет на это дело. Причем запрет не сопровождался даже каким-нибудь вежливым объяснением – отменили, и все. Но в кулуарах ходили слухи, что к этому делу приложили руки столичные власти, давно имевшие зуб на «Таганку». Ведь этот театр практически с первых же дней своего существования (с весны 1964 года) приобрел в интеллигентских кругах звание оплота либеральной фронды. Актер «Таганки» В. Золотухин так прокомментировал вахтанговский скандал:
«Нам запретили приветствовать вахтанговцев… Не укладывается. Единственно, чем может гордиться Вахтанговский театр, что он фактически родил Таганку, ведь оттуда „Добрый человек из Сезуана“, оттуда Любимов, 90 % Таганки – щукинцы. Позор на всю Европу. Наша опала продолжается. А мы готовились, сочиняли, репетировали. Даже были 9-го в Вахтанговском на репетиции. Слышали этот великий полив. Хором в 200 человек под оркестр они пели что-то про партию, а Лановой давал под Маяковского, и Миша Ульянов стоял шибко веселый в общем ряду.
Будто бы сказал министр, что «там (на Таганке) есть артисты и не вахтанговцы, так что не обязательно им…». Неужели это так пройдет для нашего министра? Ну, то, что Симонов (Евгений Симонов – главреж Театра имени Вахтангова. – Ф. Р.) и компания покрыли себя позором и бесславием, так это ясно, и потомки наши им воздадут за это. От них и ждать нужно было этого. Удивительно, как они вообще нас пригласили. Петрович (Любимов. – Ф. Р.) говорит: «Изнутри вахтанговцев надавили на Женьку…»
Песню "Я спросил у ясеня" написал Владимир Киршон , и это все, что осталось от него в истории русской литературы. Некоторые на основании этого текста даже записали его в поэты.
Между тем никаким поэтом Киршон не был. Весь его поэтический багаж - несколько песенок к пьесам .Знаменитый "Ясень" звучал в самой проходной его пьесе “День рождения”. Эту молодежную комедию Киршон сочинил в тридцать пятом для вахтанговцев, и музыку к ней писал двадцатитрехлетний Тихон Хренников, будущий первый секретарь Союза композиторов СССР. Так что первая песня на стихи “Я спросил у ясеня, где моя любимая” была сочинена в тридцать шестом, и был это дуэт молодых артистов Щукина и Кольцова. Щукин впоследствии прославился как лучший советский Ленин в фильмах Ромма, но театральная Москва знала его как прекрасного комического артиста. - Ноты этой песенки у меня не сохранились, - рассказал Хренников. - Может, где-то в архиве Вахтанговского театра они есть? У меня было повеселей, чем у Таривердиева. Там это была ироническая песня... Судьба литератора , вошедшего в истрию одной только песенкой сложилась тяжело. Старался верно служить своим пером ВКП(б), а был расстрелян в 1938 году.
В 1956-м Киршона реабилитировали, через год вышел однотомник его пьес. Пьесы стали ставить. Они были чудовищны, что в пятьдесят седьмом признавалось уже многими, - но песенку про ясень запомнил молодой режиссер Эльдар Рязанов, у которого вообще уникальная память на стихи. Он давно собирался вставить в какую-нибудь картину эту песню про несчастную любовь и двойную измену, но по настроению подошла она только к “Иронии судьбы”. Музыку стремительно написал Микаэл Таривердиев, спел Сергей Никитин - и песня пошла в народ наряду с другими редкими, мало кому, кроме интеллигенции, известными стихами - цветаевским “У зеркала”, кочетковской “Балладой о прокуренном вагоне” и ахмадулинским “По улице моей который год”...
*** Театр им. Вахтангова – на гастролях в Греции. Годы были, как потом стали говорить, "застойные", так что при большом коллективе – два кэгэбэшника. Всюду суются, "бдят", дают указания. Перед началом вахтанговского шлягера "Принцесса Турандот" один из них подбегает к Евгению Симонову, главному режиссеру театра, и нервно ему выговаривает: "Евгений Рубенович, артист Ю. пьян, еле на ногах стоит, это позор для советского артиста! У меня посол на спектакле и другие официальные лица!" Симонов, убегая от надоевшего до чертей кэгэбэшника, прокричал на ходу: "Мне некогда, голубчик, разберитесь сами!" Тот бежит в гримуборную. Артист Ю., засунув голову под кран с холодной водой, приводит себя в творческое самочувствие. Стоя над ним, гэбэшник звенящим голосом провозглашает: "Артист Ю.! Официально вам заявляю, что вы сегодня не в форме!" На что тот, отфыркиваясь от воды и еле ворочая языком, ответил вполне в стиле "Турандот": "Ну и что? Ты вон тоже в штатском!"
*** На вахтанговской сцене идет "Антоний и Клеопатра". В главной роли – Михаил Ульянов. События на сцене близятся к развязке: вот-вот героя истыкают ножами… По закулисью из всех динамиков разносится бодрый голос помрежа: "Передайте Ульянову: как только умрет, пусть сразу же позвонит домой!"
*** В Вахтанговском театре – объявление помрежа по громкой связи: "Коваль, Коваль, как только разденетесь, сразу же идите на женскую сторону!"
*** Там же, по громкой – во время спектакля: "Почему не горит Смольный? Немедленно зажгите Смольный!!"
*** В театре им. Вахтангова давали "Анну Каренину". Инсценировку написал Михаил Рощин, поставил Роман Виктюк, играла Людмила Максакова – набор, как говорится, высшего класса! Спектакль же получился… мягко говоря, длинноватый. Около пяти часов шел. На премьере где-то к концу четвертого часа пожилой еврей наклоняется к Григорию Горину, сидевшему рядом: "Слушайте, я еще никогда в жизни так долго не ждал поезда!.."
*** Евгений Симонов рассказал мне замечательную байку об актере Вахтанговского театра, который завел любовницу в своем дворе, в доме напротив. Очень гордился при этом своей оборотистостью: ловко, мол, устроился, чего и всем советую! Однажды он сказал жене, что едет на три дня в Ленинград на гастроли, а сам закатился к любимой и три дня гужевался там, как душа хотела. К концу третьего дня хозяйка попросила его вынести накопившийся мусор. Артист в трико и домашних тапочках вышел на помойку, вытряхнул ведра и привычно – помойка-то своя, родная! – пошел домой. Нажал кнопку звонка и в этот момент сообразил своей похмельной башкой, что сотворил, но было поздно. Законная жена открыла дверь и обалдела: "Откуда ты, милый?" Представьте себе этого "оборотистого", в трико и тапочках на босу ногу, с двумя мусорными ведрами в руках, не нашедшего ничего лучше, чем ответить: "Как откуда? Из Ленинграда!"
*** Артист театра им. Вахтангова Саша Галевский, красавец с типичной славянской внешностью, фактурой былинного богатыря и соответствующим характером, на гастролях в Германии решил купить себе самый что ни на есть модный костюм. Не имея абсолютно никакой склонности к изучению языков, он долго и тщательно расспрашивал коллег, как найти подходящий магазин. Ему объяснили, что он называется "Югенд моден" – "Молодежная мода". Саша отправился за покупкой, повторяя про себя, чтоб не расплескать, название магазина, а дойдя до нужной улицы, остановил пожилую женщину и, тщательно выговаривая слова, спросил: "Где у вас тут… "Гитлерюгенд"?" Потом, когда ему объяснили, долго заливался смехом: "А я гляжу: что она так шарахнулась и побежала?!.."
*** Магазин Саша Галевский все-таки нашел, костюмчик нужный подобрал и пошел мерить. В это время в магазин вошли его друзья по театру. Вячеслав Шалевич рассказывает: "Мы прямо от двери поняли, что Сашка здесь! Из примерочной разносился его могучий баритон, исполнявший популярнейшую песню конца войны: "Ка-за-ки, ка-за-ки! Едут, едут по Берлину наши казаки!""
*** Это было в недавние благословенные времена, когда у советских людей была масса праздников. Просто каждый день был какой-то праздник: Дни рыбака, металлурга, шахтера, милиции… и всех-всех прочих! Народ получал возможность на законных основаниях круто выпить прямо на службе, раздавались награды и премии, местком выделял деньги на пропой и культобслуживание празднующих трудящихся. Последнее обстоятельство сделало эти праздники предметом особой любви актерской братии: во-первых, зарабатывались кое-какие деньги, а во-вторых, можно было выпить-закусить на халяву, поскольку угощали после концерта всегда!.. Ну, а самый «чес» был на главные праздники: 1 Мая, 7 Ноября, 8 Марта и Новый год. Тут уж все гуляли: и шахтеры, и вахтеры, и милиция… Даже артистам попроще работы было полно, а уж именитых просто на куски рвали! Как-то под 7 ноября вахтанговцы «чесали» чуть ли не по пять концертов в день: отрывки из спектаклей, романсы под гитарку, смешные актерские "наблюдашки". На финал ставили ударный номер: сцену из "Фомы Гордеева". За столом за бутылкой водки сидел знаменитейший в те времена Андрей Абрикосов в роли старого Гордеева и его сын Григорий Абрикосов в роли Фомы Гордеева (оба, кстати сказать, и по жизни были очень не дураки выпить водочки) Сцена была бурная, шла двадцать минут, в финале старик Гордеев хватался за грудь, кричал "А-а! А-а-а!" – и умирал. А Фома кидался ему на грудь с криком: "Папанька, умер! Как жить таперя!" Занавес, концерт заканчивался, следовал скорый фуршет за кулисами – и бегом на следующий. В тот день пятый концерт вахтанговцы играли в МВД, на Огарева, 6. Финал: ведущий громогласно объявляет: "А сейчас – гордость нашего театра, "Фома Гордеев"! Сцена из спектакля! В роли… народный-перенародный… лауреат премий… а в роли… заслуженный артист…" Долго объявляет. Занавес открывается. Пауза. Вдруг старший Абрикосов хватается за грудь: "А-а-а! А-а-а!" – и умирает. Абрикосов-младший с ошалевшими глазами кидается ему на грудь: "Папанька, умер! Как жить таперя!" Помреж, услышав знакомую реплику, не задумываясь закрывает занавес. Публика, ничего не поняв, вяло захлопала. Ведущий – а что делать? – выкрикнул: "Концерт окончен!" Тут же за кулисы зашли милицейские генералы, чувствительно благодарили за концерт и пригласили выпить и закусить. Отказов, разумеется, не последовало.
*** Андрей Абрикосов одно время был директором Вахтанговского театра. Как артист он был поведения далеко не примерного, но, став директором, сделался ярым поборником производственной дисциплины. Вот однажды он на сборе труппы громогласно обличает нарушителей: "Есть у нас такие молодые артисты, которые порочат честь театра! Вот буквально на днях они, не поставив в известность дирекцию, выехали за пределы Москвы на халтуру, играли какие-то там отрывки, не утвердив на худсовете программу! Это позор. Мне стали известны фамилии этих халтурщиков: Воронцов, Шалевич, Добронравов!.. Я ставлю вопрос о немедленном увольнении их из театра!" В это время Григорий Абрикосов отчаянно шепчет на ухо директору: "Пап, пап, я там тоже был!.." Абрикосов-отец мгновенно, без перехода, меняет громовой бас на бархатный баритон: "Впрочем, увольнять не обязательно – можно оставить…"
*** Было время, когда Евгений Симонов еще не был ни главным режиссером, ни народным артистом, ни профессором, а был совсем молодым режиссером, пришедшим в Вахтанговский театр, который возглавлял его отец, Рубен Симонов. Как-то он решил пробежать с этажа на этаж по задней лестнице театра, которой обычно мало пользовались, выскочил на площадку и остолбенел. У лестничных перил один из видных деятелей театра и училища… как бы это помягче сказать… совершал любовный акт с молодой актрисой. Симонов ойкнул, резко дал задний ход и побежал к другой лестнице. А через десять минут наткнулся на пылкого любовника в фойе театра. Тот остановил его и сурово сказал: "Женя, я делаю вам замечание! Вы почему не поздоровались с педагогом?!"
*** Актер Вахтанговского театра Володя Коваль рассказывал мне, как Шихматов ставил ему режиссерскую задачу. "Представьте себе, дорогой, – вальяжным своим баритоном фантазировал он, – что вы едете на дачу к любовнице. Выходя из электрички, вы видите, что из соседнего вагона выходит ее муж. Вы соображаете, что ему ехать на автобусе минут сорок, хватаете такси, доезжаете за двадцать минут, быстро делаете то, зачем приехали, и как раз в ту минуту, когда муж входит в дверь, пулей выскакиваете в окно… Вот так, дорогой мой! Надеюсь, вы теперь поняли, в каком темпоритме вы должны играть водевиль?!"
Дочь Юдашкина обручилась с внуком известной актрисы Фото: @gyudashkina (Instagram Галины Юдашкиной)
23-летняя Галина Юдашкина, дочь известного модельера Валентина Юдашкина, объявила о помолвке со своим возлюбленным Петром Максаковым, внуком российской актрисы театра и кино Людмилы Максаковой. Отметим, что Петр приходится племянником оперной певице Марии Максаковой, солистке Мариинского театра и Депутату Государственной Думы. О знаменательном событии Галина Юдашкина сообщила через свой Instagram. Счастливая невеста написала по-английски: «Да!!! #Помолвлена», снабдив красноречивые слова снимком вместе со своим избранником.
В первоначальном варианте пьесы "Человек с ружьем" была сцена, в которой Сталин, роль которого исполнял Рубен Николаевич Симонов, приходит в кабинет к Ленину. Однажды актеров пригласили исполнить эту сцену на правительственном концерте в честь юбилея Советской власти. Гримировались и одевались актеры дома. И вот в таком виде Борис Щукин и Рубен Симонов отправились в Большой театр на концерт. В то время еще не было тонированных стекол и на окнах старенького "Форда" висели занавески. Подъезжая к театру, водитель Симонова нарушил правила дорожного движения и появившийся милиционер остановил автомобиль, и стал кричать на шофера: - Что ты прешь!? Сейчас Сталин приедет! Вылезай!!! - и стал буквально вытаскивать бедолагу из машины. Наблюдавшие эту картину актеры решили, что пора выручать водителя, и тогда Рубен Николаевич отодвинул занавеску, представ перед ретивым служителем закона в гриме Сталины и при полном "параде", и тихо, но уверенно сказал: - Товарищ милиционер, подойдите пожалуйста сюда. Милиционер вытянулся в струнку, а вошедший в роль Симонов продолжал: - Вы знаете, что останавливая мой автомобиль, вы облегчаете покушение на меня. Вы знаете сколько у меня врагов. Я выбрал такой простой автомобиль, чтобы дезориентировать противников. Обезумевший милиционер стал извиняться, на что "самозванец" ответил: - Я вас прощаю, но я не знаю, что по этому поводу скажет Владимир Ильич? - А с вами, батенька, я поговорю попозже, - вступил в игру Щукин, придвигаясь к окну. В конец обалдевший милиционер просто лишился чувств, а актерский автомобиль проследовал дальше. После сыгранной на концерте сцены к актерам подошел человек и попросил их проследовать за ним. Их привели в ложу к товарищу Сталину. Иосиф Виссарионович даже не обернувшись сказал: - Слышал о вашей шутке с милиционером. Можете его навещать в Кремлевской больнице, палата 26.
ЧУВСТВО МЕРЫ
Молодым актерам театра им. Вахтангова "ничто человеческое было не чуждо". И после бурно проведенных ночей и вечеров они в "помятом" виде являлись на репетиции. Главному режиссеры театра Рубену Николаевичу Симонову это порядком поднадоело, и он собрав молодых актеров, произнес такую речь: - Что это такое?! Хоть противогаз одевай. Каждое утро от вас пахнет. Ну я понимаю, можно выпить раз в неделю, ну два…, три…, четыре…, ну не каждый же день?!
ВОСПИТАТЕЛЬ
Однажды Рубен Николаевич Симонов решил провести воспитательную работу среди актеров театра. Перед репетицией он собрал артистов и начал свой монолог: - Я последнее время за вами наблюдаю, наблюдаю… И вот что я хочу вам сказать: вы ничего не понимаете в жизни! Ни-че-го! Вам надо ездить в метро, в троллейбусе, ходить по улице, знакомиться с людьми. Вы совершенно не знаете жизни! Вам надо знать жизнь!.. Кто-то из актеров театра с ехидцей перебил мэтра: - Рубен Николаевич, простите! Сколько стоит проезд в метро? (стоимость проезда тогда была 5 копеек) - Как сколько?, - возмутился Симонов. - Рубль!
РАЗНЫЕ ВЗГЛЯДЫ
После Отечественной войны некоторые деятели культуры получили трофейные немецкие автомобили. Получил такой автомобиль и Рубен Симонов. Вот что вспоминает об этой машине актер Михаил Державин: "Однажды я подошел к шоферу Рубена Николаевича, и спросил кто ездил до Симонова в этой машине. "Да, какой-то немецкий лейтенант", - ответил водитель. Через некоторое время я встретил Рубена Николаевича, сидящего в машине возле театра, и задал ему тот же вопрос. "Геринг!", - с гордостью ответил Симонов.
"На вахтанговской сцене идет "Антоний и Клеопатра". В роли Антония - Михаил Ульянов. Событие близится к развязке: Антоний вот-вот падет в бою...А по закулисью из всех динамиков разносится бодрый голос помрежа: "Передайте Ульянову - как только помрет, пусть сразу же позвонит домой"."
Марина Райкина, "Москва закулисная", Вагриус, М., 2000
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 157
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума