14 октября в Театре Вахтангова начала работу лаборатория современной французской драматургии. Режиссер Эрик Лакаскад на основе литературного материала - пьесы «Мы, герои» Жан-Люка Лагарса в течение двух недель будет проводить занятия с артистами Вахтанговского театра. Эрик Лакаскад родился в 1959 году в Лилле в семье, далекой от театра, но театром начал интересоваться с детства. В 1983 году вместе с Гаем Алушери организовал BallatumTheatre. В 1997 возглавил Центр драматургии в Нормандии. За десять лет Центр стал известен во всей Европе, неоднократный участник Авиньонского фестиваля. Эрик Лакаскад поставил спектакли: «Иванов», «Чайка», «Три сестры», «Платонов» А.П. Чехова, «Варвары» и «Дачники» М. Горького. В 2010 году в Театре Оскараса Коршуноваса в Литве поставил чеховского «Дядю Ваню». С 2012 года возглавляет Школу при Национальном драматическом театре в Бретани.
Эрик Лакаскад предложил Вахтанговцам провести театральное исследование текста пьесы «Мы, герои» Жан-Люка Лагарса. Режиссер впервые начинает работать с российскими актерами и с выбранным им материалом. Выбор этого материала – не случаен. В пьесе речь идет о театре, актерах, семье, о сообществе людей и желании каждого сохранить свою внутреннюю свободу. Язык пьесы «Мы, герои», написанной современным французским автором, «очень чеховский». Интересен тот факт, что Жан-Люк Лагарс предложил своим коллегам по театру написать эту пьесу, когда они вместе репетировали «Мнимого больного» Мольера. Жан-Люк Лагарс рано ушел из жизни, а его пьеса стала известна далеко за пределами Франции. Для Вахтанговцев эта замечательная возможность опыта знакомства с новым театральным методом.
В результате работы, которая продлится две недели, художественному руководителю театра будет показано несколько отрывков, и Римас Туминас примет решение о дальнейшей судьбе этого творческого проекта. В творческой лаборатории участвуют тридцать Вахтанговцев разных поколений. Римас Туминас, представляя Эрика Лакаскада творческому составу, отметил: «Для нас не столько важен окончательный результат этого проекта, сколько возможность прикоснуться к материалу современной французской драматургии, возможность изучения нового метода, нового театрального языка, возможность «пройти дорогой познания».
Известный российский режиссер Римас Туминас, который посетил Тбилиси в рамках Грузинского международного фестиваля искусства GIFT им. М.Туманишвили, назвал Грузию близкой для себя страной – как в творчестве, так и в жизни. Что именно имел в виду знаменитый режиссер, смотрите в эксклюзивном видео Sputnik.
Xудожественный руководитель государственного академического театра им. Е. Вахтангова Туминас привез в Грузию на фестиваль GIFT одну из самых лучших своих постановок – это "Ветер шумит в тополях". "Двойное чувство, знаете.. С одной стороны мы уже с Вахтанговским театром и фестивалем как-то связаны, стали близкими, понятными друг другу. А со второй стороны я литовец. Так что Грузия мне очень близка как по своему творческому взрыву, так и тем, что грузины и литовцы — маленькие народы. Проблемы, наверное, и жизнь такая же, и мечты такие же… Я вас поздравляю с победой на парламентских выборах. Мы наблюдали, интересовались. Так что мы рады этой встрече с вами", — заявил Римас Туминас. Выступления Театра Вахтангова пройдут на сцене Государственного драматического театра имени Котэ Марджанишвили 18 и 19 октября, в 20:00. Спектакль с участием актеров Владимира Вдовиченкова, Владимира Симонова и Максима Суханова поставлен Римасом Туминасом по пьесе современного французского драматурга Жеральда Сиблейраса.
Корреспондент Sputnik Екатерина Микаридзе пообщалась с Художественным руководителем Московского Государственного академического театра им. Е. Вахтангова Римасом Туминасом, представившем в Тбилиси спектакль "Ветер шумит в тополях".
Театр имени Котэ Марджанишвили, зал, откуда попадаешь в гримерочные. До начала спектакля, который привезли в этот раз вахтанговцы на театральный фестиваль, осталось каких-нибудь минут десять. В этот раз вахтанговцы приехали с трагикомедией "Ветер шумит в тополях", поставленной по пьесе современного французского драматурга Жеральда Сиблейраса. В нем заняты всего трое актеров – Владимир Симонов, Максим Суханов и Владимир Вдовиченков.
Накануне я видела эту талантливую тройку на сцене. Зритель смеялся, плакал, опять смеялся… И так два с половиной часа. Сейчас наблюдаю на этими ребятами в рабочем процессе. В зале ненадолго появляется Максим Суханов, переговорив с одним из организаторов, уходит в гримерку. Мельком вижу прихрамывающего, уже явно в образе Владимира Симонова. Дольше всех здесь задерживается загримированный, с взъерошенной шевелюрой Владимир Вдовиченков.
Идет обычный рабочий процесс. И тут в дверях появляется бригада скорой помощи. Становится ясно: что-то идет не так. Выясняется, что актеру Владимиру Симонову нехорошо. В эти самые минуты проносится мысль, плаколо мое интервью с художественным руководителем Вахтанговского театра Римасом Туминасом. Да, что там интервью, когда под угрозой срыва может оказаться сам спектакль! Между тем, организаторы, посовещавшись, решают выйти на сцену и объявить зрителям, что по техническим причинам, начало спектакля задерживается. Направляются в зал, подходят к сцене, и в этот самый момент на ней появляется великолепная тройка. В общем, ветер зашумел в тополях вовремя, без опозданий, несмотря на актерское недомогание.
Римас Владиморович Туминас появляется в этом зале спустя несколько минут после начала спектакля. — Я нашел местечко, в котором мы с вами уединимся, — говорит мне один из лучших театральных режиссеров мира. Мы идем долго, переходим в другое крыло театра, и наконец оказываемся в маленьком холле, где относительно тихо и никого нет. – Мне показалось это место подходящим, - говорит с улыбкой Римас Владимирович.
Дорога, по которой мы идем к празднику, и есть самое главное
— Герои этой пьесы стремятся вырваться из дома престарелых. Вырваться к месту, где растут тополя. Вырваться, значит, преодолеть старость, одиночество, болезни. Но у них не получается. С другой стороны, если бы они все же осуществили свою мечту, разве это не убило бы их? Ведь достижение мечты иной раз означает потерю ориентира, единственного двигателя. Где же спасение? — Есть такая болгарская притча. Зима, заснеженные горы, как в Грузии, деревня… Молодой человек приходит к старику — соседу, который плетет веревку и спрашивает: "Зачем ты плетешь эту веревку?" На это старик отвечает: "Летом, когда бывает засуха и вода из рек убывает, на дне одной из них живет существо, которое эту воду поглощает. Вот я и плету веревку, чтобы это существо поймать". "Ну, и что же, поймаешь, а потом?" "Ну, как поймаю и поведу к властям, губернатору. Приведу и скажу, вот я поймал виновника всех наших бед, вредителя, и они меня вознаградят. Попрошу для одного сына квартиру, для другого машину". "Ну, хорошо, а если не поймаешь, что тогда?" – говорит молодой человек. "Тогда останется веревка", – отвечает старик. Это такая вечная тема – желания людей, мечты. На мечту имеют право только люди в пожилом возрасте, а молодые планируют. Достичь мечты, победить смерть, отдалить ее… Почувствовать, что ты владеешь собой, жизнью владеешь. И почувствовать, что ты все можешь. Или другую землю найти, обетованную. Скажем, человеку нужен праздник, но праздник где-то далеко. Он может быть реальным. И мы идем по дороге к празднику.
— Важна дорога к нему или сам праздник? — Важна, конечно, цель попасть туда. Но, вот я думаю, может, мы выдумали праздник, и его просто нет…
— А выдумали потому, что не смогли бы без него жить? — Может, пока мы попадем на этот праздник, он к тому времени уже закончится? Или он переехал еще дальше от нас…? А, может быть, мы попадаем не на тот праздник, ничего интересного в итоге не обнаружим. То есть у нас остается только дорога к празднику, как веревка у старика… Вот эта дорога и есть самое главное. Нам дано от Бога идти по дороге к празднику. Может, там смерть нас ожидает, но смерть через победу, преодоление, достижение каких-то вершин. Пусть будет смерть, но она будет красивой. Вечная мечта человечества – попасть на этот праздник. Мы просто этого не замечаем, что мы и есть на этой дороге к празднику жизни. К этому празднику стремятся все. Мои родители и их родители думали, ну вот нам не удалось прожить, как хотелось, но наши дети будут жить лучше нас. И я думаю, мне не удалось, вот дети мои, наверное, будут жить лучше, и так из поколения в поколение передаем сладкое слово свобода, сладкое слово – счастье.
— Ваши спектакли в Тбилиси – это абсолютные аншлаги, шквал эмоций, переживаний. И это можно расценивать как безусловную тягу к русской культуре. Мне кажется, Грузия в культурном плане сейчас стоит на идеалогическом распутье. Она пытается понять, что же ей ближе – западная культура, с ее неистребимым оптимизмом, хэппи-эндом, или русская, с ее самокопанием, тоской, депрессивностью… — На западе способны создавать предпраздничное настроение в самой жизни, пока мы живы. А мы не способны, у нас другой пласт. Мы терпим. У нас смирения больше… Это связано и с религией. Как Чехов говорит, и нас будут вспоминать, как нам было трудно, нелегко и больно. Но там, на небесах, мы увидим небо в алмазах. Вот это нежелание создавать здесь и сейчас, а все отрицать. Быть пессимистом и считать, что воздастся там – это религия жизни. — Религия преодоления. — Мы принимаем мучения как неизбежность, но никогда не думаем, как отказаться от них и превратить каждый день нашей жизни в маленький праздник. Мы этого не можем. И вот пока эти трое героев собираются в путешествие, хотят покинуть эту территорию, они не замечают, что участвуют в подготовке к празднику жизни. Они уже сочинили праздник этого похода. Мысль творит. Их позыв творит их самих, и они уже стали другими. И хотя они и не ушли, не покинули этот приют, но будут уже другими. Не будут смиряться, а будут принимать завтрашний день как дар божий. Вот такое название пьесы было бы хорошим – "И завтра день, и завтра праздник".
"Раньше я планировал, а сейчас меня планируют"
— Почему к нам приехала именно эта пьеса? — Во-первых, другие спектакли очень дорогие, большого формата. Театральные фестивали во всем мире выживают с трудом. Сейчас мир занимается другими фестивалями — фестивалями войны, политиков, они заняли наше место. Они планируют, но не мечтают. Во-вторых, мы были с этим спектаклем в Литве, и там публика откликнулась. Наверное, это свойство маленьких народов – когда у нас отбирают мечту, мы ее возвращаем. Я подумал, что это найдет отклик и в Грузии. И в третьих, я очень горжусь этими актерами. Этот спектакль — наша визитка, гордость актерского мастерства. Актеры не перевоплощаются, они отражают, они умеют играть с дистанцией, посмотреть на себя со стороны. Быть персонажем, а потом отойти. Я радуюсь тому, что они стали гордыми от того, что они вахтанговцы. Как говорит Вдовиченков, когда его раньше спрашивали, а в каком театре вы работаете, он так уклончиво отвечал – да, так, в разных…. Особенно молодые, когда приходят на кастинги и говорят, что они из Вахтанговского, им сразу поднимают ставку, предлагают гонорар больше, чем их коллегам. Мне радостно от этого, потому что актеры приходят и мне рассказывают это как радость, как событие. — То, как сегодня актеры относятся к Вахтанговскому театру, ведь в этом ваша заслуга. Вы человек скромный и не будете говорить – о, да, это моя заслуга. Насколько легко было вам взять на себя руководство такой махиной, ведь Вахтанговкий театр — это не Малый театр в Вильнюсе. — Тяжело было по времени, по объему работы. Но я был одержим, хотел понять, как миссионер, этот язык, метод существования, только ли в литовском театре действует он, или он универсален. И тем более русский менталитет, способен ли он это слышать, понять. Да, им было это сложно, но я был одержим этой идеей и овладел их душами.
— И они с радостью отдались? — Они готовы были отдаться. Они обманывали себя, что они лучшие, хорошие, счастливые. Но понимали, что они в яме. Как говорил Юрий Любимов, вот вы балбесы, мы вот с Римасом все обсуждаем, и если будете плохо играть, Римас уйдет и опять в г…е будете. Это его цитата (смеется — прим. автора). Они внутри были к этому готовы. Вопрос стоял в том, кому отдаться. Вообще, в Москве так понимают — если ты попал в Москву, значит, надо бороться за кресло, за место в столице, прописку. Надо роль корифею отдать, скажем, Василию Лановому, как мне советовали все. И Товстоногов так делал. То была школа советского, театрального руководителя. Советовали друзья, коллеги, руководители московских театров. А я думал, ладно, до них дойду потом, а сейчас я посмотрю, что там глубоко, внизу делается, и тогда я пойму этот театр. К тому же я держал дистанцию. Если не получится, думал, то уеду, у меня есть мир. Театры есть везде. Они немного ошибаются, думая, что они — Мекка театрального мира. Не умеют смотреть на себя с иронией. Да, мы есть, но есть и еще лучше тебя. Вот этот метод, где нужно человека находить, приблизить и понять, вот это их увлекло. А теперь уже стало тяжелее.
— Почему? — Что-то сделано, и театр остановился на успехе. Нужны идеи, мотивации. Нужен опять прорыв. Нужно всегда подпитывать, внутри перевороты делать с собой, хорошей литературой. Но уже возраст, усталость сказываются. Нужно немного отдохнуть. А я все дальше, все шире, то Большой театр, то Немировича-Данченко, то гастроли, то постановки…
— Нет времени остановиться? — Взять паузу. Много пропущено, то, что хочу читать. Я читаю только по ночам, а потом не могу уснуть. Бессонница. Изнашиваешься, негде набраться сил, остановиться, переосмыслить. Хочется взять тайм-аут. А я загнан, потому что меня планируют. Раньше я планировал, а сейчас меня планируют.
— Актеры разве они согласятся с вашим тайм-аутом? — Ну, и они его возьмут (смеется — прим. автора). Сегодня они все хотят играть, все! Раньше я чувствовал в них какую-то внутреннюю злобу на себя, неудавшуюся актерскую жизнь. А вот сейчас они хотят петь, творить, не роли требовать, а быть, пришло довольство.
— У вас любимчики есть в театре? — Я всех талантливых актеров люблю. — А не талантливых у вас, значит, нет. Я провоцирую вас. — И правильно делаете. Но я уверен, вот те актеры, которые недооценивают себя, только займись ими, работай с ними и они станут такими!
Тайм-аут для мотивации
— Про вас говорят, вы никого не увольняете. — Никого не увольнял и не собираюсь. Конечно, есть много актеров уже пенсионного возраста, и они мало заняты в спектаклях, но поскольку нет социальной защиты, то уволить его — значит обречь на бедствование. То, что государство не дает человеку, я через опять-таки государственный бюджет театра ему доплачиваю. И понимаю, что хотя бы так им поддерживаю жизнь и какие-то творческие амбиции. В этом смысле они чувствуют, что не списаны и еще нужны. Но обнять их всех я не смогу. Талантливых же очень много, особенно молодых. И это меня страшит.
— Почему же страшит? — Потому, что с каждым хочется серьезно, хорошо поработать, а это невозможно. Думаешь, вот с этим было бы хорошо и интересно, но вот с материалом не попадаешь. Не успеешь, не обнимешь, не втянешь в этот круг… И все чаще меня посещают мысли – надо вернуться домой.
— Корни тянут… — Да, да… Приходит определенный возраст, и кто-то тебя зовет, тянет. Так устроен человек, и тем более жизнь театра. Нужно вовремя уходить. Я не собираюсь умирать в Москве, черт побери!(смеется) На Новодевичьем кладбище мест нет. Занято там все, и очередь притом. И я не претендую. Умрешь в Москве, так тебя еще перевозить должны, а это дорого.
— Москва вам стала родной? — Ну, это, наверное, еще со студенческих лет. Я же там жил, учился, влюблялся. Да, она становится тебе близкой, потому что становится частью твоей жизни.
— В одном из своих интервью вы признаетесь, что в вашей жизни был период застоя, когда у вас пропало желание что-либо делать. Это было до прихода в Вахтанговский театр? — Да, это был тот самый период. Четырнадцать лет ремонтировался и строился наш театр в Вильнюсе. Я мечтал о том времени, когда же здание отремонтируют. А вот как построили - не хочу в нем ставить, не то что-то. Я не сравниваю себя с Фоменко, но он не мог так зайти в свой театр и Васильев так же. Что это такое, сложно определить. Мечтал о доме, построил его, а живешь в шалаше…
— Так ведь мечта же уже достигнута. — Нужна новая мотивация, чтобы идти вперед. А где она…? Нужен тайм-аут, чтобы найти мотивацию…
4 октября в республиканском драматическом театре прошла пресс-конференция, посвященная «Большим гастролям» академического театра имени Евгения Вахтангова в Хакасии.
Наша республика участвует во всероссийском проекте федерального центра поддержки гастрольной деятельности второй раз. В 2014-м жителей Хакасии порадовали сразу тремя спектаклями артисты «Маяковки». На этот раз покорять сердца хакасских театралов прибыли вахтанговцы. Они покажут в Абакане сразу две постановки - чеховского «Дядю Ваню» (весьма титулованный спектакль, лауреат премий «Золотая маска», «Хрустальная Турандот», «Гвоздь сезона») и «Посвящение Еве» по пьесе Э. Шмитта.
- Мне бы хотелось выразить огромную благодарность руководителям проекта «Большие гастроли» и Министерству культуры России за то, что мы имеем возможность увидеть лучшие современные постановки, заслужившие признательность в России и в мире, за встречи с прекрасными актёрами и прославленными режиссёрами, - сказала министр культуры Хакасии Светлана Окольникова. - Мы вместе с ведущими театрами страны воспитываем культурного и образованного зрителя, приучаем наших граждан к настоящему искусству.
В «Больших гастролях» участвуют 26 театров. Они посетят более 90 городов в 45 регионах России. Тысячи зрителей маленьких и отдалённых населённых пунктов побывают на образцовых постановках. Такой театральный праздник для провинции устраивает федеральный центр поддержки гастрольной деятельности.
- В Хакасии мы чувствуем себя как дома, - заявил художественный руководитель академического театра имени Евгения Вахтангова Римас Туминас. - И зритель нас тепло воспринял. Получить отклик на своё творчество от тех, кто сидит в зале, для нас самое главное. Всё в жизни происходит случайно. И «Дядя Ваня» - это, практически, тоже череда случайностей. Чехова ставят многие и во многих театрах, однако не все учитывают замечания самого автора относительно постановки этой пьесы. По словам Римаса, многим «Дядя Ваня» покажется осовремененным, но ведь с того момента, как Чехов написал это произведение прошло более века.
Кстати, вчера актёры, задействованные в постановке, сыграли спектакль в 186 раз.
- Я не люблю, когда зал аплодирует после каждой сцены, - сказал актёр Сергей Маковецкий. - Меня это раздражает. Хотя, вчера я в какой-то момент привык к овациям. Видимо, на хакасской земле принято так восторженно приветствовать актёров. Маковецкий признался, что Хакасия в каком-то смысле обманула его ожидания. - Меня удивила бескрайняя степь, - сказал он. - Удивила всеобъемлющая пустота. Я так и не увидел сайгаков и сусликов. А ещё я надеялся разглядеть СШ ГЭС со смотровой площадки, думал прочувствовать грань между чем-то масштабным, крепким и чем-то хрупким, на самом деле гидроэлектростанция оказалась простой цементной стеной. Тем не менее, артист заявил, что благодарен своей профессии и постоянным гастролям, которые открывают для него такие необычные уголки страны, как Хакасия.
Зато влюбилась в нашу республику актриса Людмила Максакова. Она даже предложила коллегами продвигать идею глобального переселения. - В Москве так тесно и все толкаются, это очень напрягает, от этого некомфортно и неуютно, - считает Людмила Максакова. - А у вас такие просторы. Всё для души: и дивная природа, и свежий воздух. А ещё очень гостеприимные люди. Для нас даже открыли новый музейный комплекс и познакомили с древними каменными изваяниями.
А актёр Владимир Симонов говорил не о Хакасии, где он тоже оказался впервые, а о своём персонаже. - Я считаю, что отставной профессор Серебряков - герой неоднозначный, играть его не так-то просто, - таково мнение артиста. - Чем больше мы показываем «Дядю Ваню», тем сложнее провести грань между теми, кто прав и кто виноват. А вообще в жизни я встречал много таких Серебряковых, и все они одинакового цвета.
Один из самых молодых в театре - Владимир Вдовиченков. Он играет всего две роли - в «Дяде Ване» и в спектакле «Ветер шумит в тополях». Однако этого ему вполне достаточно. - Раньше я не понимал природу театра, тонкости игры на сцене, боялся выйти из-за кулис, даже скорую однажды вызывали, - поделился историей из своей театральной биографии Вдовиченков. - Когда в театр пришёл Римас Тумнас, всё изменилось. Он открыл для меня захватывающий и прекрасный мир сцены, общения со зрителем. Мы сошлись с Римасом душой, и я не хочу играть под другим руководством. После пресс-конференции Владимир признался журналистам газеты «Хакасия», что ещё до сих пор узнаёт своего персонажа, хотя выходит на сцену в образе врача Астрова уже шесть лет. - Я могу часами говорить о своём герое, - считает Вдовиченков. - Спектакль за спектаклем он предстаёт передо мной всё с новой и с новой стороны.
5 и 6 октября на сцену выйдут Василий Лановой и Владимир Князев. Они вместе играют в спектакле «Посвящение Еве».
Текст: Анастасия Пачина Источник: газета «Хакасия»
Закончили работу над документальным фильмом "Ковчег Римаса" о великом театральном режиссере театра им. Е.Вахтангова. Это было невероятно вдохновенный период в моей творческой жизни. Спасибо коллегам, команде, телеканалу ПРОДВИЖЕНИЕ, мы все молодцы. В театре фильм проходит свои первые встречи со зрителем и каким зрителем - это Римас Владимирович Туминас, Кирилл Игоревич Крок и их команда. Мы счастливы, что они фильм приняли и видят его большое будущее. Приступили к работе над фильмом "Иной".
В Англии Королева празднует свой день рождения в том месяце, когда ей больше нравится. Вот так и народная артистка Людмила Чурсина перенесла празднование на осень. Почему бы и нет, ведь Чурсина, безусловно, одна из королев кинематографа. А поздравили актрису Вахтанговцы: Римас Туминас и Евгений Князев.
Крупным планом Римас Туминас в фильме "Эдип в Эпидавре". Период цветокоррекции. Автор сценария и режиссер Марина Меркулова. #truestream #монтаж #цветокоррекция #видеосъемка #царьэдип #эпидавр #туминас
Римас Туминас - художественный руководитель Государственного академического театра им. Вахтангова. В 2016 году Туминас выпустил из Щукинского училища свой первый российский режиссерский курс. Выпускников всего четверо, но они прошли уникальную школу самобытного режиссера и педагога, для которого в преподавании мастерства никаких универсальных правил не существует. Об этом в программе "Ближний круг" рассказывает не только Римас Туминас, но и его ученики. Каждый из них представляет телезрителям свой дипломный спектакль.
Также принимают участие: Владимир Симонов, Евгения Крегжде, Владимир Бельдиян, Анатолий Шульев, Гульназ Балпеисова, Анатолий Меньщиков, Эльдар Трамов, Полина Кузьминская, Владислав Гандрабура, Андрей Злобин.
Три месяца назад в греческом Эпидавре мы с волнением ждали и готовились к премьере "Царя Эдипа". А буквально через 4 дня - Эдипа увидят уже московские зрители - в день 95 летия театра Вахтангова на легендарной вахтанговской сцене. Помню, как в интервью Римас Туминас говорил: Не знаю, что мы привезём из Эпидавра, как впишем этот спектакль в пространство московской сцены... -- медиа-проект АRTИСТ - информационный партнёр проекта
В преддверии 95-летия Вахтанговского театра художественный руководитель Римас Туминас рассказал в интервью РИА Новости о пути, который он прошел вместе с театром за почти десять лет руководства вахтанговской труппой, о премьере "Царя Эдипа", готовящейся к юбилею театра, а также о своих будущих работах. Беседовала Наталия Курова.
— Римас Владимирович, вы пришли в театр с великими традициями, блестящей труппой, но в трудные для вахтанговцев времена. Сейчас это один из самых востребованных театров, спектакли которого пользуются огромным успехом дома и за рубежом. Как вам это удалось? — Я начал с понимания ансамбля. Когда есть ансамбль, тогда возникает семья, дом. Я пришел не в мертвый театр, театр жил, в нем работало много замечательных артистов. Они были готовы, они жили ожиданием, и надо было их только встряхнуть, заставить поверить в себя. Может быть, от отчаяния, но они доверились мне и пошли. Я отменил все наказания — за опоздания или другие проступки, как будто эта мнимая дисциплина должна была театр подтянуть. Никого не стал увольнять и постарался убрать все их личные страхи. И тогда к ним пришла уверенность в себе. Театр для нас — это дом, где мы побеждаем страхи, а для зрителя театр — дом, где тебе отпускают все смертные грехи. Ну, не все, конечно… Сегодня я чувствую, что дом выстроен, но еще не совсем обустроен — нужна какая-то внутренняя отделка.
— В свои 95 Вахтанговский театр в самом расцвете сил, он купается в славе, обласкан зрителями, критикой, осыпан похвалой сверху. Чего еще желать? — Сегодня успех, но преследует тревога — с успехом можно остановиться: кажется, чего еще добиваться, все и так хорошо. Но до победы и, как я говорю, до праздника жизни еще далеко. Может быть, мы до него и не дойдем, а может быть, это совсем не то, что мы себе представляем. Но это дорога, и нельзя останавливаться. Нужна сила, воля и, главное, идея должна быть настолько великой, чтобы не прекращалось желание движения по дороге к правде. Я люблю цитировать слова Лессинга о театре, который "ласкает ухо и гладит глаз". Но это не имеет отношения к какой-то внешней красивости. Лессинг говорит о красоте человека, а до нее трудно добраться. И только через красоту лежит дорога театра к правде.
— Сейчас в театре, к счастью, продолжают служить великие вахтанговские старики. И ваш спектакль "Пристань", в котором корифеи показали высший класс игры, был важен и для них и для вас. В одном из интервью вы назвали его переломным для себя. Но старейшины уходят. Кто придет на смену и продолжит путь театра? — К сожалению, мы уже понесли тяжелые утраты — простились с Юрием Васильевичем Яковлевым, проводили Галину Львовну Коновалову. Но надо жить дальше… Кто придет на смену? Это сложный вопрос. Иногда я думаю, кто придет на мое место, — когда-то это должно случиться. Но у меня ответа нет, как нет ответа и у многих старших мастеров отечественного театра. С режиссерами сегодня проблема. Больше внимания уделяется подготовке актеров. Раньше нас так мучили в институте — почему решили ставить эту пьесу, для чего, как это сопрягается с сегодняшним днем? И все это нужно было подробно изложить, пользуясь театральной терминологией, а не просто — хочу поставить, потому что так чувствую! Когда мы обсуждали этюды своих товарищей, каждый хотел высказаться, оценить — лес рук желающих сказать, что в этой работе не так. И тогда наш руководитель останавливал обсуждение, молча смотрел на нас, как Станиславский, покусывая ладонь, и говорил: "А теперь скажите, что вы увидели хорошее". И это главное, чему нас научили, — видеть хорошее в спектакле, в актере, в человеке.
— А сегодняшняя молодежь. Какая она? — Пришло талантливое, умное поколение. Они хорошо чувствуют стилистику. Ведь современный театр — это мышление. Можно одеть актеров в джинсы и кроссовки, но это не значит, что спектакль будет современным. Современное прочтение — это современное мышление. Молодым нравится размышлять. Они чувствуют, насколько важен ансамбль. Как важно работать с актером. Я всегда говорю: только займись актером, и он обязательно расцветет. Молодые режиссеры хотят выразить себя. Но ты попробуй понять и выразить автора, его философию, тогда в соединении с твоим видением может получиться что-то очень интересное.
— У вас есть где начинающим артистам и режиссерам проявить себя, опробовать свои силы, воплотить собственные идеи. Кроме основной исторической, в театре создана и уже второй сезон работает новая современная сцена-трансформер, недавно открылось арт-кафе… — И еще театр Симонова.
— Римас Владимирович, общеизвестны ваши режиссерские предпочтения — вы ставите классику, русскую и зарубежную. А теперь и античную драматургию. — С возрастом стал понимать, что я приближаюсь к античной трагедии или она ко мне. В молодости с трудом одолевал античную литературу, не понимал, что это за феи, духи… А оказывается, это все человеческие облики, все это про душу человека. Теперь античная трагедия стала мне понятна, близка, дорога и кажется самой лучшей драматургией.
— А современные пьесы? — В современной драматургии я не нахожу главного — разговора о судьбе человека, нет боли за человека. В основном сарказм, ирония, злость, желание увидеть грязь и чем больше грязи, тем лучше. Кто-то захотел написать пьесу про Рублевку. Да, лет через 50 Рублевка даст столько новых потрясающих историй — там и Достоевский, и Толстой, и Чехов…. Но осознать и понять это явление можно только по прошествии времени. А сейчас это будет лишь занимательный сюжет и только.
— К 95-летию театра вы представляете премьеру трагедии Софокла "Царь Эдип". 12 ноября, накануне юбилея, состоится московская премьера этой античной трагедии. — Дебют совместного проекта Вахтанговского и Национального театра Греции состоялся 29 июля на сцене древнейшего амфитеатра Эпидавра. Я так боялся этого пространства — никогда раньше не работал на таких площадках, вмещающих десятки тысяч зрителей. Но мы слились с этой природой. Соединение греческого мира с нашими реалиями совершило маленькое чудо. И сейчас я жажду вернуться и играть именно там. А вот театральной сцены боюсь. Но надеюсь, что нам поможет греческий хор, который участвует в этом московском спектакле, и будет с нами везде, где бы мы ни показывали "Царя Эдипа". То, что меня волнует в этой трагедии Софокла, это честь, гордость, достоинство, способность признать свои ошибки. Эдип грешен и очень ошибся в жизни, но он нашел в себе силы и смелость понять это и жестоко наказать себя за свои ошибки. Это вопрос чести и совести. Вот это духовный поступок. Где сейчас найдешь такого человека? Эдип ослеп, но он внутренне прозрел. А прозрение — это есть очищение. В этом смысл и ум античной литературы. Великий миф. Сегодня этот разговор о достоинстве человека, о чести, которую так хочется вернуть в нашу жизнь, очень важен. Эдип не оставляет меня в этом году, впереди осуществление нашей давней с Александром Тителем мечты — постановка оратории Игоря Стравинского "Царь Эдип" на сцене Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко.
— После вашего блистательного дебюта в Большом театре с "Катериной Измайловой" Шостаковича вас пригласили на постановку оперного шедевра Чайковского "Пиковая дама". Как будете совмещать Пушкина и Чайковского? Кто для вас будет главным? — Главным, конечно, будет Петр Ильич Чайковский, поскольку это его творение, его музыка на сюжет Пушкина. Но о том, про что и как, пока говорить рано. Знаю только, что опера прекрасная, но очень трудна для сценического воплощения.
— А не хотели бы вы поставить "Пиковую даму" Пушкина на сцене Вахтанговского театра? — Хотел бы, и, может быть, это когда-нибудь и произойдет, но не скоро. Сейчас не дает память о Петре Наумовиче Фоменко. Он поставил на вахтанговской сцене "Пиковую даму", и это был замечательный спектакль! К сожалению, после ухода Петра Наумовича некому было поддерживать уровень спектакля, а он со временем стал разваливаться. Я, когда пришел, не думал снимать спектакль, просил артистов вспомнить, заняться его восстановлением. Но так ничего и не получилось. Сейчас, к сожалению, в репертуаре нет "Пиковой дамы".
— Ближайшая ваша работа в родном театре — постановка "Фауста" Гете, которую вы планируете выпустить в этом сезоне. — Работа еще не началась. Могу только сказать, что это будет игровое представление, даже с большой долей юмора. Особенно обременять зрителя мыслями Фауста не собираюсь. Постараюсь вскрыть нашу жизнь в этом непонятном мире через игру, гротеск. Хочется не философствовать, а играть.
— А есть еще что-то в ваших планах? — Думаю вернуться к Чехову, наверное "Три сестры". Будет постановка в Англии. Пока, правда, это в стадии переговоров.
— А вам не мешают сверху, не корректируют ваши замыслы? Вы не ощущаете на себе груз цензуры? Она вообще у нас существует, как по-вашему? — Знаете, однажды на вопрос американского журналиста, как живется художнику в России, я ответил так: "Большому художнику, как везде, и легко и трудно. А вот посредственностям тяжело, потому что им всегда что-то не дают, не разрешают, мешают…" Одно могу сказать — за все время моей работы в Вахтанговском государственном театре я всегда ставил только то, что хотел. И никто никогда мне не сделал замечания по поводу репертуара или того или иного спектакля. У художника должен быть свой внутренний цензор, это важно.
РИГА, 12 ноя – Sputnik, Алексей Стефанов. К 95-летию Государственного академического театра имени Евгения Вахтангова Римас Туминас подготовил настоящий сюрприз для театралов Москвы – на протяжении трех дней (12,13 и 14 ноября) там будет идти премьера российско-греческого спектакля "Царь Эдип". Накануне в Вахтанговском театре был устроен пресс-показ этой античной трагедии Софокла, на котором побывал корреспондент Sputnik, услышавший в этой постановке явный балтийский акцент и пообщавшийся с литовцами и латвийцем.
Туминас: ставить спектакль в Греции помогала сама природа
В перекрестный год Греции и России театр им. Е. Вахтангова пошел на небывалый эксперимент – Римас Туминас совместно с Национальным театром Греции поставил спектакль, который прошел с аншлагом на двух самых знаменитых сценах Греции. В июле более десяти тысяч зрителей стоя рукоплескали вахтанговцам и хористам Национального театра Греции в древнем театре Эпидавра, а в сентябре пять тысяч знатоков искусства в пятитысячном Афинском амфитеатре Одеон Герода Аттика. Среди зрителей Эпидавра был и президент Греции Прокопис Павлопулос, который лично поблагодарил постановщиков и актеров спектакля. А балтийский акцент корреспондент Sputnik обнаружил перед пресс-показом в Москве в рабочем кабинете знаменитого режиссера, лауреата Государственной премии России и Национальной премии Литвы Римаса Туминаса, где последние детали перед спектаклем обсуждали худрук Вахтанговского театра и композитор, лауреат Национальной премии Литвы Фаустас Латенас. Говорили, конечно же, на литовском. Время от времени они обращались и к девушке, сидящей на диване. Оказалось, это дочь Римаса – Габриэлле Туминайте-Радвинаускене, которая в постановке "Царя Эдипа" выполняла роль ассистента режиссера.
"В Эпидавре случилась удивительная вещь: спектакль начинался в девять часов вечера, за час до этого, пока собирались зрители, мы выставили свет. И вот в 21.20 начался закат, солнце уходило, и мы словно попали в анабиоз – природа сама делала свет, сама подсказывала внешнюю атмосферу, как бы говорила нам: "Ну, давайте, пожалуйста, играйте, не отвлекайтесь…" А еще было ощущение, что это как будто такое камерное исполнение спектакля, хотя за каждым движением актеров внимательно следило более десяти тысяч человек… Это поразительно!", — поделился своими эмоциями Римас Туминас и ушел вместе с Габриэллой за кулисы – давать последние наставления актерам перед первым показом в России.
Латенас: рад, что своей музыкой "заселяю" Россию
"Как вам работается в Москве?" — переключился корреспондент Sputnik на оставшегося в кабинете композитора Фаустаса Латенаса. "Много лет я работал атташе по культуре при посольстве Литвы в Москве, поэтому здесь мне уютно, комфортно, хорошо. Я общаюсь не только с москвичами – я работаю в Твери, Самаре, в Санкт-Петербурге. Есть еще города, в которых я не работал, но знаю, что они мою музыку любят и используют. Так что я очень рад, что своей музыкой я "заселяю" Россию. Мне это очень приятно. Хотя я не так много сейчас живу в Москве – большую часть времени все-таки провожу в Литве", — сказал он.
В отличие от Туминаса, для которого вся жизнь – это театр на Старом Арбате, Фаустас Латенас занимал государственные посты в литовском правительстве — был заместителем министра культуры Литвы, советником по культуре правительства и премьера. "Какие советы я давал правительству? Да такие же, какие можно дать премьеру любой страны — надо помогать культуре, творческим людям, потому что постоянная беда – это маленькие зарплаты, эти люди живут на черте бедности. Потому что если люди культуры начнут протестовать – мало не покажется. Они умеют своим творчеством посылать революционные настроения. Вот такими советами мне и удалось добиться того, что три года подряд правительство Литвы поднимало работникам культуры оклады", — поделился Латенас своими успехами на государственной службе. Хотя и отметил, что давать такие советы людям, которые тебя понимают, проще всего. А вот, когда культура для власти стоит на последнем месте, помочь могут только хитрые приемы. К примеру, Латенасу на посту замминистра культуры никак не удавалось создать Фонд культуры Литвы, но сработала смекалка. Он предложил создать Фонд культуры и спорта. "Допустим, не любят чиновники культуру, а баскетбол уважают. Одно имя – Сабонис чего стоит. Вот мы и скрестили два этих фонда и уже через две недели фонд заработал. Оставалось только эти два фонда разъединить, что мы и сделали спустя несколько лет. И они теперь замечательно работают по отдельности", — сказал Латенас. А тем временем начинался спектакль, и мы поспешили в зал.
Князев: Римас – талантливый режиссер
Пересказывать спектакля "Царь Эдип" не имеет смысла – суть трагедии Софокла была передана близко к оригиналу. Можно только сказать, что уникальность постановки заключается в том, что она двуязычная – вахтанговцы играют на русском, а хористы из Национального театра Греции говорят и поют на греческом языке. "Когда нам показали площадку Эпидавра, а это театр с поднимающимися скамьями-ступенями высотой, наверное, в 30 этажей, мы подумали: "Как там играть вообще, кто там тебя услышит, кто увидит?" И на первых репетициях было даже какое-то отчаяние. У нас бытовала даже такая шутка Римаса: "От провала нас спасет только дождь". Но дождь не мог пойти, потому что в это время никаких дождей не бывает. И мы оказались вот в таком сложном положении. А нас предупреждали, говорили, что если у вас будет успех, то эта сцена данный успех увеличивает, но если это будет провал, то сцена его сделает еще большим. А в Эпидавре были случаи, когда зрители не принимали спектакль и уходили с него сотнями и тысячами. Но Бог был милостив к нам — мы сыграли спектакль, и публика нас приняла. Нам очень долго аплодировали. Это была серьезная благодарность", — сказал корреспонденту Sputnik сразу после пресс-показа народный артист России Евгений Князев, исполнивший в спектакле одну из главный ролей. "А как вам работается с Римасом и, по сути, с литовской командой?" — спросили мы актера. "В театре нет никаких национальностей, русской или европейской театральной школы. Когда есть хороший спектакль, мне трижды наплевать какая это школа, главное, чтобы это было талантливо. Вот Римас у нас талантливый режиссер и команда у него талантливая. И с ним работать очень хорошо", — ответил Евгений Князев.
Яцовскис: Москва для меня – тяжелый город
В это время все, кто работал над постановкой спектакля "Царь Эдип" стали выходить в зрительское фойе, чтобы в непринужденной атмосфере рассказать о своей работе в этом российско-греческом проекте. "В Москве работаю столько же, сколько и Римас — с начала 2000-х годов. Мы начинали здесь, в театре Вахтангова ставить спектакль "Ревизор" Гоголя, потом работали в Современнике и снова вернулись в Вахтанговский театр. Я сейчас больше живу в Вильнюсе, а сюда приезжаю наездами. Все-таки для меня Москва – очень тяжелый город. Тут громадные расстояния. Для меня добраться из пункта "А" в пункт "Б" – это как совершить подвиг", — признался еще один литовец – сценограф и художник Адомас Яцовскис.
Несмотря лишь на эпизодические приезды в Москву, театр отнимает у него львиную долю свободного времени и писать картины, как раньше, устраивать выставки он сейчас не успевает. По его стопам пошел и сын Мариус, который теперь также постоянно работает театральным художником в Москве. "А вы из Риги? Так в спектакле же играет актер из Латвии – Виталий-с Семенов-с (с улыбкой выделил он буквы "с" на конце имени и фамилии). Вы его видели на сцене – он такой — самый высокий среди всех, парень с красивым голосом", — рассказал Яцовскис, когда узнал, что я разыскивал земляков из стран Балтии среди постановщиков театра.
Семенов: работать с Туминасом – счастье для актера
Тут же вспомнилось, что среди невысоких греческих хористов, да и среди всех остальных актеров своим исполинским ростом выделялся парень, исполнявший роль корифея хора вместе с греками. Найти его среди других актеров в зрительском фойе театра оказалось несложно. "Я закончил в Риге школу, а потом поступил в Щепкинское училище в Москве, отучился четыре года. Когда увидел спектакли Римаса Владимировича Туминаса, понял, что это мечта. И теперь спустя время, когда я имею честь принимать участие в его спектаклях, считаю, что мне очень повезло. Это счастье для актера. Спасибо Римасу Владимировичу, что пригласил меня к себе", — сказал Виталий Семенов.
Сегодня он очень востребованный актер театра Вахтангова – в месяц у Виталия Семенова 8-9 спектаклей, параллельно идут репетиции. Из-за такого плотного графика выбираться домой, в Ригу, к маме, бабушке, другой родне, друзьям получается не чаще раза в год. "Конечно же, я скучаю по Риге. Это же мой дом. Это земля, где я родился и вырос. Дело даже не в государстве, а именно в земле. Иногда хочется вырваться на пару дней домой, погулять по Старой Риге. Москва замечательный город, но привыкнуть к этому сумасшедшему ритму я все-таки не могу. Он достаточно жесткий, требует много ресурсов, иногда хочется просто куда-то убежать. Зато в первое время, когда я приезжал в Ригу, меня не покидало ощущение, что жизнь там просто замирает, люди как будто даже не ходят. И всегда было одно и то же: я носился по городу, куда-то спешил, но быстро понимал, что в этом нет никакой необходимости, можно также сбавить скорость и в эту неделю-две жить размеренно", — рассказал Семенов.
В театре к его имени-фамилии в конце приписали букву "с", как это написано в латвийском паспорте. Вначале в русском написании это смотрелось странно, а потом он привык. Тем более, что у папы Виталия Семенова есть латышские корни. "Когда я выступал в Греции — в Эпидавре и Афинах, я даже не мог осознать, насколько это невероятно. Мы же фактически вернулись к истокам, играли на театральной площадке, которая была самой первой в Европе. И одно дело понимать это умом, а другое – сердцем… Ощущение, что творческий круг как бы замкнулся – мы были там, где это искусство зародилось. До сих пор это переживаю", — сказал Виталий Семенов.
Литовец Туминас устроил братание русских и греков
Перед тем, как по завершении спектакля "Царь Эдип" на сцене театра Вахтангова закрылись кулисы, все артисты положили друг другу руки на плечи и под музыкальную тему спектакля, написанную Фаустасом Латенасом, станцевали сиртаки. "Скажите, сегодня это был экспромт или в Греции артисты также танцевали сиртаки", — спросил корреспондент Sputnik Римаса Туминаса перед тем, как выйти из театра. "Да, конечно же, сиртаки в Греции были. Я вам больше скажу – в Эпидавре и Афинах я устроил братание русских и греков", — отметил художественный руководитель театра Вахтангова.
К своему 95-летию Театр им.Вахтангова поставил трагедию Софокла «Царь Эдип», первые показы которой состоялись еще в июле в античном амфитеатре Эпидавра (см. репортаж с места событий). Затем были спектакли в Афинах и теперь, наконец, в дни юбилея (12, 13 и 14 ноября) вахтанговцы играют спектакль в Москве. Во время работы над спектаклем в Греции корреспондент «Театрала» побеседовал с режиссером Римасом ТУМИНАСОМ.
– Римас Владимирович, вы впервые работаете в античном амфитеатре? – Была попытка делать в Финляндии «Лисистрату» как своего рода имитацию римского театра. Но там пространство больше напоминало стадион. И было это к 200-летию Финляндии. Правда, в день премьеры с утра начался затяжной дождь, и спектакль мы так и не сыграли, что спасло нас от провала. Никто не приехал, хотя генеральную репетицию я провел. Так что, опыт был. И он оставил у меня, скажем так, чувство…
– Сжатой пружины? – Именно. Вроде бы уже ступил на этот путь, попробовал, но продолжать не хотелось. Я тогда сказал себе, что никогда больше на открытом воздухе ставить не буду. Сейчас модно переносить театральное действо на какие-то развалины, в сараи, в заводские цеха… Но это не мое. Мне нужен зал, хоть и простой, но обязательно с четвертой стеной.
– Но все же от предложения поставить «Царя Эдипа» в Греции вы не отказались… – Я увидел в этом добрый знак. Предзнаменование. Обычно я говорю артистам: не надо играть для меня, не надо играть для себя или для зрителя… Театр в лучшие свои мгновения становится храмом и, значит, играть мы должны для бога. Это наша мольба. Наша демонстрация человеческого несовершенства – попытка взглянуть на жизнь со стороны… В Эпидавре амфитеатр строился в IV веке до н.э. при храме бога медицины и врачевания Асклепия. Здесь в античности никогда не играли спектаклей – греки выходили на орхестру читать стихи, поскольку считалось, что подобный «обмен энергиями» исцеляет душу. Здесь бог рядом, его можно ощущать. Поэтому я согласился… Хотя на месте, признаюсь, струхнул и тоже понадеялся на дождь. Смущение было, но греки радушно приняли спектакль.
– Между нашими народами много общего… – Я вообще все больше убеждаюсь, что нельзя делить человечество на братские и небратские народы, как было принято у нас в советское время. Мы все братья. И все мы одинаково устроены. Предательство на любом континенте выглядит, как предательство, а любовь – как любовь…
– На дворе санкции, нестабильная международная обстановка… – Да, санкции, обстановка, политика… Но театр стирает границы, театр примиряет «братские» народы с «небратскими»… В дальнейшем спектакль будет идти у нас в репертуаре Театра Вахтангова. И мне очень хотелось бы, чтобы те 11 греческих артистов, которые играют хор и народ, участвовали не только в российской премьере, но и во всех последующих спектаклях. Дирекция говорит, что это достаточно накладно, но мы все же постараемся что-то придумать. Возможно, спектакль будет идти раз в месяц или еще реже, но искать грекам замену в Москве, мне кажется, неправильно. Получится совсем уже другой спектакль. А я хочу подчеркнуть: смотрите, мы все разные, мы живем в разных странах и говорим на разных языках, но душа у нас болит одинаково…
– Вы не раз говорили, что цель драматического театра – гармонизировать внутренний мир человека… – Да, я уверен, что зритель не вернется в театр, где ему однажды сделали больно…
– Вопрос, конечно, наивный, но все же: легко ли следовать этому закону, работая на античных подмостках? – Я больше скажу: не то что легко, а гораздо легче. Потому что амфитеатр этот, построенный для ритуальных целей, уже изначально священный. Здесь никому не разрешается наступать на сердцевину орхестры, нельзя курить, нельзя оголяться, нельзя кричать и ругаться (акустика в амфитеатре поразительная). Местные службы за этим строго следят, потому что мы на территории памятника. Причем это касается не только поведения (уважать себя и других), но и имеет прямое отношение к режиссерскому подходу: мол, здесь не место хамству, невежеству, эпатажу, якобы трактовкам «по поводу Чехова», «по поводу Стриндберга», «по поводу Ибсена». Нет. Здесь, пожалуйста: раскрой автора.
– Вы всегда ставили автора выше режиссера, но мир меняется, театр становится другим. Не сложно ли вам сейчас соблюдать этот принцип? – В какой-то мере – сложнее. У нас популярный театр. Актеры много снимаются, участвуют во всевозможных проектах и порой привносят из внешнего мира эту пыль которую, как инфекцию, надо устранять.
– Что именно? – Например, кокетство, потакание зрителю.
– А как вы боретесь? – Повлиять можно только творчеством. Если я что-то и рекомендую артистам, то это интерес к науке, открытиям... Необходимо изучать мир, удивляться тому, какие чудеса происходят, жить этим. Интересоваться подводным миром и космосом, всматриваться в звезды. Если мы станем смотреть на звезды, то тогда, наверное, иначе начнем воспринимать окружающий мир.
– Сейчас повсеместно обсуждается финансовый кризис, но у вас в театре в прошлом сезоне открылась Новая сцена. То же самое и в отношении гастролей: театры сокращают расходы, а вахтанговцы продолжают свое триумфальное турне. Вам приходится менять свои планы? – Пока что нет. Наверное, это потому, что мы вне политики. Театр, на мой взгляд, вообще не должен обращать внимание на политические веяния, поскольку при любых эпохах, режимах и стилях правления у него одна задача – говорить о человеческой сущности. В этом – его политика. Сейчас нам всем тяжело: соседи, как в большой коммунальной квартире, стали предъявлять друг другу претензии… Развернулась кухонная свара вокруг газовой плиты... Не думаю, что театр должен включаться в этот конфликт, поэтому свои гастрольные планы Театр Вахтангова не меняет.
– Но все же ваше личное ощущение от заграничных поездок как-то изменилось в последнее время? – Оно стало меняться не сейчас, а несколько раньше… Как только меня в 2007 году попросили приехать из Литвы и возглавить Вахтанговский театр, я почувствовал себя человеком театрального пространства Европы. Россия открылась для Европы, Европа – для России. Даже о безвизовом режиме с Испанией заговорили. Ожидался всеобщий праздник. Мир во всем мире… Я нужен там, я нужен здесь. Меня везде приглашают… Вот-вот сотрутся границы. Всё к этому идет... Но вдруг на международной арене что-то пошатнулось. И неприятности стали нарастать, как снежный ком: одна страна нам не подруга, другая, третья. В конце концов я потерял ориентир: что происходит? Куда все движется?
– У вас есть рецепт: как человеку вашей профессии жить в столь неспокойной обстановке? – На нее не нужно реагировать. Занимайся своим делом.
– Как у Чехова: «Неси свой крест и веруй»? – Наверное, да. Можно и так сказать.
– А в чем ваш «крест»? – Я всегда болел за человеческие трудности. Я там, где нищие люди, где плохо живется, я всегда с ними. И если я эту связь потеряю, то потеряю профессию. А реагировать на политику… Если ты реагируешь на нее сегодня, то чем же ты будешь заниматься завтра, когда эти события пройдут? Ждать новых событий? Жить от события к событию? Провоцировать их, чтобы затем реагировать? Надо жить своим внутренним миром. Греческим поэтам в древности выкалывали глаза, чтобы они по слуху, по воздуху могли понять вечность, а не сиюминутность происходящего.
– А вы не задумывались, почему люди в России на улицах так редко улыбаются? – Задумываюсь каждый раз, когда выхожу на улицу. Чем русский человек так ущемлен? Что у него отобрали? И кто сбил улыбку с его губ?
– В Литве иначе? – У нас тоже улыбка несмелая, но все же в Литве сказывается близость к центральной Европе, где улыбаются тебе и в ресторане, и в магазине… Конечно, когда видишь прохожих с застывшей гримасой на лице, хочется как–то крикнуть, помочь…
– Но все–таки: в чем причина такой унылости? – По вечерам после спектакля я захожу в супермаркет. Помню, еще в прошлом году стал замечать, что много людей в хорошем настроении. В продуктовую тележку бросают все подряд, на цены не смотрят. Счастье. Завтра будет еще лучше… Но теперь все изменилось. Лица сосредоточенные, движения скованные, осторожные. Хозяйки стали бережливыми, потому что нет уверенности в завтрашнем дне. Продукты дорожают, люди стали разборчивыми. Я даже за собой заметил эту черту: сначала смотрю на ценник и только потом на товар. Принципиально отказался от слабосоленой рыбы – это безумие покупать ее по этим ценам. Для меня это своего рода протест. Почему? А потому что не надо издеваться над человеком. Устраивают бесконечные «Акции», «Товары дня», но сколько бы раз я ни пытался купить что–то выгодно, понимал, что в итоге меня обманули. «Товар дня», например, впрок не купишь: обычно в таких продуктах срок годности заканчивается. Вот эта тенденция, на мой взгляд, не здоровая. Каждый обманывает. Друг друга стали обманывать. Потому и улыбки нет, потому что живем в тотальном вранье ради собственной выгоды, ради выживания.
– А что можно сделать, чтобы изменить? – Вы знаете, когда у меня в первые в жизни состоялась премьера в театре, я вышел на улицу, чувствуя себя триумфатором. Мне казалось, что прохожие бросятся ко мне и, как минимум, подхватят на руки. Но вдруг я понял, что иду сквозь толпу, которой до меня нет никакого дела. Я удивлялся: почему они не были в театре? Почему они не замечают меня? Почему не знают, что я только что победил? Это ответ на ваш вопрос: ничего изменить нельзя. Жизнь развивается по своей внутренней драматургии. Можно только научиться легче переживать тот или иной абсурд.
http://www.teatral-online.ru/news/16971/ ноябрь 2016 Римас Туминас рассказал о судьбе Эдипа Сны о самом главном Премьеры/ Ольга Егошина/ Фото Анатолия Морковкина/
Свое 95-летие Вахтанговский театр отметил премьерой. Сыгранный летом в Греции в античном театре на десять тысяч человек «Царь Эдип» Софокла был перенесен на сцену Театра им. Вахтангова. Первые четыре премьерных дня участников хора фиванских старейшин играли специально приехавшие в Москву греческие актеры.
Миф об Эдипе – один из самых страшных в истории человечества. Счастливый правитель, счастливый муж и отец в одночасье не только лишается всего, но узнает, что все, чем гордился, – его несмываемый позор, повод для покаяния и боли. В одночасье рухнуло все. И виной крушения – не чья-то злоба (ни завистников, ни ненавистников у Эдипа нет, напротив, кругом почитатели и друзья). Виной – не собственные пороки. Эдип: храбр, умен, совестлив, богобоязнен. Причина его беды – проклятие богов и поступь рока.
Сценограф Адомас Яцовскис овеществил метафору «поступь рока» – по сцене катается гигантская серая полая труба, сминая на своем пути людей. Каток? Гигантская скалка, которой боги месят нашу жизнь? Труба Апокалипсиса? Звук ее гулок и грозен. Композитор Фаустас Латенас создал партитуру этих ломающих судьбы громовых раскатов тектонических потрясений.
В Прологе на сцене резвятся две девочки в белом. С детским неведением, с детской беззаботной беспечностью они играют над бездной, куда так скоро рухнет царский дом.
Эдип в белом парадном костюме всерьез озабочен непонятной эпидемией в его стране, но и абсолютно уверен в своих силах эту напасть отвратить. Виктор Добронравов играет человека, очень давно счастливого и потому абсолютно уверенного в себе. Веление Апполона найти убийцу прежнего царя Лая этот Эдип воспринимает как очередную государственную заботу, никак не касающуюся его лично. Когда-то до него здесь свершилось злодеяние, теперь преступников поймаем и накажем! Эдип гуляет по кромке рока, даже не подозревая, что почва скоро дрогнет, махина покатится на него и не остановится, пока не раздавит...
Слова Тиресия-Евгения Князева о том, что ему, Эдипу, лучше не пытаться все прояснить, что знание для него гибельно, – этот Эдип слушает, но не слышит, отмахивается от них как от ядовитого насекомого. И тут же переключается мыслями: кто тебя подослал-подкупил? Тиресий, слепой провидец, пытается в последний раз удержаться и пощадить безумца (у Князева тут совершенно невероятная ирония высшего знания над слепотой профана): «дай мне уйти, так будет легче нам обоим!» Но Эдип уже закусил удила. И тут Тересий кидает в лицо: «виновник смерти Лая – ты!»
Топчется испуганный хор, не зная, чью сторону принять: Эдипа тут любят, прорицателя привыкли уважать. А собственное мнение – слишком большая роскошь! Мужчины среднего возраста в темных костюмах обращаются к богам с просьбой разобраться в ситуации, и отступают в тень. «Я в ваших царских делах разбираюсь плохо», – пояснит хорег Эдипу...
Ярость – плохой советчик. Когда-то, вспылив, убил на дороге невежливого старика, поднявшего на него кнут, теперь, вспылив, грозит смертью шурину Креонту, заподозрив сговор и умысел на власть. Напрасно Креонт-Эльдар Трамов убедительно объясняет, что счастлив быть «третьим в стране», а царские заботы – слишком для него тяжкое бремя. Только вмешательство Иокасты предотвращает кровопролитие.
Иокаста-Людмила Максакова, царица и жрица, одним мановением руки укрощает мужа и успокаивает брата. А потом пытается объяснить Эдипу, что не нужно верить прорицателям и гаданиям. Ее собственный сын был умерщвлен из-за предсказания, ее муж был убит разбойниками, а предсказывали, что – сыном. «Не верь», – снисходительно увещевает царица. А белые крылья рока уже парят за ее спиной...
В «Царе Эдипе» Туминаса присутствие высшей, надчеловеческой силы, которая смеется над нашими клятвами, потешается нашим неверием, наказывает нашу самонадеянность, – ощутимо каждую секунду действия. То черные птицы зависнут над сценой, то белые крылья полыхнут за спиной... То содрогнется чрево земли, то застонут небеса. Небо здесь близко: нависло над несчастным городом, подступило вплотную к пригородам. Уходишь со сцены – точно в колодец проваливаешься. И люди здесь привыкли жить, выпрямившись, ощущая взгляд богов.
За звучной декламацией персонажей (актеры здесь читают текст с давно не слыханной мощью, слова Софокла падают в зал молотом) ощутимо то, что больше человеческих сил и воображения, – занесенная длань Фатума... Каждое слово – Иокасты ли, вестника ли из Коринфа сплетает для Эдипа незримую сеть, в которой он барахтается, все глубже увязая. И даже сальто-мортале не поможет убежать от этой сети... И напрасно Эдип играет на саксофоне, заговаривая судьбу и подступающий страх.
– Лай убит на перекрестке трех дорог? А как он выглядил? – Как ты сейчас! – Меропа и Полиб – приемные родители? Так я напрасно бежал, чтоб не убить отца и не осквернить ложе матери? – Я должен узнать чей я сын!!!
Иокаста быстрее мужа-сына разгадает петли Рока. Последний раз попытается остановить того, кто ей дважды дорог, как сын и как отец ее детей. Когда же не получится остановить, – уйдет со сцены, точно подталкиваемая невидим вихрем. Уйдет в смерть.
Вестник нам расскажет, как выкликая имя Лая, повесилась царица на крученой веревке. Как обезумевший Эдип развязал узел, и тело упало... Но до того Эдип выпьет чашу отпущенных человеку испытаний до дна. Узнает, что он – сын Лая и его убийца, сын Иокасты – и отец ее детей. На лице Эдипа-Виктора Добронравова улыбка. Странная и страшная улыбка человека, долго спавшего и грезившего, и вдруг разбуженного и проснувшегося. В сложнейшем рисунке роли – это высший момент. Виктор Добронравов играет Эдипа как трагический актер (Боже, как давно такого не видела московская сцена). И эта минута тишины и улыбки потом будет всплывать в памяти.
Катарсис человека, вдруг узнавшего о жизни все – коварство богов, безжалостность рока, собственную уязвимость и свою вину (за то, давнее, убийство в гневе). Эдип повисает на колесе и уносится на встречу возмездию, которое выберет себе сам. В финале он выйдет с посохом слепца (глаза свои проткнул булавкой, снятой с тела мертвой матери) и будет молить Креонта быть защитником его малолетним дочерям...
...Две девочки резвятся на авансцене, пытаясь оттолкнуть накатывающуюся серую махину рока. Детские слабые ручки упираются изо всех сил. Труба откатывается, изрыгая клубы дыма и наплывает вновь – серая, неотвратимая, сметающая все на пути. rnВот она нависла над залом, еще немного и пойдет по нашим головам.
Римас Туминас, один из лучших режиссеров современного театра, рассказал о главном – о поединке с Судьбой, о человеческом достоинстве и умении не сгибаться перед Роком. Рассказал о силе духа и милосердии, – о двух главных человеческих доблестях, которых не отнять, не раздавить, не испачкать.
Во время нашего предпремьерного интервью Римас Туминас, среди прочего, заметил: «Актерам я говорю, что там, на верхних ярусах театра живут ангелы. Мы должны быть наполненными, сосредоточенными на главной цели. Мы должны быть готовы поделиться болью. Должны не просить, но как бы протягивать руки, взыскуя прощения». Верю, что на «Царе Эдипе» ангелы на верхних ярусах смеются и плачут, и прощают тех, кто может покаяться и осудить себя, как смог Эдип».
Премьера "Царя Эдипа" состоялась 9 июля 2016 года на сцене древнего Эпидавра в Афинах. Теперь греческие актеры приехали играть на сцене Театра имени Вахтангова, где они будут работать вместе с российскими коллегами. Было время, когда я не до конца понимала и не принимала постановки Римаса Туминаса. Не принимала его видение Чехова, Грибоедова... Видимо, груз классического театра был велик и довлел надо мной. Но время шло. Я все больше вглядывалась, вслушивалась, вчитывалась, анализировала рисунок, почерк, структуру постановок этого Мастодонта. Побывав на репетициях "Царя Эдипа", меня как будто током ударило – смотрела на сцену и не могла оторваться. Метафоричность, тонкость, изысканность режиссерского языка, но при этом огромная сила, мощь воздействия. Режиссер убрал кулисы, дабы раздвинуть пространство сцены и "стены" театра – актеры должны почувствовать "воздух", должны играть свободно. Как трудно, наверное, после открытого пространства Эпидавра, с небом над головой, перенести спектакль в пространство театра под крышей с четырьмя стенами!
На репетициях до последнего шла работа над словом, жестом. Туминас будто "расширял горизонты" актерской игры и существования. Ему привычно разговаривать музыкальной терминологией, ведь спектакль для него "песня". В основном режиссеры, ставившие трагедию Софокла, дают главную роль актерам после 45 лет. Римас Владимирович отдал роль молодому актеру. В исполнении Виктора Добронравова, Эдип – сильный и амбициозный. Гордый и тщеславный в начале, и полный страдания – в конце спектакля.
Очень советую молодежи прочитать пьесу Софокла или хотя бы краткое содержание перед просмотром трагедии. Потому что, именно зная сюжет, правильно понимаешь разницу в возрасте Эдипа и Иокасты (В.Добронравова) и восхитительной Людмилы Максаковой – тонкой, изящной, грациозной и мудрой женщины – жены и матери Эдипа. В восторг приходишь и от греческого хора, который вживую a capella исполняет строфы и антистрофы в трагедии. Когда смотришь спектакль целиком, испытываешь на себе потрясающее воздействие "трехголового кита" – ювелирной, завораживающей режиссуры Туминаса, пронзительной музыки Фаустаса Латенаса и мощного сценографического решения Адомаса Яцовскиса. Это единое целое. Спектакль Туминаса о сильном человеке, лидере, который смог наказать себя сам. Царь Эдип настойчиво и непреклонно ищет правду о самом себе, невзирая на то, что за истину ему придется заплатить.
Каким должен быть герой сегодня?
Римас Туминас: Все системы демократии, свободы... Нам кажется, что это идеал, то к чему мы должны стремиться. Но я в этом сомневаюсь. Это все равно система. Как бы мы свободу не искали, все равно мы утыкаемся в тупик. Эдип – герой. А герой тот, кто сознает свою вину, свои преступления. Необходимо признание своей вины. Да, это не дорога к исправлению. Это дорога к смерти или к изгнанию. Герой тот, кто может себя наказывать. Сейчас нет героя, все прячутся за политику, кричат, что это сфабриковано, придумано кем-то... Наши лидеры защищаются законами, адвокатами, играют, манипулируют, но никто не может признаться в своих деяниях. Эдип сам, без суда, наказывает себя и исчезает... Это герой, который может увидеть себя со стороны, осознать и наказать себя, приговорить себя. Сегодня таких нет. Честности нет. Гордости нет. Это было в XIX веке. Я люблю этот век. Там если любишь, так любишь, если нет, так на дуэль. Гордость, честность, уважение к жизни, к человеку, к государству. Честь, государство. Моя и государства. Сейчас нет таких понятий. Зачем заниматься современной драматургией, в которой этого нет?! Нет искупления, нет отчаянья, нет признания, нет покаяния. Страшно, что мы забалтываем эти понятия. Страшна перспектива, что наши дети будут это искупать. Они будут страдать за наше прошлое. Хотя мы можем уже сейчас это изменить. Но почему-то все время откладываем. Мы перебрасываем свою вину на поколения. Все, что мы делаем ради детей – самое губительное. Не надо! Живи для себя, сегодня, честно, хорошо, открыто. Эдип не перекладывает вину на будущее, он сам себя наказывает. Он был слеп от величия своего, от амбиций, от самолюбия, от эгоизма. Как деятели в нашем государстве. Они слепые, они не видят. Быть слепыми тоже удобно. Эдип прозрел, увидел, познал правду, осознал и опять ослеп. Уже физически. А сколько прошло времени, как Эдип прозрел? День.
- Не страшно после такой драматургии браться за следующие постановки? Римас Туминас: Я хочу поставить сказку. Я давно уже дед. Пора и для внуков что-то поставить.
- Вы уже ставили "Эдипа" в литовском театре, многое ли изменили в нынешней постановке? Римас Туминас: Конечно. Это не перенос спектакля, это перенос мысли. Там была попытка, а сейчас я хотел ее завершить. Это путь "Эдипа". Я хочу завершить её здесь, потом перейти в театр Станиславского и поставить ораторию по Стравинскому. Вот тогда пройдет "Эдип" весь путь. Это Тема. Я могу её петь вечно. Через 5 лет я опять его поставлю где-нибудь. Это как народная песня, которую ты поешь. Она развивается, она вечная. Как и Чехов. Я уже ставил "Три сестры", но я еще хочу. Но с другим театром. Каждый спектакль для меня – это песня.
- Что должен уметь и знать режиссер? Римас Туминас: Просто нужно вчитываться в текст. Ничего не придумывать. И не выражать себя. Как Треплев в "Чайке" говорит: "Не нужны никакие новые формы". Нужно просто ставить про вечное, красивое. Это не значит, что ты освобожден от проблемы. До красоты нужно пройти очень трудный путь. Это красота не в декорации или в сюжете. Это не раз, два и сделал красоту. Это обман. Нужно раскрыть красоту. Красота в чем? В Теме. В болезнях, в потерях, в смерти. Нужно представить красоту жизни. А потом откроется путь к гармонии. Только тогда. Через красоту к гармонии. Я еще не дошел. Хочу её раскрыть. Актерскую красоту, человека красоту, жизни красоту. Это со всеми трагическими ощущениями: потерями, смертями. Даже смерть должна быть прекрасной.
В финале спектакля Туминаса становится жутко. Думаю, сидящие в партере оценят это в полной мере. Это как смотреть на разливающуюся лаву вулкана. Страшно. Но красиво.
«Дайте мне сделать то, что я хочу!» Так Римас Туминас начал юбилейный вечер театра Вахтангова – 95 лет. После оглушительного успеха «Царя Эдипа» на московской сцене. Нам повезло – мы видели весь процесс создания спектакля с первых апрельских репетиций до грандиозной премьеры 29 июля в древнем амфитеатре греческого Эпидавра. И мы завидовали немного тем, кто увидел Эдипа сейчас – в первый раз. Льву Анненскому, который сидел на первом ряду и рукой в страхе загораживался от огромной трубы, что катилась, словно рок судьбы, прямо на зрителей. Армену Борисовичу Джигарханяну, что отказался пойти на праздничный банкет: «Что вы! Это же трагедия. Я теперь три дня есть не буду». Андрей Максимов вечером после премьеры написал: «Думаю, это один из лучших спектаклей, которые я видел в своей жизни. Пытаюсь прийти в себя». Валентин Гафт, Ольга Остроумова, Александр Калягин, Евгения Глушенко, Роберт Стуруа, Лора Гуэрра, Александр Кибовский – казалось, в этот день в Вахтангова были все. Как Туминасу удалось из древней трагедии сделать бестселлер? Про нас сегодняшних – не изменив ни строчки Софокла. Поэтический. Метафорический. Динамический. Захватывающий дух. Прорастающий в глубину с каждым показом. Что мы знаем про Эдипа? Что стал мужем собственной матери и убил отца, исполнив роковое предсказание Богов. ПОЧЕМУ? Туминас отвечает на этот самый сложный вопрос жизни. Потому что у этого человека было другое предназначение – осознать вину и взять на себя ответственность. Ни что в жизни нельзя оправдывать судьбой, роком, предсказанием. За всё человек должен отвечать сам. И наказывать себя сам. Эдип выкалывает себе глаза и продолжает жить – слепой укор всем нам, зрячим. 8 лет назад Римас Туминас нуждался в защите – министр культуры Александр Авдеев лично приходил на «Дядю Ваню», чтобы защитить режиссера – чужака. Сегодня авторитет Туминаса незыблем. Он, конечно, лукаво спрашивает Александра Журавского на юбилейном приеме – «Ну что, теперь вы меня не уволите?» А потом поднимает глаза и глядит на великие вахтанговские портреты: «А где я буду висеть: рядом с Вахтанговым и Симоновым?» Дай Бог, чтобы после Эдипа случился и Фауст и много других удивительных спектаклей, которые сегодня в голове и в замыслах Туминаса!! А в фойе до премьеры я неожиданно «подслушала» такой монолог: продавец билетов говорил кому-то – «Ну что вы! Это такой спектакль, такой спектакль. Таких еще не было. И идет он всего три дня. А потом уедет в Питер на форум. А потом поедет по Европе и «порвет» всех европейских зрителей. А потом весной снова будет показан в Москве и получит все Золотые маски, какие только будут». Ну что ж. Желаем , чтобы было все именно так. - Марина Меркулова – главный редактор медиа-проекта АRTИСТ www.artistchannel.ru
Знаменитый режиссер рассказал «Труду» о спектакле, который Театр им. Вахтангова везет на фестиваль в Санкт-Петербург
Международный культурный форум открывается 1 декабря на берегах Невы. Проводится он в пятый раз и уже стал одним из главных событий в духовной жизни Петербурга. Нас ждут незабываемые встречи с деятелями культуры из Западной Европы, Америки и Азии, а также потенциальными партнерами и спонсорами, благодаря которым удается музейщикам – организовывать уникальные выставки, музыкантам и литераторам - творить, режиссерам - снимать кино и ставить спектакли. Хорошая новость для питерцев и туристов: в дни проведения форума городские музеи можно будет посещать бесплатно. Для чего нужно просто зарегистрироваться на профильном сайте, распечатав свой электронный билет. На спектакли билеты придется покупать, хотя и по достаточно демократической цене. Причем лучше загодя, потому что афиша МКФ-2016 обещает много интересного театралам. Скажем, «Царь Эдип» Софокла в постановке Римаса Туминаса, который везет в Северную столицу Театр им. Вахтангова, который Туминас возглавляет с 2007 года. Это совместный проект с афинским Национальным театром в рамках культурных программ текущего перекрёстного года России и Греции. Инициатором постановки стал худрук Национального театра Стафис Ливафинос. Он «наш человек»: окончил ГИТИС, знает русский театр. Под его руководством в Эпидавре, крупнейшем из сохранившихся древнейших амфитеатров под открытым небом, проходит ежегодный Фестиваль с участием лучших театров Европы. Премьера «Царя Эдипа» состоялась минувшим летом в Греции. На Вахтанговской сцене в Москве – в ноябре, в 95-ю годовщину театра. И вот теперь премьера в Петербурге.
– Этот проект соединят две влиятельные театральные традиции: опыт греков в постановке древних трагедий и русскую школу психологического театра, - сказал корреспонденту «Труда» Римас Туминас. – Сегодня театры воспринимаются как единое целое. Я не ощущаю тут какого-то разрыва, иного пространства. Счастье, любовь, ненависть - все это мы чувствуем одинаково. Разве, например, у боли есть национальность? Есть мировой дух театра, нет отдельных школ. Есть единая школа - таланта. Вот это я признаю, это от Бога.
– Почему выбрали именно эту трагедию Софокла, Римас Владимирович? – Во-первых, она очень актуальна. Во-вторых, с «Царем Эдипом» у меня многое связано. Некоторое время назад мне предложили поставить ораторию Игоря Стравинского по данной трагедии в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Получилось, и «Эдип», что называется, взял меня в оборот.
– Говорят, вы не любите новомодных противник спецэффектов и актерских импровизаций? – Я считаю самым главным сценическим эффектом актерское мастерство. Что касается импровизации, то она присутствует на репетициях и, как правило, связана с познанием эпохи, культуры, обычаев. Но во время действия – никаких импровизаций.
– Если коротко, что вы хотели сказать постановкой «Царя Эдипа»? – Наш спектакль о достоинстве, чести, силе духа. Всесильный царь смог наказать себя сам: выдворить себя из страны, уйти из благополучной жизни нищим. Сегодня лидеры в большинстве своем чувствуют себя ни в чем не виноватыми - все оправдывается, все дозволено. Мне хотелось бы поднять флаг в честь человека, способного на раскаяние и покаяние.
Питерская премьера «Царя Эдипа» состоится 2 и 3 декабря на исторической сцене Александринского театра. Заняты в спектакле звезды отечественной Мельпомены – Людмила Максакова, Виктор Добронравов, Евгений Князев. Хор будет представлен артистами Национального театра Греции в Афинах.
Опубликовано: 6 дек. 2016 г. Новый фильм из телевизионного цикла "Театрон". Выпуск под названием "Ковчег Римаса" посвящен театру имени Е. Вахтангова. Работа над проектом продолжалась в течение года, съемки проходили в Москве, Омске и Владикавказе. 55-минутный фильм рассказывает о последнем десятилетии театра им. Вахтангова и творчестве его художественного руководителя Римаса Туминаса, который в январе 2017 года отметит свое 65-летие.
20 января отмечает юбилей художественный руководитель театра им. Евг. Вахтангова режиссер Римас Туминас. В этот день в эфире телеканала "Россия К" – премьера документального фильма "По пути к пристани" (22:15) и спектакль "Дядя Ваня" (23:20).
Режиссер Римас Туминас – обладатель множества театральных премий – "Золотой маски", Международной премии Станиславского, премии "Чайка", Гран-при московской театральной премии СТД "Гвоздь сезона", премии "Хрустальная Турандот", премии "Звезда Театрала", Международной премии "Балтийская звезда"…. Всех и не счесть! Когда-то на вопрос, почему он хочет стать режиссером, ответил: "Хочу научиться ставить Чехова. Больше мне ничего не надо!"
Римас Туминас поставил почти все пьесы Чехова, некоторые – по нескольку раз. Но до этого был долгий трудный путь постижения профессии режиссера с ее неизбежными взлетами и падениями и постоянным стремлением к совершенству. В родной Литве – сначала режиссер, а с 1994 по 1999 годы – главный режиссер Национального драматического театра Литвы, в 1990 году основал и возглавил Малый драматический театр Вильнюса. С 2007 года Туминас выстраивает новую жизнь одного из самых известных и любимых зрителем театров Москвы, прославившегося своими актерскими традициями – Театра им. Евг. Вахтангова. С его приходом легендарная сцена на Старом Арбате переживает подлинный ренессанс и сегодня даже трудно представить, что еще несколько лет назад не все актеры театра приняли его, многие считали чужаком, не имеющим отношение к вахтанговской традиции. К 90-летию театра Туминас, как волшебник осуществил мечты о несыгранных ролях корифеев театра, поставив "Пристань" – спектакль, уже ставший легендой. "Римас как никто знает русскую классику и любит ее, – рассказывает в документальном фильме "По пути к пристани" (20 января, 22:15) Сергей Маковецкий. – Получается, хорошая вещь – в Литве его обвиняют за то, что он ставит "Три сестры". И здесь его обвиняют за то, что он ставит "Дядю Ваню". Хочется сказать: "И куда же бедному крестьянину податься?" Я считаю, что именно благодаря Римасу, наш театр зазвучал. Он продолжил этот век, эту жизнь Вахтанговского театра, запустил это сердце опять, и оно стало биться".
Театр Туминаса – тонкий, эстетский, темпераментный – весь построен на актерской игре. У режиссера-философа высочайшая планка в творчестве. "Небеса следят за нашей игрой" – любит говорить он. Может быть, поэтому он не доверяет спецэффектам и новым технологиям. Туминас уверен – чудо театра творят актеры, именно им подвластно переносить зрителя во времени и пространстве. "Когда я вижу, как работает Римас, понимаю, что у тебя не будет корабля, он даже отберет плот, он пустит тебя по воде. И это твое право – утонешь ты или по этой воде пойдешь", – делится Мария Аронова.
Кадры репетиций, впечатления актеров от работы с мастером и его собственные рассуждения о себе, театре, судьбе и вере создают объемный портрет выдающегося литовского и российского театрального режиссера. "Трудно на себя смотреть и заглянуть в себя, – говорит Туминас. – Это самое трудное. Театр затем и существует, чтобы ты узнал других, приблизился бы к себе, но себя не дано узнать… Я верю в судьбу. Все закодировано, и судьба ведет. Даже воззрения закодированы. Кажется, ты выбираешь, но для тебя выбирают. Думаешь, что ты хозяин жизни, но это, увы, не так. Хозяин там, где мы не видим, не ощущаем, не знаем. Кто-то распоряжается нашими жизнями, я в это верю. Не безусловно, но соглашаюсь и подчиняюсь. Иногда труднее верить, чем проживать саму жизнь. Я не особо религиозен, но мне кажется, что в театре я творю исповеди и ритуалы, то, что делает церковь. Находишь в себе и актерах святых и грешных, ищущих искупления грехов. Господи, дай же ты всем понемногу! И не забудь про меня…"
В 23:20 – спектакль театра им. Евг. Вахтангова "Дядя Ваня" с участием Сергея Маковецкого, Владимира Симонова, Анны Дубровской, Владимира Вдовиченкова, Евгении Крегжде, Людмилы Максаковой. Знаменитая пьеса А. П. Чехова в неожиданной постановке Римаса Туминаса. Столь хорошо знакомых персонажей здесь узнать не так-то просто. Режиссер не переписал текст, не сократил его, но прочел его как с чистого листа... Спектакль – лауреат премии "Золотая Маска" 2011 года в категории "Лучший спектакль в драме, большая форма".
Римас Туминас сказал на одной из репетиций: мол, не только болезнь, но и здоровье тоже заразительно. А нашел я эту замечательную цитату в книге Дмитрия Трубочкина "Римас Туминас. Московские спектакли". Книга эта, если угодно, такой театроведческий подвиг: в ней подробно, но при этом очень интересно и увлекательно рассказано о московских спектаклях Туминаса. Кому интересен мощный и подробный разбор спектаклей, те - к Трубочкину. Я - о другом.
Еще одно "кстати": на наступающей неделе у Туминаса - юбилей. 65 лет. Поскольку мои колонки выходят по понедельникам, я могу быть либо последним из тех, кто выступит по этому поводу, либо - первым. Как любой нормальный человек, открытие предпочитаю закрытию.
Римас Туминас очень любит говорить, что играть надо не для зрителя, не для себя, а для театральных ангелов
Желающие могут выказывать восторги, петь оды и панегирики. Пересказывать биографию и описывать спектакли. Рассуждать, как преобразились вахтанговские актеры с его приходом. Туминас все это заслужил. Я - о другом.
Сегодня Театр Вахтангова, которым руководит Туминас, - не просто один из лучших в России. Это театр с безупречной репутацией. Скоро откроется его филиал в сильно отреставрированном (чтоб не сказать перестроенном) здании театра имени Рубена Симонова. В нашем довольно, скажем мягко, неласковом театральном мире никто не удивился: зачем вахтанговцам еще одна сцена? Наоборот, все обрадовались, что хороших спектаклей будет теперь "на одну сцену больше".
Туминас умудрился приучить нас к тому, что в Театре Вахтангова плохих спектаклей не бывает. Не важно, он ли постановщик или кто-то другой. "Здоровье заразительно..." А талант?
Туминас может закрыть неудачный спектакль, но об этом никто не узнает. Уже много лет Театр Вахтангова живет без скандалов. Здесь работают. Открывают новые сценические пространства - скажем, арт-кафе для актерских вечеров. И главное, ставят спектакли. Сейчас, когда заполняемость Театра Вахтангова приближается к 100%, неплохо бы вспоминать, что Туминас, если угодно, совершил революцию в искусстве привлечения зрительского внимания. Думаю, когда-нибудь потомки назовут наше время "эпоха большого стеба". Иронизировать и стебаться можно нынче надо всем. Девиз времени: "Не надо меня грузить, я не айфон!" Считается, что зритель идет в театр не затем, чтобы его грузили какими-нибудь серьезными проблемами. Надо, чтобы легко, иронично, желательно со скандалом. Чтобы стать модным режиссером, надо взять пьесу (хорошо бы классическую) и начать над ней стебаться. Чем неожиданней и острей - тем лучше. Можно выпустить на сцену десяток абсолютно голых людей. Можно заставить Отрепьева объясняться в любви Марине Мнишек знаменитым эстрадным шлягером: "Я люблю тебя, Марина!" Стеб - это модно. Модно - это кассово. А кассово - это то, что так необходимо современному театру, где ценится не эксперимент, а заполняемость зала.
Римас Туминас очень любит говорить, что играть надо не для зрителя, не для себя, а для театральных ангелов. Казалось бы, эта фраза слишком красива, чтобы быть истинной. Однако... Придя в Театр Вахтангова, Туминас стал работать без стеба. С иронией - да: на фоне иронии трагедия видна столь же отчетливо, как черное на белом. Но без фиги в кармане. И без подобострастных экивоков в сторону зрителя. В сущности, мне кажется, Туминас занимается одним: заставляет вспомнить, что мы все не просто граждане, а дети Бога, и несем перед Ним ответственность.
В знаменитом спектакле "Пристань" он вывел на сцену корифеев Вахтанговского театра. Это очень талантливый спектакль - сомнений нет. Но это и человеческий акт. Кто подсчитает, скольким пожилым актерам этот спектакль продлил и продлевает жизнь?
Туминас доказал истину, которая в современном театре, увы, требует доказательства: зрителю интересен прежде всего человек. Не современные аллюзии. Не стеб. Не бесконечное комикование. Сцена - зеркало, в котором зритель хочет отразиться, чтобы глубже заглянуть в самого себя.
Оказалось, что мы этого хотим. Театральные зрители - это ведь особенные люди, такие странные человеки, которые могут переживать и даже плакать по поводу жизни неизвестных людей, которую разыгрывают известные актеры. Театральный зритель - это особое состояние души, готовой к переживаниям.
Зритель потянулся в Театр Вахтангова не только (и даже, думаю, не столько) для того, чтобы взглянуть на звезд. Но в первую очередь, чтобы посмотреть на самого себя, отразившись в очередной работе Туминаса.
Римас Туминас вернул на сцену особый театральный язык. Не то чтобы он вообще исчез из других театров, нет-нет, да и появится. Но во всех, без исключения, работах Туминаса жизнь, с одной стороны, абсолютно реальная, и, главное, люди совершенно живые, но, с другой, это какая-то отдельная, театральная жизнь.
Туминас доказал истину, которая в современном театре, увы, требует доказательства: зрителю интересен прежде всего человек
И когда в знаменитом "Евгении Онегине" вдруг взлетают над сценой красивые молодые девушки в белых платьях, ты спрашиваешь себя: "Что это?" Это "Евгений Онегин". Это картинка, которую ты, зритель, теперь никогда не забудешь, и она теперь навсегда будет у тебя связана с великим Пушкиным: женщины, взлетающие в небо. Вообще, как нынче говорят, это круто: поставить "Евгения Онегина" так, чтобы он стал одним из самых кассовых спектаклей театра.
"Ощущение небес как хранилища красоты и смысла, небес как "раздвижного и прижизненного дома" [О. Мандельштам] характерно для мировоззрения Туминаса", - замечает Трубочкин.
Ах, как верно! Режиссер, поднимающий зрителя. Титан. С юбилеем!
Римас Туминас! Ваше имя известно, планетарно, ибо талантливо. О Вас трудно писать, так как стараешься быть похожим на Вас в неординарности словоречения, своеобразии строя мыслей. Когда слушаешь Вас — не сразу угадываешь смысл, ибо он — результат размышлений и понятен в завершении мысли. Вы метафоричны, а следовательно, непрямолинейны. В спектаклях почерк Римаса Туминаса угадывается сразу, так как он всегда наперекор тривиальности, обычности. Вы вчитываетесь в автора и как бы бросаете ему вызов своего понимания истории, которую он Вам подарил. В актёре открываете непредсказуемость таланта, о котором он не догадывается, сколько бы лет не выходил на сцену. Работа с Вами — подарок, но не изящный презент, а труд познания, порой мучительных догадок и размышлений, всегда завершающийся постижением прежде неведомого. Ваши спектакли изящны, элегантны, жёстки и вместе с тем обезоруживающе эмоциональны. И жизнь… и слёзы… и любовь.. Мы счастливы работать с Вами! Ваши Вахтанговцы
http://tass.ru/kultura/3952750 19.1.2017 Театр Вахтангова досрочно поздравит своего худрука Римаса Туминаса с юбилеем Режиссеру 20 января исполнится 65 лет
МОСКВА, 19 января. /Корр. ТАСС Ольга Свистунова/. Государственный академический театр имени Евгения Вахтангова в четверг, 19 января, досрочно поздравит своего художественного руководителя Римаса Туминаса с предстоящим юбилеем. Известному режиссеру исполнится 65 лет 20 января, сообщил ТАСС директор Вахтанговского театра Кирилл Крок.
"Сначала на Основной сцене состоится наш совместный с греками спектакль "Царь Эдип", после окончания которого мы соберемся на Новой сцене, чтобы поздравить Римаса Владимировича, - рассказал Крок. - Молодые артисты покажут "капустник", а потом мы включим "свободный микрофон", к которому смогут выходить гости вечера и озвучивать свои пожелания юбиляру".
Крок также проинформировал, что в фойе исторического здания театра развернута выставка, посвященная Туминасу, который по сути отмечает двойной юбилей: 65 лет жизни и десятилетие руководства Вахтанговским театром..
Десятилетка Туминаса
Римас Туминас возглавил Театр Вахтангова десять лет назад - в 2007 году. За это время в возглавляемой им труппе выпущено 48 новых спектаклей (в среднем - по пять в год). Такие сведения приводятся на сайте Министерства культуры РФ.
На счету самого Туминаса - 11 спектаклей, среди которых такие знаменитые, как "Маскарад", "Дядя Ваня", "Ветер шумит в тополях", "Пристань", "Евгений Онегин", "Улыбнись нам, Господи", "Минетти", "Царь Эдип". Репертуар театра также пополнили успешные работы других известных режиссеров - Юрия Любимова, Юрия Бутусова, Владимира Иванова, Михаила Цитриняка, Александра Коручекова, Сильвиу Пуркарете, хореографа Анжелики Холиной.
За десять лет под руководством Туминаса Вахтанговский театр совершил 119 гастрольных поездок, побывав в 33 городах России и в 54 городах 24 стран мира. Получил более 100 премий и наград, в числе которых "Золотая маска", "Гвоздь сезона", "Звезда театрала", "Премия Станиславского" и многие другие.
Площадь театра увеличилась почти в два раза - с 11 тыс. кв. метров до 20 тыс. кв. метров. Сейчас вахтанговцы играют спектакли уже на четырех сценах - Основной, Новой, Арт-кафе и Студийной. В текущем году к ним добавятся еще две площадки в Симоновском филиале театра.
Статистика свидетельствует: доходы театра от показа спектаклей в Москве и на гастролях за десять лет увеличились в пять раз, что позволило поднять среднюю месячную оплату труда с 30 тысяч до 103 тысяч рублей. Театр Вахтангова признан самым посещаемым театром в Москве и в России, заполняемость его залов составляет почти 100 процентов. Таковы вкратце успехи Вахтанговского театра, достигнутые под руководством Римаса Туминаса, досрочно отмечающего свой 65-летний юбилей.
Без суеверия и с оптимизмом
"Я не суеверный человек, - сказал ТАСС Туминас. - К тому же грандиозных торжеств не предполагается. Просто соберутся мои друзья по творчеству и по жизни. Посидим вечерком, побеседуем. Мне говорили, что я родился утром 20 января".
Куда больше волнует Туминаса, как пройдет сегодня его "Царь Эдип". Этот уникальный российско-греческий проект наделал много шума. Его мировая премьера с грандиозным успехом состоялась минувшим летом в древнейшем действующем амфитеатре Греции - в Эпидавре. Потом спектакль был показан в Афинах, на Международном культурном форуме в Санкт- Петербурге и периодически идет в Москве.
"Конечно, мы мало играем этот спектакль, - посетовал режиссер. - Но надеюсь, что будем играть в марте и в мае. Надо же привозить греческих артистов, и с этим связаны финансовые и организационные сложности".
Что касается художественной составляющей, то требовательный к себе Туминас считает, что у него "что-то получилось". Более того, на подходе новый "Царь Эдип". "Сейчас ставлю эту ораторию Игоря Стравинского в Московском музыкальном театре имени Станиславского и Немировича- Данченко, премьера объявлена на 18 марта", - сообщил Туминас.
В числе уже определившихся планов - "Пиковая дама" Чайковского, которую Туминас будет ставить в 2018 году в Большом театре.
А в Театре Вахтангова что нового ждать от режиссера? "Может быть, "Три сестры", - говорит он. - "Договариваюсь" с "Фаустом" Гете, "дружу" с ним, но еще окончательно "не договорился". "Впрочем, новый, 2017 год только начался", - с оптимизмом заключил юбиляр.
Режиссер Римас Туминас на интервью перед генеральной репетицией оперы Дмитрия Шостаковича "Катерина Измайлова" в Большом театре Фото: Владимир Вяткин/РИА Новости
20 января богат на именинников из мира высокой культуры. Так, 65-летие отмечают сегодня театральный режиссер Римас Туминас и кинорежиссер Владимир Хотиненко. А почти столетие назад в этот же день родился мэтр мирового кинематографа Федерико Феллини. Накануне своего юбилея худрук Академического театра имени Вахтангова Римас Туминас поделился с «ВМ» своими правилами жизни.
1. Не люблю, когда издеваются над классикой, когда ее беспощадно «улучшают», эксплуатируют, внося в созданный автором первоначальный текст свои слова, мысли и новые поступки героев. Я учился в литовской школе, да еще и в деревенской, и нам не разжевывали произведения русских писателей, не навязывали штампов. Поэтому я сам пытался их понять — как мог. Неоднократно ловил себя на мысли, что каждого человека я представляю в XIX веке, нахожу там ему место.
2. Театр Вахтангова всегда славился своей замечательной труппой, и мы держим планку. Видите — портреты наших великих артистов: Михаил Ульянов, благодаря которому я оказался художественным руководителем театра, Николай Гриценко, Юрий Яковлев. Их лица всегда перед моими глазами.
И сегодня Театр Вахтангова переживает настоящий взлет. Но у любого успеха есть обратная сторона. Успеху в спину дышит неуспех... Чтобы уйти от поражения, не оказаться у разбитого корыта, необходимо каждую минуту развиваться, экспериментировать, ломать старые рамки, рисковать. Но некоторые молодые артисты этого не хотят. То ли ленятся, то ли боятся. Да, наверное, все мы так устроены, и актеры особенно, что хотим подольше погреться в лучах славы... Увы, это такое поколение, которое выбирает легкий и самый прямой путь. Мы организовали в Театре Вахтангова Первую студию, где охотно поддерживаем самые смелые, оригинальные идеи и задумки.
3. Не было ни одного спектакля, который я поставил в Театре Вахтангова вопреки своему желанию. Ставлю только то, что хочу. За десять лет руководства театром я даже не слышал замечаний по поводу репертуара. Да, наш театр государственный, но никакой цензуры или ограничений мы не знаем и на заказ ничего не делаем. Я не ставлю спектакли конкретно на актеров, чтобы дать им роль.
Каждый раз, выбирая артиста на роль, стараюсь сделать это максимально точно. Так и успех спектакля «Дядя Ваня» — в точном кастинге. Сергей Маковецкий — лучший исполнитель главной роли. Я сказал Сергею: артист, играющий Дядю Ваню, чувствует себя как шестимесячный младенец, которого оставили на грядке одного на всю ночь...
Такое случилось со мной в детстве. Мама очень много работала и забыла меня на грядке… А утром обнаружила пропажу. Представляете себе, какая неприятность? Все мы вышли из детства. Да и каждую новую работу я начинаю как юноша, не уверенный в своих силах.
В свое время я увлекался философией и многому научился у древних мыслителей. Так, Диоген говорил, что нет ничего более гибельного, чем одобрение со стороны. Человек, который падок на славу, по сути несвободен. А настоящий режиссер обязан оставаться свободным.
4. Не могу назвать ни одного артиста с легким характером. Но я знаю, на что способен каждый — и как человек, и как артист. Да я и сам не подарок... Среди артистов есть и нехорошие люди — но при этом они такие актеры, что на эти их человеческие качества приходится закрывать глаза. И работаю с ними не потому, что без них театр не сможет. Сможет! Театр — это некая модель жизни, где должны быть свои ангелы, свои злодеи, палачи, аристократы и свои рабы. Я — главный раб театра.
5. Недавно поймал себя на интересной мысли, что любимые в молодости пьесы и их авторы перестали меня так волновать. Я охладел к Жану Аную, которого раньше просто обожал. А вот моя любовь к Чехову неизменна и вечна. Но сколько можно ставить Чехова?! Я уже столько поставил! Еще очень люблю Пушкина, Лермонтова, Гоголя и постоянно к ним возвращаюсь.
Одному из самых "русских" литовских режиссеров, художественному руководителю Государственного академического театра имени Евгения Вахтангова Римасу Туминасу 20 января исполняется 65 лет. Десять из них он возглавляет Вахтанговский театр, который самостоятельно решил срежиссировать юбилей худрука, причем сделать это досрочно. Уже сегодня после окончания спектакля "Царь Эдип" участники и гости торжества соберутся на Новой сцене театра, где будет сыгран "капустник" в честь юбиляра. Накануне празднования в интервью ТАСС Римас Туминас поделился мыслями о современном мире, родном доме и необходимости оптимизма.
— Римас Владимирович, не боитесь заранее праздновать юбилей? — Нет, я не суеверный человек. К тому же грандиозных торжеств не предполагается. Просто соберутся мои друзья по творчеству и по жизни. Посмотрим "капустник", посидим, побеседуем. Мне говорили, что я родился утром 20 января. Глядишь, и дотянем до срока. Куда больше волнует меня, как пройдет сегодня наш совместный с греками "Царь Эдип". Конечно, мы мало играем этот спектакль. Но, надеюсь, что будем играть в марте и в мае. Надо же привозить греческих артистов, и с этим связаны финансовые и организационные сложности.
— В художественном смысле опасений нет? Проект действительно уникальный и по праву имеет громкий успех. Думаю, как режиссер вы должны быть довольны. — Что-то получилось. Что-то в нем тревожит. Текст тревожит. Знаю наизусть. Уже не смотрю. А вот вслушиваюсь. Опять он звучит, опять он, красивый, гладит ухо. Ни на что не надо тратить время. Только на великое и красивое.
— В английском языке есть такое выражение в применении к журналистам: You are as good as your last story ("Ты хорош настолько, насколько хорош твой последний материал"). Ваш последний "Царь Эдип" хорош, значит и вы тоже. — "Царь Эдип" действительно имеет успех. Так было и минувшим летом в древнейшем действующем амфитеатре Греции — в Эпидавре, где мы сыграли мировую премьеру. Потом спектакль был показан в Афинах, на Международном культурном форуме в Санкт-Петербурге и периодически идет в Москве, где на него билетов не достать. "Царь Эдип" меня не отпускает.
Думаю, скуку надо встречать с любовью. Быть не там, где тебя любят. А как сказал Чехов: "Хочу быть там, где я люблю"
Сейчас ставлю эту ораторию Игоря Стравинского в Московском музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, премьера объявлена на 18 марта. Затем, уже в 2018 году, возьмусь за "Пиковую даму" Чайковского, которую приглашен поставить в Большом театре. Музыкальный мир открывается передо мной. Под старость многие режиссеры уходили в музыкальный жанр. И Станиславский, и Немирович-Данченко...
— Не стоит списывать только на возраст. Помните, у Пушкина в "Каменном госте" есть фраза: "Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь мелодия..." — А вот у Пушкина в "Кавказском пленнике": "Недолго женскую любовь печалит хладная разлука: пройдет любовь, настанет скука..." Думаю, скуку надо встречать с любовью. Быть не там, где тебя любят. А как сказал Чехов: "Хочу быть там, где я люблю". Мне хорошо, уютно на сцене, она мне греет душу. Это мой дом.
— Не намекаете ли вы на то, что вашей новой работой снова может стать спектакль по Чехову? — Может быть, "Три сестры". Еще хочу поставить "Фауста" Гете. Я с ним договариваюсь, дружу, но еще окончательно "не договорился". Великие произведения есть, их немного, надо успеть прикоснуться. Но и торопиться не надо. Чуть-чуть опустить парус, чтобы гавань не проскочить.
— И последний вопрос. Как вы оцениваете современный мир и сегодняшний день? — Я перестал оценивать. Наверное, во все века мир сходил с ума. А если ничего не изменилось, это еще хуже. Но чем больше вокруг пессимизма, тем больше я люблю жизнь. Я страж оптимизма и веры. Я стражник у дверей ада. Кто попал, тот попал, больше не хочу пускать туда никого. Поэтому я стою.
Из биографии Туминаса
Римаса Туминаса называют одним из самых "русских" литовских режиссеров. Его предки — староверы, ушли в Литву из России 400 лет назад. Римас родился в городе Кельме. С 12 лет стал подрабатывать: показывал в деревне фильмы, чтобы содержать мать и младшего брата, потому что отец то уходил из семьи, то неожиданно возвращался. В 18 лет поступил на театральный факультет Вильнюсской консерватории. Потом продолжил образование в Москве, в ГИТИСе. С тех пор, если можно так выразиться, живет в двух городах. В Вильнюсе поначалу руководил Государственным академическим драматическим театром Литвы, потом основал Малый драматический театр Вильнюса. В Москве тоже периодически ставил спектакли в разных театрах: имени Станиславского, "Современнике", Вахтанговском, который и возглавил в 2007 году. За десять лет работы на посту худрука Театра Вахтангова Туминас сумел не только реанимировать знаменитый театр, который давно уже не радовал зрителя и тихо умирал, но и вернуть ему былую славу, а может быть, даже и приумножить ее. За это время в возглавляемой им труппе выпущено 48 новых спектаклей (в среднем — по пять в год). Такие сведения приводятся на сайте Министерства культуры РФ. На счету самого Туминаса — 11 спектаклей, среди которых такие знаменитые, как "Маскарад", "Дядя Ваня", "Ветер шумит в тополях", "Пристань", "Евгений Онегин", "Улыбнись нам, Господи", "Минетти", "Царь Эдип". Репертуар театра также пополнили успешные работы других известных режиссеров: Юрия Любимова, Юрия Бутусова, Владимира Иванова, Михаила Цитриняка, Александра Коручекова, Сильвиу Пуркарете, хореографа Анжелики Холиной. За десять лет под руководством Туминаса Вахтанговский театр совершил 119 гастрольных поездок, побывав в 33 городах России и в 54 городах 24 стран мира. Получил более 100 премий и наград, в числе которых "Золотая маска", "Гвоздь сезона", "Звезда театрала", "Премия Станиславского" и многие другие. Площадь театра увеличилась почти в два раза: с 11 тыс. кв. метров до 20 тыс. кв. метров. Сейчас вахтанговцы играют спектакли уже на четырех сценах: Основной, Новой, Арт-кафе и Студийной. В текущем году к ним добавятся еще две площадки в Симоновском филиале театра. Статистика свидетельствует: доходы театра от показа спектаклей в Москве и на гастролях за десять лет увеличились в несколько раз, что позволило поднять среднюю месячную оплату труда с 30 тыс. до 103 тыс. рублей. Театр Вахтангова признан самым посещаемым театром в Москве и в России, заполняемость его залов составляет почти 100%.
У Римаса Туминаса, худрука Вахтанговского театра, юбилей. Театр репетирует капустник, который сыграет для своего лидера после «Царя Эдипа», а юбиляр… Мысли не юбилейные, настроение — рабочее, философия — крестьянская. То есть от земли, от корней куда-то туда, куда многим путь от рождения заказан. Накануне торжества в его рабочем кабинете с историческими портретами, старинной мебелью и атмосферой свободы духа мы поговорили о гречке, огурцах, Томасе Манне и смерти. Смешно? Еще бы — не Туминас, а Тарантино какой-то.
Со смертью можно подружиться и договориться
— А вы знаете, что в Интернете Римас — такая компьютерная игра, где Римас — это суровый воин. Там же — ООО «Римас» — страховая компания. Что означает — Римас по-литовски? — Полное имя мое — Римантас, но отец его как-то обрезал. Римас — так ему было проще. А Римантас означает «победитель», «возвышенный». Нет, воин… мне не очень нравится — он себя любящий. А я очень критикую себя — ты маленький, ты незаметный, не нужен, ты неудачник. Что у меня получилось?
— Это вы-то неудачник? За десять лет, что вы у руля, Вахтанговский театр стал лидером, открыта Новая сцена, в сентябре откроете филиал — Симоновский театр. Восстановлена квартира Вахтангова. Билетов на спектакли Туминаса не достать. — Но это же натурально, то есть естественно. Это очень просто.
— Если так просто, то, может быть, пропишете для коллег (худруков и директоров) рецепт, как сделать театр успешным — художественно и экономически? И тогда другие театры будут процветать, как Вахтанговский. — Рецепт один — не думай о себе. Не выдвигай себя, не выражай себя. А ты пойми другого, вчитайся в автора сто раз и вычитывай эти реплики, фразы. Тогда они начнут раскрываться как цветы, подскажут всю жизнь тебе. И как же польется эта жизнь!.. Ты только выбирай.
— Что такого подсказал вам, скажем, Софокл, что теперь на ваш последний спектакль — «Царь Эдип» — даже у перекупщиков билетов не достать? — Образ отца. Семейная такая история: просто мой отец и моя мама. Конечно, они не грешили, как Эдип, но эта родовая история, которая распалась. А потом распалась республика, страна и демократия. Когда у нас разрушилась семья, как, наверное, у каждого она разрушается (уходят, уезжают, расстаются), читается родовая история. И дальше мы опять не знаем, что делать, потому что демократия, свобода — это тоже система, которая не вечна. И то, чем гордятся на Западе, достижениями демократии, — это еще не все, это лишь процесс. Чем кончится — не знаю. Полагаю, что там введется некое жесткое управление и цензура, чтобы не выродиться. Опять мы должны вернуться к родословному — другого пути нет.
— Знаете, ваш «Эдип» страшен и, я бы сказала, опасен. Из него следует только одно — неотвратимость судьбы, бессмысленность и тщетность трепыхания. Что написано свыше, то неизбежно? — Нет. Наше желание стать Богом и подчинить себе судьбу — это желание у человека всегда останется. Но мы повторяем и будем повторять одну и ту же ошибку — мы настолько дорожим своей жизнью, что она нам кажется единственно самой важной. Вот отсюда все беды и в государстве. Кто прикасается к власти — тому беда. Человек себя преувеличивает, и сразу он со смертью не согласен. Смерть как бы не для него: другие умирают — не я. Это человеческое заблуждение, которое ведет к трагедии.
— Предлагаете жить по принципу memento more? — Нет, надо только признать и отодвинуть смерть. С ней можно подружиться и договориться. Театр — это единственная территория, где ты можешь отодвинуть смерть.
Они только заключенные, а я только следователь
— Не могу расстаться с Интернетом: Википедия сообщает: «Римас Туминас — мастер метафор и иронических загадок. В его спектаклях живет необыкновенная искренность, блистательная ироничность, строго выверенный театральный гротеск, приподнятое настроение и актерский кураж». Красиво? Точно? — Какие метафоры? Я их не изобретаю, не придумываю — они сами приходят и просятся.
— Ночью? — Чаще да, ночь — это мое время. Я не сплю и не могу. Когда все затихает, тогда хозяйничаю в жизни своей. Я боюсь утра, боюсь проснуться, думаю: спать — не спать? И вставать — это так сложно, потому что опять вхожу в жизнь, в реальность. Это так неинтересно… А ночью… это такие миры! Такое блаженство! Я просто себя начинаю любить: я становлюсь героем жизни, этого дня, героем ночи. Я возвышаюсь над Гоголем, Пушкиным, Чеховым, а утром спускаюсь и поклоняюсь им: я раб жизни, ситуации, авторов.
— И раб актеров? — И актеров тоже. Но я только одно знаю, что имею права. Утром вспоминаю, что у меня на них права.
— И как вы пользуетесь этими правами? — Да, потом начинаю пользоваться, и это не очень красиво, потому что ты влезаешь в их душу, в их жизнь. Ты требуешь, как следователь какой-нибудь. Как будто он в тюрьме, а ты через решетку с ним. И спрашиваешь, спрашиваешь...
— А если отказаться от такой привилегии? — Нет, нет — тут я исполнитель своей профессии. Если бы я был свободен, наверное, отказался бы. Но я не свободен, как и они: они только заключенные, а я только следователь. Обвинитель, но не прокурор. Но в этой неволе я хочу солнца, света. Вот ради луча света не могу отказаться.
— Сегодня в Вахтанговском театре самая сильная молодая часть трупы, это признают многие. По какому принципу вы выбираете актеров? Какие требования к ним предъявляете? — Важна не только его готовность к профессии. Больше мне импонирует актер, у которого есть дистанция с самим собой. Он не себя видит, а через зеркало жизни смотрит на себя. Он ироничен к себе, играет с собой через эту дистанцию. Это такой способ мышления, а не животная отдача. То есть не переоценивать себя, не недооценивать, а знать, что ты игрушка в жизни. Вот кто понимает, что он ничто, он игрок в жизни, тогда он мой.
— Это видно сразу? Ведь актерская природа так обманчива. — Сразу. Я беру игроков в жизнь.
Никакой цензуры в России нет!
— Римас, вы противник современных трактовок классики? Высказываетесь очень жестко, даже без оглядки. Почему? — Если кто-то извратил классику, ее надо восстанавливать. Вот когда Эфрос в Польше посмотрел спектакль «Месяц в деревне» — безобразие чистое для него, вернулся и сказал: «Нет, это же не так, совсем не то» и восстановил гордость литературы, сделал свой гениальный «Месяц в деревне». Вот что значит сопротивление. Это наш долг — иногда идти на сопротивление. Не знаю, прав я, не прав, но нельзя искажать. Сейчас не понимаю: вроде Гоголь не Гоголь, и к нему цитаты подобраны… Не знаю, отчего это? Хотят перекроить, хотят дополнить. Думаю, это все от бессилия, от страха.
— Но все-таки ХХI век на дворе, и ставить классику, как в ХХ, поиск, эксперимент... — Это не поиск. Ты в литературе ищи, даже не в пьесах. Почему-то я перестал доверять драматургии, начал искать в мировой литературе — она еще не раскрыта так, как драматургия, которая сегодня ясная и понятная. Через литературу надо находить язык театра, и она сама подсказывает, как нам жить дальше. Литература пока еще свободна, не изведана. Думаем, мы Лескова знаем, Платонова, но по сути не знаем. Какие там истории! Какая бездна! Ты возьми Цвейга, Гамсуна, Томаса Манна — что угодно, но зачем перекраивать или переделывать? Я бы ввел цензуру. Жесткую, жесткую!
— Вы не первый раз произносите это. Зачем цензура? Пусть растут все цветы, всем места хватит. — Мы не понимаем, что такое запреты. Воспринимаем их как запреты — и все! Запреты надо, как это сказать... разъяснить. Никакой цензуры в России нет, но есть вещи, которые не надо трогать. От цензуры что зависит? Не надо государственными бюджетами поддерживать театр, который не думает о судьбе человека. Играть во что-то похожее, приблизительное, мнимое? Нет. Цензура — это путь возвращения к человеку. И повторяю — если не умеешь, не знаешь, слаб — не берись, не ходи, не трогай.
— Значит, вы отрицаете право современного искусства на интерпретацию классики? — Отрицаю. Интерпретация — это что? Ничего как мышление. Мыслить надо просто современно. Например, «Эдипа» сегодня репетировал. И я актерам сказал: «Вы должны знать, что в Польшу приехало 4000 американских военных». Не надо играть это, а только знать. Знать, что премьер-министр Польши сказал: «Наконец-то мы защищены»: мол, папа приехал или мама, а были они бедные, не защищены. В Литве, наверное, это прозвучит кощунственно, но со стороны, издалека это ну так смешно.
— Какая связь? Зачем артистам, играющим Софокла, эта информация? — Они не должны это разыгрывать, не удаляться в какие-то века, а понимать сегодняшний день — политический, социальный, культурный. И тогда артист богат, и его можно рассматривать как некую информационную башню. Это человек-башня, который все впитывает, все знает, но остается верным литературе, языку, эпохе. И главное, претензий не имеет ни на что. То есть не так, что «я хочу», — нет, мы выражаем жизнь через другого и через другого познаем себя.
Я вешался, натурально, но неудачно — начал задыхаться
— Вот год назад сожгли мой дом в Литве. И я всем сказал, кто плакал: «Восстановлю». Не думал, правда, что так дорого обойдется, опять в долги залез. Но слово было сказано, и дом опять уже стоит, где мои дочери, внуки. Мне хорошо, но думаю: «А когда я там поживу?» Хочется пожить, косить, смотреть мой огород. Я сажаю все, что возможно, только от картошки отказался — это мука, колорады нападают. А все остальное есть у меня: лук, огурцы. И я так радуюсь. Так вот, когда это все? Сколько осталось?
— Вам, знаете, надо решить — или мировая литература, или картошка? — А вместе нельзя? Сварить суп из этого? Но я безжалостно прожигаю жизнь, безответственно. Как будто бы она мне должна, и я мщу ей, что она так меня обидела. Я знаю, что она меня не обидела, но почему-то жизнь своим врагом считаю. Враг дал мне жизнь, а я, наверное, не хотел жить. Я с юности знал, что должен умереть. Я вешался, натурально. Но неудачно: начал задыхаться, ногами нашел сук.
— Вы не шутите сейчас? — Нет. Мне было лет 15. У всех были эти подростковые проблемы. Поскольку я хотел петь, думал, солистом буду, — не вышло. И с музыкой не вышло. А в этом возрасте максимализм зашкаливает: ты должен кем-то быть, стать, вот если прямо сейчас не узнаешь свое предназначение, значит, все, жизнь кончена.
— Все-таки хорошо, что вы сучок нашли. Иначе бы мы тут не сидели, а театр не готовился к вашему дню рождения. — Я был босиком, ноги сами сук нащупали. У каждого человека, я думаю, есть такой момент в жизни — желание уйти. Но чем больше ты уходишь, тем больше цепляешься за жизнь потом. Вот какие странные перевороты: не хочешь жить, и вдруг так влюбляешься в жизнь. Ищешь ее продолжение в девушке, в женщине. А это не любовь, нет — просто ищешь способ продолжить жизнь. Такое эгоистичное начало.
— По-вашему, любви нет? — Любви нет! Любовь в себя — это есть! Ты же эгоист, ты же одинок. Ты думаешь, что ты с кем-то, а на самом деле один.
— Простите, но это только красивости, которые так любят режиссеры (сразу Романа Григорьевича Виктюка вспомнила). Неужели мы (вы) ни к кому не привязаны? — Вот сейчас мой возраст все отрубает, отрезаются желания: с друзьями встречаться не хочется. Организм к смерти готовится.
— И спектакли ставить не хочется? — Нет, до этого еще дойду. Поехать на юг? Не хочу. Еще что-то — не хочу. Но так прекрасна природа в человеке, она же готовит его ко всему и к смерти тоже. И если ты умираешь с желанием еще (того не сделал, этого), тогда трудно будешь умирать, мучительно.
— Интересный поворот в нашей беседе к юбилею — разговор о готовности к смерти. Тарантино какой-то. — Вот я решить не могу: сжигать себя или в гроб лечь? Если здесь случится, то, конечно, сжечь и урну в Литву привезти. Но не тащить же тело — затраты большие. А если там, то, наверное, в гробу — рядом все мои, и дешевле.
— Вы говорите так серьезно, а на сцене у вас очень часто смешно. — Да сама жизнь смешная. Она трепещет, предлагает тебе такую игру, юмор, красоту. А мы ее не видим либо не замечаем. И жизнь превращаем в трагическую ситуацию. Мы всегда представляем себя как мученика, как жертву жизни. И не умеем порадоваться, зная, что ты приглашен в игру жизни. Ты же в игру жизни приглашен, а не жить. Все смешно, все иронично, даже в трагедиях Софокла полно юмора.
— А ваша жизнь? — Моя жизнь тоже смешная, как анекдот. Но я сделаю здесь все и до конца, чтобы никакая гадость сюда не пришла. Хочу «Фауста» сделать, но кручусь сейчас, думаю — как? Послушай, это же смешная притча, очень прекрасная… Я не представляю, что Фауст сидит с таким серьезным видом, мучается вопросом, а серьезный Мефистофель приходит… Но только в моем возрасте, когда ты на жизнь смотришь иронично, можно так сделать «Фауста».
Я прокормлю, и все в безопасности будут
— Вы человек природы. Тогда спрошу: раз родились в крещенские морозы, вы морозоустойчивы? Любите снег? — Если отсчитать девять месяцев в обратную сторону, зачат я был в мае, то есть весной. Наверное, где-то в поле. Может, поэтому люблю лето. А снег — украшение моей жизни. Зима... так с небес что-то падает, не дождь все-таки. А лето я люблю. Опять я говорю про сад и огород. В 90-е годы тяжелое было время, я гречку посеял, думал, на всех хватит по мешку — брату, одному, второму, дочкам.
— Вы точно крестьянин. Как в театре оказались с такими наклонностями? — Я все умею — строгать, пилить, плотничать. У меня сделаны столы, скамейки. Я думал даже в 90-е годы делать и продавать их, выживать как-то надо было. Но оценивал работу свою как «ну грубо». Тогда была эпоха чистоты, красивости, чтобы по-европейски. И я не продал бы, а сейчас — продал бы. Сейчас время этой грубости, несделанности, простоты.
— С вами, Римас, не пропадешь. Может, вы еще и шьете? — Нет, это мама моя шила. Да, со мной не пропадешь. Ни в коем случае. И прокормлю, и все в безопасности будут. И выращу, и огурцы сделаю, и яблоки сохраню. Я после Нового года зашел в подвал старого дома — мешки с яблоками лежат. Я испытывал яблоки: когда их собрать лучше, в чем хранить, подвесить или положить.
— Как все это совместить — крестьянское, театральное, философское? — Это одно и то же. Если ты знаешь природу яблока или огурца…
— Театр — это огурец? — Конечно. То же самое — как огурец. Ты его поливаешь, как репетиции, ходишь, присматриваешься, как растет и вырастает.
— Признайтесь, что сейчас вы играете в интервью? — Немножко есть, но не до конца. Меня тут сосед спросил: «В этом году будете сеять гречку?» — «Нет!» — «Как жаль, мои пчелы так любили вашу гречку». Хоть бы литр меда принес. Нет, не принес! А его пчелы так любили мою гречку.
— И все-таки не дает мне покоя ваше высказывание, что вы неудачник. Что вы имеете в виду? — Мне говорят, что я удачлив, но я в это не верю. Я должен сам поверить, что удачник. Но не дай боже, если поверю. А я думаю, что это все случай, как у Чехова в «Дяде Ване» — все случай. Так и у меня: случай, что пришел в Вахтанговский, что таким стал — тоже случай. Но это не жизнь, еще не вся правда. Не поддаваться этому успеху — это самое сложное, это провокация. Надо уменьшить, уменьшить, чуть опустить парус. Иначе ты проскочишь пристань.
Из досье «МК»: за десять лет при руководстве Римаса Туминаса театр им. Евгения Вахтангова выпустил 48 новых спектаклей, провел 119 гастролей в 33 городах России и 54 в 24 странах мира. Получил более 100 всевозможных премий и наград. Введено в эксплуатацию 3 новые сценические площадки. В 5 раз выросли доходы от показа спектаклей, а средняя зарплата - с 29.800 рублей до 103.450 рублей.
Заголовок в газете: Ночные полеты игрока и неудачника Опубликован в газете "Московский комсомолец" №27302 от 19 января 2017
http://www.teatral-online.ru/news/17379/ 19.1.2017 Римас Туминас «Однажды мама меня спасла» Худрук Театра им. Вахтангова в спецпроекте «Театрала» Персона/ Ольга Лунькова | Фото: Дмитрий Дубинский и архив режиссера/
20 января художественному руководителю Театра им. Вахтангова Римасу Туминасу исполняется 65 лет. Однако уже сегодня новостные ленты пестрят сообщениями о том, что юбилей он проведет в Москве, что театр подготовил большую фотовыставку и что вечером 19 января здесь состоится премьера «Царя Эдипа» – спектакля, который вышел в ноябре, но играется всего лишь раз в месяц, поскольку в нем участвуют греческие артисты…
В интервью и в своей биографической книге Римас Туминас не раз говорил, что с годами отчетливо понял: именно мама всегда являлась для него первой скрипкой в оркестре жизни. В преддверии юбилея «Театрал» подготовил монолог режиссера о главном человеке в жизни…
– Раньше многие говорили, что я похож на отца: смуглая кожа, грубоватые руки, некая угловатость в движениях. А вот глаза – мамины. И восприятие мира у меня тоже от мамы. И если есть во мне интуиция или сентиментальность, жалость, сочувствие, то это, безусловно, от нее. Несмотря на свой тихий и терпеливый характер, мама способна была на поступок. Это была очень нежная и деликатная русская женщина. Ее предки – дворяне-старообрядцы – веками жили на псковской земле, имели крепкое хозяйство, достаток. А когда начались гонения за веру, они, все бросив, бежали в Литву и поселились в одной из многочисленных старообрядческих деревень.
А мама крестилась в католической церкви, потому что очень хотела выйти замуж за моего отца и венчаться в костеле. Это трогательная история любви. Родители моего отца категорически не разрешали им жениться без венчания. В те времена такая совместная жизнь считалась большим грехом. И мама решилась пойти против своей родни. Это был поступок сильного духом человека. Ради любви. Она и имя поменяла: из Веры превратилась в Веронику, по-литовски – Веруте. У нее всегда были печальные глаза. Постоянно грустила и вздыхала. Делает что-нибудь по дому и вздыхает. У меня ее вздохи вызывали жалость и желание помочь.
Детские годы я помню слабо, впечатления менялись, потому что мы часто переезжали с места на место. Везде по три-четыре года жили. Не знаю, как мама воспринимала эти переезды, жалела ли о том, что приходится оставлять обжитой дом. Она никогда не говорила об этом, не жаловалась. Разве что говорила, что верит в Космос, верит в Разум, это и есть Бог. Когда мне было лет 15, отец уехал в Клайпеду, чтобы учиться на мореходных курсах. А я на летних каникулах устроился работать в управление дорог. Это громко звучит. На самом деле от Эндреяваса до Аблинги я убирал вдоль обочин сено и вырубал кусты. Гравийная дорога, жара, пыль, комары, мухи… Но зарабатывал я неплохо. Мама в то время не могла работать, так как родила моего младшего братика. Семью содержал в основном я. Мама всегда зарабатывала шитьем. У нее был хороший вкус и золотые руки. Все учительницы моей школы шили в нашем доме наряды. Мама всегда беспокоилась: – Ну как ее убедить, что ей это не подходит? У нее крупная фигура, а она хочет узкое платье. Очень переживала по поводу своих клиенток, хотела, чтобы одежда, сшитая ее руками, сделала их красивее. Ее творческие муки были точно такие же, как у меня сейчас в театре. Так много этих женщин было, и все такие разные. Они не только любопытство у меня вызывали, но и раздражение: приходят, и мне надо перебираться в другую комнату. Мама выгоняла: – Иди уроки готовь!
Я уходил, но невольно отвлекался, слыша шорох платьев. Конечно, мама была эстеткой. К своей внешности относилась придирчиво и, сколько ее помню, очень переживала из-за бровей. Часто сетовала: – Ах, прямо как у свиньи. Нет бровей, нет совсем. И всю жизнь их подрисовывала. Заказчицы маму ценили еще и за то, что она дорого за работу не брала. Но однажды вдруг нагрянула инспекция, поскольку по тем временам шла кампания по борьбе со спекулянтами. Мол, она занимается нелегальной деятельностью. А я тогда увлекся скульптурой. Но пластилина у меня не было, поэтому лепил из теста. Мама раскатывала тесто, давала мне кусок, и я пытался что-нибудь вылепить. Позже я пытался лепить из глины, еще позже – из пластилина. Мне очень нравилась лепка. Думал, что стану скульптором. Так вот, как только к маме заявились с проверкой, я, помню, уселся на диван. Инспекторы мне: – Марш с дивана! – Не уйду! Покажите ордер на обыск.
Стащили они меня за руку и попытались открыть диван. Но он не открывался, это был обычный диван для сидения, а не раскладной диван-кровать. А проверяющие все пытались поднять диванное сиденье: вдруг там мама прячет шитье или отрезы материала на продажу. Тогда это была бы уже не просто нелегальная деятельность, а спекуляция. В комнате стояла небольшая этажерка, а на ней бюст Ленина, который я вылепил. Тут мама и говорит: – Что вы делаете? Не трогайте моего сына! Он Ленина вылепил. Инспектор поворачивается ко мне и кричит: – А разрешение у вас есть? А знаете, что нельзя Ленина лепить? Начнет тут каждый Ленина лепить! Это святая вещь. С этими словами он взял бюст Ленина, и с размаху разбил его о печку. Я почувствовал себя пострадавшим от советской власти.
Когда живешь без отца, то некому заступиться. Мама жила в постоянной тревоге, что нас выгонят на улицу из служебного дома, и надумала уже корову продавать. В итоге интуиция ее не подвела. Мы все понимали, что до следующей зимы не протянем в этом доме. Тем более соседи стали уже на наш огород покушаться. Нас совсем прижали. Тогда мама велела мне ехать в Клайпеду, разыскивать отца. А адреса его мы не знали. Отец писал маме письма, но обратный адрес никогда не указывал. Но мама была уверена, что я смогу его найти в городе. Утром я сел на велосипед, сказал, что вернусь поздно, и покрутил педали в сторону Клайпеды. Это ни много ни мало сорок километров. Мне шел семнадцатый год, а я никогда еще не был в городе. Я думал, что Клайпеда чуть больше нашей деревни. А приехав, испугался: улиц много, домов много. Меня сразу же остановил милиционер, выкрутил ниппели из камер, выпустил воздух, а ниппели конфисковал. В те времена нельзя было разъезжать на велосипедах по центральной улице. Как я вернусь домой, ведь мама будет волноваться? Я сел на тротуар, не зная, что делать. И тут произошло чудо. Смотрю – по противоположной стороне улицы идет мой отец. Он не видел меня. Не окликая его, я пошел следом, таща на спине свой бесполезный велосипед. Отец вошел в какой-то дом, постучал в дверь квартиры и скрылся за ней. Оставив велосипед в коридоре, я постучал в ту дверь. Открыла женщина. Я говорю: – Ищу Туминаса. Она: – Владас, тут к тебе какой-то мальчик. Отец пригласил меня войти. Здесь резко пахло чужой жизнью. Отец стал предлагать мне свитеры, широкие матросские брюки со словами: – Мама ушьет. А я ему говорю: – Мама плачет. Я по ночам слышал, как она вздыхает и всхлипывает. Она жалела меня и моего маленького братишку, которому шел только второй годик, оплакивала свою несчастную судьбу. Я сказал это отцу и ушел. В полночь с его подарками я вернулся домой. Но маме я ни в чем не признался, не хотел ее расстраивать, чтобы она еще больше плакала. Думаю, что она и без моих слов все прекрасно понимала.
Спустя месяц приехал отец. Они с мамой долго вдвоем сидели на кухне, тихо разговаривали. Потом отец уехал, а когда вернулся, объявил, что забирает нас в Клайпеду. Мама привычно начала паковать вещи. А я не поехал, решил окончить школу в Эндреявасе. Если честно, я просто боялся переводиться в клайпедскую школу: там ведь уже сформировавшиеся классы, и я понимал, что не приживусь, потому что у меня не тот уровень. Мама меня понимала и потому настаивать не стала.
Я остался жить один. Скучал ли по маме? Не помню. Некогда было предаваться эмоциям: я учился, а после школы работал, сам себя содержал. Но едва окончил десятый класс, часть служебного дома, в котором я жил, чиновники отобрали. Куда податься? Пришлось ехать к родителям в Клайпеду. Мама была рада воссоединению семьи. Я поступил в вечернюю школу, чтобы иметь законченное среднее образование, а днем работал сварщиком. Но это, конечно, не было пределом моей мечты. Получив аттестат о среднем образовании, я поехал в Каунас, где в профессионально-техническом училище были курсы киномехаников. Но в Каунасе мне не понравилось. Я не увидел себя героем в этом городе. Должен был быть в другом – намного красивее! Намного! Вернулся к родителям. И тут вдруг мама прочитала в газете, что в Вильнюсе объявлен дополнительный прием на телевизионную режиссуру, и говорит: – Видишь, дополнительный! Значит, у них недобор! А ты ведь как раз с кино связан. Ее уверенность передалась мне. Во мне сразу же все всколыхнулось. И я решил: еду. К своей мечте я впервые в жизни полетел на самолете – на «кукурузнике». И сколько потом было еще авиаперелетов в моей жизни, но такого ощущения тревоги и счастья не испытывал больше никогда. В вильнюсскую консерваторию, на телевизионную режиссуру, меня приняли на правах кандидата. Когда меня спросили: «Так вы хотите учиться?» – я сделал паузу и вспомнил маму. Я знал, что если скажу маме: «Понимаешь, может, это не совсем то, что я хотел… А может, и вообще не то…» – она мне поверит. После паузы я сказал педагогам: – Да! Хочу! – Вот это мы и хотели от вас услышать. Хорошо, мы согласны вас принять на правах кандидата. Так я стал кандидатом в студенты консерваторского курса телевизионной режиссуры.
А уже спустя четыре года, не окончив учебу, я просто сбежал в Москву – поступил в ГИТИС. Руководил нашим курсом Иосиф Туманов, прекрасный педагог и постановщик: он ставил оперы, организовывал мероприятия и был главным режиссером церемонии открытия и закрытия Олимпиады-80 в Москве. Так вот, в годы моей учебы он готовил концерт, который должен был везти в Париж. Для этого концерта требовалась массовка, поэтому Туманов задействовал нас. Репетиции проходили в Ленинграде. Мы выслушали все инструкции, получили суточные, а из наличных могли себе оставить только три рубля. Когда раздавали паспорта, я заметил, что мой паспорт – не зарубежный. Вернули мне советский паспорт, в который был вложен обратный билет в Москву, и сказали, что в Париж я не полечу. Весь курс улетел, а я – нет. Думаю, что это из-за того, что сестры отца эмигрировали: одна во время войны в Америку, а вторая после войны в Австралию. Я позвонил маме, чтобы рассказать обо всем. Не знал, что делать дальше, хотел все бросить и уехать в Литву. И пока эта идея бродила в моей голове, однажды утром открылась дверь моей комнаты в общежитии, и на пороге стояла мама. Приехала в Москву! Как она нашла меня? Как приехала? Как не заблудилась в городе? И зачем приехала? А она говорит: – Я недавно прочитала, как Есенин покончил с собой, и мне стало не по себе. Она интуитивно почувствовала, что мне очень плохо, и приехала поддержать. Хотела даже идти к Брежневу. Требовала, чтобы я помог ей найти то место, где он работает. Мы приехали на Красную площадь, и я говорю: – Вот, мама, видишь? Она молча прикусила губу, тем дело и кончилось. Побыла у меня еще несколько дней и улетела. Это был поступок. Вот тогда-то я вдруг понял, насколько безгранична сила материнской воли, желание спасти ребенка и восстановить справедливость… Она просто меня спасла.
Редакция сердечно поздравляет Римаса Туминаса с днем рождения! Выражаем благодарность Гражине Байкштите за предоставленный материал.
Не сомневаюсь, что 65-летие Римаса Туминаса, «полукруглый юбилей», Вахтанговский театр отметит сегодня, накануне реального юбилея режиссера, не рюмкой литовской водки и хлебом с тмином, а будет праздновать широко, что истовый директор Кирилл Крок обставит его со всей торжественностью, что труппа будет искренне ликовать… Их можно понять: когда в осеннем интервью какому-то грузинскому порталу Туминас признался, что подумывает вернуться в Литву, поскольку после смерти тело литовского гражданина будет дороговато транспортировать (это он так иронически кокетничал), — вздрогнула и я. Не от перспектив кончины (очень хочется, чтобы Римас Туминас жил долго и счастливо, чего ему и желаем как раз сегодня!), а от страха потерять театр, вдохновенно взлетевший в последние годы именно при этом редком тандеме Туминас/Крок, когда мы как-то отчетливее стали понимать про вахтанговский театр-праздник.
Туминас в Вахтанговском 10 лет — от непростого «вхождения» до нынешнего безоговорочного признания.
Вот, закрывая сезон, они, народные и веселые, еще не переодев костюмы после «Онегина», выплясывают на улице перед театром под песню «Имени Вахтангова — восьмое чудо света!», и легкий Туминас в синем костюме буквально взлетает в воздух, приветствуя Арбат… И как не ощутить в этот момент восторг от нашедших друг друга театра, его художественного руководителя и стоящей толпы поклонников?..
Фейерверк из мировых гастролей, зрительской любви, полных залов, опубликованных исследований (книга Д. Трубочкина о московском периоде Туминаса весит пуд, на такой бумаге и с таким размахом она издана), международных проектов, новых открывающихся площадок взлетает в театральное небо с такой регулярностью и силой, что иногда даже не вяжется с тихим, довольно замкнутым, молчаливым, камерным Римасом, который с начала 90-х был обязательным лицом фестиваля «Балтийский дом», и медленный его спектакль «Улыбнись нам, Господи…» (первое, что я лично у Туминаса видела) никакого праздника не сулил, а звучал в тебе протяжной нотой сумрачной, малоосвещенной литовско-еврейской тоски…
В поздравительной открытке не станем перечислять все спектакли Туминаса, вошедшие в нашу биографию, «ПТЖ» писал о них довольно много. Но, взглянув на перечень, любой читатель найдет в нем катастрофическую недостачу: в бумажной версии журнала не было рецензии на «Евгения Онегина». А должна была писать именно я…
Это, пожалуй, единственный случай в последние тридцать лет моей жизни, когда я смотрела спектакль четырежды. И каждый раз — с несвойственным мне восторгом. Сперва на московской премьере, трижды — на гастролях в Питере. Три Татьяны, два Онегиных и так далее… Лотман и Набоков на столе, спектакль Тимофея Кулябина «за щекой» для контекста, гениальный саундтрек Латенаса с вариациями «Старинной французской песенки» — на диктофоне… И никакого текста не возникало. Однажды столкнувшись с Туминасом, я даже стала оправдываться (не написала…), и он сказал: «Так это любовь. Когда любят — не пишут».
Сказал правду. Хотя после четвертого просмотра и ряда студенческих курсовых я, вроде, и разглядела в могучей полифонии сценической поэмы множество заложенных рифм. Ну, например, в последней сцене Татьяна одета в темно-синее платье, в каком появляются Юлия Борисова/Ирина Купченко, читая «Сон Татьяны» про Онегина и медведя. И финал, сбывшийся сон, обряжает Татьяну в форму исполнительницы давнего предсказания… Но ни пришедшее понимание композиции, ни неожиданное открытие в Онегине мощного театрального актера Алексея Гуськова, играющего бесстрашно и беспощадно, ни ошарашивающее искренностью и грацией существование Евгении Крегжде не двигали руку к клавиатуре. Почему? Потому что с каждым просмотром объем смыслов только рос и пух. И ни полное согласие с концепцией, в которой (по диагонали от названия, как любил Пушкин) главной героиней оказывается не Онегин, а Татьяна (удушенная российской жизнью русская женщина, главная отечественная драгоценность, погибающая в объятиях отечественного медведя), ни соображения о сценическом гротеске и «взгляде постороннего» на свойства русской души, изъяснявшейся по-французски (как литовец Туминас изъясняется по-русски), — на «паралич писчего нерва» не влияли, не выходил каменный цветок… В этом смысле Римас Туминас подарил мне единственный в жизни и по-своему бесценный горький опыт: не надо так спектакль любить и не надо так долго его разглядывать.
На этом «коротко о себе» закончу, но под юбилеи ведь всегда тянет к мемуарам…
В этот день, равноудаленные от Арбата и Вильнюса, но равноприближенные к режиссуре русской и литовской, мы наливаем в редакционном подвале рюмки водки Stumbras, режем любимый с юности черный литовский хлеб с тмином и провозглашаем тост за юбиляра!
Римасу Туминасу - 65! Юбилейный вечер в театре им. Вахтангова Лучшие мгновения юбилейного вечера в театре им. Вахтангова в честь 65- летнего юбилея художественного руководителя театра Римаса Туминаса
Юбилей Римаса Туминаса. Что запомнилось? Геннадий Хазанов - цитировал Феллини, про одиночество. Что человек свободен и может творить только в одиночестве. Евгений Стеблов - передавал привет от Калягина: мол, не все в театральном мире могут спокойно пережить успех Туминаса, а его лукавая улыбка всегда приводит в тупик, не знаешь наверняка - что он на самом деле думает. Жена - про то, что подарок Римасу подобрать трудно, любая вещь все равно будет куплена на его же деньги)):: Остаётся подарок - интеллектуальный. И семья нарисовала для Туминаса - мандалу. С мистическим зашифрованным смыслом. Актеры Студии при театре - про то, что без Режиссера - Бога и дирижёра - актеры всегда лишь слепые котята с набором ужимок. Владимир Мединский и Леонид Печатников признавались в обычной зрительской любви. А ещё на сцену выходил охранник театра и пел. В театре Вахтангова и охранники не такие , как везде и обычно))::
Союз театральных деятелей России (СТД РФ - ВТО)Нравится Страница 20 января юбилей отмечает Римас Туминас.
"Уважаемый, дорогой Римас Владимирович! Сегодня я должен Вам честно признаться: как всякий вахтанговец, а так гордо именуют себя все выпускники Щукинского училища, я очень ревностно отношусь ко всему, что происходит в Государственный Академический Театр имени Евг. Вахтангова, и поэтому все эти десять лет я с пристрастием наблюдаю за Вами. И должен снова признаться: Вам удалось невозможное – не допустить ни одного промаха, ни одного просчета больше того, Вы смогли обрести друзей в прославленном театре… В нашей театральной жизни такого не бывает! Одна премьера за другой и все время победы! И с легендарными вахтанговскими артистами выпустили потрясающий спектакль, и талантливая молодежь играет, и среднее поколение становится все мощнее… И никаких конфликтов, даже директор театра не жалуется, да и Вы со всеми находитесь в мире и согласии, и только хитровато улыбаетесь. Вот мол, не ожидали господа, что неуловимую вахтанговскую традицию сумеет уловить литовский режиссер, а ведь получилось. И деваться некуда, дорогой Римас, у тебя действительно все получилось. Ты меня покоряешь каждой своей постановкой, и в очередной раз я был сражен твоим «Царем Эдипом». Всем говорю: срочно идите смотреть этот выдающийся спектакль, а мне отвечают: так туда не попасть. Мой дорогой! Пусть долгие-долгие годы на твоих спектаклях будут только аншлаги, пусть тебя также преданно любят твои артисты и твои зрители. Будь здоров, счастлив в творчестве, счастлив в Москве и Вильнюсе! Пусть воплощается все, что ты задумал! Пусть в твоем театральном доме всегда царит атмосфера любви и вдохновения! С днем рождения! Твой Александр Калягин"
Режиссеру, художественному руководителю Вахтанговского театра Римасу Туминасу сегодня исполняется 65 лет. Но поздравления юбиляр начал получать уже накануне. И в первую очередь от зрителей - после окончания спектакля "Царь Эдип" публика долго не отпускала мастера со сцены. Овации и крики "браво" не утихали.
Поздравления продолжились и за кулисами, где Римаса Туминаса ждали коллеги, родные и друзья. Поздравить мэтра пришел и министр культуры Владимир Мединский. Вахтанговцы ко дню рождения своего худрука приготовили капустник. Никаких сложных речей, ничего помпезного, просто яркий и веселый концерт. Каждый номер – признание в любви и уважении к мастеру. На вопрос о том, не боится ли он заранее праздновать юбилей, виновник торжества ответил, что не верит в приметы. К тому же родился он рано утром. "Глядишь, и дотянем до срока!" - пошутил режиссер.
О жизни одного из самых русских литовских режиссеров в легендарном Вахтанговском театре, который он возглавляет уже десять лет, а также о любимых спектаклях мастера и о его преданности своей команде, рассказывает Валерия Кудрявцева.
Перед спектаклем "Царь Эдип", который играется всего пару раз в месяц и в том числе накануне дня рождения Туминаса, проходит рабочая репетиция. Мастер снова и снова уточняет интонации. Кроме актеров Театра имени Вахтангова, на сцене греческий хор, который специально прилетел в Москву.
"Царь Эдип" – особая работа для Римаса Туминаса. В год своего 65-го дня рождения он трижды обращается к мифу о свободе человеческого выбора и неотвратимости рока. Летом сделал спектакль в Греции, в древнейшем действующем амфитеатре. Осенью "Царь Эдип" появился на сцене Театра Вахтангова и уже успел стать хитом: билеты проданы на месяц вперед. Но этого, кажется, режиссеру мало. Как раз сейчас он репетирует еще одного "Царя Эдипа" – оперу Стравинского в Театре Станиславского и Немировича-Данченко.
Мастер метафор и ироничных загадок, режиссер с еще и актерским образованием, который на репетициях успевает сам сыграть каждую из ролей в своем спектакле – настолько эмоционально и подробно разбирает с актерами образы.
"Сцена, она, как человек, как друг, как дом мой. С ней я очень аккуратно себя веду. В жизни, может быть, нет, но со сценой как с женщиной - не обидеть, любить, петь о ней", - признается юбиляр.
Туминас – человек, не перестающий удивлять не только зрителей, но и актеров, и друзей оригинальностью и красотой своих идей. Вообще, удивлять – это точно про него.
"Нас оторвали от земли, мы поселились в мегаполисах, и у нас стандартное мышление. А он почему-то не оторвался от своего хутора. Больше всего любит землю. Он слышит, как птицы поют, как восходит солнце. Когда мы были в Греции, он собирал камни, как ему казалось, очень красивые. Вот чудо природы. И нам всем подарил по камушку. То есть он мыслит иначе", - рассказывает народная артистка России Людмила Максакова.
Свой собственный театр Туминас предпочитает творить с проверенной командой - с теми, кто понимает его с полуслова. Со сценографом Адомасом Яцовскисом больше 20 лет, с композитором Фаустасом Латенасом без малого 40 лет.
"Он очень спокоен. Он умеет себя держать. Крепкий мужик. Не нервничает по мелочам", - говорит сценограф Адомас Яцовскис.
"Очень добрый и надежный. Один из самых великих режиссеров, не боюсь сказать это слово, мира. Пусть он таким и останется", - отмечает композитор Фаустас Латенас.
Режиссер, осуществляющий мечты актеров о ролях и славе, мечты зрителей о прекрасных спектаклях, сам мечтает почаще бывать на родном хуторе в Литве, работать на земле. Говорит, именно от земли его театр и все идеи. А еще был бы не против, если бы в сутках было не 24, а 34 часа. Тогда смог бы успеть гораздо больше.
http://screenstage.ru/?p=6004 «Экран и сцена» № 1 за 2017 г. Юбилейное.Строитель Туминас by Майя ОДИНА • Янв 19, 2017
20 января исполняется 65 лет Римасу Туминасу, художественному руководителю Театра имени Евгения Вахтангова, который он возглавляет с 2007 года. Вот уже десять лет жизни этого выдающегося литовца, во второй половине семидесятых годов XX века окончившего режиссерский факультет московского ГИТИСа, отдано Москве и театру на Арбате. Сюда привела его сама судьба, в нее он верит, много размышляя о ее причудах и ставя о ней спектакли.
Теперь кажется совсем не случайным, что в 1998 году, когда Римас Туминас привез в Москву свой «Маскарад», его сыграли именно на сцене Театра имени Евг. Вахтангова. Туминас уже тогда, сам, быть может, не ведая, пересекся с вахтанговской темой. Музыкальной основой лермонтовского спектакля он сделал вальс Арама Хачатуряна, написанный специально для вахтанговцев, для их «Маскарада», премьера которого была назначена на июнь 1941-го и сыграть который им довелось всего несколько раз. От спектакля остались фото, эскизы декораций и тот самый вальс, посвященный исполнительнице роли Нины – Алле Казанской.
И вот этот вальс кружным путем, через гастроли вильнюсского театра, через будничные решения о подходящих сценических площадках вернулся туда, где должен был когда-то звучать. Можно назвать это совпадением, судьбой, чудом, но вильнюсский «Маскарад» запустил процессы, которые подтолкнуть было необходимо, но никому не было известно, каким образом. Тут-то и вмешался туминасовский вихрь вальса и снега.
Вахтанговцы в тот момент, что называется, держались. Они всегда держатся – и в этом сила их театра. Держались, но и не более. Михаил Ульянов не уходил с поста художественного руководителя, боясь, что как только он покинет ставший почти ненавистным кабинет на втором этаже, его театр, его дом, его труппу – сильно разросшуюся, с большим количеством пенсионеров, с солидным балластом давно не выходивших на сцену артистов – тут же расформируют, растерзают. И всех «стариков» – его коллег и товарищей, выпроводят без почтения и сострадания на нищенские пенсии в соответствии с нравами времени.
Прося прийти и возглавить Вахтанговский театр Римаса Туминаса, Ульянов не ошибся. Менеджерские законы новый главный режиссер применил и применяет, да еще как. Но не к актерам. Он никого не уволил. Не принялся делить на своих и не своих. Он даже не занял ни чей кабинет, а устроился в бывшем буфете, который еще до всех трансформаций вахтанговских буфетов был небольшой репетиционной комнатой. Туминас начал работать с молодыми и проявил их возможности очень эффектно. И хотя его первую в качестве главного режиссера постановку – «Троила и Крессиду» Шекспира нельзя назвать бесспорной удачей, театр сразу встрепенулся. А Туминас пошел дальше: труппа, так труппа; большая так большая; работать, так уж всем.
У Туминаса всё и все в охвате, в зоне видимости. Его опыт – как строить, не разрушая, обновляться, никого не выгоняя, процветать, имея в том числе и постановки, которые едва проживают один сезон, и не бояться таковых – бесценен. Все в театре чувствуют свою причастность и нужность. Все играют, пусть крохотные проходные роли, но все. Не сто процентов попыток оказались успешными, и поставленные специально для кого-то спектакли не долго продержались в репертуаре, но дело идет. Что касается премьеров: Сергея Маковецкого, Евгения Князева, Василия Ланового, Владимира Этуша, Владимира Симонова, Максима Суханова, Владимира Вдовиченкова, то с расчетом на каждого самим ли Римасом Туминасом, приглашенными ли им режиссерами сделана специальная работа. В такой заботе и внимании к актерам удалось выгравировать и самый настоящий алмаз. Случай с Галиной Коноваловой, актрисой, которую в 90 лет режиссер сделал звездой, точно можно считать его, туминасовским, вкладом в собрание вахтанговских легенд.
В сущности, Римас Туминас демонстрирует сегодня новые формы жизни такого уникального русского создания, многими уже преждевременно похороненного, как театр-дом. Он, крепкий хуторянин, начал с того, что стал «вбивать разболтавшиеся сваи», возвращая к жизни едва ли не домостроевские понятия. Первое и главное – почитать старших. Сам он трепетно и уважительно относится к людям почтенного возраста, в современной действительности практически выпавших из сферы деловых интересов. У Туминаса они из вечера в вечер выходят на сцену, ездят на гастроли, воспрянули духом и готовы жить и творить до ста лет. Тем более что возможностей и сценических площадок, которыми театр, как отменное хозяйство, под вдохновенным присмотром директора Кирилла Крока исправно прирастает, становится все больше. (Задействована даже улица Арбат: у вахтанговцев появилась красивая традиция – закрывать сезон веселым площадным концертом, в нем, разумеется, принимают участия все поколения артистов и даже сдержанный худрук пару тактов обязательно вальсирует.)
Вахтанговским корифеям Туминас сочиняет спектакль «Пристань» – постановку-подарок, исполнение мечты. Мечта публики – видеть своих любимцев. Мечта актера – сыграть, то, что очень хотелось. И символично, что примой труппы Римаса Туминаса остается Людмила Максакова – давняя звезда театра.
Туминас явственно ощущает неотвратимую тленность сценического бытия и бытия вообще и бережно хранит театральную родословную. Не только в виде фотографий на трепещущем парусе в «Пристани», что само по себе сильнейший образ, особенно, когда там стали появляться лица исполнителей, еще недавно игравших в этом спектакле, но и в прямом смысле. Извлекаются из архивов, готовятся к публикации и выходят в свет мемуары актеров. Расшифровываются записки фронтового филиала театра. И вот уже солидные прекрасно изданные тома предстают на презентациях. Не факт, что эти книги заинтересуют такие уж широкие круги читателей, но теперь они существуют, и для театра это главное.
При всем при этом Туминас деликатно, без деклараций, но вполне решительно задвинул в глубины памяти все атмосферно «турандотовское». Возможно, не навсегда. Возможно, оставил задел – в трудные времена будет, к чему вернуться. Он полностью переменил образ театра – даже сцена стала другой: открытый высоченный портал явил черную глубину, постановщик любит высвечивать ее так, что и декорации, и персонажи кажутся немного инфернальными. Вахтанговцы, железной хваткой державшиеся за свое «вахтанговство», которое они всегда позиционировали как блеск, праздничность жизни и искусства, в лице Туминаса получили его же, но в несколько ином спектре. Да, праздник жизни, но жизнь – разная, и в ней Римаса Туминаса больше всего притягивает трагическое, экзистенциальное, пограничное. А яркость – только на фоне кромешной тьмы. Он всегда помнит и напоминает о смерти, о временности всех и вся: человека, актера, театра. Он мыслит не характерами, не конфликтами, а темами, мощными метафорами и образами вне веков и контекстов.
И даже свое предназначение и пребывание в Вахтанговском Римас Туминас рассматривает в категории временности. Он в этом театре-доме не как член семьи и не как ее глава. Он архитектор, пришедший не дать этому дому разрушиться, сделать старое строение прекрасным и вновь вызывающим восторги. И ему это удается. Лучшая свидетельница тому – табличка «все билеты проданы», ставшая завсегдатаем вахтанговской кассы.
Римас Туминас: Я хочу простить зрителю в театре грех его отсутствия в своей жизни. В этом смысле театр - это дом отпущения грехов. Фото: Сергей Фадеичев / ТАСС
Сегодня исполняется 65 лет блистательному художнику, известному литовскому режиссеру, художественному руководителю театра имени Вахтангова Римасу Туминасу. Наш корреспондент встретился с ним накануне, чтобы узнать, легко ли быть режиссером в современной Москве.
Подражать умеют только талантливые
- Ваш первый творческий шаг был актерским. Вы хотели поразить не выбравшую вас девушку: стану актером - всех в себя влюблю. И ее. Римас Туминас: Играл я немного. В дипломном спектакле ГИТИСа. И в Вильнюсе, еще студентом. Но мне пророчили актерскую карьеру. Но после того, как Виктюк погонял меня по сцене в Молодежном театре Вильнюса ...Украинский режиссер Алла Бабенко ставила у нас тогда спектакль по пьесе Рощина "Радуга зимой". Я там играл молоденького мальчика, и что-то у нас не получалось. Она позвала Виктюка, работающего в Вильнюсской Русской драме, как земляка и мастера, чтобы помог. Он пришел и начал меня гонять. Я понимал, что в его требованиях есть правда, но этот невозможный крик!.. "Нет, эту профессию я не вынесу", - сказал я себе. Так Виктюк вытолкнул меня из актерского мира. Хотя я, конечно, и сам бы ушел. Это же только в молодости кажется, что актер властвует над залом. Попав на сцену, быстро понимаешь, что власть здесь не твоя. Что ты не то что вторичен, - третичен. И я попробовал другую роль. Мне иногда хочется Константину Райкину, например, сказать: оставь актерство. Такой режиссерский опыт вдруг чувствуешь у него, он все может, но, по-моему, не доверяет себе, считая актером. И Табаков тоже иногда не смел в своих прикосновениях к режиссуре. Я бы призвал их к большей собственно режиссерской смелости.
- В какой мере режиссерское творчество движется смелостью? Человек же с улицы не может поставить спектакль? Римас Туминас: Я часто думаю об этом: смог бы физик ( химик, врач или вот вы) поставить спектакль? Да, смог бы. Но при одном важном условии. Нужен гениальный художник ( как Боровский у Любимова), который придумает вам всю систему изобразительности в спектакле. Тогда сможете. А так после второй или третьей репетиции замолчите... Останутся одни идеи и желания, а их мало. За идеями должно вступать в силу понимание конструкции театра. Это, с одной стороны, никакая не тайна, ничего сверхъестественного. Но все-таки нужен театральный разговор. Это свой язык, и его надо понимать настолько, чтобы им оперировать. Но этому можно выучиться. Идите на репетиции и смотрите.
“Мечтаю послать молодых режиссеров вместо моря в родные деревни. К дедам. Пусть запишут истории, а мы их поставим
- Недавно у вас в студии была премьера "Фрекен Жюли" режиссера Гульназ Балпейсовой. Видно, что ваша ученица. Римас Туминас: Она из моего выпуска небольшой режиссерской группы в Щукинском училище ( Владимир Бельдиян, Анатолий Шульев, Максим Мальцев, Хуго Эрикссен, я думаю, вы о них еще услышите). Гульназ подражает мне, судя по вашему замечанию? Это нормально. Я сам многие годы подражал Эфросу. Так его любил, что не только репетировал, но и ходил, как Эфрос. В ГИТИСе про меня говорили "эфросятина". Эфрос был тогда в сильной опале. Я тайно бегал к нему. Если меня кто-то чему-то и научил в жизни, то это Эфрос и Васильев.
- Эфросовский театральный язык так и остался без имени. Что это за театр? Римас Туминас: Это тайной было, тайной и останется. Могу только сказать, что метод Эфроса отличался тем, что актер, входя на сцену, уже был награжден счастьем жизни. И бедой. На репетиции они мыслили - раскрывали и понимали жизнь - но все продуманное оставалось за сценой. На сцене лишь результат. Но как же точно они попадали в жизнь!
- А каков ваш собственный метод? У вас ведь не эфросовский язык. Римас Туминас: Эфросовский. По крайней мере, я бы хотел, чтобы так было. Может быть, у моих спектаклей и другое эстетическое излучение, но начинал я с подражания. И студентам говорю: не бойтесь подражать. Не обольщайтесь: "Я должен быть необычным. Стану необычным, и мне самому будут подражать". Нет, подражайте всем гениям, с которыми встретились. И тем, кого любите... И запомните: подражать умеют только талантливые. Через подражание становятся личностью, находят свое.
- Почему ученик московских театральных мэтров не остался Москве? Римас Туминас: Я подумал: что мне делать там, где Эфрос, Васильев, Гончаров, Любимов, Захаров?! Захотелось нести в Литву прекрасные идеи московской театральной Мекки. Чувствовал себя миссионером.
- Я бы назвал этот спектакль "Отец" Римас Туминас: Мыслить надо сегодняшним днем. Чувствовать свою эпоху. Но знать и прошедшую - время Чехова, Островского, Шекспира. Слышать звук того времени, чувствовать его вкус. Театр - это умение внимать всем сферам жизни. А всякие нападки через театр - протесты, актуализации, пародии - это немногим дано. Любимов и Мейерхольд умели жить плакатно, ярко, им это было свойственно, у них был публицистический театр. А мы никто этого не умеем. А если пытаемся, получается бездарно. Потому что еще и прошло это время - плакатности и актуализаций. Хотя социальная тема - и особенно незащищенность людей - важна. Я мечтаю послать летом молодых режиссеров и актеров вместо моря в родные деревни. К своим прадедам. Пусть послушают их, запишут истории, а мы превратим их в театральное действие.
“Если бы не умер так рано Вахтангов, успел бы все сделать Станиславский, не погибли бы Мейерхольд и Таиров, у нас был бы сейчас другой театр
Раскрывать человеческие судьбы и истории - это дело театра. Наблюдай, созерцай и становись художником, не торопясь. Только через терпение и раздумье можно пройти в прошлое - в историю отцов, дедов, прадедов. Русский ты, литовец или француз - не важно. И к каким они культурам принадлежат - не важно. Дойди до их историй, дай им шанс дожить и долюбить то, что они недолюбили и не дожили. Если нам удастся соединить наш век с их, возникнет чудо творчества как чудо открытия нового человека.
- Разговариваете с Шекспиром или Чеховым, когда ставите их? Римас Туминас: Ну буквально не разговариваю... Духов не вызываю. Но в воображении возникают какие-то картины, вижу их в одной ситуации, в другой... В разговор с ними, конечно, не вступаю. Просто иду следом, как наблюдатель.
- Режиссер Владимир Мирзоев говорил: если у режиссера запахи дачного детства не совпадают с запахами дачного детства зрительного зала, зал его не поймет до конца. Когда посмотрела ваш последний спектакль "Царь Эдип", было ощущение абсолютного совпадения. Вы врастаете в московскую жизнь? Римас Туминас: Для меня история царя Эдипа стала человеческой историей про мое ( и ваше) детство. Про наших родителей. Я бы назвал этот спектакль даже не "Царь Эдип", а "Отец". Репетируя, я говорил актерам, что делаю спектакль про отца. Отец, мать и я - это самое начало жизни и вечный ее треугольник. История любви, мести, зависти.
- Вы чуть ли не о каждом своем последнем спектакле говорите: это история моего отца, мамы. Римас Туминас: Может быть, зрителю это не всегда заметно, но я вношу в спектакль ощущения своего детства - простые, глубокие, душевные. Спектакль без детства, - не спектакль. Память детства согрета теплом, любовью. Ребенок - человек любви. Отец и мать родили меня по любви. Значит, и мне везде надо искать любовь и беречь ее. Сколько в нас будет держаться память о детстве, столько нам дано быть чувствительными. Я не раз говорил: я не ищу на сцене характер. Я всегда ищу человека. Надо понять, что за человек твой герой, а потом и характер подойдет. В нас всегда таится история: любви, потери, боли, радости. Самое интересное занятие в жизни - разбираться в человеке, в его мотивах, антимотивах, судьбе, истории. Хотя бывает, что обозлишься и перестаешь любить людей. Становишься вдруг яростным ненавистником, и циником, и грубияном. И хочется мстить. Ну тогда иди в бассейн и плавай до смерти, чтобы это прошло. Если ты имеешь дело с людьми, твоя миссия создавать мир, а не разрушать его. Ты должен помочь себе вылечиться от зла и вылечить других.
- Дело театра не учить, а лечить? Римас Туминас: Сейчас, когда в нашу жизнь вернулась и утвердилась в ней индустрия шоу, театр начали толкать в сферу обслуживания, развлечений, отдыха. Если честно, я тоже хочу, чтобы человек в театре отдохнул. Никого не люблю специально "нагружать" или мучить. Наоборот, стараюсь создать момент, чтобы человек расслабился. Зритель должен отдыхать и расслабляться в театре. Но не через развлечение. А через наше с ним общение. Разговариваю я в театре не с ним, с небесами. Но приглашаю его быть вместе со мной в этом разговоре с небесами. И разговариваю с ним через небеса. И он отдыхает. Но не развлекаясь, а познавая себя, отдыхает. Это познание рождает благодарность жизни. Которая часто проходит рядом с нами. А иногда без нас. Я хочу простить зрителю в театре грехи его отсутствия в своей жизни. В этом смысле театр - это дом отпущения грехов.
- А катарсис? А заплакать? Римас Туминас: Это не обязательно.
- А я вот на "Царе Эдипе" заплакала, когда спектакль закончился и актеры стали обниматься! Актер в жизни часто не интересный человек. Актер на сцене прекрасен, но это образ. И вот этот короткий момент, где он еще не вертит на пальце ключи от дорогого автомобиля, но уже и не в образе - момент праздника для актера. Вы его "поставили". И я на нем и заплакала.
Если бы Вахтангов не умер так рано
- Театру Вахтангова недавно исполнилось 95 лет. Его символ и марка - спектакль "Принцесса Турандот", поставленный самим Вахтанговым и продержавшийся в афише почти век. Среди великих русских эмигрантов XX века, высланных из России, был замечательный философ и литературный критик Федор Августович Степун. В год высылки он успел посмотреть премьеру "...Турандот". У него есть статья, посвященная разгадке феерического успеха этого спектакля. Римас Туминас: Разгадал?
- Да. Он считал, что Вахтангов в "Принцессе Турандот" сделал синтез - из метода МХАТа с его чрезвычайным психологизмом и реализмом и метода, предполагающего выдвижения на первый план художественности актерской игры. И это стало причиной невероятного успеха спектакля. Римас Туминас: Кстати, Станиславский в последние свои годы, наблюдая и понимая, ЧТО Мейерхольд и Вахтангов привносят в театр, сам хотел вот этого слияния психологизма с иной художественностью. Пытался перенести свой метод на другое поле - более выразительное и праздничное, с более абстрактным мышлением. Уже в "Горе от ума" начал искать что-то такое. Это не то чтобы синтез, но сопоставление открытого театра и психологизма. Если бы Вахтангов не умер так рано... И Станиславскому хватило бы времени войти в новую фазу творчества... Если бы не погибли Мейерхольд и Таиров... Какой прекрасный мы имели бы сегодня театр! Не знаю точно, куда бы пошли. Но точно НИКОГДА БЫ не пришли к пошлости, безответственности, к имитации жизни. К безалаберности. К бескультурью заявления своего "я" ( автору - спасибо, но главное тут я). Этого ничего не было бы, если бы не умер так рано Вахтангов. Успел бы все сделать Станиславский. Не погибли бы Мейерхольд и Таиров...
- А у вас есть свое объяснение почти векового успеха "Принцессы Турандот"? Римас Туминас: Это одна из самых страшных в мире сказок, на самом деле... Но предназначение театра - в красоте, которая становится дорогой к гармонии и бессмертию. В театре можно почувствовать, что смерти нет. И вот это понимание "Слушай, неужели нет смерти?" может длиться секунду, минуту, час, может весь спектакль... В театре мы способны ( и это не самообман) пережить ощущение бессмертия. Это ощущение праздника вечности твоей почти религиозно. Успех Вахтанговской "...Турандот", страшной сказки в безнадежное время, был связан с этим. Он сделал из смерти - бессмертие. Показал зрителю дорогу. И зрителю, ощутившему, что этот путь есть, уже больше ничего было не нужно. Что бы с нами ни делали, как бы ни поступали, как бы ни разрушали дом, который мы строим, но вот это возвышение красоты и гармонии дает нам возможность гармонизировать мир.
- Не хотите сделать третий вариант? Римас Туминас: Пытались. Роберт Стуруа предлагал. И я крутил эту мысль. Это обязательно будет. При мне, после меня, не важно. Классика же уходит и возвращается. И "Турандот" вернется. Она и сейчас с нами - в памяти, в истории. И обязательно вернется. В другом виде. Но сейчас пока не время.
Справедливость в пятом акте
- Когда я слышу от вас мимоходом " наш гений", знаю, что вы говорите о Чюрленисе. Но он и наш гений. Петербург и Варшава тоже "создавали" в нем художника. Римас Туминас: Мы сейчас провели исторические и политические границы, то сходимся - то расходимся. Но чем дальше уходит история, тем все больше лучшие люди нашей истории становятся "нашими" общими гениями. Чюрленису был присущ некий сюрреализм и кинематографичность. Он предугадал еще несуществующую тогда раскадровку. И подсказал нам, как важна визуальность. Мне бы очень хотелось, чтобы выставка Чюрлениса прошла в Москве и Петербурге. Были такие планы. Но пока что-то не получается. Наверное, из-за политической ситуации. Хочется резко закончить всю эту ерунду несогласия между нами. Но она тянется, тянется. Сейчас не время актера, время политика. Шекспиру пришлось писать пять актов трагедии, чтобы восторжествовала справедливость. Все герои при этом погибли... Так вот, мы сейчас живем в пятом акте. Долго - четыре акта - шли к своей справедливости - свободе, демократии.. Но пришли и не знаем, что нам дальше делать. Опять оказались в какой-то системе, которая не выдерживает нашей критики. Мы, как дети, лишь играем в справедливость и демократию, а параллельно становимся зверьми. Боюсь, что свобода и демократия приведут нас к разрушению и новой войне.
- Мы Не ТО играем в этом пятом акте желанной нам когда-то справедливости? Римас Туминас: Да мы просто послушные люди в этом пятом акте. И все.
- Тем более давайте сделаем выставку Чюрлениса в Москве.
Десять лет назад Театр имени Евгения Вахтангова возглавил литовский режиссер. Тогда – это был смелый, непростой шаг. Теперь мы уже и представить не можем театр в центре Арбата без снежных бурь пушкинского «Евгения Онегина» и лермонтовского «Маскарада», пронзительного чеховского «Дяди Вани», с которого и началась слава, любовь, признание. Чтобы вывести возглавляемый театр на новый уровень, Туминас, кажется, и ставил не так много, занимаясь не собственными режиссерскими амбициями, а потребностями всего коллектива, развивая его, взращивая и пестуя. Из 48 выпущенных театром за этот период спектаклей, чуть больше десятка – в постановке худрука. Но зато каждый – блестящее попадание, будь то русская или зарубежная классика. Радостное сотворчество миров – приглушенного, настоянного, нутряного режиссерского и страстного, порывисто-летучего актерского. Пресловутое сохранение традиций в этом театре сегодня, наверное, одно из самых живых случаев. Острая актуальность, актерский диапазон от яркой эксцентрики до подробного психологизма, реализм не чуждый фантазии - все это нашло продолжение в новых спектаклях театра.
Римас Туминас – человек традиционного мировоззрения, он и сам всегда говорит, что его идеал – это век 19. Режиссерский авангардизм здесь для нас - в его национальном характере. Русский театр и литературу на сцене Туминас открывает заново с помощью своеобычной литовской ментальности. Сдержанность, аскетизм, скупость внешних проявлений актера и предметного мира становятся изящной и непостижимой оправой для духовной вертикали театрального действия, эмоционального потрясения, катарсиса. Любовь к извилистым метафорам, составляющим орнамент режиссерского рисунка, роднит Туминаса с другим знаменитым литовцем - Эймунтасом Някрошусом. Однако, главное, что, напротив, отличает – предельная внимательность к человеку, который всегда в спектаклях Туминаса проходит тернистый путь познания бытия, вызывая у зрителей целый калейдоскоп чувств – от ужаса до восхищения, и важно – сострадания. В сценических историях режиссера – мир земной и вечный разделены невидимой призрачной стеной и каждый раз зритель словно прикасается к ней и заглядывает все дальше и дальше.
Первое время в Москве, когда Туминас еще ставил в «Современнике», его спектакли принимали неоднозначно. Хотя русской души в них было не занимать, а его спектакли, привозимые из Литвы в Россию на фестивали, становились откровением. Режиссер имеет русские корни по матери, и святая святых – театру - учился у русских. А первая московская постановка случилась еще в 1979 году в Драмтеатре Станиславского. В Вильнюсе же, после учебы в Москве, Туминас возглавлял старинный Национальный театр и основал новый - Малый театр Вильнюса. Из Москвы ему есть куда вернуться, о чем он недавно публично размышлял, не на шутку переполошив почитателей. Но теперь-то как? Собрав из осколков Театр - Дом заново, разве можно его покинуть? «НГ»
Человеческий мир делится на две, едва ли не равные, половины. Но мужчин, как, впрочем, и женщин, в этом мире не много. Нужна особенная стать, красота и достоинство, чтобы быть причисленным к меньшинству. А если есть талант. Если есть… У Туминаса есть еще и характер. Без характера какой художник? И какой мужчина? И в Вильнюсе, и в Москве Мастер создал театр, который не надо ни с чем сравнивать. Его спектакли похожи на него самого — в них достоверность уникальности. Он не покорял наш город и не завоевывал его. Он заполнил Москву страстью реального осмысления мира, выдуманных не им, но им осознанных героев. Одинокий борец. Эти два слова, на мой взгляд, рядом стоят честно. К нему в Вахтанговский зритель идет, не опасаясь главного чувства нашего времени — разочарования стыдом. Римас Туминас потомственный человек театра, родившийся в литовской крестьянской семье. Его маленький родительский хутор — в прошлом году сожгли, и я мог бы написать, что дом продолжает жить в Римасе, но это просто слова. Но воспоминания в нем живут. О земле, о семье, о детстве. И дедушке, обладавшем не меньшей, видимо, фантазией, чем внук. Как-то, возможно даже трезвый, он сказал громко, что был шофером у Ленина. То, что дедушка не умел водить машину, значения не имело. Слух о его геройстве, обрастая подробностями, дошел до партийного начальства. Дедушку Римаса стали приглашать с бесценным историческим опытом на пионерские слеты, конференции передовиков, и, наконец, решили наградить. — Не надо, — сказал суровый дедушка. — Пошлите меня лучше в Москву. Я хочу пойти в мавзолей. Когда он вернулся из Москвы, большая семья Туминаса сидела за столом и обедала. В купленном напротив мавзолея в ГУМе габардиновом пальто, ни с кем из важности не поздоровавшись, дедушка, проходя мимо притихшей семьи, громко сказал: «Это он!» — и скрылся в своей комнате. Я не обладаю фантазией и артистизмом дедушки Римаса Туминаса, но наблюдательность у меня есть. И когда после «Играем Шиллера» в «Современнике», «Катерины Измайловой» в Большом, Вахтанговских «Пристани», «Евгения Онегина», «Маскарада», только что рожденного «Эдипа» я выхожу из театра на улицу, то посреди театрального разъезда говорю громко и никому: — Это он!
Rudolf Ivanov Опубликовано: 18 апр. 2015 г. На этот раз гостем Рудольфа Фурманова в Петербурге стал знаменитый литовский режиссер, художественный руководитель государственного академического театра имени Евгения Вахтангова Римас Владимирович Туминас. Встреча с режиссером в знаменитом Доме с башнями К. Розенштейна пр и участии ведущих петербургских артистов: Ирины Соколовой, Веры Карповой, Леонида Мозгового, Татьяны Пилецкой, Ларисы Леоновой, молодого поколения питерского театра.
EthnicChannels1 Опубликовано: 15 янв. 2016 г. Гость программы - режиссёр Римас Туминас, художественный руководитель театра имени Вахтангова, в программе "Час интервью". Ведущий - Григорий Антимони.
Опубликовано: 3 июль 2016 г. "Царь Эдип", начало репетиционного периода. Режиссер Римас Туминас, Государственный академический театр им. Вахтангова. Премьера проекта – на театральном фестивале в Эпидавре (Греция), 29-30 июля 2016 г.
Опубликовано: 28 июл. 2016 г. "Царь Эдип", режиссёр Римас Туминас, начало репетиций на большой сцене театра им. Вахтангова. Июнь 2016 г. Автор трейлера - Таня Лучина (медиа - проект АRTИСТ)
Дока Фил. Опубликовано: 2 янв. 2017 г. Римас Туминас - художественный руководитель Государственного академического театра им. Вахтангова. В 2016 году Туминас выпустил из Щукинского училища свой первый российский режиссерский курс. Выпускников всего четверо, но они прошли уникальную школу самобытного режиссера и педагога, для которого в преподавании мастерства никаких универсальных правил не существует. Об этом в программе "Ближний круг" рассказывает не только Римас Туминас, но и его ученики. Каждый из них представляет телезрителям свой дипломный спектакль. Также принимают участие: Владимир Симонов, Евгения Крегжде, Владимир Бельдиян, Анатолий Шульев, Гульназ Балпеисова, Анатолий Меньщиков, Эльдар Трамов, Полина Кузьминская, Владислав Гандрабура, Андрей Злобин.
http://mir24.tv/video/15603125 18.01.2017 Римас Туминас: Успех надо пережить, и это – самое сложное Худрук театр имени Вахтангова рассказал нашей программе, почему ему нравится создавать театр и нельзя останавливаться на достигнутом.
20 января режиссер Римас Туминас отметит свой 65-летний юбилей. Наряду с этим в 2017 году исполнится уже 10 лет, как он возглавляет один из главных драматических московских театров – театр имени Евгения Вахтангова. О современной России, создании театра, о своих страхах и как их побороть режиссер рассказал нашей программе
В четверг, 19 января на Новой сцене Театра Вахтангова, чтобы поздравить Римаса Туминаса с 65-летием, собрались известные актеры и режиссеры - Алексей Бородин, Геннадий Хазанов, Евгений Стеблов, Александр Олешко и многие другие. Все артисты подготовили свои поздравления. Как всегда остроумием и отличалася тост Александра ШИРВИНДТА.
- Сегодня я еле-еле сюда доехал, потому что все перекрыто: все прогрессивные православные - в проруби. И как уже правильно заметили – здесь собрались евреи, литовцы, атеисты и министр культуры. Дорогой Римас, хочу чтобы ты знал, что сейчас с ужесточением санкций и полным переходом на импортоизоляцию и импортозамещение, тебя замещать нечем. Поэтому - держись! Может быть, наступят лучшие времена и тогда мы тебя отпустим.
Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко опубликовал первые кадры с репетиций Римаса Туминаса, который в эти дни работает над двумя одноактными операми «Царь Эдип» Игоря Стравинского и «Замок герцога Синяя Борода» Белы Бартока.
Как сообщал «Театрал», премьера состоится 16 марта. Над нынешней премьерой режиссер работает со своими постоянными соавторами – сценографом Адомасом Яцовскисом, хореографом Анжеликой Холиной и художником по свету Дамиром Исмагиловым. Музыкальным руководителем постановки станет главный дирижер Музыкального театра Феликс Коробов. Главные партии исполняют: Эдип – Евгений Либерман, Валерий Микицкий, Иокаста – Лариса Андреева, Наталья Владимирская, Наталья Зимина, Креонт – Феликс Кудрявцев, Роман Улыбин, Тиресий – Денис Макаров, Максим Осокин и др. Театр опубликовал также и эскизы костюмов, подготовленные художником Марией Даниловой.
Завтра премьерой спектакля «Дядя Ваня» открывает свой 89-й сезон Театр имени Вахтангова. А вчера Римас ТУМИНАС провел сбор своей труппы, после которого ответил на вопросы корреспондента «Новых Известий».
– Когда вы согласились стать художественным руководителем Театра имени Вахтангова, многие видели в этом решении своего рода художественный каприз, смелый эксперимент, который по самой экспериментальной природе надолго не рассчитан. Считалось, что либо труппа вас благополучно съест, либо вам самому надоест, и вы покинете Москву. Но в конце второго вашего сезона вахтанговские актеры продемонстрировали завидную верность своему руководителю, дружно выступив на вашей стороне. А сегодня вы обмолвились, что думаете о сотом сезоне. То есть Вахтанговский театр для вас – всерьез и надолго. Как в Литве относятся к этому выбору? – Недоумевают. Мои актеры из Молодежного театра не могут понять, зачем мне Москва? Почему я все здесь не брошу? Почему сюда возвращаюсь? Ревнуют, сердятся, не понимают. Да я особенно и не стараюсь объяснить. Многие самые важные вещи в жизни труднообъяснимы. Скажем, в Москве на улице ко мне обращаются «молодой человек». Это оч-чень приятно. В Вильнюсе я этого обращения лет десять не слышал. Там я мэтр, профессор, солидный человек и режиссер. Здесь я чувствую себя не то чтобы молодым, но начинающим. И это прекрасное чувство. Я вспоминаю ГИТИС, наш курс. Как мы мечтали о том, что окончим институт, уедем куда-то далеко, где создадим свой театр. А потом приедем и поразим Москву – покажем, чего мы добились. У каждого была такая мечта. Хотя далеко не у всех она осуществилась. Потом здесь есть вахтанговская сцена, на которой я вроде бы уже довольно много чего поставил. Но она продолжает оставаться для меня загадкой, тайной. Она волнует как женщина, которую хочется раздеть… И мне нравится думать о спектаклях, которые я тут поставлю. О людях, с которыми я уже встречался в работе и с которыми еще только встречусь, узнаю их поближе… С годами хорошо понимаешь, как делаются спектакли, и это становится тебе неинтересным. Но вот процесс познания человека – он бесконечен. Я не устаю от многочасовых репетиций, мне они интересны. Мне интересен человек. И, как мне кажется, я что-то про людей понимаю. Может, кстати, поэтому я интересен актерам: как человек, который что-то понимает про людей. Не очень многое. Но зато что-то свое. Я мог бы повторить слова чеховского Астрова: «Я не люблю людей, но Человек мне интересен».
– Вы много раз обращались к чеховским пьесам. Не раз ставили «Дядю Ваню». Вам кажется, что в вас самом больше от Астрова или от Войницкого? – Во мне есть что-то и от того и от другого. И что-то от Елены (в мужчинах часто есть женские черты). Открыв для себя на третьем курсе Вильнюсской консерватории драматургию Чехова (в Литве его практически тогда не ставили), я вдруг ощутил себя первооткрывателем: мне казалось, что это я первым обнаружил гениального и никому не известного драматурга. И я решил стать режиссером, чтобы ставить Чехова. Правда, параллельно я третьекурсником репетировал в спектакле Романа Виктюка, и мне очень не понравилась актерская профессия. Так что я ставлю Чехова всю свою жизнь. «Дядю Ваню» я впервые сделал с выпускниками моего актерского курса в Вильнюсе еще лет 20 назад. И ставил эту пьесу в разных театрах и странах. Я ее как-то даже сравнил с народной песней, которую время от времени непременно хочется спеть. И сейчас, начав ее ставить в Вахтанговском театре, я увидел, сколько в ней еще мною не открытого. Как по-другому поворачиваются персонажи. В какой сложный диалог вступает Чехов с нашим временем. И как театр, который долго считался «нечеховским», на самом деле раскрывается именно на чеховской драматургии.
– В одном из интервью вы сказали, что перед Вахтанговским театром есть памятник принцессе Турандот и, может быть, в будущем появится памятник дяде Ване. – Мне кажется, что «Дядя Ваня» будет защитником нашего театра в этом сложном сезоне. В грубое, циничное, безжалостное время, в котором все мы живем и которым все мы отравлены, необходимы как противоядие дяди Ванины нежность, верность, любовь, достоинство работающего человека. Главная тайна, которую Чехов оставил нам и которую мы пытаемся разгадывать, – тайна уходящего времени. Все чеховские истории – о прошедшей жизни, все его герои – смертники, хотя и не осознают этого…
– Вы боитесь смерти? – Да, как каждый человек. Нельзя не думать о ней, не вспоминать, как уходили отец, мать. Моя мать Вера перед смертью начертила в воздухе знак креста, как бы указывая мне поставить православный крест над нею. И я верю, что этот крест до сих пор меня оберегает и защищает. В том числе и от той большой беды, которая ждет всех нас.
– Какого рода беду вы имеете в виду? – Я не хотел бы выглядеть глашатаем бед. И совсем не имею в виду землетрясения или финансовые кризисы. Я говорю о кризисе сознания современного человека, который произойдет довольно скоро и будет весьма болезненным. Человек – сложно устроенная структура, и когда чрезмерно развиваются одни ее составляющие, то это значит, что атрофируются другие. Современный человек культивирует свою свободу, в том числе свободу желаний. Все заняты своим «я», его удовлетворением. И упускают из виду вещи более важные: милосердие, верность долгу, доброту. И все это нам аукнется. И это будет страшный момент переоценки ценностей и стереотипов. И вокруг окажется слишком мало дядей Ваней, чтобы они могли всем нам помочь.
– Этот сезон объявили в наших театрах кризисным. Как это отразилось на планах сезона? Может быть, на приеме новых актеров в труппу? – Мы взяли двух молодых актеров. И, честно говоря, я не считаю труппу Вахтанговского театра особенно большой. Мне, по крайней мере, не хватает людей: я жаден на таланты. А что касается репертуара, то запланированы всего четыре премьеры на этот сезон. Мы открываемся «Дядей Ваней». А через месяц я начну репетиции «Маскарада» Лермонтова. Влюбленный в актрису Вахтанговского театра, Хачатурян написал для нее знаменитый вальс, и мне кажется, что этим вальсом здесь пропитаны стены. И я думаю, что сюда надо вернуть лермонтовскую пьесу. Тем более свой литовский спектакль я поставил 13 лет назад, и мне все не удается его снять с репертуара. Есть даже такая задумка, чтобы литовский «Маскарад» приехал сюда и в один вечер сыграли литовские актеры. Весной режиссер Юрий Бутусов приступит к репетициям пьесы Ибсена «Пер Гюнт». Мне не хотелось бы утомлять актеров собой, но еще мне очень хочется поставить пьесу «Ветер шумит в тополях» французского драматурга Жерара Сиблейраса. Там не очень много ролей, но это очень красивая история красивых людей. Я вообще верю в спасительную силу красоты… И буквально завтра мы приступаем к «Принцессе Турандот». Это будет такой своеобразный мастер-класс для наших молодых актеров, которые будут пытаться воссоздать старый спектакль и взглянуть на него сегодняшними глазами. Я надеюсь на помощь и опыт старших. И на то, что эта работа поможет актерам разных поколений лучше понять друг друга. Вообще, я бы хотел, чтобы этот сезон Вахтанговского театра прошел под девизом: «Дело надо делать, господа!».
С приходом Римаса Туминаса Театр Вахтангова занял одну из ведущих позиций среди драматических театров Москвы и России (фото 2016 года) Фото: Владимир Вяткин/РИА Новости
65-летие отметил художественный руководитель Театра имени Вахтангова Римас Туминас. «ВМ» поздравила режиссера с днем рождения, а он рассказал, почему никуда не спешит. Разговор с режиссером начался с его воспоминаний о начале важного этапа его жизни — переезде в Москву.
— Вы ведь не сразу согласились возглавить Театр Вахтангова? — На первое предложение Михаила Ульянова (художественный руководитель Московского театра имени Евгения Вахтангова с 1987 по 2007 год. — «ВМ») я ответил: «Нет». Когда Ульянова не стало, я не мог не исполнить его волю. Помню, когда репетировал в Театре Вахтангова спектакль «Ревизор», Михаил Александрович все время наблюдал за процессом. Сначала меня это немного раздражало. А когда Ульянов перестал посещать репетиции, я поймал себя на мысли, что мне не хватает его присутствия. До сих пор живу с этим ощущением.
— Вы создали при театре Первую студию, в которую входят молодые артисты. Всех знаете поименно? — Всех. Раньше в Театр Вахтангова брали только выпускников Щукинского театрального института, но мы стали приглашать талантливых артистов из других вузов. Главное, чтобы хорошо играли. Театр — это актеры и еще раз актеры. Как режиссер я никогда не пытался покорить Москву и, кстати, не завоевывал Театр Вахтангова, не воевал за власть и успех. Может, поэтому российская публика оказалась благосклонной к тому, что я делаю, и за это я ей очень признателен.
— Вы ставите русскую и зарубежную классику. Неужели у вас не было соблазна — изменить классическое произведение — поставить «по мотивам»? — Не было. Поставить так, как написал автор, донести до зрителя его мысль — непросто. Задолго до постановки я скрупулезно изучаю произведение, книга со мной и днем, и ночью. Я очень внимательный читатель. Раньше нас пытали — зачем ты это ставишь, что играешь, какие цели, почему именно так? Понимаете, во всем должен быть смысл.
— Что читаете в настоящее время с прицелом на постановку? — Есть мысль поставить «Фауста» Гете, но говорить об этом пока рано: в театре нельзя спешить. Вообще нигде нельзя суетиться. Быстро никогда не идет на пользу. А работаю я сейчас над оперой-ораторией Стравинского «Царь Эдип» в Музыкальном театре Станиславского.
— Вам чего-то не хватило в вашей постановке «Эдипа» в Театре Вахтангова? — Всегда чего-то не хватает. Например, я бы очень хотел петь. Душа моя поет, но музыка остается внутри. В начале репетиций сказал актерам, что я ничего не понимаю в опере, но знаю одно — актер должен звучать, а чтобы он зазвучал, он должен уметь играть. И попросил дать мне возможность помочь им играть.
— Нет ли новых предложений от Большого театра, где вы поставили оперу Шостаковича «Катерина Измайлова»? — Предложение есть, но пока я не дал согласие. Нет времени. Не поверите, но все расписано на несколько лет вперед. Есть обязательства, и главные — перед своим театром.
— Это правда, что вы интересуетесь и знаете обстоятельства жизни практически всех сотрудников театра, включая работниц гардероба? — В театре важен каждый человек. За все время работы здесь я не уволил ни одного сотрудника: нам нужны хорошие, профессиональные люди.
— Это потому что вы сами рано начали работать? — Да, мне надо было помогать маме. В 14 лет я даже хотел жениться — мне нужна была помощница по хозяйству, потому что сам не справлялся. Но желание не реализовалось. Как и мечта стать летчиком: меня не взяли. Еще хотел быть скульптором и даже изваял бюст Владимира Ленина, но меня жестоко раскритиковали, а бюст вождя разбили. Так что сегодня хожу по музеям и любуюсь чужими работами.
— Какое качество вы считаете для режиссера главным? — Терпение. Это важное качество для каждого человека, а для режиссера первостепенное. В труппе театра больше 300 человек, и чтобы каждого услышать, понять, раскрыть нужно быть очень терпеливым.
— Как вы считаете, какое самое большое наказание для человека? — На мой взгляд, это отсутствие любви.
— Вас называют мастером афоризмов, человеком с прекрасным чувством юмора. Почему же вы не ставите комедий? — Все советуют мне поставить комедию! Возможно, я это сделаю. Когда-нибудь. Ведь умирать нужно весело... Но чтобы жить дальше, нужно страдать, я в этом убежден.
— По своим личностным качествам вы борец? — Я знаю точно: я солдат. Когда придет время прощаться с Театром Вахтангова, скажу артистам, зрителям: «Я сделал все, что мог, а теперь, пожалуйста, отпустите меня домой». И вернусь в свою родную литовскую деревню.
ДОСЬЕ Римас Владимирович Туминас родился в семье литовца и русской. Учился в Литовской консерватории, окончил режиссерский факультет ГИТИСа. С 1994 по 1999 год — главный режиссер Национального драматического театра Литвы. В 1990 году основал и возглавил Малый драматический театр Вильнюса. С 2007 года — худрук Московского театра имени Вахтангова.
В Вахтанговский Театр был приглашён на один из лучших спектаклей итальянского фестиваля Due Mondi (Сполето). Немного фотографий после спектакля, с закрытия гастролей. Превосходный спектакль и просто по-человечески приятная команда, люди, с которыми приятно общаться.
16 марта в Музыкальном театре имени К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича-Данченко премьера: «Царь Эдип» Стравинского и «Замок герцога Синяя Борода» Бартока. Музыкальный руководитель постановки – Феликс Коробов, а ставит спектакли художественный руководитель театра имени Евг.Вахтангова Римас Туминас. Специально для читателей «Музыкальной жизни» режиссер рассказал о своем новом опыте работы в оперном театре.
– Удивительное дело: вы третий раз за год ставите «Царя Эдипа». – История Эдипа преследует меня, я обращался к нему в жанре драматического театра, теперь – и музыкального. В оригинале Софокла, как и в либретто оперы, преобладает тема рока и трагического сожаления к человеку. Трагедия не в том, что он проигрывает. Трагедия в обреченности человека. Это главная идея, а сюжет существует параллельно – и в драматическом театре, и в музыкальном. В драме мой Эдип смирился с судьбой и ушел – но не побежденным, а мудрым. Он ушел в тайну бытия.
– Над оперой Стравинского вы работаете с той же командой, с которой в ноябре выпускали постановку трагедии Софокла в театре Вахтангова. Почему? Оперный «Эдип» – перевод драматического спектакля на язык музыкального театра, его продолжение? – Я в шутку говорил Александру Тителю, что надо было открыто взять ту же трубу [центральный элемент сценографии в спектакле театра Вахтангова – Н.С.] и ее использовать. Ведь это одна и та же история. Но мы решили отказаться от этой идеи, потому что, знаете, начнут говорить, что мы повторяемся. Сейчас я думаю, не надо было мне отступать, а открыто брать основу своего спектакля, ведь все равно это бы играло совершенно по-другому.
– Летом вы поставили «Царя Эдипа» в античном театре в Эпидавре, в Греции. Сама атмосфера места добавила что-то к пониманию текста? – Да, я могу сказать, что там произошло чудо. Мы начали играть в девять вечера, когда садилось солнце, и, чем больше оно угасало, тем ярче сиял сам Эпидавр, сам театр. Природа ушла в тень и уступила место театру, как бы говоря: теперь вы светите. Она нас благословила, и мы наш театральный свет будто бы переняли от солнца. Это было чудо: и небо, и звезды – для нас открылся космос. Это ощущение осталось со мной, и теперь я хочу в своем спектакле воссоздать этот космос.
– Стравинский очень подробно описал свое видение постановки. Как вы воспринимаете его рекомендации? – Уважительно. Я вчитываюсь и не спорю, но иногда говорю: извини, может раньше это работало, но сейчас… Он и сам, наверное, теперь изменил бы свое видение. Я не отвергаю его взгляд, но хочу найти даже не актуальность, а звук сегодняшнего дня, звук нашей эпохи. Хочу объединить столетия.
– В «Эдипе», как и в «Замке герцога Синяя борода» непростые отношения либретто с первоисточником. – Да, Стравинский брал из Софокла лишь то, что ему было нужно, он подчинял себе его текст. Иногда вчитываешься и улыбаешься, как легко он мог отбросить логику, потому что ему важнее звучание. Но это его право. У Бартока литературная основа тоже подчиняется музыке, но это и хорошо, ведь иначе не возникало бы нового авторского произведения. У Бартока не история о любви, а философская причта о постижении истины, которое ведет к гибели.
– Много ли для вас лично в этой опере осталось от Метерлинка? – Да, он живет в самой атмосфере оперы, передает ей свою мистичность. Метерлинка можно читать, но невозможно ставить; я всегда кручусь вокруг него и, конечно, чувствую его отголоски в музыке Бартока. Может быть теперь я лучше его пойму. Как через драму я пришел к «Эдипу», так от Бартока можно идти к Метерлинку в драматический театр.
– «Царя Эдипа» и «Замок герцога Синяя Борода» часто ставят вместе. Что на ваш взгляд объединяет эти оперы? – Мы с Александром Тителем выбирали их по созвучности музыки и темы. Их роднит человеческая страсть к постижению истины и самого себя, к познанию невозможного. Это прекрасная тема, гимн человеку, и хотя путь этот трагичный, он привычен человеку. Объединяя эти оперы, мы не опирались на предшествующий опыт, но, видимо, и правда их ставят вместе неслучайно.
– Это ваша вторая крупная работа в оперном театре. После «Катерины Измайловой» в Большом вам стало проще ставить оперу, чувствуете ли вы себя свободнее? – Может не свободнее, но интереснее. В Большом театре я после каждой репетиции просыпался и ощущал боль во всем теле, будто бы я физически тяжело работал. Все думал, почему мышцы болят? Потом понаблюдал за собой и увидел, что на репетициях я сидел весь сжатый, все мускулы были напряжены от страха, от незнания и от желания понять, угадать. Сейчас мышцы освободились, и я радуюсь своим ощущениям. В театре Станиславского очень благоприятная атмосфера и теплое отношение людей.
https://www.facebook.com/adomas.jacovskis?fref=pymk Sergey Kanovich, 7 марта 2017в 12:45 Radau šitą mano mėgėjiškai filmuotą "Nusišypsok mums, Viešpatie". Galbūt vertingiausia ir yra tai, kad mėgėjiškai filmuota - prieš, per ir po spektaklio. Su visais tokiais jaunais. ir dar esančiais mums ir su mumis. Su Šapru ir su Vytautu Grigoliu, kuriam šiandien sukaktų tik 66-eri. Tik (jau) prieš 23-ejus metus. Faustas Latėnas Adomas Jacovskis Grigory Kanovich
"Nusišypsok mums, Viešpatie", Life festivalis 1994 metų gegužės 17-a.
Опубликовано: 20 мая 2015 г. Режиссер Рима Туминас - о спектакле-притче "Улыбнись нам, Господи!" и том, как в Вахтанговский театр вернулась свежесть театральной жизни. Смотрите прямо здесь и прямо сейчас эксклюзивное интервью "Вестника Торонто
Третий "Эдип" Туминаса за год после постановки в античном амфитеатре под открытым небом и на сцене театра им. Вахтангова, а также вторая его работа в качестве оперного режиссера. Недавно на "Гвозде сезона" Туган Сохиев, с которым Туминас делал в Большом "Катерину Измайлову", говорил о Римасе как об "открытии для музыкального театра". Хотя сам Туминас не стремится к "открытиям" в том смысле, что его постановки едва ли "сенсационны", скорее их отличает наличие вкуса и умение толково распорядиться материалом, музыкальным в той же степени, что и драматическим.
Правда, материал "Эдипа" Стравинского как оперы-оратории с трудом выдерживает сценическое воплощение, даже с учетом того, что к постановке движений хора (34 певца, одни мужчины) привлечена еще один постоянный соавтор Туминаса, хореограф Анжелика Холина (для полноты списка не хватает только композитора Фаустаса Латенаса!) Художник Адомас Яцовскис, однако, предлагает совсем иное, нежели в драме, решение пространства - там была труба, метафорой Рока закатывающая "в асфальт" героев трагедии:
Туминас на презентации перед генеральным прогоном даже пошутил, что можно было бы использовать ту же трубу, только поставить ее вертикально. Но вместо катающейся трубы - статично лежащая разломанная голова поверженного колосса с торчащей из трещины металлической арматурой (на ней и повиснет в итоге Иокаста-Наталья Зимина). Хор в черном, Рассказчик (Сергей Епишев, в очередь с ним заявлен Виталийс Семеновс) в цилиндре, фраке и белых перчатках, Валерий Микицкий в ярко-красном, подчеркнуто "театральном" наряде Эдипа - если на сцене театра Вахтангова трагедия разыгрывается "в режиме реального времени", но в оратории Стравинского на сцене Музыкального театра о не повествуют пост-фактум, все уже случилось. Сама холодно-рациональная, искусственно сконструированная партитура Стравинского тоже вряд ли предполагает "катарсис" хотя бы в теории. Зато зрелище универсально по своему эстетическому посылу - кто-то видит в нем театр салонный, кто-то площадной, кто-то даже подобие "кукольного", и все удовлетворены в своих лучших ожиданиях.
Героев "Замка герцога Синяя Борода" Туминас и Яцовскис помещают в подобие железобетонного бункера, сосредоточив действие на взаимоотношениях персонажей и внешний колорит подробно не разрабатывая и не нагнетая ужаса (хотя приглушенные стоны время от времени доносятся). Денис Макаров, в "Эдипе" певший Тиресия, здесь выступает в партии Герцога, Юдит пела Лариса Андреева (в другом составе она будет Иокастой из "Эдипа"). Третьим главным героем оказывается оркестр под управлением Феликса Коробова - а музыка Бартока на мой вкус куда как выразительнее, чем Стравинского! К финалу против ожиданий драма все-таки оборачивается "сказкой" - прежние жены Герцога появляются из последней двери словно волшебные заколдованные царевны, и Юдит становится одной из них, что для сегодняшних тенденций (стремлении к бытовому подобию, с одной стороны, и к выискиванию всюду идеологической, политической подоплеки) и симпатично, и непривычно.
Представленные в форме дилогии, фильмы, созданные творческими группами проектов «Театрон» и «Артист», предлагают зрителям не категоричные определения, но попытку осмыслить систему координат творчества Римаса Туминаса.
В 2017 году исполняется 10 лет с тех пор, как Римас Туминас возглавил Театр имени Евгения Вахтангова. За этот период многие спектакли режиссёра приобрели мировое значение, постоянно гастролируя, объединяя зрителей различных континентов, формируя единое театральное пространство, территорию культуры.
Работа над проектом «Ковчег Римаса» продолжалась в течение года. Съемки проходили в знаковых для Вахтанговцев городах: в Москве, во Владикавказе и в Омске. Владикавказ — родина основателя Театра Евгения Богратионовича Вахтангова. В Омске Театр работал в эвакуации во время Великой Отечественной войны. Авторы фильма проводят исторические параллели между Театром-Праздником, который создавал Евгений Вахтангов в начале XX века и стремлением к Празднику, возвращённым Римасом Туминасом в начале XXI века на Вахтанговскую сцену.
Спектакль «Царь Эдип» был изначально задуман как международный проект, его премьера состоялась в античном амфитеатре Эпидавра летом 2016 года. Интервью, съёмки репетиционного процесса, уникальные кадры из Греции, вошедшие в фильм «Эдип в Эпидавре», — складываются в полифоническую картину, в которой каждый сможет найти нечто близкое и перекликающееся с его мировоззрением.
В вечере на Новой сцене примут участие создатели фильмов и их герои.
«Встретились как-то царь Эдип и герцог Синяя Борода…» И это не анекдот – встреча действительно скоро состоится. В Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко готовятся к премьере: два знаковых произведения ХХ века – опера Белы Бартока «Замок герцога Синяя Борода» и опера-оратория Игоря Стравинского «Царь Эдип» – прозвучат в один вечер. Режиссёр – Римас Туминас. Репортаж Алии Шарифуллиной.
Как правильно воскликнуть «солнце!», воздеть руки к небесам, где и как необходимо вздохнуть – Римас Туминас снова и снова уточняет нюансы. «Актер должен звучать, а для этого – уметь играть», – говорит режиссер. В случае с оперой-ораторией «Царь Эдип» Стравинского, это задача не из легких.
Композитор сократил античный текст в шесть раз, убрал второстепенных героев, сохранив лишь главную интригу трагедии. Исполнитель роли Эдипа Валерий Микицкий, чтобы лучше понять своего героя, сходил на одноименный спектакль Римаса Туминаса в Вахтанговском театре.
«Получил от этого спектакля такой заряд, что многие вопросы, которые возникали здесь по пластике, по динамике его состояния, решились сами собой», – признался Валерий Микицкий
В один вечер с «Царем Эдипом» будет идти одноактная опера Белы Бартока «Замок герцога Синяя Борода». Соседство это не характерное. Вместе их почти не исполняют. Но авторы постановки решили, что эти произведения роднит человеческая страсть к постижению истины и самого себя, к познанию невозможного.
«Эта музыка остается актуальной, остается современной, она должна увлекать публику не только умственно, но и чувственно», – подчёркивает главный дирижер Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко Феликс Коробов.
Оба произведения оказали большое влияние на музыкальный язык ХХ века. Каждый из композиторов подробно описал, как он сам видит будущий спектакль. Римас Туминас рекомендации учел, но добавил многое от себя.
Третьего "Царя Эдипа" менее чем за год поставил известный драматический режиссер, художественный руководитель театра имени Вахтангова Римас Туминас. На этот раз - на музыкальной сцене, в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Да еще в необычной творческой "компании" - к одноактной опере Стравинского "Царь Эдип" присоединена одноактная опера Белы Бартока "Замок Синей бороды". Накануне премьеры, перед генеральной репетицией, режиссер, дирижер, художник и хореограф спектакли рассказали журналистам, что ждет зрителей.
Римас Туминас объединил на сцене античный миф и средневековую французскую сказку. Фото: Сергей Куксин
Две оперы в одном спектакле Туминаса
Третьего "Царя Эдипа" менее чем за год поставил известный драматический режиссер, художественный руководитель театра имени Вахтангова Римас Туминас. На этот раз - на музыкальной сцене, в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Да еще в необычной творческой "компании" - к одноактной опере Стравинского "Царь Эдип" присоединена одноактная опера Белы Бартока "Замок Синей бороды". Накануне премьеры, перед генеральной репетицией, режиссер, дирижер, художник и хореограф спектакли рассказали журналистам, что ждет зрителей.
"Бывают странные сближенья" плавал в сознании пушкинская строчка, пока создатели оперы объясняли, как далеки и близки одновременно оперы Стравинского и Бартока. - Их разделяет всего 10 лет, но скорость изменений была настолько бешеной, что они кажутся двумя отдельными планетами, - объяснял дирижер Феликс Коробов.
Эти столь разные планеты - древнейший античный, кажется, почти человекоообразующий миф и на наших глазах страшную французскую сказку - объединила мысль художника, исследуемая им тема. - Это тема распада семьи и родословности, гибели и рока, - признается Римас Туминас. - Ведь с желания отодвинуть смерть и создать "клетку новой жизни" - семью - начинается если не наше счастье, то его ожидание и поиск.
И в пандам к двум столь странно сближенным историям рассказал еще о притче литовского писателя про счастливую семейную пару, где муж и жена каждый вечер рассказывали, как они хорошо вспоминали друг друга. Но передоверив свои слова дневникам, и однажды обменявшись ими, они молча разошлись навсегда. - Чтобы любить, надо что-то не знать, - как бы между прочим, среди шуток о веселом характере театра ("Я не встречал еще такого "смешного" театра") проговорил Римас Туминас свою главную мысль. - Все мы так неудержимо стремимся к истине, а я бы повторил вслед за Катуллом: Надо опустить паруса.
Эта трудно живущая в публицистическом дискурсе мысль - не стремиться все узнать, чтобы не потерять любовь - действительно, какая-то выстраданная мудрость Мастером мудрость, и какой тихий-тихий совет, который он нам дает, прямо противоположный всем привычным мейстримам, но который надо выслушать. И Эдипа с Иокастой, и Герцога с Юдит убивает добытое ими в столь разных расследованиях - царском и любовном, личном, женском - знание о том, что же на самом деле лежит в основе их счастья. Расследование в очередной раз выясняет, что беда. И этот тихий-тихий урок о "тихой-тихой" боли от того, что человек не может отодвинуть смерть, надо услышать. Поняв и почувствовав, как растворяет беду и боль всегда дающее ощущение бессмертия искусство.
Тем, кто видел "прогон" спектакля, в общем, повезло заглянуть в "черновик" создающих спектакль мастеров. (У Туминаса лежала на репетиционном столе чуть ли амбарная тетрадь, на треть исписанная мелким почерком). А тем, кого завтра ожидает премьера, которая всегда отличается от репетиций, поздравим с удовольствием разгадывать загадки Мастера, рискнувшего в поиске новых инструментов соединить - на равных! - драматический и музыкальный театр.
Ведущий церемонии режиссер Константин Богомолов. Фото: Александр Щербак / ТАСС
В Москве, в Театральном центре «На Страстном», состоялось вручение ежегодной премии Союза театральных деятелей «Гвоздь сезона». У премии «Гвоздь сезона» нет номинаций, награду получает не актер, режиссер или художник, а весь творческий коллектив, участвовавший в создании спектакля. Пятерку финалистов определили критики из экспертного совета. Каждый из лауреатов получил «Маленький хрустальный гвоздь», а обладатель главного приза — «Большого хрустального гвоздя».
Собираться на церемонию гости начали загодя и вразнобой. Режиссер Дмитрий Крымов в более чем демократичном виде — сером свитере и в широких штанах с накладными карманами — пришел одним из первых и в ожидании начала церемонии скромно пил сок. Режиссер Константин Богомолов скандалил, что его гостям дали билеты не на тот ряд. Режиссер Андрей Житинкин посылал всем воздушные поцелуи. А актриса Юлия Пересильд, вся в красном, просто молчала, но была так хороша, что и этого оказалось достаточно.
Случайных людей здесь не наблюдалось, да и наблюдаться не могло – согласно правилам премии, билеты на торжественную церемонию оглашения лауреатов не продаются, зато раздаются лишь приглашения «для своих». Так было 15 лет назад, когда «Гвоздь сезона» провели впервые. Так случилось и сейчас. Говоря о традициях, стоит заметить еще и вот что: согласно установившемуся правилу, пять спектаклей-финалистов объявляются заранее. А потому ни для кого, пришедшего в Театральный центр, понятное дело, не было никаким сюрпризом, что в этом году лауреатами стали несколько нашумевших постановок: «Катерина Измайлова» (Большой театр, режиссер Римас Туминас), «Кроличья нора» (Театр на Малой Бронной, режиссер Сергей Голомазов), «Русский роман» (Театр имени Владимира Маяковского, режиссер Миндаугас Карбаускис), «Своими словами. А. Пушкин Евгений Онегин» (Школа драматического искусства, режиссер Дмитрий Крымов) и «Утиная охота» (театр Et Cetera, режиссер Владимир Панков).
Отчего такие общие формулировки? Да, опять же, из-за традиций, согласно которым у премии нет номинаций «лучший актер», «лучший режиссер» и «лучший художник». А что есть? А вот что: награду, то есть Маленький хрустальный гвоздь, получает театр, то есть весь творческий коллектив, участвующий в создании спектакля.
Все это, конечно, убивает интригу и снижает накал страстей. Но – не до конца, потому что лишь только в самом конце вечера жюри, возглавляемое председателем Союзом театральных деятелей Александром Калягиным, и должно было название обладателя Большого хрустального гвоздя. Этого момента все и ждали. А, пока ждали, развлекались, как могли, с помощью постоянного автора, режиссера и ведущего церемонии — Константина Богомолова и его вечного напарника Сергея Епишева. Парочка вылезла из-за барной стойки в масках злых клоунов, один из которых представился почему-то Евгением Стебловым, а второй — Николаем Бурляевым, громко шутила, смешно проповедовала, угрожала пристрелить всех, кто не хочет верить в предлагаемые обстоятельства, и так обильно обливалась бутафорской кровью, что вскоре стала прекрасно гармонировать с платьем Пересильд.
Чуть позже, уже на сцене, Богомолов и Епишев изображали знойных русалок со стрелами в задах, пиликающих на гуслях. В этом образе они и глумились над всеми гостями и лауреатами. —Когда Господь хочет наказать, он лишает разума, — заметил, глядя на все это, поднявшийся на сцену Евгений Стеблов, совершенно не шутя. И тут же со сцены спустился. Так открылась церемония. Первым поздравляли Владимира Панкова сотоварищи. Точнее, сотоварищи без Панкова, который в этот момент находился в Питере. Это, впрочем, не помешала обстебать его за чрезмерную любовь к музыке, жанру саунд-драмы и звуковым эффектам.
Режиссер Римас Туминас (в центре). Фото: Александр Щербак / ТАСС
Следующая порция шуток досталась Римасу Туминасу, да еще и под песню «Катя-Катерина». Над чем шутили? Над вечной мрачностью Римаса, конечно. Что совершенно не рассмешило мрачного Туминаса, без единой улыбки принявшего приз. Затем наградили Миндаугас Карбаускиса без Миндаугаса Карбаускиса и Дмитрия Крымова без Дмитрия Крымова, потому как он куда-то запропастился. И Голомазова с Голомазовым, но без испарившейся Пересильд, сыгравшей в «Кроличьей норе» главную роль.
А что же в финале? —Я ужасно рад за этот спектакль, — начал речь русалка Богомолов, открыв конверт, - потому что это главное событие прошедшего сезона — без дураков. Это — «Машина Мюллер» Кирилла Серебренникова. И зал дружно зааплодировал столь смелому решено жюри, которое не побоялось наградить постановку, прославившуюся в том числе благодаря и рекордному количеству обнаженных тел. —Я хочу поблагодарить весь театр, — начал Серебренников. Но тут его прервали. Пародируя недавний скандал, случившийся на премии «Оскар», Епишев сообщил, что вышла досадная ошибка, и премия через пару секунд была вручена спектаклю «Утиная охота» Владимира Панкова. В общем, справедливо.
Московский Музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко пригласил на постановку очередной оперной премьеры художественного руководителя Театра имени Евгения Вахтангова Римаса Туминаса. В Музыкальном театре ждали этого сотрудничества несколько лет, предлагая режиссеру разные названия. И вот выбор сделан - две одноактных оперы: «Царь Эдип» Игоря Стравинского и «Замок герцога Синяя борода» Белы Бартока. Премьерные показы объявлены на 16, 17, 18 и 19 марта.
Оперный «Царь Эдип» последует у Туминаса и его постоянных соавторов - художника Адомаса Яцовскиса и хореографа Анжелики Холиной - после двух версий на драматической сцене: в античном греческом театре в Эпидавре и в Театре имени Евгения Вахтангова в Москве. К участию в оперной постановке на роль Рассказчика приглашены артисты Вахтанговского театра – Сергей Епишев и Виталийс Семеновс. Накануне премьеры, состоялась презентация спектакля, которая позволила заглянуть в творческую лабораторию его создателей.
Феликс Коробов, дирижер: «Мы представляем две одноактные оперы – Стравинского «Царь Эдип» и Бартока «Синяя борода» - культовые музыкальные произведения начала ХХ века. Любопытно, что между премьерами этих спектаклей прошло всего десять лет. Но это десятилетие было таким бурным, насыщенным, что, кажется, прошел целый век. И сейчас эта музыка остается актуальной, остается современной, она должна увлекать публику не только умственно, но и чувственно. Римас Туминас, Адомас Яцовскис и Анжелика Холина, работая на нашей сцене, оставили в нашем театре свою ауру и, надеюсь, оставляют и хороший спектакль».
Римас Туминас, режиссер: «Я не встречал еще такой труппы – они все такие красивые, добрые! Их актерское существование меня очень порадовало: их воображение, сознание творит, они участники и создатели спектакля. Замечательно работает и звучит хор. И это открытие очень дорого для меня – это жизнь, это красиво. Нас объединило ощущение театра, любовь к музыке, объединил материал: тема распада семьи и родословности, гибели и рока. «Царь Эдип» меня не отпускает. Всю жизнь нас призывают к борьбе. Когда меня спрашивают, как дела, я всегда отвечаю: дела идут впереди, а я за ними. Нужно пропустить судьбу вперед. И в этом - не смирение, не поклонение, но тихая боль от того, что ты ничего не можешь. Боль постижения, стремления к истине, познание ее тайны. Стравинский сократил античный текст в шесть раз, убрал второстепенных героев, сохранив лишь главную интригу трагедии. Мы попытались превратить этот спектакль в площадное представление. Главное - не потерять чувство меры, вкус. Чтобы не потерять, нужно всю жизнь набирать, придумывать, создавать. Солист, как и актер, должен вбирать все то, что происходит в сегодняшней жизни. Мышление – и есть современность».
В один вечер с «Царем Эдипом» будет идти одноактная опера Белы Бартока «Замок герцога Синяя Борода». Соседство это не характерное. Вместе их почти не исполняют. Но авторы постановки решили, что эти произведения роднит человеческая страсть к постижению истины и самого себя, к познанию невозможного. «Синяя борода» - это некая притча. Чтобы любить, нужно чего-то не знать. Все мы так неудержимо стремимся к истине, а я бы повторил вслед за Катуллом: надо опустить паруса, чтобы не проплыть гавань».
Громкая премьера в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко: Римас Туминас, худрук Вахтанговского театра, после очевидного успеха в Большом театре поставил здесь две одноактные оперы ХХ века — «Царь Эдип» Игоря Федоровича Стравинского и «Замок Герцога Синяя Борода» Белы Бартока. То, что драматический режиссер выбирает именно произведения ХХ века, очень показательно и мудро: они до сих пор необъяснимо воспринимаются как современные (несмотря на то, что написаны иногда 100 лет назад) и не имеют такого гигантского постановочного бэкграунда, как классические оперные шлягеры.
Объединение именно этих одноактных опер кажется очень естественным. Между ними примерно 10 лет («Эдип» — 1927, «Герцог» — 1918). Обе основаны на мифе или сказке, в обеих «человеческое» отодвинуто на задний план «многозначительно символическим», оба либретто — «замороченные» (у Стравинского так вообще на латыни) и не имеют ничего общего с обычной бытовой речью, характерной для их старших современников — веристов, Пуччини, Массне. Ну и сюжеты, конечно, объединенные общей темой типа «много будешь знать — скоро состаришься». А скорее всего, даже и умрешь. Что и случилось с героями обеих опер, когда они узнали страшную истину, к которой так настойчиво стремились. Оставались бы в неведении — может, и обошлось бы. Но это невозможно, ибо всем правит универсум, а вовсе не малоинтересные авторам человеки с их сентиментальными амбициями и эмоциями. И есть еще одна связка, не очевидная, но занятная в данном схематичном контексте: есть мнение, что прообразом Синей Бороды стал король Бретани Коморе, который жил в VI веке и прославился тем, что убивал своих беременных жен. Причина этого зверства прямо указывает на связь с мифом об Эдипе: Коморе предсказали, что он погибнет от руки собственного сына…
При этом музыка в этих операх совершенно разная. В «Эдипе» — ярчайший стиль зрелого Стравинского со всей его фантастической энергетикой, узнаваемым по двум тактам оркестровым саундом, оригинальным мелодизмом и невероятной красотой хоровых вертикалей. Музыка «Синей Бороды» (да простят меня почитатели Бартока) — много проще; она как будто зачерпнута из общего экспрессионистического котла и приправлена синкопами на первую долю, придающими ей эдакую «венгерскую чардашность». Тем не менее музыка красивая и явно более приятная, понятная и легкая для оркестра под управлением Феликса Коробова.
Есть две выдающиеся вокальные работы: Наталья Зимина в партии Иокасты в «Эдипе» и Денис Макаров в роли Герцога Синяя Борода. Лариса Андреева в партии Юдит несколько удивила колоратурной краской тембра, зато ей удалось передать характер героини, сочетающий нежность и женственность с маниакальным стремлением к гибели. А вот мужские партии в «Эдипе» оставили больше вопросов, чем ощущения убедительных вокальных и актерских побед. Впрочем, Роману Улыбину удался Креонт, которого артист сыграл и спел очень забавно, вызвав ассоциации с образом Полкана из «Золотого петушка» Римского-Корсакова.
Оперу-ораторию Стравинского «Царь Эдип» Римас Туминас поставил вслед своей драматической постановке трагедии Софокла сначала на сцене греческого амфитеатра Эпидавра, а затем театра Вахтангова. Нет смысла их сравнивать: оригинал Софокла еще более далек от иронического опуса Стравинского, чем «Онегин» Пушкина — от «Онегина» Чайковского.
Туминас очень органично воспринял иронический стиль Стравинского, придав ведущему (эту роль с безупречным вкусом и чувством меры исполняет артист Вахтанговского театра Виталийс Семеновс) элегантность слегка манерного и чуть пафосного артиста эпохи ар-деко. Все в режиссерском решении кажется адекватным материалу: статичность героев, «говорящая» пластика хора от Анжелики Холиной, аскетичные декорации Адомаса Яцовскиса, квадратные «бурки» Марии Даниловой. Туминас вслед за Стравинским не очеловечил этого «Мельхиседека», интересуясь им лишь как «универсальным человеком». В итоге миф об Эдипе, который не интерпретировал только ленивый, при этом так и остался зашифрованным посланием.
Аналогичная история случилась и в «Герцоге Синяя Борода». Сюжет, ставший популярным благодаря Шарлю Перро, до сих пор загадочен. Туминас не предложил собственной разгадки, оставив зрителям удовольствие придумывать ответы на целую серию вопросов. Начиная с того, почему этот вполне благородный и харизматичный Герцог убивал своих жен, и заканчивая тем, почему его последняя жена так хотела правды, как будто она была композитором Даргомыжским, а не сказочной красавицей. Здесь тоже было все весьма аскетично и строго. Герцог все больше сидел на стуле, а Юдит открывала таинственные двери. И ничего не случалось. За дверью была темнота. И только из пения актрисы (на русском, кстати, языке) мы узнавали, что именно она там видит. А зрители тоже что-то видели — больше внутри себя, чем вовне. Пожалуй, давно увиденное на сцене не служило таким мощным стимулом для включения собственной фантазии и интеллекта.
Итак, две древние загадки, миф и сказка, так и остались тайнами. Римас Туминас вместе с творческой командой и артистами загадал их, слегка обозначив путь решения. Ну а дальше — думаем сами и ждем откровения свыше.
Дорогие друзья! Давайте готовиться к премьере вместе! 13 марта у вас есть уникальная возможность побывать на презентации нашей ближайшей премьеры – опер «Замок герцога Синяя Борода» Бартока и «Царь Эдип» Стравинского. Создатели спектакля – режиссер Римас Туминас, дирижер Феликс Коробов, художник Адомас Яцовскис, хореограф Анжелика Холина и художник по костюмам Мария Данилова – расскажут о своей работе и своем видении двух ключевых для ХХ века оперных партитур. К ним присоединятся исполнители центральных партий – меццо-сопрано Лариса Андреева и бас Денис Макаров. И это еще не все. Вы сможете не только заглянуть в творческую лабораторию, но и первыми увидеть небольшие фрагменты каждого из спектаклей. Мы хотим, чтобы театр стал более открытым для зрителей, и приглашаем вас ближе познакомиться с грядущей премьерой. Презентация состоится в понедельник, 13 марта.
Режиссеру Римасу Туминасу и дирижеру Феликсу Коробову символизм Бартока оказался ближе, чем неоклассицизм Стравинского.
Премьера опер Стравинского и Бартока вписалась в ту репертуарную линию театра на Большой Дмитровке, которая знакомит публику со значительными партитурами ХХ в., будь то оперы Сати, Мийо, Казеллы или Мартину. Большинство из них ставится на малой сцене – сейчас же две одноактные оперы появились на основной, что делает театру особую честь.
«Царь Эдип» Стравинского и «Замок герцога Синяя Борода» Бартока друг на друга решительно не похожи, но их объединяет тема предначертания, благодаря которой соседство этих двух шедевров с интервалом в антракт становится оправданным. Царь Эдип делает все возможное, чтобы не дать свершиться пророчеству, но обмануть рок не может: он таки убивает отца и женится на матери. Герцог Синяя Борода изо всех сил уговаривает новую жену не ломиться в запертые двери – но он с самого начала знает, что Юдит добьется знания даже ценой собственной свободы и в результате займет пустующее место в бородинском квартете несчастных жен, обреченных на вечные слезы, кровь и мрак. Рядом звучит и другая тема, общая для обеих опер, – трагедия обладания истиной. Долг царя велит Эдипу найти убийцу – в итоге он находит его в себе самом и вынужден свершить над собою жестокий суд. Юдит не может чувствовать себя любимой женой, не зная о муже всю подноготную, – но открывшаяся истина губит ее саму.
Правды лучше не знать – этому невеселому выводу композиторы придали всецело разные эстетику и стиль. Опера Бартока источает экспрессию, муку и нервы, она плещется и вязнет в трясине густого символизма. Опера-оратория Стравинского фронтальна, антипсихологична, антииндивидуальна, все эмоции переведены в план представления, и даже нарратив намеренно превращен в спойлер: чтец (Виталийс Семеновс из Театра Вахтангова) излагает события раньше, чем зритель их видит.
Обе оперы в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко поставила команда, в прошлом сезоне выпустившая в Большом театре «Катерину Измайлову» Шостаковича, – режиссер Римас Туминас, сценограф Адомас Яцовскис, художник по костюмам Мария Данилова, хореограф Анжелика Холина, художник по свету Дамир Исмагилов. Тогда Туминас дебютировал в опере, и ему удалось дело, для режиссера драмы почти невозможное, – постановку не провалить. Второй опыт должен был закрепить стиль (и действительно, из динамиков там и там задувает унылый ветер) и, главным образом, успех – но удался он только наполовину.
«Царь Эдип», идущий в начале вечера, выдал неуверенность режиссерского почерка. Казалось бы, правила игры, заданные Стравинским, были соблюдены – объективизм, статика, ритуальность наличествовали, хор и солисты сопровождали пение условными жестами рук в духе Уилсона. Вместе с тем выдержать величественную непроницаемость до конца режиссеру не удалось – в напряженные моменты Эдип принимался хлопотать лицом, как если бы играл комическую роль у Гайдая или Рязанова.
Равным образом не удалось музыкальное решение «Царя Эдипа» дирижеру Феликсу Коробову. Холодноватому монументализму Стравинского не хватило стройности и ясности. Оркестр и мужской хор не договорились о балансе. Неудачным оказался выбор артиста на заглавную партию: Валерий Микицкий – превосходный характерный, но отнюдь не героический тенор. Сходным образом растерял часть партии бас Роман Улыбин, певший Креонта. Только Наталья Зимина в партии Иокасты показала богатство звучания и сценическую стать.
Но страницу с карикатурными Фивами можно без сожаления перелистнуть ради трансильванских готических кошмаров. В опере Бартока дело обстоит много благополучнее. Образ зловещего замка, куда не проникают лучи солнца, оказался в спектакле основным. Поставить час действия на двух персонажей – непростая задача, но Римас Туминас решил ее одним простым приемом по имени контраст. Если герцог в исполнении Дениса Макарова преимущественно неподвижен, то Юдит в образе Ларисы Андреевой – непрерывное движение и бег, ее грацию подчеркивают длинное струящееся платье и прекрасные волнистые волосы. Оба певца звучат хорошо, а оркестр, только что понуро тянувший фиванскую лямку, расцветает вязью мотивов, шепотами и криками. Дирижеру Феликсу Коробову Барток тоже явно больше пришелся по душе, нежели Стравинский. В этом есть сермяжная правда – темный влажный экспрессионизм ближе московским традициям, нежели ясный сухой классицизм.
Знатные имена
Если царя зовут Oedipus, а опера Стравинского идет на латыни с русским конферансом, то имя герцога – Kekszakallu. Это единственное венгерское слово, звучащее в спектакле и повторенное в овертитрах на языке оригинала. В остальном опера поется в русском переводе с русскими же овертитрами.
Постановка «Катерины Измайловой» год назад в Большом стала для Туминаса дебютом в качестве оперного режиссера. Премьера оказалась приурочена к 80-летию печально знаменитой статьи «Сумбур вместо музыки», нанесшей тяжелейший удар по «Леди Макбет Мценского уезда», — так опера называлась в своей первой редакции. Кстати, обе редакции ставились в Большом неоднократно, и ни одна из постановок не стала безусловной удачей. По поводу версии Туминаса мнения разделились: одни утверждали, будто многострадальная опера Шостаковича наконец обрела адекватное прочтение на сцене главного театра страны. Другие были возмущены тем, что режиссер и дирижер Туган Сохиев свели к нулю страсти, бушующие в опере, полностью вытравив из нее мотивы секса и насилия. Составить мнение о постановке Туминаса еще не поздно; сходить на нее стоит хотя бы ради того, чтобы услышать замечательного тенора Джона Дашака — в двух из трех спектаклей серии он исполняет партию Сергея. Отрадно, что Дашак не стал в Большом исполнителем лишь одной роли — он великолепен также в партии капитана Вира в недавней постановке «Билли Бадда» Бриттена.
Римас Туминас ставит «Царя Эдипа» Стравинского и «Замок герцога «Синяя борода» как единый спектакль. Фото: Артем Геодакян/ТАСС
Между тем на сцене Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Туминас сейчас ставит как единый спектакль две важнейшие оперы XX века — «Царя Эдипа» Стравинского и «Замок герцога Синяя Борода» Бартока. Вместе с Туминасом над постановкой работают дирижер Феликс Коробов и хореограф Анжелика Холина: это по ее воле в «Катерине Измайловой» трижды появляются бродячие танцоры, словно пришедшие из фильмов Марка Захарова. Спляшет ли Царь Эдип с герцогом Синяя Борода, пока не известно, однако спасибо театру уже за редкую возможность услышать два шедевра. Если вы слышали у Стравинского «Петрушку» и «Весну священную», по первым нотам оперы-оратории «Царь Эдип» вы едва ли угадаете композитора. Либретто, написанное на латыни, чтец, комментирующий происходящее со стороны, гораздо более строгий характер музыки — все это позволяет узнать Стравинского по-новому. А в опере Бартока мы попадаем в таинственный мир зловещего замка, оживить который попытается последняя жена герцога; она еще не знает, что замок хранит тайну ее предшественниц.
В Театре имени Евгения Вахтангова проходит творческая лаборатория для молодых актёров и режиссёров. Участники этой школы были отобраны еще в августе прошлого года на специальной театральной секции Всероссийского молодежного форума «Таврида на Бакальской косе» в Крыму. Они приехали в Москву для получения нового опыта. Накануне творческую встречу с участниками Вахтанговской лаборатории провёл художественный руководитель театра Римас Туминас. Репортаж Валерии Кудрявцевой.
Для студентов и уже действующих актеров и режиссеров со всей страны – возможность такого личного общения со знаменитым режиссером – сбывшаяся мечта. «Характер и конфликт пусть остаются за дверью». «Театр должен ласкать ухо и гладить глаза. Или наоборот». Парадоксальными короткими формулами, с легким акцентом, Туминас заставляет слушать каждое свое слово. Все, о чем говорит, показывает на месте. Сетует на потерю вкуса – общую беду современного театра. Делится советами знаменитых учителей. Часто тоже неожиданными. «Как говорил Гончаров режиссерам: «Увидели что-нибудь хорошее – в фильме, в спектакле, берите, воруйте! И скажите, что это мое. Вот так, с безумными глазами: «Это мое». Идите, докажите. А если вы одалживаете, то это и видно, что вы одолжили», - говорит режиссер, худрук Театра имени Вахтангова Римас Туминас.
Кому-то повезло видеть спектакли Туминаса в Вахтанговском, кто-то просмотрел все доступное в Интернете. Непосвященных в работу мастера в зале нет. «Хороший человек – это уже половина профессии актерской. Раньше говорили, что хороший человек – это не профессия. Нет, сегодня - профессия. Все остальное – практика», - убежден Римас Туминас. Одна из целей встречи – услышать советы мастера и к 28 марта подготовить несколько актерских отрывков, которые Римас Туминас обязательно посмотрит. Тот, кому удастся заинтересовать мастера, возможно, получит право попробовать свои силы в рамках молодежных лабораторий Театра Вахтангова. А вот сделать фото с любимым режиссером может любой.
В нашем репертуаре вскоре появятся два знаковых произведения ХХ века. Это опера Белы Бартока "Замок герцога Синяя Борода" и опера-оратория Игоря Стравинского "Царь Эдип".
Сложно переоценить то влияние, которое они оказали на развитие музыкального языка ХХ века. Их объединяют поиски новых приемов инструментовки, работа композитора над звуковой палитрой произведения. В "Замке герцога Синяя Борода" Бартока всего два главных героя, но их диалог удивительно тонко выстроен психологически. Перед нами открывается громадная палитра чувств, эмоций, которые Барток передает в звуке, основываясь на своем феноменальном знании народной музыки. В свое время Золтан Кодаи сказал, что для непросвещенной публики сложнее всего понимать Бартока-фольклориста, потому что это художник, который не просто цитирует народные песенки, а перерабатывает и выводит их на совершенно новый музыкантский и философский уровень обобщения народного материала – это обобщение смыслов, настроений, а не просто фольклорные цитаты.
Что касается "Царя Эдипа", то это произведение строгой формы и абсолютно выстроенной структуры. Жан Кокто и Стравинский сократили текст античной трагедии в 5-6 раз, сохранив главную интригу и основные повороты сюжета. Это "неоклассический" Стравинский, но это не подражание классике, а наполнение классических форм и классических средств выражения языком ХХ века.
Обе оперы имеют напряженный, почти детективный сюжет, но они абсолютно по-разному окрашены эмоционально. Думаю, этот контраст будет интересен для публики, как и возможность погружения в музыку начала ХХ века. Нас отделяет от момента создания этих произведений почти сто лет – столько же, сколько отделяет их от времен Бетховена.
Посмотрела в театре Станиславского и Немировича-Данченко две одноактные оперы, объединенные в единый спектакль: «Царь Эдип» Игоря Стравинского и «Замок герцога Синяя Борода» Белы Бартока; обе в постановке несравненного Римаса Туминаса. Не перестану признаваться в любви режиссеру, на мой взгляд, он способен своим творчеством устранить все составляющие жизнь бытовые «шумовые эффекты» (проблемы, заботы, переживания, ссоры), и помочь на короткий момент времени, забыв обо всем, услышать незамутненное повествование о главном, чём-то несоизмеримо более важном, чем обыденность. Его постановочный стиль отличает глубина и содержательность идеи при некотором аскетизме театральных средств, и непревзойденный художественный вкус; а спектакли заставляют думать, искать смысл показанного, трудиться духовно. Это не простая для восприятия драматургия, для ее осмысления требуется время и опыт, поскольку режиссер задумывается над вопросами, недоступными неподготовленным зрителям, живущим бытовыми проблемами. И это именно то, что заставляет меня восхищаться как самим режиссером, так и его творчеством. Оба действия, что мне больше всего понравилось, гармоничны в музыкальном аспекте и, одновременно, глубоко драматичны не в смысле трагедийности, которой достаточно, а в смысле насыщенности элементами, свойственными театру немузыкальному. Это именно то, чего в музыкальном театре мне всегда остро не хватало: сюжетной связности, логики излагаемых событий, содержательности актерской игры, осмысленности. Оперу в такой постановке не просто слушаешь, но смотришь в напряжении, она интересна не только красотой вокала исполнителей, но и актерской и режиссерской насыщенностью.
Опера-оратория «Царь Эдип» Стравинского более лаконична по сравнению со спектаклем, показанным в театре Вахтангова, в сущности, из трагедии Софокла взяты наиболее ключевые сюжетные линии, и в какой-то момент мне даже захотелось, чтобы действие продлилось дольше и было более детальным. Но, вместе с тем, режиссер обострил драматургию до предела. И история увиделась мне по-новому; в этом спектакле показана не беспомощность человека перед Роком, крушение гордыни и амбиций, а беспощадное наказание за попытку оспорить власть Провидения. Иокаста, в стремлении опровергнуть предсказание, спровоцировала трагедию, в которой Эдип стал орудием возмездия. Оба, мать и сын, осознали свои роли лишь в конце, в момент страшной развязки; чтобы пресечь череду несчастий, Иокаста кончает жизнь самоубийством, а Эдип калечит себя. Но при этом, если в спектакле театра Вахтангова Эдип раздавлен в пыль неумолимой Судьбой, в музыкальном театре он не утрачивает своей личности, равно как и любви и уважения народа; приобретает не осуждение, но сострадание окружающих.
Опера «Замок герцога Синяя Борода» Бартока держала в еще большем напряжении. Эта страшная «сказка» в постановке Туминаса наполнена жутью до предела в лучших традициях психологических триллеров Хичкока. Только два исполнителя на сцене - и такая волна эмоций от каждого. Я была заинтригована каждой из семи дверей, и, вместе с Юдит, пыталась в себе побороть одновременно и любопытство, и ужас. И развязка прекрасна и естественна в своей завершенности: познав все тайны человека, достигнув глубины его души, бездны его страстей, невольно становишься частью его, и не можешь освободиться от этих оков, даже если желаешь свободы. Очень понравилось, как с каждой очередной открытой «дверью» души Герцога, холодела влюбленная Юдит, и разгоралась страсть Синей Бороды…
Античный миф об Эдипе и старинное предание о герцоге Синяя Борода. Сегодня в Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко – большая премьера. Прозвучат сразу два знаковых произведения ХХ века – опера Белы Бартока «Замок герцога Синяя Борода» и опера-оратория Игоря Стравинского «Царь Эдип». В один театральный вечер обе постановки объединил режиссер-вахтанговец Римас Туминас. От любых интервью до премьеры Римас Туминас отказывается. Верит в приметы. Отвечает коротко только на один вопрос: «Как дела?». Идут они впереди, а режиссер за ними, еле успевает. Что имел в виду мастер, становится понятно, когда открывается занавес. Только за последние несколько суток в мире царя Эдипа произошли большие изменения – сменились костюмы, пластика героев, и опера-оратория зазвучала по-новому.
Что осталось неизменным, так это декорации. Над ними работал давний друг режиссера, коллега по одноименной постановке в Вахтанговском театре – Адомас Янцовскис. Художник признается, что соблазн перенести те декорации в новый спектакль возникал. «Конечно, такая мысль была, но потом я понял, что будет глупо. Все-таки разные театры, разные спектакли. Там – романтическое, здесь – Стравинский», – признается художник-постановщик Адомас Янцовскис. Который буквально перевернул «Царя Эдипа» Софокла: сократил античный текст в шесть раз, убрал второстепенных героев, сохранив лишь главную интригу трагедии, использовал либретто – на латинском языке. Это хитрый ход Стравинского. Он хотел сосредоточить внимание зрителей не на сюжете «Царя Эдипа», а на музыке. «Хотя мы слышим отсылы и к Баху, и к Генделю, тем не менее, это абсолютный Стравинский. Это слышно в языке, в наполнении, в мощи, в фактуре», – отмечает музыкальный руководитель и дирижер-постановщик Феликс Коробов.
В один вечер с «Царем Эдипом» идёт одноактная опера Белы Бартока «Замок герцога Синяя Борода». Соседство это не характерное. Вместе их почти не исполняют. Авторы спектакля говорят: произведения объединяет рок, судьба. Вся вокальная нагрузка в этом спектакле ложится на двух актеров. Помимо Юдит и Синей Бороды, других партий в спектакле нет. Наталья Зимина признается, что справиться с задачей помогает поддержка режиссера. «Он очень любит артистов, хвалит, что для меня непривычно. И ты потом делаешь очень много правильных вещей», – признаётся солистка Наталья Зимина.
Возможно, это еще не финальный вариант постановок – полушутя-полувсерьез говорят их авторы. Каждый спектакль может принести свои сюрпризы.
13 и 14 апреля в Париже, в Théâtre de Nesle, Театр им. Евг. Вахтангова покажет спектакль «Записки сумасшедшего». Это моноспектакль по повести Гоголя, сыгранный актером вахтанговского театра Юрием Красковым. Постановку осуществил художественный руководитель Театра им. Евг. Вахтангова Римас Туминас. Незадолго до приезда спектакля в Париж корреспондент RFI встретилась с Туминасом.
- RFI: Согласитесь, что «Записки сумасшедшего» — не самое простое к инсценировке произведение. Тем не менее из всего Гоголя выбор пал именно на него. Почему? - Римас Туминас: Это была инициатива самого актера, Юрия Краскова, который самостоятельно подготовил постановку. У нас много готовится индивидуальных постановок такого рода, инициированных самими актерами, и обычно одна из пяти потом входит в репертуар. «Записки сумасшедшего» — как раз такой самостоятельный проект, очень удачный, на мой взгляд. Красков — уникальный характерный актер, а кроме этого, он прекрасно знает и чувствует литературу, что очень важно. «Записки сумасшедшего» — очень объемная вещь, хоть и моноспектакль, там настоящий гоголевский объем.
- А не хотели бы «замахнуться» на что-то еще из Гоголя в ближайшее время? - Давно ходим рядом с «Женитьбой», примериваемся. Но пока жива память о спектакле Эфроса, я сдерживаюсь. Хотя актеры очень хотят этого спектакля. А я боюсь. Не то что боюсь повториться, но я всю жизнь учусь признавать гениальность чужих работ. Я умею говорить себе: «Это трогать не надо, это уже сделано». И если какой-то спектакль еще живой у меня в памяти, я не могу закрыть на это глаза, выбросить его из памяти и приступить к своей постановке.
- Но «Ревизора» вы ведь уже ставили в Вахтанговском. - Да, в 2002 году мы играли «Ревизора», но жизнь у этого спектакля была недолгая — все молодые артисты, которые были в нем заняты, поуходили из театра. Трудное было время, надо было выживать — поэтому и уходили в сериалы, в кино. Михаил Александрович Ульянов тогда очень болезненно переживал этот сложный период.
- По-моему, вы все-таки будто побаиваетесь опять подступиться к Гоголю… - Да, конечно. С Гоголем и Достоевским надо быстро — за 2–3 месяца напасть, преодолеть и отойти. Иначе заболеешь.
- «Напасть»? Да у вас же очень нежное отношение к классике. Мне даже кажется, что вы словно советуетесь с автором, можно ли вот именно так поставить или нет. - Я сначала долго хожу вокруг. Прикасаюсь к произведению — сначала один, потом с композитором, потому появляется художник. Маленькими шажками, постепенно. А наброситься — уже потом, когда услышишь вкус детства, запах хлеба и звук века. В классике это определяет нежный подход к ней с разрешения автора. Еще я смотрю, что делал Товстоногов, Эфрос, прикасались они или нет, если нет — то почему. Это своеобразная молитва. И если что-то разрешается — тогда надо быстро хватать.
- А голос самого автора слышите? Пушкин, например, может вам сказать: «Знаешь, вот этого я не имел в виду, не делай так»? - Нет, такого не было. Но я все равно разговариваю — если не с Пушкиным, то с его природой, его болью, его фантазией. С его миром.
- И с Гоголем так же? - Да, конечно. Слава богу, ни разу не получил отказа или резкой критики. Помните, как Чехов говорил, что опять публику обманул? Вот и так же — все время думаю, что меня могут арестовать и осудить. Но ведь таким же был и Пушкин, и Чехов.
- Искусство — это всегда манипуляция. - Точнее — святой обман. Я всегда первым дело рекомендую молодым режиссерам — читайте, вчитывайтесь в Гоголя, там все как в пособии для режиссера, все выписано, только надо уметь прочитать. И тогда все раскроется для режиссера. Как говорил один старик-ювелир, к которому напросились на экскурсию молодые, чтобы узнать секрет его мастерства: не спрашивайте меня про искусство, знайте только, что всю жизнь вы будете искать инструменты. Если у вас они уже есть, вам хватает — значит, вы остановились, вы не художник. Надо инструмент искать к каждому произведению, и каждый раз — свой. И актерам я тоже советую не останавливаться, искать свой инструмент. К Гоголю общего ключа нет, надо искать, чем вскрыть. Вот в «Записках сумасшедшего» Красков сам нашел инструмент.
- В одном из ваших интервью я прочитала, что вы за цензуру. Не поверила своим глазам. - Тут главное — не допустить безграмотности, пошлости, бескультурья. В последнее время в театре опасная ситуация — видна потеря вкуса. Причем во всех сферах. Если я чувствую что-то похожее, я снимаю спектакль.
- Так это не цензура. Это мера вкуса. Цензура — это система сдерживания и запрета со стороны власти. - Нет, цензуры в этом смысле я никогда ее не испытывал. Да и не только я. Эфрос, Товстоногов, Гончаров — их спектакли не закрывали. Были проблемы у Таганки, но там другие причины, это был политический, плакатный театр.
- Сейчас опять стали слышны разговоры о том, что надо возродить худсоветы. А это ведь инструмент цензуры. Заговорили о необходимости закона о моральных нормах культуры. - А кто будет решать?
- В том-то и дело. - Скромно скажу: я бы мог.
- Значит, если вас попросят посмотреть какой-то спектакль и решить, имеет ли он право на существование, вы согласились бы решать его судьбу? - Да. И даже с удовольствием это сделаю. Невежество, пошлость, безвкусие примыкают очень к современности. Про меня и так говорят — вот, жестокий, закрывает спектакли, я кого-то обидел, а они полгода работали. Но, во-первых, ничто никуда не пропадает. Во-вторых, это меня обижают, когда думают не о материале, а о себе, как себя выразить. Прочитал пьесу, закрыл и думает — а я где тут? Тогда вообще не надо этим заниматься. Ты вторичен по отношению к автору и материалу. Раскрывайся через другого. И ты никуда не пропадешь.
- Да, вы и правда суровы. Зато, насколько я знаю, вы очень по-человечески относитесь к старикам-вахтанговцам. - В самом начале было желание собрать их всех и спросить: «Любите ли вы театр?» «Да», — скажут они. «Хотите ли светлого будущего для него?» — «Да». — «Тогда уходите». Но я не собирался строить свой театр, я с уважением отнесся к тому, что уже было. Старики социально не защищены, их нельзя отправлять не пенсию. Они в свое время творили, работали — те, кто окружал Ланового, Борисову, Яковлева, Ульянова. Не было бы их — не состоялись бы и те личности. За что их наказывать? Я призвал их к работе — хватить ныть, сказал я им, хватить дома сидеть. Я подобрал для них кое-какой материал, так что скоро соберем такой вечер шутов, чтобы они могли на себя иронично посмотреть. У них много радости, которая просится на сцену. Есть несколько человек, которые совсем не выходят на сцену, но это только по состоянию здоровья. А так — играть хотят все.
- Вы уже чувствуете себя в Москве своим? - Как я уже сказал, я вошел в этот дом, не разрушая его, только мебель поменял — снял с репертуара спектакли, которые морально устарели. До некоторых событий я ощущал себя в нужное время в нужном месте. Я чувствовал, что призван быть мостиком между культурами. Сейчас надо пересматривать мотивацию — я ощутил себя разделенным, я заложник России. Со стороны это никак не видно, нет никаких признаков, но я себя таковым чувствую. Пять-шесть лет назад Европа была открыта для России, было ощущение праздника — вот-вот мы станем единым пространством, где воцарится общая свобода. Все это сулило праздник мира, праздник жизни. Теперь это нарушено, и восстанавливать праздник трудно. Он будет, он состоится — и тогда можно уходить.
Худрук театра имени Вахтангова пообщался с местной публикой.
Художественный руководитель театра имени Вахтангова Римас Туминас встретился с воронежскими зрителями в субботу, 3 июня. Известный режиссер пообщался с публикой перед показом постановки «Царь Эдип» в рамках седьмого Платоновского фестиваля искусств. Корреспондент РИА «Воронеж» записал самые яркие высказывания художника.
Об общении со зрителями
Я режиссер, практик. А к подобным встречам тяжело приспособиться. Беседы, воркшопы – я этого не умею. Сегодня беда еще и в том, что все, что ты скажешь, сразу становится доступным для всех. Помню первые гастроли за границей. Рассказываешь, показываешь, что-то добавляешь, немножко врешь, фантазируешь – а кто проверит? Воображение работало. А сегодня оглянуться не успеешь, как все знают, как тебя приняли, о чем говорили. Во всяком режиссере живет актер. И можно сказать, что у нас, актеров, отобрали возможность лицемерить. Из-за этого артисты закрываются и молчат. Они хотят вырваться из этого информационного поля.
Об эпизоде, повлиявшем на творческий метод
Раньше все испытывали страшные мучения от походов к стоматологу. Были такие кресла специальные, можно было вцепиться руками, упереться ногами и терпеть боль. Помню, как я однажды сидел в этом кресле и жалел себя. Весь мир обозлился на меня! Передо мной было овальное окно, и я увидел в нем пожилую женщину в плаще. Моросило. И вот у нее палочка, сетка в руке. И сетка явно перевешивала. Эта бабушка поднималась по улице, потом останавливалась, отдыхала и продолжала идти. Я смотрел на нее только ради того, чтобы отвлечься. А потом сосредоточился, и эта женщина своими движениями словно рассказала мне свою жизнь. Я подумал: «Кому сейчас больнее и тяжелее: мне или ей?» И боль ушла. Я не чувствовал, как меня сверлили. Эта нервная точка слово переместилась в нее. Тот эпизод сильно на меня подействовал психологически. Я стал искать боль не в себе, а в других. Через другого можно познать себя.
О главном в театре
Я довольно академический режиссер. В искусстве есть система. Ты можешь нарушать, искать, но все равно возвращаешься к ней, каким бы большим, знаменитым и модным ты ни был. Я два года провел у Эфроса, мы стали довольно близкими знакомыми. Он репетировал с труппой «Месяц в деревне» Тургенева. Знал весь текст уже наизусть, но все равно открывал книгу и читал, читал. А когда до премьеры оставался день, он отложил книжку и благодарно положил на нее ладонь. Словно сказал ей «спасибо». А сегодня режиссер разок прочитает пьесу, кладет ее в сторону и начинает думать: «Ну и где тут я?» И вот это «я» мне чуждо. Антон Павлович Чехов прочел рассказ брата Александра и написал ему в письме: «Хороший рассказ, интересный. Но истина дороже наших отношений – в нем слишком много тебя. Гони себя оттуда, чтоб духу твоего в нем не было! Пиши о других». Для меня это главное – ищи другого, выгоняй себя.
О конфликте в драматургии
Все знают, что конфликт – основа драматургии. Мы ищем его природу и так радуемся, когда находим, как будто открыли что-то новое в театре. А конфликтов-то всего 26, они все давно известны. Кто придумает еще один – сразу Нобелевскую премию получит. И поэтому я конфликтов не ищу и другим не советую. Вот мы репетируем, а конфликт я не пускаю, держу за дверью. Возникают характеры, а я и им дороги не даю. Вы скажете: «Как это? А с чего тогда начинать?» И будете отчасти правы. Но когда актер спрашивает, в чем конфликт, потом узнает и успокаивается – так жить скучно. Человека надо искать! И трактовать его самого без всяких конфликтов. Именно так нужно раскрывать саму жизнь. Без конфликта жить интереснее. Откажитесь от борьбы. Я перестал бороться и сразу заметил, что люди стали добрее.
О театральных вузах
Театральные вузы совершают настоящее преступление. Я часто об этом высказываюсь. Набирают курс за курсом, на каждом – по 30 человек. Уже 20 тыс. безработных актеров! Вузы плодят безработицу! И никакой ответственности не несут. И продолжают набирать студентов, расширяются, выбивают финансирование. А об этих молодых людях никто не думает. Они рвутся, мечтают. Да, талантливых действительно много. Но как-то все это надо ограничить. Нужно проводить более строгий отбор. Не так, чтобы набрать курс, а потом смотреть, кто останется. Нужно взять семь-девять человек, закрыть двери и работать с ними день и ночь. Вот тогда будет смысл. А сейчас каждый хочет открыть театр или студию, чтоб потом кто-нибудь в телевизоре назвал его своим учителем. Вот что с людьми эгоизм делает – это страшно.
Фото – vakhtangov.ru
О молодых артистах
Хор греков в «Царе Эдипе» – это не прихоть. Вы увидите, каковы они на сцене. Поэтому я спорю с дирекцией, заставляю их находить финансирование для прилета и выступления греческих артистов. У них ведь нет понятия «массовка». Как бы я ни уговаривал актеров, как бы я ни убеждал их, что они нужны и важны – толку нет. Они постоят в этой «массовке», а потом подходят и говорят, что найдут на эту роль подружку вместо себя. Потому что приглашают в театр знакомых, а те потом в кафе спрашивают: «Это ты был третьим слева в массовке?» Молодые сейчас отказываются от ролей. Следят за Сергеем Маковецким – как он воспринимает роли, как он их выбирает. Но Маковецкий-то еще на что-то имеет право. Подчеркну – на что-то. Забавно: как-то подходит ко мне, говорит: «Римас, я что, с дядей Ваней и умру?» Я отвечаю: «Помилуй, “Евгений Онегин” вышел». А Маковецкий: «Ну какая это роль? Я всего 25 минут на сцене!» Как в кино уже минуты считает. Для молодых это заразительно. Актер – это корова, которая должна дать молоко. Вот приходит молодой артист, говорит: «Я буду по десять литров утром и вечером давать, на все согласен!» Проходит год-два, и он дает только литр. Потом вообще ничего не дает. А на третий год вырастают рога, и он становится оленем, украшением природы. Можно вспомнить Галину Коновалову, которая стала знаменита в 95 лет. Лежа в больнице, обложила себя рецензиями и таким образом выздоравливала. Никак не могла умереть! Как-то сказала: «Ох уж эти молодые. В 30 начинают пить, говорят, что карьера не сложилась, жизнь впустую прошла». Как Коновалова работала, с каким преодолением! Соглашалась на любые эпизоды, зная, что способна на большее. Она именно служила в театре.
О разочаровании от театра
Я чувствую разочарование в театре. Это пришло с возрастом. Не хочу умереть в Москве – на Новодевичьем кладбище уже мест нет. Уходить надо, пока цветешь. Цветок же срезают не тогда, когда он вянет. Я уже не удерживаю артистов, которые не согласны на массовку. Не рассказываю им о дисциплине, о долге перед публикой, об ответственности. Говорю: «Конечно, зачем вам терпеть, вы же талантливый человек! Идите и ждите большую роль, пусть пять-семь лет, но ждите!» Еще сегодня так много безвкусицы, отсутствия стиля. Это страшно – мы ведь так на это поддаемся. Хамство, невежество и грубость предлагают нам свои услуги. И мы их принимаем.
http://vm.ru/news/386172.html 5 июня 2017 Академический театр имени Вахтангова принял участие в Международном театральном фестивале имени Андрея Платонова Анжелика Заозерская «Царь Эдип» в постановке художественного руководителя театра Римаса Туминаса дважды был сыгран в самом большом концертном зале Воронежа при полных аншлагах.
Римас Туминас провел творческую встречу с публикой в одном из старейших драматических театров России - театре имени Кольцова, на которой поделился своими мыслями и планами. Режиссер заметил, что «Андрей Платонов – один из самых любимых его писателей, и что роман «Котлован» - его настольная книга, к которой он возвращается едва ли не каждый вечер»: - Платонов – такой человеколюбивый писатель! В каждой строчке – столько боли, нежности к человеку. Я бы хотел поставить спектакль по произведениям Андрея Платонова, - признался режиссер.
Римас Туминас бесконечно обращается к русской классике. В театре имени Вахтангова идут его спектакли: «Дядя Ваня», «Евгений Онегин», а в Большом театре – опера «Катерина Измайлова». Для российской публики, включая провинциальную Россию, Туминас, прежде всего, режиссер классических литературных постановок – самых точных, близких, поэтическо-возвышенных и ностальгирующих по ушедшей эпохе. На «Царя Эдипа» публика шла с долей скепсиса: кому сейчас нужен древнегреческий царь Фив, невольно убивший своего отца, женившийся на родной матери, и ставший отцом своих же сестер? Римас Туминас на творческой встрече объяснил свое обращение к трагедии Софокла.
- Почему Софокл? Самое лучшее, что есть в мировой драматургии – античная трагедия. В ней есть все: и конфликт, и семья, и народ, и страна, и отдельный человек. Эдип – заносчивый, амбициозный, гордый, самолюбивый – царский сын по крови. Он не уступил дорогу колеснице из-за гордыни, и этим навлек на себя беду. Эдип живет славой прошлой победы – самой большой своей победы: он спас город, разгадав загадку сфинкса. Прошло 25 лет, а он все еще купается в успехе. В последнюю минуту Эдип прозрел, узнав, что он совершил, а потом ослепил себя. Он сам себя наказал, сам осудил, и тем самым вызывает уважение. Можно делать большие ошибки, но важно признать свою вину и, таким образом, спастись от позора и проклятий. Сегодня люди не хотят признавать своей вины. Винят всех и каждого, но только не себя, - объяснил Римас Туминас.
Пресс-служба Театра имени Вахтангова/Валерий Мясников В 2017 году исполняется 10 лет пребывания Римаса Туминаса на посту худрука театра имени Вахтангова
Мировая премьера спектакля «Царь Эдип» состоялась в самом древнем амфитеатре мира – Эпидавре в июле прошлого года. Актриса Людмила Максакова (играет в спектакле «Царь Эдип» царицу Иокасту) поделилась с публикой своими ощущениями: - Огромная разница между игрой на сцене или же на открытом воздухе.
Римас Туминас вспомнил, что он чувствовал после премьеры в Эпидавре: - Я увидел небо, звезды. Небо было близко-близко – стоило протянуть руки и достать Луну и звезды. Когда мы вернулись домой и стали играть спектакль «Царь Эдип» на вахтанговской сцене, нам не хватала неба. Так и хотелось сказать: «Верните нам небо». Но сегодня все мы живем в таком мире, в котором людям нужна крыша, - не без грусти заметил режиссер.
В 2017 году исполняется 10 лет пребывания Римаса Туминаса на посту худрука театра имени Вахтангова. За время его правления театр Вахтангова стал одним из лучших театров не только страны, но и мира. Пожалуй, сегодня так много гастролирует по Европе и Америке только Вахтанговский театр и Малый театр Европы под руководством Льва Додина. Вахтанговцы играют на лучших площадках Европы, Америки, Китая русскую классику и… последнюю премьеру «Царь Эдип». Римас Туминас не стал ломать традиции вахтанговского театра, не стал создавать авторский театр по примеру своего детища в Вильнюссе, а вдохнул новую жизнь в театр, используя прекрасную труппу, любовь к классике и вахтанговскую школу: - Вахтанговский театр – не мой личный театр, и я не имею права совершать здесь никаких революций и переворотов. Вахтанговский театр – довольно классический театр, склонный к игре. Во главе всех и вся - игра, высокая игра. Для нас современность – способ мышления, а не внешние проявления, как переодевания в современный костюм, - объяснил Туминас.
Что касается ближайших постановок Туминаса в театре имени Вахтангова, скорее всего, это будет «Фауст» Гете. Об этом режиссер намекнул зрителям Платоновского фестиваля. А в Большом театре Туминас уже работает над оперой Чайковского «Пиковая дама».
Накануне в рамках Платоновского фестиваля искусств состоялась творческая встреча с художественным руководителем театра имени Вахтангова Римасом Туминасом - одним из самых ярких современных режиссеров.
Нет конфликту
«Я довольно академический режиссер. В искусстве тоже существует система из века в век. Ее можно нарушать, но в итоге все равно возвращаешься к системе», - говорит о себе Римас Туминас. Говоря о работе над спектаклями, он подчеркивает, что не ищет в пьесе конфликт и никому не советует этого делать. «Мы все носители конфликта в себе», – говорит режиссер и призывает не пускать в репетиционный зал конфликт и характер. - Нужно искать человека, а не характер». В своих постановках Римас Туминас обращается к классическим произведениям. Режиссер признается, что для него современной драматургии как будто нет. В рамках Платоновского фестиваля искусств жители и гости столицы Черноземья могли увидеть его спектакль «Царь Эдип».
«Надо выгонять себя из спектакля, из роли»
Говоря о театре, Римас Туминас затронул ряд тенденций, которые сегодня негативно отражаются на искусстве. Одной из проблем театра он назвал чрезмерное стремление молодых режиссеров к самовыражению, описав такую цепочку событий: молодой режиссер прочитал пьесу, закрыл ее и начал думать, как ему через нее выразить себя. «На это можно возразить: «А кто тебя просил? Причем тут театр, зритель?», – говорит режиссер. - Стремление к самовыражению за счет пьесы может быть свойственно и актерам. Надо выгонять себя из спектакля, из роли». Актера Римас Туминас сравнил с коровой, которая должна давать молоко. Художественный руководитель театра имени Вахтангова отметил, что молодые артисты часто отказываются от небольших ролей, считая, что они достойны только главных, однако такой подход в корне неправилен. Кстати, Римас Туминас раскритиковал московские вузы, которые набирают по два-три курса по 30 человек. «Плодят безработицу, и никакой ответственности», – отметил режиссер
Засилье безвкусицы
Касаясь миссии театра, характера его существования, Римас Туминас привел строки «Весь мир театр, и мы все актеры в нем…». По его словам, они ошибочно присыпаются Шекспиру. На самом же деле они принадлежат французскому поэту Ронсару. Полностью четверостишие звучит так: Весь мир театр, И мы все актеры в нем Всевышняя судьба распределяет роли, И небеса следят за нашею игрой». «Нужно играть небесам, не зрителю, не партнеру, должно быть автономное актерское существование», – говорит Римас Туминас Еще одна тенденция, которая свойственна не только современному театру, но и обществу в целом – это потеря вкуса, нежелание ума, души и сердца трудиться. «Безвкусица так лезет. Хамство, невежество и грубость очень примыкают к сегодняшней жизни, сегодняшнему искусству». В качестве метода борьбы с этим Римас Туминас полушутя предлагает закрывать раз в 10 лет театры, чтобы чистить репертуар. И сам же говорит, что никто не пойдет на это в современных условиях.
Обладатель «Золотой маски», победитель самых разных театральных конкурсов, работавший как приглашенный режиссер-постановщик в лучших театрах Европы, художественный руководитель Тетра им. Е. Вахтангова Римас Туминас привез в Воронеж спектакль по пьесе Софокла «Царь Эдип».
После пресс-конференции в Доме журналистов маэстро провел творческую встречу с воронежцами в театре драмы и, не скупясь, поделился с нами своими мыслями о театре, жизни, обо всем, что для него сейчас важно и актуально. Мы решили опубликовать практически стенограмму выступления Туминаса, потому что это была Песня. А из Песни слов не выкинешь.
Вступление. Пара историй о литовском театре
Был такой в провинциальном городе в Литве режиссер. У него есть книга о театре, которая, к сожалению, не переведена на русский язык. Мы до сих пор спорим, кто он больше – режиссер или философ, потому что он очень любил философствовать на сцене. Выпивал за день репетиций по 8 бутылок вина и философствовал. У него был друг по имени Бледис. Не знаю, что у них были за отношения, но этот Бледис просто во всем помогал главному режиссеру, был ассистентом, ординарцем, помощником и в жизни и в театре.
Главный режиссер иногда давал своему ассистенту характерные роли и давал ему ставить спектакли, которые требовали по разнорядке. Сказки, пьесы авторов из соцстран или современных авторов. А сам ставил Шекспира, серьезные классические пьесы. И вот 30 лет прошло и Бледис, мечтая все это время о Шекспире, пришел к своему патрону с просьбой разрешить ему такую постановку. Маэстро согласился посмотреть заявку, эскизы к спектаклю, и Бледис принес большой лист ватмана с нарисованными на нем кулисами и задником-горизонтом. И больше ничего. -Ну и что это? – спрашивает маэстро -Это же интересно! Актер вот так вот выходит из-за кулис и уходит. -Так. А слева? -Тоже интересно! И тут актер вот так вот выходит из-за кулис и уходит. -Хорошо. А что там вдали? Что горизонт? - Так это самое интересное! Актер идет оттуда идет, идет, идет, а потом тоже уходит. - Угу. А что в центре? - А в центре, маэстро, ДЕЙСТВИЕ!
Вот так людьми без образования и специальных знаний был сформулирован главный тезис театра о том, что в центре – действие. И для нас сейчас самое главное – понять, что в центре – действие и нащупать нерв этого действия.
Вторая история о маэстро и его ассистенте.
Когда Бледис показывал эскиз, маэстро сидел и смотрел. 20 минут смотрел, на 25 минуте говорит режиссеру: «Убери справа все» - Убрать, убрать – кричит Бледис Убрали. Режиссер смотрит на сцену и думает- «ну гений же, действительно стало лучше». Маэстро смотрит дальше и говорит: «Убери и слева все» -Убрать! Убрать! – кричит Бледис Убрали и слева. Смотрит режиссер – еще интересней стало на сцене. Тогда маэстро велит убрать все передние мосты. -Убрать! Убрать! – командует Бледис Он смотрит на маэстро, на сцене темно. «Темно?»- спрашивает мэтр -Да. Темно – отвечает Бледис -И все равно квело! – говорит маэстро и закрывает спектакль. Вот так закончились попытки Бледиса поставить великого Шекспира. Темно!
Помните, как Хлестаков – написал бы чего-нибудь значительного, но темно, свечей не дают… Так и молодые режиссеры часто говорят, дайте мне сцену, декорации, костюмы, хороший свет и тогда я покажу, на что способен. Как будто дело не в истории, не в судьбах, не в драматургии…
О центре боли
Мы все раньше испытывали страх и боль, когда ходили к зубному врачу. Раньше были такие удобные фиксирующие кресла, ты мог упереться ногами, крепко держаться руками за подлокотники. Ты мог сосредоточиться и терпеть боль! А сейчас тебя кладут, и ты валяешься, не понимая за что цепляться, просто болтаешься безвольный и ненужный.
А раньше уцепился, подготовился и смотришь в окно. Окно было овальное до самого пола, в него можно было видеть все, что происходит на улице напротив здания поликлиники. Погода была осенняя, моросило, и я был готов к испытанию, к этой боли. Мне было жалко себя до слез, я был обижен на эту несправедливость мира, который ополчился на меня. И тут я увидел идущую по осенней улице бабушку в длинном плаще с палочкой, в руке она несла тяжелую сетку, которая оттягивала руку. Бабушка медленно шла, останавливалась, чтобы перевести дыхание, потом снова шла. Поначалу я смотрел на нее, чтобы немного отвлечься от своих переживаний. А потом, как в этюдах, я сосредоточился на ней, и она начала мне подсказывать всю свою жизнь… И тут мне в голову пришла мысль, а кому сейчас труднее – мне или этой старушке. Наверное, ей. И от этого переместилась точка боли из меня в нее. Из меня боль ушла и страх ушел, я даже не почувствовал, как там меня сверлили, как мне лечили зуб. Этот случай на меня очень сильно повлиял. После него я стал искать боль в других, не в себе. Через другого можешь найти себя. Это довольно академический подход – путь познания через автора, через нерв. Я признаю этот порядок мира, который свойственен и для искусства. Эта система, действующая веками. Можно ее нарушать, отходить от нее, но потом ты все равно возвращаешься к ней, потому что она сильнее нас и наших желаний быть большими, модными, надмирными.
О себе в спектакле
Когда Эфрос, с которым я провел два года, репетировал «Месяц в деревне», он все время ходил с пьесой, все полтора месяца в репетиционном зале он не расставался с текстом пьесы, вчитывался, всматривался в него. И только накануне премьеры по окончании репетиции, он закрыл пьесу, как бы прощаясь с ней и поблагодарив автора. И пошел на сцену…
Сейчас, я это знаю по опыту работы с молодыми режиссерами, прочитают пьесу, закроют, поблагодарят и думают : «Ну, хорошо, это автор, а где же тут я?». И начинается процесс поиска «Я» , способов самовыражения. На это только одно хочется сказать такому режиссеру: «А кто тебя просил? Хочешь самовыражаться, делай это где-нибудь в другом месте. Причем здесь театр?» Я, конечно, подсказываю, но пока не пройдут годы, не придет опыт, не станет театр кровью, нервом, сутью, все равно придется вернуться к тем базовым ценностям, которые так хотелось поначалу разрушить, развалить. Каждое поколение бунтует, хочет разрушить, в разрушении тоже есть смысл. Но потом все равно приходят к тому, что надо восстанавливать. Антон Чехов, будучи молодым автором, посылал свои рассказы старшему брату Александру с просьбой посоветовать, помочь, подсказать… А потом пришло время, и уже Александр стал присылать свои рассказы писателю Антону Чехову на суд. В одном из писем Антон Павлович пишет брату отзыв на его очередной рассказ и говорит: «Все хорошо, отличный рассказ, но уж слишком много тебя в нем. Выгоняй себя из своих рассказов, чтобы духу твоего не было в них. Пиши о других, но не о себе».
Вот это самая главная мысль для всех актеров, режиссеров – надо выгонять себя из ролей, спектаклей, отовсюду… Старая идея о том, что весь мир театр, которая принадлежит вовсе не Шекспиру, как все думают, а французскому поэту Ронсару, жившему за сто лет до Шекспира. У Ронсара это звучит так: «Весь мир театр, мы все актеры в нем, всевышняя судьба распределяет роли, и небеса следят за нашею игрой» Мне больше всего нравится третья строчка «Всевышняя судьба распределяет роли», т.е. не я. Я так всем актерам при распределении ролей и говорю.
О характере и конфликте
Но поскольку «небеса следят за нашею игрой», надо играть небесам, не зрителям и не партнеру. В артисте должно быть настолько автономное существование , что вот эти наши формулы – дать партнеру, взять от него, «он мне не дает, он не чувствует моего посыла». Все это игра. Это несерьезно. Мы так радуемся, когда находим конфликт в пьесе – неделю сидели за столом, искали, и вот нашли природу конфликта, характера. Как будто нашли что-то новое в театре. А оказывается, что ничего нового мы не открыли. Конфликтов описывается 26, а наш семнадцатый в этом списке. Это система отношений – он-она, он-он-она и т.д. И мы в этих конструкциях находим то, что уже описано давно, систематизировано. Я вообще не советую никому, искать в пьесе конфликт. Мы унаследовали конфликт с древних времен, мы носители конфликтов в современном мире. Вот нет конфликта! Характер? Нет характера! Взять и не пустить в репетиционный зал конфликт и характер! Оставить за дверью. Как начать, нужно противоречить самому себе? Да, наверное… Без конфликта и характера, потому что характер все объяснит сразу, и все свободны. Остается только воплотить и все. Но ведь это такая какая-то пустоватая жизнь. Чтобы ее разнообразить, раскрыть, наверное, нужно искать не характер, а человека. Мы трактуем, решаем, придумываем концепции, а кто человека будет трактовать? И вот мы оставляем за дверью конфликт и характер, они стучаться: «Пустите нас, мы характер и конфликт, мы вам подскажем, поможем!» А мы не пускаем, месяц не пускаем. А ведь что-то должны делать с ситуацией, историей на сцене. И вот когда мы приблизились к пониманию человека, стали носителями вечного чего-то, тогда мы открываем двери и впускаем конфликт и характер: «Ну, конфликт и характер, заходи!». А они уже не могут, они истощены, их никто не кормил, они ползут и из последних сил говорят: «Мы же хотел помочь вам, а вы не пускали нас…» И тут же умирают. Это же так интересно, когда нет конфликта. Все нас вечно призывают бороться и бороться. А я сказал – нет, не буду бороться. И как перестал бороться, люди как-то стали другими, добрее стали. Может быть это возраст виноват.
Грустное отступление о бедных безработных актерах
Вот мы скоро собираемся закрывать нашу студию, она просуществовала 3,5 года, свою миссию выполнила. Придется с кем-то из студийцев расстаться, это очень сложно. Это тяжелый момент и для них и для меня. Но так надо. То, что сейчас делают московские театральные вузы – это преступление. Я всегда это говорю. Набирают по два по три курса, потом при каждом театре и режиссере открываются студии. Двадцать тысяч безработных артистов. Скольким молодым людям испортили жизнь, и никто за это не отвечает. Я считаю, что театральные институты не эффективны, надо эту тему как-то сокращать, ограничивать. Все же хотят быть учителями, чтобы после смерти их назвали «Мой учитель»
О хоре в «Царе Эдипе»
Некоторые могут заподозрить нас в конъюнктуре из- за того, что мы обратились к греческой трагедии Софокла. А мы даже греков привезли в Москву из нашего греческого хора. Правда, осталось их всего пятеро, а было их 11 человек, актеров греческих театров. В настоящем греческом хоре было не больше 15 человек, они экономили. Мы специально набирали настоящих греков в хор, обратились к греческому композитору, мы хотели понять, какова все-таки роль хора в древнегреческой драматургии, что он значит, зачем он. На наши вопросы греки ответили, что они сами не знают, зачем нужен хор. Когда мы приехали в Афины, репетировать можно было только по вечерам. Мы ходили, смотрели на греков с некоторым превосходством. Они тут в долгах, пожалеть бы их. Даже Князев наш вместо того, чтобы провести для наших греков экскурсию, показать, где флот зарождался, заявляет им: «Мы вас спасли!». Мы в Греции ходили и важничали, артистов греческих никто не знает, а нас знают. А греки невероятно неравнодушные люди. Они так переживают за страну, за свой город. Что, если бы мы так переживали, давно бы уже все наладилось. И когда встал вопрос о необходимости приезда греков из хора сюда, я настоял, что это нужно, настоял на гонорарах, потому что у них нет понятия «массовка», они играют так ответственно с таким старанием, как будто это последняя роль в их жизни. А у нас отношение к массовке такое, что это что-то неважное. Я, конечно, постою здесь пару недель, а потом введу своего дружка, подготовлю его. И даже если мы объясним, как это важно быть в хоре. Вечером на банкете кто-то брякнет: «а ты из массовки?». И все. Плечи опускаются.
О главных ролях, о коровах и оленях в театре
Я вот сейчас всем молодым, которые отказываются от ролей, смотрят на Маковецкого, как он выбирает роли, говорю: «Правильно, отказывайся от маленьких ролей. Жди главную!» Ладно, Маковецкий еще на что-то имеет право… Он как-то говорит мне: «Евгений Онегин прошел, что дальше? Что я так дядей Ваней и умру?» - Ну так Онегин же… -Какая это роль? 25 минут я на сцене. Считает минуты. Молодые тоже начинают считать минуты, взвешивать важность. Обслуживать кого-то из своих молодых коллег не хочется. 3-4 года и уже они соображают, что играть, что нет. Они не думают, что они творцы, создатели спектакля. Нет, это им не нужно. И я решил, никого не уговаривать, поддержу всех, кто захочет уйти ради больших ролей. Поддержу. Молодцы, правильно, я бы на вашем месте поступил бы так же. Как это можно обслуживать своего сокурсника. «Мы сокурсники, понимаете, меня это как-то... Мы в прекрасных отношениях, я его очень люблю, но… Я не могу переступить через себя!» Правильно, уходите, не соглашайтесь, ждите главных ролей. Уходите из массовки, отовсюду, откуда можно! Актер в своей профессии – это корова, которая должна давать молоко. И когда молодой актер приходит в театр, ты ему говоришь -Согласен быть коровой - Да! На все согласен! -Дашь молоко? -Дам! -Сколько? -Утром и вечером по 10 литров! Смотришь, через год что-то молока дает только раз в день, да и то не по ведру. А потом вообще перестает давать молоко. А на третий год у него вырастают рога, и становится он оленем. Украшением природы. Галина Коновалова (играла роль старой няни Марины в спектакле «Дядя Ваня») , недавно от нас ушедшая, в 94 года стала знаменитой после наших спектаклей. В больнице обкладывала себя рецензиями и так выздоравливала. И возвращалась на сцену. Никак не могла умереть. Она говорила так: «Ой, молодые, тридцать лет, а уже вздыхают, уже начали пить, депрессия у них, не состоялась жизнь, карьера не состоялась. И в девяносто пять можно стать звездой!» С каким терпением, преодолением она играла, соглашалась на любые эпизоды, чувствуя, что это все не зря. И в итоге она стала знаменитой, и уже министр культуры сказал, что надо давать ей звание народного артиста, но она не успела это звание получить…
О смерти и старости
Я не собираюсь в Москве умирать. На Новодевичьем мест нет. Надо уходить, когда цветет, срезать цветы, когда они распустились, пока не завяли. Основной повод уйти – потеря вкуса. Это самое страшное. Потеря вкуса и стиля. Невежество, хамство и грубость очень влияют на нашу жизнь. И мы поддаемся и рискуем потерять все.
Когда создается спектакль, мы можем слышать все тонкости и себя настроить на волну изящного. Легче жить без этого, не вникать, не перечитывать хорошую литературу, не искать свое в ней. Для меня в современной драматургии нет материала. Мы, конечно, ищем, но не нашли пока. Ну и ладно. Сколько классики, можно работать с ней. Это же способ мышления, это всегда будет современно и актуально.
О халтуре, разрушении театра, немного о Воронеже
Это же преступление – играть поверхностно, имитируя жизнь. Выходить на сцену с мыслью «я же свой, вы же меня понимаете, я не стану выкладываться, переживать, мучиться, вы же и так поймете. Я намек дам, а вы же добрые, хорошие, умные, сами все поймете. Зачем друг друга мучить, испытывать». Это и есть приспособленчество, реакция на сегодняшний день. Конечно, нужно, остановиться, закрыться, почистить репертуар. Но кто это будет делать? У всех план, календарь, текучка. Иногда, раз в несколько лет надо закрывать театр, а мы расширяемся… И процесс этот не остановить, хотя он и приведет к неизбежному разрушению. Но так, наверное, должно быть. Это не зависит от режиссера, художественного руководителя. Театр переживает свой подъем, но и сам способен себя разрушить. Это природный процесс. Так вот пока он не начался, надо уходить. В деревню, глушь, Саратов… Воронеж? Нет. В Воронеже вы себя чувствуете, как в центре, т.е ничто вас не оскорбляет и не унижает, что вы здесь. Вот в Германии я был, там нет понятия провинция, они живут в своем городке, и их все устраивает, гордятся своим местом. У нас Москва во всем виновата. Как в империи – «наши провинции»…
О гастролях.
Из-за гастролей некогда работать. Гастроли, фестивали. Когда я только пришел в театр Симонов, Маковецкий жаловались мне, что театр никуда не выезжает. А в прошлом году приходят ко мне и говорят: «Хватит нам уже ездить, мы теряем выгодные контракты, не попадаем на съемки. Вот мы сначала едем в Америку и Канаду, а оттуда в Израиль и Грецию. Это почти полтора месяца. Я теряю два фильма». Опять плохо. Им сейчас под шестьдесят, им каждому по спектаклю надо. И вот я думаю, в Вильнюсе я построил маленькую тюрьму, а здесь большую. И их надо обслуживать. Я практик. Есть конкретная пьеса, конкретный спектакль, надо браться и разбирать. На конкретном материале, так что, простите меня, если я что наговорил…
О разочаровании в театре, красоте и счастье
Разочарование в театре связано у меня, наверное, с возрастом. Когда я делал свой первый спектакль в театре Станиславского, я за час до его начала в день премьеры зашел в кафе, где было полно посетителей. А я думаю, как же это так, они, наверное, не знают, что скоро моя премьера, все должны быть в театре, а они даже и не думают уходить. Это так несправедливо! А сейчас я смотрю на зрителей и мне хочется задать им вопрос : «Зачем вы идете в театр? Вам что нечем заняться?». От глобальных идей о том, что мы можем что-то привнести в мир, что-то изменить, я отошел. Поэтому неслучайно, наверное, я согласился пойти в Большой театр поставить оперу. Это знак, сигнал, тот же Станиславский уходил под занавес в оперу. Когда здесь уже трудно что-то новое сказать, а там музыка, свои правила и законы. И ты там – второй. Там главный человек – дирижер. И так мне нравится быть вторым! Я всегда был первым, руководил, командовал, всегда мечтал купить шляпу, шарф и ходить по театру с важным видом и спрашивать многозначительно: «Ну что, репетируете?». Или хлопнуть дверью перед собой. Хлопнул, и сам потом открываешь. А тут в опере я – второй, как же это здорово, услужить кому-то. Мне делают замечание: «Здесь не театр», и я с радостью соглашаюсь и переделываю. Я бы, наверное, был бы самым лучшим в мире ассистентом.
Пассаж о собачке, которая может съесть все книги
Мой знакомый очень умный человек, читал на латыни, греческом, все бросил и жил один с собачкой. Любил прийти в кафе и там поговорить со своей собачкой. «Никто не читает, никому ничего не надо, а у меня такая библиотека. Я вот, что решил, Бобик, намажу чем-нибудь вкусненьким все книги, и ты их съешь!» Путь через красоту идет в искусстве. А всем кажется, что красота – это что-то яркое, это легко сделать. Кич легко сделать, а достичь настоящей красоты очень трудно. А через красоту к гармонии. Надо гармонизировать! Как бы нас ни унижали, не мучили, мы все равно должны искать гармонию, создавать ее. Гармонизировать если не жизнь, то друг друга. Чтобы достичь истины, мы приходим к гармонии, справедливости. У Шекспира в пяти актах все погибают, но в финале все приходит к справедливости и гармония воцаряется. И заканчивается пьеса. Он не написал шестой акт, как жить в этой гармонии. Это путь, который лечит. Может быть это все придумано и недостижимо. Но главное, что ты был в пути. Оказывается, счастье в том, что ты в пути. Как Чехов говорил, даже если ты несчастлив, но понимаешь, что счастье существует, оно есть – этого достаточно. А мы привыкли за все бороться, хотим счастье затянуть себе в комнату, заколотить дверь и чтобы оно жило с нами вечно. А если не получается, мы обижаемся на жизнь, счастье не состоялось… Вот когда сойдем с этой дороги, будет много вина, сяду в кресло в тени и буду много читать. Прочитаю все рецензии, которые не успел прочитать, буду читать и плакать. Было!
Ульянов пригласил меня возглавить театр незадолго до своей смерти, сказал, что уходит, точно уходит. Но когда я приехал и вошел в кабинет директора театра, в котором сидел и Михаил Ульянов, он так испугался меня. Он так недоброжелательно смотрел на меня, как будто он не приглашал меня вовсе. Вот знаете, как бывает: он говорит: «Ухожу, ухожу, ухожу», а наступает момент, когда надо уходить и нет. – «Постойте, как же так? Это я только говорил, что уйду, но это не значит, что вот прямо поднимусь, и меня нет». Это как перед смертью человек говорит: «Я хочу умереть, хочу умереть» - «Ну так умирай!» - «Нет, ну как так сразу, подождите еще» Как моя тетя, в понедельник со всеми попрощалась, в пятницу умру, говорит. Прошла пятница, «Сегодня что? Воскресенье? Не умерла… Значит в следующую пятницу!» Вот так и Ульянов. Он начал перебирать все мелочи, сомневаться. А как себя поведет новый человек в театре, а вдруг начнет пересматривать репертуар, увидит, что жена Ульянова уже лет десять в театре не появлялась, но получает зарплату и т.д. И ко всему прочему, я думал, что один претендент на это место, а оказалось, что их семь. Знал бы, никогда бы не приехал. Тут еще был один претендент очень амбициозный, которого они не хотели. И я тут сыграл свою роль пугала. Он узнал, что я тоже в числе соискателей и отказался от места. Ну и я уехал. После смерти Ульянова, мне стали звонить и звать в театр. Это же было как бы его завещание. И вот я сижу в баре рядом с домом, пью пиво, и мне звонят, приглашают возглавить театр Вахтангова. На третьей кружке звонок. И вот после третьей кружки я сказал «Ну давайте попробуем». Это все пиво виновато.
О любимых актерах, авторах и спектаклях
Любимых актеров у меня нет. С кем работаю в данный момент, того и люблю. С женщинами еще сложнее. Курсы больше не набираю, потому что влюбляюсь в выпускницу. Это, конечно, большой грех, но я жду, пока не вручат дипломы. Раньше актеров всех любил, сейчас только уважаю. Уважение – чувство сильнее и постояннее, чем любовь. Что касается авторов - нет ничего нового. Это Гольдони, Чехов… А Вырыпаев? Да, может быть, а может и не быть. Есть театр и все остальное. Когда ставишь спектакль, влюбляешься в него. И от сильной любви хочется его снять. Так люблю так люблю, что надо его закрыть, чтобы никто больше его не смотрел. И у русских есть такая черта, но вот у поляков особо ярко проявляется в любви к Адаму Мицкевичу. Так его любят, так любят, что не могут поставить. А мы Чехова так любим, что даже не знаем, как поставить. Это как с женщиной – так ее любишь, что даже не раздеваешь, а уж подумать, что лечь на нее… Разве можно! Так вот, спектакль хочется всегда снять. И я снимал с большим удовольствием. Потому что мне казалось, что он никуда не исчезает, он направляется на вечную жизнь, и там высоко в небесах он продолжает играться и становится идеальным. Он звучит! И потом я получаю эти звуки хора от наших близких и далеких ушедших. Это восьмая сфера Птоломея. Семь сфер космоса мы познали, а восьмую никак. Что там? Какие-то звуки, хорал… Это ангелы поют. А все ангелы – это все наши там. Их надо слышать и для них играть, с ними играть. Театр – это страшная профессия. Вы мертвых приподнимаете. И потому нельзя над ними издеваться или не знать их жизнь. Они же кричат там, если мы халтурим. Если мы не познали человека, его жизнь, если мы приблизительно играем, они там плачут. Они не могут нам ничего сказать, что не так было и не то… Вот какая ответственность. Потому, как сказал Ронсар, надо играть небесам.
С Римасом Туминасом, художественным руководителем театра Вахтангова, на банкете после премьеры его "Дяди Вани" в Нью Йорке. 8 лет он идет с аншлагами, и вот сегодня - первый показ в Америке. Ну а я второй день подряд провожу с труппой, чему очень счастлива, находится в обществе Людмилы Максаковой, Сергея Маковецкого, Анны Дубровской, Владимира Симонова и самого Римаса это редкое удовольствие. Сам спектакль я смотрела с Жанной Агалаковой, так что на память останется записанный в антракте сюжет о премьере для новостей на Первом канале.
http://www.teatral-online.ru/news/18724/ Дядя Ваня» приехал в Нью-Йорк Театр Вахтангова начинает свои американские гастроли 15 Июня 2017 13:15/ Валерий Яков | Фото автора/
За сутки до начала первого показа вахтанговцы провели традиционную пресс-конференцию. Спикером на ней выступал Римас Туминас, который с явным удовольствием и не без тонких ироничных шуток представил собравшейся прессе не только ведущих актеров, но и всю свою команду. И при этом не забыл поздравить с днем рождения Владимира Симонова, который буквально на днях во время поездки на фестиваль в Румынию отметил свой юбилей. И Сергея Маковецкого, который своим днём рождения открыл американские гастроли.
- Мне очень приятно, что этот спектакль живет уже восемь лет, мы его сыграли более двухсот раз, и я по-прежнему за него спокоен, потому что он всегда стабилен, всегда в рамках тех задач, которые мы перед собой ставили в процессе его создания, - говорит Риман Туминас. - Иногда поставить спектакль легче, чем его сохранить. Это очень трудная задача, и все наши актеры это понимают. Они всегда входят в эту историю, и как в теплое озеро, которое окутывает их и нас.
Современный театр - это способ мышления. Если ты открыт, если чувствуешь, воспринимаешь все события, все явления и при этом умеешь сохранять дистанцию между событиями и собой, то лишь тогда возникает то, что мы называем творческим актом. Роль дяди Вани исполнит наш творец Сергей Маковецкий. Я ему немного завидую, и надеюсь, что когда-нибудь, когда он устанет, то, однажды, и я вступлю в эту роль. Но это будет когда-нибудь. А завтра нам всем следует быть очень внимательными, сосредоточенными, чтобы не просто сыграть, а вскрыть наше время. Наше. Ведь все конфликты передаются из поколения в поколение от античных времен. А мы лишь являемся современными исполнителями тех конфликтов. Отчасти сегодня вся Россия - это дядя Ваня. Как сказал однажды Эфрос, ставя Чехова - очень хочется жить иначе, но почему-то нельзя. И в этом вся русская драматургия.
Владимир Симонов, продолжая речь Туминаса, признался, что считает нынешнюю возможность пообщаться с американскими зрителями настоящим счастьем. - Эти встречи сейчас, как золотые крупицы, которые очень дороги всем нам. Языком искусства мы должны услышать и понять друг друга, - сказал он. - Я очень надеюсь, что зрители полюбят этот спектакль Туминаса, и получат в нем ответы на вопрос о том, что же сегодня нам всем надо делать, чтобы поправить то, что происходит вокруг. Вечером, несколько часов спустя после пресс-конференции, вахтанговцы провели еще одну встречу, на этот раз с театральной общественностью Нью-Йорка. Встреча проходила в публичной библиотеке, где собралась преимущественно русскоязычная публика. И это действительно была публика, потому что все вопросы касались театра, Чехова и творческой свободы. Кирилл Крок рассказал о том, как театр зарабатывает деньги и что делает для того, чтобы быть успешным.
Фаустас Латенас признался, что музыку для спектаклей Туминаса пишет легко, потому что понимает своего друга и прекрасно чувствует мелодику материала, который творит Туминас. Сергей Маковецкий рассказал о том, как повезло Театру Вахтангова и всем его актерам, когда туда пришел Римас, и вдохнул новую жизнь в их забытый всеми дом.
Владимир Симонов поделился своим восприятием Чехова, «Дяди Вани» и колдовства Туминаса. А сам Римас Туминас напомнил собравшимся, что дядя Ваня живет в каждом из нас. И что мир победит, когда им станет управлять всемирная отзывчивость, стирающая границы, неприязнь и вражду. И что у всех у нас есть шанс стать добрее, понять друг друга и быть счастливыми сейчас, а не в загадочном светлом будущем, которое нам всегда обещали, и которое никогда не наступало. И еще раз пригласил смотреть его спектакль «Дядя Ваня», который про всех про нас, независимо от того, в Америке мы или в России.
О том, и как американская публика отнесется к одному из лучших вахтанговских спектаклей мы узнаем совсем скоро. Но судя по тому, что билеты на все четыре спектакля в Нью-Йорке уже давно проданы, вахтанговцев и спектакли Туминаса здесь давно полюбили, и каждую новую встреч ждут с нетерпением. И особенно когда на такую встречу приезжает не только «Дядя Ваня», но и Римас Туминас.
http://www.teatral-online.ru/news/18741/ В Нью-Йорке «Дядю Ваню» приняли как родного В США с триумфа начались гастроли Театра Вахтангова 16 Июня 2017 20:29/ Валерий Яков, Нью-Йорк, фото автора/
В четверг вечером в одном из лучших театральных залов Бродвея состоялась американская премьера вахтанговского «Дяди Вани». Организаторы фестиваля «Вишневый сад» Мария Шкловер и Ирина Шабшис были уверены в успехе, потому что хорошо знают не только творчество Римаса Туминаса, но и свою американскую публику. Ранее они уже приглашали в Америку на свой фестиваль вахтанговского «Евгения Онегина», и это стало событием театрального года. Теперь в гости к американскому зрителю привезли «Дядю Ваню», и в первый же вечер его приняли здесь как родного...
Одному из лучших спектаклей Римаса Туминаса уже восемь лет. Его сыграли более двухсот раз и десятки тысяч зрителей аплодировали ему в самых разных уголках России и мира. Но в этот вечер здесь, в Нью Йорке, снова все волновались - и актеры за кулисами, и гримеры, и костюмеры, и технические службы... Волновался и Кирилл Крок, не упускающий ни одной детали в организации. Переживал Фаустас Латенас, гадающий - как будет звучать в этом огромном зале его музыка. Но больше всего волновался Римас Туминас, хотя и старался не подавать вида. Только, расхаживая перед театром, все чаще смотрел на часы, и потом, когда прозвенел третий звонок и были встречены все гости, застрявшие в ней-йоркских пробках, исчез за кулисами.
Публика в зале была весела, непринужденна и отзывчива на каждую фразу на сцене. Но уже вскоре эта живость растворилась, зал окутала тишина, и зрители погрузились в философскую глубину туминасовского Чехова. Как завороженные следили они за каждым словом и движением фантастического Сергея Маковецкого - узнавая в его дяде Ване себя, свою детскую наивность, свои мечты, свою неразделенной любовь, свое одиночество и обреченность... Узнавали в профессоре Серебрякове Владимира Симонова свои самообманы, отрешенность, и тоже одиночество, и тоже осознание утраченного времени... Узнавали себя в скучающей Елене Андреевне Анны Дубровской, в основательном докторе Астрове Артура Иванова, в мечтательной Софье Марии Бердинских... Этот американский зал, заполненный в нынешний вечер преимущественно «бывшими нашими», которые бывшими не бывают, пропускал игру буквально каждого актера через себя. Через свою судьбу, свои мечты и ошибки. И уже не так, казалось, важно было, выходит ли на сцену немногословная, но всеми здесь любимая Людмила Максакова, или пролетает молчаливо выразительной тенью Сергей Епишев... Зал благодарно принимал каждого, понимая, чувствуя, узнавая в себе. И замирал от пронзительной музыки Латенаса, пронимающей до сердца... Вечером накануне первого спектакля Римас Туминас, встречаясь с местной публикой, отвечал на вопрос о том, что нового он хотел сказать чеховским «Дядей Ваней» после многих тысяч других постановок за минувший век. Туминас ответил, что он в своем видении Чехова говорит о себе, о каждом из нас, о запахе детства, об ожидании счастливого будущего, которое никогда не наступает, потому что вся жизнь уходит на ожидание. О недостатке милосердия, отзывчивости и любви к ближним. О чрезмерной жалости к себе, которая застилает жалость к другим. О том, что в каждом из нас живет свой дядя Ваня, просто не каждый готов себе в этом признаться...
Нью-йоркский зал в четверг вечером, судя по тому, как он смотрел и реагировал, на время почувствовал себя дядей Ваней. И был ошеломлен от этого невольного открытия. А когда занавес опустился и ошеломление прошло - зал взорвался овациями и криками «браво». - Туминас рассказал мне обо мне, - говорила мне после спектакля Ирэна Лазовских, юрист местного адвокатского бюро. - Я прихожу уже на третий за последние годы спектакль вахтанговцев, стала фанатом этого великого театра и великого Туминаса, но никак не могу разгадать, как ему удается всякий раз мне же рассказывать обо мне, о моих сомнениях, мечтах и разочарованиях. Я смотрела «Евгений Онегин», смотрела «Улыбнись нам, господи!», и вот теперь «Дядя Ваня». И каждый раз Туминас и его потрясающие актеры говорят со мной обо мне. Это невероятное потрясение, с которым потом живешь долгие месяцы. И ждешь следующей встречи. - Я трижды начинал читать когда-то «Дядю Ваню», и ни разу не смог пробиться до конца сквозь скуку этого произведения, - говорит мой однокурсник по журфаку Евгений Пискунов, ныне генеральный директор телекомпании «НТВ-Америка», более двадцати лет живущий в США. - Туминас просто гений! Я уверен, что не только мне, но и всем, кто был сегодня в зале, он открыл Чехова, которого мы не понимали. У Туминаса каждый герой, выходящий на сцену, настолько глубок и современен, что забываешь о столетии, отделяющем нас от Чехова и его персонажей. Туминас говорит с нами о нас сегодняшних, и о том, что нас ждет завтра, если мы не станем добрее. Фантастический спектакль, фантастическая музыка, фантастическая игра!
Чуть позже я знакомлю Евгения с Туминасом, и он повторяет ему свои восторженные оценки. И благодарит за новый открытый мир... А Римас Владимирович улыбается, кивает, немногословно комментирует, и приглашает в Москве посмотреть другие работы. Ему в этот американский премьерный вечер скажут еще множество восторженных слов. Но они его не убаюкают. После праздничного фуршета он попросит своего верного соратника Кирилла Крока назначить на десять утра репетицию. Он обратил внимания на лишь ему заметные детали, которые следует исправить до следующего показа, следует отшлифовать, довести до совершенства. Значит всем утром подъем - и за работу. Потому что у совершенства, особенно когда его создает Туминас, нет предела...
В эти дни в Нью-Йорке и в Бостоне проходят гастроли театра им. Вахтангова в рамках Международного фестиваля искусств «Вишневый сад». Один из самых интересных театральных коллективов России привез пьесу Чехова «Дядя Ваня» в постановке режиссера и художественного руководителя театра Римаса Туминаса.
В румынском городе Сибиу завершился XXIV театральный фестиваль SIBIU, давно уже признанный одним из крупнейших смотров театральных достижений мира. Более семидесяти стран приняли в нем участие в нынешнем году, а на его многочисленных площадка было показано более пятисот разнообразных творческих работ.
По уже сложившейся традиции в завершении фестиваля на Аллее мировых театральных звёзд проходит торжественная церемония открытия двух-трёх новых для этой аллеи бронзовых табличек с именами мастеров, внёсших особый вклад в мировое театральное искусство. На этот раз в Сибиу загорелась звезда Римаса Туминаса.
Театр Вахтангова принимал участие в фестивале SIBIU с известной работой Туминаса, спектаклем «Минетти», который стал блистательной и почти бенефисной работой Владимира Симонова в прекрасном ансамбле с Людмилой Максаковой, Алексеем Кузнецовым, Полиной Кузьминской, Виталийсом Семеновсом, Агнессой Петерсон, Эльдаром Трамовым и другими вахтанговцами. Именно этому спектаклю в первый фестивальный вечер было доверено открытие мирового форума, и вахтанговцы не обманули ожиданий разноязычной публики, съехавшейся сюда из разных уголков планеты. А публика была особая – помимо известных режиссёров, драматургов, композиторов, художников и продюсеров, приезжают на смотр мировых шедевров и практически профессиональные любители театра. То, что большинство работ демонстрируется на языке страны, которую представляет театр, никому не мешает, потому что на мониторах, установленных у сцены, текст переводится на английский и румынский языки. Но профессиональная публика оценивает работу мастеров сцены и без особой помощи мониторов. Принимают и аплодируют здесь так, как не всегда это услышишь и в родных театральных стенах. Театру Вахтангова и Римасу Туминасу два вечера подряд в Сибиу устраивали настоящие овации, а именитые коллеги по цеху после спектаклей долго не отпускали режиссёра, делясь впечатлениями, эмоциями и комплиментами, на которые Туминас в своей обычной манере отвечал лишь смущенно-ироничной улыбкой.
Плотный гастрольный график Театра Вахтангова не позволил Туминасу остаться в Сибиу до конца фестиваля – уже через несколько дней после показа «Минетти» начинались гастроли спектакля «Дядя Ваня» в Америке в рамках фестиваля «Вишнёвый сад». Поэтому на открытии своей персональной Звезды на театральной аллее в Сибиу Римас Владимирович присутствовать не смог. На церемонии его представлял профессор Дмитрий Трубочкин, помощник художественного руководителя Театра Вахтангова по творческим вопросам. И сразу после церемонии за океан, в Нью-Йорк, полетели не только из Сибиу, но и из России, Литвы и многих других стран слова поздравления мастеру, звезда которого давно уже горит на Старом Арбате в Москве, согревая души театралов. Теперь ещё один лучик этой звезды будет мерцать в древнем европейском городке у крепостной стены, созданной ещё при Древнем Риме. Мерцать в окружении известных, достойных имён, которые уже здесь увековечены – Петер Штайн, Тим Роббинс, Томас Остермайер, Питер Брук, Деклан Доннеллан, Сильвиу Пуркарете, Лев Додин, Евгений Миронов... И вот теперь – Римас Туминас, ещё одна звезда мировой театральной вселенной, который никогда не считал и не считает себя звездой, что совершенно не мешает ему творить свои космические шедевры.
http://www.teatral-online.ru/news/18840/ «Дядя Ваня» вернулся с победой Театр Вахтангова завершил гастроли в США и Канаде очередным триумфом 28 Июня 2017 12:59 Валерий Яков | Фото автора
В Москву, увлеченную большим футболом «малого чемпионата мира», вернулся из-за океана театральный десант вахтанговцев во главе с Римасом Туминасом. Кирилл Крок, директор театра, прилетел чуть раньше. На футбольном чемпионате наши игроки показали все что могли и остались за бортом большой игры даже не выйдя из группы. На театральной сцене мирового турне наши вахтанговцы показали далеко не всё, что могут, но вернулись домой с победой.
Америка и Канада в очередной раз со словами «браво» сняли шляпу перед талантом Римаса Туминаса и его команды. За последние годы это уже третья поездка вахтанговцев в самое логово «вероятного противника», от которого нам, если верить официальной пропаганде, ничего хорошего ждать не приходится. Их пропаганда тоже не жалеет красок для нас, убеждая своих сограждан, что мы не несем миру ничего доброго. Ровно наоборот – сплошные угрозы. И вот в таких «теплых и безоблачных» условиях полу-холодной войны Театр Вахтангова повез в Америку и Канаду самый русский спектакль самого русского писателя – «Дядю Ваню» Антона Чехова. Повез так же уверенно, как уже возил Пушкина с «Евгением Онегиным».
Несмотря на весь холод официальных отношений и шторм пропагандистских волн, театр не сомневался в успехе. В тревожных сомнениях были актеры и режиссер – все ли пройдет хорошо, не будет ли провокаций, не встретит ли их прохладный прием. Актеры и режиссер, даже если они бесконечно гениальны, все равно не могут не слышать грохота волн, и не опасаться холода. Их творческие души на человеческий холод особо чувствительны. Но этих своих сомнений и тревог вахтанговцы никому не показали. Они полетели в Нью-Йорк и Торонто с открытой душой. И уже одним этим растопили любую прохладу, которая только могла возникнуть на их пути. Но даже прохлады не было. Их встретили как близких друзей. И как близких друзей провожали.
Римаса Туминаса и его вахтанговский ансамбль здесь полюбили всерьез и, похоже, надолго. Три года назад, летом 2014-го, в самый разгар политических заморозков, я поражался тому, с каким теплом принимали в Нью-Йорке «Евгения Онегина» – не жалея оваций, восторгов и просто добрых слов.
Четыре вечера подряд зал «Нью-Йорк Сити Центра» на две тысячи мест заполнялся до предела, у входа стреляли лишний билет, а в финале артистов всякий раз не отпускали со сцены долгими аплодисментами. Так же горячо их принимали в Бостоне. Так же восторженно – в Торонто.
Повторить такой успех казалось невозможным. Но в 2015-м году вахтанговцы повезли за океан спектакль «Улыбнись нам, господи», и снова – полное признание. Безграничный мир Туминаса, пронизывающий все его работы, здесь был прочувствован и понят, как могут быть понятны без слов лучи солнца, пронизывающие самые мрачные облака. И никто уже не думал о холоде, словесных штормах и политических заморозках. Люди разных стран, взглядов, политических и религиозных убеждений слышали друг друга в мире Туминаса, забывая на время об этой разности, и начинали понимать, как похожи мы все в нашем стремлении к любви, пониманию, мечте… Как одинаково беззащитны мы перед одиночеством, обидой, предательством и равнодушием…
Сейчас, уже во время нынешних гастролей, Римас Туминас на встрече с театральной общественностью в центральной публичной библиотеке Нью-Йорка неожиданно сказал присутствующим, что «все мы здесь по-своему «Дяди Вани». Я даже вздрогнул от этих слов и оглянулся. Никто в переполненном зале даже бровью не повел. Они еще не видели спектакля, (потому что встреча проходила накануне первого показа), но, слушая завороженно Туминаса, уже не готовы были ему возражать. И уже действительно чувствовали себя американскими, еврейскими, украинскими, русскими… дядями Ванями. Потому что Туминас говорил о себе, о запахе детства, о неразделенной любви, о неисполненных мечтах, о дефиците милосердия… И каждый в зале слышал о себе.
А когда на следующий вечер под чудную музыку Латенаса поднимался занавес, то зал уже без оглядки всеми своими двумя тысячи сердец растворялся в этой чеховской вселенной, распахнутой мудростью Туминаса. И тема милосердия, любви и одиночества становилась в этот вечер главной. И еще – тема таланта. Даже потом, после оваций, криков «браво» и опущенного занавеса на праздничном фуршете никто не вспоминал о политике, о санкциях и напряжениях. Говорили о Чехове, о школе Вахтангова, о таланте Сергея Маковецкого, Владимира Симонова, Людмилы Максаковой… Восхищались Анной Дубровской, Артуром Ивановым, Марией Бердинских, Евгенией Крегжде… И восторгались гением Туминаса…
И так было каждый вечер, уже даже и без фуршета. Зрители не разбегались по шумному Бродвею после завершения спектакля, а продолжали у входа обсуждать увиденное, и ждать актеров и режиссера, чтобы еще раз выразить им свои чувства. То же самое повторялось в Бостоне. То же самое происходило в Торонто.
Пронзительность таланта и открытость души, с которой прилетели вахтанговцы, оказались убедительней, искренней и сильнее самых мощных штормов и самых холодных заморозков. Где-то тут, неподалеку, сенаторы обсуждали очередные санкции против России… Где-то там, вдалеке, депутаты призывали к очередной «кузькиной матери»… А великая сила таланта и душевная глубина русского театра Вахтангова, Чехова, Туминаса.., объединяла людские души разных континентов, спасая их от этих временных глупых штормов, от этих искусственных заморозков, и даря надежду на милосердие, на любовь, на запах детства.
Вахтанговцы вернулись домой с победой, потому что их талант оказался выше временных политических неурядиц и распрей. Выше границ и контуров железных занавесей. Они почти по-чеховски делали дело. Делали гениально, и уже этим побеждали. И уже этим завоевывали души. И были в этом милосердном деле совсем не одиноки, потому что их восторженно поддерживали каждый вечер тысячи зрителей разных национальностей. Их сердечно принимал крупнейший театральный фестиваль Luminato в Торонто. Их уже в третий раз приглашал в США фестиваль «Вишневый сад», организованный Марией Шкловер и Ириной Шабшис. Созданный двумя очаровательными дамами, посвятившими себя музыке, театру и миротворчеству. И делающими для мира и творчества значительно больше, чем целые министерства и ведомства разных сумрачных стран.
В Москве команду вахтанговцев с их тренером Туминасом опять не встречали радостные болельщики и фанаты. Я огорченно писал об этом три года назад, после триумфа «Евгения Онегина», с которым Туминас тогда еще взял Нью Йорк. Если бы они были нашими футболистами, случайно вырвавшими какой-нибудь трофей, страна встречала бы их как героев. Им бы не пожалели орденов, ключей от квартир, и даже налили бы шампанского в Кремле. Но они, к счастью, не наши футболисты. И даже если их и не встречали, как победителей, они – наша истинная гордость. Наши таланты, на которых всегда держалась Русь. Которые снова добром покорили мир. Отогрели сердца. Напомнили о милосердии. И подарили надежду…
http://www.teatral-online.ru/news/18840/ «Дядя Ваня» вернулся с победой Театр Вахтангова завершил гастроли в США и Канаде очередным триумфом 28 Июня 2017 12:59 Валерий Яков | Фото автора
По традиции театр имени Евгения Вахтангова закрыл свой 96-й сезон вместе со своими зрителями прямо на Арбате. Хотя сводка МЧС - дождь и усиление ветра до 24 м/с, а также гроза и град - гарантировала срыв воссоединения артистов со зрителями. Не удалось - праздник состоялся и при стихии.
Фото предоставлено пресс-службой театра.
Вид сверху впечатляющий - все пространство по периметру главного входа в Вахтанговский по сути превратилось в один сплошной зонт. Только разноцветный. Судя по размерам общенародного зонта людей пришло явно больше, чем в прошлом году.
На импровизированную сцену вышли артисты разных поколений - от корифеев до студийцев. Великолепны выступления Василия Ланового, Сергея Маковецкого, Евгения Карельских, Ольги Тумайкиной, Елены Сотниковой, Александры Стрельциной, Марии Волковой, Юрия Цокурова, Ольги Немогай, Натальи Винокуровой. Ну и конечно же, замечательного оркестра театра. Во время выступления над артистами монтировщики или их коллеги держали зонтики.
Фото предоставлено пресс-службой театра.
Программу зажигательно вели Марина Есипенко и Кирилл Рубцов. Такое закрытие сезона мы проводим уже в восьмой раз. Это инициатива нашего художественного руководителя Римаса Туминаса, - рассказал "МК" директор театра Кирилл Крок. - Да, мы знали прогноз, про дождь с грозой, но решили, что никакая стихия нам не помешает, праздник состоится при любом погода. Он и состоялся - под проливным дождём, который решил передохнуть лишь ближе к финалу премьерного спектакля "Царь Эдип" - его во время концерта играли на Основной сцене.
Фото предоставлено пресс-службой театра.
По окончании, после поклонов, артисты прямо в костюмах своих древнегреческих персонажей вышли к зрителям. Вот тут первыми зажигали греки - артисты Национального Греческого театра, которые специально прилетают из Афин для участия в спектакле в роли хора. Под музыку Фаустаса Латенаса они танцевали сиртаки, и к ним присоединились зрители, поскольку к этому моменту дождь окончательно прошёл.
Фото предоставлено пресс-службой театра.
Краткое слово Туминаса. Фейерверк. 96-й сезон закрыт! Уже на следующей неделе спектакль "Царь Эдип" отправится в Италию, где закроет 60-й юбилейный Международный фестиваль искусств в городе Сполето.
Uncle Vanya by Anton Chekhov (Vakhtangov theatre) - selected pics Photography by Roman Boldyrev (www.r-lerman.ca) All 200 high res photos are here: https://flic.kr/s/aHsm11phZL
Традиционный сбор труппы, перед открытием сезона, театр им Вахтангова в лице директора Кирилла Игоревича Крока, начал отчетом за сезон прошедший. И итоги, нужно сказать, действительно впечатляют.
— Мы сыграли в Москве на всех наших площадках в общей сложности 700 спектаклей. На Основной сцене — 277 спектаклей, на Новой — 231, в Студии — 84, в Арт-кафе — 108. На спектаклях побывало 302 715 человек. Заполняемость составила 97,13%. Кроме того, 69 спектаклей мы сыграли на гастролях. Из них 40 в России и 29 — за рубежом.
В новом сезоне театр продолжит гастроли и по России (только что отыграли с аншлагами в Петрозаводске) и за границей. Ближайшая международная поездка предстоит в октябре в Китай, где вахтанговцы будут играть «Евгения Онегина».
— Мне написал мой друг из Китая, что едва открыли продажу билетов, интернет-сайт и кассы самого театра смогли поработать только первые 15 минут, потому что через 15 минут все 4800 билетов были распроданы.
Гость сбора труппы Владимир Мединский, в свою очередь, не только так же отметил рекордные цифры посещаемости всех спектаклей театра, подчеркнув, что заполняемость залов более 90 процентов каждый вечер, но и поздравил всех сотрудников театра с началом сезона, а художественному руководителю Римасу Туминасу вручил Орден Почета.
В этом сезоне театр наконец-то после двух лет ремонта откроет для зрителей две новых площадки на Симоновской сцене. Крок сообщил, что реконструкция четырехэтажного здания обошлась Вахтанговскому театру в 200 млн рублей, из которых Министерство культуры РФ выделило 25 млн рублей. А 85 млн рублей — это внебюджетные средства двух банков, выделенные специально целевым назначением театру на ремонт. Теперь, когда такая огромная статья театрального бюджета закрыта, директор театра объявил для всех сотрудников театра приятнейшее известие: с 1-го сентября каждому — от народного артиста СССР до работника гардероба будет увеличена зарплата на пять тысяч рублей.
фото: Валерий Мясников
Римас Туминас начал свою речь с цитаты из дневника своего предшественника — Михаила Ульянова:
«Уже десять лет я сижу в кресле художественный руководитель театра. Всё чаще и чаще приходит в голову мысль: а не бросить ли это всё? Плохо справляюсь с рулем этого перенаселенного корабля. Не хватает воли, не хватает решительности в решении каждодневных проблем. Кто-то сказал: пока Ульянов не научится говорить нет, порядка не будет в театре. Мне природой не дано это. А пост руководителя требует и гибкости, и компромисности, и жестокости, и беспощадности. Всё это банальная мысль, но в то же время — истина».
И поделился, что все эти сомнения есть и в нем. Но он надеется разрешить их благодаря любви к театру и каждому кто ему служит. Относительно планов на новый сезон Римас Туминас назвал несколько спектаклей, часть из них почти готовы и будут представлены публике в скором времени, часть еще только начинает обсуждаться. Среди вторых — «Дон Кихот» в постановке Юрия Бутусова. В ближайшее время на новой сцене состоится две премьеры: «Сергеев и городок» в постановке Светланы Земляковой и «Ричард III» которого ставит главный режиссер Тбилисского русского драматического театра имени Грибоедова Автандил Варсимашвили с Максимом Севриновским в главной роли.
— Но основное внимание сейчас сосредоточено, конечно, на Симоновской сцене, — сказал Римас Туминас. — Мы открываем ее парадом премьер, и самой первой будет постановка по киносценарию Ингмара Бергмана «Вечер шутов». Я верю, что всё получится. Над спектаклем работает Екатерина Симонова. Есть в этом особый смысл: она возвращает нас в здание, которое носит имя ее прославленного деда. Кстати, в это пространство она входит не только с «Вечером шутов», но и с «Дневником Анны Франк».
фото: Валерий Мясников
Также в числе заявленных премьер Симоновской сцены: «Сон императрицы» (пьеса и режиссура Андрея Максимова), «Горячее сердце» (режиссер Александр Коручеков), «Очарованный странник» (режиссер Наталья Ковалева), «Юбилей» (пьеса вахтанговца Федора Воронцова, постановщик Илья Шиловский) и спектакль по новеллам Стефана Цвейга (спектакль ставят ученики Туминаса — Владимир Бельдиян, Гульназ Балпеисова, Хуго Эриксен и Анатолий Шульев).
Сам Римас Туминас в этом сезоне планирует поставить «Фауста» Гете, «Войну и мир» Толстого, «Трех сестер» Чехова и «Дачную лихорадку» Гольдони.
Традиционный сбор труппы в Театре им. Евг Вахтангова, который вступает в 97-й сезон, открылся бенефисом директора театра Кирилла Крока. Он доложил собравшимся о достижениях театра в прошедшем сезоне. Они поистине впечатляющие.
Слова Кирилла Игоревича подтверждались девятиминутным роликом о грандиозных новшествах. Теперь вахтанговцы будут дарить свое искусство сразу на четырех сценах. К Основной, Новой и пространству арт-кафе уже в ноябре добавится Симоновская сцена, которая возрождается буквально из руин. Видеоряд наглядно это демонстрировал: в Калошином переулке появится удивительно уютное, стильное и функциональное пространство. Здесь будут две сцены, что даст возможность осуществлять экспериментальные постановки.
Театр лидирует по заполняемости зала – более 97 процентов. За прошлый сезон театр дал 700 представлений! Со своими лучшими спектаклями коллектив объездил полмира, и везде артистов принимали на ура. Прозвучали поздравления юбиляров и долгожителей театра. Юлия Константиновна Борисова отметит 70-летие службы в родном театре, а Василий Семенович Лановой – 60-летие. 20 ноября отметят 90-летие незабвенного Михаила Александровича Ульянова (1927 – 2007).
Начались репетиции спектаклей на Симоновской сцене. Ее открытие «Парадом премьер» состоится в ноябре в день рождения театра. Представительница легендарной актерско-режиссерской династии Симоновых — Екатерина Симонова — готовит к выпуску спектакль «Вечер шутов» по сценарию Ингмара Бергмана. Драматург и режиссер Андрей Максимов и художник Максим Обрезков начали репетиции спектакля «Сон императрицы». Выпускники Мастерской Римаса Туминаcа приступают к работе над спектаклем по новеллам Стефана Цвейга. Режиссер Наталья Ковалева, которая поставила на Новой сцене замечательный спектакль «Наш класс», приступает к работе над «Очарованным странником» Лескова. Илья Шиловский репетирует спектакль по пьесе молодого артиста театра Федора Воронцова «Юбилей».
На Основной сцене 30 и 1 октября состоится премьера спектакля «Старик и море» по рассказу Хемингуэя в рамках празднования 100-летия Юрия Любимова в постановке выдающегося режиссера Анатолия Васильева. Режиссер Владимир Мирзоев представит новую редакцию своего спектакля «Сирано де Бержерак». А первой премьерой на Новой сцене станет спектакль «Сергеев и городок» по роману Олега Зайончковского в постановке Светланы Земляковой. Премьера намечена на 21 сентября. Еще одна премьера осени на этой сцене — «Ричард III» Шекспира в постановке грузинского режиссера Автандила Варсимашвили.
Художественный руководитель театра Римас Туминас награжден орденом «Знак почета», ведь в этом году режиссер отмечает 10-летие своего пребывания в этой должности. Начав со слов признания в любви своим артистам, он рассказал о других планах на вторую половину сезона. После небольшой осенней паузы, Римас Владимирович планирует поставить «Фауста» Гете. А еще мечтает о «Войне и мире» Толстого, «Трех сестрах» Чехова и «Дачной лихорадке» Гольдони. «Конечно, все это хочется сделать, все это объять, все это успеть. Это любимые авторы – жизнь на них и жизнь в них. Чехов, Толстой, Гоголь, Достоевский, кручусь вокруг них, это все как планеты, хочется быть достойным их. Великая драматургия и великая литература строит театр, творит театр и помогает раскрываться и расти актерам», — сказал режиссер.
К работе в театре также приглашен один из лучших российских режиссеров – Юрий Бутусов. Он планирует поставить спектакль «Дон Кихот». А открылся сезон великолепным спектаклем Римаса Туминаса – «Царь Эдип»!
Театр Вахтангова готовит для москвичей и гостей города целый Парад премьер. Фото: Дмитрий Дубинский
Театр имени Вахтангова принимает активное участие в празднование Дня города. Артисты вышли на улицу, на импровизированную сцену Брюсового переулка столицы, чтобы спеть, прочитать, рассказать, улыбнуться и пригласить на встречу с прекрасным. Несколько лет назад художественный руководитель театра Римас Туминас призвал артистов: «Идти к людям с открытой душой, на открытую сцену, на свежий воздух, но только с благозвучным и красивым репертуаром». Каждый год театр Вахтангова устраивает праздники около здания своего театра на Арбате, на которые собирается много людей разных возрастов. У театра есть, что показать для москвичей всех возрастов и, как говорится, на любой вкус.
В субботу, 9 сентября, вахтанговцы сыграли спектакль для всей семьи «Питер Пен». Между прочим, этот «Питер Пен» всем «питерам пенам» - завоевал много наград на престижных фестивалях. Вечером на Основной сцене - спектакль «Анна Каренина», в котором языком пластики, жеста, танца показана борьба за абсолютную любовь. На Новой сцене - лирическая комедия о поиске «второй половинки», уже современном поиске – противоречивом, иногда рефлексирующим и нередко абсурдном, - «Игры одиноких». Завтра вахтанговцы сыграют «Бенефис» - с Владимиром Этушем в главной роли и «Крик Лангусты» с любимцами публики: Юлией Рутберг и Андреем Ильиным.
В этом году театр открыл 97-й сезон. Страшно подумать – почти столетие! И все эти годы, непростые годы, вахтанговцы выполняют завещание своего учителя – Евгения Вахтангова «Создавать праздник». Вахтангов в своих спектаклях показал, что истинный праздник приходит через испытания и страдания, через преодоления и решения трудных задач. Любовь «Принцессы Турандот» как любовь царицы Клеопатры – «без дураков» и глупых шуточек. Одно неверное слово и – казнь.
Художественный руководитель театра Вахтангова десять лет назад попытался сделать людей счастливыми через искусство, не прибегая к погружению в страдания. 8 сентября на Основной сцене театра шел спектакль Римаса Туминаса «Дядя Ваня», в котором столько нежности, ностальгии по счастливому детству, сердечности и небесных огоньков, что даже кажется, будто все ангелы спустились с неба – посмотреть и поучаствовать в этой истории. «Дядя Ваня» Римаса Туминаса – самый ангельский из всех постановок пьесы Чехова в мире. И это признано миром.
В минувшем сезоне практически на всех спектаклях Театра имени Вахтангова не было свободных мест, зрительный зал заполнялся в среднем на 97%. Редкий театр может похвастаться такой любовью зрителей. Не стал исключением и Министр культуры РФ Владимир Мединский, посетивший сбор труппы, признавшийся в любви к этому театру и пожелавший труппе вдохновения и творческих успехов. В этот раз чиновник выполнял особо приятную миссию, вручив художественному руководителю Римасу Туминасу Орден Почёта.
Вахтанговцы только что вернулись из гастрольной поездки в столицу Карелии Петрозаводск, где показали шесть спектаклей. А уже 6 сентября театр открывает свой 97-й сезон спектаклем «Царь Эдип». На сборе труппы худрук Римас Туминас и директор Кирилл Крок представили планы на ближайшие месяцы. На Основной сцене 30 сентября и 1 октября состоятся показы спектакля «Старик и море» в постановке Анатолия Васильева, это дань памяти Юрию Любимову, великому режиссёру, который начинал свой творческий путь как актёр Театра Вахтангова. В этом году исполняется 100 лет со дня рождения Мастера.
Первой премьерой на Новой сцене станет спектакль «Сергеев и городок» в постановке Светланы Земляковой по роману Олега Зайончковского. Впервые зрители увидят его 21 сентября. Грузинский режиссёр Автандил Варсимашвили 7 октября представит свою версию пьесы Уильяма Шекспира «Ричард III».
Главным событием года можно назвать открытие нового сценического пространства - Симоновской сцены. Рассказывает директор театра Кирилл Крок: «Симоновская сцена - это бывший Театр Рубена Симонова, который в конце 2016 года был официально передан в собственность Театру Вахтангова. Его лучшие актерские силы были приняты в вахтанговскую труппу, а в здании Симоновского театра начали капитальный ремонт. Мы поменяли всю инженерию, сделали современную систему вентиляции и пожаробезопасности. Сейчас, по предложению Римаса Туминаса, строим два зала: один - радиусный, другой - классический. В зрительской части будут два фойе, снабженные экранами трансляционных телевизоров, органично вписанных в стильный дизайн, придуманный главным художником Вахтанговского театра Максимом Обрезковым. Думаю, зрители по достоинству оценят такой красивый современный интерьер, когда придут на Симоновскую сцену».
Парад премьер на Симоновской сцене откроет «Вечер шутов» Екатерины Симоновой. Андрей Максимов репетирует спектакль «Сон императрицы», Наталья Ковалёва приступила к работе над спектаклем по повести Лескова «Очарованный странник», ожидаются постановки по новеллам Стефана Цвейга и пьесе «Юбилей», которую написал молодой вахтанговский артист Фёдор Воронцов.
Римас Туминас на открытии 97-го сезона в Театре имени Евг. Вахтангова. К лацкану его пиджака приколот орден «Знак почета» Фото: Владимир Федоренко/РИА Новости
Награда режиссеру — орден «Знак почета» — была вручена министром культуры РФ Владимиром Мединским к 10-летию работы худруком театра имени Евг. Вахтангова С корреспондентом «Вечерки» Римас Туминас поделился планами, которые будут реализованы в новом театральном сезоне.
— Римас Владимирович, на сборе труппы вы вновь заявили о том, что будете ставить «Фауста» Гете. — Да, но признаюсь, что испытываю некий страх перед этим произведением. Станиславский тоже хотел поставить «Фауста», но все откладывал. Немирович-Данченко объяснял это тем, что как только дело доходило до постановки, со Станиславским происходило что-то... не совсем хорошее. С романом Гете «Фауст» я сплю, путешествую, он у меня на столе, в портфеле, в голове, в сердце... Не отпускает! Но сначала я попробую поставить оперу Чайковского «Пиковая дама» в Большом театре — тоже роковая история...
— Почему вам так хочется поставить «Фауста»? — В этом произведении очень много юмора, который мне близок. Единственный человек, у которого он отсутствует, это доктор Фауст. Поэтому в моей постановке его будет очень мало. Правда, в произведении не так много ролей, и актеры Театра Вахтангова возмущаются: «Зачем нам зарубежный Гете, когда у нас есть свой Толстой?» В этом есть логика. Буду ставить спектакль по сценарию Сергея Бондарчука «Война и мир». Очень хороший сценарий. Спасибо директору «Мосфильма» Карену Шахназарову за то, что он дал нам его для работы.
— Знаю режиссеров, которые, выбирая между постановкой произведений Толстого и Достоевского, отдают предпочтение Толстому из-за его бесконечного поиска истины. А кто вам ближе? — Достоевского я ставил в театре Швеции в 2004 году, а Толстого — никогда. Достоевского, на мой взгляд, ставить легко, а вот Толстого — трудно. Не будем забывать, что у Толстого к театру было несколько скептическое отношение. Парадокс! Достоевский любил театр, но не написал ни одной пьесы, а Толстой терпеть не мог театр, не ходил в него и написал очень хорошие пьесы. Конечно, интереснее иметь дело с личностью Толстого хотя бы потому, что он был графом, который ходил в лаптях.
— На сборе труппы вы осторожно произнесли название комедии Карло Гольдони «Дачная лихорадка». Почему именно это произведение вы решили взять для постановки? — Мне надоело слушать: «Когда вы наконец поставите комедию? Что у вас все трагедии да русская классика?» «Дачная лихорадка» — что-то между трагедией и комедией. Если серьезно, там есть роль для одного замечательного артиста, и я давно обещал поставить для него спектакль. У меня много долгов перед актерами. Пришло время их отдавать. Тем более что это приятное занятие. Очень хочется успеть поработать с актерами, с которыми никогда не работал. Например, я не работал с Марией Ароновой, и это мое самое большое упущение за 10 лет работы в Театре Вахтангова. Есть еще артисты, с которыми мне хочется поиграть.
— Вы объявили о закрытии Первой студии Вахтанговского театра. Разочаровались в молодежи? — Есть и такое. К счастью, не во всех. Первая студия исчерпала себя. Кто смог о себе заявить, тот заявил и вошел в труппу, а кто не успел, у того есть возможности сделать это каким-то другим образом. С каждым артистом я готов вести переговоры. Молодежь не умеет фантазировать, и это беда. Так скучно с людьми, у которых в голове счетчик!
— Несмотря на вашу открытость, мы очень мало знаем о вас как о человеке. Есть у вас увлечения, хобби? — Я люблю машины, особенно мне нравятся красивые спортивные автомобили. Недавно даже хотел купить новую машину, но передумал. Точнее, купил ее жене. Пусть она, красивая женщина, ездит на красивой машине... А еще люблю смотреть на звездное небо в телескоп. Люблю читать книги в оригинале. Люблю слушать классическую музыку. Люблю собирать грибы и гулять по лесу. Люблю рыбачить. Делать что-то руками.
— Судя по вашим спектаклям, вы верите в вечную жизнь. Кем бы вы хотели быть в следующей жизни? — Скульптором. Я в этой жизни этого хотел, но не получилось. Лепил бюсты, а над ними смеялись. Жестоко глумились. Я плакал.
— А из-за театральных постановок плакать приходилось? — Нет. Меня как режиссера всегда признавали. Режиссер — моя профессия, и этим все сказано. Глупо, если хирург будет плакать перед операцией. Он должен быть уверен в том, что может спасти жизнь. Я в театре как тот хирург. Если у меня нет веры в то, что моя работа может кого-то спасти, просто не делаю ее. Важна вера. Правда, вера приходит с опытом. Ко мне пришла. Теперь бы добиться гармонии жизни. Очень хочу гармонизировать свою жизнь.
— Что такое «гармонизировать жизнь»? — Это как работа над скульптурой — отсечь все лишнее, чтобы не пострадали ни форма, ни содержание.
СПРАВКА Римас Владимирович Туминас родился в 1952 году в Кельме Литовской ССР. В 1979–1990 годах был режиссером Литовского государственного академического театра. Основатель и руководитель Вильнюсского малого театра. С 2007 года — худрук московского Государственного академического театра им. Евг. Вахтангова. Поставил больше 40 спектаклей, большинство из которых получили награды международных фестивалей.
Режиссёр Габриэле Туминайте – первая, кто занялась постановкой пьесы «Фантазио», сценарий к которой был написан около 200 лет назад французским романтиком Альфредом де Мюссе. Это грандиозное событие в истории Вильнюсского малого театра, которым открывается 29 театральный сезон.
Постановку пьесы «Фантазио» в ближайшее время увидят не только литовские зрители, но и ценители театрального искусства из Украины. На первые гастроли труппа отправляется в Киев, где местным зрителям представится возможность оценить экспрессивную, неожиданную французскую классику, интерпретированную в рамках современного миропонимания.
- Габриэле, вы в Малом вильнюсском театре занимаетесь подготовкой к новому театральному сезону, который открываете комедией с элементами переодевания от французского автора Альфреда де Мюссе «Фантазио». Примечателен тот факт, что вы первый режиссёр в Литве, кто занимается постановкой пьесы «Фантазио». Каким образом эта пьеса попала к вам в руки? - Альфред де Мюссе мне очень знаком в качестве талантливого поэта эпохи романтизма, так как я играю роль легендарной Жорж Санд в спектакле «Мистер», где между Альфредом де Мюссе и Жорж Санд произошёл невообразимый любовный роман, - короткий, но очень страстный и болезненный. Он остался у меня в памяти экстравагантным, живущим крайностями, обиженный ребёнок, гениальный поэт с трагичной судьбой. Я даже не знала о том, что он писал пьесы, поэтому, очень заинтересовалась, когда несколько лет назад мне порекомендовала заняться постановкой данной пьесы один из французских культурных историков. Правда, она предлагала заняться постановкой данной пьесы Римасу Туминасу, но у меня слабость к незнакомым гениальным пьесам… Я привезла сценарий в Вильнюс, дала прочитать моей труппе. После первых проб уже стало ясно – пьеса стоит нашего внимания, она очень интересная, не линейная по своей форме и содержанию.
- Альфред де Мюссе – это эксцентричный представитель романтизма, трагичной судьбы, драматический поэт, писатель, драматург, написавший классическую пьесу почти 200 лет назад. Чем же пьеса вас зацепила, что в ней вам показалось уникальным, оригинальным? - Вся энергия сконцентрирована в это небольшое произведение: там нашлось место и сомнениям человека, и попыткам найти смысл, поиски любви, смысла жизни, которые отзываются в каждом шаге. Всё это очень близко дню сегодняшнему. Я бы эту пьесу охарактеризовала как балладу, а может ли баллада быть актуальной или не актуальной? После первого прочтения изредка посмеивались, и были откровенно удивлены сценарием этой странной пьесы. Выглядело так, словно автор шутит с нами, затем погружает в злобные, депрессивные монологи, а затем, неожиданно, снова усмехается, глядя на наши внезапно ставшими серьёзными лица. Один из актёров, Арвидас Дапшис, после первого прочтения подошёл ко мне и высказал довольно справедливое суждение: «в этой пьесе все хорошие, нет злых, плохих персонажей (примитивно рассуждая), и всё хорошо заканчивается, но, остаётся ощущение потери, утраты и несбывшихся надежд». После переноса репетиций в творческую театральную обстановку «Квартал», уже возраст пьесы или временные рамки стали вовсе незаметными. Один из музыкантов, который аккомпанирует в спектакле, после ряда первых импровизированных репетиций поинтересовался: - какой из современных пьес мы занимаемся? Он не знал ни автора, ни исторического контекста. А, если бы он интересовался возрастом пьесы, это бы нам подсказало о том, что мы, работая над постановкой, сильно в чём-то ошиблись.
-«Фантазио» вы репетировали в складских помещениях Вильнюсского малого театра – в «Квартале». Какие краски это давало творческому процессу, и, наконец, самому спектаклю, и его современному звучанию? - Мы в «Квартале» не только репетировали, но и предоставили эскиз спектакля. После премьеры будем стараться выдерживать ту импровизационную атмосферу, которую помогают создавать танцевальные элементы «vogue» (хореограф Райдас Петраускас) и групповая музыка «Kabloonak», прерывающаяся музыкальными вставками Гиедрюса Пускунигио. Всё это помогло создать связь современности с эпохой Альфреда де Мюссе. Не костюмы, не внешние эффекты характеризуют современность данной театральной постановки, а попытка найти подход к современному мышлению, существованию на сцене и общению со зрителем.
- Фантазио – это шут короля. Может ли зритель настроиться на смех? Тем более и переводчик сценария пьесы Аквиле Мелкунайте вам пожелала больше смеха во время репетиций, смеха, который будет выступать в качестве противоядия той всепоглощающей грусти, которой пропитана вся эта пьеса. - Пьеса начинается со смерти шута короля накануне свадьбы принцессы, а Фантазио, являясь должником и проигравшимся молодым человеком в одном лице, и не имея возможности покинуть место событий, в «шутку» решает использовать одежду умершего шута и его обязанности. Он сам – философ в одежде шута, но основными клоунами пьесы остаются двое: полнейший идиот Принц и ещё, более безнадёжный, его помощник – Маринон. Я нашла более точную характеристику пьесы – это комедия, у которой грустный конец, или это драма со счастливым концом.
-Роль Фантазио сыграли два прекрасных актёра: Томас Ринкунас и Мартинас Недзинскас. Каким Фантазио оказался Т.Ринкунас а каким М.Недзинскас? - Томас и Мартинас оба достойны уровня Фантазио, но работают по-разному, и по-разному налаживают партнёрские отношения. Они доказали свой профессионализм, так как не соперничали друг с другом, каждый из них думал о теме, о содержании, об общем смысловом наполнении спектакля и этим вели аудиторию за собой вперёд. А что касательно постоянных изменений, приспособлений и новых взглядов – всё это не доставило проблем, это было азартом. Это было подарком для меня иметь в наличии двух разных актёров такого высокого уровня. Включая и всю труппу, которая каждый день, этап за этапом репетиций, старалась приспособиться к стихии Фантазио, достигая стабильной постановки пьесы раз за разом.
- Первая страна, в которой будет ставиться «Фантазио» будет Украина. Украинцы будут первыми, кто познакомится с новой вашей работой в качестве режиссёра. Как вы думаете, почему Украина выбрала именно этот спектакль из других спектаклей Вильнюсского малого театра? Чем он может быть интересным на украинском фестивале «Гогольфест». -Уже на этих выходных (17 сентября) в Киеве будет проведён известный фестиваль современного театрального искусства «Гогольфест». Он охватывает все области творчества: музыку, театр, танец, перформативного творчества. Программа текущего года и направления очень привлекают ценителей искусства. Организаторы фестиваля нас выбрали из-за ряда причин. Пьеса Альфреда де Мюссе преподносится как современное произведение, синхронизированное с современностью, но выдерживая оригинальный текст и сюжет. Думаю, им подошло и наша перформативная постановка. В последнее время слышу очень много хороших отзывов о Киеве, об организуемых там движениях на поприще искусства, моды. Всё это очень хочу увидеть, почувствовать, попасть в суматоху Киева. В нашем спектакле вживую играющая музыкальная группа «Kabloonak» покажется зрителям не только во время спектакля. Организаторы спектакля очень ждут их, и отвели им важную роль на концерте закрытия фестиваля. Они, также, будут давать концерты и в ряде других мест. Киев после политических событий наконец-то проснулся, теперь выглядит активным и творческим городом. Слышала, что по атмосфере его сравнивают с Нью-Йорком, что же, посмотрим. В спектакле «Фантазио», актёр, исполняющий роль короля, А. Дапшис, на протяжении нескольких лет проживал в Киеве, жил недалеко от Майдана, и был очевидцем исторических событий в стране. В процессе постановки спектакля часто говорили об Украине, так как в пьесе присутствуют явные сходства – король отдаёт замуж во имя мира свою дочь Мантуйскому принцу - идиоту, который постоянно угрожает войной, если обратная сторона действует не по его пожеланиям.
-В каких странах, на каких фестивалях вы хотели бы ещё показать «Фантазио»? -После Украины, первой в списке, хотелось бы показать «Фантазио» в Литве и Франции. Театр должен разъёзжать по гастролям, в течение одного сезона необходимо организовывать 2-3 гастроли, это заставляет театр совершенствоваться. В этом сезоне вильнюсский малый театр отправится на гастроли в Польшу, город Гданьск, театр Шекспира (будем показывать спектакль «Минетис», и в Италию, на фестиваль «Сполето», который интересуется литовской драматургией, со спектаклем «Дед и бабка», «Мадагаскар», а также творчеством композиторов Фауста Латенаса и Гиедрюса Пускунигио.
Премьера «Фантазио» состоится в Киеве 17 сентября, в Вильнюсском малом театре – 22, 23 сентября, 28 октября, 11, 24 ноября.
Отправлено: 20.09.17 08:16. Заголовок: (...на протяжении н..
(...на протяжении нескольких лет проживал в Киеве, жил недалеко от Майдана, и был очевидцем исторических событий в стране)
(вздыхая)...недавно в одном из политических шоу западный эксперт говорил о том, что типа мировое сообщество консолидировано и Россия со своей особой позицией выглядит несколько глуповато ...хотя чем же им себя оправдать иначе, если Европа была консолидировано под Наполеоном, под Гитлером, теперь под американцами ...и в войсках Наполеона было "двунадесяти языков" и у Гитлера кто только не служил из европейцев (да недавно была информация, что Рейхстаг весной 1945 обороняла и французская часть)
https://www.facebook.com/vilniaus.teatras Vilniaus Mažasis Teatras добавил(-а) 17 новых фото в альбом «29 VMT sezonas | spaudos konferencija» 6 сентября 2017 в 12:09
https://www.facebook.com/pg/vilniaus.teatras/photos/? tab=album&album_id=1962380197382920 Новый театральный сезон начинается - Вильнюс... Театр приглашает на три вечера, которые будут говорить о человеке, его духе и судьбе.
Художественный руководитель Театра им. Евг. Вахтангова в Москве и Малого театра в Вильнюсе Римас Туминас привез в Санкт-Петербург на «Балтийский дом» еще и «Живой театр» — три спектакля, поставленных его учениками, молодыми литовскими режиссерами. Второго октября в преддверии показа в зрительском кафе театра состоялась пресс-конференция с участием мастера и его учеников. Габриэле Туминайте, Кирилл Глушаев и Вилюс Малинаускас рассказали о своих работах. Сам Туминас, отвечая на вопрос о способе воспитания молодого поколения актеров и режиссеров, признал, что он относился к ребятам по-взрослому: изначально ставил в исключительно жесткие рамки, буквально ломая их видение профессии, но и давал возможность спорить, доказывать свой выбор. О спектаклях, представленных на фестивале, сказал: «Все работы академические, без изощренностей». Действительно, для учеников Туминаса в первую очередь важна смысловая составляющая сценического текста, психологические основы материала. Тема всех трех спектаклей практически всегда одна, простая и вечная, — любовь в самых разных ее формах и проявлениях.
...НЕСЛУЧАЙНАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ, ИЛИ ВСЕ ИДЕТ СВОИМ ЧЕРЕДОМ
П. Мериме. «Случайность». Режиссер Габриэле Туминайте
Две девушки влюблены в одного и того же мужчину. Одна случайно узнает об этом и решает отравиться, другая случайно выпивает яд и погибает. Никакого предательства и интриг — все чистейшее совпадение. Габриэле Туминайте наблюдает за игрой в дартс человека и судьбы, последняя — десять из десяти попадает в яблочко. Романтическая, наполненная тайнами и пламенными страстями новелла Мериме предстает перед нами современной драмой из жизни молодых девушек.
Донья Мария и Донья Франсиска — не более чем роли, которые примеряют на себя девушки, погружаясь в мир пышных платьев и роковых страстей. Они принимают картинные позы, заламывают руки, а потом «сбрасывают» образ и напрямую обращаются к зрителям. Кульминационным моментом становится сцена, когда каждая из актрис фантазирует о том, что бы она сделала, если бы была мужчиной. Переходя в этих монологах на русский язык, они хотят нам объяснить, как сегодня живет современная девушка в Вильнюсе, чего она хочет и о чем мечтает. Разумеется, хочет она того же, что и ее сверстница во времена Мериме, — чистой и всепоглощающей любви. Но вот герой романа значительно поблек с тех пор. Девушки требуют от мужчины силы, ответственности, решительности. Они сами — словно амазонки — сильные, уверенные, но при этом женственные, трогательные и очень нежные. Донья Мария (Тома Вашкевичюте) представляет себя эффектной тигрицей, пробирающейся сквозь джунгли, но в финале, столкнувшись со смертью, теряет свой цветной мир фантазии, оказывается маленькой кошечкой, которая спешно уезжает, поджав хвост.
Гримасы, застывшие позы, преувеличенные реакции — все это пародия на театральные штампы и условности. Легкий, игровой тон спектакля в финале становится метафорическим и серьезным. После гибели Доньи Франсиски Рита (Мигле Поликевичюте) бросает через плечо зерна, которые мерно, словно часы, отмеряют течение времени. В постепенно уходящем свете героини замирают, и, кажется, весь мир замер вместе с ними. Но вот Рита закуривает, убирает склянки обратно в шкаф, и все продолжает идти своим чередом. Это жизнь, увиденная в простых обыденных вещах, которые сильнее и важнее любых трагедий.
ГАБРИЭЛЕ ТУМИНАЙТЕ: «ЧЕЛОВЕК ОСТАЕТСЯ ПРЕЖНИМ».
— Какое впечатление у вас от фестиваля, что удалось посмотреть? — К сожалению, ничего. Мы даже Петербурга еще не видели — из гостиницы в театр, и наоборот. Но так и должно быть, мы приехали работать. Каждый день интенсивные репетиции, комментарии Туминаса, вечерние монтировки. Для нас это первые гастроли в другой стране. Программа фестиваля интересна, она отражает сегодняшний театральный процесс, современные тенденции.
— Спектакли, которые вы привезли, — ваши дипломные работы? — Да, они включены в репертуар театра, но теперь уже редко идут на сцене. Надо с ними прощаться. В этом смысле фестиваль — прощание с этими работами. Надо идти дальше. Фестиваль дал нам новый опыт. У литовской критики более скептическая реакция на наши спектакли, а здесь мы услышали много хороших слов.
— Вас интересует человек в сложных и парадоксальных ситуациях, а как вы видите современного героя? — Хороших пьес очень много, но сложно найти свою тему. Материал должен тебя волновать. Мы можем кричать, быть трагическими, заламывать руки. Сложнее быть наивными, чуть неправильными, неловкими, но открытыми. Такой человек интересен. В современной драме есть герои, но их как-то неверно ставят. Они — юные, циничные, равнодушные, агрессивные. Но в этом тоже есть наивность. В этом — желание утвердить себя в мире.
— Вы хотели бы утвердить себя как режиссера за счет разрушения старого? У вас есть желание нарушать театральные традиции? — Не разрушать, а спросить еще раз — почему нужно так, а не иначе? Штампы, мелкие детали и создают театральную традицию. Мы, молодые, должны понять, что нам нужно, про что и как мы хотим ставить спектакли.
— Например, вам не хотелось выйти из сцены-коробки? — Это, думаю, не разрушение. На площадях играли изначально, еще до возникновения коробки. Все другие пространства — в помощь режиссеру, это какая-то атмосфера, натуральная декорация, а вот как это создать с актерами, принести в театр, в традиционную коробку — это задача. Я хотела прийти в привычное пространство, в коробку. Это пространство нужно наполнить своей фантазией. Часто случается, что и актеры кричат, и роскошные костюмы, и всякие режиссерские приемы, а ты сидишь — и ничего не чувствуешь. Все стоит на месте, нет эмоции.
— Что же такое «живой театр»? И может ли театр быть мертвым? — Да, может. Тогда это можно назвать — «говорящие головы». Когда все стоит, когда все плоско. В Германии сейчас много постановок, в которых интересные находки, необыкновенное пространство, современная интерпретация, но все предсказуемо и поэтому скучно. Кровь, ужасы, но это не является чем-то принципиально новым, другим театром. В нашем спектакле есть намеки, пародия на театральные штампы. Это в каком-то смысле взгляд на традицию, мы просто задаем вопрос.
— Вы к какому типу театра ближе? — К актерскому. Там есть человек, там каждый раз все неясно и все ново.
— Мне кажется, что в вашем спектакле есть история о театре. К чему вы приходите в финале? — Спектакль называется «Случайность». Момент легкости, случайности всегда присутствует в жизни. Есть человек, который играет, и есть какая-то судьба, которая приведет к тому, что ей нужно. Мы все в надежде, что мы делаем свою жизнь, а получается по-другому.
— Героини вашего спектакля прикоснулись к любви или это была только иллюзия? — Они не прикоснулись, они только хотели бы. — Они уже готовы к любви, но еще не знают ее. Они еще не женщины. Это желание наивное, они хотят того, чего не бывает, — идеального.
— Но ваши героини — это девушки, которые живут в нашем времени. У них есть жесткий напор, мужская воля — это примета современности? — Режиссеры-мужчины часто забывают о женских образах, делают их бесплотными. Женщинам же нужно потрясение. Они спрашивают: «Сколько мы можем ждать нормальных ролей, нормальных режиссеров?» Мы вышли на эту тему в спектакле. Начали пробовать, фантазировать: «Если бы я была мужчиной?». Актрисы стали говорить своими словами, обращаться напрямую к зрителю. Во многих современных пьесах женщина — либо проститутка, либо у нее было пять абортов, либо она законченная стерва. А на самом деле женщины хотят быть слабыми, вернуться в прошлое, туда, где были сильные мужчины. В театре есть какая-то неправда о женщинах.
— А вам приходится бороться со стереотипом, что женщина не может быть режиссером? — Преимущество мужчины в режиссуре есть. В него может влюбляться актриса, а это важно для процесса. А когда ты женщина, то должна ставить себя так, чтобы и в тебя влюбились женщины. Я работаю, но иногда задумываюсь, что это мужская работа. Хотя сейчас уже не те времена. Женщины давно делают мужскую работу. Мужчина уходит из центра мира.
— Над чем вы сейчас думаете, что собираетесь ставить? — Теперь Гольдони. В Петербурге мы слушали прекрасную лекцию Майи Михайловны Молодцовой, это многое прояснило. Это будет комедия, но там тоже звучит тема судьбы. Смысл бытия раскрывается через смех. Венецианский карнавал, все тонут в яркости, и каждый существует отдельно от других. Собираемся играть во дворе дома, на улице.
— Что для вас как для режиссера сейчас наиболее важно? — Возможно, мы "you-tube«-поколение и нам не хватает истинного глубокого знания о человеке. Часто мы пропускаем самого человека на сцене, не можем сконцентрироваться и увидеть его. Забываем развивать его историю, часто парадоксальную. От этого начинаем плоско играть. Эпохи меняются, техника меняется, а человек остается прежним — таким же ранимым и слабым.
Художественный руководитель Театра им. Вахтангова на днях вернулся из Германии, куда ездил на лечение, и уже приступил к следующим работам.
– В ноябре Симоновскую сцену открываем, – сказал он «Театралу». – Поэтому мысли сейчас только об этом.
– Открываете, как обычно, парадом премьер… – Да, мы объявили об этом на сборе труппы. Но занятость наших артистов большая. Думаю: может, я поторопился? Может быть, премьеры следовало равномерно распределить по всему сезону? Все плачутся, просят перенести одно, заменить другое, появляются дополнительные репетиции, но все работают.
– Когда в 2015 году вы открывали Новую сцену, наблюдалось нечто подобное. – Точно. Это процесс неизбежный. Но мне приятно, что в работоспособности нашим артистам не откажешь. Они делают всё, чтобы заявленные премьеры получились интересными. Прибегают, советуются, просят что-то подсказать.
– Срок, конечно, рекордный. Еще недавно на месте театра была стройплощадка. – Знаете, когда в первый раз мне предложили там побывать… Хорошо, что я выпил вина. Оказалось, что прежнему театру требуется не косметический ремонт, а глобальная реконструкция. И потолок надо снять, и перекрытия заменить, и полностью сделать перепланировку. У нас получился зрительный зал полукругом – как в античном амфитеатре. Прихожу – вспоминаю Эпидавр, где мы «Царя Эдипа» выпускали. Уже тепло. Уже уютно. Есть пространство для творчества. Скоро буфет начнет работать.
– В сентябре на сборе труппы вы говорили, что после возвращения из Германии объявите, наконец, над чем лично вы будете работать в этом сезоне. Определились с материалом? – Еще хожу-хожу, думаю. Что-то такое промежуточное надо. Ну, хотел я «Войну и мир» или «Фауста». И это в планах. Но хочется и для Симоновской сцены что-нибудь… совсем другое. Без пауз моих. Поставлю что-нибудь хулиганское. Каждый раз грожусь, а все равно меня тянет на философские обобщения. Теперь решил: от Фаустаса один раз откажусь, от Адомаса откажусь. Стану более современнее. Они меня тянут в классику. А я приглашу кого-то, например, из театра Кирилла Серебренникова. Скажем, его художника или композитора. Сейчас надо поддержать его театр. Таким образом мы поможем – не в митингах, а вот так, на волне творчества.
– Но все-таки тему для постановки определили? – Жизнь единственная дорога и надо ее превратить в хорошую дорогу. Просто присматривать надо. Кустами обросла дорога. Запустили, не делаем ничего. Вот что-то об этом.
По просьбе «Театрала» Римас Туминас подписал книги для наших читателей. Напомним, что в эти дни на краудфандинговой платформе Planeta.ru проходит акция «Со-твори «Театрал» с нами!», цель которой собрать средства на выпуск журнала. Книги с автографами режиссера достанутся читателям, поддержавшим проект.
https://www.kommersant.ru/doc/2948598 25.03.2016 Театральный ликбез Кто есть кто в современном театре Театр сегодня — самое обсуждаемое искусство. Все вокруг дружно спорят о плюсах и минусах «богомоловщины», могут сходу назвать пятерку лучших спектаклей Туминаса и в курсе скандалов вокруг Гоголь-центра. Не хотите отставать — читайте наш материал о режиссерах, формирующих театральный ландшафт столицы.
Римас Туминас
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
Худрук Театра имени Вахтангова, литовский мэтр и обладатель важных наград и самых лестных званий. С его приходом обветшалый театр с подмоченной репутаций буквально восстал из пепла и превратился в лучший театр столицы с недавно открывшейся Новой сценой, ворохом наград, международным признанием (вахтанговцы покорили не только Европу, но и Америку). Режиссуру Туминаса отличает европейская философичность, подчеркнутая образность, страсть к эффектной визуальной символике. А также мягкий юмор и запоминающийся музыкальный ряд (постоянный соавтор Туминаса — композитор Фаустас Латенас). Эпатаж и пафос исключены. Все спектакли мэтра необычайно красивы. Среди знаковых постановок — грандиозный четырехчасовой «Евгений Онегин», не менее грандиозный «Дядя Ваня» (в обоих хитах в главных ролях занят Сергей Маковецкий), «Маскарад», «Горе от ума» в «Современнике» и недавний «Минетти». Состарившегося актера-фанатика на пороге безвестной смерти безукоризненно играет «первач» труппы Владимир Симонов...
Кто мы такие? Куда все бежим? Чем мы больны? Можно ли нас ещё вылечить? Есть ли в России политический театр и нужен ли он нам вообще? Вот вопросы, которые уместно задать всегда, но особенно - в день 100-летия Октябрьской революции.
Недавно, прогуливаясь в антракте в фойе Вахтанговского театра, мой спутник встретил Кановича. Нет, конечно, не самого писателя, а его книги в театральном киоске, о чём с восторгом мне сообщил. Я на эту радость откликнулась, так как ещё в 2015 году, узнав от своего израильского друга Володи Плетинского, что его библиотека приросла пятикнижием Григория Кановича, мечтала эти книги купить. Однако в тот вечер необходимой суммы у нас не оказалось.
Через несколько дней московский друг позвонил и, убедившись, что книги я забрала, огорошил ещё одним радостным известием, что Канович пишет не только прозу, но и пьесы (о чём я, безусловно, знала). Поэтому обязательно нужно написать Тадасу Монтримасу (молодой литовский режиссёр театра и кино, в настоящее время работающий в ГРДТ им. Н.А. Бестужева в Улан-Удэ. – Прим. авт.) и «заинтересовать его литовским евреем». Однако аргумент собеседника: «Вообще-то для Литвы постановка Кановича будет бомбой, если его там поставить!», меня даже не озадачил, рассмешил. «Вообще-то нужно читать не только о своих спектаклях, но и о чужих, – на этот раз не разделила я его восторга. – И если бы ты читал внимательно хотя бы мои публикации, то знал, что Кановича в Литве ещё в 1994 году поставил Туминас». Друг обиделся и надолго пропал. А я, ещё немного посмеявшись, об этой истории забыла.
А сегодня вдруг вспомнила, прочитав комментарии моих израильских друзей, уже несколько дней обсуждающих предложение Миколаса Каткуса литовскому сейму объявить 2019 год Годом евреев в Литве.
ДОЛГАЯ ДОРОГА РИМАСА ТУМИНАСА
Мои евреи, обсуждая эту новость, сильно волновались и даже горячились, как собственно волнуемся и мы, узнав об очередном Годе: литературы, кино, экологии, теперь вот театра. Тем более что в их сарказме своя правда есть. Что значит для массово гибнущей байкальской нерпы Год экологии? Ровным счётом ничего. А Год театра для театра? Промолчим. Поэтому сомнения своих еврейских братьев я понимаю. Но очень хорошо помня, как меня, причастную к проведению Года литературы в Бурятии, оскорбило заявление всем нам хорошо и печально известного господина Полякова, что «Год литературы в России провалился», я попыталась добавить обсуждению долю оптимизма. Потому что для меня Год евреев в Литве начался уже давно, с того самого момента, когда Римас Туминас впервые поставил там свой спектакль «Улыбнись нам, Господи». И этот год благодаря ему постепенно превращается в Вечность. И не только потому, что в театре имени Вахтангова, который очень изменился с приходом Римаса Владимировича за эти 10 лет, теперь тоже звучит голос Кановича, а с прошлого года ещё и Слободзянека, но и потому что, благодаря ему, евреи прорастают в каждом сердце по всему миру. Потому что, рассказывая о своём спектакле, Римас Туминас говорит: «Все мы – евреи, русские, литовцы – просим Господа об одном и том же. Наш спектакль – о долгой дороге жизни» и я с ним соглашаюсь, но сопереживая героям Григория Кановича, я думаю и о том, что независимо от национальности, образования, социального статуса и достатка все мы на этой дороге… евреи, то есть странники, и у каждого из нас он свой – Ерушалаим.
Да, в своих спектаклях Римас Туминас постоянно говорит нам о дороге. О дороге к детям («Улыбнись нам, Господи»), о дороге к празднику («Ветер шумит в тополях»), о дороге к достоинству Человека («Царь Эдип»). Он не обещает, что эта дорога будет прекрасна и легка: «Может быть, там смерть нас ожидает, но смерть через победу, преодоление, достижение каких-то вершин. Пусть будет смерть, но она будет красивой». Вот и его дорога вымощена не только лепестками брошенных к его ногам роз, но и их щипами. За 10 лет, которые Римас Туминас прошёл по одной дороге с театром имени Вахтангова, его в чём только ни обвиняли. И самое главное обвинение – искажение русской классики. Хотя всем давно понятно, что именно Римас Туминас прочитал русскую классику значительно внимательнее многих, и псевдокритиков в первую очередь. И что это именно он – Римас Туминас, оставаясь литовцем, искренне любящим свою родину, заставляет весь мир стоя аплодировать русской классике. Потому что рассказанные им всем хорошо известные и прочитанные ранее истории вдруг начинают звучать по-новому. Они теряют свою местечковую ограниченность и приобретают всемирный общечеловеческий масштаб.
Стала ли от этого понимания легче дорога Римаса Туминаса? Нет. Потому что когда первые обвинения оказались несостоятельными, ничего не изменилось. Появились новые: «Вахтанговский театр не откликается на злобу дня», «Римас Туминас отвергает современную драматургию», «Римас Туминас игнорирует политический театр». «Туминас безмолвствует!», «Туминас отмалчивается!».
Но давайте разберёмся, так ли это на самом деле? И нужно ли Туминасу, чтобы говорить, быть политическим режиссёром?
ЮРИЙ БУТУСОВ: Я НЕ ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЖИССЁР
Да, Римас Туминас никогда не скрывал, что он не является поклонником современной драматургии. А отвечая на вопросы корреспондента «РИА Новости» Наталии Куровой, ровно год назад даже объяснил почему: «В современной драматургии я не нахожу главного – разговора о судьбе человека, нет боли за человека. В основном сарказм, ирония, злость, желание увидеть грязь, и чем больше грязи, тем лучше. Кто-то захотел написать пьесу про Рублевку. Да, лет через пятьдесят Рублевка даст столько новых потрясающих историй – там и Достоевский, и Толстой, и Чехов… Но осознать и понять это явление можно только по прошествии времени. А сейчас это будет лишь занимательный сюжет и только».
Казалось бы, каждый художник имеет право сам выбирать, что ему ставить, а что игнорировать, а каждый театр сам решать свою художественную состоятельность и уникальность. Например, в Московском театре «Школа современной пьесы» Иосифа Райхельгауза, как они сами свидетельствуют: «Классика строго-настрого запрещена. Нельзя ставить Шекспира, Ибсена, Островского, Чехова…». Нет, они ставят, «когда очень хочется», но делают это по-своему оригинально. Более того, мы постоянно говорим о свободе слова и самовыражения. Так почему же свобода слова и самовыражение Римаса Туминаса ставятся ему в вину? Только лишь потому, что Вахтанговский театр – не политический театр? Однако и театр имени Ленсовета – не политический театр.
Об этом говорит его главный режиссёр, а теперь, к большому нашему счастью, ещё и художественный руководитель Юрий Бутусов: «Я не политический режиссер, нисколько. Говорить о политике мне неинтересно: я не хочу в этом копаться и перманентно ходить в плохом настроении. У нас ущемляется свобода, нет никакого уважения к личности человека, человек у нас не стоит ничего — это очевидно. Но перетирать это бесконечно мне не хочется. Разделение на политическое и неполитическое – это вообще условности. Принято считать, что если в спектакле говорят о деле Магнитского, значит, это политический театр, а та же «Чай-ка» чеховская – это лирика такая. По-моему, всё не так. Прекрасный, ныне покойный петербургский актер Алексей Девотченко когда-то оставил дорогой для меня отзыв. Его спросили, существует ли политический театр. И он неожиданно для меня ответил, что один из самых политических спектаклей, которые он видел, был мой спектакль «Чай-ка». Хотя там нет ни слова о политике».
ТЕАТР ДОЛЖЕН БЫТЬ СОЗВУЧЕН ВРЕМЕНИ
Сам Алексей Девотченко, оставшийся в памяти огромного количества людей не только талантливым актёром, но и человеком с ярко выраженным гражданским темпераментом, как он сам себя определял, вообще отрицал наличие политического театра в России и не считал его таким уж необходимым явлением у нас. Даже Театр.DОК, по мнению Девотченко, «это документальный, публицистический, исследовательский театр». «Я вообще не очень понимаю этот термин – «политический театр», это какое-то очень эфемерное понятие, – признавался Алексей. – Часто говорят про Брехта, что это политический театр. Да нет же! Это романтический театр, та же «Мамаша Кураж» – эпический театр, но никак не политический».
По мнению Алексея Девотченко, театр не должен быть политическим, он не должен быть «современен», он должен быть созвучен времени.
Созвучен ли времени Вахтанговский театр, художественную политику которого определяет Римас Туминас? Безусловно, да! И не только потому что в афише театра недавно появился спектакль «Сергеев и городок», поставленный по произведению современного российского писателя Олега Зайончковского режиссёром Светланой Земляковой. Но ещё и потому что классику тоже можно читать и ставить созвучно времени. Иначе бы к ней не возвращались снова и снова, а Юрий Грымов, замечательный не только театральный, но и кинорежиссёр, не стал бы снимать новый фильм о «трёх сёстрах», а на самом деле о каждом из нас. Я уверена, что и Римас Туминас, доведись ему поставить сегодня спектакль «Три сестры», поставил бы по-другому, а не так, как 12 лет назад.
Но сказать я хочу за «Дядю Ваню». Потому что из всех спектаклей, поставленных Римасом Туминасом, нет более созвучного и понятного мне, есть только одно различие: Римас Туминас – сын, а я – мать. О чём этот спектакль? Римас Туминас говорит: «О любви». «О несостоявшейся любви Сони и Астрова, о невозможной любви дяди Вани и Елены Андреевны». Но почему тогда именно этот спектакль так близок, так важен мне? Ведь до этого я видела и другие постановки, в том числе прекрасный спектакль Миндаугаса Карбаускиса.
Потому что Римас Туминас ставил спектакль не просто о любви или её отсутствии, он «ставил спектакль о своем самом большом переживании, самом большом страхе и самой большой радости – о том, как его, младенца, нашла мама, взяла в свои руки, принесла в дом и вырастила». Для режиссёра дядя Ваня – это «младенец, которого оставили на грядке и не забрали».
У Римаса Туминаса большая привязанность к матери, большая любовь, это поймёт каждый, кто прочитает, как Римас Владимирович рассказывает о ней. И у меня есть самая большая привязанность и самая большая любовь – мой сын. И поэтому для меня эта пьеса Чехова, населённая множеством людей, рассказывает об отношениях двоих – сына и матери. Что же здесь созвучно времени? – спросит иной скептик. Частная история двоих, ничего интересного. На самом деле это не так. Потому что Чехов многогранен, и Туминас многогранен. И поэтому для меня это не просто история сына и матери, а народа и отечества.
Дядю Ваню (народ) не любит собственная мать – та земля, где он родился. Не обязательно Россия, Литва или Франция… любая земля, отторгающая своего ребёнка в угоду моде, тенденциям, убеждениям или идеологии. И ему, нелюбимому, и всеми гонимому ничего не остаётся, как жить виноватым и всем обязанным, много трудиться и всех прощать. И победить, обязательно победить в своём смирении.
Именно поэтому Римас Туминас так любит своего героя. А говоря, что «когда-нибудь мы поставим памятник дяде Ване», он не столько противопоставляет его нам, живущим сегодня, сколько определяет нравственный ориентир: «Современный человек культивирует свою свободу, в том числе свободу желаний. Все заняты своим «я», его удовлетворением. И упускают из виду вещи более важные: милосердие, верность долгу, доброту».
«МИНЕТТИ» ТУМИНАСА И «БЕГ» БУТУСОВА
Конечно, рассказывая о театре имени Вахтангова, который так созвучен времени, хочется сказать и о «Беге» Юрия Бутусова, который впервые я увидела ещё в процессе зачатия, за что бесконечно благодарна Юрию Николаевичу, обнаружившему, но не выгнавшему меня. Сказать о спектакле, о котором вот уже больше двух лет не смолкают восторженные отзывы. Помню, как аплодировала я и до сих пор продолжаю, неизвестной мне девушки, которая после нескольких недоверчивых комментариев неизвестного нам обеим скептика на вопрос: «Восторгаться все могут. А вот что вы хотите сделать после этого спектакля?», ответила «Детей от режиссёра». Это безусловное признание, такой рефлексией может похвастаться не каждый, даже самый талантливый режиссёр. Можно, конечно, списать всё на экзальтированность женщин. Экзальтированные мужчины, слава богу, встречаются значительно реже. Но и они не скрывают своих эмоций. 4 ноября, посмотрев спектакль «Бег», Михаил «Гласурьё» написал на своей странице в социальных сетях:
«Куда бежим, от чего, зачем? Тараканьи бега. Кто-то из зрителей не выдерживает, убегает, кто-то прячется, как таракан, в ожидании, когда «чиркнут спичкой», чтобы тоже убежать. Очень сильный по выразительности спектакль, до мурашек, до страха, до сбоя в дыхании. Железный занавес, каждый разрубит сцену, словно колбасный нож. Чувство ужаса и паники, каждый раз словно прощание с чем-то дорогим, которого ты никогда больше не сможешь увидеть (страна!?). Все бегут, но куда и зачем не знают, не понимают. Гонит ли героев страх смерти или жажда жизни, непонятно. Ясно одно: они не добегут или не все. Сны и бред двигают спектакль, бред болезненный, как вследствие температуры, так и вследствие причиняемых им воздействий – возникает замкнутый болезненный круг, который каждый раз рубит занавес, сужая степень свободы. Боль, страх, ненависть. Даже любовь болезненна, кособока, жалка. Наутро ждёт пробуждение, но так ли оно спокойно? Ведь болезнь не прошла, бред засел глубоко. Выход только один – закончить бег, уйти на покой в вечность».
Почему из всех когда-либо прочитанных этот показался мне самым интересным, может быть, потому что он так созвучен времени? А, может быть, потому что он созвучен мне?
24 декабря 2016-го наутро после впервые увиденного завершённого спектакля я писала: «Сказать, что спектакль меня потряс, будет неправильно, потому как то, что пережила я вчера, переживаю сейчас, и ещё долго буду переживать, я не переживала никогда. Этот спектакль меня полностью уничтожил! Да, вот такое страшное разрушительное слово, но именно оно самое правильное. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой ничтожной и одинокой в этом мире. Если бы не страх напугать кого-то, проснувшись сейчас среди ночи, я бы просто зарыдала в голос от осознания своей никчёмности и бездарности. Хотя не буду скрывать, мне потребовалось определённое время и физические усилия, чтобы похоронить эти рыдания в себе. Нет, я всегда знала, что Юрий Николаевич - невероятная, невозможная и, наверное, так до конца и непонятая, и непостижимая нами смертными Вселенная, ведь я видела его другие спектакли, знаю его язык, его стиль, его художественные приёмы, я знаю его почерк, его невозможно подделать, как бы ему ни старались подражать. Но «Бег» окончательно вернул меня с небес на землю и всё, что я раньше думала о себе, рассыпалось в прах, всё сделанное в этой жизни оказалось мелким и неинтересным, а написанное пошлым и никому не нужным. Я не знаю, почему это произошло со мной именно сейчас. Возможно, потому что я сама сейчас бегу непонятно куда и непонятно зачем… Возможно, потому что этот спектакль поставлен в Вахтанговском театре, где практически каждый появляющийся на сцене связан с тобой, как материнской пуповиной твоими собственными воспоминаниями. И, видя с какой страстью все они отдаются этому изнуряющему бегу, а затем обессиленные падают, как загнанные лошади, ты понимаешь – у тебя ничего нет, кроме бесконечной вины. И только надежда на новый день, в конце концов, примиряет тебя с собой и миром».
Хочется сказать и о «Ричарде III» Автандила Варсимашвили с абсолютно невероятным по харизме и темпераменту молодым актёром Максимом Севриновским в главной роли. И даже о «Минетти» Римаса Туминаса. Да-да, не удивляйтесь, этот спектакль по пьесе старика Бернхарда более чем созвучен времени, иначе бы в Театр.DОК практически в это же время не появился спектакль-вербатим «Вне театра / А что, если я не буду?» Анастасии Патлай. О чём этот спектакль? «О сбывшихся и несбывшихся мечтах, о сомнениях и вере в себя, об одиночестве и необходимости делать выбор, о человеческом счастье, о взлетах и падениях и, конечно, об особенностях актерской профессии». А о чём спектакль «Минетти»? Об одиночестве. О плате за ошибки, о надеждах, которым нет числа». Сам Римас Туминас определяет его как «своеобразный манифест актёрского существования, актёрской судьбы, размышление о театре и искусстве актёра». Я думаю, будь сегодня жив Алексей Девотченко, он бы со мной согласился, что это самый созвучный времени спектакль. Ведь это спектакль и о нём, и о его судьбе, и о его так рано и нелепо оборвавшемся пути.
ПОДЛИННОЕ НАРОДНОЕ ЕДИНСТВО
Я рассказу ещё об одном спектакле, который в Вахтанговском театре посмотрела 3 ноября. Даже не столько о спектакле, думаю, это уже сделали многие, а сколько о своих эмоциях и об общей зрительской рефлексии.
Признаюсь сразу, несмотря на то, что спектакль этот я выбрала сама, идти в театр в тот вечер мне не хотелось, страшно болела голова.
Терпела, пока не начался спектакль. Я не знаю, в какой момент я... не то чтобы выздоровела, моя боль просто растворилась. Меня сегодняшней с моими детскими проблемами и глупыми страстями просто не стало. Как не стало других людей с их обидами, печалями и радостями. Весь зал (что-что, а чувствовать кожей зал я умею) превратился в одно большое сердце, которое то стучало как метроном, то испуганно билось, то тяжело бухало, то болезненно ныло, то предательски замолкало, рождая животный страх и противную липкую испарину. Когда после первого действия дали свет и люди стали выходить в фойе, стояла мёртвая тишина, никто не говорил ни слова, все были оглушены и подавлены. Я вышла вместе со всеми. Такого немого антракта я ещё не видела, люди молча стояли и смотрели друг на друга. Что они пытались понять, услышать, почувствовать в других? Может быть, они думали, кто ты мой случайный сосед? Друг или враг? Праведник или нечестивец? Бояться мне тебя или любить? А может быть, они думали, а кто я? Подлец, негодяй... или всё-таки не всё ещё потеряно? А может быть, они думали, а как я? Спасу ли я свою бессмертную душу, если ей пошлют такое же страшное испытание? Или может быть, она будет гореть в аду, страдая и мучаясь, как мучаются все те, кого я уже предал или ещё только предам? О чём думала я? Я думала о том, что все эти люди, как бы ни сложилась их дальнейшая жизнь, уже никогда не посмеют взять в руки камень, чтобы кинуть его в другого, они не пойдут убивать, только потому что у кого-то не тот разрез глаз, цвет кожи, форма носа. Они вообще не пойдут убивать. И они не будут прятаться и смотреть, как убивают другие.
Вы скажете я идеалистка? Ничего подобного. Я не просто верю в людей и в то, что их можно вылечить от самых страшных болезней театром. Я видела 3 ноября этих людей, я чувствовала их, они были одним целым со мной. И это было настоящее, а не придуманное народное единство.
А ДРУГИХ… ЕЩЁ МОЖНО ВЫЛЕЧИТЬ?
Я думаю, вы догадались, что в этот вечер в театре имени Вахтангова на Новой сцене показывали спектакль «Наш класс» по пьесе польского драматурга Тадеуша Слободзянека.
И разве не созвучны времени размышления о спектакле его режиссёра Натальи Ковалёвой?
«В 2000 году вышла книга Я.Т.Гросса «Соседи» о Едвабне. Она вызвала в польском обществе шок, расколов его на два лагеря: желавших и не желавших признать свою вину. Для поляков это история их страны. Но ведь и в истории нашей страны есть трудные страницы. И это не только история: и сегодня нам часто приходится делать трудный выбор. За свой поступок отвечаем мы сами. Как поступить так, чтобы не захлебнуться поздним раскаянием? Работая над спектаклем, я часто задавала вопрос себе: «А что бы я сделала?». И оправдание, которое звучит у героев пьесы: «А что я мог сделать?», – не есть ответ. Так что для меня эта история – общечеловеческая. Везде, где человек зажат в кулак диктатуры, он перестает быть человеком – он становится волком, окружённым красными флажками. От страха он сеет зло вокруг себя, и в результате не может жить сам. Как выскочить за флажки? Мне думается, что о сложных уроках истории необходимо разговаривать с людьми языком театра, ибо он прост и нагляден: здесь перед живым человеком (зрителем) живой человек (артист) за пару часов проживает целую жизнь, проявляя тайные механизмы судьбы человека: связи его прошлого с настоящим и будущим».
Ещё как созвучны! Даже мои друзья, которых я бесконечно люблю, интеллигентные, образованные люди, вышедшие, не чета мне, происходящей из «рабочих и крестьян», а из известных дворянских родов, подчас вызывают у меня оторопь своим дремучим невежеством и, чего греха таить, явной юдофобией.
А заявления наших «великих» политиков и некогда уважаемых артистов о «ритуальном иудейском убийстве» последнего русского царя?
Сегодня, когда я пишу этот текст, на календаре 6 ноября, канун, как принято было ещё недавно считать, Великой Октябрьской социалистической революции. 100-я годовщина! Завтра на Пушкинской площади опять, наверное, будет аншлаг. Кто на этот раз соберется, мне неведомо, главное, чтобы не поубивали друг друга. Оторвав глаза от монитора, я смотрю за окно и думаю, что за прошедшие 100 лет мы не только не шагнули вперёд, несмотря на всеобщую электрификацию страны, и полёты в космос, мы сделали шаг назад.
Да, как это ни печально, но в 2017 году мы вновь оказались за чертой 1913 года. Потому что именно тогда Владимир Галактионович Короленко, присутствовавший на процессе по обвинению еврея Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве православного мальчика Володи Юшинцкого, комментируя состав присяжных по данному делу (а состав был подобран специальный, из малограмотных крестьян и мещан) и возможный результат суда, писал: «Правда, испытание которому оно подвергнуто на глазах у всего мира, тяжёлое, и если присяжные выйдут из него с честью, это будет значить, что нет уже на Руси таких условий, при которых можно вырвать у народной совести ритуальное обвинение».
Тогда, в 1913 году, малограмотные украинские мужики Менделя Бейлиса оправдали. Более того, в защиту Менделя Бейлиса с трибуны своей газеты «Киевлянин», обвинив правительство и официальное судопроизводство в неимоверной глупости, говорил всем известный своими антисемитскими взглядами, монархист и депутат Государственной Думы, кстати, в марте 1917 года вместе с Гучковым принимавший царский манифест об отречении от престола, Василий Витальевич Шульгин.
КАМА ГИНКАС И «ИСКУПЛЕНИЕ» ЮЛИЯ ДАНИЭЛЯ
И поэтому так печально мне сегодня наблюдать современную российскую действительность. И так понятен мне душевный крик Камы Гинкаса, напомнившего нам всем в своём монологе о пророчестве ещё одного еврея Юлия Даниэля, писавшего в 1961 году:
– Ух, и резня там была! Грузины армян, армяне азербайджанцев… – Армяне азербайджанцев? – Ну да, в Нагорном Карабахе. Это же армянская область. – А в Средней Азии как? Там тоже, небось, передрались? – Не-ет, там междоусобия не было. Там все русских резали… – Письмо ЦК читали? – Читали! – Не читали! Рассказывай!
– Во-первых, про Украину. Там Указ приняли как директиву. Ну и наворотили. Молодёжные команды из активистов, рекомендательные списки: ну про списки сразу известно стало – разве такое в секрете удержишь? И пришлось спецкомандам облизнуться: все, кто в списках значился, удрали. Так что это дело у них бортиком вышло. И еще ЦК им приложил – за вульгаризацию идеи, за перегибы. Четырнадцать секретарей райкома и два секретаря обкома – фьють!
– Ну да? – Абсолютно точно. А в Прибалтике никого не убили. – Как никого не убили?! – А так! Не убили – и баста! – Да ведь это демонстрация! – И еще какая! Игнорировали Указ, и все. В письме ЦК устанавливается недостаточность политико-воспитательной работы в Прибалтике. Тоже кого-то сняли.
Прочитав впервые в 1994 году книгу «Цена метафоры», в которой помимо произведений Синявского и Даниэля были опубликованы и письма в поддержку писателей, и письма клеймивших их, и материалы судебного процесса, я, как и Кама Гинкас, была потрясена этим предвидением Юлия Даниэля. Да и сам сюжет повести «Говорит Москва» настолько врезался мне в сердце, что, поправ ногами все учебные планы, программы и рекомендации «вышестоящих инстанций» в лице директора школы, я ежегодно читала её своим выпускникам, это была моя им путёвка в жизнь, моё предостережение.
Сегодня уже дважды в своей жизни столкнувшись с обвинениями в «преступлениях» (пусть и не таких страшных), которые я не совершала, но которым поверило большинство, мне более близка его повесть «Искупление» и благодаря которой, как бы я ни относилась к Кириллу Серебренникову, кинуть в него камень - «проворовался, сволочь» - я не могу. Не имею на это никакого морального права. И поэтому я хорошо понимаю Каму Гинкаса, поссорившегося со своими друзьями только из-за того, что кто-то из них сказал, что Даниэль – это не литература. Лично для меня актуальнее Юлия Даниеля и созвучнее его произведений сегодняшнему дню никого нет. И я всё жду, что кто-нибудь из современных режиссёров не просто прочитает или перечитает Юлия Даниэля, писавшего в уже далёкие 60-е под псевдонимом Николай Аржак, прочитает его друга Андрея Синявского (Абрама Терца), также подвергнутого в советской стране остракизму, суду и наказанию. И не просто прочитает, а что-нибудь обязательно поставит.
Возможно, этот новый, такой созвучный сегодняшнему дню, спектакль мы увидим на сцене театра имени Евгения Вахтангова. Ведь в этом театре есть режиссёр, который даже классику читает созвучно времени. И поэтому, повторюсь, я верю… или, как сказала бы Соня Серебрякова: «Верую!», нас ещё можно вылечить.
https://www.facebook.com/anzelika.cholina?fref=ts Anželika Cholina, Paulius Bagdanavicius и Rokas Spalinskas находятся в Государственный Академический Театр имени Евг. Вахтангова. 14 ноября в 21:48 · Moscow, Москва
Grupei „el Fuego“ Maskvoje plojo Rusijos teatro ir visuomenлs elitas (8)2017-11-22 14:52, atnaujinta 2017-11-22 14:53 „el Fuego“ su R.Tuminu ir A.Cholina.
В посольстве Литовской республики в Москве прошел показ документального фильма "Эдип в Эпидавре" авторства Александра Мягченкова и Марины Меркуловой Фильм рассказывает о постановке советского литовского и российского театрального режиссера и художественного руководителя Государственного академического театра имени Вахтангова Римаса Туминаса "Царь Эдип" и том, какое впечатление произвел спектакль на зрителей в самом древнем действующем театре мира в греческом Эпидавре. Именно там летом 2016 года состоялась премьера постановки. В России премьера спектакля прошла 22 марта 2017 года в театре имени Вахтангова. На одной сцене Туминас объединил русских и греческих артистов.
Художественный руководитель Театра имени Вахтангова Римас Туминас в культурном центре посольства Литвы в Москве признался в любви к России. Об этом сообщает Eclectic.
В диппредставительстве состоялась премьера документального фильма Александра Мягченкова и Марины Меркуловой «Эдип в Эпидавре» о постановке и мировой премьере спектакля Туминаса «Царь Эдип» в греческом Эпидавре. После премьеры Туминас высказался о своем отношении к России.
«Я люблю Россию как женщину, как мать, люблю ее запахи, страдания, надежды. В детстве я любил сидеть в шкафу с платьями мамы, и там начался мой театр. Я полюбил запах женщины, ее мир, ее душу. Больше всех на свете я любил и буду любить свою маму, и для меня Россия — мама», — отметил режиссер.
Литовский режиссер Римас Туминас руководит Театром имени Вахтангова с 2007 года.
Нынешней осенью спектакль Театра им. Вахтангова «Евгений Онегин» вновь совершил большое турне, став хедлайнером фестиваля в китайском городе Учжэнь. Древний городок на воде, именуемый китайской Венеций (120 км от Шанхая) на время стал центром театрального мира, поскольку свои лучшие спектакли здесь показали театры Литвы, Ирландии, Китая, Румынии, Германии, Бразилии, Австралии и многих других стран. Но открывать фестиваль довелось постановке Римаса Туминаса, поэтому наш первый вопрос…
– Римас Владимирович, среди всех спектаклей фестиваля именно ваш «Евгений Онегин» установил абсолютный рекорд, поскольку билеты на него были проданы за 15 минут. Российский посол говорит, что cекрет тут прост: китайцы хорошо знают Пушкина и… Римаса Туминаса… – Оказывается!
– Разве вас это удивляет? Ваше имя звучит по всему миру. – Когда мне об этом сказали, я начал вспоминать свои предыдущие поездки. Приезжал «Маскарад», были гастроли Малого театра Вильнюса в Пекине. Думаешь: ну и что? А оказывается, ничто не проходит бесследно. Они всё рассматривают в объеме, анализируют, изучают каждое слово, каждую мысль. И в этом – их преимущество.
– У нас не так? – Иначе. Недопоняли, не разобрались – не страшно, пропускаем. Не углубляемся. А они нет. Должны понять, что означает эта мысль или эта метафора. О чем нам сказали? Что имелось в виду? Требуют разъяснений. У меня такое впечатление, что китайцы вечно учатся. Учатся и учатся познавать жизнь, переводить увиденное в понятный им театральный язык. Это интересно очень.
– Ваш «Евгений Онегин» объехал пол мира. А чувствуете, что в Китае к нему особый интерес? – На пресс-конференции да, почувствовал. Они много задавали вопросов, сравнивали китайский театр с нашей режиссерской традицией. Мне понравилось, что они ищут созерцания, много заботятся о поиске красоты и гармонии. Как искусство иероглифа, так же и театральное искусство должно быть, в их понимании, разносторонним, многогранным и, скажем так, не лишено глубины, филигранности мысли.
– Не перестаю удивляться: «Евгений Онегин» успешный спектакль, в ролях заняты настоящие мастера. Казалось бы, открывай занавес и играй. А вы все равно даже за несколько минут до начала продолжаете обсуждать с артистами сцены, предлагаете иные варианты. Это уже напоминает режиссерский джаз…
– Верно сказал очень. Правильно. Режиссерский джаз: когда внутри заданной темы появляются вариации. Возьму этот термин на вооружение. Сейчас жизнь спектакля только начинается: актеры освоили материал, пора импровизировать.
– Я знаю, что были гастроли, когда лично вы не могли сопровождать свой спектакль и в силу тех или иных обстоятельств оставались в Москве. – Это страшно…
– Мучаетесь? – Да, названиваю артистам или помрежу – проговариваю сцены по телефону, предлагаю попробовать новый вариант. Всё как в режиссерском джазе. Хороший термин.
– Но ведь при этом сам спектакль вы никогда не смотрите... – Крайне редко смотрю. Бывает, поглядываю из-за кулис или слушаю трансляцию в кабинете. Если буду смотреть, то не выдержу, поскольку все время хочется что-то подправить, предложить иной вариант: а попробуй вот так-то…
Здесь нет ничего удивительного, потому что в классике вскрываешь один пласт за другим. Вдруг в одной из сцен, например, обнаруживаешь улыбку и хочешь, чтобы все участники спектакля взглянули на это твоими глазами. Порой в одной фразе находишь поворот и думаешь: как же это я раньше не обратил на это внимание? Опять начинается борьба, возникает зуд: надо исправить…
– Хочу вернуться к разговору о гастролях. Ваши спектакли беспрерывно колесят по миру. Скажите, а условия жизни в той или иной стране влияют на их восприятие? – Влияют, конечно. В одной стране легче пробиваться к зрителю, в другой – сложнее. Но все равно пробиваешься. В феврале мы повезем в Лондон «Улыбнись нам, господи». Британцы ищут в переводе игривость, надеются, что в постановке будет ирония. Очень тяжелое название как будто. Но они уже готовят зрителя ко встрече с этой историей, очень серьезной и непростой. Я тоже сказал им: не ждите отдыха и развлечений. Театр должен быть разным. Мы возили этот спектакль в другие страны. Он, конечно же, не похож на «Евгения Онегина» или «Дядю Ваню», но… послушайте, какие овации раздаются в конце спектакля. Нам аплодирует публика, к которой, мне кажется, мы пробились. В ней как будто бы что-то пробуждается, и эти мгновения самые ценные.
– Пушкиным пробиваться сложнее, чем Чеховым? – Да, потому что Чехов оказывает сильное влияние на средний класс, на тех, кто связан с провинцией. И вот сюда, для фестиваля в Китае, я думал, они отберут «Дядю Ваню» – сцены из деревенской жизни, поскольку весь Китай состоит из провинций. Но они попросили «Евгения Онегина», поскольку это – многонаселенное произведение. Как бы то ни было, Пушкин им тоже оказался близок. Я спросил: «Почему?» Они ответили: «Потому что Пушкин в своем романе говорит о провинции, обращается не к правящему классу, а к нам, простым людям».
Китайцы воспринимают русскую литературу, как провинциальную, где человек живет так же, как и они. Вот это нас объединяет: в литературе ощущают родственность через «лишнего» человека. И почему «лишний» становится важным. Я спросил: «А кто у вас лидер партии? Государства?» – «Не знаем. Но очень хорошая власть. Очень». – «Почему?» – «Разрешили работать». Не «дали работать», а разрешили: давай, делай. В этом плане Китай шагнул далеко вперед. Я, например, уже устал слышать, как 20 лет подряд у нас с экранов телевизоров повторяют: «Как помочь малому и среднему бизнесу» Да никак не помогай. Ты главное не мешай. Дай ему крутиться. Китайцы получили землю и счастливы.
– А в России вы часто встречаете счастливых людей? – Да. Людей уединенных. В уединении находят счастье. Они отошли от политики и вообще от информации. Они освободились. И в этом уединении начинают созерцать. Другого выхода нет. Только уединиться, слушать себя, свой голос, свои нервы и ты обретаешь свободу, а следом и мир воспринимаешь иначе.
– Вам чувство счастья знакомо? – Оно как теплая волна... Бывает иногда после премьеры вдруг ощущаешь прилив сил и энергии. Я называю это счастье меня гладит. Не вошло еще в сердце, не проникло, но… близко. Оно пришло как женщина – неожиданно. Погладила, ничего не сказала и отошла. Правда, в этом спокойствии долго не живешь. Через мгновенье вновь начинаешь тревожиться: а что дальше? Cвои силы оцениваешь и вдруг обнаруживаешь усталость, и наплывает возраст, и возникает отчаяние, которое сменяется равнодушием: «А ты не обращай внимания. Обойди и всё». Такие голоса, как бациллы, проникают в сознание. Но читаешь роман, пьесу или наблюдаешь за людьми и всячески стараешься оттолкнуть от себя усталость и равнодушие. Я часто вспоминаю, как герой Этуша говорит в «Цене» Миллера (фрагмент из спектакля «Пристань». – «Т»): «Я был молод. Алкоголь, женщины, что угодно... Только давай. Попробуй меня останови… Но жизнь остановила».
– Уж больно пессимистичный вывод… У вас-то жизнь кипит. – Да, но в этом году пришлось пройти лечебный курс и потому задумался: однажды ведь пора будет вернуться в свой хутор, под березу, набрать газет и читать, что про тебя писали на протяжении творческого пути.
– Обычно не читаете? – Редко.
– Как вы знаете, сейчас все очень ждут вашей новой работы. Определились с материалом? – Пока подбираю, ищу. Вроде бы есть что-то, но не могу быть уверенным…
– А от чего зависит выбор пьесы? – Боль должна быть. Тревога. Где ее адрес? Где эта тревога прячется? Нерв тревоги. Где ее точка нервная? И отсюда – путь к сценическому материалу, который актуален, «абсолютно про нас» и требуется как воздух.
– Скоро выйдет ваша премьера в Большом театре. Для вас есть разница между работой в опере и в драме? – Разница лишь в том, что когда оперные артисты встречаются с режиссером, много лет проработавшим в драме, они жадно воспринимают все его указания – перенимают принципы работы.
– А лично вас, как художника, работа в опере обогащает? – Само собой. В драме ты все время первый, вся ответственность лежит на тебе, а в опере есть дирижер, оркестр. Можно идти вслед за ними, опираться на их видение материала. Один мудрый человек мне сказал: «Если не знаешь нот, смотри на дирижера. Если дирижер талантливый, то по его жестам можно уловить тончайшие нюансы той или иной сцены».
“ Как хорошо! Какое счастье быть вторым. В опере я ощутил, что стал бы очень хорошим ассистентом: я хочу подчиняться дирижеру, как подчиняюсь в драме писателю, сильному, умному, прекрасному. Перед талантом я преклоняюсь всегда. Зависть? Да. Но она такая благородная. ”
А если говорить о Театре Вахтангова, то материал подбирается с трудом еще и потому, что мне хочется подготовить новое поколение – тех, кто пойдет следом за Маковецким, Сухановым, Симоновым... С мастерами работать, конечно же, легче, потому что не надо затрачиваться на длительные разъяснения, мы друг от друга заряжаемся, но я говорю себе: «Нет, нельзя забывать про остальных. Ты должен растрачивать себя на молодых и начинающих». В этом сезоне я закрыл нашу Первую студию, поскольку артисты выросли и требуется следующий шаг. С некоторыми мы расстались (это оздоравливает), многих перевели в труппу или взяли на контракт. Теперь наступает время нового этапа…
– На сборе труппы в этом году вы решили напомнить артистам о том, что «не бывает маленьких ролей». Иными словами, призвали молодежь соблюдать дисциплину. Неужели возникла в этом необходимость? – Когда начали хорошо жить, почему нельзя жить еще лучше? Почему бы вообще не играть? Почему бы не сочетать работу здесь и на стороне?.. Да, к сожалению, просьб освободить от эпизода, найти замену в густонаселенную сцену, я стал получать все чаще и чаще. Возникли разговоры: «Почему я должен играть маленькую роль, когда меня ждут еще где-то?» Иногда идешь навстречу, понимаешь, что артисту предложили большую работу в кино и для него это шанс, но когда количество просьб переходит все мыслимые пределы, то приходится сопротивляться.
Репертуарный театр так устроен, что требует беспрерывной отдачи. Да, эпизод, возможно, играть не так интересно, как главную роль, но без этого нельзя. Нужен личный вклад и… «страдание»; требуется бесконечный поиск. Поэтому меня настораживают подобные просьбы. Значит готовы остановиться. Не сознательно, конечно, но это путь – в тупик. Надо двигаться через жажду познаний и недовольство тем, что ты уже сделал. Иначе не будет роста, не произойдет нужной реакции. Я всегда говорю, что театр – это дом отпущения грехов.
Сегодняшний человек никак не изменился. Он такой же оскорбленный, униженный своей жизнью, как и персонажи Чехова или любого другого классика. Он вроде бы ни в чем не виноват. Но вот он родился, живет и ощущает, что уже виноват. Почему-то человек себя очень быстро винит. То ли неудачная жизнь, то ли что… И не может подняться в своей гордости. Творческая искра погасла, заел быт, началась рутина, которая не позволяет ощутить гармонию, отвлечься от суеты – взглянуть на небо, полюбоваться звездами, найти источники красоты. Вот это, мне кажется, важная тема в искусстве – каждый человек творец от рождения, но жизнь устроена так, что погасить искру проще простого.
Начался марафон репетиций в Большом театре в Москве! Премьера оперы П.И. Чайковского «Пиковая Дама» планируется 15-18 февраля. Вместе со звездой мировой оперной сцены Юсифом Эйвазовым, режиссером с мировой известностью Римасом Туминасом, уникальным сценографом-художником Адомасом Яцовскисом, неповторимой режиссером-хореографом Анжеликой Холиной и всей постановочной труппой Большого театра в Москве! Горжусь своим участием в создании оперы в качестве ассистента Римаса Туминаса!
«Надо понемногу уходить и вообще начинать чувствовать себя гостем. Пришел в театр – чувствуй себя гостем. Когда мы были молоды и нуждались в доме, я утверждал, что театр как раз и должен стать таким домом. Но надо приучать себя к мысли о том, что ты лишь временный гость. Не только на земле, но прежде всего – в театре» Rimas Tuminas
Первой премьерой Большого театра в 2018 году станет опера Петра Чайковского "Пиковая дама". 15 февраля два мастера: дирижер-постановщик Туган Сохиев и режиссер-постановщик Римас Туминас представят на суд взыскательной публики свою версию знаменитого произведения.
Это вторая совместная работа художественного руководителя театра имени Вахтангова Римаса Туминаса и Большого театра. Первая постановка, опера Шостаковича "Катерина Измайлова", была номинирована на премию "Золотая маска". В настоящее время в Большом театре идут репетиции спектакля. Римас Туминас пригласил к работе хореографа Анжелику Холину, сценографа Адомаса Яцовскиса, художника по костюмам Марию Данилову. Римас Туминас признался "ВМ", что взялся за постановку из любви к двум гениям: Пушкину и Чайковскому: - Прекрасная музыка, прекрасная литература. К тому же тема рока, к которой я тяготею. Правда, в спектакле мне хочется избежать показа карточной игры, чтобы не делать на этом акцент. Думаю, как это сделать. Мне кажется, что история очень современная, поучительная. История про то, как люди сходят с ума из-за денег, - говорит режиссер.
Римас Туминас даже отыскал у прототипа "Пиковой дамы - Натальи Петровны Голицыной - литовские корни: - Поэтому Наталья Петровна была такая красивая, - не без доли юмора говорит Римас Туминас.
Римас Туминас рассказал "ВМ", что он даже прочитал несколько книг шведского ученого и мистика Эммануила Сведенборга, который упоминается в произведении Пушкина в несколько ироническом смысле: "Пуста и бессмысленна жизнь столичной аристократии. Она увлекается сочинениями мистика Сведенборга, повторяет сказки о легендарном Сен-Жермене, верит в привидения и чудесные карты", - писал Пушкин в своей повести.
"Пиковая дама" - второе обращение Римаса Туминаса к гению Пушкина. Первое - спектакль "Онегин" в театре Вахтангова, который видели и в Европе, и в Америке, и в Китае.
В Посольстве Литвы в России 22 января был организован просмотр документального фильма «Ковчег Римаса», посвященного творчеству литовского режиссера Римаса Туминаса, лауреата Национальной государственной премии в области искусства и культуры. В картине, снятой российскими режиссерами Еленой Мамонтовой и Игорем Вахитовым в 2016 г., раскрывается история развития театра им. Е. Б. Вахтангова и роль режиссера Р.Туминаса, который в течении десятилетия является его художественным руководителем. На встрече в Посольстве и просмотре фильма участвовал и сам Р.Туминас.
Посол Литвы в России Ремигиюс Мотузас в обращении с приветственным словом ко всем гостям и режиссеру отметил, что Р.Туминаса можно назвать послом литовского театра в российском театральном искусстве. В просмотре фильма приняли участие все, кому дорога Литва и ее культура, люди искусства и члены литовской общины.
Тема лидерства в обществе и культуре меня интересовала всегда. Лидерство, мы знаем, может проявляться весьма по-разному. Кто-то рубит иконы, лает собакой в голом виде – и такое «лидерство» обеспечивается собственно не содержанием творчества, но вниманием СМИ к сенсациям. Такое «лидерство» временно, капризно, неустойчиво и содержит в себе, пожалуй, скорее эффект разорвавшейся петарды, «короткого замыкания»…
Есть основания предполагать, что современное культурное лидерство акционного свойства связано вообще в целом с проектным мышлением в культуре. Мыслить проектно и мыслить стратегически – существенно разные способы выражения сознания и разные конструктивные задачи. И в бизнесе, и в культуре. Одно дело иметь «одноразовую цель» (как одноразовую посуду), а другое – долговременные стратегии. Я не хочу сказать, что проекты как таковые из культуры нужно изгнать, но, тем не менее, результат, на мой взгляд, есть там, где есть длинная культурная дистанция, длящийся опыт художественного накопления, постепенно складывающийся в культурную традицию.
Культурное лидерство в театральном мире – тема отдельная. Тема сложная, имеющая и экономическую, и творческую, и кадровую составляющую. Но лично мне ясно одно. Бесспорно – лидером современного театра является Римас Туминас. Благодаря своему таланту, цивилизационной, профессиональной совести он не может не восхищать зрителя. Умиляешься, как мастер плещется в своих фантазиях, раскрывая новые смыслы в сочинениях авторов пьес.
Я только попытаюсь назвать его лидерские качества – глубокий анализ его спектаклей, конечно, дело театральных критиков.
Изменила ли художественная деятельность Римаса Туминаса культурный ландшафт Москвы, России? Безусловно. Театр имени Евгения Вахтангова сегодня успешен во всех отношениях. Поэтому у меня всякий раз возникают вопросы к тем, кто в угоду своему мрачному мировоззрению или амбициозной зависти не желает замечать, а чаще оголтело, неаргументированно критиковать художника Туминаса, одаренного великой творческой мощью. В эти моменты мне не терпится определить всех пауков в их сознании и распылить в места их скученности едкий аэрозоль.
Федор Достоевский ставил вопрос так: «Имеет ли расстояние влияние на человеколюбие?» Я отвечу по-своему: длинный ум – это надежное вместилище для золотого цивилизационного багажа. В таком сознании человеколюбия в избытке. В коротком - нет места людским ценностям, поэтому в своих суждениях и оценках он опирается на первобытные инстинкты: зависть и безнравственность. В такой клетушке инстинктивного ума не может возникнуть ни человеколюбия, ни способности оценить масштаб личности.
Ох, если бы высокая культура, академическое образование и одухотворенность стали общечеловеческими обязательными ценностями, без которых хомо сапиенс не получал бы статус человека, тогда не было бы несостоятельной критики. Тем более, этот негатив вызывает недоумение на фоне постоянных аншлагов Вахтанговского театре, высокой репутации у зрителей и академических критиков. Но, как и откуда этот успех взялся?
Римас Туминас – режиссер школы. И дело не просто в том, что он закончил ГИТИС, то есть получил серьезную профессиональную «прививку» к «древу» русского театра. Можно ведь и закончить ГИТИС, но при этом не быть режиссером школы. На мой взгляд, «школа» вообще создает такой тип личности, который растет изнутри себя, набирая не просто опыт, но развертывая свой талант все ярче и ярче. Но, опять-таки, если у режиссера (и любого творческого человека) нет вот этого личного самоощущения, что он человек школы – не будет и того поступательного процесса, о котором я говорил.
Да, второе определение лидерства Римаса Туминаса – это готовность жить в процессе, выстраивать его. И не только для себя: он выпустил много режиссеров-учеников, в театре Вахтангова работают успешно блестящие режиссеры как, например, Александр Коручеков, Юрий Бутусов или Уланбек Баялиев и др. У настоящего лидера (уверенного в своей силе) нет боязни, что рядом будут талантливые режиссеры. Ведь он мыслит командно и перспективно, да, собственно и театр как вид коллективного творчества, скорее напоминает сложно устроенную пирамиду (как в театре им. Вахатангова), нежели длинный одноэтажный барак (не будем тыкать пальцем – читатель тут может сам вспомнить о монопольном лидерстве в других театрах).
Третий принцип Римаса Туминаса – разумное отношение к своей власти. Да, художественный руководитель – это власть, и большая власть (сегодня часто в театральной среде жалуются, что директор – лицо не творческое – забирает всю полноту власти, в том числе и творческую, определяя репертуарное лицо театра). Из статей о режиссере (кто с ним лично общался – я же с ним не знаком лично) я понимаю, что перед нами достаточно демократичный и тонкий человек: «Выходя из здания театра, - пишет критик, – Римас Владимирович поговорил с работником охраны, который поделился с ним своим впечатлением от увиденного спектакля в театре Вахтангова «Мисс Никто из Алабамы», и восхищается игрой молодой актрисы Аделины Гизатулиной в роли жены Фицджеральда Зельды. Туминас внимательно слушает и комментирует: «Гизатулина – хорошая актриса, и спектакль прекрасный, только в связи с беременностью придется вносить серьезные изменения в репертуар». Охранник – пожилой мужчина в белоснежной рубашке (в театре Вахтангова все служащие ходят на работу нарядные) желает Римасу Владимировичу здоровья и просит поберечь себя».
Ну как тут не вспомнить старую театральную традицию – театральные капельдинеры испокон веку умели прогнозировать успех спектакля и определяли не хуже критиков его качество.
Безусловно, «белоснежная рубашка» охранника, как и высокие зарплаты в театре администраторов, уборщицы – это и дело Дирекции, ее планирования жизни театра. Высокая культура всех сотрудников Вахтанговского театра – заслуга и его директора Кирилла Игоревича Крока. Но разве можно сомневаться, что в этом театре все нацелено на то, что происходит на сцене. Сцена – сердце театра. И четвертый принцип Римаса Туминаса – упрямая творческая работа. Он, насколько я понял, не «тусуется» ни по значимым местам, ни по властным кабинетам. Он не сидит в Советах всех калибров. Зато успевает ставить спектакли и на основной сцене, и на Новой. И теперь театр прирос еще и Симоновской сценой.
Я не знаю, как назвать театральный язык Римаса Туминаса: в нем явный академизм сочетается с остротой приема (как валенки и воздушные платья в «Евгении Онегине», поставленном, по словам режиссера, «в честь Татьяны»); в его спектаклях всегда есть ясность композиции и внятная мысль («Минетти», например, поставлен с мыслью о таланте и служении, когда идея может всё дать и всё отобрать, как у главного героя, актера, отдавшему все своему «Королю Лиру»).
Лидерство Римаса Туминаса – лидерство продуктивное. Его спектакль – это событие в мире театра. Он – настоящий культурный лидер, поскольку у него есть ценности. Ценности человечные, сострадательные и даже романтичные. У него есть классический вкус, не позволяющий, как я понимаю, гнаться за модными именами современных драматургов. И это правильно – пусть современный драматург «прыгнет в высоту», хотя бы чуть-чуть подняв планку ближе к Пушкину и Достоевскому. Ну, право, не Рацера же с Константиновым в обличье современного драматурга, ищущего легкомысленным образом «золота партии», ставить Римасу Туминасу на прославленной сцене. Чтобы искусство не потешалось над самим собой.
Ведь настоящий художник в основу своего творчества вкладывает образы и мысли, с воодушевленным желанием обогатить человека благородными идеями, совершенствующими мир вокруг и внутри себя. Скромный в общественной жизни Римас Туминас – яркий представитель сословия высоких творцов.
В Большом театре ждут встречу с "Пиковой дамой". До премьеры - два дня. На репетиции побывала Елена Ворошилова.
В Большой Римас Туминас ходит теперь каждый день, как в родной Вахтанговский. После "Катерины Измайловой" режиссера позвали на постановку "Пиковой дамы". Оперный формат Римас полюбил. Мистицизма Чайковского не боится. Перед Германом снимает шляпу. В Большом театре Германам приходится не сладко. Всех певцов до сих пор сравнивают с Владимиром Атлантовым, которого до сих пор никто не перепел. Но Юсифа Эйвазова параллели не пугают, он сосредоточен только на партии. У певца дебют, теперь 24 часа в сутки думает - как понять, а главное, прожить историю Германа.
Большой без "Пиковой" долго не живет. Еще недавно здесь шла версия Льва Додина. Его "Дама" исчезла, теперь появится новая. Главный дирижер театра Туган Сохиев начал репетиции с чистого листа. Даже в перерыве маэстро отрабатывает каждый фрагмент, добивается точности акцентов. Соединяет в целое историю и музыку. Постановщики не меняют время. Оставляют героев в XIX веке. Певцы проживают трагедию героев. Не раскрывают всех карт. Обещают только, что скучно не будет, и тайна "Пиковой дамы" останется неразгаданной.
"Пиковая дама" готовится поразить Большой театр. Знаменитую оперу Чайковского на исторической сцене представит худрук Театра имени Вахтангова Римас Туминас. Знакомый сюжет в его прочтении отличается от классической версии спектакля и должен удивить зрителей.
Режиссер спектакля худрук театра Вахтангова Римас Туминас рассказал, что попытался максимально дистанцироваться от всемирно известного произведения Чайковского.
На исторической сцене Большого театра одно из главных культурных событий зимы – «Пиковая дама». Режиссер спектакля худрук театра Вахтангова Римас Туминас попытался максимально дистанцироваться от всемирно известного произведения Чайковского. «Я совершенно не современен, как я хотел разорвать платья всем девушкам и пойти в пляску русскую почти что голыми. Но ничего этого нет, ничего не придумал, потому что принцип был такой - прикоснулся к сцене и отошел», - рассказал телеканалу «Звезда» Римас Туминас.
Если у Пушкина «Пиковая дама» - светский анекдот, в котором сошедший после проигрыша с ума Герман - человек, мягко говоря, не сильно приятный. То Чайковский, создававший оперу по мотивам одноименной повести писал - «Боже, как я вчера плакал, когда отпевали моего бедного Германа». Исполнитель партии Германа в «Пиковой даме» Туминаса - всемирно известный тенор, муж Анны Нетребко, Юсиф Айвазов. Он признался, что подход Чайковского к герою ему явно ближе. «Он не больной человек, он сходит с ума только последние страницы, когда понимает, что проиграл. И это не сумасшествие - это безысходность. Если честно, на сто процентов он еще не получился у меня, я ищу штрихи. Особенности характера», - рассказал Айвазов.
Туминас в полной мере следует при работе над «Пиковой дамой» одному кредо - аскетичность на сцене. Это минимум декораций и костюмы, которые лишь подчеркивают силуэты актеров. Да и режиссер здесь не больше, чем проводник - погружает зрителя в потусторонний и магический мир.
В Большом театре прошел закрытый показ для прессы оперы Чайковского «Пиковая дама». За последние 15 лет этот шедевр Петра Ильина Чайковского на главной музыкальной сцене ставили три раз, и каждый раз — выдающиеся режиссеры драматических театров. Сначала Валерий Фокин, потом Лев Додин. Теперь свою версию трагической любви Германа и Лизы показал худрук Вахтанговского театра Римас Туминас. Он работал над «Пиковой дамой» с тем же коллективом авторов, с которым два года поставил в Большом оперу Шостаковича «Катерина Измайлова»: сценограф Адомас Яцовскис, художник по костюмам Мария Данилова, хореограф-постановщик Анжелика Холина.
Либретто этой гениальной оперы на основе повести Пушкина написал брат Чайковского Модест. Кстати, Туминас очень высоко ценит эту литературную работу и считает что либретто Модеста Ильича, в отличие практически от всех остальных оперных либретто, можно ставить в драматических театрах как пьесу! Причем первоначально музыку к опере должен был сочинить не Петр Ильич, а композитор Кленовский. Но он сочинение музыки не довел до конца. И либретто начал работать Петр Чайковский, который на это время уехал во Флоренцию. Композитор так увлекся этой историей, что иногда его брат-либреттист не успевал за ним. И Петру Ильичу приходилось самому писать некоторые текст. В частности, слова популярнейшей Елецкого. В итоге опера была написана в рекордно короткие сроки –—за 44 дня. Сейчас «Пиковая дама», пожалуй, самая популярная русская опера на Западе. Часто ее ставят и в Большом. Более полувека, с 1944 года она шла в постановке Леонида Баратова.
Самая ожидаемая оперная премьера сезона — «Пиковая дама» в Большом — не обманула надежд. Музыка, полная боли и страданий, оказалась главным героем этого спектакля, поставленного режиссером, который, как и автор оперы, не несет в душе райского покоя и блаженной эйфории.
Уровень премьерной публики лучше оценить у подъезда номер 17, что для VIP-персон. Именно сюда подъезжают чистейшие не по московской погоде «мерсы» и «лендкрузеры», их водители спешат распахнуть двери, и оттуда прямо без верхней одежды выскальзывают мужчины в костюмах строго по фигурам и дамы в платьях на бретельках, небрежно прикрытых палантинами. В гардеробе и уже потом в зале, ручкаются директора и худруки театров (Крок, Тартаковский, Кехман), популярные телеведущие (Киселев, Андреева, Максимов), братья Верники со своим легендарным папой, ресторатор Раппопорт, обойма музыкальных критиков… Голыми плечами отсвечивает Анна Нетребко, пришедшая послушать своего супруга Юсифа Эйвазова в партии Германа. В партере все обращают внимание на немолодую женщину в историческом костюме (пышный кринолин, светлые кудряшки и выбеленное лицо) — ну чисто пиковая дама или мадам Помпадур. Одни пришли отметиться на модной премьере и себя показать, другие — посмотреть тех, кто себя показать. Меломаны же (а их много), жаждут увидеть и услышать, как трактуют столь же гениальный, сколь трагический шедевр Чайковского Римас Туминас и Туган Сохиев.
Интродукция прозвучала при закрытом занавесе. Так, как предполагалось автором. И это начало, возвращающее к традиции, которую большинство оперных режиссеров давно уже презрели, задает правила: мы играем оперу по уртексту, то есть по тексту, созданному автором, — ничего не добавляя и не «приращивая».
Лаконичность и строгость сценографического решения Адомаса Яцовскиса продолжает и развивает эту позицию: огромное зеркало сцены наполнено дыханием. Слева — стилизованная стена, справа — фрагмент колоннады, в глубине — некая конструкция, возможно, часть верфи. В сцене бала появится наклонный металлический задник, отражающий персонажей в искаженном, болезненном контуре. Все эти элементы совершенно не перекрывают пространство, оставляя его свободным и лишь ассоциативно напоминая, что действие разворачивается в самом чарующем и в то же время самом пагубном для больного воображения городе — Санкт-Петербурге.
В партитуре не сделано никаких купюр. Спектакль не интровертен, не превращен в камерный по внешним признакам. Наоборот — количество массовки кажется непривычно огромным: хор, детский ансамбль, балет — в некоторых картинах на сцене одновременно находятся чуть ли не две сотни человек. И все же — создается полное впечатление погруженности во внутренний мир. Чей? Германа? Чайковского? Туминаса и Сохиева? Или мой собственный — зрителя, слушателя, который с первых тактов подчиняется движению этой странной, мощной, драматической, полной безысходности и отчаяния музыкальной мысли.
Все артисты в этом спектакле безупречны. Лиза — Анна Нечаева, пожалуй, одна из лучших исполнительниц этой партии, которую приходилось слышать в нескончаемом потоке «Пиковых дам», одной из самых исполняемых партитур в русском, да и мировом оперном театре. Она лирична и экстатична, искренна и пассионарна. Точно следуя тексту автора, певица создает образ абсолютно мотивированный: невинная девушка, покоренная порочной (по стереотипам XIX века) страстью. Образ вполне характерный для русской культуры позапрошлого века — от Тамары в лермонтовском «Демоне» до Елены в «Накануне» Тургенева и вершины этого архетипа — Анны Карениной. Бесподобна Лариса Дядькова в роли Графини. Возрастные нюансы ее голоса, с некоторым качанием и неровностью тембра при изменении позиций, становятся частью образа, решенного совершенно хрестоматийно: величественная, деспотичная, все еще прекрасная и статная старая дама, внушающая ужас и восхищение одновременно. Столь же традиционен и Елецкий в великолепном исполнении Игоря Головатенко, которому не приписаны в этом спектакли никакие иные черты, кроме благородства, чести и чистой любви.
Замечателен Геворг Акобян (Томский), обладатель выразительного, объемного голоса и актерского обаяния. Юсиф Эйвазов в этом ансамбле, как и требуется исполнителю партии Германа, — первый среди равных. Внешне он эталонный Герман, облик которого уже вполне может стать «франшизой»: черные волосы, горящие глаза, долгополая шинель. Красив, в меру нервозен, без меры страстен. Возможно, кто-то сочтет, что голос его слишком лиричен для этой партии. Но в рамках данной трактовки эта лирическая краска воспринимается как нечто необходимое. Так, арию «Что наша жизнь? Игра!» Эйвазов поет в оригинальной тональности — си мажоре, не пользуясь возможностью, предусмотренной самим Чайковским, спеть ее на тон ниже, что и делают большинство теноров, щадя свои связки. Эйвазов раскрывает все возможности своего голоса и берет верхнее си свободно.
Мизансцены принципиально строги и малоподвижны. Певцы сосредоточены на музыке, в чем их поддерживает оркестр под управлением маэстро Сохиева, тоже звучащий довольно строго, без психозов, без истерик, без безмерной лирики, характерной для интерпретаций Владимира Федосеева, или сумасшедшего драйва, свойственного Валерию Гергиеву. Все звучит весьма сдержанно и как-то интеллигентно. То же — в костюмах Марии Даниловой: строгие платья на женщинах, пастельных оттенков в первом акте и глубоких, «бархатно-шелковых» в сцене бала, черные фраки на мужчинах, да и вообще преобладание черно-белых красок… Костюмы принципиально не театральные, не игровые — концертные.
Актеры, свободные от режиссерских «инструкций», неизбежно превращаются в певцов и извлекают из своего арсенала некие если не штампы, то стандарты. Как ни удивительно, они оказываются уместными в этом решении, где драматический режиссер деликатно создал идеальное пространство для музыкальной драматургии, самодостаточной и самоиграющей. Где-то, конечно, прорвались авторские — фирменные — детали очень яркого и узнаваемого режиссерского почерка Туминаса: обретшая вдруг нарочитую значимость роль служанки Маши (Оксана Горчаковская с этим, кстати, очень неплохо справляется), подтанцовки девушек в стиле ансамбля «Березка» (хореограф Анжелика Холина), но все это не столь существенные странности в общем гармоничном решении.
И еще одна деталь. В последнее время в адрес Римаса Туминаса зазвучали претензии в «нерусскости», приводящей якобы к недостаточно бережному отношению к русской культуре. Так вот, пожалуй, эта «Пиковая дама» — свидетельство самого глубочайшего и трепетного проникновения в исконно русский материал, которое мы могли видеть и слышать в музыкальном театре последних лет.
https://vk.com/public43163643 http://www.teatral-online.ru/news/21021/ Римас Туминас: «Мне Германа жалко…» Режиссер рассказал о своей новой постановке Персона/ 18 Февраля 2018 18:37/ Подготовил Виктор Борзенко | На фото Дамира Юсупова: Александр Соловьев, Туган Сохиев и Римас Туминас. Репетиция/
Вечером в воскресенье, 18 февраля, в Большом театре завершается серия премьерных показов «Пиковой дамы» в постановке Римаса Туминаса (дирижер-постановщик Туган Сохиев, хореограф Анжелика Холина).
Одно из ключевых произведений русской литературы, за последние годы в третий раз появляется в афише главного музыкального театра страны. В 2007 году «Пиковую даму» выпускал Валерий Фокин (дирижер-постановщик Михаил Плетнев), в 2015 году – Лев Додин (дирижер-постановщик Михаил Юровский).
Для Римаса Туминаса это вторая работа в Большом театре. Первой стала «Катерина Измайлова» Шостаковича, выпущенная в 2016 году.
В преддверии премьеры Римас Владимирович поделился подробностями своей постановки. Его слова передает пресс-служба Большого театра: – Держать зрителя в напряжении и создавать мистическое настроение будет музыка Чайковского – «руками» дирижера-постановщика Тугана Сохиева. Моя же задача – рассказать историю.
Этот сюжет, который Пушкин изначально записал как анекдот, курьезный случай, на самом деле очень петербургский по духу, он очень созвучен месту действия. Вся повесть, а вслед за ней и опера, пронизана особенной, только этому городу свойственной таинственной и зыбкой атмосферой. Петербургская архитектура нашего спектакля, созданная Адомасом Яцовскисом, узнаваема, но выдержана строго. Сценическое пространство почти не меняется. Гораздо важнее для нас то, что есть в нем некая переливающаяся составляющая, нечто, что постоянно мерцает, заставляя работать воображение и «собственноручно» дорисовывать картину. И люди в нашем спектакле тоже представляют собой некие зыбкие, мерцающие субстанции. Действие мы переносим в Петербург времен Чайковского. Это город, безусловно, модный, но довольно скучный. Его жители пребывают в постоянном поиске, чем себя занять, каким увеселениям предаться – устроить маскарад или прием, театральное представление или какое-нибудь иное празднество. Они живут, играя и заигрываясь. «Разыграют» в том числе и эту историю.
“ Из толпы горожан возникают персонажи, главные действующие лица. Они не входят, а именно как бы «проявляются», словно на фотопленке. Мы так задумали, что все они — немного демоны (!). Умеют дистанцироваться и как бы видеть себя со стороны и одновременно рассказывать свою историю. ”
Вот возникает Герман (он неспешен, абсолютно не умеет бегать, торопиться) – и будто сам не понимает, кто он такой и как сюда попал. Немец! Ничего специального – мы это не подчеркиваем, но ощущение, что он — чужой и не прижился в этом обществе, должно существовать в самом его сознании. Вроде бы и друзья его окружают, но всегда он остается замкнут, скрытен. «Инженеришка». Беден, безроден, от всего и вся оторван. Но человек он терпеливый и упорный, все замечает, все впитывает, все накапливает. Однако отличается некой «странной» особенностью: внутри его живет трагический романтик, почти дитя в своей доверчивой незащищенности. Поэтому анекдот «о трех картах» вдруг и приобретает для него такой трагический оборот.
Герман мечтает стать Индивидуальностью. Верит, что добьется уважения и будет нравиться себе, когда достигнет положения «туза». Его размышления на тему, «что наша жизнь — игра», следует воспринимать буквально. Он считает, что может себя сотворить и сделаться великим человеком. Не любовь – деньги доставят ему положение. Ведь он не умеет любить – и вот это и есть настоящая причина его страданий. В сущности, он совсем не раскрывает себя и не чувствует в себе живительной силы любви.
Потому он очень несчастлив, сам себя ненавидит и сознательно разрушает. Мне Германа жалко… «Несчастье убивает человеческое достоинство, — цитирую «Дорогу на кладбище» Томаса Манна. — С несчастьем связано одно странное и зловещее обстоятельство. Бесполезно уверять себя в собственной невиновности: в большинстве случаев человек будет презирать себя за свое несчастье. Но презрение к себе и порок находятся в самом жутком взаимодействии, они сближаются, работают друг на друга, и выходит кошмар». Вот в такой момент жизни мы и застаем нашего героя…
Что такое смелость режиссера, что в оперном, что в драматическом театре? Нынче у нас выросло целое поколение режиссеров - эдаких закомплексованных, недолюбленных мальчиков, - главная задача которых крикнуть на весь мир: "Смотрите, какой я талантливый! Смотрите, как я умею придумать! Смотрите на меня! Я! Я! Я! При чем тут драматург, композитор, актеры? Я - режиссер - на свете всех милее и бодрее".
Поэтому в сегодняшней ситуации смелость режиссера - уйти в тень, создать мир, в котором тебя как бы нет, но который при этом существует по твоим, жестким законам, мир, где властвуют композитор, драматург, актеры. А уж если речь идет о постановке гениальной оперы - смелость режиссера в том, чтобы помочь зрителю осознать гениальность творения. Не в том, чтобы выпятить себя, любимого, что происходит сплошь и рядом, а в том, чтобы так расставить акценты, чтобы зритель вздрогнул: надо же, больше века назад написано, а про меня.
Римас Туминас - смелый режиссер. Его режиссерская исповедальность не в том, чтобы поражать зрителя собственными придумками (хотя их всегда немало в любом его спектакле, в том числе и в этом), а чтобы заставить нас, зрителей, проникнуть в глубину того, что он ставит. В данном случае - в глубину прозы Пушкина, великой музыки Петра Чайковского и великого либретто его брата Модеста.
Художник Адомас Яцовскис придумал невероятную декорацию. Чайковский и Пушкин для любого русского человека - символы гармонии. Но ведь мир, в котором живет пушкинский Герман, невероятно дисгармоничен, едва ли это не мир сумасшедшего. Вот Яцовскис и создает гармонию дисгармонии: угловатый, неуютный, темный, страшный мир, который давит на героев. По сути, это мир того темного Петербурга, который и описан у Пушкина.
“Римас Туминас - смелый режиссер. Его исповедальность в том, чтобы заставить зрителей проникнуть в глубину того, что он ставит
Про что "Пиковая дама"? Про то, что если полюбил девушку, не надо играть в азартные игры? Про то, что если дал тебе Господь любовь, забудь про все остальное? И - да, про это. И про человеческие страсти. Все так. Туминас расставляет акценты. Огромные массовки. Все пляшут (делая это, кстати, блестяще - чувствуется талантливая рука хореографа и режиссера Анжелики Холиной) и поют про приход весны, про пастушка, про азарт игр... Это все к чему, зачем? Дети, взрослые, пастушки... К чему все эти "вставные номера"?
Туминас расставляет акценты. Толпа все сметает на своем пути, как бы выплевывая Германа, Лизу... И движется дальше. Человек любит, страдает, погибает... А толпа поет про пастушек, про страсть к азарту и идет дальше, не замечая страданий отдельных людей.
В это время в Интернете кадры: упал человек на дороге, а толпа плывет рядом, как бы не замечая этого. Вот про что поставил Туминас Пушкина и Чайковского. Про силу и равнодушие толпы. Про трагедию страха и одиночества одного человека. Всегда одного.
Конечно, все осталось в этой интерпретации оперы - и страсти, и любовь... Они никуда деться не могут. Но вот эта тема одиночества человека в толпе мне показалась чрезвычайно важной и актуальной. Толпа здесь красива и элегантна. Человек несчастен и часто даже неприятен в своем безумии. Но он - человек. У него есть душа. А у толпы души, как известно, нет.
Что делает актер на сцене? Создает того, кого не создал Господь Бог. Сегодня это относится в полной мере и к оперному театру тоже. Поэтому я не могу, к сожалению, присоединиться к восторгам по поводу исполнения Юсифом Эйвазовым партии Германа. Эйвазов, без сомнения, певец замечательный с очень красивым, мощным голосом и такой же красивой и мощной внешностью. Но актерски, как мне показалось, он не проживает жизнь своего персонажа, а как бы намечает ее. Герман - это ведь очень мощная драматическая роль. Этот человек невероятно разный на протяжении всего спектакля, он постоянно меняется. Вот этих изменений в роли мне лично не хватило, но я уверен, что от спектакля к спектаклю Эйвазов будет, безусловно, набирать.
Это особенно видно на фоне других исполнителей, которых играют - именно играют, а не только поют - виртуозно. Лариса Дядькова в роли Графини, Геворг Акобян - граф Тоцкий, Игорь Головатенко - князь Елецкий, Роман Муравицкий - Чекалинский... Прошу прощения у других - перечислять можно всех. Это все живые люди, мощные, запоминающиеся характеры. Этому эффекту способствуют костюмы Марии Даниловой, которая не просто красиво одевает персонаж, а создает образ.
Я настаивал бы на том, что работа Анны Нечаевой, которая исполняет Лизу, - работа выдающаяся. Вот здесь - удивительное слияние мощного голоса и поразительной актерской игры. Именно Лиза Нечаевой вызывает у меня естественную человеческую жалость. Куда же смотрят эти поющие, танцующие, ходящие люди, когда рядом с ними погибает живая человеческая душа?
Над всем властвует музыка Чайковского в виртуозном, как, впрочем, и всегда, исполнении оркестра под руководством Тугана Сохиева.
Римас Туминас поставил очень красивый и очень современный спектакль. Этот литовский режиссер, обучавшийся в ГИТИСе и руководящий сегодня одним из лучших российских театров - театром Вахтангова, - очень тонко чувствует русскую душу. И если угодно, болеет за нее, болеет за нас. Хочет нам помочь.
Не знаю, какая именно красота спасет мир. Но то, что красота оперы поможет нам сегодня, - это безусловно. За доказательством идите на премьеру "Пиковой дамы" в Большой театр.
Последняя опера Чайковского практически не сходила с подмостков Большого со дня премьеры в ноябре 1891 года. Дольше всех — более 60 лет — продержалась постановка режиссера Леонида Баратова (возобновления Бориса Покровского), дирижера Александра Мелик-Пашаева и художника Владимира Дмитриева образца 1944-го. Ставшая со временем культовой, их версия наследовала двум традициям: классического императорского спектакля и большого оперного стиля, уравненного в полемических штудиях исследователями со сталинским ампиром. Менялись интонационные словари эпохи (выражение академика Бориса Асафьева), поколения исполнителей, опера искала обновлений, но «Пиковая дама» на главной сцене страны оставалась недвижной и неприкасаемой вплоть до нового века, когда в 2007 году разрушить мемориал попытался Валерий Фокин, а еще через восемь лет — Лев Додин. Версии обоих режиссеров не прижились, побив по малочисленности обычные для Большого нормы показов.
Римаса Туминаса пригласили реанимировать «Пиковую», конечно, не случайно: после блестящего «Евгения Онегина», поставленного им на сцене родного Театра имени Вахтангова и в короткие сроки покорившего гастрольные просторы страны и мира, званый гость сделался едва ли не главным энциклопедистом русской жизни и театральным пушкинистом, каковым до него считали только Петра Фоменко.
Туминас находит в опере Чайковского мотивы, общие для персонажей пушкинских романа в стихах и петербургской повести, он продолжает открытое на вахтанговской сцене в спектакле Большого, составляя своеобразную дилогию. Словно герои «Онегина» повзрослели, пожили и оказались на исходе уходящей эпохи, за чьими очертаниями не просматривается света. Атмосфера «Пиковой дамы» Туминаса и сценографа Адомаса Яцовскиса — сгущающаяся до пугающих провалов и черных дыр во Вселенную ночь. Ночь, исторгнувшая сон и превратившая жизнь в снедающую муку. Ночь, не дающая утолить страсть, невесть откуда поселившуюся в душе. На главного героя «Пиковой дамы» Германа режиссер смотрит сквозь «Маленькие трагедии», прозревая в нем черты Альбера, Сальери, Дон Гуана и Вальсингама. Действие разворачивается у «бездны мрачной на краю» — вне интерьеров и вельможных зал, в «аравийском урагане», охватившем обычного человека, и «средь грозных волн и бурной тьмы» безучастного к судьбам своих обитателей Петербурга. Выхолощенное пространство сцены ограничено взмываемым до колосников гранитом, как будто сюда вот-вот хлынут воды переполненной Невы: с одной стороны — фрагментом увенчанного дорической колонной фасада; и устремленными ввысь строительными лесами — с другой. На продуваемом северными ветрами полигоне жизни и смерти Герман, каким его видит Туминас, ищет «бессмертья, может быть, залог». «Как ужасно с ним судьба сыграла! Господь! Прости ему / И упокой его мятежную и измученную душу» — скорбный хорал, как саваном, накрывает величественный город, где лестницы ведут героя к воображаемому и недающемуся счастью: к куполу Монферрана, к фонарям ростральных колонн Томона, к ангелу на шпиле Петропавловского.
Изгоняя быт или используя его исключительно как семантическую конструкцию, худрук Вахтанговского театра на «соседней» территории более всего озабочен психологическим складом действия. В энциклопедии русской жизни и галерее петербургских характеров он открывает общечеловеческие смыслы, и решить уравнение, где «неизвестное» — весь и «наше все» Пушкин, помогает ему маэстро Туган Сохиев. Без исключения каждый инструментальный подголосок у соавтора спектакля проявляет рефлексии персонажа, а сценический минимализм Туминаса и Яцовскиса обретает неслыханный объем благодаря подробной и психологически насыщенной динамике музыкального ряда. «Пиковую даму» Сохиев прочитывает на фоне Шестой симфонии Чайковского, как Туминас повесть — на фоне романа и «Маленьких трагедий» Пушкина.
Точкой сборки в сложносочиненной режиссерской композиции становится центральный образ. При идеальном освоении замысла, очищенного от бытового сопровождения и переведенного исполнителями в психологический регистр, событийный ряд сюжета свободно переносится в воображение Германа, когда окружающая действительность представляется не более чем продуктом воспаленного сознания. Так Гордон Крэг в 1911 году ставил на сцене Московского художественного театра «Гамлета» Уильяма Шекспира с Василием Качаловым в титульной роли. Оба исполнителя главной партии нынешней премьеры в согласии следуют за Туминасом, однако по-разному выдерживают напряжение от непростой режиссерской задачи — проследить, как страсть меняет натуру, искажает реальный мир и разрушает личность. Дебютировавший в «Пиковой даме» Юсиф Эйвазов по фактуре и тембру выглядит крупнее и значительнее опытного Олега Долгова, но последний, не смущаясь камерности определенных Туминасом и Сохиевым звучаний, сосредоточенности исключительно на внутренних процессах играющего с жизнью и смертью героя, строит роль точнее и без швов. Его спонтанная схватка с Графиней в 4-й картине оперы воспринимается неминуемой дуэлью Моцарта с Черным человеком, Вальсингама — с чумой и — контекстно — самого поэта с наемным убийцей.
Лариса Дядькова и в этой сцене, и дальше, когда ее пушкинская Анна Федотовна призраком является Герману, ведет партию с кинематографической точностью крупных планов и добивается поистине символического звучания.
Откликаясь на премьеру «Евгения Онегина» в Новом театре (1922 год), выдающийся театральный писатель и философ Павел Марков режиссерскую роль Станиславского оценивал так: «Тот психологизм Художественного театра, который навис на театре такой угрюмой и такой непреоборимой тяжестью, нуждался в очищении и освобождении от тяжких пут бытовых правдоподобий. <…> Психологизм возродился, как чистейшая лирическая сущность, явленная вне натуралистических или реалистических тенденций — как обнаружение поэта, музыканта, постановщика». Нечто подобное произошло и теперь — с постановкой «Пиковой дамы» Римасом Туминасом. Большой сделал ставку на режиссера драматического театра, по-новому взглянувшего на сегодняшнее время оперы, и — не проиграл.
Актеры прославленного Театра имени Вахтангова произвели фурор в Лондоне. В рамках «Русских сезонов» в британскую столицу они привезли спектакль «Улыбнись нам, господи». Это пронзительная история, где путешествие – бесконечно, прощания всегда долгие, а мысли и чувства обострены до предела. Груда вещей в самом центре сцены. Это не просто повозка, а корабль, на нем актеры проведут большую часть спектакля. Зрителя приглашают в путешествие, но предупреждают: впереди буря эмоций.
«Я люблю во всех спектаклях паузы, когда женщины щелкают сумочками, чтобы достать платок, слезу вытереть – значит, все правильно сделали, все получилось», – говорит актер Алексей Гуськов. Спектакль «Улыбнись нам, господи» идет в одном из крупнейших залов Европы в центре «Барбикан». В зале 1200 мест, и билеты на все четыре представления давно распроданы. Британцы знают, что выбирают. Прошлый спектакль вахтанговцев «Евгений Онегин» получил высшую оценку английских критиков – пять звезд. В этот раз режиссер сделал ставку не на известные во всем мире произведения, а на сюжет, понятный всем.
«Переселение народов в поисках счастья, в поисках обетованной земли… Когда у народа убирают из-под ног землю, это страшнее ничего нет», – говорит режиссер Римас Туминас. Это не молитва, а крик отчаяния. Крик, который разрывает душу отца, когда сын в беде. Вместе с двумя друзьями он едет спасать сына. Но как бы они не спешили, их цель все дальше.
«Куда бы мы ни ехали, куда бы ни шли, мы идем к собственным детям, а они идут и едут в противоположном от нас направлении, все дальше и дальше, и никогда мы с ними не встретимся. Что делать, если мы с детьми можем только прощаться?» – говорит актер Алексей Гуськов. Они уезжают, и не обещают вернуться. Двигаются вперед, но на протяжении всего спектакля живут прошлым. Наша родина – это память, говорят герои. В зале много эмигрантов. Они хорошо понимают страдания путников.
«Любите друг друга, берегите друг друга…» Нет, самое главное, чтобы после спектакля они понимали, что мы все похожи друг на друга, мы все родня, пришедшие сюда, чтобы на какое-то мгновение поздороваться друг с другом и расстаться, и чаще всего по-английски», – говорит актер Виктор Сухоруков. Прощаются герои на протяжении всего спектакля. Их странствия по чужбине – это нескончаемая череда расставаний и препятствий. Но на плаву это ковчег держит чувство юмора.
И смех и слезы. Многие из пришедших на спектакль смотрят на мир по-разному. Но в этот вечер им было не о чем спорить. «Потрясающая постановка, невероятно талантливый состав. Игра актеров была очаровательная и захватывающая. Я думаю, это была отличная история», – говорят зрители.
Оценили спектакль и британские критики. В одной из самых читаемых газет Лондона Evening Standard написали, что такие постановки не часто встречаются на английской сцене. Возможно, поэтому актеров так не хотели с этой самой лондонской сцены отпускать. Аплодировали долго. И те, кто шел на спектакль, чтобы вспомнить о родине, и сдержанные англичане.
Обо всех тайнах повести Пушкина "Пиковая дама" и ее музыкальных интерпретациях ведущая ток-шоу "Сати. Нескучная классика" будет говорить с режиссером самой последней постановки оперы П.И. Чайковского в Большом театре Римасом Туминасом.
3 марта в столице Великобритании, в международном культурном центре «Барбикан» завершились четырехдневные гастроли Театра Вахтангова. Коллектив под руководством Римаса Туминаса сыграл на аншлагах спектакль по произведениям Кановича «Улыбнись нам, Господи». В день заключительного спектакля режиссер ответил на вопросы «Театрала».
– Римас Владимирович, в Лондоне вы уже частый гость. Каковы впечатления от нынешней поездки? – Конечно, все натерпелись с погодой. Говорят, снегопад с промозглым ветром – огромная редкость для Великобритании. Лондон нас отвергал, но спектакль приняли.
Мне нравится Лондон тем, что он как жил на протяжении многих веков, так и живет в ожидании легкого жанра – более развлекательного, внятного, понятного. Когда мы впервые ехали с «Дядей Ваней», я был в тревоге: примут – не примут? И чувствовал, что мы идем вопреки ожиданиям. Не умышленно, но все же своей пронзительной темой пробираемся к зрителю – проникаем вглубь зала, туда, в середину, и взрываем его. Я понял, что мне нравится убеждать и, наверное, даже побеждать их в ошибках. У меня азарт появился: не ждите привычной легкости, но посмотрите, что есть и другая возможность развлекать умы. Ум, воображение… Приглашаем к сотворчеству. И такая легкая интрига, «поединок» мне нравится.
А если подумать о дальнейших планах, то, скорее всего, через пару лет привезем «Царя Эдипа». И утвердимся в Лондоне как театр, который можно назвать решительным, смелым, не поддающимся модам и однодневкам. Будем отстаивать свою упертость и преимущество в этом плане – в плане оставаться самими собою, не поддаваться. Наверное, «Улыбнись нам, Господи» весьма характерный пример. «Онегин» и «Дядя Ваня» для восприятия, конечно же, легче.
Может быть, «Улыбнись нам, Господи» кажется несколько перегруженным событиями... Мягче надо... Но принимают спектакль, как в Москве. Я бы не делал «облегченной» версии для гастролей: поиска компромисса тут быть не может.
– Для Театра Вахтангова это уже далеко не первые зарубежные гастроли. Вы, как режиссер, привыкший к успеху, обращаете внимание на реакции зала, на то, как вас принимают или в какой-то момент это становится уже не столь важным? – Меня всё интересует. И даже пресса, хотя читаю мало – просто просматриваю. Не вникаю. Написали – хорошо. Как Бальзак посылал рассказы с Украины в журналы. Ему говорили: «Зачем?» – «А чтобы знали, что я жив, работаю. Я посылаю сигналы». Так и здесь. Посылаю сигналы миру.
Сегодня я смотрел выставку Модильяни и думал: манера, стилистика одна и та же, а все равно смотришь и смотришь. Так и в наших спектаклях. От себя никуда не убежишь.
– А хочется? – Порой хочешь поменяться кардинально: дескать, вот вам! Всколыхнуть, ответить на безумие безумием, на абсурд абсурдом, на зло – злом. Но зло на зло это ведь уже двойное зло. Не умею, видимо. И снова возвращаюсь к тому, что любишь: к поединку с веками, с временами… Хочется объединить начало ХХ века с сегодняшним днем, посмотреть – оттуда «вся информация». Вот это заставляет меня быть азартным. Раскрыть время, разворошить вековые пласты, которые крутятся в нашей культуре.
– В какой-то мере это напоминает бег по эскалатору вверх, который движется вниз... – Да, потому что современного ничего нет. Только секунда и… «уже было». – Не позавидуешь. – Да, если без шуток, это страшно. Выбор материала самое непростое.
– Для новой постановки по-прежнему что-то ищете? Мучаетесь? – Есть что-то. Но начинаю работать – откладываю. И опять сомневаюсь. Проверяю себя. Пока что не могу назвать, что буду ставить.
– Недавно состоялась премьера «Пиковой дамы». Все-таки премьера в Большом театре – событие для любой биографии исключительное. Каковы впечатления? – В первый раз я поверил в мистику. Я не суеверный, но что-то повеяло суеверием. И Пушкин, и вся эта легенда… Что-то не позволяло мне три карты раскрывать. Тяжело было. Тем более что за последние годы я уже третий режиссер, который ставит в Большом это произведение. До меня были Лев Додин и Валерий Фокин. Такие мастера! Я думал, что не сумею, наверное…
– А выбор материала от кого зависел? Ваша идея? – Совместно. Мне предложили. Я обдумал и решился. Русская история, излюбленный сюжет. И мне кажется, что-то получилось. Удалось выработать стиль. За стилем вкус. Сдержанность. В сдержанности – содержательность. Вот это, главное, прозвучало.
– У вас есть ответ на вопрос, почему большие режиссеры со временем приходят в музыкальный театр? Хрестоматийный пример, конечно, Станиславский… – Под старость уже надоели эти актеры. Слушать невозможно! Допроситься невозможно! На репетициях всё идет не так, как задумал. А тут – мир музыки, вокал. Дирижер главный, музыка, ассистент и потом уже только ты. Я был бы очень хорошим ассистентом, мечтал бы помогать режиссеру в раскрытии его замыслов. Приятно служить и подчиняться, если это во благо искусства.
Обо всех тайнах повести Пушкина "Пиковая дама" и ее музыкальных интерпретациях ведущая ток-шоу "Сати. Нескучная классика" будет говорить с режиссером самой последней постановки оперы П.И. Чайковского в Большом театре Римасом Туминасом.
- Впервые вы поставили «Царя Эдипа» почти двадцать лет назад. Насколько велика разница между тем и этим спектаклем? - В этом спектакле присутствует нечто, чего я раньше не понимал. Я слишком увлекался высокой трагедией, чистотой этого жанра. То есть всю античную драматургию воспринимал очень рационально; она рассказывала о былых временах и оставалась мне чужой и далекой. Сейчас уже стал ее ощущать: или она приблизилась, или я – но мы встретились с этой трагедией. В новом спектакле получилось показать ее чистоту, но в нем есть и большее: через трагедию пришло очищение. После финала остается вопрос о том, как жить дальше, поняв грех и пройдя через искупление этого греха. Или способные на поступки герои-одиночки останутся только в великой литературе, или же мы сможем что-то у них перенять и поймем, как стремиться к познанию себя: кто я такой и откуда я. Узнав страшную ошибку, наказать себя – это тот поступок, который поднимает Эдипа на пьедестал героя. Весь смысл трагедии состоит в этом принятии ответственности, которая кажется пустым словом, ведь героя никто не казнит. Но в пьесе Софокла никто и не оправдывается, в отличие от людей нашего времени, когда мы вечно ищем лазейки, чтобы обелить себя: что бы ты не натворил, все равно кто-то виноват – то политический заказ, то какой-то сговор. Вечно хочется ничего не признавать и даже не знать. А самая великая трагедия заключается в том, что человек способен в любой момент искупить вину и наказать себя. И через понимание, затем через наказание никогда не поздно стать героем. Даже если ты был грешен или не так жил, шанс всегда остается.
- В наше время возможны такие герои, как Эдип? - Потому они и герои в литературе, что среди нас их нет. Поодиночке, конечно, и сегодня существуют светлые, честные и преданные люди. Они живут в провинции, в маленьких городках и деревнях, поступают честно и испытывают очищение. Но их поступков мы чаще всего не знаем или не видим. Какой-нибудь лесничий переживает свои маленькие трагедии, и в нем еще жива ответственность и совесть. А в царях, императорах, властителях я этого не замечаю.
- «Царь Эдип» был поставлен в Эпидавре с актерами-греками и сейчас он играется только в те дни, когда они могут приехать и выйти на сцену. Почему хор непременно должен быть греческим? Что это привносит в ваш спектакль и почему от этого нельзя отказаться? - Мы долго обсуждали и решали, как поступить. Это, конечно, дорого для театра, но другого выхода пока что нет. Понимание западных артистов, в данной ситуации, греков, отличается от нашего. Они безумны в поисках ответа, они хотят помочь Эдипу, обращаются к богам за помощью – и так они наивны, искренни и преданны, что не называют себя иначе, чем творцами спектакля. Греческие артисты – и участники, и создатели театра. В наших же актерах живет понимание «массовки», и никак от этого не избавиться. Для актера участие в массовке будто игра в прятки, то есть он вроде как играет, но при этом остается массовкой и не может испытать безумного творческого порыва. Греческий же хор становится действующим лицом только через свою волю. Потом, они носители колорита и языка. Хотя последний изменился с античных времен, и сейчас уже никто не знает древнегреческого языка или того, зачем был нужен хор. Я думал, что получу ответ на этот вопрос, но значения хора они тоже не знают. А ведь он состоял максимум из 11 человек, потому что это было очень дорого. Участвовать в спектакле считали за честь – но за деньги. В Древней Греции в хор шли очень знатные личности, богатые и имеющие власть, и им должны были, соответственно, много платить.
- Расскажите, как вы подходили к выбору артистов для спектакля «Царь Эдип»? Ведь главную роль играет Виктор Добронравов, достаточно молодой актер. - Да, молодой. Но Эдип же сын, он молодой человек. Только молодостью мы можем оправдать эгоизм, самолюбие и тщеславие, которые есть поначалу в Эдипе. Каким он предстает в рассказе Иокасты? – Перед ним ехала повозка, и он не уступил дорогу. Такое начало. После Эдип отчасти понимает ситуацию как художник, который исписался. И от этого ему неспокойно: много лет назад он разгадал загадку Сфинкса, освободил город, и до сих пор живет этой победой. А предпринять что-то другое не может, потому что страна стала безбожной. Он сам отрицал существование богов. Он знал, что они есть, но для него их не существовало. Жизнь привела бы его к роли императора-диктатора – такой путь был неизбежен. Но желание познать и найти причину беды города и всей страны заставило его многое понять. Были разные предложения на главную роль, но, в первую очередь, возникла мысль о Добронравове, который готов физически и психологически, талантлив и интересен как актер. Потом уже собралось окружение. И сегодня все могут быть заменимы, кроме Добронравова и хора.
- Даже Людмила Максакова? - Максакова – наша мать, наша женщина, наш талисман. Без нее никуда. Сейчас она уже присматривается, как напасть на меня: что я делаю, что буду делать. Она молодец. Она не ставит задачу бороться за роли для себя, она просто творческий человек, который хочет находить в себе силы и верить в себя, чтобы жить и творить. И она делает это так откровенно, не таясь, не изыскивая выгоды. Ей всегда не хватает творчества, она вечно голодная сценой. Такие артисты, как Максакова, сами себя лечат театром. Не зрителей, а себя – эгоисты (смеется).
- Ваш спектакль игрался в Греции и в России, не раз был на гастролях. Скажите, различается ли восприятие публики в разных странах? Где зритель оказывается отзывчивее? - В Эпидавр съезжались зрители со всей Европы и даже со всего мира, это был большой туристический праздник. Этот город ведь еще до нашей эры потерпел катастрофу, а его театр остался. Он чудесный, в нем существует пять кругов, и раньше со всей Греции туда свозили физически и психически больных людей, чтобы лечить их театром. Там собиралось до четырнадцати тысяч человек – это представить себе не возможно. Что-то там было и осталось святое. И мы почувствовали, что нас Эпидавр принял. Мягко, но принял в свои объятья, потому что мы пришли с благими намерениями и были готовы: чисты, верны, честны. Я боялся, что после мы никогда не сыграем «Царя Эдипа» в закрытом пространстве на классической сцене. Но когда его перенесли в Москву, он тоже прижился и вошел в репертуар. Меня радостно удивило, что наш зритель восприимчив, понятлив и откликается очень живо. Реакцию в Эпидавре я не очень понимал, пока не услышал овации в финале. А в России восприятие ощущается более явно. Всех всегда покоряет финал: это очень трагическая картина, когда труба рока накатывается на нас. Мы ведь живем в очень неспокойном мире. Мне хотелось поначалу цепями заковать эту трубу, чтобы она не выдержала, сама их порвала и бросилась на людей: на хор, на персонажей, на всех участников – но от этого решения в итоге отказался, сам не знаю почему. Финал для меня светлый, он о большой надежде. Для того, наверное, герои и погибают, чтобы собой продвинуть жизнь, передать нам ее, как бы говоря: «Живите. Только не поступайте, как я поступал». Или: «Будьте бдительны, любите себя и жизнь, и поступки станут ваши красивыми, великими, достойными человека».
- Раньше публику воспитывали и лечили театром. А сейчас есть ли у вас как у режиссера задача воспитать зрителя, научить его чему-либо? - Нет, такой задачи нет. Есть другая, очень важная: пробудить его воображение и донести до него, что он человек и творец. Что он красив, силен и может все. Если постоянно ему транслировать такой посыл, то он на две-три секунды поверит, что смерти нет. А тут уже рядом и Вечность. Нужно хотя бы на несколько секунд почувствовать, что ты часть Вселенной, а смерти просто нет: мы бессмертны и нужны тут. И есть Вечность, которая нас спасет. Она существует; ее нельзя завоевать, нельзя одолжить или купить, но она возникает через искусство. Это не учение, а напоминание, чтобы человек не отказывался от себя и своих желаний. Вот он списал себя и считает себя недостойным, лишним, ненужным, ведь он не знатен, не виден, никто его не замечает, может быть, даже кто-то не любит. А театр должен всех любить и пробуждать эту любовь через вечность, через бессмертие. Для этого писались самые великие трагедии и в этом единственная миссия театра и всего искусства.
- Недавно в Большом театре вы поставили «Пиковую даму». Расскажите, сильно ли отличаются задачи режиссера в опере и в драме? - Я всегда был первый, руководил театром, а в опере я второй или третий. Это так сладко – подчиняться кому-нибудь! Так приятно услужить, быть помощником и верным композитору, дирижеру. Моя задача там только выстроить композицию и помочь исполнителям проявить сдержанность, потому что если они будут играть переживания, как актеры, они не споют. Надо математически разложить, где они отдыхают, где поют и играют, а где освобождаются. Чтобы солист мог свободно владеть вокалом, ему нужно дать пространство для музыки. Для этого необходима сдержанность и чувство стиля. Стиль – это самое главное в опере, мне кажется. А современность проявляется за счет мышления. У нас не возникло галлюцинации, что мы в XIX веке, и в постановке нет колонн, пышности, люстр и свечей – за это меня упрекают. Но моя главная задача не в том, чтобы было красиво. Необходимо все сделать стильно – и у нас все чуть-чуть нерусское. Петербург ведь нерусский город, и сам Герман нерусский, он все равно остается чужаком. В литературных произведениях, где есть мистика или символика, все герои – Германы. Такой образ будет жить вечно. Это как у Шекспира, «Ад пуст, все бесы здесь» – они между нами живут, ходят, только мы их не различаем, потому и смута в головах, и войны, и напряжение в мире. Мир с ума сходит, потому что из ада пришли и между нами живут существа в виде человека. Так бывает, что человек излучает негатив, – наверное, он из ада. Тогда надо перекреститься мысленно, на всякий случай, чтобы закрыться от него и быть в безопасности.
- Как вы подходите к выбору материала для будущих постановок? - Выбираю очень тяжело и долго. Все-таки работа над спектаклем занимает какой-то период жизни. Хожу, конечно, в поле классики. Нет смысла тратить себя на однодневные произведения, даже если они сегодня актуальны. Для хорошего спектакля должна быть хорошая литература с судьбами, историями, эпохой. А в хорошей, великой литературе всегда находятся темы сегодняшнего дня: любви, прощания, неудачной или несостоявшейся жизни, ухода, отъезда... Но, как Чехов говорит, «обязательно должна быть любовь». И писать, и ставить нужно о важном и вечном.
На состоявшейся на прошлой неделе перед спектаклем «Царь Эдип» в Национальном театре драмы пресс-конференции с артистами Московского театра им. Е. Вахтангова литовские журналисты и театральные критики впервые видели и слышали любящего спокойно философствовать о жизни режиссера Римаса Туминаса в такой ярости – он даже размахивал кулаками и кричал.
Фото BFL
«Жаль, что я только совсем недавно понял, что мир сходит с ума, военная истерия, конфликты возобладали над всем. Мир рвется к войне! И тогда мне делается так хорошо. Не поверите – аж сладко! Каким я становлюсь свободным!
Благодаря этой ничтожности и хамству я попадаю совершенно в другой мир. Думаю, что это переживают и другие люди искусства. Не потому, что мы – особенные, величественные, что иронически из поднебесья глядим на мир, а потому, что нас вынудили отмежеваться от ада. Значит, ад – пуст! Все его обитатели – здесь.
С самого детства я знал адрес ада. Сейчас уже этот адрес недействителен, потому что все – здесь, вокруг.
Почему мы друг друга ненавидим, друг другу завидуем? Потому что все мы – из ада. Потому, что ад – уже на Земле.
Чем это все закончится? Что победит – ад или любовь? Сейчас побеждает ад, и уберечься от него мы можем только с помощью искусства. Другого выхода просто нет.
Что из того, что мы купим два танка? Разве ради них мы имеем право жертвовать возможностью построить детям какого-нибудь района Литвы музыкальную или художественную школу? Да разве эти танки – не безумие? Конечно же – безумие. Однако оно почему-то – необузданно.
Я не верю никаким петициям, никаким заявлениям или требованиям к правительствам. Все это не нужно. Мы должны оставаться над ними и заниматься своими делами, потому что все они – временны! Они все равно уйдут. С ними не надо даже общаться, потому что они – просто враги нашей жизни! Они губят наше будущее, творчество, мечты. А какая страна без мечтаний?
Мы не можем оставаться рабами. Мы должны освободиться. Вот это Литва должна понять!
То, что сейчас отмечается 100-летие восстановления государственности, еще не означает, что мы – свободные. Мы должны начать настоящую борьбу за свободу. Сейчас! А не радоваться, что 100 лет тому назад наша страна стала независимой и обрела государственность. Каждый день, каждый час мы должны доказывать, что мы независимы».
В продолжение своего монолога Римас Туминас словно сам себя спросил: «А кто сегодняшний герой? Их нет. Может, раньше и были, но о них уже все давно забыли».
Поэтому, по словам режиссера, миссия его и его артистов – найти, вернуть к жизни героев или жить поисками этих героев, принять их в свое сердце. Может, это – главное оружие против подлости и людского вырождения?
Режиссёр Римас Туминас приехал на гастроли в г. Вильнюс с Театром им. Евгения Вахтангова под собственным руководством, пояснил желание заниматься постановкой драмы Софокла «Царь Эдип»: «Кто-то хочет, чтобы мы стали слепыми, и не видели того, что творится вокруг нас. Но, спасибо нашему Господу, слепые пока что не утратили способности слышать. Царь Эдип прозрел всего лишь на несколько минут, а до этого, на протяжении всей своей жизни, был ослеплён своими амбициями, славой и превосходством. Эти минуты прозрения - самое важное, и мы не имеем права бессмысленно тратить своё время в этом мире».
«Царь Эдип» от Р. Туминаса увидел свет в 2016 году, одновременно с завершением Национального Римского театра в Греции. Инициатором данного проекта был Стафис Ливафинас, художественный руководитель Национального театра Греции. Именно по его инициативе и родился ежегодный фестиваль «Эпидавр», который проводится в самом старом амфитеатре во всём мире, вмещающем 14 тыс. человек.
«Прикасаться к старине всегда опасно. Открывать двери в такой далёкий и завораживающий мир со своими законами, эстетикой и историческими поворотами. Каким же образом реконструировать данный временной промежуток, оживить его, сделать его не только понятным для зрителя, но и наполнить эмоциями, страстью, приблизить к современной аудитории, взволновать повествованием? Каким образом протянуть руку через вечность? Каким образом сегодня заново пережить тот отрезок времени?» - все эти вопросы были затронуты в процессе беседы с Римасом Туминасом о постановке «Царь Эдип».
Его спектакль – о достоинстве человека, о чести, о сильной личности, о лидере, который способен сам себя наказать: выслать себя из страны, выбрав жизнь нищего. На поле брани убив множество людей, король почивал множество лет на своих лаврах. «Поэтому он и ослеп. И наши лидеры живут подобным образом, словно всё знают и всё видят, но на самом деле они слепы. Эдип, поняв правду, решает сам себя наказать. Это истинный героизм человека, который подвергает себя суду, и, в конце концов, приводит приговор в исполнение. Высокоморальный удар. Сегодня никто себя и не думает подвергать внутреннему суду» - размышляет Р. Туминас.
Монолог режиссера
Перед пятничным спектаклем в Национальном драмтеатре, была проведена пресс-конференция с артистами театра им. Е. Вахтангова. Литовские журналисты и театральные критики впервые видели обычно спокойного, но тут, до такой степени взволнованного Р. Туминаса, он жестикулировал кулаком, повышал голос.
«Обидно что я только недавно понял, что мир сходит с ума, истерия из-за войны, всепоглощающие конфликты. Мир стремится к войне! И тогда мне стало до такой степени хорошо. Вы не поверите – даже маняще сладко! Каким свободным тогда я становлюсь! Благодаря тому ничтожеству и хамству попадаю в совершенно другой мир. Уверен, подобные чувства овладевают и другими людьми, связавшими свою жизнь с искусством. И не потому, что мы особенные, или гордые и якобы иронично смотрим из поднебесья на мирские заботы, а из-за того, что нас вынудили отгородиться от ада. И что мы видим, ад – пуст!!! Все его жители – тут, на Земле!
С детства знал адрес ада. Но теперь тот адрес уже не действителен, так как все здесь, вокруг. Почему мы друг друга ненавидим, почему друг другу завидуем? Потому что все мы – из ада. Потому что ад уже тут, - на Земле. И чем же всё это закончится? Кто выиграет – ад или любовь? Пока что побеждает ад, и от него отгородиться можем только искусством. Иного выхода не существует. И что с того, если купим два танка? И ради их мы должны жертвовать возможностью постройки музыкальной или художественной школы в одном из районов Литвы? Разве эти танки – не безумство? Конечно, безумство. Но почему его никто не обуздает?
Я не верю ни петициям, ни заявлениям или требованиям, адресованным к правительствам. Всё это не нужно. Мы должны подняться над всем этим и заниматься своим делом, так как всё это временно, и они в конце концов уйдут. С ними не нужно даже сотрудничать, так как они противники нашего образа жизни! Они убивают наше будущее, творчество, наши мечты. А что будет со страной, если в ней не место мечтам?
Мы не можем оставаться рабами. Мы обязаны освободиться. Вот это Литва обязана понять! И тот факт, что в этом году отмечается столетие восстановления независимости, не говорит, что мы свободны. Мы должны начать истинную борьбу за свободу. Теперь! А не радоваться тому, что сто лет назад наша страна стала независимой или обрела государственность. Каждый час, каждый день мы обязаны доказывать тот факт, что мы независимы.»
Продолжая свой монолог, Р. Туминас словно сам себе задал вопрос: Кто герой сегодняшнего дня, богатырь, подвижник? Нет такого. Возможно, раньше… и были, но об их уже давно люди позабыли. Поэтому, согласно высказываниям режиссёра, его личная и артистов его театра миссия заключается в том, чтобы найти, вернуть к жизни сподвижников, богатырей, принять их в своём сердце. Возможно это является основным оружием против окружающих злодейств и вырождения?
Уже настало время. Уже давно пора возвращаться домой!
«Уехал из Литвы, так как чувствовал себя униженным. Нет, меня никто не обижал и не оскорблял, однако условия, на которых мне предлагалось управление Вильнюсским малым театром были для меня неподъёмными. Мне было стыдно, у меня были связаны руки – я не мог толково заниматься постановкой спектаклей, не мог влиять на зарплату актёров. Финансирование не было скудным. А по справедливости, его вообще не было. Никуда из Литвы уезжать не хотел. Планировал уехать в деревню. Борцом я уже быть неспособен, но мой возраст даёт мне возможность сказать правду. Такого беспорядка, как теперь, никогда не было. Теперь не уделяется внимания ни образованию, ни культуре, ни медицине» - высказался Р. Туминас, вспоминая свой отъезд в Москву в 2007 и проводя оценку текущего состояния Литовской Республики.
- Вы, в вашем спектакле «Царь Эдип», затрагиваете весьма тяжёлую, возможно, невыполнимую проблему – каким образом человек может сам себя наказать? - Так как я очень устал наблюдать как люди вокруг сваливают свою вину на другого. Это уже стало нормой жизни. То виновником оказывается политический заговор, то виноваты оказываются противники или конкуренты и т.д. Ошибаться и совершать большие ошибки – в норме вещей. Но никогда не поздно их признать и стать настоящим человеком, спасти страну и самого себя. Нужно уметь проводить самоочищение.
- Приходилось ли вам самого себя наказывать? - Виню себя каждый день. Причина – кого-либо обидел, не смог предотвратить какой-либо конфликт, кого-либо не оценил, не заметил вовремя, возможно не уделил достаточно времени тем, кому это очень было нужно.
- Послезавтра будут проводиться выборы в России. Их результаты в Литве ожидаются с ужасом. - Никакого ужаса нет. Президентом снова будет Владимир Путин. Всё останется так, как было раньше. Только, возможно, в этот раз его никто не будет поздравлять. - Изоляция России идёт ей только на пользу. Она сама встанет на ноги. И не стоит дразнить этого медведя. Он может стать агрессивным.
- Как, по вашему мнению, стоит строить отношения Литве, чтобы избежать угрозы со стороны? - Нужно покинуть Европейский союз. Я и раньше считал, что не стоит вступать в это Общество, лучше вместе с Латвией и Эстонией создать союз и стремиться к странам Скандинавского полуострова.
- Счастливы ли вы в Москве? - Отнюдь. Но, должен признаться, несколько раз пережил безграничную радость, когда в Лондоне, Нью-Йорке, Бостоне и в других местах вместе с театром им. Е. Вахтангова занимались постановкой «Улыбнись нам, Господи». Тогда тихо, про себя думал: « Этим спектаклем рассказал миру о Литве, о части её истории. Это и является моим праздником в честь столетия независимости Литовской Республики.
- Хочу задать вопрос, уже ставший для вас банальным – планируете ли заниматься постановками в Литве, привлекая ваших бывших актёров? - Я об этом мечтаю. Строю планы. Постоянно об этом думаю. На самом деле – пора возвращаться домой. Уже давно пора возвращаться домой…
С 21 по 24 апреля на сцене театра им. Вахтангова свои спектакли представит старейший репертуарный театр Израиля «Габима». Гастроли приурочены сразу к двум знаковым датам — столетию коллектива и 70-летию государства Израиль. Вахтанговцам и самим до векового юбилея рукой подать, но разговор с Римасом Туминасом коснулся не только праздников, но и будней.
культура: Гастроли «Габимы» не просто «визит вежливости»? Туминас: Мы часто бываем в Израиле, и нас там всегда очень тепло принимают. Но дело, конечно, не только в этом. Между нашими театрами существует незримая, но прочная связь, имя которой — Евгений Вахтангов. На первый взгляд неожиданно — национальный театр старше своей страны, но, как видите, возможно и такое.
культура: Как случилось, что Вахтангов, у которого была собственная студия, принял под крыло еще и «Габиму»? Туминас: Это был любительский коллектив, объединивший людей, которые хотели играть спектакли на иврите. Они желали вернуть к жизни язык, давным-давно считавшийся мертвым. А создатель студии Наум Цемах мечтал о профессиональном еврейском театре. Он понимал, что студийцам не хватает настоящей театральной школы, и обратился за помощью к Станиславскому. Константин Сергеевич попросил Вахтангова взять на себя художественное руководство труппой, и тот согласился.
культура: Не владея языком, на котором предстояло играть его актерам? Туминас: Он начал брать уроки иврита, изучал еврейскую культуру и литературу. Но поначалу многим артистам все равно не нравилось, что ими руководит чужак. Пришлось Цемаху придумать целую легенду: мол, Евгений Багратионович — потомок одной из ветвей царского рода Багратиони, восходящего к самому царю Давиду. Легенда оказалась такой живучей, что Вахтангова до сих пор многие считают грузином, хотя его отец был армянином, а мать — русской. Легенда — легендой, а ивритом Вахтангов овладел: к началу репетиций «Гадибука» он уже прекрасно понимал, а к концу — мог даже разговаривать.
культура: Для еврейского театра «Гадибук» значит примерно то же, что для нашего — «Принцесса Турандот»? Туминас: Я не стал бы сравнивать. Несомненно одно — ни один другой спектакль Вахтангова не имел такого мирового признания. В конце 20-х годов «Габима» гастролировала с ним едва ли не по всему свету. Постановке была суждена очень долгая жизнь: «Гадибук» продержался в репертуаре до начала 60-х, то есть больше сорока лет, дольше, чем было отпущено его создателю.
культура: Максим Горький, побывав на «Гадибуке», был восхищен актерами, которые играли «с упорством и самозабвением верующих в чудесную силу красивого слова». За сто лет многое изменилось и в театре, и в жизни. Во что сегодня должен верить артист? Туминас: По-прежнему в Слово. В начале было слово — этого еще никто не отменял. Когда к нам в театр пришел Юрий Любимов и начал репетировать «Бесов», я видел, как актеры постепенно возвращались к тому, что было подзабыто — точная работа со смыслом, бережное отношение к звучанию слова.
культура: Но слово все больше вытесняется из нашей жизни чередой стремительно сменяющих друг друга картинок. Как заставить зрителя не только видеть, но и слышать? Туминас: Это трудно. Актеру надо быть не только исполнителем, но и мыслителем. Если хотите, отчасти философом. Впрочем, и зрителю это не помешает. Вообще всем нам. Беда не в том, что мы впускаем в себя слишком много информации, а в том, что большая ее часть нам не нужна. Сохранить ясную голову можно только научившись избавляться от словесной шелухи: избегать приблизительности, осторожно обращаться с современной лексикой. Она вносит пыль в нашу жизнь.
культура: А между тем новояз осаждает нас все сильнее. Заимствованиями из английского мы, не задумываясь, заменяем даже те слова, которые имеют точные русские аналоги. Туминас: Это мода. Мы хотим чувствовать себя современными и перестаем обращать внимание на то, что и как мы говорим. Считаем, что главное — донести информацию как можно быстрее, а насколько она на самом деле важна и нужна, не думаем. Заимствования заимствованиям рознь, но вот исландцы, к примеру, пытаются заменить такие привычно интернациональные понятия, как компьютер и телевизор, на слова, имеющие корни в их родном языке.
культура: А ведь и у Вахтанговского театра столетие не за горами. Туминас: И я уже переживаю. Когда к 90-летию предложил труппе поставить «Пристань», то сказал, что, если получится не очень хорошо, к столетию придумаю что-нибудь получше. Все замолкли, наступила пауза, и по глазам было видно, что многие думают: так он на десять лет останется?.. Я, конечно, шутил. Мне тогда не верилось, что я буду тут, когда театру исполнится 100. Мне и сейчас не очень верится. Но о том, что будем ставить, уже думаю.
культура: И что же? Туминас: «Гадибука». Сделаем музыкальный спектакль. На постановку приглашаем Евгения Арье из театра «Гешер». Фаустас Латенас уже пишет музыку. Может, мы выпустим «Гадибука» чуть раньше, но обязательно посвятим Евгению Багратионовичу. Конечно, это будет не единственный спектакль к юбилею. Если получится, представим праздничную неделю премьер. Никаких торжественных вечеров устраивать не будем. Будем играть. А все поздравления — в рабочем порядке. Ведь театр — сам по себе праздник...
культура: И Вы готовы поделиться этим праздником со всем миром — Ваш театр один из самых гастролирующих. Туминас: Гастроли — отличная встряска для труппы. К своей публике привыкаешь, начинаешь предугадывать ее реакции — тут заплачут, тут засмеются. Возникает соблазн снова и снова пользоваться уже найденным. Помню, как когда-то Маковецкий жаловался, что театр мало ездит. Сейчас кое-кто огорчается, что гастролей слишком много, трудно со съемками совмещать. С удовольствием ездят молодые и... Максакова — самая юная и энергичная. Она умеет распределить себя так, чтобы на все хватило. В мае в рамках программы федеральных гастролей отправимся на Дальний Восток. Если Чехов до Сахалина добрался, то нам стыдно не повторить этот путь. Будем играть так, чтобы зритель ощутил себя сотворцом спектакля, почувствовал — он не забыт, он нужен, его любят. Мы много ездим по провинции, и я каждый раз вижу, как после наших представлений в глазах зрителей снова возникает отсвет веры и надежды. Лермонтов считал, что «счастье только там, где любят нас, где верят нам». Мне кажется, он не во всем прав. Для меня счастье — это когда я люблю сам. Вот почему мне так хочется, чтобы куда бы мы ни приезжали, актеры влюблялись в публику. Отдавая себя зрителю, ты отдаешь себя Богу. Небесам. Если только ты говоришь с ним о вечном.
культура: А о злободневном, получается, говорить не стоит? Туминас: Для этого не обязательно идти в театр. Есть телевизор, пресса, интернет. На сцене ничего современного быть не может. Допустим, некое событие произвело впечатление на драматурга. Пройдет какое-то время, прежде чем у него созреет замысел пьесы, и еще какое-то, пока он ее напишет. Где гарантия, что сразу найдется труппа, которая ее поставит? Нет гарантии. А время идет. Наконец текст приняли. Начали репетировать. Вот сыграли премьеру. Спектакль идет сезон, два, три. Насколько он остается современным? Вот тут мы и приходим к тому, что театр современен не тем, что ставит, а тем, как он это делает.
культура: Что Вы в очередной раз и доказали, представив в Большом театре «Пиковую даму». Повести Пушкина без малого 200 лет, опере Чайковского почти 130. Ваш спектакль получился и современным, и вневременным. Потому что он про неизбывность человеческого одиночества? Туминас: И про это тоже. Кто не испытывал на себе: вокруг люди и даже вроде бы друзья, а ты понимаешь, что никому на самом-то деле не нужен. Но главное все-таки не в этом. Нет, я не про мистику. Никакой мистики, на мой взгляд, в «Пиковой даме» нет. Мы просто прячемся за нее по привычке, не хочу сказать, что в жизни нет. Повторю любимое шекспировское: «Ад пуст. Все черти здесь». Но не надо списывать на сверхъестественное то, к чему оно не причастно. Герману не три карты были нужны. И даже не богатство само по себе. Он пожелал узнать тайну жизни, понять, существует ли она вообще. Всем остальным это совершенно безразлично. Для них существует только игра, помогающая прожигать жизнь. Герман не сумасшедший, он — искатель истины. Сколько художников, поэтов, ученых сгорели, так и не сумев ее найти. И сколько еще сгорит...
культура: Русский театр почти сто лет гордился тем, что он реалистичен и психологичен. Сегодня и то, и другое все чаще выглядит анахронизмом. Почему, как Вы думаете? Туминас: Потому, что реалистический театр слишком буквален, он не оставляет места для воображения ни тем, кто на сцене, ни тем, кто в зале. Я каждую репетицию начинаю практически с одного и того же: давайте забудем о «приметах времени», о «психологии», о характерах. Характер прикован к быту. Его место на земле. Но в работе над любым спектаклем рано или поздно наступает момент, когда надо готовить взлет. Чтобы посмотреть на все сверху. Наша жизнь акробатична и парадоксальна — не взлетев, не поймешь, что к чему. Ронсар задолго до Шекспира открыл простую истину: «Всесильная Судьба распределяет роли, и Небеса следят за нашею игрой». Взлетать трудно. Но мы способны. Мы можем. Театр Вахтангова всегда был полетным.
Он все умеет делать в воздухе — сцены и отношений. Он все умеет делать на земле — очаг, огород, скамью. Обладатель очень мужского характера. Постановщик невыполнимых задач. Создатель спектаклей, каждый из которых становится событием. Вахтанговский — из самых успешных театров страны и столицы, и во главе его вот уже одиннадцать лет стоит «варяг» — Римас Туминас. Литовец, состоявшийся как феномен русской театральной культуры. …Мы не обсуждали злобу дня. Но из какого «сора» растут его сценические стихи, на каких корнях держится и расцветает его театральность, соединяющая земное и небесное, из этого разговора, возможно, станет яснее.
— Римас, вы утром просыпаетесь — о чем первые мысли? — Ужас! Надо идти в театр! Ищу причины, как бы не пойти, отодвинуть репетицию, что-нибудь придумать, такое важное, такое важное! Но не нахожу мотивацию! Кроме болезни. А что если здоров? Придут навестить… нет!.. Но понемножку, нужен час, два, чтобы улыбнуться. И найти мотивацию: иду, потому что хочу вот это сделать! Историю, историю ищу! Сцена неполная, непонятная. Два ведра истории еще надо влить вот в эту сцену! Из литературных ощущений, наблюдений, еще два ведра концентрированной истории, вот это хочется! Вылить!
— Будто дом строишь? — Да, и ты устал этот дом строить бессмысленный! Зачем? Все равно умрешь, а строишь. Что — для детей?! Самые гадкие вещи мы делаем ради детей.
— Вы часто говорите: «из театра надо бежать», он «смешное занятие», он «становится тюрьмой»… Будто все еще сомневаетесь в том, что именно театром предназначены заниматься. Откуда это стремление к побегу? — Потому что я хотел быть, как Юозас Мильтинис, ему театр был нужен как инструмент философии. Он с его помощью создавал свой философский мир. Я не сумел. Не стал я философом. Чего-то не хватило. Я так завидую (чем дальше живешь, тем чаще признаешься себе), когда театральные люди говорят: «Мой дед был писатель, адвокат, музыкант…» Я тогда думаю— вот откуда нить, вот откуда! А мне надо было все начинать заново. Меня Табаков всегда называл «хуторянин». Я и тут, в вахтанговском, в гостях. Так мне гораздо комфортнее. В любой момент можно взять чемодан и уйти. Не надо привязываться.
— Ну, положим, первые семнадцать лет жизни вы нелегко прожили: земля, скот, пахота, тяжелая работа. Но потом вдруг случился такой вертикальный взлет в одно из самых отвлеченных занятий на свете… — Потому что мне показалось, что есть другой мир. Я его ощутил.
— Когда? — Был один такой момент, один фильм. Я показывал в деревне кино, хоть и был несовершеннолетний, но мне разрешили, больше никто не умел. Сказали: только сам не смотри! Чешский фильм, мужчина в плаще, ночь, моросит дождь, он идет по городу, возвращается после отказа в любви, идет мимо витрин долго, ночью, один… И звенят его шаги. Эти шаги в ночи… Звук сочетался с его историей, с утратой любви, возникал образ другого, страшного и счастливого мира. И я подумал: хочу хоть когда-нибудь так шагать, чтобы слышать звук своих каблуков! Ведь мы с ребятами набивали свои каблуки железками, но они все равно не звучали — по песку, по земле.
— Что значит быть воспитанным матерью староверческих корней? — Значит, что красота была во всем — в ее рассказах, в ее работе. Мама отказалась от своей веры ради отца, и у нее возник некий Бог — Вселенная. Она говорила: ум Вселенной — это и есть Бог. Она ничего нам не запрещала, воспитывала только какими-то рассказами. Без поучений. Защищала, если я делал что-то нехорошее, верила в меня. Не просто слепая любовь, а вера. Она меня творила, она. В костел мы почти не ходили. Хотя моя бабушка такая была истовая католичка, хотела, чтоб я стал ксендзом, чтоб я там прислуживал…
— Я не вижу вас в белом воротничке, Римас! — Режиссер, между прочим, тоже своеобразный ксендз. Я ж вообще-то в огороде найден. Мама полола, принесла меня в свертке, положила в грядку и сама работала. И так она измучилась — старшему брату три года, я только родился, с отцом моим всегда было сложно. Поработала, пошла домой, легла и отключилась. Ночью просыпается, где он?! Побежала опрометью. И рассказывала: «…а ты спишь, улыбаешься!»
— Нежность матери и жесткость отца, защищенность и иррациональность — между такими полюсами и создаются режиссеры? — Возможно. Да, грубость жизни и какая-то вечная любовь, и эта шаткая прочность, когда все разрушается с болью и потом восстанавливается — тоже с болью. Моего отца в деревне боялись, жестокий, взрывной, от него исходила опасность. Он прошел всю войну, был контужен, в 45-м попал под военный трибунал, все это сказалось, эти страшные впечатления его навсегда изменили. И он сам это понимал и страдал.
— И вы его боялись? — Да. Когда я уехал, удалился, он стал ближе. Он умер зимой. И мы с братом в мерзлой земле вырыли очень глубокую могилу.
— Чтоб зарыть свой страх? — Нет, просто с огромным трудом пробили слой замерзшей земли, а потом песок пошел. И копали легко, так легко… Знали, что нужно метр пятьдесят, а вырыли глубже — пусть успокоится в глубине.
— Он ушел примиренным с жизнью? — Нет. Неподготовленным к смерти ушел. Он понимал, он знал, но никак не мог примириться с этим. Как один актер, больной раком, замкнутый, молчаливый, строгий, угрюмый, как-то на гастролях подробно вдруг стал рассказывать, что делают врачи, откровенно. Мы пошли с ним на террасу покурить, и я осмелился его спросить, только потому, что он вдруг впустил в себя, не страшно ли ему. И он сказал: «Читать книги, газеты — не хочу; на родину, в отцовский дом — не хочу, театр — тоже не хочу. Даже радио слушать не хочу. Только хочу дождаться, чтоб внучка родилась…» А если человек ничего не хочет — разве ему страшно? Природа подготавливает, отрезает связи, желания, готовит человека к смерти. Как страшно умирал Жалакявичюс! Мучился, что не успел многое сделать. А я не буду думать, что я сделал или чего не сделал! Ничего не буду делать, ничего не буду думать — шутить буду по возможности!
— Театр помогает преодолеть страх смерти? — Да. Потому все и рвутся в театр, что здесь можно обмануть смерть. Отдалить ее. Поверить, что, может быть, есть и вечность. Может, ты и бессмертный или бессмертна твоя душа. Это притом что театр умирает столько раз, сколько возникает. И так дает возможность учиться — не у жизни, у смерти.
«Молодой разум, оказавшись в жестоких условиях, необходимых для подготовки режиссёров или актёров, когда на протяжении 4-х лет пытаются сломать, иногда и не выдерживает»,- рассказывает режиссёр Малого театра Габриэлла Туминайте (35 лет).
Наш разговор происходит в фойе Малого театра. За приоткрытыми дверьми - кабинет основателя театра и его творческого руководителя в одном лице – Римаса Туминаса, где он редко бывает. Без своего хозяина кабинет выглядит пустым и холодным.
Талантливейший литовский режиссёр улыбается на фотографии, размещённой на стене фойе за нашими спинами. Считанные минуты остаются до начала литературных чтений, под режиссурой его дочери. И мне не даёт покоя вопрос: «Далеко ли яблоко от яблони?», но уже время, пора включать диктофон.
- Габриэлла, легко ли быть дочкой Римаса Туминаса? - Легко, - отскакивает от зубов быстрый ответ режиссёра.
- Вы меня удивили. Вы ведь рискуете оказаться в тени великана. Или, даже, на заднем плане? - Да, вы правы, хватает и лёгких и тяжёлых моментов. Как вы и сказали – то в тени, то на заднем плане.
- А что считаете лёгкими? - Люди могут считать, что ты работаешь в основанном отцом театре, словно продолжаешь его работу, твой личный опыт не оценивается отдельно, и весь твой труд считается вкладом в общее дело. А творческие ожидания актёров, зрителей, соглашусь, они связаны с тем, чем занимался мой отец. И от этого легче не становится.
- Вы и поступили на курсы режиссуры под его руководством? - Именно. И это делала осознанно. Не было такого, чтобы я, выросшая в закулисье театра, не видела иного пути. Изучала историю культуры, антропологию, ушла с третьего курса тогда, когда отец организовал в Консерватории курсы режиссуры. Он, как режиссёр, мне очень нравился и нравится до сих пор. Поняла, что у него могу многому научиться. И всего лишь по той причине, что он мой отец, и я благодаря этому смогу увидеть бесплатно несколько спектаклей, всё это не позволит мне стать режиссёром. Единственный путь – поступить на его курсы. И только тогда я осознала разницу: отец – он дома, а в академии – он учитель. Римас Туминас как-то пошутил: «Бывало, не скрываю, даже забывал о том, что среди студенток учится и моя дочь. В те моменты говорил: «Так, Туминайте», и меня тогда останавливала мысль, - где же я слышал эту фамилию?»
- Малый театр был основан ещё в то время, когда вам было 4 года. Много было путаницы, в строительстве театра участвовали и актёры, и работники театра. Припоминаю, они, бывало, возвращались и в ваш дом, расположенный в Старом городе. Интересно, каким образом в период вашего детства вы представляли тот театр? - Путаницы вначале не было, так как мы жили у дедушки с бабушкой по маминой линии, в большой вильнюсской квартире, район Виршулишкес. Никогда не чувствовала никакой дисгармонии. Бабушка с дедушкой готовили цеппелины, мы всегда по выходным ездили в деревню, у нас был большой пёс. Я знала, что мой отец что-то делает в театре, и знала, что на это мы сходим посмотреть, но позже. Когда я была подростком, мой отец окончательно отказался от алкоголя, длительное время отказывался пробовать даже вино, и не мог терпеть тех, кто любит выпить. Поэтому дома никакой богемы не было. Мама поддерживала порядок, да, и до сих пор поддерживает порядок во всех углах. Особенно теперь понимаю, насколько было иногда уютно и хорошо, теперь у меня 8-летняя Изабелла, хотя мама мне по-прежнему сильно помогает, но мне постоянно приходится решать, где её оставить… Когда мне исполнилось 12 лет, родители переехали в свою квартиру на Большой улице. После переезда я попала словно в ссылку. Мой дом остался у дедушки с бабушкой.
- Приходили ли к вам мысли подобного характера: в печёнках уже сидит этот театр! Уже кем кем, но актрисой или режиссёром не буду! - В 8-м классе меня очень очаровала «Кино весна», и я загорелась – буду изучать киноискусство! Но в тот период времени увидел свет спектакль моего отца «Мадагаскар». Он меня сильно впечатлил! Новый театральный язык, образы. Театральные постановки моего отца мне всегда напоминали кино. Спектакль «Мадагаскар» одновременно был и театральной постановкой и новым визуальным языком актёров, взорвавший обычное понимание театральной деятельности.
- Беседовали ли вы с отцом, с мамой - актрисой Ингой Бурнекайте о том, каким образом этого можно достичь? - Они беседовали, обсуждали. Но поймите меня, они мои родители и не интересно, что они там говорят или мне рассказывают. «Отстаньте, у меня своя жизнь», - вот так я тогда думала.
- Возможно, вы небыли лёгким в воспитании ребёнком? У вас было достаточно свободы, так как родители постоянно находились в театре, а вокруг Старый город со своими барами, соблазнами… - У меня было много свободы. Если бы родители всё знали, возможно, тогда бы и казалась бы я для них трудным ребёнком. Но они не знали. Вместе с подругами попадали в различные ситуации. Ездили в течение дня к морю и обратно, наведывались к каким-то бандитам… таким образом мы стремились к приключениям. Только сейчас, задумываясь об этом, понимаю - ведь это на самом деле было опасно, но нам удавалось избегать неприятностей. У отца не хватало времени, чтобы меня контролировать. Для меня всё было близко – и игрушки, и другая жизнь. Теперь легче контролировать детей, так как у них уже есть мобильные телефоны.
- Слышала, играть в театре вы начали ещё в детстве, но полог опустился, даже не поднявшись? - Да, во дворе с друзьями занимались постановкой какого-то спектакля, на который пригласили родителей. Но у нас в доме проживала психически неуравновешенная соседка, и она начала гоняться за нами с ножом, на этом спектакль закончился. Без аплодисментов. Позже, уже во втором классе, занимались самостоятельной подготовкой спектаклей и показывали их в детских садах. Да и моя дочь уже пишет пьесы. Этому я её не обучала. Театр – всегда игра.
- Но вы не сразу поступили в театральный факультет? - Да, не сразу. Да я и теперь бы не поступала, если бы не было конкретного руководителя курса. Ни за что! Нужно быть неадекватным человеком, чтобы поступать в актёрский факультет и жить в развалинах в нечеловеческих условиях на протяжении 4х лет. Актёры учатся не на Проспекте Гедиминаса, но в какой-то тюрьме, полуразрушенном Дворце Слушек без минимальных человеческих условий. В консерватории показывали только дипломные работы. И мои друзья по факультету также поступали, чтобы учиться именно у Туминаса. Если же поступать без ясного плана, то ты рискуешь своим психическим здоровьем. На протяжении 4х лет кто-то тебя непрестанно пытается сломать в этих развалинах. И так с утра до вечера. Хорошо если бы были бы хорошие преподаватели и лекции по философии. Но и этого не было, там всем на всё наплевать. Поэтому, я не удивлена тем, что в актёрской среде бывают и самоубийства. Так как юный разум, попавший в такие жестокие условия, не выдерживает. Мы, студенты, как бомжи лежали на старых выброшенных матрасах, так как в коридорах не было даже скамеек. Ты должен быть готов, там холодно, здание не отапливается. Было три аудитории, из-за которых мы постоянно между собой боролись. У меня есть копии всех писем, так как каждый сезон мы начинали с письменного обращения к декану, в министерство. «Мы не можем обучаться театральным движениям, так как в аудитории 11 градусов тепла». «Мы не хотим бороться между собой за аудитории, назначьте, пожалуйста, раздельное время». Было и такое: прибегаешь, занимаешь аудиторию и запираешься изнутри. Приходит другой преподаватель, стучит, просит впустить для проведения лекции… Мы сидим закрывшись, отвоевав территорию на один час нашего времени. Бывало, во время обучения театральным движениям, практически на преподавателя, падал отколовшийся от потолка большой кусок штукатурки…
- Твои родители знали куда вы поступали. Они не пытались вас отговаривать? - Нет, не отговаривали. Я хотела учиться режиссуре. Иного пути просто не было.
- Даже Римас Туминас, являясь культурным деятелем высочайшего уровня, не мог выбить лучшие условия студентам? - Он постоянно боролся. Но не было ответа. Письма пропадали, или на них не получали ответа. Те бюрократы, решающие вопросы культурного развития («культурные» бюрократы), воистину неадекватные люди. Счастье в том, что в конце учёбы нас уже пускали в Малый театр, чтобы почувствовать сцену, прожекторы…
- А во время обучения всего этого небыло? - Что вы, конечно нет.
- В Малый театр пришёл весь курс, подготовленный Римасом Туминасом? - Нет, большинство разбрелись. Спустя 4-5 лет часть курса собралась, но это произошло совсем случайно, не было вакансий. Все мы работали отдельно. Теперь образовался наш костяк.
- Каким образом вам удалось войти в Малый театр, где трудились звёздные актёры? Тяжело проходила смена поколений? Ведь должен был меняться и зритель, который вырос на спектаклях под режиссурой Римаса Туминаса? - Было по-всякому. Никто не открывал перед нами двери. После прихода сюда, в государственный театр, мы снова столкнулись с бюрократией. Мы хотим, нам нужно, но мы должны были бороться с бюрократической машиной, чтобы получить финансирование, сцену. Мы хотели заниматься творчеством, жаждали деятельности. Организовали фестиваль «Тишины!». Услышьте нас! В то время начали заниматься творчеством в складских помещениях, расположенных на улице Радзивиловской, почти нелегально обосновались в свободном, прекрасно подходящем месте для театрального творчества. Нашли и частных инвесторов. Но «культурные» бюрократы запретили и это. Почему? Мне не известно. У меня тогда опустились руки. Прекратила заниматься фестивалем «Тишины!». Мы оказались никому не нужными. Но наше провидение нам говорило, рано или поздно – театру там быть. А тут, в театре, естественно зритель, выросший на спектаклях Римаса Туминаса. Мы должны были найти своего зрителя. Первые работы – это первые работы. Иногда нас хвалили, иногда безосновательно линчевали. Но нам есть о чём сказать.
- В малом театре вы занимались постановкой пьесы Николая Эрдмана «Самоубийца», подчёркивая следующее: «Пьеса вынудила нас высказаться. Разве театр не обладает великой силой влияния, всё становится бессмысленно, и не в прямом, а в метафорическом смысле хочется стать самоубийцей?» Тут слышно ваше разочарование, протест? Это больно слышать. Ведь среди вас, молодого поколения культурных деятелей, и вправду немало самоубийств, депрессии, алкоголизма? - Это случается не только с деятелями культуры, как и те скандалы о сексуальных домогательствах. Со всем этим сталкиваются люди различных профессий. Не все деятели культуры пьянствуют, домогаются, это ложь, блеф. Деятели культуры – чернеющая эпидемия, которые снова желают обратить внимание общества на то, что культура и просвещение должны финансироваться в первую очередь. Но профессия актёра жестокая. Ещё во время учёбы знали – если ты заболел и не можешь участвовать в репетиции – никто тебя не пожалеет. Ты сам виноват, недостаточно о себе заботился, спустя рукава относишься к своей профессии. Так как люди этой профессии не могут заболеть. И мы с первого курса знали – на репетицию можно не прийти только в двух случаях – если рожаешь или присутствуешь на похоронах. Спектакль отменяется только в случае очень тяжёлой болезни. Актёр и больной играет на сцене, и умирает на сцене.
- Но, согласитесь, работа актёра - это постоянные эмоции, нередкое балансирование на грани нормальной психики? - Если у актёра есть психологические проблемы – это значит что это не его профессия. Теперь много кабинетов психологов, он обязан привести свою голову в порядок, чтобы справиться с такой экстремальной работой. И скидок, идеализирования тут ждать не стоит. Естественно, за студентов актёрского факультета в первую очередь отвечают их преподаватели, которые должны смотреть на молодые умы не как на «котомку», а понимать, что работают с человеческими эмоциями.
- Существуют ли такие мудрые преподаватели? Не секрет, что многие режиссёры, читающие курс лекций, считают своей обязанностью сломать хребет студента. Выдержит или нет? - Психику студента очень легко ранить. Не обращать внимания, каким образом ведётся работа в аудитории – практически преступление. Работа многих преподавателей заключается в самообучении, что ничего общего с будущей профессией не имеет. Студента учат делать желаемое, ломая его, не видят его как человека. Всегда стоит советовать студентам, которые сомневаются в своём выборе, сменить профессию. Актёр должен обладать чувством юмора, самокритичностью, вырабатывать тактику выживания. И за тот период, длительностью 4 года актёр должен быть подготовлен для этой экстремальной профессии. Специально для этого и создавались актёрские школы – Станиславского, Чехова, Брехта, американская, всё для того, чтобы актёры могли работать. Основы ведения работ взяты из XIX века, а до этого актёры часто умирали на сцене или становились полоумными. Запросто сгорали на театральной сцене. И те травмы, которые вы упоминали, а именно самоубийства и депрессии, наблюдаются тогда, когда с юным разумом ведётся работа не на профессиональном уровне. Эта профессия тем и хороша, что мы и сами много читаем, анализируем ситуации, страхи. Во время репетиций это и происходит – создаётся паутина человеческих связей. Между актёром и персонажем, их отношения. Почему мать ненавидит своего ребёнка? Почему сын убивает своего отца? Это очень тяжёлые темы, и без их анализа актёрами и режиссёрами, нас ждёт неудача.
- Габриэлла, а вы какой режиссёр. Чему либо научились от вашего отца? - Репетиции отца – отдельный мир. Возможно, таким образом, работает только он. Он многое показывает на собственном примере, сам участвует в театральных постановках. Актёры в него попросту влюбляются, так как с ним никогда не бывает ни скучно, ни тяжёло, где он – там всегда праздник. Поэтому у меня комплекс – как же он хорошо работает! Учусь у него, и у других хороших режиссёров, каким образом делать своё дело, каким образом раскрывать свою тему. Возможно, я слишком мягкая, и жду оправданий от актёров. Тогда он может мной манипулировать. Нужно научиться обижаться. Если актёр что-либо не претворяет в жизнь, значит он тебя предаёт. И ты должна это понять.
- Ваш спектакль по мотивам Повести Юозаса Тумаса-Вайжгантаса «Дяди и тетки» можно назвать «Туминским». Столько в нём чувств, эмоций, даже слёз. - В настоящий момент мы занимаемся постановкой пьесы по мотивам рассказа Жяма́йте «Сноха».
- Что вы находите в той классике литовского прошлого? Ведь современной молодёжи, которая может учиться во всём мире и интересуется глобальными проблемами, кажется, должно быть скучно. - Мы на протяжении нескольких лет думали, какой постановкой заняться в честь 100-летия Литвы? Тематика «Снохи» очень глубокая и интересная. Произведение написано в грубом гротескном стиле. Но в нём очень сильная идея – человека, истязаемого, подвергаемого нападкам, помещают в пекло. В Литве и теперь чувствуются явные нападки на человека, происходит осуждение свободомыслия, если ты сам по себе и не принадлежишь к какой-либо группе – будешь гоним. Ведь и той снохе не нужен был Иван, она испытывала к нему отвращение, но говорила что любит. Почему? В конце жалко не только женщину, но и ту семью, которая таким образом строила взаимоотношения не из злобы. Это произведение приравнивается к уровню мировой литературы, в нём сильная философская основа.
- Есть режиссёры-женщины, но, чаще всего, лавры пожинают мужчины. Чувствуете ли вы, что это мужская профессия? - Женщине сложней совмещать профессию с личной жизнью. Но в наше время уже многие женщины занимают руководящие посты, и миф о мужской профессии остался всего лишь мифом. Возможно, мужчине легче работать с актёрами, они лучше ему доверяют. Ведь режиссёр – это человек, который сопровождает тебя в неизвестность. И ты обязан верить в его силу.
„Jaunas žmogus, patekęs į tokias žiaurias sąlygas, kur rengiamas tapti aktoriumi ar režisieriumi, kur yra murdomas be gailesčio ketverius metus, kartais ir neišlaiko“, – sako Mažojo teatro režisierė Gabrielė Tuminaitė (35 m.).
Mes kalbamės Mažojo teatro fojė. Už pravirų durų – teatro įkūrėjo ir meno vadovo Rimo Tumino kabinetas, kuriame jis lankosi retai. Atrodo tuščias ir šaltas be šeimininko. Talentingasis lietuvių režisierius šypsosi nuotraukoje ant fojė sienos už mūsų nugarų. Fojė tuoj prasidės jo dukros režisuojami literatūriniai skaitymai. „Ar toli obuolys nuriedėjo nuo obels?“ – kirba mintis, ir aš įjungiu savo diktofoną.
foto
– Gabriele, ar lengva būti R.Tumino dukra? – Lengva, – iššauna greitas režisierės atsakymas.
– Nustebinote. Juk rizikuojate atsidurti milžino šešėlyje. O gal ir pavėsyje? – Taip, būna ir sunkių momentų, ir lengvų. Kaip sakote – tai pavėsyje, tai šešėlyje.
– O kas yra lengva? – Žmonės gali traktuoti, kad tu dirbi tėvo įkurtame teatre, lyg ir tęsi jo darbą, tavo individuali patirtis nebevertinama, ji lyg suplakama į bendrą. O kūrybiniai žiūrovų, aktorių lūkesčiai, taip, jie yra susiję su tuo, ką darė mano tėvas. Ir tai nėra lengva.
– Jūs juk ir įstojote į jo vadovaujamą režisierių kursą? – Būtent. Ir tai dariau sąmoningai. Nebuvo taip, kad aš teatro užkulisiuose užaugau ir nemačiau kito kelio. Studijavau kultūros istoriją ir antropologiją, išėjau iš trečio kurso tada, kai tėvas surinko Konservatorijoje režisierių kursą. Jis kaip režisierius man labai patiko ir patinka. Supratau, kad iš jo galiu daug išmokti. Nes vien dėl to, kad jis mano tėvas, kad nemokamai pamatysiu vieną kitą jo spektaklį, aš režisiere netapsiu. Vienas kelias – įstoti į jo kursą. Ir tada aiškiai atsiskyrė – tėvas namie, o akademijoje mokytojas. R.Tuminas yra pajuokavęs: „Net pamiršdavau, kad viena iš studenčių yra mano dukra. Sakydavau: „Na, Tuminaite“ ir pagalvodavau – kur man girdėta ta pavardė?“
- Mažasis teatras buvo įkurtas, kai jums buvo 4-eri. Buvo daug maišaties, teatrą statė ir aktoriai, teatro darbuotojai. Prisimenu, kad jie sugrįždavo ir į jūsų namus Senamiestyje. Įdomu, kaip jūs įsivaizdavote vaikystėje tą teatrą? – Maišaties iš pradžių nebuvo, nes mes gyvenome pas senelius, mamos tėvus, Viršuliškėse dideliame bute. Niekada nejaučiau jokios disharmonijos. Močiutė su seneliu virė cepelinus, mes visada savaitgaliais važiuodavome į kaimą, turėjome didelį šunį. Žinodavau, kad tėvas daro kažką teatre, o vėliau mes nueisime pažiūrėti. Kai buvau paauglė, tėvas išvis metė gerti, ilgai neragavo net vyno ir nekentė visų, kurie geria. Todėl jokios bohemos namie nebuvo. Mama taip pat laikė ir iki šiol laiko visus namų kampus. Dabar ypač jaučiu, kaip anuomet buvo gerai, nes auginu 8 metų Izabelę ir nuolat tenka organizuoti, kur ją palikti, nors mama ir daug padeda. Kai man buvo 12 metų, tėvai atsikėlė į savo butą Didžiojoje gatvėje, ir man čia atrodė kaip tremtis. Namai liko pas senelius.
foto 7 nuotr. „Aktoriui reikia turėti humoro, savikritikos jausmą, išsiugdyti išgyvenimo taktiką. Ir per tuos ketverius metus aktorius turi būti parengtas tai ekstremaliai profesijai“, – įsitikinusi Gabrielė Tuminaitė.
– Ar neišgyvenote tokio jausmo – na, ir įgriso man tas teatras! Jau kuo kuo, bet nei aktore, nei režisiere nebūsiu! – 8 klasėje mane labai sužavėjo „Kino pavasaris“, ir užsidegiau – studijuosiu kino meną! Bet tuo metu pasirodė tėvo spektaklis „Madagaskaras“. Ir padarė tokį įspūdį! Nauja teatro kalba, vaizdai. Man visada tėvo spektakliai buvo panašūs į kiną. „Madagaskaras“ buvo ir teatras, ir nauja vizualinė aktorinė kalba, susprogdinusi įprastą teatro suvokimą.
– Kalbėdavotės su tėčiu, aktore mama Inga Burneikaite, kaip tai pasiekti? – Jie kalbėdavosi, aptarinėdavo. Bet supraskite, jie mano tėvai ir taip neįdomu, ką jie ten kalba ar man pasakoja. „Atstokit, aš turiu savo gyvenimą“, – tuo metu galvodavau.
– Turbūt nebuvote labai lengvas vaikas? Turėjote laisvės, nes tėvai nuolat teatre, aplink Senamiestis su savo barais, pagundomis... – Turėjau daug laisvės. Jeigu tėvai viską žinotų, gal jiems būčiau atrodžiusi sunkus vaikas. Bet nežinojo. Su draugėmis patekdavome į įvairias situacijas. Tranzuoji per dieną iki jūros ir atgal, eini pas kažkokius banditus, kad būtų nuotykis. Kai dabar pamąstau – juk tikrai buvo pavojinga, bet išvengėme nemalonumų. Tėvui nebūdavo laiko kontroliuoti, kur tas vaikas. Viskas man buvo greta – čia pat žaislai, čia pat kitas gyvenimas. Dabar lengviau kontroliuoti vaikus, nes jie turi telefonus. – Girdėjau, kad teatrą pradėjote žaisti jau vaikystėje, bet uždanga nusileido net nepakilusi? – Taip, kiemo pavėsinėje su draugais statėme kažkokį spektaklį, susikvietėme tėvus. Bet turėjome vieną nesveikos psichikos kaimynę. Ji ėmė mus vaikyti su peiliu, ir spektaklis baigėsi. Be aplodismentų. Vėliau, jau antroje klasėje, rengdavome savarankiškai spektaklius ir eidavome rodyti jų į darželius. Ir mano dukra jau rašo pjeses. Aš jos juk nemokiau. Tad teatras visada yra žaidimas.
– Bet į teatro fakultetą nestojote iš karto? – Ne. Aš ir dabar nestočiau, jei nebūtų konkretaus kurso vadovo. Jokiu būdu! Nes reikia būti neadekvačiu žmogumi, kad šiaip norėtum stoti į aktorinį fakultetą. Gyventi griuvėsiuose 4 metus nežmoniškomis sąlygomis. Nes aktoriai studijuoja ne Gedimino prospekte, bet kažkokiame kalėjime, sugriuvusiame Sluškų rūmų pastate be jokių žmoniškų sąlygų. Konservatorijoje rodydavome tik diplominius darbus. Ir mano kurso draugai stojo studijuoti konkrečiai pas Tuminą. O jei stoji bet kaip, rizikuoji savo psichikos sveikata. Kas nors tave tuose griuvėsiuose tiesiog murdo ketverius metus. Nuo ryto iki nakties. Jei bent būtų gerų dėstytojų, kad ir gerų filosofijos paskaitų. Bet ten niekam niekas neįdomu. Todėl nesistebiu, kad būna ir aktorių savižudybių. Nes jaunas žmogus, patekęs į tokias žiaurias sąlygas, neišlaiko. Mes, studentai, kaip bomžai gulinėjome ant išmestų senų čiužinių, nes koridoriuje nebuvo net suoliukų. Turėjai būti prisirengęs, nes šalta, nešildoma. Buvo trys auditorijos, dėl kurių mes visą laiką kovodavome. Aš turiu visų raštų kopijas, nes kiekvieną sezoną pradėdavome nuo prašymų dekanui, ministerijai. „Prašymas. Mes negalime dalyvauti judesio pamokoje, nes auditorijoje 11 laipsnių šilumos.“ „Mes nenorime kovoti dėl auditorijų, gal galite paskirstyti laiką?“ Būdavo, kad bėgi ir užsiimi auditoriją, viduje užsirakini. Ateina kitas dėstytojas, beldžia, įleiskit, mums paskaitos. Mes sėdime užsirakinę, atkovoję tai valandai teritoriją. Būdavo, per judesio pamoką nukrinta nuo lubų didžiulis tinko gabalas vos ne ant dėstytojos.
foto
– Tėvai žinojo, kur jūs stojate. Neatkalbinėjo? – Ne, aš norėjau studijuoti režisūrą, kito kelio nebuvo.
– Net R.Tuminas, būdamas tokio masto menininkas, nesugebėdavo išpešti geresnių sąlygų studentams? – Jis kovojo visą laiką. Bet nebūdavo su kuo kalbėtis. Raštai dingdavo arba į juos neatsakydavo. Tie kultūros biurokratai tikrai neadekvatūs žmonės. Laimė, kad studijų pabaigoje jau išeidavome į Mažąjį teatrą, kad patirtume, kas yra scena, prožektoriai...
– O viso to studijuojant nebuvo? – Ką jūs, ne. – Į Mažąjį teatrą atėjo visas R.Tumino rengtas kursas? – Ne, visi išsibarstė. Dalis susirinkome visai atsitiktinai per 4–5 metus, nes nebuvo etatų. Visi dirbome atskirai. Dabar susidarė mūsų branduolys.
foto „Jei aktorius turi psichologinių problemų, vadinasi, tai ne jo profesija. Yra daug psichologų kabinetų, turi susitvarkyti, kad galėtum ištverti tokią ekstremalią profesiją“, – sakė Gabrielė Tuminaitė.
– Kaip jums sekėsi įsiterpti į Mažąjį teatrą, kuris turėjo aktorius žvaigždes? Ar sunkiai vyko ta kartų kaita? Juk turėjo keistis ir žiūrovas, kurį užsiaugino R.Tumino spektakliai? – Buvo visaip. Durų niekas mums neatvėrė. Atėję čia, į valstybinį teatrą, vėl susidūrėme su biurokratija. Mes norime, mums reikia, bet turėjome kovoti su biurokratine mašina, kad gautume sceną, finansavimą. Mes norėjome kurti, buvome išalkę veiklos. Organizavome festivalį „Tylos!“. Išgirskite mus! Tada ėmėme kurti Labdarių gatvėje esančiuose sandėliuose, beveik nelegaliai įsikūrėme nuostabioje teatrui vietoje, kuri buvo tuščia. Radome ir privačių investuotojų. Bet kultūros biurokratai uždraudė ir tai. Kodėl? Neaišku. Man tada pakirto rankas. Nebedariau ir festivalio „Tylos!“. Niekam nereikalingi. Bet turime viziją, kad ten kada nors bus teatras. O čia, teatre, aišku, yra R.Tumino užaugintas žiūrovas. Mes turėjome rasti savus. Pirmi darbai yra pirmi. Buvome ir giriami, ir nulinčiuojami nepagrįstai. Bet turime ką pasakyti. – Mažajame teatre statėte Nikolajaus Erdmano „Savižudį“ ir sakėte: „Pjesė išprovokavo mūsų norą pasisakyti. Ar teatras nebeturi didelės galios daryti įtaką, viskas tampa be prasmės, ir ne tiesiogine, o metafizine prasme norisi tapti savižudžiu?“ Čia kalba jūsų nusivylimas, protestas? Skausmingi žodžiai. Juk tarp jūsų, jaunosios menininkų kartos, išties nemažai savižudybių, depresijos, alkoholizmo? – Tai nutinka ne tik meno žmonėms, taip pat ir tie seksualinio priekabiavimo skandalai. Visa tai patiria įvairių profesijų žmonės. Ne visi menininkai girtuokliauja, priekabiauja, tai melas, blefas, kultūros žmones juodinanti epidemija, vėl norint nukreipti dėmesį nuo to, kad kultūra ir švietimas turi būti finansuojami pirmoje eilėje. Bet aktoriaus profesija žiauri. Kai studijavome, jau žinojome – jei tu susirgai ir negali dalyvauti repeticijose, niekas nepagailės. Tu pats kaltas, savimi nesirūpinai, aplaidžiai žiūri į savo profesiją. Nes tos profesijos žmonės susirgti negali. Ir mes nuo pirmo kurso žinojome – į repeticiją gali neateiti tik dviem atvejais – jei gimdai arba esi laidotuvėse. Spektaklis atšaukiamas tik dėl labai sunkios ligos. Aktorius vaidina ir sirgdamas, ir net miršta scenoje. – Bet, sutikite, aktoriaus darbas – nuolatinės emocijos, balansavimas dažnai ant normalios psichikos krašto? – Jei aktorius turi psichologinių problemų, vadinasi, tai ne jo profesija. Yra daug psichologų kabinetų, turi susitvarkyti, kad galėtum ištverti tokią ekstremalią profesiją. Ir nuolaidų, romantizavimo čia nėra. Aišku, už aktorinio fakulteto studentus pirmiausia atsakingi dėstytojai, kurie turi žiūrėti į jaunus žmones ne kaip į „krepšelį“, o suprasti, kad dirbama su žmonių emocijomis.
– Ar yra tokių išmintingų dėstytojų? Ne paslaptis, kad ne vienas kursą turintis režisierius savo pareiga laiko sulaužyti jaunuolio stuburą. Ištversi ar ne? – Jauno žmogaus psichika labai pažeidžiama. Nekreipti dėmesio, kaip vyksta darbas auditorijose, yra beveik nusikaltimas. Bet daugelio dėstytojų darbas yra savamoksliškas, nieko bendro su profesija neturintis. Studentą moko kažką daryti jį laužydami, nematydami jo kaip žmogaus. Visada reikėtų patarti studentui, kuris kelia abejonių, rinktis kitą profesiją. O aktoriui reikia turėti humoro, savikritikos jausmą, išsiugdyti išgyvenimo taktiką. Ir per tuos ketverius metus aktorius turi būti parengtas tai ekstremaliai profesijai. Tam buvo sukurtos aktorių mokyklos – Stanislavskio, Čechovo, Brechto, amerikiečių, kad aktoriai galėtų dirbti. Sistemos buvo imtos kurti XIX amžiuje, o iki to aktoriai dažnai scenoje ir mirdavo, ir išprotėdavo. Sudegdavo teatre. Ir tos traumos kurias minėjote, savižudybės, depresijos nutinka, kai ir dabar su jaunu žmogumi dirbama neprofesionaliai. Ši profesija tuo gera, kad mes patys daug skaitome, analizuojame situacijas, baimes. Repeticijų metu tai ir vyksta – kuriamas žmogiškų ryšių tinklas. Tarp aktoriaus ir personažo, jų santykių. Kodėl mama nekenčia savo vaiko? Kodėl sūnus nužudo tėvą? Tai labai sunkūs dalykai, ir be analizės aktorių ir režisierių laukia nesėkmė.
foto „Moteriai sudėtingiau derinti profesiją su asmeniniu gyvenimu“, – sakė aktorė. E.Doškaus nuotr.
– Gabriele, o jūs pati kokia esate režisierė? Išmokote ko nors iš tėvo? – Tėvo repeticijos – visas atskiras pasaulis. Taip gal dirba tik jis. Jis daug rodo, pats vaidina. Aktoriai jį tiesiog įsimyli, nes niekada nebūna nuobodu, sunku, visada vyksta kažkokia šventė. Todėl ir aš turiu tokį kompleksą – kaip jis gerai dirba! Mokausi ir iš jo, ir iš kitų gerų režisierių, kaip tai padaryti, kaip tą temą išpasakoti. Gal esu per daug minkšta, ieškau aktoriaus pateisinimų. Tada jis gali manimi manipuliuoti. Reikia išmokti supykti. Jei aktorius ko nors neįgyvendina, vadinasi, tave išduoda. Turi tai suprasti.
– Jūsų spektaklį pagal Juozo Tumo-Vaižganto „Dėdes ir dėdienes“ galima pavadinti „tuminišku“. Tiek jausmo, emocijų, net spaudžiančių ašaras. Dabar rengiatės statyti pjesę pagal Žemaitės apsakymą „Marti“. Ką randate toje lietuvių praeities klasikoje? Juk dabartiniam jaunimui, kuris gali studijuoti visame pasaulyje ir domisi globaliomis problemomis, atrodytų, turėtų būti nuobodu. – Mes porą metų mąstėme, ką prasmingo sukūrus Lietuvos šimtmečio proga? „Marčios“ tema juk labai gili ir įdomi. Kūrinys parašytas šiurkščiai, groteskiškai. Bet labai stipri idėja – puolamo, sudraskomo žmogaus gramzdinimas į tokią pelkę. Ir Lietuvoje dabar labai akivaizdus žmogaus puolimas, pasmerkimas, jei tik nesi kokioje nors grupėje. Ir juk tai marčiai nereikėjo to Jonio, juo šlykštėjosi, bet sakydavo, kad myli. Kodėl? Pabaigoje gaila ne tik moters, bet ir tos šeimos, kuri taip elgėsi ne iš pikto. Ir tai šį kūrinį prilygina pasaulinei literatūrai, kurioje stiprus filosofinis pradas.
– Režisierių moterų yra, bet dažniausiai laurai atitenka vyrams. Ar jaučiate, kad tai vyriška profesija? – Moteriai sudėtingiau derinti profesiją su asmeniniu gyvenimu. Bet dabar yra daug vadovaujančių moterų, ir tas vyro mitas liko kaip mitas. Gal vyrui lengviau dirbti su aktoriais, jie labiau juo pasitiki. Juk režisierius yra žmogus, kuris veda tave į nežinomybę. Privalai tikėti jo stiprybe.
Вечером в пятницу труппа Театра Вахтангова вернулась из Милана, где в рамках проекта «Русские сезоны» представила спектакль «Евгений Онегин». Постановку сыграли дважды (28 и 29 ноября) на сцене театра «Пикколо ди Милано» Джорджо Стрелера. За кулисами «Театрал» поговорил с худруком Вахтанговского театра Римасом ТУМИНАСОМ.
– Римас Владимирович, «Евгения Онегина» играли на многих прославленных сценах, но что для вас значит Театр Джорджо Стрелера? – Для меня есть два режиссера – Стрелер и Эфрос. В чем-то они схожи. В чистоте, в глубине, в эстетике. Спектакль Стрелера я впервые увидел еще студентом. Я тогда, конечно, не был с ним знаком, но он поразил меня, я в него влюбился и после всю жизнь следил за его творчеством. Театр Пикколо всегда был невероятной, недосягаемой звездой, непостижимой тайной. И вот, через много лет я здесь – и стало как-то спокойно. Как будто исполнилось то, о чем я всегда мечтал и думал. Я не скажу, что мы постигли тайну – нет; но наш приезд для меня естественен: я всегда чувствовал, что так и должно случиться. Сейчас мы как будто получаем благословение, мол, не волнуйтесь, все будет хорошо. “ Знаете, снег, который идет и в «Маскараде», и в «Евгении Онегине», – это из Стрелера. Помню, как после московского показа я собрал немножко с авансцены – мне было интересно, как и из чего этот снег сделан. После мы разобрались и тоже придумали свою технологию. Так что, здесь я чувствую себя как дома. Эйфории нет, но есть покой и благодарность.”
– На репетиции вы обсуждали с Сергеем Маковецким первую сцену: «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей…». «Евгений Онегин» идет уже довольно давно – казалось бы, все сложилось, но вы по-прежнему добавляете новые штрихи, ищете новые интонации… – Это происходит не специально. Просто я подмечаю что-то в жизни и приношу в спектакль. Опыт подсказывает. Порой перечитываешь Пушкина, и привычная фраза вдруг начинает звучать совершенно иначе, тогда я прихожу на репетицию и делюсь этим новым смыслом с артистами. Их я тоже всегда прошу почитать накануне спектакля – чтобы вновь соприкоснуться. Все эти будни, вечная беготня – невозможно просто прийти и сыграть вот так, сходу. Надо прежде успокоиться, сосредоточиться, вникнуть. И я чувствую, что актеры и сами испытывают такую потребность, потому что все притирается, покрывается пылью. А пыль надо чистить. Я считаю, актеров нужно не заставлять, не изводить дисциплиной, а постоянно подпитывать. Как и себя. Это необходимо, чтобы спектакль оставался живым. Зачастую мы сами разваливаем спектакли. Мы – не время. Своим безволием, безответственностью, усталостью… Человек по природе своей ленив и рад себя обманывать. Но обман должен быть только художественный.
– «Евгения Онегина» уже показывали на итальянской земле. Какие на этот раз у вас ощущения от зала, от публики? – Я был уверен, что не надо будет присматриваться, приспосабливаться, пытаться почувствовать атмосферу города и людей – я заранее понимал, что получится точное попадание. Итальянцы знают цену красоте, притом раненой, выстраданной красоте, которая исходит из глубокой драматической жизни. Они настолько остро чувствуют правду и ложь, что очень удивляются, если ты что-то скрываешь от них: «Зачем? Мы что, не может жить открыто, просто?». Такое у них мышление, поэтому у нас даже в мыслях не было схитрить и попытаться им понравиться – напротив, мы должны были быть такими же откровенными в признании своих слабостей, своих грехов и своей силы, как и всегда. Они это очень считывают и понимают. Итальянцы открыты всему миру: их история и культура настолько богата, что они принимают всех и со всеми делятся своими сокровищами. Мы иногда рассуждаем так: «Это наше», а они говорят: «Это наше, но, пожалуйста, приезжайте, любуйтесь, наслаждайтесь, живите». Так что есть некое магическое поле на этой земле, одно это много значит для нас.
– Давайте теперь к московской жизни вернемся. Недавно вы пригласили Юрия Бутусова на должность главного режиссера. Модель худрук плюс главный режиссер – не новая, в том числе и для Театра Вахтангова. Почему вы сочли ее необходимой? – Это было у нас еще при Ульянове. Когда Михаил Александрович собрался уходить, он предложил мне стать худруком. История эта удивительная. Я должен был приехать к нему на переговоры. Он говорил: вот сейчас Римас согласится, и я уйду. Я действительно приехал, но не затем, чтобы согласиться, а, напортив, чтобы извиниться и сказать, что не смогу. Я только вошел и даже еще не успел поблагодарить за это безумие (мне кажется, я тогда был первым иностранцем, которого пригласили руководить драматическим театром), а Ульянов уже посмотрел на меня, как на убийцу. Вроде бы он декларировал: «Уйду, уйду», но вот наступила та самая, решающая минута, и он вздрогнул. Потом он признался, что ему стало страшно за театр. Что я буду делать? Не уволю ли всех? На следующей встрече я предложил: зачем вам уходить? Пусть я буду рабочим режиссером, а вы – худруком, который сможет говорить «да» и «нет». Он ведь и был отцом театра. Сейчас мне эта история вспомнилась.
– Почему вы выбрали именно Юрия Николаевича? – Большая часть труппы, особенно молодые актеры, любят и ценят Бутусова. Им нравится и «Бег», и спектакли, которые идут в других театрах Москвы и Петербурга. Бутусов – очень интересная личность. Он представляется мне свободным. Поэтому я думаю, он только поможет театру. Мы с ним очень разные, но противоречия в этом нет. Я понимаю, что он делает, и мне это интересно, я бы так не смог. Он как доктор, с которым можно поделиться своими болями, к которому стоит прислушаться. У Бутусова есть обязанности перед МХТ, но мне кажется, важно иметь дом, иметь базу. С другой стороны, его присутствие освежит театр. Конечно, оно внесет и интригу. Но куда без интриги? Жизнь покажет, но, вообще-то, мы относимся друг к другу спокойно – и с юмором, конечно. Я не вижу перспектив, чтобы мы могли разойтись по творческим причинам. Надеюсь, жизнь театра по-прежнему будет красивой и интересной.
– Над чем теперь работает Юрий Николаевич? – Пока у нас есть сомнения по поводу материала, но мы должны будем разрешить их до Нового года. Сейчас ищем название.
– А вы сами на чем сосредоточились? – На Толстом. Озвучил на сборе труппы «Войну и мир», а сам думаю: «Может, не надо?». Быть может, я немножко безответственно сказал. Но, с другой стороны, а что еще? Чехов, Пушкин, Софокл… Конечно, есть и другие гениальные произведения: «Божественная комедия» Данте, «Фауст» Гёте… Но как-то, знаете, привязалось. Так что я теперь уже вынужден. Не нужно тратить жизнь впустую. Надо выбирать значительные вещи. Театр этого достоин. Да, может не получиться, но от этого никто не застрахован. Провалимся, не провалимся – не знаю, но время зря не пройдет. Не потеряем, а только приобретем. Но думаю и надеюсь – что-то прозвучит. Сейчас главное – работа с текстом. Долгий подготовительный период. Это ведь не пьеса, в которой можно распределить роли, найти тему и пуститься с актерами в путешествие. Это огромный роман, и на него нужно время.
– У Театра Вахтангова теперь уже шесть площадок, вы активно приглашаете молодых режиссеров. Что вы им обычно говорите, как настраиваете? – Одно говорю: забудьте себя. Не пытайтесь себя выразить. Кто вас об этом просил? Выразите другого. В театре все как в жизни – надо заниматься не собой, а пытаться понять ближнего. Хотя это очень трудно: театр – соблазнительная вещь. Непросто отказаться от своих амбиций и желаний, от будущего блеска и успеха. Но нет. Не себя – другого. Раскрыть другого, служить другому. Тогда и ты станешь собой. Никогда не считай себя первым. И еще одно: в сегодняшнем безумии мира мы должны вернуться к слову, к звучанию поэзии. В слове есть и образ, и смысл. Нужно вдумчиво и постоянно открывать его. Иногда образы и мысли становятся нам неподвластны. Вот сейчас мы играем спектакль «Евгений Онегин» – и как будто кто-то указывает нам путь. Наверное, Пушкин ведет нас по своему роману…
Художественный руководитель Театра имени Вахтангова Римас Туминас ностальгирует по тем временам, когда Рождество отмечалось в тишине, при свечах, по старым традициям
ВИЛЬНЮС, 24 дек – Sputnik, Алексей Стефанов. Рождественский сочельник худрук Государственного академического театра имени Евгения Вахтангова Римас Туминас отметит в Литве. Он очень спешил закончить все дела в Москве, чтобы прилететь домой, повидать близких и вместе с детьми и внуками сесть за рождественский стол. Хотя сегодняшнее веселье в этот религиозный праздник Римас Владимирович не разделяет — для него Рождество осталось таким, каким он помнит его в детстве, — тихим семейным праздником.
"Мы не ставили елку раньше, чем за три-четыре дня до Рождества. Берегли и ценили этот праздник. Не так, как сейчас, когда уже в ноябре о нем начинают говорить. Меня это как-то коробит — это же святые дни. Помню, на лыжах уходил из деревни, где мы жили, в лес и начинал искать елку. Несколько дней объезжал все вокруг, мне все что-то не нравилось, пока не находил самую красивую ель. Мама и все близкие были рады, а я горд собой. Мне запомнился абсолютно каждый мой поход за елкой. И помню, что снега на Рождество всегда почему-то было очень много", — вспоминает Римас Туминас.
Не менее ярко врезалось в память знаменитого режиссера и рождественское застолье, которое устраивали бабушка с дедушкой по папиной линии. Дом был разделен на две части: в одной половине жил Римас с родителями, а в другой — они.
"Приготовления к рождественскому вечеру бабушка с дедушкой брали на себя — они были уже в возрасте, не работали. Помню, что на столе было 12 блюд, скатерть была белой, а под ней солома, как и положено по Библии. Из-за этого стол получался мягким. А еще всегда было очень тихо — электричество включалось только на несколько часов в день. Мы сидели при свечах, и это было как Святое чудо, атмосфера становилась еще более праздничной. Дедушка с бабушкой произносили молитву. А потом мы играли — вытаскивали из-под скатерти соломку, и бабушка говорила: у кого соломинка длинная, тот проживет долгую жизнь".
Римас Туминас говорит, что праздновать Рождество в Литве в советское время никто не запрещал, на это никто не обращал внимания. Отмечали праздник все — и председатели колхоза, и простые колхозники, и коммунисты, и беспартийные. Тайком, тихо, но застолье устраивали все. А вот Дед Мороз, или Сенялис Шалтис, как сказочного персонажа именовали в Литве, в дом к будущему театральному режиссеру не приходил.
"Я в школе ждал Сенялиса Шалтиса, но не верил уже в него. К нам в дом он не приходил, но под елкой мы с братом обязательно находили упакованные подарки. Обернуты они были чуть ли не в газетную бумагу. Еще получали мандарины и конфеты. В памяти осталось, как я наряжал елку — обязательно соломой, маленькими яблочками и ватой, как будто она вся стоит в снегу. Я и сегодня так бы наряжал елку, но дети любят вешать на нее разноцветные шары, мишуру. Это совсем не то. У меня ностальгия по старым временам", — говорит Римас Владимирович.
И вспоминает, как ждал чуда в рождественскую ночь — заходил в хлев, где находились вместе лошадь, корова, теленок, куры, и ждал, что они заговорят. Так рассказывали бабушка с дедушкой.
"Я входил в хлев, освещал дорогу лампой, и все животные поворачивались ко мне, молча смотрели. А я ждал, когда они заговорят, но они продолжали молчать. Тогда я тушил лампу и снова в тишине ждал, но они так ни разу и не заговорили. И все-таки я верил в то, что в рождественскую ночь они начинают говорить. Потому что я всех любил — и корову, и лошадь, и кур. Как и все дети в моей деревне. У меня даже было такое впечатление, что, как только я заходил в хлев, прерывал их беседу", — признается режиссер.
Сейчас от тех традиций практически ничего не осталось. Как говорит Римас Туминас, сегодня большая семья соберется в доме за столом, но тишины не будет — внуки будут вести себя очень шумно. Впрочем, Дед Мороз все так же не будет приходить в дом к режиссеру, но дети его будут очень ждать.
"Сейчас в деревне мы подыгрываем внукам. Дед Мороз не приходит, но я всегда ночью выбираю запрятанный в сарае мешок с подарками и кладу его возле дома. А потом играю: "Никто ничего не слышал? Кажется, кто-то прошел или проехал". И все, уверенные в том, что тоже слышали подозрительный шум, бегут к окну и видят во дворе мешок. Значит, он оставил подарки. Сегодня, конечно, все как-то упростилось, все больше похоже на театр и подарков бесконечное множество. А у меня ностальгия по прошлому. И в деревнях еще остались старые традиции", — уверен Римас Туминас.
Уходящий 2018 год выдался для Римаса Владимировича непростым. Много времени пришлось провести в клиниках. Так что к творчеству он смог вернуться только осенью. Как говорит, быстро и торопливо выпускал свой очередной спектакль, но доволен результатом, даже "получил небольшое удовольствие, остался рад этому". Омрачила год и потеря коллеги Эймунтаса Някрошюса, который ушел из жизни в ноябре. Режиссер надеется, что 2019 год будет более светлым.
"2019 год не будет таким уж легким, он будет нервным. Вот я и пожелал бы всем быть более вдумчивыми, доверчивыми, перестать искать врагов друг в друге или где-то за океаном, в какой-то определенной стране. Это все нужно переосмыслить спокойно. Хочу, чтобы мою родину Литву, всех близких и родных окутало теплое облако веры и любви. И пусть нас и людей всей планеты хранит Господь", — пожелал в сочельник Римас Туминас./i]
Художественный руководитель театра имени Е.Вахтангова Римас Туминас Фото: Наталия Нечаева, "Вечерняя Москва"
20 января художественному руководителю Академического театра имени Вахтангова Римасу Туминасу исполняется 67 лет. Сегодня вахтанговский театр, с труппой 320 человек, - самый большой драматический театр России и по многим показателям - самый успешный. Вахтанговцам удалось сохранить старейшин театра и открыть новых звезд. 17 января театр отметил 85-летие Василия Ланового, и это был грандиозный праздник. На сайте театра Вахтангова уже опубликовано поздравление всех вахтанговцев своему лидеру - Римасу Туминасу, где они благодарят его за то, что он превратил театр, их жизнь в праздник. Накануне дня рождения Римас Владимирович рассказал «ВМ» о том, что в его понимании праздник, и как он будет отмечать свой день рождения.
- Римас Владимирович, вы любите свой день рождения? - Как ни странно, но люблю. Я вообще люблю процесс рождения - человека, спектакля, цветка. В детстве моя мама много работала, и мой день рождения, как и день рождения брата мы отмечали весьма скромно. Мама говорила, что «я опоздал родится на Крещенье и поэтому всегда в жизни буду опаздывать». По большому счету, все так и происходит - старюсь успеть, но не всегда получается.
- Что же вы не успели? Создали прекрасный театр в Вильнюссе и под вашим началом расцвел Вахтанговский театр. - Много всего не успел. Недолюбил, недоучил, недочитал, недоотдохнул, недоработал... Всегда есть нечто для того, чтобы сделать лучше.
- Говорят, что вы репетируете каждый спектакль независимо от того, когда была премьера? - Иначе нельзя. Каждый день, миг вносит свои коррективы, которые необходимо отразить в спектакле.
- Уж, не имеете ли вы в виду политику? - И ее тоже. Купил большой телевизор, чтобы лучше видеть, что происходит в мире. Сделал себе на день рождения подарок.
- Политика влияет на театр? - Театр влияет на политику, но это не значит, что мы должны ставить спектакли на политические темы. Все происходит невзначай, на ментальном уровне.
- Наверняка, готовите новую премьеру? - Собираюсь. Хочу поставить и «Войну и мир», и «Фауста», и вот думаю - что же из них выбрать - Россию или Германию, трагедию или комедию?
- Хотите сказать, что «Фауст» Гете - это комедия? - Конечно, комедия. Признаюсь, «Фауст» - моя настольная книга. Она со мной везде - даже в самолетах. Когда начинаю грустить, читаю Гете.
- Что вам еще помогает избежать грусти? - Праздники. В театре Вахтангова праздники - с утра до ночи. 17 января праздновали день рождения Василия Ланового. Так хорошо погуляли, что не осталось сил на свой день рождения. Юбилей Ланового получился праздником молодости.
- Василий Лановой надеется на новую роль? - Будет ему роль или в спектакле «Война и мир», или в «Фаусте». Василий Лановой - рыцарь театр, наш генерал.
- Воспринимаете театр как армию? - В некотором роде. Правда, я не знаю кто главнокомандующий, но то, что все артисты - солдаты театра, - однозначно.
- С кем из руководителей театров вы дружите? - Пожалуй, со всеми, кто учился в ГИТИСе. Дружу с руководителем МХТ Сергеем Женовачом, дружу с руководителем театра Школа Современной пьесы Иосифом Райхельгаузом, с Марком Захаровым дружу. Врагов у меня нет, по крайней мере, на это очень надеюсь.
- Возможно, вам не все нравится, что происходит в театральном движении России? - Мне не нравится, когда к театру относятся как к пиару, как к бизнес-проектам. Приходят к руководству некие шайки, и устраивают в театрах «сходки» и «стрелки».
Творческий вечер именитого режиссера Римаса Туминаса и кинорежиссера Тофика Шахвердиева! Премьера документального фильма - «ВСЯ НАША ЖИЗНЬ — ИГРА» 7 февраля 2019 года /главный герой фильма — Римас Туминас/ кинорежиссер — Тофик Шахвердиев/ На вечере выступили оперные артисты: Ольга Гурякова, Марат Гали, Павел Небольсин
Российская Академия Искусств присудила Национальную премию Гордость эпохи художественному руководителю театра им Вахтангова Римасу Туминасу "За выдающиеся заслуги и большой вклад в развитие театрального искусства России" 09.o2.2019
https://www.facebook.com/people/Kirill-Krok/100004878762403 http://avangard.rosbalt.ru/ 20 февраля 2019 Римас Туминас: Я верю, что воображение творит Текст: Ирина Сорина. В дни празднования столетия БДТ на его сцене проходят гастроли московского Государственного академического театра имени Вахтангова. Труппа начала гастроли в Санкт-Петербурге с «Евгения Онегина» 19 и 20 февраля. «Дядю Ваню» по Чехову публика увидит 21 февраля, а 22 февраля – «Ветер шумит в тополях» по пьесе современного французского драматурга Жеральда Сиблейраса. Завершатся гастроли премьерой спектакля «Фальшивая нота».
И Римаса Туминаса, главного режиссера Театра Вахтангова, и Андрея Могучего, художественного руководителя БДТ в их работе объединяет главное – их стремление раскрыть текст пьесы. Вот эта смысловая наполненность постановок свойственна и Туминасу, и Могучему, выгодно подчеркивая их отличие от множества режиссеров, для которых важнее самовыражение. Об этом «Петербургский авангард» побеседовал с Римасом Туминасом.
- Вы достаточно часто гастролируете в Петербурге. Например, ежегодно вас можно увидеть на фестивале «Балтийский дом» с Вильнюсским театром или с Театром Вахтангова. Чем этот фестиваль вас привлекает? - Ну, вообще-то, я считаю, фестиваль открыл меня. И поэтому я считаю Петербург родным местом, родным городом, где я родился во второй раз. А вот в третий раз – в Москве. Между прочим, наш Малый Вильнюсский театр и фестиваль родились в один год.
- Я бы сказала, что первый шаг к мировой известности на этом фестивале сделали не только вы, но и Някрошюс, Коршуновас, Нюганен. Думаю, что это относится и к Андрею Могучему, нынешнему руководителю БДТ, с его «Формальным театром». Авиньон, Эдинбург были потом, а начиналось все в «Балтийском доме». - Я петербургскую публику рассматриваю как вызов для нашего театра. Не сказал бы «испытание», но некий творческий барометр. Она очень строга, а я люблю риск, люблю неизвестность, люблю проходить через трудности. Я не еду за похвалами, я знаю, что будет оценено строго – вот этого и хочу.
- В нынешней гастрольной афише об одном спектакле Театра имени Вахтангова мне хочется поговорить особо. Уже прошло достаточно времени, когда я видела его, но я до сих пор нахожусь под впечатлением и помню то ощущение катарсиса, которое я испытала. Его восторженно приняла и наша петербургская критика. Я говорю о спектакле «Ветер шумит в тополях». Как пришла вам идея выбрать именно этих актеров — Суханова, Симонова, Вдовиченкова — совершенно не соответствующих по возрасту героям пьесы? Вы ушли от очевидного хода пригласить трех возрастных знаменитых артистов и сделать спектакль на них. - Эта история такая сложная! Когда я предложил пьесу, естественно, кто-то засомневался: ведь это старики должны были быть по пьесе, по ситуации. Но, как часто у меня бывает, я на это не обращаю внимание. А выбор актеров обусловлен тем, что главное — мысль, главное — свет человека. И игра требует движения, физических сил. Но самое существенное — это сегодняшнее мышление: актер транслирует информацию об окружающей нас сегодняшней жизни, он подчиняет ей материал пьесы, то есть своего героя он раскрывает через себя. Для этого нужно абстрактное мышление, нужна некоторая отстраненность от персонажа. Когда существует эта дистанция, тогда могут играть и актеры среднего поколения, а Вдовиченков вообще гораздо моложе и Симонова, и Суханова. Главное — добиться ансамблевости в исполнении. То, что артисты любят играть этот спектакль, — очевидно. В Москве же он был обойден критикой. Я помню очень хорошо, что после триумфа «Дяди Вани», который получил много призов, этот спектакль раскритиковали, попытались расправиться с ним и забыть, чтобы на него больше не ходили. Нас это обидело и побудило к действиям. Так что критика сыграла роль цензора. Наша московская критика группируется в кланы, где решается, кто имеет перспективу, кого поддержать, кого отклонить, либо сделать так, чтобы он вообще не существовал. И это страшные вещи.
- Мне странно это слышать. Вы, по-моему, обласканы критикой. И критика, на мой взгляд, еще никого не уничтожила. - Я знаю судьбы других режиссеров — моих коллег, когда этот метод применялся. И гибнут режиссеры, гибнут театры. Не принимают, не доверяют. Мы победили не критиков — мы победили себя, не сдались и подняли эту тему ненужных, забытых людей с их мечтой о свободе. Этот спектакль о свободе человека.
- Причем, благодаря разнице между возрастом актеров и их персонажей, спектакль достигает философских высот. Воспринимается все более метафорично. Да, любовь к свободе, стремление к ней особенно сильно прозвучали в нем. Я присутствовала как-то на вашей репетиции и вспоминаю слова, которыми вы заканчиваете репетиции, поблагодарив всех за работу: «И помните, что вы свободные люди!». Свобода так важна для вас? - Путь к вершине, путь к тополям, путь навстречу ветру — это некое стремление к вечности. Но самое, наверное, ценное, а это относится и к литературе, и к драматургии, и к театру — к искусству вообще – это призвать всех быть свободными людьми и смело подняться на более высокую ступень человеческой цивилизации. Когда заканчивается спектакль, мы пониманием, что останемся там, где и были, но все же мы поднимались, стояли на той ступеньке и теперь знаем, как это было хорошо. Я бы сказал, что в этом святая миссия театра и литературы.
- А как быть со свободой творчества? - Я считаю, проблема в другом: если театр не занимается человеком, анализом событий, явлений, то нужно закрыть этот театр. Я хочу сказать вот о чем: пошлость, невежество, хамство желают примкнуть к современности. Если вспомнить Гоголя: «Всегда рядом дьявол». Но черти боятся красоты, доброты и, если ты будешь это провозглашать, то они убегут, испугаются. К невежеству приходят черти дьявола, и оно поддается. Это от бескультурья, от недостатка образования. И это начинается еще с институтов, где готовят режиссеров. Нет высшей цели! Человек сейчас не в центре! Считается, что если ты пришел в театр, то ты уже художник. Но надо стать Художником. И надо вспомнить письмо Вахтангова, послание к режиссерам об ответственности Художника. Вот об этом в школе и в институтах не говорят. У всех желание к самовыражению. А кому это интересно? Ты вырази автора. А именно: «Ты — ничто. Ты — исполнитель. Ты — вторичен». Может, когда-то ты станешь Художником. Сначала раскрой автора. Тогда не надо будет придумывать что-то такое, что часто я вижу на сцене: приблизительность игры, поверхностность, безалаберность, бескультурье. Это повсеместно. И это во многих театрах России.
- Так что же такое режиссер? Что для него главное? - Если ты не стремишься к гармонии, к красоте, через проблемы, через потери, то ты не режиссер. Шекспиру надо было написать пять актов, чтобы гармонизировать мир: наказаны плохие, торжествует справедливость. Но герой гибнет, а справедливость восторжествовала. И пьеса заканчивается. Шестого акта он не писал. Мы должны написать – как жить дальше. Нам надо написать. А мы сейчас живем во втором-третьем акте Шекспира, где существует зависть, ненависть, ложь, жажда наживы. Это начинается с института, с подготовки режиссеров. Чем больше придумок сделает – тем он больше режиссер. Есть театр и все остальное. Был Фоменко. Есть Женовач. Но если я вижу, что режиссер не занимается миром, не открывает миры в актерах, в авторе, в себе, тогда я не разрешаю это в нашем театре. Да, это внутренняя цензура – цензура культуры. К сожалению, справедливость, гармонизация уже не важны. А вывод такой: надо очень ответственно относиться к сценическому пространству. Надо уважать и любить себя, и относиться к режиссуре как к дару природы. Театр – это же не мы создали, мы только наследовали его. И нужна какая-то дисциплина, если у тебя нет высочайшего мастерства. Если я делаю спектакль, то сверяю то, что я делаю с Эфросом, проверяю свои критерии, художественные критерии. Я знаю, что небеса смотрят на нас. Сейчас тенденция удивлять, придумать, ошарашить, друг другу понравиться. А зачем, а для чего – это не важно.
- Мне показалось, что вы к Пушкину относитесь как к живому. Именно такой вывод я сделала, посмотрев ваш знаменитый спектакль «Евгений Онегин». - Конечно! Однажды Максакова спросила: «Кто убил Пушкина?». Я ответил: «Мы». И это искупление. Он мне – друг, он стал мне близок. И его любовь, и его страсти… Каждый автор становится незримым другом, близким человеком. Потому я не могу ни исправлять, ни менять название. Зачем? Для чего? Если «Маскарад» – то «Маскарад», если «Дядя Ваня» – то «Дядя Ваня», «Анна Каренина» – это «Анна Каренина». Зачем? Как такое в голову приходит? Переименуйте своих детей тогда, свою фамилию. Делайте это у себя дома.
- Вас часто обвиняют в том, что спектакль «Евгений Онегин» создан в расчете на западную публику. Этакая развесистая клюква… - Какая чушь! Я однажды слышал, что при словах «Татьяна русскую душою…» актер что-то там неприличное делал. И мы никак не могли понять, что именно. Я не такой талантливый, чтобы что-то придумывать от себя в тексте. Критики что хотят, то и видят. Актер надевал пальто, а критику показалось, что он не застегивал пальто, а сделал неприличное движение. Мне на споры и оправдания жалко тратить время. Какой расчет на западную публику? Мы делаем спектакль для себя и даже не думаем о зрителе. Мы хотим раскрыть текст. И мне кажется, нам это удалось. Привет солнечному дню! А если кто-то не видит — значит, не хочет видеть. Либо это совершенно бездарные люди. Я думал, что каждый человек от природы одарен. Но я уже столько живу и признаю, что есть и бездарные, и очень злые люди. От этого, наверное, и интриги. Несостоявшиеся. … И не дай боже им прийти к власти или управлять искусством, или влезать в наши проблемы!
- Парадокс: ни вы, ни Могучий не идете на поводу у публики, создавая спектакли, которые не рассчитаны на массового зрителя, воспитанного телевидением. Вы делает постановки, заставляющие «душу трудиться», думать. Но при этом театр полон. - Да, тут попробуй заработай, не раздев, не гоняясь за эффектами! Соедини коммерцию и ценность художественного спектакля! Директора придумали термин «коммерческий спектакль». Если актер играет, не понимая человека, и прикидывается – то разве это не оскорбление моих зрительских чувств? Такие театры надо закрывать, таких актеров надо убирать. А БДТ желаю продолжать настойчиво держаться выбранной линии. И каждый раз подниматься на новую ступеньку все выше и выше: здесь и виднее, и лучше дышится, больше кислорода.
- Как подняться, если опускают? - А Пушкин как воевал! Как боролся с пошлостью! У него было шесть литературных дуэлей. Надо давать отпор. Надо уметь у костра греться, а не залезать в него. Надо высказываться. Прививать вкус. Ведь есть много актеров, которые отказываются и в шоу участвовать, и в сериалах сниматься.
- И еще раз спасибо за то наслаждение, что я испытала на -вашем спектакле «Ветер шумит в тополях». Благодаря ему я узнала, что есть такой потрясающий актер Вдовиченков. Он у вас раскрылся с совершенно другой стороны. - И он здесь в Петербурге сказал, что было бы хорошо что-то еще придумать, что-то еще сыграть.
- Я до сих пор вспоминаю эти полные иронии глаза Суханова, или совершенно сумасшедший блеск глаз Вдовиченкова, или жестикулирующего Симонова, рука которого приковывает взгляд… - Не нужно придумок! Я верю, что воображение творит. Ничего не надо городить. Не нужны декорации. Надо довериться воображению. Хотите — создам море, а могу — тюрьму. Без ничего. Просто игрой воображения.
- Это Ваши первые гастроли на сцене БДТ? - Нет. Но в обновленном здании после реставрации мы впервые. И с такими большими гастролями!
- Вас можно назвать главными приглашенными гостями празднования 100-летия БДТ. - Да, юбилей — это то, что нам предстоит почти через три года, столетие Театра имени Вахтангова. Мы с волнением наблюдаем, думаем, что нам надо будет делать. Обязательно хотим пригласить БДТ на ответные праздничные гастроли. А сейчас я рад быть здесь на празднике. Вообще, я Питер очень люблю еще с юности.
- Действительно тогда БДТ был лучшим театром в СССР? - Да. Помню незабываемое впечатление от «Мещан», да и от всех спектаклей БДТ, которые я видел. Когда я учился в Вильнюсе на режиссерском отделении, мы специально ездили на спектакли БДТ, и здесь нас прекрасно принимали. Да, это был лучший театр. БДТ в Ленинграде и театр в Литве, в Паневежисе. Это знаменитый театр Юозаса Мильтиниса и Донатаса Баниониса! Вот два театра, которые воспитывали и на спектаклях которых я учился. Сейчас я вместе с Вахтанговским театром очень рад быть здесь и поздравить БДТ со столетием.
https://tass.ru/kultura/6184807 4 мар, 22:24 Римас Туминас получил премию председателя Союза театральных деятелей Председатель СТД Александр Калягин вручил худруку Театра имени Евгения Вахтангова диплом, цветы и денежный сертификат
МОСКВА, 4 марта. /ТАСС/. Председатель Союза театральных деятелей (СТД) России, народный артист РФ Александр Калягин вручил в понедельник вечером свою личную - председательскую - премию художественному руководителю Театра имени Евгения Вахтангова, режиссеру Римасу Туминасу. По сложившейся традиции, церемония награждения состоялась на приеме председателя СТД в Театральном центре "На Страстном" в первый день Масленицы, передает корреспондент ТАСС. "Очень рад видеть вас всех, это прекрасно, что мы вместе, что сидим - ведь место актера за столом, - пошутил Калягин. - Мы собрались с одной целью - чествовать выдающегося человека. Представлять его не надо - это Римас Туминас, он сделал то, чтобы Москва, Союз театральных деятелей, Россия и весь мир говорили о нем". Председатель СТД вручил Туминасу диплом, цветы и денежный сертификат. "Римас, я тебя очень люблю. Ты прекрасен во всем - в твоей трогательности, в твоей заметности-незаметности, в твоей скромности и в твоих выдающихся способностях. Я тебя очень ценю", - сказал Калягин. Он добавил, что Туминас чем-то напоминает ему Олега Ефремова, чем-то - Анатолия Эфроса. "И это все - имена великих людей нашего театра", - сказал председатель СТД РФ.
Председатель СТД России, народный артист России Александр Калягин наградил личной премией за выдающийся вклад в театральное искусство своего коллегу, художественного руководителя Театра имени Вахтангова Римаса Туминаса. Мероприятие состоялось в закрытом формате, что называется, для своих, почти без журналистов, но для «Известий» сделали исключение.
Церемония, как и положено в первый день Масленицы, прошла с песнями, самоваром, бубликами, теплыми словами в адрес виновника торжества и, конечно же, блинами. Поздравить коллегу, а заодно отведать «председательских блинов» пришли директор Большого театра Владимир Урин, худрук театра «Практика» Марина Брусникина, директор Et Cetera Юрий Кравец, директор Театра Наций Мария Ревякина, артисты Виктор Вержбицкий, Игорь Костолевский, Евгений Стеблов и многие другие. За центральным столиком разместилась вахтанговская группа поддержки: директор Кирилл Крок, актриса Людмила Максакова, композитор Фаустас Латенас и др.
— Прекрасно, что мы вместе, — поприветствовал гостей Александр Калягин. — Мы собрались с одной целью — чествовать выдающегося человека. Председатель СТД отметил, что лишний раз представлять его не надо, поскольку Римаса Туминаса знают в Москве, России, да и во всем театральном мире. Вручив режиссеру цветы, диплом и денежный сертификат, председатель добавил: «Римас, я тебя очень люблю. Ты прекрасен во всем: в своей трогательности, в своей заметности-незаметности, в скромности и выдающихся способностях».
После продолжительных оваций слово взял Туминас. — Я понимаю, что вам было трудно определиться. Сколько просили, звонили, и тем не менее вы рискнули вручить награду мне, иностранцу, — иронизировал Римас Владимирович. — Нам надо оставаться верными театру. Лев Толстой заметил, что, кроме любви, ничего нет. Бог — это любовь. Режиссер призвал всех тех, кто не любил, пробудить любовь, после чего под дружные аплодисменты обнялся с Калягиным. Затем своего художественного руководителя поздравила Людмила Максакова, подготовившая подарок. Актриса продемонстрировала гостям статуэтку в виде руки, держащей шар удачи, которую она разработала совместно со скульптором специально для Туминаса. Актриса пояснила, что удача сопутствует в искусстве людям, которые не лгут, не боятся и стоят до последнего. — Мы вас очень любим, Римас, — заключила она.
Поздравления разбавлялись вокальными номерами молодых артистов. Гости налегали на блины, что в некотором смысле символично, так как у Масленицы и театра языческие корни.
Уловив момент, когда Римас Туминас остался один, «Известия» поинтересовались: — У вас столько наград стоит в кабинете Театра Вахтангова, не потеряли вкус? — Еще вызывают эмоции, — лукаво улыбнувшись, признался Римас Туминас. — Человек азартен, слаб человек. Думаешь, а есть ли еще какая-нибудь награда, которую не получил? Или, может, придумают что-то новое. Хотя, конечно, это секундная радость. Безумно приятно осознавать и видеть внимание коллег, но это моментальная реакция, а потом почему-то наступает грусть.
— А что бы вы могли воспринять как высшую награду за свое творчество? Режиссер задумался. А потом тихо произнес: — Живая вода… Надо живой, святой воды. Если она течет, как река, если вечная, глубокая и тихая, то, наверное, это лучше всего. Награда людей, зрителей…. Театр идет от них, он для них и про них. Так он уходит в вечность. Надо бы придумать зрителям награду. Режиссер вернулся за праздничный стол. Может, придумывать новую награду, а может, попытаться продлить секундную радость…
В эти дни в Китае продолжаются гастроли Театра им. Вахтангова со спектаклем Римаса Туминаса «Евгений Онегин». Позади семь спектаклей в Гуанчжоу и Шанхае. Недавно труппа переехала в Пекин, где с 16 по 19 мая «Евгений Онегин» пройдет еще четыре раза. В новейшей истории коллектива это самые продолжительные гастроли (артисты вылетели из Москвы 27 апреля, а вернутся 20 мая).
– Римас Владимирович, всегда с интересом слежу за вашими репетициями и не перестаю удивляться, что всякий раз готовый рисунок спектакля вы наделяете новыми темами. Этакий режиссерский джаз: когда внутри заданной темы есть своя импровизация… – Да, вот правда – импровизация.
– Но спектакли идут едва ли не каждый день. Наверное, требуются силы. И главное, что вас на это подталкивает? – Я собрал актеров еще в Гуанчжоу и сказал им, что гастроли это единственная возможность сосредоточиться, продумать и прочитать свою роль. Это не то, что в Москве – сыграл два раза в месяц и «свободен». Там беготня – съемки, репетиции других постановок, быт, семья. Они приходят – играют «Онегина». И я всё понимаю: усталость, суматоха, ломки, нет времени перестроиться, но здесь же, на гастролях, можно достичь какого-то звучания! Для этого есть время. Давайте репетировать перед каждым спектаклем.
В Китае на меня обиделись критики. Я объявил репетицию, они все ждали в зале, а я увел актеров в комнату и посторонних не пустил. Мне кажется, спектакль должен рождаться без посторонних, это как появление ребенка на свет.
– Но ведь и критиков можно понять: на волне такого триумфа они хотели увидеть мастер-класс? – Да, всех интересует процесс – вот режиссер кричит или заставляет артиста повторить пройденное…
Но я сказал – нет. И мы начали в комнате: давайте здесь, где нам не помешают. Начали с того, что я попросил вспомнить многие нюансы этой истории. Почему, например, на именины опоздал Ленский? Тут уже пели, тут уже поздравляли и, наконец, появляется Ленский. Я у актера спрашиваю: «Почему твой персонаж опоздал?». Он рассуждает: «Ну, наверное, дела задержали или дорога долгая, и я добирался через ухабы».
Нет, говорю, это не ты добирался, а мишка, которого ты подарил Татьяне, опоздал. Ты искал этого мишку, но всё закрыто, магазин закрыт. Ездил во Псков, наверное. И пока ты его нашел, именины почти завершились. То есть каждая деталь, каждое слово, каждая фраза имеют значение. Всё заново и заново открывается. Жизнь каждый день подсказывает новую интонацию, ничего не меняя глобально.
– Стало быть, в процессе репетиций вы спорите и с самим собой как постановщиком: мол, почему я делал так, а не иначе? – Это естественно, но есть немаловажный нюанс: всегда надо следить за спектаклем, чтобы он оставался живым.
Перед «Дядей Ваней» Вдовиченков всегда требует: подскажите мотив. Кто мой герой: врач – не врач; лесник – не лесник? Кто я? И мы начинаем беседовать и возвращаем его в ту эпоху, в то время, в то лето. Это не галлюцинации. Просто без такого подхода – всё высыхает, как речка. А каждый актер – родник, который ее наполняет. Высохнет речка – изменится всё кругом. Поэтому надо, чтобы родник всегда журчал, был живой и давал речке силы.
Я бы мечтал, конечно, чтобы они могли играть без моих репетиций… И, надеюсь, это произойдет уже завтра: утром я улетаю в Неаполь ставить спектакль в память о Някрошюсе. Но я, признаться, так загрузил актеров в Гуанчжоу и в Шанхае, что им хватит до конца сезона. Только бы справились, только бы не забывали о нюансах, которые участникам спектакля понятны, а для зрителей их нужно «проиграть». Для меня самая большая беда, когда они перестают играть, перестают слышать друг друга, а как бы читают произведение по ролям. Сидишь за кулисами слушаешь трансляцию и думаешь: нет, засыхает речка, история «уходит», ее нужно взбодрить.
– Перед поездкой вы размышляли над тем, как сделать «Евгения Онегина» понятным в Китае? Меняли его звучание «под гастроли»? – Никак! Никогда не думаю о стране, где мы играем. Если в спектакле есть театральный язык, то он будет понятен в любой точке мира. И порой даже без перевода.
Я не занимаюсь этим. Иногда артисты говорят: давайте вставим китайскую фразу или французскую, или английскую (в зависимости от страны, где проходят гастроли), якобы мы тут щеголяем…
– А вы такие приемы не любите? – Не-не-не. Не переношу. Провинциализм. Пахнет эстрадой, подачкой.
– Сейчас в первом акте вы сидели за кулисами, но в антракте сделали очень точные замечания, разобрали сцены. Как это у вас получается? – На слух. Как по нотам… Эфрос ведь тоже не смотрел свои спектакли никогда. И если бы я их смотрел, то попросил бы дать занавес и сыграть снова. А так хожу за кулисами и слушаю, слушаю…
– Кстати, во многих своих интервью вы не раз говорили о том или ином актере: мол, это большой артист. С «большими актерами» работается легче? Вы чему-то подпитываетесь от них? – Сложный вопрос, потому что помимо таланта от артиста можно подпитаться и другого – звездности, самолюбия, гордости какой-то, мнимой значимости… Как сбивать? Одних ругать, других призывать к порядку, но главное – я приглашаю их вновь понять историю, которая лежит в основе спектакля.
И, конечно, я верю в них. Сейчас они устали. Гастроли – всегда испытание. Уже трудно, надоело, однообразно… Но я им говорю: успокойтесь. Через несколько лет вы станете взрослее и будете вспоминать, как здорово это было. И как жаль, что потеряно время, которое можно было бы использовать для разбора роли…
Конечно, они будут сожалеть и вспоминать. А я буду жить в деревне, пить вино и думать о времени, которое прошло мимолетно. Жизнь неумолима и всегда клонится к закату. Работа – как безнадежное торжество, красивый путь к смерти. Но если ты человек культурный, человек образованный, ты не должен бояться смерти. Ты должен понять общий ход развития цивилизации. Твой долг жить, но такой же долг остается и умереть, чтобы жизнь развивалась дальше. Так что, умереть надо красиво, и спектакль в Неаполе попробуем сделать об этом.
Когда Циолковский похоронил сына, у них случился конфликт с женой, которой показалось, что Циолковский недостаточно переживает столь трагическое событие. Но он ответил, что отпустил сына в вечное странствие. Так и спектакли мы отправляем в вечное странствие, поскольку один раз сыграли и ничего подобного уже не повторится. Искусство сиюминутно – «здесь и сейчас». И тут важно услышать дыхание жизни, уловить ее загадки, иронию, парадоксы… Вот почему я не могу переносить, когда артисты привносят какие-то «штучки», чтобы потешить зрителя. Хочешь рассмешить – вслушивайся в дыхание жизни.
– Это как в произведениях любимого вами Чехова. У него ведь крайне мало действительно юмористических фраз (так сказать, шутки ради шутки), но смешно становится именно от безысходности жизни, оттого, что у всех точно так же, и другой жизни не существует… – Да, все хотят счастья, а его нет. И можно посмеяться. Театр это красивая торжественная безнадежность. Всегда безнадежность, но такая упоительная и прекрасная.
Город Помпеи встретили зноем. Возможно таким же жгучим, как это было в тот памятный день, 21 августа 79 года, когда произошло извержение Везувия, который залил раскаленной лавой богатые Помпеи и арену Большого театра. На протяжении 3х вечеров, 27, 28 и 29 июня, на театральной арене г. Помпеи совместно с итальянскими актёрами и командой из Литвы (Адомас Яковскис, Фаустас Латенас, Анжелика Холина, Габриеле Туминайте, Тадас Шумскас, Евгениюс Сабаляускас, Гинтас Валунтонис) царствовал Римас Туминас. Римас Туминас в возрасте 67 лет на международном фестивале в г. Помпеи представил суду зрителей свою версию Эдипа в современной драме Ругера Каппуччио «Эдип в Коло̀не». Режиссёр посвятил спектакль памяти великого театрального режиссёра Эймунтаса Някрошюса. Италия склонилась перед двумя гениальнейшими литовскими театралами. Театральный фестиваль в г. Помпеи был открыт спектаклем Эймунтаса Някрошюса «Цинк»
Брали интервью итальянские журналисты.
У раскалённой, пока что безлюдной каменной театральной арены Римаса Туминаса уже ожидала целая команда журналистов с итальянского телевидения, а также я, журналистка «Лиетувос ритас», единственный представитель литовской прессы. Из-за сцены слышался хор итальянских актёров, с которыми эмоционально проводил репетиции Тадас Шумскас. В центре сцены одиноко стояла собранная из огарков дерева, покосившаяся башня, творение Адомаса Яковскиса. И это всё. Ненадолго присели на раскалённые камни, которые помнят ещё дохристианские времена. Не менее горячим, начинённым страстями было и интервью литовского режиссёра итальянским журналистам. Прислушиваясь к разговору, незаметно приходит мысль: Ведь Римас Туминас говорит и о себе. Ему судьба напророчила идти своим путём, полным творческих мук, заниматься поиском своей правды, возможно вплоть до самой смерти. Итальянцам Римас Туминас напомнил Ромаса Каланту, проведшего акт самосожжения на центральной улице Каунаса в 1972г. «Он провёл акт самосожжения в качестве протеста против советской власти. Пожертвовал себя во имя правды. Кто в наши дни мог бы провести акт самосожжения? Или как Эдип, обречь себя на муки во имя искупления своей вины?» - задавался вопросом известный режиссёр.
Преследует трагедия Эдипа
- Римас Туминас, это уже ваш пятый вариант Эдипа. Почему вас преследует трагедия данного человека, о которой Софокл рассказал ещё 425 лет до рождества Христова. Раньше вы говорили, что весьма интересно бывает протянуть руку через вечность и открыть дверь в тот далёкий мир, - пришёл черёд мне задать режиссёру вопрос, когда итальянские журналисты закончили съёмки. - И как в наши дни осознать то время, приблизить его к нам? Р. Каппуччио в своей пьесе трагедию Эдипа перенёс в наши дни, продлив его историю с того момента, где её закончил Софокл. Эдип выколол себе глаза, обрёк себя на муки, путешествовал по Земле, которая даже не принимала его смерти. И тут, наконец, Эдип нашёл спокойствие – свою смерть. Я не сторонник переписывать классику по мотивам Антона Чехова или Вильяма Шекспира. Хоть это и популярно, но это спекуляция именами гениев. Что хочу, то и делаю. А кто тебя просил? Ты воскреси того, усопшего, который, возможно, робко просит вас взглянуть украдкой на нашу жизнь. Доставь его в современность. И снова похорони. А не воздвигай себе памятник на его костях.
- Что с оглядкой на прошлые века теперь нам хочет сказать ваш Эдип? - Он был гордым властителем, уверовавшим в свою мощь, высвободившим своё естество. Он ослеп в молодости, но прозрел после того, как узнал о себе правду –, правду о том, что убил своего отца, взял в жёны свою мать и зачал сына. После чего, чтобы искупить вину, выколол себе глаза и обрёк себя на муки. Сегодня особенно важно, чтобы человек прозрел, понял свою вину и вынес себе наказание. Сам себе, а не суды или другие люди. Но в наши дни никто не хочет признавать свою вину, всегда считают виновными других. Сегодня уже нет Эдипа, который способен сам себя наказать. И никто не желает сжигать себя на костре во имя правды. Хочу напомнить, у нас всегда есть возможность не прикрываться кем-то, не быть растением, а пройти через возрождение.
- Свой спектакль вы посвятили Эймунтасу Някрошюсу. Вы первый, кто почтили его память. Тем более не в Литве. - Да, посвятил, так как организаторы фестиваля предложили мне заниматься постановкой спектакля Эймунтаса. Если бы Эймунтас начал заниматься постановкой данного спектакля, я бы никогда не осмелился продолжить его труд. Только он мог бы рассказать то, что он задумал. Но, Эймунтас покинул наш мир, а постановкой его спектакля предложили заниматься мне. Поэтому я и посвятил его Эймунтасу.
- Оцените пожалуйста работу с итальянскими актёрами. На сколько мне довелось слышать, не все они являются профессионалами? - Да, фестиваль весьма объединяет. Наша литовская команда из 8 человек так втянула итальянцев в работу, что всё горело огнём. Мы стали очень близкими, актёры начали меня понимать буквально по мановению руки. Они желали трудиться не смотря на перерывы, но в большей степени это я в них нуждался. Постановка спектакля заняла 25 дней. Репетировали в легендарном театре Неаполя «Сан Фердинандо», а арену Помпеев впоследствии адаптировали под театральную постановку за 4 вечера. В театре отсутствовала вентиляция, марево, 30 градусов. Даже мне досталось, получил тепловой удар, пришлось отправляться в больницу.
- Вы как Эдип – через муки к звёздам? Вы однажды обмолвились, что основная идея спектакля – красота смерти? - Да, верно, всему своё время, время жить и время умирать. Я наконец-то похоронил Эдипа. Его уход из этого мира особенный. Он освободил Эдипа. И я, наконец-то, предав земле, освободил его. Больше не буду заниматься постановкой Эдипа. Важно было закрыть эту тему.
- Вы будете возвращаться к «Фаусту», постановкой которого вы занимались в Пекине, Китай, а затем сразу вернётесь в Италию? - Да, это другая вечная тема. Но теперь, в московском театре им. Е. Вахтангова буду заниматься другой эпопеей – «Война и мир». Меня ждут гастроли в Париже, Лондоне.
- А потом в Литву, Литву…? Как те «Три сестры» - в Москву, в Москву? Да, закончу работы, оставлю цветущим театр, помою пол, а уходить в Землю-матушку вернусь в Литву. Живым меня здесь не ждут. Я ведь служу Кремлю… В Москве, на Новодевичьем кладбище, рядом с Константином Станиславским или Антоном Чеховым места уже не осталось, поэтому уйду в землю у себя в селении, в Литве. Я, конечно, шучу о Новодевичьем кладбище.
- Вы всё о той смерти… Как Эдип не находите себе места… - Пожалуй, да, в Москве невольно стал режиссёром похорон. В короткий промежуток времени из театра ушло легендарное поколение, вся эпоха – Юрий Любимов, Юрий Яковлев, Владимир Этуш… Чтобы проститься с ними люди приходили в театр с пальто, узелками. Строго тогда заявил, к гробу подходим без пальто и узелков. Идёте достойно, с уважением. Научился как отдать честь усопшему.
- Вы иронично упомянули о «служении Кремлю». Для вас это болезненная тема? - Да. Я ведь теперь предатель Литвы.
- Режисёр – литовец, прославляющий Литву по всему миру? - А об этом не говорят. Говорят о том, сколько раз я встречался с Владимиром Путиным? Да, встречался, и не раз. Беседовали не о политике. Он интересуется культурой, встречается с коллективом театра, решает проблемы. Приобщает руководство страны к посещению театра. Моё видение миссии театра в том, чтобы объединять людей, а не контролировать их, а также в том, чтобы стирать гнев, ненависть… Вы спросѝте – каким образом правительство Литовской Республики поддерживает культуру, любит ли театр? Люди культуры вам ответят.
- В печальном направлении развивается наша беседа… Возможно на театральной сцене вы застали и более весёлых событий, не только торжественные похороны? - Сколько всего было… и смеха, и стресса! Однажды, во время спектакля мне звонят: «господин режиссёр, что нам делать? Этуш не хочет играть второе действие! Говорит, его уже сыграл!». Тут я бегу в закулисье. А он сидит злой, уже без штанов, всех отправляет в одном известном направлении. - Серьёзным тоном обращаюсь к нему: «Маэстро, вам нужно ещё раз сыграть второе действие, публика требует, овации». «Серьёзно?» - восклицает он, задумывается, надевает штаны и выходит на сцену. В конце спектакля он должен произнести монолог, но забывает. Партнёр шепчет: «Ваш монолог. Ваш монолог.» И тут Этуш громко восклицает: «Да пошли вы все…», взмахивает рукой и выходит со сцены. Занавес опускается, в зале – овации. Вот, и такое бывает.
- В субботу Литва будет праздновать коронацию Миндаугаса. Миндаугас создавал большое государство, а мы создаём своё. Какой Литву в будущем видите вы? - Пожалуй, вернусь к Эдипу и спрошу – кто из политиков современности пошёл бы на самосожжение во имя Литвы? Россия занимается строительством двух атомных электростанций у границ Литовской Республики. Брюссель, предав Литву, молчит. Мы в последнее время часто становимся жертвами последствий политических решений Европейского Союза. Литва имела все шансы возродиться в качестве гордого государства, как это сделали скандинавские страны. Но мы так и не поняли кто мы есть, у нас не хватило времени познать себя. А всё побросав поспешили в ЕС, чтобы спрятаться под новой крышей. Как нам прикажут – так и будем поступать! Все ради того, чтобы прошмыгнувшие во власть люди избежали ответственности. Признал ли хоть один из них вину за свои действия? В наши времена Эдипов нет.
- Господин режиссёр, не понравятся, не понравятся ваши высказывания… - Я не должен кого-либо бояться. А теперь идём в закулисье, увидите как мы друг другу пожелаем побольше навоза.
Все взяли друг друга за руки
Перед спектаклем все актёры и творческий коллектив из Литвы взяли друг друга за руки кругом. Повторили – «Merde! Merde!» В античный театр Помпей зрители съезжались на лошадях. Они подрабатывали на задворках театра. Чем больше конского навоза, тем лучше! А это значит было много зрителей.
Смотрел Эймунтас Някрошюс.
Спектакль Римаса Туминаса «Эдип в Коло̀не» за 3 вечера посетило 10 тысяч зрителей. В финале спектакля итальянцы хором пропели выученный под руководством Тадаса Шумскаса гимн на литовском языке «Ой, красивое, красивое далёкое небо, примешь ли ты меня, дорогой Боженька», автор стихов Антанас Виенажинджис, 1880г. В покосившуюся, собранную из огарков башню, символизирующую возможно раненую, сломанную жизнь человека, ищущего правды, опустился огромный портрет. Душной ночью Помпей, со всех сторон освещённый светом прожекторов, сквозь развалины башни на нас смотрел Эймунтас Някрошюс.
https://vm.ru/news/673541.html Римас Туминас о запретах, отсутствии героев и жизни с чистого листа Анжелика Заозерская, 5 июля 2019
Именно человека, героя, зрителя я ставлю на первое место во всем и всегда, поделился Римас Туминас Фото: Наталия Нечаева, «Вечерняя Москва»
Спектаклем режиссера Римаса Туминаса «Горе от ума» начались гастроли московского театра «Современник» в столице Казахстана. Посмотреть легендарную постановку на сцене Дворца мира и согласия пришли первые лица государства. А накануне гастролей Римас Туминас в эксклюзивном интервью газете «Вечерняя Москва» объяснил, почему он так настойчиво возвращается к русской классике, и рассказал, что вскоре собирается поставить на сцене Театра имени Вахтангова спектакль по роману Льва Толстого «Война и мир».
О героях маленького роста
— Римас Владимирович, именно с постановки «Горе от ума» в театре «Современник» начался взлет вашей карьеры в Москве. Как возникла идея обратиться к комедии Грибоедова? — Еще раньше я поставил в «Современнике» спектакль «Играем Шиллера!». Публика его приняла хорошо, и художественный руководитель театра Галина Волчек предложила мне сделать что-то еще. По дороге в театр я увидел памятник Грибоедову и подумал: «А почему на Чистых прудах есть Грибоедов, а в «Современнике» нет Грибоедова?» Пришел в театр и предложил Волчек поставить «Горе от ума», заявив при этом Галине Борисовне о своем намерении «растерзать Чацкого».
— За что же «растерзать»? — За болтовню и обман! По большому счету, Чацкий — талантливый болтун. Чацкий обманул саму идею свободы. Человек по-настоящему свободен только тогда, когда ограничивает себя практически во всем. Чацкий нарушает многие законы человеческого общения. Да, он умный, образованный, талантливый, но его философия свободы плещется, как вода в аквариуме, и не воплощается ни во что. Чацкий — этакая «вещь в себе», которая так и остается нераскрытой. Он не знает, куда направить свой талант, как реализовать ту свободу, которая «бродит в его больной голове». Ему бы сосредоточиться, поучиться, не распыляться. Из него мог бы получиться мыслитель, ученый. Но из-за претензий, гордыни, «комплекса мужчины невысокого роста» ничего полезного и серьезного он так и не сделал.
— Но в комедии «Горе от ума» не указан рост Чацкого... — Я подумал, что если Молчалин — высокий красавец, то его антипод Чацкий — невысокий и некрасивый. Но умный! Комплекс «низкорослого мужчины с наполеоновскими планами» смешался у Чацкого с понятием свободы. Совершенно прав Фамусов, когда говорит ему: «Иди-ка послужи». На что Чацкий тут же находит ответ: «Служить бы рад — прислуживаться тошно». Кто ему говорил о том, чтобы «прислуживаться»? Он просто не хотел работать и придумывал оправдания. В советской школе из Чацкого еще декабриста пытались сделать! Какой из него герой? Разве он готов чем-то жертвовать, страдать? Кстати, сегодня в российской оппозиции наблюдаются манипуляции и игры со свободой. Якобы все запрещают оппозиции. Кто сегодня что запрещает?
Русскому человеку не хватает реального дьявола. Русский придумывает своего дьявола, не желая признавать дьявола всемирного, считает Римас Туминас Фото: Наталия Нечаева, «Вечерняя Москва»
— Неужели вам, художнику, никогда в жизни ничего не запрещали? — Этот вопрос постоянно задают мне на Западе журналисты: «Вы же как режиссер государственного театра ставите только то, что вам позволяют ставить?» Устал повторять, что всю жизнь ставлю те спектакли, которые хочу ставить, и никогда не сталкивался с цензурой. Истинное искусство никто запретить не может. Как правило, всякие бездарности кричат: «Не дают, закрывают!» Да кто кого сегодня закрывает? А если закрывают, так поезжайте на Запад, где все позволено. Многие уезжали, когда не давали творить, но почти все вернулись. Мало у кого получилось реализоваться на Западе.
— Почему же все-таки нет героя в русской литературе? — И Грибоедов, и Пушкин, и Лермонтов, и Тургенев — все хотели создать героя. И Чехов пытался в первой пьесе «Иванов» вывести героя, но быстро понял, что героя — нет, и похоронил эту идею. Но ни у кого из них это не получилось. Пушкин не знал, что делать с Онегиным, и не завершил роман. После дуэли с Ленским Онегину следовало бы поехать на войну и сражаться за свободу, вот и вышел бы герой… Печорин из романа «Герой нашего времени» хотя бы заслужил смерть (да, смерть надо тоже заслужить), а Чацкий и Онегин перестали быть интересны и авторам, и времени. Пропали. Нет героя, да... Заболтали все талантливые люди друг друга и себя... Все слова, слова, а поступков — нет. Сегодня в России в стане оппозиции и либерализма одна болтология. Я бы запретил на государственном уровне все телевизионные политические шоу, которые морочат людям голову и спекулируют свободой.
— Вы сказали «смерть нужно заслужить», это задевает. Смерть на дуэли, как у Пушкина и Лермонтова, — красивая, достойная? — И Пушкин, и Лермонтов были провокаторами. Оба — маленького роста и с огромными амбициями. Оба играли с судьбой. Когда я ставил драму «Маскарад», в деталях изучал дуэль Лермонтова. В моей постановке летит пуля через всю сцену. Лермонтов, приехав на дуэль, с шампанским ждал друзей и хотел красиво помириться с Мартыновым. Но вмешалась природа. Началась гроза… Когда началась дуэль и Лермонтов взял пистолет, он смотрел на дорогу в ожидании друзей. В это время Мартынов выстрелил, и его пуля попала прямо в сердце Лермонтова. О судьбе-злодейке и словах-убийцах
— Римас Владимирович, тема судьбы присутствует в каждой вашей постановке. Как вы считаете, вправе ли человек играть с роком? — Каждый человек думает, что можно играть с судьбой, и пытается это делать, но проигрывает. Только единицам невероятно сильных людей удается побороть судьбу. Я сам с судьбой пытаюсь примириться. Играю с ней через персонажей, о которых ставлю спектакли. Или через них хочу обмануть судьбу... Дело в том, что литературные персонажи — реальные люди. Они подают нам знаки, голоса, чтобы мы пустили их в наш мир, чтобы они посмотрели на нас со стороны. Им уже не дано разговаривать. Но они «приходят» на спектакли и видят, как артисты доигрывают их жизни. Если они почувствуют, что над ними издеваются, то уже не вернутся. Я считаю, что театр — это отпущение грехов как для зрителей, так и для героев спектаклей. Нельзя простить только убийство.
— Но Чацкий никого не убил, а вы его так «размазали». — Убил без пистолета. Грибоедовский афоризм помните: «Злые языки страшнее пистолета»? Иногда слово страшнее пули. Чацкий наполнен ядом, потому что перепутал свои амбиции с пониманием истинной свободы. Ему одному, а не всем, нужна свобода. Он думал, что все будут смотреть на него, такого свободного, вознесут на престол и объявят святым. Ты, как Христос, вылечи другого, помоги другому, освободи другого, спаси другого. Обрести свободу можно только принесением себя в жертву. Иисус Христос свободу обрел.
— Так и тянет спросить: а дьявол свободен? — В том-то и дело, что нет. Самая трудная на свете роль — Мефистофеля. Уже несколько лет думаю о постановке романа Гете «Фауст», книгу читаю постоянно, но пока не готов начать работу. Мешает... жалость к Дьяволу. Не могу я его «растерзать», как Чацкого, чтобы потом «отпустить грехи». Я его жалею. Мефистофель ограничен в своих действиях. Хотел бы он установить свой порядок, а это, скорее всего, хаос, который он как порядок понимает, но не в силах. Гете ясно пишет о том, что Дьявол дружит с Богом, и в этом главный парадокс неба и ада.
— В русском человеке больше демонического или божественного? — Вне всякого сомнения, что божественного. Русскому человеку не хватает реального дьявола: он придумывает своего дьявола, не желая признавать всемирного. В России — индивидуальные черти, по большому счету, выдуманные.
Истинное искусство никто запретить не может, считает Римас Туминас Фото: Наталия Нечаева, «Вечерняя Москва»
— Не думали ли вы поставить роман Булгакова «Мастер и Маргарита»? — До Булгакова еще не дошел. Хотел поставить «Бег», но понял, что лучше меня это сделает Юрий Бутусов. Пригласил Юрия Николаевича в Театр Вахтангова и доверил спектакль. Не ошибся. Тогда я подумывал об уходе из Вахтанговского и о том, что постановка «Бега» была бы символичной.
Пока цветут розы
— Кто же вам помешал «убежать» из Москвы? — Актеры Театра имени Вахтангова не отпустили. Людмила Максакова не разрешила, Юлия Борисова остановила. Хотя я точно знаю, что уходить надо вовремя и красиво. Пока цветут розы... Казалось бы, все помнят о том, что нельзя задерживаться, но, увы, задерживаются. Часто вспоминаю слова Анатолия Эфроса: «Надо уходить, надо уходить, надо уходить, да вот только куда?»
— У вас ведь свой театр в Вильнюсе? — И театр, и дом, и сад — все есть. Вот контракт с Театром имени Вахтангова закончится, и уеду я в родную Литву заниматься садоводством. Очень люблю природу. А в саду сажаю розы. Каждый раз удивляюсь, что они приживаются и даже цветут. Как писала Марина Цветаева: «За этот ад, за этот бред даруй мне сад на старость лет».
— Кем вы мечтали быть в юности? — После школы хотел поступить в Летное училище. А стал по первому образованию режиссером телевидения. Видимо, кто-то сверху направлял меня. Не думал я становиться режиссером. Самые опасные и рискованные профессии — летчик и режиссер. Каждую минуту могут упасть и разбиться. Я каждый день падаю. Сомнения, страхи — все это падения.
— Вы реалист или все-таки фантазер, как человек творческий? — В режиссуре и в руководстве театром — жесткий реалист. А так... Мне нравится сюрреализм. На мой взгляд, вся наша жизнь… мерцающая.
— Вы говорили как-то, что «настоящее искусство существует по своим законам». По каким? — Прежде всего, по человеческим. Лично для меня главное — человек, его история, душа, судьба, и я хочу проникнуть в его жизнь, дойти до сути и помочь. Сказать доброе слово, что он — красивый, талантливый, полезный. Именно это я хочу донести до зрителей, которые приходят на наши спектакли. Наша задача — вернуть человеку веру в себя, поднять его с колен, помочь улыбнуться. Для меня театр важен в человеческом смысле, именно человека я ставлю на первое место во всем и всегда. Режиссура для меня на втором месте. Актерская игра — на третьем. Самое главное — воспитать человека. Точнее, не воспитывать, а делиться своим, нашим богатством. А самое большое богатство — любовь к жизни. А для любви необходима искренность. Я очень люблю Россию, русских людей именно за искренность. И за красивую детскую наивность. Русские — как невинные дети. Вы очень ранимые, потому что не закрыты от опасности дьявола. Поэтому Россия время от времени и оказывается в его власти.
Только единицам невероятно сильных людей удается побороть судьбу. Я сам с судьбой пытаюсь примириться Фото: Наталия Нечаева, «Вечерняя Москва»
Не бороться и не сдаваться
— Как вы относитесь к тому, что Литва называет русских оккупантами? — Я считаю, что Россия спасла мир от фашизма и что мы победили в Великой Отечественной войне. Победили, потому что русские не жалели себя и принесли себя в жертву на алтарь Победы. Мой отец дошел до Берлина и вернулся домой в 1945 году. Он редко говорил о войне, но считал себя победителем. Война не покидала его до конца жизни, поселилась в нем навсегда.
— А вы воин? — Я отказался от борьбы за власть, за успех, за жизнь. Когда со мной случилась беда — моя болезнь — сначала я испытал шок, а через некоторое время успокоился и решил, что бороться не надо. Тот, кто борется, теряет свободу. Он становится заложником, пленником своей борьбы, протеста.
— Вы говорили о том, что собираетесь поставить спектакль по роману Толстого? — Хочу поставить размышление о жизни с игровыми большими сценами по роману «Война и мир». Думаю, что какими-то чертами своих близких, родственников наделю героев спектакля «Война и мир», как это было и у Толстого.
— А на кого из родственников вы больше похожи? — На деда... Он был настоящий мужик, конюх, прожил 107 лет. Но под конец жизни дед говорил о том, что я хочу его отравить. Я не испытывал к нему сильной любви, потому что он мучил мою маму. Мой отец со своим отцом, моим дедом, всю жизнь враждовали друг с другом, а под конец так полюбили друг друга, что начали мучить мою бедную маму. Не так подала, не так сделала — одна критика. Я приезжал домой уже студентом и видел, как они издеваются над ней. Она хотела уйти к своей сестре, но все откладывала. Я не знал, как ей помочь. Все, что я мог, — это злобно смотреть на деда. Думая про себя: «Сколько же ты еще будешь жить и мучить мою маму».
— Тяжело это слушать... А что вы ощущаете сейчас? — Начало новой жизни, новых чувств. Мне кажется, что я все еще смогу начать жизнь «с чистого листа» и получить радость от первых минут творчества.
Римас Туминас: Всем кажется, что красота - это что-то яркое, что легко сделать в искусстве. Но легко сделать кич... Фото: Андрей Парфенов/ РГ
"Надо уметь очищаться"
- В Эдипе есть свобода мышления. В нас этого нет. Приспосабливаемся… Он был заносчив, амбициозен, горд, самолюбив - такой вырос. Видите ли, колесница Эдипу дорогу не уступила, поэтому он всех поубивал! Но после победы над Сфинксом царь много лет жил этой славой, гордился, что освободил Фивы, - значит, стал слепым! Наши руководители тоже так живут: вроде встречаются, как бы все знают и видят, но на деле - слепы. Эдип прозрел на 15 минут и выколол свои глаза. Вот эта способность человека превратиться в героя, который судит и наказывает себя, - самый важный удар античности по нам. Удар высокой морали. Сегодня у нас уже никто себя не казнит. Если и застрелится человек, то - чтобы не быть разоблаченным. Низость пронзила нашу жизнь. Но делать ошибки, и большие ошибки, можно - никогда не поздно их признать и стать человеком, спасти страну и себя. Надо уметь очищаться.
"Ищи боль в других"
- Знаете, что на меня повлияло как на режиссера? Был такой, казалось бы, незначительный эпизод… Все мы в молодости испытывали страх и боль, когда надо было идти к зубному врачу. Там было такое кресло, в которое нужно было упереться ногами, вцепиться руками и терпеть. Сегодня ты ничем не стеснен, лежишь, анестезию вкололи - и болтаешься, безвольный и ненужный. А тогда я уселся в кресло, напротив было окно с видом на улочку, которая спускалась куда-то вниз. Моросил дождь, я был готов к испытанию и несправедливости. А по улице шла бабушка с палочкой и тяжелой сеткой. Останавливалась передохнуть и шла, опять останавливалась и шла. Я сосредоточился на ней, как актер в этюде, стал думать: кому сейчас труднее и больнее - мне или ей? И даже не почувствовал, как мне сверлили зуб! Этот случай очень сильно на меня психологически подействовал. Я стал искать боль не в себе, а в других. Через других можно найти себя. И в искусстве, и в жизни. В них есть система, действующая веками. И она должна присутствовать там независимо от твоего желания быть модным. Можно отходить от нее, но с возрастом ты все равно возвращаешься к этой системе, потому что она сильнее. Анатолий Эфрос, помню, во время репетиций всегда сверялся с текстом пьесы, держал книгу при себе. Закрыл ее накануне премьеры, аккуратно придавив рукой, - будто поблагодарил. Современные же режиссеры, особенно молодые, - я это вижу! - читают пьесу один раз, сразу откладывают в сторону и думают: "А где здесь я?.." Исходя из этого, и ставят спектакль. Хотя - кто тебя спрашивал, где в пьесе ты? Не надо этим вопросом задаваться…
"Играть надо небесам"
- Раньше я актеров всех любил. Сейчас только уважаю. Но это чувство более глубокое и постоянное. Вот с женщинами сложнее - влюбляюсь! Из-за этого даже курс актерский перестал набирать. В спектакли тоже влюбляюсь - да так, что на третий-четвертый раз хочу их снять с репертуара, чтобы никто, кроме меня, не видел. Вот у поляков то же самое: до того любят своего Адама Мицкевича, что никак не могут поставить. Всегда с удовольствием закрывал свои спектакли. Мне кажется, они не исчезают, а отправляются в вечную жизнь, продолжают там играться и становятся идеальными. Там, в небесах, звучит хорал и живут ангелы, наши ушедшие - близкие и далекие. Для них надо играть. Театр - страшная профессия: актер как бы поднимает мертвых. И если мы играем неточно, приблизительно, то ангел плачет, а до нас свое горе не может донести…
"В нас живет стремление к конфликту, нас с детства приучают бороться за все. Жить без конфликта сложнее, но интереснее"
…Мне очень нравится одна мысль, уже избитая, известная благодаря Шекспиру: "Весь мир - театр". Первым ее высказал в такой форме французский поэт Пьер де Ронсар. "Весь мир - театр, мы все - актеры поневоле, всевышняя Судьба распределяет роли, и небеса следят за нашею игрой" - так это у него звучит. "Всевышняя судьба распределяет роли" - такое актерам хорошо говорить, удобное объяснение. Но главная тут строчка - "И небеса следят за нашею игрой". Вот играть надо небесам, а не зрителю и не партнеру по сцене. Еще актеры любят искать в пьесе характер и конфликт. Как будто там можно что-то новое найти. В культуре, кажется, всего 26 типов конфликтов. Если кто-то откроет 27-й, это будет мирового уровня событие… По-моему, начинать репетировать надо без характера и конфликта! Просто закрывать двери у них перед носом. Они будут стучаться, томиться, умирать там от невостребованности. Потом мы раскроем двери - а нам уже ни характер, ни конфликт не нужны. Да, поначалу непонятно: что играть-то? Человека играть! Не характер, а человека. А то мы все трактуем концепции, а человеком кто займется?.. Так что без конфликта сложнее, но интереснее. В нас живет стремление к конфликту, нас с детства приучают бороться за все. Стоило мне отказаться от этой борьбы - и мир сразу другой, и люди как-то добрее.
"И в 95 можно стать звездой!"
- Молодежь у нас в театре, глядя на Маковецкого, начинает выбирать себе роли. Отказываться от эпизодов, от второго плана. Несколько лет в театре прослужили и уже копаются, что играть, а что нет. Уже не хотят "обслуживать" того, кому дали большую роль: "Мы сокурсники, понимаете… Нет, мы в прекрасных отношениях, но я не могу переступить через себя!" Я решил никого не уговаривать. Не соглашайся, уходи, жди главной роли. Я посмотрю, как разлагается личность. Актер - он же как корова. Он должен давать молоко. Когда приходит человек в труппу, надо его спросить: "Будешь давать молоко?" - "Буду, по десять литров". - "Будешь на дойку ходить?" - "Да, утром и вечером". Год проходит, два - что-то уже не десять литров в день получается. А на третий год вырастают рога, и корова становится оленем. Украшением природы... Для меня образец - не так давно ушедшая от нас актриса Галина Коновалова. Слава к ней пришла в 94 года, и Галина Львовна выкладывалась, как никто другой. Хваталась за любые эпизоды. В больницу попадала - обкладывалась там рецензиями и так выздоравливала. Приходила в театр и, глядя на коллег, возмущалась: "Как так, им по 30 лет - а уже начинают пить, депрессия, усталость, карьера не состоялась… И в 95 можно стать звездой!"
"Счастлив быть вторым"
- В молодости я верил, что могу очистить, переустроить мир с помощью искусства. Шел по городу на свой спектакль, смотрел на людей, сидящих в кафе, и думал: "Как так, что они тут делают, почему не спешат в театр? Наверное, не знают, что там премьера". Сейчас этой иллюзии нет. Я смотрю на зрителей, пришедших в театр, и хочу спросить их: "Вам что, нечем заняться?" Наверное, с возрастом приходит разочарование. Всю жизнь я был первым: режиссером, главным режиссером, руководителем. Я об этом мечтал! Мечтал купить шляпу и шарф, расхаживать по театру: "Ну что, репетируете?" Хлопнуть дверью перед собой и тут же ее открыть… А недавно пригласили ставить оперу "Катерина Измайлова" в Большом театре - согласился с удовольствием. Потому что там главное - музыка, то есть дирижер, а ты на вторых ролях. Когда уже втянулся в работу, вспомнил, что Станиславский и Немирович-Данченко тоже ушли в оперные постановки под старость. Я так счастлив быть вторым! Мне скажут: "Вот это уберите, переделайте, вы же не в драматическом театре" - и я убираю, переделываю. Не потому, что боюсь быть выгнанным. Просто рад услужить, уступить. Я таким ассистентом был бы!.. Наверное, скоро в ассистенты и пойду. …Всем кажется, что красота - это что-то яркое, что легко сделать в искусстве. Но легко сделать кич… Через красоту нужно идти к гармонии - как бы нас ни унижали и ни мучили, мы должны гармонизировать если не жизнь, то друг друга. Чтобы достичь истины. У Шекспира в пяти актах все погибают, но в финале все приходит к справедливости, воцаряется гармония. Шестой акт о том, как жить в этой гармонии, автор не написал. Главное - путь. Может быть, цель недостижима. Но счастье в том, что ты в пути. Как у Чехова - счастья нет, но ты знаешь, что оно существует, и этого достаточно. А мы приучены за него бороться. Хотим затянуть счастье к себе и заколотить дверь, чтобы оно жило с нами вечно. И обижаемся, что счастье прошло мимо. А ничего страшного тут нет. С этой дороги сойду, попаду куда-то еще. Возьму много вина, сяду под деревом читать рецензии, которые прежде не читал, и плакать: "Было…"
Справка "РГ" Римас Туминас - один из "литовских" мэтров европейской режиссуры. Возглавляет Малый театр Вильнюса (основанный им же в 1990-м) и Театр имени Евгения Вахтангова в Москве (с 2007 года), где с его приходом начался настоящий ренессанс. Ставит спектакли во многих странах. Лауреат Госпремии РФ, "Золотой Маски", международной премии имени К. Станиславского и других наград.
С приходом Римаса Туминаса (в 2007 году) Вахтанговский театр стал одним из лучших в стране, а сам худрук – нарасхват. Времени у режиссера в обрез: вчера он прилетел из Италии, где поставил спектакль «Эдип в Колоне», а завтра отправлялся в родную Литву. Поэтому встречу назначил в необычномместе – парикмахерской на Арбате.
«В России нет героев»
– Римас Владимирович, недавно в столице Казахстана с успехом прошли гастроли театра «Современник», дававшего ваш спектакль «Горе от ума». Вы в нем без особой симпатии представили на сцене первого «лишнего человека» русской литературы – Александра Чацкого. Неужели вам не жаль его, сиротинушку? – Сам так захотел – выскочка. Вообразил, что выше, умнее других. По своей природе он неплохой человек, но бестолковый, ленивый. Хотя талантливый. В нем есть задатки человека любящего...
– Где вы увидели эти задатки? – Из Италии он вез в Москву всем подарки. Софье – красивые ткани. Много тканей. Сам выбирал. Правда, на таможне из-за большого багажа с подарками его долго держали, и он прибыл только под утро. Нервный, уставший.
– Неужели Грибоедов не наделил Чацкого своими чертами? – И Грибоедов, и Пушкин, и Лермонтов, и Тургенев хотели создать героя. Но ни у кого из них это не получилось. И Чехов пытался в первой пьесе «Иванов» вывести героя, но быстро понял, что героя нет, и похоронил эту идею. В России нет героев. Жаль ваших женщин, которым некого любить всю жизнь.
– Что же нам делать? – Выходить замуж за европейцев – немцев, поляков, французов, литовцев. Рожать детей с деловой жилкой, с чувством ответственности за свои слова, с мужским началом.
– А на кого оставить русских мужчин? Сваха Роза Сябитова сказала мне на днях, что «в мировом рейтинге женихов русские мужчины на последнем месте». – Они должны измениться. Так относиться к женщинам, к любви, к семье, как русские мужчины, недопустимо. Причем это происходит веками. Все, что могут русские мужчины – воевать. Взять оружие и отправиться на войну для русского проще, чем работать в поле. Так было давно. Не хотят русские мужчины работать. Я сам отношусь к женщинам гораздо лучше, чем к мужчинам, и об этом все мои спектакли. Мне жалко и Софью, и Татьяну, и Нину, и Соню, и мою бедную маму, и мою умную жену, и мою дерзкую дочь, потому что все они намного лучше своих мужчин. Моя жена Инга в тысячу раз добрее, умнее, мудрее, терпеливее, великодушнее меня. Моя мама Вероника была на много голов выше моего отца. Боюсь, что он так и не понял этого.
«Каждый день падаю»
– Как получилось, что вы стали режиссером? – Видимо, кто-то сверху направлял. Сначала хотел быть моряком, конструктором, скульптором и летчиком. После окончания школы ехал поступать в летное училище, а оказался в Литовской консерватории на факультете режиссуры телевидения. Не особо хотел учиться на режиссера, но так получилось. Театр всегда был для меня спасением. Когда женщины отвергали меня и уходили к другим мужчинам, я думал: «Вот поставлю спектакль, и они узнают, кого потеряли!» Ставил спектакли, но женщины не возвращались. Иногда хотелось отомстить, но никогда не получалось.
– А женщины вам мстили? – И у женщин не получалось. Месть обходит меня стороной. Ангелы спасают от зла. Я чувствую ангелов, слышу их голоса и умею отгонять дьявола.
– Как боретесь с черной силой? – Дьявола нужно держать в черном теле. Не давать ему пищу. При этом и не гнать метлой. Пусть стоит за дверью и ждет. А когда он уже будет без сил, впустить в дом и сказать: «Ох, бедный, где же тебя носило?» Голодный дьявол свалится у порога, чуть полежит и пойдет прочь.
– Были ли в вашей жизни неудачи, падения? – Каждый день падаю. Сомнения, страхи – все это падения. Падаешь, падаешь, а потом поднимаешься. Но это не тактика, а реальность. Каждый день думаю уйти из театра и стать садовником. Верди в документах, анкетах всегда писал, что он не композитор, а садовник. Уже столько лет начинаю день с мысли об уходе, о том, чтобы стать садовником...
– Что же вам мешает? – Не отпускают меня актеры Театра Вахтангова. Людмила Максакова не разрешает. Говорит, что уедет вместе со мной в Вильнюс. И Юлия Борисова не разрешает.
«Россия – во власти дьявола»
– С какой профессией можно сравнить профессию режиссера? – С шахтером. Мы также бродим под землей в поисках полезных ископаемых. Когда добываем, выносим на поверхность, актеры делают из камней драгоценности, а администрация и директор эти наши сокровища присваивают и продают. Вообще, я жалею, что не стал летчиком. Летчик и режиссер – самые опасные и рискованные профессии. Каждую минуту можно упасть и разбиться. Вот и стригусь под Экзюпери.
– Фантазия у вас богатая! – Скорее мне нравится сюрреализм. На мой взгляд, вся наша жизнь – мерцающая. Так много богатств в мире, но все они как бы в дымке тумана, во мгле… И самое большое богатство – любовь к жизни. А для любви необходима искренность. Я очень люблю Россию, русских людей именно за искренность и наивность. За красивую детскую наивность. Вы очень ранимые, потому что не закрыты от опасности дьявола. Поэтому Россия время от времени оказывается в его власти.
– За любовь нужно бороться? – Любовь – Божий дар, и она никуда не девается. Бороться за нее не надо. Она есть, и всё. Кроме Бога, ее никто не может забрать. Я не верю в искренность слов Татьяны Лариной: «Я вас люблю, чего лукавить, но я другому отдана и буду век ему верна». Она сохранила в душе как святое девичью любовь к Онегину. И в Петербурге стала стеклянной. Русские женщины очень хорошо умеют убивать в себе любовь. Если бы Онегин поехал воевать и вернулся к Татьяне с наградами и ранами, она бы это оценила. Мужчины должны совершать поступки, а не только говорить о своих чувствах и планах. Вот Болконский пошел на войну – и вернул любовь Наташи Ростовой. Думаю вскоре поставить спектакль-размышление о жизни по мотивам романа Льва Толстого «Война и мир». Берусь за Толстого, чтобы отомстить за моего любимого Чехова. Вы же знаете историю, как Толстой обидел Чехова? Я ее обозначу в своей постановке. Попробую отомстить впервые в жизни.
Римас Туминас – рабочий процесс сглаживает различие мировоззрений, возникающее при общении с Российскими актёрами. 19:16 / 01.09.2019 «В России достаточно актёров с коммунистическими взглядами, которые сожалеют о развале Советского Союза. Беседы с такими людьми всегда начинались в острой форме, так как я являюсь защитником независимости и всегда был не прочь покритиковать советскую Россию. Однако, некоторое время спустя, мы втягивались в работу и забывали о наших разногласиях. Постепенно и эти темы отошли на задний план, и меня приняли как режиссёра, человека, который не занимается политикой, не укоряет, а кто помогает раскрыться актёрам», рассказал режиссёр Римас Туминас в интервью ЛРТ.
- В конце июня на международном фестивале в Помпеи вы анонсировали спектакль, по мотивам драмы Софокла «Король Эдип». Это вовсе не первая ваша работа о Короле Эдипе, он для вас особенный? - Хочу подчеркнуть - Софокл является одним из самых примечательных драматургов Античной литературы. Античность стала мне близкой, понятной, постоянно ею восхищаюсь. А спектакли по тематике Царя Эдипа ставлю, ставлю и не могу остановиться. Эта тема завладела мною, однако, скорей всего, после спектакля в Помпеи не вернусь к Царю Эдипу.
- Каково это заниматься постановкой спектаклей на античной сцене в Греции или Италии? - На античной сцене всё по-другому. В Греции, на сцене театра в Эпидавре, или в Помпеи нас словно кто-то посещает. Там начинают говорить ранее безмолвствовавшие боги, которые нам помогают. Эти города явно находятся под чьим-то влиянием свыше.
- Спектакль Эдип в Колоне, постановкой которого вы занимались в Помпеи, связан с Эймунтасом Някрошюсом, какими были ваши взаимоотношения? - Весьма хорошими, особенно в юности. Шумные, активные… В нашей компании были Бражюнас, Йонинас, Ерлицкас, Кукулас и мы с Някрошюсом. Мы, словно, пробивная сила, отправлялись в путь только тогда, когда люди в нас очень нуждались. Были очень активными в первые годы получения независимости, агитировали за скандинавскую модель дальнейшего развития нашей страны а не наподобие Германии или США. Однако, в те времена, нас не услышали. Но, нужно заметить, наши отношения были красивыми, открытыми. К сожалению, театр в то время не мог удовлетворить потребности молодого поколения, по этой причине и родился Малый Вильнюсский театр.
- Вы всё ещё отслеживаете жизнь Малого Вильнюсского театра? - Планировал, что всё сложится по-другому, что буду сам разделять свою жизнь на этапы: 7 месяцев посвятить интенсивной работе в Москве, 3 месяца посвятить Малому театру, а оставшееся время – отпуск. Однако, взявшись за дело, собрал команду, взял на себя обязательства и не смог уложиться в обещанный план. Если потребовалось бы заниматься постановкой спектакля на сцене в Малого театра – я бы опасался. Результат может оказаться иным, возможно, я не тот, кто нужен, возможно, я консервативен как режиссёр для современного театра. Считаю себя представителем современного театра, и этим горжусь, но меня не устаёт преследовать лёгкая тень беспокойства и страха. В марте следующего года у Малого театра юбилей – 30 лет. Хочу в юбилейном году заняться постановкой спектакля на его сцене.
- Искусство не имеет границ, но каким образом принимают зрители Китая творчество Пушкина или Западные драмы? - Для Китая драма является новым жанром, новым веянием. Мне пришлось и теперь иногда приходится работать в Китае, поэтому с уверенностью могу сказать, что люди там – очень трудолюбивые, восприимчивые, проницательные, всё записывают, снимают на видео. Для китайцев более близка опера, но, очевидно, и новое стремление в область драматических произведений. Китайцы готовы одержать победу и в этой области.
- В какие ещё страны вас приглашают работать? - У меня множество различных приглашений и планов – в Швеции, Англии, Италии… Но не всё зависит только от меня. Я ограничен своими недугами, поэтому первым делом – здоровье, а уже потом - посмотрим.
- Вы уехали из Вильнюса в Москву в 2007г. Была ли вам разница куда уезжать? Могли бы вы уехать в какой-нибудь другой город? - Чего доброго, мог бы. Мне нужно было меняться. Опасался того, что я стал заключённым, мучеником Малого театра, тем, кто обязан обо всех заботиться. Мне хотелось свободы. Существует множество случаев, когда создаётся новая театральная постановка, создаётся театр, но внезапно ты понимаешь, что не можешь там работать. Было красиво мечтать о театре, когда-то много проводили времени в разъездах и внезапно руководство мне сообщает: жди, через год тебе будет тебе театр. Признаться, испугался, говорю не нужно спешить, ведь строение, которое планируется использовать для театра, имеет историческое значение, и реставрационные работы необходимо проводить крайне аккуратно. Также испугался рутины и ежедневности, когда каждый вечер – спектакль, и ты словно привязан. И мне требовалось что-то сломать, поэтому именно в то время я отправился бы в любое место, куда бы меня ни пригласили.
- Связываете ли ваше текущее высокое признание с Московским театром им. Е. Вахтангова, где в настоящее время вы работаете? - Да, всё-же Москва – театральная Мекка, как Италия или Англия. Это – основные столпы театрального искусства, где накоплено уйма опыта, мудрости, и где сформированы превосходные школы актёрского мастерства. Собственно, да, театр им. Е. Вахтангова для меня открыл больше новых горизонтов.
- Ваши высказывания о России и её президенте оцениваются в Литве неоднозначно. Как на вас смотрят актёры театра им. Е. Вахтангова? Вы родом из страны, отношения с которой у России не получится назвать достаточно дружелюбными…. - Ещё до начала событий в Крыму отношения иногда были натянутыми. В России достаточно актёров с коммунистическими взглядами, которые сожалеют о развале Советского Союза. Беседы с такими людьми всегда начинались в острой форме, так как я являюсь защитником независимости и всегда был не прочь покритиковать советскую Россию. Однако, некоторое время спустя, мы втягивались в работу и забывали о наших разногласиях. Постепенно и эти темы отошли на задний план, и меня приняли как режиссёра, человека, который не занимается политикой, не укоряет, а кто помогает раскрыться актёрам.
Приезд прославленного российского коллектива вызвал заметный ажиотаж и в кругах французских театралов, и у местной прессы. Поэтому на пресс-конференцию, предваряющую начало гастролей, собралось множество журналистов, и вопросы они задавали не только о привезенных спектаклях. А Римас Туминас и без того говорил не только о гастролях. Отдельное внимание он уделил ситуации с Павлом Устиновым. Но тема взаимоотношений театра с публикой и художника с вечностью все же оставалась главной...
– Этим летом мы все в театре испытывали теплое чувство ожидаемой радости от предстоящей встречи со зрителем. Радости ожидания подарка. Ожидания, что не мы вам, зрителям, а вы преподнесете нам нежный, светлый, драгоценный подарок, в котором скрыт, упакован ваш отклик на наше творение, на наш спектакль, на наши сомнения и переживания. И если этот душевный отклик будет нам подарен, то для театра это будет самым главным. Поэтому я не буду говорить, что мы, как дикари, пришли в восторг от одного только приезда в Париж, нет, это не так. Мы здесь бывали, мы здесь еще будем, потому что летаем по миру и хотим нести людям радость. Но здесь нам тоже важен отклик вашей души.
Мы привезли сюда безнадежную веселость и радость. Мы поняли, что театр ничего не значит и ничего не может изменить. И тогда начали смеяться. Стали безнадежно радостными. И эта ирония, этот юмор, наверное, спасает нас самих, потому что спасти нас никто не может. Только сами. Спастись от грубости, от невежества, от хамства и беззакония. И от несправедливости, которая творится.
Я хочу выразить от имени всего нашего театра протест и возмущение по поводу дела Павла Устинова и высказать это не потому, что он наш собрат и коллега по профессии. Просто степень несправедливости в этом деле запредельно высокая, она уже смешана с бесправием. Человек просто стоял на площади, разговаривал по телефону, и на него напали сотрудники полиции, избили его. Может, конечно, и не случайно напали, может кто-то навел, кто-то спровоцировал или дал команду. Может, даже по ошибке напали... Но как мог ошибиться судья в процессе, дав невинному человеку три с половиной года? Судью после этого надо судить и сажать. Потому что подобные решения, а они у нас случаются нередко, самым серьезным образом компрометируют и власть, и страну. Это недопустимо, стыдно и позорно. Думаю, что ситуация скоро разрешится, парень вернется к работе, и все будет хорошо. Но не отметить этого сегодня мы не можем. И, веселясь безнадежной веселостью, мы не забываем горечи тех моментов, которые случаются и в нашей жизни, и повсюду в мире.
Мы пытаемся гармонизировать мир, строить, верить в красоту и в вечность. И если зритель почувствует это, откликнется, станет соучастником процесса и подумает вдруг, что он любим, что он нужен, значит, наши усилия не напрасны. Многие ведь, особенно женщины, приходят в театр несчастными. Чем-то в жизни обделенными – то ли их кто-то разлюбил, то ли муж ушел, то ли печали добавилось... Большинство зрителей театра, как правило, женщины. Они ищут у нас очага счастья, ищут тепла, ответа на вопрос – есть ли в жизни радость? И мы стараемся ответить. В такие минуты человек в нашем зале вдруг чувствует, что он бессмертен, что он нам нужен, любим нами. Любим всеми. Подарить человеку такое чувство любви, дать ему возможность почувствовать себя нужным – в этом самая важная миссия и цель театра.
Работая над «Евгением Онегиным», мы для себя особо выделили слова Пушкина о том, что пошлость, невежество, грубость – всегда примыкают к современности. Пошлость боится прошлого. Туда она не идет. Она идет к нам, современникам. Она говорит: я пошлость, я помогу тебе, я раскрою тебя, я сделаю тебя знаменитым. Ты раздевайся на сцене, ругай весь мир, будь циничным и грубым, и я тебя прославлю. Она подстрекает неокрепшие души, потому что знает: смотреть пошлость любят. Как любят смотреть насилие, смотреть, как унижают и даже убивают человека. Пошлость действует на инстинкты, уничтожая душу, и наш театр всеми силами старается этого не допустить. Хотя мы, конечно, знаем, что пошлость, невежество и грубость не только ломятся в дверь, но и стараются пролезть в любую щель.
Все, что мы делаем на сцене, – это спектакль для души. Мы никогда не приспосабливаемся ни к какой стране или к городу, мы не берем во внимание, что мы в Париже, Лондоне или Шанхае, не изучаем аудиторию, не пытаемся понять китайцев, которых никогда не поймем, не стараемся учитывать, что сегодня в зале американцы, которые изучают русский язык, или немцы... Если бы мы приспосабливались, это унизило бы нас как профессионалов, это было бы предательством по отношению к тому, что мы делаем. Поэтому мы всегда и везде играем так же, как у себя дома. Ну, может быть, стараемся играть еще лучше, но – как дома.
Конечно, мы видим и знаем, что в разных странах реакция зала разная: где-то активнее откликаются на одни слова или мысли, где-то на другие. Но это нас не удивляет, это, скорее, обогащает и радует, потому что мы видим отклик. А значит, мы верно существуем и верно живем, и наш спектакль нужен.
Мы работаем интенсивно, открыто, честно. Мы все время ищем человека. Мы не думаем о политике или мировой боли, мы сосредоточены на судьбе человека. Над нашей сценой парит история, история человека, о котором мы стараемся рассказать. Эта история парит и над нами, и над вами, и нет ничего более ценного и важного в нашей профессии, театре и в жизни, чем судьба человека.
Время сегодня дурное, и в театрах многие стараются не выразить автора, а показать себя. Любым способом – но себя. А это тоже пошлость. Мы ее не принимаем, мы страдаем от нее, мы с ней боремся, потому что ранимы. И потому что любим жизнь. Как говорил Толстой, театр – это искусство влюбить в жизнь, пробудить душу. И дать дорогу любви.
В изолированную Литву вернулся режиссёр Римас Туминас. В специальном интервью корреспонденту LRT.lt он рассказал: разочаровавшаяся Россия раньше думала, что её закрытость не повлияет на интеллигенцию, - радует правительство Литовской Республики – чтобы о нас так заботились не только во время катаклизмов, и обещает незабываемо отпраздновать 30-летие Вильнюсского малого театра.
На 28 марта на сцене Вильнюсского малого театра была запланирована премьера «Здесь смерти не будет». Мероприятие планировали транслировать в прямом эфире программы «LRT PLIUS». Увы, по причине всем известных обстоятельств, мероприятие пришлось отложить. Именно этим спектаклем 30 лет назад начал свою деятельность Вильнюсский малый театр.
Римас Туминас/ архивное фото
Его лидер, Р. Туминас, по телефону из поместья, расположенного недалеко от Аукштадварио, говорил: «Здесь смерти не будет» точно не будет. Если не в апреле, тогда осенью, во время начала нового театрального сезона.
«Такое название дано спектаклю не на месяц, два, а на долгие годы, - острил руководитель Государственного академического театра им. Евгения Вахтангова (с 2007г). – Смерть ко мне снисходительна, а это значит, что её можно и отложить. Моя жизнь ещё не прожита.»
Римас Туминас/ архивное фото
Последний убежавший из России
- Всё сложней и сложней вернуться в Литву, не так ли? Почему возвращались не самолётом, а воспользовались автомобилем? - Мои дочки и жена меня практически вырвали из Москвы. Просочилась информация, которая не соответствует данным, публично оглашаемым российскими СМИ. В России было достаточно спокойно. (Усмехается.) Это народ, который обладает иммунитетом к различным бедствиям, катастрофам, войнам, а также к дефициту. Даже иммунитетом к вирусу – нас никто не возьмёт, мы выживем. (Смеётся.) Они, как обычно, ведут себя по-богатырски, героически. Мы крепкие, ничего не боимся, нас никто не победит. (Смеётся.)
Римас Туминас/ архивное фото
«И не нужно думать, что мы управляем миром. Вовсе не трампы и путины являются владыками мира. Царь и владыка – это мор, эпидемия.»
- Такие выражения в ключе имперского мышления у меня вызывали беспокойство, удивление и улыбку. Правильно поступили мои родные, вынудившие меня отказаться от полёта, хотя, на тот момент, билет у меня уже был куплен. Автомобилем передвигаться безопаснее. Не первый раз автомобилем возвращаюсь в Литву, люблю ездить за рулём.
Подготовился к дороге, настроился на длительное ожидание в очередях. Купил еды, не забыл и про одеяло с подушкой, никто не знает, сколько суток придётся стоять на Российской границе. Вереница грузового транспорта была длинной, а на полосе для легкового транспорта я оказался один. Так получилось, что загруженность упала за несколько дней до моего приезда. «Вы последний», - сказал мне на прощание российский пограничник. Последний убежавший. (Смеётся.)
Никакой медицинской проверки не производилось. После Российского пункта таможенного пропуска – Латвийская граница. Оформление не заняло много времени, так как возвращаюсь на родину. Только российские номера на автомобиле вызвали у пограничников некоторую обеспокоенность.
Думал, если не получится пересечь границу – вернусь в Москву, проедусь за рулём. Мечтал заехать в Псков, там жил Пушкин, осмотреться там.
Хотя, руководство страны постепенно, изворачиваясь, и вводило ограничения, но Россия, на данный момент, не объявлена зоной риска. Вы представьте, если кто-либо из руководителей отдал бы строгие указания, имея ввиду русский менталитет, обычаи и памятные исторические моменты, то в Москве случился бы коллапс. (Смеётся.) Может и правильно, что постепенно вводят ограничения: детсады, школы, а затем и театры.
Словом, готовился ехать домой, только полностью не понимал – еду в страну, поражённую вирусом, или из страны поражённой вирусом.
Хорошо на душе, горжусь своей страной, где так элегантно приступили к решению данной проблемы. Руководство какой ещё страны так заботится о своих гражданах? И думаю, если бы каждый день так заботилась бы, а не в связи с обстоятельствами, то Боже, Боже, как бы мы её тогда любили бы, уважали бы и верили бы в неё. И как хотели бы ей помочь!
«Очень приятно ощущать, что я важен для правительства, хоть и я пенсионер. И, скорей всего, теперь уже не нужен.»
- Очень приятно ощущать, что я важен для правительства, хоть и я пенсионер. И, скорей всего, теперь уже не нужен.»
Второе, думаю, может, наконец-то поймём, и на законодательном уровне начнём инвестировать в медицину, науку, образование столько – сколько возможно. А деньги, как оказалось, они есть.
- Как вы думаете, Россия не сообщает точных сведений о коронавирусе, или эти числа на самом деле такие небольшие? - Думаю, они знают. Однако, как обычно, всего не рассказывают. Я уверен в этом. Они прекрасно себя знают, и знают что может случиться, если расскажут людям всю правду. Поэтому и сообщают постепенно, методично, используют выбранную тактику для постепенного ввода ограничений, связанных с коронавирусом. Желают избежать коллапса. Может так и нужно, не знаю.
Долгие годы ждут пришельцев
- «Здесь не будет смерти» - название возрождённого спектакля на сегодняшний день оказывается очень символичным. Можно ли говорить о том, что это снова проявляется ваше ощущение времени? - Скорей всего. Непреднамеренно у меня сложились довольно интересные отношения со смертью. Я бы сказал, дружественные. Меня преследует и это название, найденное вместе с Валдисом Кукуласом, светлая ему память. Меня преследует и Эдип Софокла, именно ему посвящаются мои невзгоды. Обобщу: сегодня это называем эпидемией, а тогда, и множество веков назад, это было мором. В Античности думали, что мор, все беды и страдания боги шлют человечеству за их грехи.
Я всё думал что тему мора и Эдипа я полностью закрыл. А тут, внезапно, всё снова – «Здесь не будет смерти», Эдип, мор – всё друг с другом связалось. Осталось одно – беспокойство, что за свои грехи мы должны отвечать и терпеть. Исповедаться в них, наказать себя, и только тогда боги простят нас, и остановят мор. (Смеётся.)
На протяжении долгих лет жду пришельцев. Скорей бы они показались бы. Тогда нам стало бы стыдно, насколько без меры, опрометчиво себя ставим во главу и живём с этим. Тогда бы успокоились бы, умерили бы свой пыл, и начали бы снова жить скромно, красиво и достойно. И не нужно думать, что мы управляем миром. Вовсе не трампы и путины являются владыками мира. Царь и владыка – это мор, эпидемия. А это значит, мы отклонились от морали, заповедей Господних, вот и пришло время кары, чтобы мы одумались.
Небесный купол – голоса ушедших.
- Пересмотрел запись спектакля «Здесь не будет смерти». Странное впечатление. В. Кукулас сценарий писал для того времени, и кажется, спектакль вы должны будете наполнить иным содержимым, и мысль выразить иными словами. - В. Кукулас, на самом деле, плакал после премьеры. Мы тогда немного выпили, и, расчуствовавшись, он признался: «Вот, спектакль, в котором от меня осталась только одна фраза.» Название. Мы были молоды, и со смертью у нас были красивые отношения.
Заниматься реновацией этого спектакля не планируем, но хотим пересмотреть годы творчества Малого театра, испытания временем. Это понятно, текст должен быть другим, но что-то должно остаться в качестве дани уважения и нежной благодарности тем, кто принял участие.
И голоса… Голоса ушедших в темноте. Одни их узнают, другие – нет. Неважно. Верю, что наши голоса и звуки где-то высоко накапливаются и становятся огромным хором. Остаются.
А всё иное – это попытка с ироничной точки зрения посмотреть на другое время, вспомнить, путешествовать во времени, прикоснуться к нему. Однако, название, одухотворение мысли, вызов «Здесь смерти не будет» должен остаться.
Построил себе тюремную камеру
- Вам всегда задают два вопроса – почему уехали в Москву и когда, наконец, вернётесь. - Каждый день возвращаюсь и возвращаюсь. Возможно пребывание там, и жизнь, когда каждый день возвращаешься, придаёт сил посмотреть на театральное искусство словно со стороны. Как человеку, который постоянно возвращается, не строит дом, не обживается, не утверждается на одном месте, не строит театр, а испытывает свою жизнеспособность, необходимость, где бы ни был – в Москве, Лондоне или где либо ещё.
Возможно, это и превратило меня в гостя, который постоянно скучает по Литве. Там, в России, чувствую себя настоящим литовцем. Поэтому там и ставятся те спектакли, которые первоначально ставились на сцене Малого театра: «Маскарад», «Ревизор» и «Улыбнись нам Господи» Григория Кановича. Когда в театральных залах Нью-Йорка или Лондона нас вспоминают, упоминают географические места Литвы, Расейнюс, Каунас, красоту Вильнюса, то для меня это гордость и как бальзам на сердце.
Римас Туминас/ архивное фото
«Когда в театральных залах Нью-Йорка или Лондона нас вспоминают, упоминают географические места Литвы, Расейнюс, Каунас, красоту Вильнюса, то для меня это гордость и как бальзам на сердце.»
- Когда, с помощью Альгирдаса Бразаускаса мы обосновались в Малом театре, я почувствовал, что построил себе небольшую тюремную камеру. Поэтому всегда стремился вырваться оттуда и попробовать другие театральные просторы. Конечно, были и другие приглашения, но я выбрал Москву. Так как я там учился, как Эймунтас Някрошюс, и как многие другие. Говорил, попробую год, или два, но, видите, задержался. Так как обязательства стали очень большими.
Римас Туминас/ архивное фото
Зреет решение
- Посмотрел несколько передач российского телевидения и ко мне настойчиво постучалась мысль о том, что вы очень изменились, и уже не тот, кто уехал. Сильно ли Москва вас изменила? - Когда Арвидас Сабонис в своё время уехал в NBA, я был очень возмущён: «Подожди, кто разрешил? Что я буду смотреть? Как такое возможно?!» Помню это чувство.
Поверите или нет, но скорей всего я наоборот устоялся. В своём менталитете, позициях. И уже на протяжении нескольких лет переживаю небольшое чувство разочарования всем окружением. И театром тоже. Думал, что нужно нести флаг Литвы. Десять лет назад было много препятствий, в том числе и дипломатическая миссия, поиск диалога. Однако, после 2014 года и других событий во мне зреет решение вернуться.
Адомас Яцовскис, Римас Туминас / Архивное фото
«Мои идеи застревают, и, видимо, ситуация безнадёжная. Связи обрываются вплоть до сосудов, вот такой культурный инсульт»
- В свое время был брошен лозунг: «Мы сами, у нас своё, мы никого не боимся». Я думал, отстранение от Европы не окажет влияния на Русскую культуру, искусство. Однако, оно повлияло на театральную общественность. У нас есть свой Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов и зачем смотреть на запад.
Очень опасное мышление.
Мои идеи застревают, и, видимо, ситуация безнадёжная. Связи обрываются вплоть до сосудов, вот такой культурный инсульт
Малая часть культурных деятелей России не принимает тех установок, стремится общаться, быть вместе. Поэтому репертуар театра им. Е.Вахтангова стараюсь организовывать с уклоном на мировую литературу, западную драматургию. На данный момент получается, но у меня по-прежнему очень много сомнений.
Мне очень беспокойно. И всё сильней мысль, может зазря я потратил те годы. 13 непрожитых лет жизни. Возвращение к «Здесь не будет смерти» теперь наполнено большим смыслом нежели ранее.
Римас Туминас и Габриэле Туминайте занимаются подготовкой к режиссуре, посвящённого юбилею спектакля
Жалко людей России
- Саулюс Шалтенис несколько лет назад мне сказал: «Мне страшно, в России они сеют дождь, а пожнут бурю.» Вы согласны? Там пугающая атмосфера, или это только нам в Литве так кажется? - Нет, возможно нет. Я бы так не думал. Довольно достаточно светлых умов, и народ всё больше и больше просвещается. И не упадёт он так, как мы это представляем. Или как нас пробуют слегка ввести по этому поводу в заблуждение.
Без сомнений, ведётся информационная война, война законодательств. Как всегда и везде есть место преувеличениям, утрированию, отрицанию. Без сомнения народ страдает. Одно дело – Кремль, совсем другое – Россия, это совсем разные вещи.
Мне иногда приходится ездить в провинцию, дальние города. Я удивляюсь их терпению, вере и красоте. Конечно, с определённой долей скептицизма они оценивают политические события, происходящие в задворках Кремля. Однако, воля, вера и образование делают впечатление.
Мы любим прогнозы, ждём катастрофы (как я жду – инопланетян), когда же та Россия потерпит неудачу? Не, не потерпит неудачу, но будет терпеть. Жалко людей.
Думаю, конфронтация тут не нужна. Возможно, этот вирус нас объединит, соединит, и уже тогда мы успокоимся? Не будут властвовать над нами Трамп, Путин или Камерон. Самый главный наш владыка – судьба, или комплекс Эдипа.
Я за свою жизнь больше получил, нежели мог дать. Знаете, 30 лет назад, во время спектакля «Здесь смерти не будет», включился фонарь. А смерть боится света. И если кто будет спрашивать, чем нам можно помочь, отвечу – спасибо, не нужно, мы зажгли свет, он светит, и нам этого достаточно. И также театральная жизнь, словно фонарь, пока в нём есть надежда и любовь, не погаснет. Мы вернёмся, и это станет основной мыслью, идеей – здесь точно смерти не будет.
Приглашает идти на природу, по отдельности, естественно
- Хочу много чего ещё спросить, но интуиция подсказывает, что тут самое время остановится, пора отдохнуть. - Я отдыхаю. Отдыхаю в деревне. Но я заключённый. У меня много удовольствий – хорошая погода, на приусадебном участке накопилось работы. Когда выхожу утром, возвращаюсь только в сумерках. Посоветовал бы всем идти на природу. Отдельно, естественно. (Смеётся.)
Идти в избу и работать: заготавливать дрова, сгребать прошлогодние листья, приводить в порядок, не смотря на то что на дворе апрель. Теперь такое время, нет зелени, зарослей, всё видно – где непорядок. И так грустно становится, когда земля обнажена. Самое время привести себя в порядок, и навести красоту вокруг себя. И подумать, не будет ли здесь смерти? Не будет.
Римас Туминас / Архивное фото
- Вы вольтерьянец. - Мне понравилось как Джузеппе Верди представлялся не композитором, а фермером. Текущая ситуация в мире на столько красивая, и хорошо подходит чтобы признать свои грехи и примириться. И благодарить за то, что таким образом можем один другому помочь, полюбить правительство.
Мне уже нельзя двигаться. После окончания карантина обязательно выйду на улицы. Все будут удивляться: «Смотрите, он выжил!» Смогу повторить, что и говорил 30 лет назад, что тут не будет смерти. Это меня и поддерживало. И ещё не время для «Реквиема» Моцарта. Нет, нет, нет…
Римас Владимирович поделится своими мыслями о предназначении театра, расскажет о деревенском детстве, о маме, о сложных отношениях с отцом, о своей первой любви. Мы увидим его за работой на хуторе и в театре во время репетиций, которые проходят в атмосфере непринужденного творческого поиска и единения.
В своём поместье самоизолировался известный режиссер Римас Туминас, и ему тоже приходится подчиняться правилам, которые диктует жизнь.
«Возможно, это и хорошо, что этот вирус пошатнул старые основы наших размеренных жизней? Возможно, наконец-то, поймём, что нами управляют не финансовые пирамиды или сильные мира сего, а этот вирус, который всех уравнивает», - отправившись на двухнедельный карантин, поделился своими мыслями мэтр Литовского театра Римас Туминас.
68 летний Р. Туминас не так давно спешил вернуться из Москвы в Вильнюс, так как у Вильнюсского малого театра, основателем которого он является, юбилей – 30 лет, в честь чего должны были начаться репетиции спектакля «Здесь смерти не будет». Именно с этого спектакля начал свою жизнь театр Р. Туминаса, поэтому режиссёр хотел дать этому спектаклю вторую жизнь. Но теперь пришлось подчиниться не своим планам, а правилам, которые диктует жизнь – карантину из-за эпидемии коронавируса. Хорошо то, что карантин будет проходить на своей собственноручно построенной и благоустроенной усадьбе недалеко от г. Тракай.
Разговор с Р. Туминасом начался слегка неожиданно: «Когда вы позвонили и предложили побеседовать, мне послышалось следующее: «Давайте сделаем ребёнка», я сразу согласился: «Давайте сделаем», ведь когда-то, давным-давно, я мечтал о сыне.» Но и потомков у режиссёра не так уж и мало, - дочь Моника, что от первого брака, ему подарила двух внуков. Им семь и десять лет. Дочка Габриэла, которая от второго брака...
«В хозяйстве немало различных подсобных механизмов на электрической тяге, которые необходимы для обработки деревьев, газонокосилка, маленький трактор. Я надеюсь, мои внуки, когда-нибудь заинтересуются всем этим», - по-отечески делился с нами Р. Туминас.
- Поэтому, не стоит жаловаться, будет кому из ваших родных перенять дела по хозяйству в вашей благоустроенной усадьбе, уже подрастают двое мужчин. - На данный момент машинки и техника их не интересует, их интересуют Евро. И в этот раз, возвращаясь из Москвы, я не вёз никаких подарков. Получат от меня денег на карманные расходы. И не думаю, что деньги на карманные расходы испортят моих парней. Меня не испортили, и их не испортят.
Если внуки будут получать деньги в умеренном объёме, и если они знают и планируют куда их потратить, то, в таком случае, они научатся считать их и будут знать что чего стоит в этом мире. Но мне их учить легко, сам же не умею ни копить, ни разумно тратить (с улыбкой). Как есть, так есть, - когда сам чего-либо не умеешь, обязательно в этом пытаешься учить других… Это один из законов жизни.
-Как вы общаетесь с внуками, когда бываете вдали от них? Конечно, начинаем скучать друг по другу. Ждём встреч. День, два после встречи – настоящая идиллия. Но затем начинам вздорить. Доходит даже до физического воздействия.
- И вы можете бить детей? - Да. И смело, без сомнений. Ремень для этого специально не ищу, беру что есть под рукой, - или жердь или верёвка или полотенце (смеётся). Я не стараюсь причинить боль, но хочу, чтобы знали, что рядом требовательный строгий дедушка, который может в воспитательных целях взять всё что попадёт под руку, а не только полотенце.
-Возможно, замечаете, что ваши внуки и внучка также проявляют способности к театру, сценическому мастерству? Советуете ли им пойти по вашему пути? - Ни в коем случае. Только моя дочь, Габриэла, мне не сказав, меня не послушавшись, решила пойти в режиссуру. Внуки более склонны к музыке. Если бы вздумали пойти в театр, я бы не советовал бы, запрещал бы.
- Но Вам же нужно на кого-то оставить вами созданный Вильнюсский театр. - Хватит Габриэлы. Хотя она и моя дочь, но я осмелюсь сказать, что она сообразительная, талантливая, и иногда меня удивляет. Она настолько слилась с профессией, вошла в роль, что мне и самому у неё есть чему поучиться.
- А Вы, работая в усадьбе, не задумывались о том, что жизнь полна самых неожиданных вещей и парадоксов? Когда год назад вы планировали в честь тридцатилетия своего театра в Вильнюсе, возродить постановку «Здесь смерти не будет», мир не имел никакого понятия о коронавирусе. А теперь, после возвращения из Москвы, всего за день до начала репетиции, введён карантин, и мы все на самом деле оказались в окружении смерти. - Когда мы, тридцать лет назад, занимались постановкой этого спектакля, также жили в очень сложной обстановке. Те годы были полны переворотов, утрат, страданий и борьбы за независимость, а этот вопрос – «Здесь смерти не будет?», - регулярно, каждые пять-семь лет возвращается снова и снова. Да, видимо, мы хотим отдалить смерть, подружиться с нею. Вновь воскрешённый спектакль «Здесь смерти не будет» в наши дни был бы пророческим. Однако, сложившиеся обстоятельства, нам не дают осуществить этого.
- Скорей всего вы не могли угадать, что Вам придётся в одиночку жить две недели в усадьбе. Времени для размышлений, скорей всего, достаточно. О чём вы подумали, куда уводят мысли? - Мои размышления касаются не только проблем и невзгод дня текущего. Я уже давно задумывался о том, что театр на некоторое время должен переместиться в область таинственности. Не мы, театралы, должны что-либо доказывать нашим зрителям, угождать им, а наоборот, слегка отдалиться, чтобы они шли за нами. Театр сегодня – это не человек, повернувшийся лицом к зрителю, а уходящий, отдаляющийся человек. Публика видит только его силуэт, походку, так как на некоторое время необходимо театр поместить в темноту, чтобы была новая возможность в очередной раз из неё вернуться. Я думаю, что теперь предоставляется особая возможность всем людям культуры помолчать. Особенно театрам. Не нужно цепляться за предлагаемые развлечения, обращать внимание на проекты-однодневки. Всё это от лукавого.
- Чем Вы занимаетесь в своей усадьбе? Каким образом изгоняете навязчивые, беспокойные мысли? - Думаю о театре. Голову нужно проветривать. На протяжении длительного промежутка времени у меня такой возможности не было. Теперь я поглощён работой плотника, дизайнера и архитектора. В своё время я мечтал об этих профессиях, поэтому я рад возможности полностью в них погрузиться. Кроме этого, в это время года, природа очень красивая. Лазаю по деревьям, подрезаю яблони, прореживаю кусты, которые мною за пару лет были запущены. Перекапываю, взрыхляю землю, почве нужен воздух. Мне на самом деле не скучно. Только жаль, что пока что рано темнеет и в моём озерце пока ещё рыба не проснулась. Вот, 27 и 29 марта, в день театра, я начал заниматься работами по приусадебному хозяйству.
- А не думали ли вы, что и в жизни что-либо необходимо посадить или пересадить? - У меня часто такое бывает, когда занимаюсь посадками, срезанием или обрезкой, приходят мысли, которые впоследствии и обретают материальный облик. Помню, как однажды, когда занимался посадкой вишен, пришла мысль, хорошо было бы заняться постановкой «Вишнёвый сад» А. П. Чехова. Потом я и сделал эту постановку. Работая с землёй мы находим то, что жизненно, что имеет смысл на века, то что волнует. Земля может много о чем рассказать, только нужно её любить, сблизиться с нею. Я люблю и деревья, и камни, а дубовые деревья обнимаю. В них, мне кажется, живут боги.
На протяжении уже не одного года, как выполняя работы в усадьбе, так и занимаясь другими работами, меня не оставляет мысль о трагедии Царь Эдип, идеи которой важны и в настоящем. В хронологическом отрезке времени, во время которого происходят события в трагедии «Царь Эдип», боги послали людям мор, вымерли целые города. Эдип пытался искать виновников этих невзгод, а оказалось, что виновник – он сам. Тогда, обладая достаточным количеством воли и мудрости, он наказал сам себя. В наше время, текущую обстановку называем вирусом, но я, пожалуй, называл бы мором. Такие явления не приходят просто так. Это сигнал о том, что мы живём не так как нам завещано. И у нас есть грехи, которые мы не хотим или опасаемся признавать, пребывая в уверенности, что время всё загладит. Но, видимо, мы уже полностью испортились. Возможно, это и хорошо, что этот вирус пошатнул старые основы наших размеренных жизней? Возможно поймём, что нужно быть более простыми? Возможно, наконец-то, поймём, что нами управляют не финансовые пирамиды или сильные мира сего, а этот вирус, который всех уравнивает. Очень рад видеть, как руководители всех стран беспокоятся о своих гражданах. Было бы хорошо, если бы это было бы всегда, а не только во время мора.
- Вы многократно перестраивали свою жизнь, возможно приходилось признавать ошибки и просить за них прощения? - Без сомнений. Но также я должен признаться, ещё не прожита моя жизнь, не прожита. Я не знаю, должен ли я по поводу этого сожалеть или жаловаться. Думаю, каждому человеку свойственно сожалеть о непрожитой жизни, которая ему была отпущена.
- Нет, может и вам не стоит жаловаться на то, что жизнь не прожита. У вас столько было театра, столько любви и страсти! - Это определённо не так. Не понимаю, почему так обо мне думают? Ведь сделано не так много. Сколько же тех существенных спектаклей ставят даже самые великие мировые режиссеры? Пять, семь? Поэтому и не покидает меня мысль: «А сколько на самом деле сделано?» Возможно, наделано много, но не сделано. Хочу ещё больше озеленить свою усадьбу. Посадить много розовых кустов. Привести в порядок сарай, оборудовать мастерскую по дереву, чтобы можно было заниматься столярничеством. Хочу и скульптуру из дерева вытесать. Я хотел бы, чтобы мой след остался не в театре, а на земле. Чтобы моя возделанная и озеленённая земля дышала жизнью, будущим. По поводу родины я не схожу с ума. Я только за ней наблюдаю.
- Откуда у вас та тяга к земле, сельскохозяйственным работам? - В моей семье постоянно занимались сельскохозяйственными работами. Поэтому и я не могу без огородов, без сада, без ягодных кустов, хоть и сейчас только я эти ягоды и собираю и принуждаю своих что-либо из них делать. Для меня все эти работы имеют смысл, они вечные. С них и зарождается театр. Когда смотришь на природу, прогуливаешься по своему лугу, по своему парку, я убеждаюсь, что здесь точно нет, и не будет смерти. Только жалко, что все мужские виды работ приходится совершать собственноручно, так как вокруг меня одни женщины.
- Которая из них для Вас является самой важной и дорогой? - Мама. Я её похоронил много лет назад, но она для меня как мать, как образ матери – самая дорогая. С ней никто не может сравниться, все остальные на втором плане. Жена, дочки, внучки – только образы матери.
Skaityti reikia mokytis visa gyvenimą . Pradedi pažinti raides , skiemenis, žodžius ir sakinius . Po to suprasti tekstą . Taip kaip tai daro Maestro - galima tik pavydėti . “ yra knygų , kurias aš noriu perkelti į sceną . Aš nepririštas prie autoriaus sceninių užmačių ir galiu laisvai kūrti “
Читать надо учится всю жизнь Начинаешь узнавать буквы, слога , слова и предложения. Потом понимать текст. Так как это делает Маэстро можно только завидовать “ есть книги, которые я хочу поставить на сцене . Я не привязан к сценическим замыслам автора и могу свободно творить”
Отправлено: 10.09.21 03:30. Заголовок: Антон Прохоров сейча..
Антон Прохоров Театр имени Евгения Вахтангова. 7 сентября, 2021, 21:14 · Москва ·
Римас Туминас, конечно, великий мудрец и философ. А ещё он великий маг и фантастический хулиган. И, главное, писать об этом можно совершенно свободно – он не читает Фейсбук.
Римас Туминас очень разный – невысокого роста в жизни и в зале, на сцене он преображается, превращаясь в исполина, великана, титана. И труд, который он проделывает – титанический. О его показах актёрам ходят легенды. И их, безусловно, прибавится после премьеры «Войны и мира».
Сегодня он начал сезон, неожиданно для всех показав около 45 минут будущего спектакля. И чуть было не показал его весь. О спектакле говорить ещё рано, хотя уже сейчас можно было бы сказать очень многое. Но что-то уже можно подсмотреть на фотографиях Саша Торгушникова.
Ну и завершим словами Мастера: "Необходимо искоренить из нашего сознания «зритель не поймёт». Нужно самим быть в теме, в музыке, в эпохе. Главное, чтобы вы сами поняли".
Отправлено: 28.01.22 08:40. Заголовок: Елена Ульянова 16 се..
Елена Ульянова 16 сентября 2021 г.
Римас Туминас - я не могу не сказать о нем... это он подхватил театр, когда ушел отец...и, да, по рассказу Римаса, ему во сне вышел из темноты какой то жуткий (сибирский, наверное))) медведь и, без вариантов, позвал в театр... И, да, Римасу было страшно, но он пошел... И. конечно же, не все его приняли... Но!!! Он оказался талантливейшим режиссером, своеобразным и очень умным человеком! И переборол все!!! МА бы гордился!)) Молю Бога, что бы Вы смогли бы и дальше, долго-долго, так же потрясающе жить и творить, дорогой мой Римас Владимирович!!!
О ТЕАТРЕ. Мы последние, кто работает в системе репертуарного театра. И я это осознаю и очень хочу свой след оставить в нем. Но он уходит. Мы сами предали его. Уходит потому, что мы сами уходим. А почему уходим – для меня загадка. Катастрофа приближается стремительно – еще четыре-пять лет, и все. Останутся те театры в Москве, которые выживут, а другие уйдут. И мы поменяемся.
ОБ АКТЕРАХ. Больше мне импонирует актер, у которого есть дистанция с самим собой. Он не себя видит, а через зеркало жизни смотрит на себя. Он ироничен к себе, играет собой через эту дистанцию. Это такой способ мышления, а не просто животная отдача. То есть не переоценивать себя, не недооценивать, а знать, что ты игрушка в жизни. Вот кто понимает, что он ничто, что он игрок жизни, – он мой.
О ЦЕННОСТЯХ. О СОСТОЯНИИ, В КОТОРОМ НАДО РАБОТАТЬ. Чувствую себя Чапаевым на лихом коне: отстаиваю здесь европейские ценности. Каким становится орел перед тем, как взлететь? Он становится гордым. Сначала надо стать гордым – глаза, нос – а потом взлетать.
О ВЛАСТИ. Я отношусь к власти, как Мольер. Не хитрю и не приспосабливаюсь, но стараюсь понять то, что мне предлагают. Политика никогда не была для меня объектом искусства или анализа. Моя политика – это человеческие беды, горе, разочарования, жертвы, подвиги, а не борьба с властью. Свою позицию я выражаю в спектаклях.
О НЕБЕСАХ Весь мир – театр, мы все – актеры поневоле. Всесильная Судьба распределяет роли. И небеса следят за нашею игрой. (Пьер Ронсар)
О СМЕРТИ. Человек себя преувеличивает, и сразу он со смертью не согласен. Смерть как бы не для него: другие умирают – не он. Это человеческое заблуждение, которое ведет к трагедии. Я не предлагаю жить по принципу memento mori. Нет, но надо только признать смерть и отодвинуть ее. С ней можно подружиться и договориться. И театр – это единственная территория, где ты можешь отодвинуть смерть.
Отправлено: 28.01.22 08:48. Заголовок: Театр имени Евгения ..
Театр имени Евгения Вахтангова 19 January, 19:30 ·
Накануне юбилея Римас Туминас прислал письмо. Мы решили поделиться с вами, дорогие зрители.
Вахтанговцам Скажите, любезные, скажите, милые, почему так быстро всё делается на этой Земле?! Так недавно мы встретились, и повёл я вас войной на Трою. За красотой. Столько же лет, сколько мы с вами, держали в осаде и Трою. За Елену Прекрасную! Ведь где красота, там и мир. Мир, где всё ясно и просто, где порядок и строй, как и там… высоко за облаками, там начинается искусство. Только очень высоко… Доберёмся. Нам бы сил, да здоровья. Нам бы покоя и тихой радости. Но почему так мало, так немного всего было со мной…?! Нам бы увидеться… так-то оно и будет. Запустим Троянского Коня? Я не с вами – я не скрылся. Так распорядился Он. Всегда ваш, режиссёр Римас Туминас
Отправлено: 28.01.22 08:54. Заголовок: Белая Студия 20 Janu..
Белая Студия 20 January, 16:22
«Честность в большой опасности», – говорит Римас Туминас, один из самых загадочных режиссёров. Его спектакль – это каждый раз некое почти гипнотическое состояние, где почти ничего не говорится громкими словами и режиссерскими «придумками», столь модными сегодня на сцене. Туминас убеждён, что природа и сущность самого актёра, участников спектакля – важнейшая составляющая театра. Его спектакли всегда чистая высокогорная честность. Не та самая «дурная правда», о которой писал Шукшин и которой переполнены соцсети, а та, что есть замысел о каждом из нас, о том, какими мы должны были бы быть, какими мы задуманы и какими становимся (если умеем довериться театру) на несколько часов, пока идёт спектакль Римаса Туминаса. Дарья Златопольская
http://www.teatral-online.ru/news/17379/ 19.1.2017 Римас Туминас «Однажды мама меня спасла» Худрук Театра им. Вахтангова в спецпроекте «Театрала» Персона/ Ольга Лунькова | Фото: Дмитрий Дубинский и архив режиссера/
20 января художественному руководителю Театра им. Вахтангова Римасу Туминасу исполняется 65 лет. Однако уже сегодня новостные ленты пестрят сообщениями о том, что юбилей он проведет в Москве, что театр подготовил большую фотовыставку и что вечером 19 января здесь состоится премьера «Царя Эдипа» – спектакля, который вышел в ноябре, но играется всего лишь раз в месяц, поскольку в нем участвуют греческие артисты…
В интервью и в своей биографической книге Римас Туминас не раз говорил, что с годами отчетливо понял: именно мама всегда являлась для него первой скрипкой в оркестре жизни. В преддверии юбилея «Театрал» подготовил монолог режиссера о главном человеке в жизни…
– Раньше многие говорили, что я похож на отца: смуглая кожа, грубоватые руки, некая угловатость в движениях. А вот глаза – мамины. И восприятие мира у меня тоже от мамы. И если есть во мне интуиция или сентиментальность, жалость, сочувствие, то это, безусловно, от нее. Несмотря на свой тихий и терпеливый характер, мама способна была на поступок. Это была очень нежная и деликатная русская женщина. Ее предки – дворяне-старообрядцы – веками жили на псковской земле, имели крепкое хозяйство, достаток. А когда начались гонения за веру, они, все бросив, бежали в Литву и поселились в одной из многочисленных старообрядческих деревень.
А мама крестилась в католической церкви, потому что очень хотела выйти замуж за моего отца и венчаться в костеле. Это трогательная история любви. Родители моего отца категорически не разрешали им жениться без венчания. В те времена такая совместная жизнь считалась большим грехом. И мама решилась пойти против своей родни. Это был поступок сильного духом человека. Ради любви. Она и имя поменяла: из Веры превратилась в Веронику, по-литовски – Веруте. У нее всегда были печальные глаза. Постоянно грустила и вздыхала. Делает что-нибудь по дому и вздыхает. У меня ее вздохи вызывали жалость и желание помочь.
Детские годы я помню слабо, впечатления менялись, потому что мы часто переезжали с места на место. Везде по три-четыре года жили. Не знаю, как мама воспринимала эти переезды, жалела ли о том, что приходится оставлять обжитой дом. Она никогда не говорила об этом, не жаловалась. Разве что говорила, что верит в Космос, верит в Разум, это и есть Бог. Когда мне было лет 15, отец уехал в Клайпеду, чтобы учиться на мореходных курсах. А я на летних каникулах устроился работать в управление дорог. Это громко звучит. На самом деле от Эндреяваса до Аблинги я убирал вдоль обочин сено и вырубал кусты. Гравийная дорога, жара, пыль, комары, мухи… Но зарабатывал я неплохо. Мама в то время не могла работать, так как родила моего младшего братика. Семью содержал в основном я. Мама всегда зарабатывала шитьем. У нее был хороший вкус и золотые руки. Все учительницы моей школы шили в нашем доме наряды. Мама всегда беспокоилась: – Ну как ее убедить, что ей это не подходит? У нее крупная фигура, а она хочет узкое платье. Очень переживала по поводу своих клиенток, хотела, чтобы одежда, сшитая ее руками, сделала их красивее. Ее творческие муки были точно такие же, как у меня сейчас в театре. Так много этих женщин было, и все такие разные. Они не только любопытство у меня вызывали, но и раздражение: приходят, и мне надо перебираться в другую комнату. Мама выгоняла: – Иди уроки готовь!
Я уходил, но невольно отвлекался, слыша шорох платьев. Конечно, мама была эстеткой. К своей внешности относилась придирчиво и, сколько ее помню, очень переживала из-за бровей. Часто сетовала: – Ах, прямо как у свиньи. Нет бровей, нет совсем. И всю жизнь их подрисовывала. Заказчицы маму ценили еще и за то, что она дорого за работу не брала. Но однажды вдруг нагрянула инспекция, поскольку по тем временам шла кампания по борьбе со спекулянтами. Мол, она занимается нелегальной деятельностью. А я тогда увлекся скульптурой. Но пластилина у меня не было, поэтому лепил из теста. Мама раскатывала тесто, давала мне кусок, и я пытался что-нибудь вылепить. Позже я пытался лепить из глины, еще позже – из пластилина. Мне очень нравилась лепка. Думал, что стану скульптором. Так вот, как только к маме заявились с проверкой, я, помню, уселся на диван. Инспекторы мне: – Марш с дивана! – Не уйду! Покажите ордер на обыск.
Стащили они меня за руку и попытались открыть диван. Но он не открывался, это был обычный диван для сидения, а не раскладной диван-кровать. А проверяющие все пытались поднять диванное сиденье: вдруг там мама прячет шитье или отрезы материала на продажу. Тогда это была бы уже не просто нелегальная деятельность, а спекуляция. В комнате стояла небольшая этажерка, а на ней бюст Ленина, который я вылепил. Тут мама и говорит: – Что вы делаете? Не трогайте моего сына! Он Ленина вылепил. Инспектор поворачивается ко мне и кричит: – А разрешение у вас есть? А знаете, что нельзя Ленина лепить? Начнет тут каждый Ленина лепить! Это святая вещь. С этими словами он взял бюст Ленина, и с размаху разбил его о печку. Я почувствовал себя пострадавшим от советской власти.
Когда живешь без отца, то некому заступиться. Мама жила в постоянной тревоге, что нас выгонят на улицу из служебного дома, и надумала уже корову продавать. В итоге интуиция ее не подвела. Мы все понимали, что до следующей зимы не протянем в этом доме. Тем более соседи стали уже на наш огород покушаться. Нас совсем прижали. Тогда мама велела мне ехать в Клайпеду, разыскивать отца. А адреса его мы не знали. Отец писал маме письма, но обратный адрес никогда не указывал. Но мама была уверена, что я смогу его найти в городе. Утром я сел на велосипед, сказал, что вернусь поздно, и покрутил педали в сторону Клайпеды. Это ни много ни мало сорок километров. Мне шел семнадцатый год, а я никогда еще не был в городе. Я думал, что Клайпеда чуть больше нашей деревни. А приехав, испугался: улиц много, домов много. Меня сразу же остановил милиционер, выкрутил ниппели из камер, выпустил воздух, а ниппели конфисковал. В те времена нельзя было разъезжать на велосипедах по центральной улице. Как я вернусь домой, ведь мама будет волноваться? Я сел на тротуар, не зная, что делать. И тут произошло чудо. Смотрю – по противоположной стороне улицы идет мой отец. Он не видел меня. Не окликая его, я пошел следом, таща на спине свой бесполезный велосипед. Отец вошел в какой-то дом, постучал в дверь квартиры и скрылся за ней. Оставив велосипед в коридоре, я постучал в ту дверь. Открыла женщина. Я говорю: – Ищу Туминаса. Она: – Владас, тут к тебе какой-то мальчик. Отец пригласил меня войти. Здесь резко пахло чужой жизнью. Отец стал предлагать мне свитеры, широкие матросские брюки со словами: – Мама ушьет. А я ему говорю: – Мама плачет. Я по ночам слышал, как она вздыхает и всхлипывает. Она жалела меня и моего маленького братишку, которому шел только второй годик, оплакивала свою несчастную судьбу. Я сказал это отцу и ушел. В полночь с его подарками я вернулся домой. Но маме я ни в чем не признался, не хотел ее расстраивать, чтобы она еще больше плакала. Думаю, что она и без моих слов все прекрасно понимала.
Спустя месяц приехал отец. Они с мамой долго вдвоем сидели на кухне, тихо разговаривали. Потом отец уехал, а когда вернулся, объявил, что забирает нас в Клайпеду. Мама привычно начала паковать вещи. А я не поехал, решил окончить школу в Эндреявасе. Если честно, я просто боялся переводиться в клайпедскую школу: там ведь уже сформировавшиеся классы, и я понимал, что не приживусь, потому что у меня не тот уровень. Мама меня понимала и потому настаивать не стала.
Я остался жить один. Скучал ли по маме? Не помню. Некогда было предаваться эмоциям: я учился, а после школы работал, сам себя содержал. Но едва окончил десятый класс, часть служебного дома, в котором я жил, чиновники отобрали. Куда податься? Пришлось ехать к родителям в Клайпеду. Мама была рада воссоединению семьи. Я поступил в вечернюю школу, чтобы иметь законченное среднее образование, а днем работал сварщиком. Но это, конечно, не было пределом моей мечты. Получив аттестат о среднем образовании, я поехал в Каунас, где в профессионально-техническом училище были курсы киномехаников. Но в Каунасе мне не понравилось. Я не увидел себя героем в этом городе. Должен был быть в другом – намного красивее! Намного! Вернулся к родителям. И тут вдруг мама прочитала в газете, что в Вильнюсе объявлен дополнительный прием на телевизионную режиссуру, и говорит: – Видишь, дополнительный! Значит, у них недобор! А ты ведь как раз с кино связан. Ее уверенность передалась мне. Во мне сразу же все всколыхнулось. И я решил: еду. К своей мечте я впервые в жизни полетел на самолете – на «кукурузнике». И сколько потом было еще авиаперелетов в моей жизни, но такого ощущения тревоги и счастья не испытывал больше никогда. В вильнюсскую консерваторию, на телевизионную режиссуру, меня приняли на правах кандидата. Когда меня спросили: «Так вы хотите учиться?» – я сделал паузу и вспомнил маму. Я знал, что если скажу маме: «Понимаешь, может, это не совсем то, что я хотел… А может, и вообще не то…» – она мне поверит. После паузы я сказал педагогам: – Да! Хочу! – Вот это мы и хотели от вас услышать. Хорошо, мы согласны вас принять на правах кандидата. Так я стал кандидатом в студенты консерваторского курса телевизионной режиссуры.
А уже спустя четыре года, не окончив учебу, я просто сбежал в Москву – поступил в ГИТИС. Руководил нашим курсом Иосиф Туманов, прекрасный педагог и постановщик: он ставил оперы, организовывал мероприятия и был главным режиссером церемонии открытия и закрытия Олимпиады-80 в Москве. Так вот, в годы моей учебы он готовил концерт, который должен был везти в Париж. Для этого концерта требовалась массовка, поэтому Туманов задействовал нас. Репетиции проходили в Ленинграде. Мы выслушали все инструкции, получили суточные, а из наличных могли себе оставить только три рубля. Когда раздавали паспорта, я заметил, что мой паспорт – не зарубежный. Вернули мне советский паспорт, в который был вложен обратный билет в Москву, и сказали, что в Париж я не полечу. Весь курс улетел, а я – нет. Думаю, что это из-за того, что сестры отца эмигрировали: одна во время войны в Америку, а вторая после войны в Австралию. Я позвонил маме, чтобы рассказать обо всем. Не знал, что делать дальше, хотел все бросить и уехать в Литву. И пока эта идея бродила в моей голове, однажды утром открылась дверь моей комнаты в общежитии, и на пороге стояла мама. Приехала в Москву! Как она нашла меня? Как приехала? Как не заблудилась в городе? И зачем приехала? А она говорит: – Я недавно прочитала, как Есенин покончил с собой, и мне стало не по себе. Она интуитивно почувствовала, что мне очень плохо, и приехала поддержать. Хотела даже идти к Брежневу. Требовала, чтобы я помог ей найти то место, где он работает. Мы приехали на Красную площадь, и я говорю: – Вот, мама, видишь? Она молча прикусила губу, тем дело и кончилось. Побыла у меня еще несколько дней и улетела. Это был поступок. Вот тогда-то я вдруг понял, насколько безгранична сила материнской воли, желание спасти ребенка и восстановить справедливость… Она просто меня спасла.
Редакция сердечно поздравляет Римаса Туминаса с днем рождения! Выражаем благодарность Гражине Байкштите за предоставленный материал.
Tamara Dgebuadze 20 January, 15:59 2022 РИМАС ТУМИНАС: «АВАНТЮРА МЕНЯ СПАСЛА ОТ ЮБИЛЕЯ» ИНТЕРВЬЮ ВАЛЕРИЙ ЯКОВ, ФОТО АВТОРА teatral-online.ru/news/30876/
Двадцатого января один из самых значимых театральных режиссеров мира РИМАС ТУМИНАС отмечает семидесятилетие. Делает он это по-туминасовски – почти уединившись вдали от коллег и почитателей. И пока вахтанговцы посвящают юбилею своего Маэстро декаду его спектаклей и череду поздравлений на сайте театра, сам именинник трудится в Венеции. Накануне юбилея, около полуночи, я дозвонился Римасу Владимировичу, и, сообщив, что на Камчатке уже утро, поздравил его от имени всех читателей «Театрала».
– Надеюсь, мы первые, кто пробился к вам из заснеженной России с теплыми словами и пожеланиями в промозглую Венецию? – Да, вы действительно поздравляете первыми, я про Камчатку и не подумал, – рассмеялся Римас. – А мы сидим за столом, и будем праздновать до утра, потому что мой юбилей наступает здесь завтра, а сегодня мы отмечаем день рождения Оксаны Немчук, нашего продюссера из Киева. Так что сутки будем гулять. – Оксане тоже наши поздравления, мы ее знаем и помним! Но если вы готовы сутки праздновать, значит с постановкой спектакля все в порядке, и дело движется к финалу? – Ну не совсем, конечно. Работа идет тяжело, актеры тут так себе, «ручки-ножки» им приходится ставить, потому что Станиславского, черт возьми, не учили. Они ничего в этом не понимают, все сложно, потому что ты видишь одно, они – другое, а материал весь на литературе, и поэтому пока болтают, болтают... Но ничего, справимся.
– Напомните, пожалуйста, нашим читателям, о каком спектакле идет речь. – Мы ставим здесь «Привидения» Ибсена. Это не мой автор, и не моя мечта. Но мне предложили, я вчитался, и подумал – а почему бы и нет? Сделать за месяц в знаменитом театре «Гальдони» сокращенный вариант Ибсена – в одном отделении, где-то на час... Главную роль фрау Элен Алвиг играет вдова Джорджо Стрелера. Как-то так случилось, что я Стрелера любил и уважал, он эту постановку для нее придумал, и теперь мне предстоит ее реализовать. Ну, авантюра, конечно, но она меня спасла от юбилея. Все будут спрашивать – где он? А он в Венеции. А что он там делает? Работает. Вот и все. Приятный шанс, потому что мне позволили в качестве ассистента взять с собой дочь, которая мне помогает. Жена с нами тоже полетела. Бюджет спектакля не большой, но я смог пригласить Адомаса Яцовскиса в качестве художника-постановщика. Так что получился скромный романтический юбилей в узком кругу. В Венеции. – А что с главной ролью? Вы ведь говорите про Андреа Жонассон? Как ей удается эта роль? – Андреа умница. Она с юмором, она легкая, хорошая, она просто талантливая актриса, с которой настоящее удовольствие работать. Это конечно радость. На нее я и ориентируюсь, и ставлю.
– Когда планируете премьеру? – Третьего февраля. Только не вздумайте приехать, потому что это не стоит такого внимания. Это всего лишь фестивальный эскиз, и не более того. – Просто театральный штрих для души? – Да, что-то в этом духе. Если бы, конечно, актеры были бы профессиональнее. Сильнее. Как наши. Тогда было бы прекрасно. Да еще в таком замечательном театре – «Гальдони», который весь день в нашем распоряжении. – А вы знаете, что в Москве уже целую неделю на Старом Арбате фасад Театра Вахтангова украшают ваши портреты? Что здесь идет юбилейная декада ваших спектаклей, и на всех афишах – вы? Гуляющая публика останавливается, с интересом разглядывает. Портреты светятся в ночи, украшая заснеженный Арбат. Тоже романтично. – О, это успех. Снимите скорее и пришлите мне фото, чтобы я здесь мог погордиться. – Сниму и сегодня же отправлю. Но мы-то вас ждем в Москве и, надеюсь, еще отметим? – Да, конечно. Но вначале завершу здесь спектакль. А все остальное потом.
Отправлено: 28.01.22 09:28. Заголовок: 19.01.2022 В 19:33 ..
19.01.2022 В 19:33 МК Литовский феномен российского театра: правила жизни Римаса Туминаса Режиссер не отмечает юбилей, а ставит спектакль М.Райкина
Он родился в один день с Федерико Феллини. И это совпадение совсем не случайно. Как и великий итальянец, литовец Римас Туминас — парадокса друг. Того самого парадокса, который вытекает из жизни, а он умеет его считывать, заставляя нас то смеяться, то плакать. К тому же в столетней истории Вахтанговского Римас Туминас стал первым худруком-иностранцем, которого еще называют литовским феноменом российского театра. 20 января ему исполняется 70 лет.
Да, в 2008 году в Вахтанговском произойдет нечто судьбоносное и необычайное — впервые во главе театра станет чужой. Худрук не из своих, вахтанговских, как это было прежде. И даже не Вахтанговской школы воспитанник, а человек со стороны. Точнее, с литовской — Римас Туминас из Вильнюса. Словом, варяг. А пригласит его Михаил Ульянов, который к тому времени отчетливо понимал, что его большой театральный корабль дрейфует во времени и у его мотора сбито дыхание.
До переезда в российскую столицу в своем послужном списке Туминас имеет все, чему противится вахтанговская природа: ГИТИС (это же не наша школа), свой театр в Литве — Малый вильнюсский (значит, будет изменять). Правда, его хорошо знают в Европе (там у него немало постановок — Польша, Исландия, Швеция, Германия и т.д.). Ну что с того вахтанговцам, у которых амбиции тоже европейские, но на данный отрезок времени подкрепленные лишь славным прошлым. И, в конце концов, литовская режиссура — она же такая прохладная, рапидообразная, глубокомысленная (и псевдо тоже), что с яркостью и театральностью дома Вахтангова, уж простите, не монтируется.
Понятно, что варяг сомнителен и принят на Арбате, 26, не с распростертыми объятиями, но со всей светской учтивостью. Все уверены — варяг не приживется.
А как же знаменитый вахтанговский юмор? Где ирония, позволяющая снимать любое напряжение и любой ситуации придавать светскую легкость? Все это в неписаном кодексе театра, но когда вопрос принципиальный и жизненно важный — художественного лидерства, тут не до шуток. Во всяком случае, увертюра прихода варяжского гостя не обещает ему легкости бытия в русском академическом театре.
Пока никто не знает и даже не догадывается, что в театральный дом на Арбате пришел именно лидер, большой художник, и именно он вернет русскому театру его былую славу. Что он не страдает болезнью под названием нарциссизм и будет искоренять ее в артистах, как сорняк в огороде, в котором, как позже выяснится, он знает толк, точно заправский хуторянин.
Он удивляет отсутствием авторитарности, не демонстрирует начальственных замашек. Немногословен, аккуратно и модно одевается. На сцене и за кулисами обходится минимальным лексическим набором: «Да/нет/значит, посмотрим…» Прибалтийский акцент придает его словам шарм.
И с первых же его репетиций произойдет еще одно очень важное открытие — у варяга потрясающее чувство юмора. Но какое!!! Вахтанговское, замешанное на иронии, самоиронии, фантазии.
Природа его юмора — странная, парадоксальная, вытекающая из парадоксальности самой жизни, в которой невероятным и порой необъяснимым образом уживаются уродливое и прекрасное, безысходно трагическое и праздничное. Туминас каким-то ему одному известным способом умеет это считывать, объяснять, показывать.
А показывает он так, что на его репетициях стоит хохот, будто это не храм искусств, а комната смеха. И будто ставит он не классику, а бульварную комедию. Рассказывают, что когда он учился в ГИТИСе, на его актерские отрывки сбегался весь институт — так изобретательно и остроумно он их разыгрывал. Ему даже прочили карьеру большого артиста, только для артиста у него не особо богатая фактура — невысокий, худой, лицо узкое… Вот разве что профиль — гордый, скульптурной лепки. Но при всей скромности физических данных на сцене он творит чудеса.
Штрихом, одним взглядом может обозначить характер, уловить самую его суть. Он подбрасывает артистам ассоциации, образы, поражающие своей парадоксальностью.
— «Твоего дядю Ваню нашли в огороде, когда он был маленький», — рассказывает Сергей Маковецкий. — И ты начинаешь думать: «Кто его воспитывал? Бабушка или кто? И почему его нашли в огороде — может быть, его подбросили?»
Взгляд на человека ли, события или обстоятельства в его жизни у Туминаса непременно в объеме, и взгляд на эту жизнь всегда с долей романтической иронии. Той самой, что все наполняет жизненной кровью, и иногда эта кровь — признак жизни, а иногда — страдания.
Но через иронию, комическое режиссер приводит зрителя к истинному состраданию чеховским, гоголевским или толстовским героям, у которых действительно «пропала жизнь». Но… человеческая комедия рассказана при этом легко, светло и ярко театрально.
У Туминаса в спектаклях все летит куда-то: весна, лето, снег, качели… Чье-то детство, чьи-то надежды, которые, как правило, остаются обманутыми.
— Смешные какие, счастья, понимаешь, захотели, — говорит Туминас артистам и показывает смешные проявления их персонажей в этом желании быть счастливыми.
В одной сцене он сводит драму и комедию, и последняя может довести первую до карикатуры, но ни разу не унижающей. Как в ночной сцене или в сцене отъезда в «Дяде Ване». Он любит играть планами, как в драме «Минетти», которой откроют Новую сцену Вахтанговского. Тут на небольшом пространстве полифония, как будто звучит симфонический оркестр.
«Война и мир» — эпопея Толстого в четырех томах — уложена им в пять часов. Но из всех многочасовых постановок сезона 2021 года, появившихся на других московских подмостках, только у Туминаса пять часов легки и являют собой идеальный образец сочетания несочетаемого: минимализма и объема, простоты и величия, пространства распахнутого счастливого детства и мира взрослого, полного фальши. Наконец, жизни и смерти, о которой он всегда помнит.
И все годы, что он у руля Вахтанговского, успех сопровождает его постановки. А их за тринадцать лет — тринадцать. Хорошее число.
«Война и мир» тринадцатый по счету спектакль Римаса Туминаса в Вахтанговском театре. Вместе с мастерами он вывел на сцену новое поколение артистов, и работы многих из них стали открытием.
Сергей Маковецкий; — Он говорит нам на репетиции: «Смотрите, вспоминайте... Помните о своем детстве. Может, это дает ощущение легкости. Не просто грандиозный текст Антона Павловича Чехова, но и что-то рядышком. И вот это «рядышком» и есть легкое дыхание его спектаклей.
Эльдар Трамов: — У него на репетиции есть любимая история. Он как будто изображает орла и спрашивает: «Кем становится орел, перед тем как взлететь?» Все теряются: «Кем-кем?» — «Он становится гордым. Вот сначала надо стать гордым (эти глаза, нос), а потом взлетать». И тут же дает другой пример: «Представьте себе космонавта, который скажет перед тем, как нажать кнопку старта: «Ну, попробуем». Чего пробовать — надо взлетать!!!»
Олег Макаров: — Сцена для него — какое-то особое существо. Я уверен, что он с ней разговаривает. Вот начинает репетировать, а дойдя до середины, предупреждает артистов: «Она нас ждет, а вы еще не готовы». Он говорит, что сцена всегда готова помочь, поддержать, дать вдохновение, но при условии, что мы будем сосредоточены и готовы к этой помощи. Не каждый может ее получить.
Екатерина Крамзина: — Репетиции с Римасом — это большой мир без начала и конца. Он круто показывает — так точно, так нетривиально, чувствуя и видя, что и кто вокруг него. За этим можно наблюдать вечно.
Виктор Добронравов: — Он мастер ломать стереотипы. У него классика по-другому начинает звучать. На репетиции «Войны и мира» он не занимался режиссурой в привычном понимании. Он общался, много показывал, философствовал. И спектакль создан из его мира, как исповедь. Или как в музей сходить.
Павел Попов: — Когда я учился в институте, Римас ставил «Евгения Онегина». А там участвовал мой педагог по сценической речи Алексей Глебович Кузнецов. И он рассказывал, что актеры поначалу протестовали против того, что предлагал Римас, мотивируя тем, что «это же Пушкин!!!». И в какой-то момент его это сильно достало: «Что вы все Пушкин, Пушкин. За бакенбарды его взяли — и к себе!»
Мария Волкова: — Как-то Леша Завьялов, репетируя в «Маскараде» Казарина, показывал этюды, которые длились долго, и Римас Владимирович смотрел, не останавливал его. Леша падал в обмороки от женской красоты, неожиданно мог ослепнуть, превратиться в зайца и одновременно в слепого безногого зайца. И тогда я стала свидетелем того, как Римас Владимирович, который так хохотал, от смеха упал со стула в буквальном смысле слова. Его поднимали.
Юрий Цокуров: — Он объяснял мне на репетициях «Войны и мира», что у моего Николая должны быть огромные глаза, прямо бешеный глаз. И рассказал историю, как у него на хуторе, в Литве, по полю мчался мотоциклист с выпученными глазами. Выяснилось, что один сосед мчится к другому предупредить, что к тому едет проверка насчет производства самогона. Предупредил, сосед отдал Римасу бутыль. Приехали проверяющие, ничего не нашли, пришли к Римасу, и тот с недовольным видом сказал: «Я его не люблю, я с ним не общаюсь». Вот история про то, какие глаза должны быть у моего персонажа.
Юрий Поляк: — На репетициях «Войны и мира» я писал все его замечания, и у меня получилось три тетрадки записей. А он рассказал, как в Литве у одной его актрисы не получалась роль. И всякий раз на его замечания она доставала тетрадку: «Вот у меня все ваши замечания записаны». — «Ты хочешь эту толстую тетрадку сыграть? Да никогда в жизни ты этого не сыграешь. Оно тебя погубит». И я понял, что это он сказал для меня.
Сейчас Римас Туминас в Венеции, в театре Карла Гольдони выпускает премьеру — «Привидение» по Ибсену. В главной роли супруга Джорджо Стреллера — Андреа Джонссон. А в это время на сцене Вахтанговского идет марафон его спектаклей: 11 января он открылся «Войной и миром» и в день рождения худрука завершится опять же «Войной и миром». После премьеры в Венеции Туминас возвращается в Москву и получит поздравления, которые ему написали — нет, не артисты, а зрители. Свои открытки они опускают в прозрачные кубы, которые установлены в фойе исторической сцены и у входа на Новую.
Отправлено: 28.01.22 09:43. Заголовок: Продолжение РИМАС Т..
Продолжение
РИМАС ТУМИНАС:
Об успехе. Рецепт успеха один — не думай о себе. Не выдвигай себя. Не выражай себя. А ты пойми другого, вчитайся в автора сто раз, перечитывай эти реплики сразу. Тогда они начнут раскрываться, как цветы, подскажут всю жизнь тебе. И как же польется эта жизнь!.. Ты только выбирай.
Ошибках. Наше желание стать Богом и подчинить себе судьбу — это желание у человека всегда останется. Но мы повторяем и будем повторять одну и ту же ошибку — мы настолько дорожим своей жизнью, что она нам кажется единственно самой важной. Вот отсюда все беды.
Театре. Мы последние, кто работает в системе репертуарного театра. И я это осознаю и очень хочу свой след оставить в нем. Но он уходит. Мы сами предали его. Уходит потому, что мы сами уходим. А почему уходим — для меня загадка. Катастрофа приближается стремительно — еще четыре-пять лет, и все. Останутся те театры в Москве, которые выживут, а другие уйдут. И мы поменяемся.
Смерти. Человек себя преувеличивает, и сразу он со смертью не согласен. Смерть как бы не для него: другие умирают — не он. Это человеческое заблуждение, которое ведет к трагедии. Я не предлагаю жить по принципу memento more. Нет, но надо только признать смерть и отодвинуть ее. С ней можно подружиться и договориться. И театр — это единственная территория, где ты можешь отодвинуть смерть.
Иллюзии. Я всегда очень серьезно смотрел на театр, и хватит. Я заработал право несерьезно делать спектакли, перешагнуть черту. Это как в том тосте «выпьем за это безнадежное дело». Но безнадежно хорошее. И поэтому к нему тянутся люди. Они тянутся к драматизму и, находя себя в драматической ситуации, получают такое наслаждение в переживаниях, что на мгновение забывают, что перед ними лицедеи.
Актерах. Больше мне импонирует актер, у которого есть дистанция с самим собой. Он не себя видит, а через зеркало жизни смотрит на себя. Он ироничен к себе, играет собой через эту дистанцию. Это такой способ мышления, а не просто животная отдача. То есть не переоценивать себя, не недооценивать, а знать, что ты игрушка в жизни. Вот кто понимает, что он ничто, что он игрок жизни, — он мой.
Небесах.
Поэт Рансар сказал: Весь мир — театр, И мы — актеры поневоле. Всесильная судьба распределяет роли. И небеса следят за нашей игрой.
Но люди думают, что это Шекспир. Но первым был Рансар. Вот мы потеряли небеса. Мы не играем им, а играем партнерам, зрителям… Нет третьего глаза. Я хочу, чтобы актеры играли небесам. А зритель, когда видит, что они разговаривают с небесами, тоже хочет разговаривать с ними.
Классике. Если кто-то извратил классику, ее надо восстанавливать. Вот когда Эфрос в Польше посмотрел спектакль «Месяц в деревне» — безобразие чистое для него, вернулся и сказал: «Нет, это же не так» — и сделал свой гениальный спектакль, восстановил гордость литературы. Вот что значит сопротивление. Это наш долг — иногда идти на сопротивление. Сейчас смотрю в театрах и не понимаю: вроде Гоголь, но не Гоголь, и к нему еще цитаты подобраны… Хотят перекроить, хотят дополнить? Это все от бессилия, от страха.
Юбилее. Не люблю юбилеев, но сейчас так совпало с датой, что я принял приглашение на постановку в Италию. И получается, что в этот день скажут: «Он в театре «Гольдони» отмечает». А я не отмечаю — я там ставлю. Перед отъездом был у Калягина, у Ширвиндта, встречался с Нееловой… Объехал всех, кого можно — все-таки Рождество, Новый год. Чтобы не искали меня и не поздравляли. А так приятно — Феллини и я родились в один день. И хватит для одного человека. Разве именины Наташи в «Войне и мире» — это не Феллини?
РИМАС ТУМИНАС: «ТАЛАНТ НЕ СПАСЕТ, ЕСЛИ НЕТ ВКУСА» ИНТЕРВЬЮ 20 ЯНВАРЯ 2022 08:00 ВАЛЕРИЙ ЯКОВ, ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ЖУРНАЛА «ТЕАТРАЛ»
Главный подарок к своему 70-летию Римас Туминас преподнес своим зрителям и себе сам. Он поставил в Театре Вахтангова грандиозный спектакль «Война и мир», который стал одним из самых масштабных событий в театральной жизни России. Постановка была приурочена к 100-летию вахтанговского Театра, но ее значимость с каждым днем становится все рельефней, и многие города и страны уже выстраиваются в очередь с приглашениями привезти этот спектакль на гастроли.
Накануне премьеры «Театрал» опубликовал беседу с Римасом Туминасом, которая велась в промежутках между репетициями «Войны и мира». Этот разговор о театре, жизни и судьбе не утратил своей актуальности, скорее наоборот. Поэтому сегодня, в день 70-летия Мастера, мы решили опубликовать его повторно.
– Римас Владимирович, в канун юбилейного сезона вы долго определялись с выбором: что поставить – «Фауста» Гёте или «Войну и мир» Толстого. В конечном итоге остановились на Толстом. Что определило ваш выбор?
– Я их рассматривал как равносильные произведения. «Фауст» Гёте привлекал меня своей игривостью, не философским осмыслением действительности, а путешествием Фауста по Земле, по миру. Одновременно думал я и о Толстом, задавая себе вопрос: что можно ставить после Лермонтова? Только Пушкина. А после Пушкина? Только Толстого.
Шаг, конечно, рискованный, и я это осознавал, думая, что у меня есть все шансы упасть в пропасть по пониманию театра, провалиться и иметь предлог сказать: извините, не вышло, я уезжаю. То есть сознательно шел на самоубийство в театральной жизни, в судьбе режиссера.
Однажды Адам Мицкевич рассказывал Бальзаку, как он посетил Гёте и был шокирован: «Я увидел старика, седого старца». Он был не просто шокирован, а разочарован: старый – и поэт. Поэты должны быть молодыми и умирать молодыми, как это происходило в русской поэзии XIX века, да и позднее тоже. Пусть не по своей воле, но они уходили, не став седыми и немощными стариками. А ты уже в возрасте преклонном, смерть тебя обошла, дав тебе, слава богу, шанс придумать еще что-то. И теперь у тебя есть возможность провоцировать, рисковать. Причем рисковать радостно.
Я даже думал: вот разбился бы я на столетие большим-большим провалом, так, чтобы все накинулись – и критика, и публика... Грандиозный провал в финале. Но нет, гордость не позволяет. Нахожу в себе силы, убеждаюсь, что пока еще я сам себе интересен. И это несколько раз проверяю: чем интересен? Не убеждаю в этом себя, не уговариваю, а гляжу на себя со стороны, нахожу мотивации, погружаюсь в материал, в понимание театра. И это дает мне силы. Я знаю, что истина замирает в устах умирающего, уходящего... Он хотел бы что-то про истину сказать, но она в губах застыла. Так вот, зная все это, мне хотелось провокации.
– Но вы действительно трактуете роман довольно неожиданно, у вас нет массовых сцен, нет народа, нет Кутузова и Наполеона... Вы оставили на пустынной сцене лишь семью, безответную любовь, непонимание, одиночество. И отрицание, осуждение бессмысленной войны. В спектакле нет ни одного счастливого человека, многие мечтают о счастье, стремятся к нему, а счастья нет. Только разочарование…
– Да, но такова русская душа. Душа, воплощенная в гениях, в Чехове, в Пушкине... Мне подсказывали многие, что для правильного прочтения Толстого следует понимать слово «мир» как вселенную, как человечество. Но есть еще и выражения «молиться всем миром», «иди с миром», «живи с миром»... Богатство толкования этого слова бесконечно, и у нас оно в каждой сцене имеет свою интонацию, свой смысл. Конечно, проносят у нас по сцене и глобус, но он маленький, незаметный такой, не отвлекает.
Я себе запретил экраны, инсталляции, хотя у нас огромная стена на сцене, и соблазн что-нибудь на нее повесить или показать довольно велик. Но мы себе этого не позволили. Все заменяют световые потоки, высокое актерское понимание судеб, истории. И понимание театра – что мы делаем. Какие сигналы мы подаем сегодняшнему театру? Как мы сами понимаем театр? Ведь современность театра – в способе мышления. И в этом мы современники. Надо играть идею – идею Пьера, идею Андрея. Это подход актера к персонажу, к роли. А второе, как домашняя работа, это познание, размышление... И мне нравится, что на репетиции как-то все размышляют по поводу текста, по поводу эпохи, по поводу нравов, культуры и по поводу театра нынешнего дня. Сегодняшней нашей жизни.
– А вместе с актерами этот путь проходите и вы. Я наблюдал на репетициях, как вы погружаетесь в каждую деталь, как размышляете, сомневаетесь, зовете за собой и даете шанс на поиск самих себя...
– Я понял, что очень многое не сказал, не сделал. И, может, надо было, проходя этот путь от 90-летия к столетию, отказаться от своих принципов. Может быть, надо было делать свой театр, что-то менять резко, безжалостно. Провести, как принято говорить, реформу. Есть одно огорчение, самое большое огорчение, которое приходится мне испытывать – это пока ты есть, пока ты сигналы подаешь, приглашаешь актера своим посланием, какие-то смыслы подаешь через спектакли, – вот такой театр обязателен. Как в оркестре настраивается каждый инструмент для того, чтобы все слаженно зазвучало. И если это удалось – ты начинаешь испытывать радость, гордость. А потом приходят приглашенные режиссеры и не всегда это чувствуют, не всегда понимают. Главное в существовании театра – это вкус. Никакой талант не спасет, если нет вкуса. Через вкус только можно идти дальше и развивать театр. Но мы раз за разом падаем в какой-то затуманенный, зашифрованный мир, в котором я не вижу разбора, не чувствую темы в актерах. Они только имитаторами становятся, у них что-то похожее на правду, в них лишь подражание чему-то.
А ведь только что мы почувствовали радость познания, поднялись над собой и вдруг от всего отказываемся и… такое падение. Мы, актеры, не имеем на это права. Какой бы режиссер ни пришел сегодня (или после меня), мы не имеем на это права. Часто слышу, как жалуются, что в сериалах приходится всё делать на скорую руку, поэтому и здесь так случается. Но даже если на скорую руку, то ты все равно обязан через ночь, через два часа понять, схватить, спасти сериал своей игрой. Спасти своим персонажем. Вот это самое большое огорчение, потому что время уходит, наши дни уходят, мои дни уходят… И, может быть, это последняя, или не последняя, попытка выставить всем на обзор такой новый для меня метод рассказывания.
Я давно хотел сыграть с первых фраз: открывается занавес, потоки хорошего, доброго света, и мы слышим ясно, понятно первую фразу актера. Он еще слова не произнес, а на меня дохнуло историей. В их фигурах, в их взглядах я чувствую, что с ними было вчера, год назад, то есть в них живет история. Что-то в атмосфере подвисает, ощущается их духовное состояние, и я это чувствую.
– Вашим огорчением можно объяснить снятие нескольких премьерных спектаклей из репертуара?
– Меня не было в театре пять месяцев, я немного утратил связь с молодыми режиссерами, которые продолжали у нас ставить, как мы и планировали. Отсматривать эти постановки я стал уже после возвращения. И возник очень болезненный момент и для них, и для меня. Я должен признаться, что, наверное, очень сильно обидел их тем, что убрал четыре спектакля с Новой сцены и один с Симоновской сцены. Я понимаю эти обиды и принимаю их, но внутренне обладаю такой правдой, такой решимостью, каких у меня никогда не было.
Может, это жизнь дала мне после пребывания в совершенной темноте, в реанимации, когда в моей палате горел лишь один синий огонек. После этого я стал смотреть на все очень просто, стал все видеть и понимать: этот человек такой, а этот – другой, ушли полутона и компромиссы. Поэтому, когда я увидел эти работы, то пришел к великому огорчению и подумал: нет, ну в чем я виноват? Это они меня обидели и не только меня, но и себя. Они соврали себе и зрителю, что сегодня театр такой. А где мои посылы, где мои сигналы? Только в том, что я раньше делал? Или Някрошюс? Или Бутусов делает?
Вы даже не представляете, как много в этих снятых спектаклях красок было, которыми расписывали тело, кровью мазались, много было воды, много дыма, максимально гремящая музыка, монологи в крике, и не важно о чем. Им кажется, что сегодня театр должен быть таким. Они дождались. Они рады. Но они просто посредники.
Это не касается моих учеников, которые тоже ошиблись, но по-другому. Я подчеркиваю, что они все талантливы. Но ошиблись, потому что стали строить свой театр – время крутое, круто играем. Круто решаем. Круто ставим. Круто всё. И во всем – я! Я! Неважно, что получается в результате – зритель простит. Душа-то рвется, хочется театра, чем больше грязи, тем больше театра, зрелища, шоу... А на самом деле это убийство классики, убийство текста, убийство слова.
Все эти приемы – они уже были. И я немедленно себе запретил все, что я раньше делал, к чему тянется рука, ум, интуиция. Опыт подсказывает создать здесь немного атмосферы, немного недосказанности, таинственности. То есть пойти по пути привычному и легкому. Но я сказал себе: нет! Больше нельзя. И им сказал, что нужно отказываться от легкого пути войти в театр с шоу, с инсталляциями, с экранами и мониторами, за которыми пропадает сущность актера.
– А вас не беспокоит, что вас назовут консерватором, припомнят Вахтангова, который, как мы знаем, «взрывал» в свое время традиционный театр, был ярким новатором (чем, разумеется, немало раздражал консервативную критику)?
– Да, конечно, они меня так и назовут. Но вы увидите в «Войне и мире», что это не так. Что это мы должны взорвать представление о привычном театре. У нас другие методы репетиции. Другие световые потоки, звуковые, голосовые... Отношения, история. Огромная стена, на которой ничего нет, но в ней свои смыслы, и зритель их сам прочитывает в своем воображении, дополняя игру актера, даже если актер где-то не доигрывает. Соблазн велик что-то на сцену повесить, развесить… Но нет. Это мы себя раньше нагружали бутафорией, сейчас нам ничего не нужно. Лишь пустое пространство. И актер.
– Сейчас уже стало приметой времени, когда после выхода того или иного спектакля, поставленного по классике, доносятся крики анонимных «ура-патриотов», что, дескать, первоисточник безжалостно исковеркан, что великое произведение переведено на какой-то особый художественный язык, что режиссер его обеднил, лишил национальной идеи, патриотизма и т.д. Не пугает ли это вас накануне премьеры?
– Нет, нисколько. Я ничего не обеднил, потому что перенёс в актерах историю. В них живет эта история. Это откликается даже на стене, откликается в жизни, когда актеры способны раскрыть тему. Это такой путь…
Я уже не раз говорил и буду говорить, что это время няни пушкинской. Сегодня нянь мало, и не те няни сегодня. Но есть мама, бабушка, которая рассказывает сказку, чтобы ты уснул, чтобы увидел хороший сон, а завтра проснулся со светлой душой и пошёл жить дальше. Жить светло. Пошёл творить, очистившись от всех театральных приемов, потому что такими приемами ты хочешь раскрыть себя, а не автора. Это обманчивая иллюзия, как у Толстого – волшебный фонарь. Там – обманчивость. Да, они одинокие. Они призваны любить и счастливыми быть, но не состоялось.
Самый несчастный человек в русской литературе, самый несчастный персонаж – это Андрей Болконский. Но он все-таки герой. Может быть, в этом спектакле не первопланный, но герой. Я уже говорил про обман и тут тоже вкладываю ему размышления не только о бессмысленности войны, но и о том, что мы обмануты. Это главная тема. Мы живем в мире обмана. Всё зиждется на обмане, начиная с обмана в нашей повседневной жизни. Даже курицу покупаешь, а она два-три раза переработанная, чем-то искусственным напичканная. И мы к этому уже привыкли, к этой круговой поруке обмана. Тотальный обман всюду, даже в театре. Почему я придирался к каким-то спектаклям? Потому что театр должен этот обман взрывать, взрывать и вести к чистоте. Это и есть, наверное, поиск стиля в нашем спектакле. Путь к чистоте, к порядку.
Опять напоминаю Пушкина, который говорил, что пошлость, невежество очень примыкает к современности, пристает к ней, прилипает. А к классике не идёт, потому что боится. У классики пошлость гибнет, а к современности пристраивается.
– Вы этим спектаклем обращаетесь к нынешнему дню или к вечности? Толстой ведь поднимал вечные темы и говорил о вечных проблемах, а вы их еще обостряете, очистив от шелухи. Вы говорите о человеке, о его душе, как и во всех своих прежних работах…
– Да, говорю о человеке. И о душе. Говорю, что мы обмануты, что жизнь нас обманывает жестоко. Если задуматься, есть ли Бог, то возникает вопрос: почему он о нас забыл? То ли дела у него какие-то более важные, то ли отвлёкся. Но забыл. И надо ждать его появления. Надо ждать. А я очень жду инопланетян. Ждал всегда и теперь жду, что как только там встретимся, глянем друг на друга – и сразу поймём, кто мы такие. Играли каких-то царей, руководителей, чиновников, генералов с лампасами… А там нет этих чинов. И мы смешны будем. Так неудобно станет нам, так стыдно. И стыд должен очистить нас. Стыд должен разрушить ложь и обман.
– Сразу вспоминаю, как вы говорили о восьмом круге Вселенной, где живут и поют ангелы. И куда можно попасть, лишь очистившись от лжи…
– Да, где звучит хор ангелов, и это надо услышать. Бабушка слышала это, и потому она рассказывала сказки, и народ их сочинял, потому что слышал восьмой круг Вселенной. Ангелы прилетали к нам, они есть, но мы испугали их своим враньем. Испугали отсутствием порядка. А это так важно даже в спектакле – собрать его в порядок, как собирает Вселенная звёзды.
Как у Шекспира воцаряется порядок. Так и здесь – нужно сохранить дух эпохи и раскрывать только автора, себя забыв. Отказавшись от амбиций. Привести в порядок строй – это великое, важнейшее дело. Тогда можно сказать: я чувствую порядок в спектакле. Смотрю, а порядок есть. Детство есть, где не лгали и где нам обещали. Юность наша – все есть в этом порядке. И есть, что мы обмануты. В этом есть «доигрывание» тех, которые умерли давно. Мы доигрываем жизнь, даём им еще один шанс. Возвращать надо их на Землю, чтобы они увидели нас, увидели, к чему мы пришли…
Репетиция – это размышление. Каждый по своим убеждениям, по своему уму – но размышление. Я уже цитировал Пушкина, Чехова… «Гоните себя, чтобы духа вашего не было. О других говорите, о других – не о себе». Тогда и ты проявишься. Никуда не пропадёшь. Как раз наоборот – вырастешь и станешь творцом. Как Бернард Шоу говорил или Лессинг, которого люблю цитировать…
– Театр должен ласкать ухо и гладить глаз…
– Да, это гениально сказано. И кто-то думает, что гладить – это «наливать» красивые декорации. Но нет. Это значит войти в доверие. Это значит, что мы должны овладеть такой силой, такой историей, что ничего другого, как поддаться искушению порядка, не останется. Порядок – это духовный настрой. Если есть вокруг обман, то мы к порядку ведём свои духовные, исторические знания. Все то, что мы на земле оставляем.
– У вас нет ощущения, что спектаклем «Война и мир» вы словно отрекаетесь от своих предыдущих работ?
– Это так. Я хотел сделать светло и просто, чтобы была предельная ясность, предельно светло и открыто. Вот такое я хотел всегда. Но черти шептали мне: «Раздень его. А тут бей его. Брось в него грязь или пепел и размажь лицо пеплом…» Всегда соблазны были.
– Меня очень поразила сцена битвы – то, как точно вы передали ужас войны, на которой каждый сам принимает свою смерть. Мне это не раз приходилось видеть на реальных войнах: одиночество солдата перед лицом судьбы. Как вы пришли к этой идее – одинокий солдат с этим обнаженным штыком и грудой шинелей?
– Это бал. Я думал, что балы и маскарады должны быть. Я понял, что танец важен в романе, в сюжете, в истории. Вальс Наташи. Я подумал, ничего не надо, только она одна должна танцевать. Потом один штык. Потом спичка одна, пожар… И история семей, их потерь, когда один сын, другой уходят в армию. Все сыновья в армии. Это война со штыком, с шинелями – это раскрытие войны. Это развенчивание легенды о том, что Москву оставили из-за военной хитрости, чтобы заманить врага. А сколько из-за этой «хитрости» в Москве людей погибло, кто-то считал? Может быть, лучше, чтобы солдаты в сражении погибли, но не сдали Москву, как не сдали ее в 41-м, защищая до конца? Но Кутузов боялся Наполеона, терял рассудок от страха. И устроил сражение на пустом поле, где погубил полармии своей. Потому и был вынужден отступать. И обманывать. Царя обманывать. Солдат, которым велели отступать. Толстой же Кутузова оправдал, но в отдельных фразах, если проследить в романе, то можно увидеть, как он кипел ненавистью к тому, что сделал этот полководец.
– Ставя «Войну и мир», вы видите этот спектакль на сцене Нью-Йорка, Парижа, Пекина..?
– Да… Да!
– То есть вы рассчитываете не только на нашего зрителя?
– Как раз нашему зрителю будет чего-то не хватать. Каких-то близких сцен, чего-то, к чему он привык, в чем есть дань традициям. Или стереотипам. Но это спектакль должен быть прозрачен. Ясен. Точен. Он должен быть понятен всюду.
– Любому человеку в любой точке мира?
– Любому. Даже, как говорил Эфрос, и уборщице. Зашла днем в зал, услышав там крики, и задержалась. И присела, потому что это и про неё. Про сегодня. Это живое. Засмотрелась и осталась. Правду же он сказал. Почему нам всем не взять это у Эфроса? Нам только кажется, что мы давно раскрыли смысл его слов. Нет, не раскрыли.
– Вы сейчас тоже «разлетаетесь на цитаты» в своем театре.
– Я знаю.
– Значит, вы тоже, в определенном смысле, становитесь классиком?
– Нет. Извините – нет!
– Возвращаясь к теме столетия Театра Вахтангова, хочу напомнить, как вы в свое время говорили, что у вас всегда наготове чемоданчик и вы в любой момент готовы уехать, что вы всего лишь гость в этом доме…
– Теперь думаю, что надо было десять лет назад, может быть, стать хозяином этого дома. Это было тогда доверие к другим, что они услышат меня, поймут меня, пойдут со мной. Да, многие услышали, многие пошли и идут. Но и многие – нет. Возвращаются обратно, в своё ложе. Как у Чехова няня говорит: «Уехали?» – «Уехали». – «Точно?» – «Я вам, граф, обещаю…»
– То есть вы хозяином себя так и не почувствовали?
– Нет. Чувствовал, что иду к этому. Что не могу уволить ни одного актера, как не мог этого сделать в моем театре в Литве. Не мог, потому что понимал, как они социально не защищены, какие у них мизерные пенсии, как важно театру о них заботиться, если у них нет государственной поддержки. Я поначалу был таким хозяйственным, любил рубануть рукой, вспоминая Ельцина: «Ша, сейчас я буду говорить…» Но, к счастью, это быстро прошло, я встретил Крока, и всё передал ему.
– Вам с ним действительно повезло, он снял с ваших плеч огромный груз забот…
– Выбирал я интуитивно, но сразу увидел в нем что-то, что меня успокоило, потому что момент был опасный, мне подсовывали всякие кандидатуры, и это могло плохо кончиться. В первом же разговоре с ним я понял, что он должен быть здесь. И я не ошибся. Как раз наоборот. У нас, конечно, бывают рабочие разногласия, но мы доуг друга слышим и во всем договариваемся. Так что, в этом мне действительно повезло.
– Вы за эти годы подняли театр просто на мировой уровень.
– Когда я сюда пришёл, решался вопрос: какому российскому коллективу дать статус театра Европы. Дали, поскольку связи были давние, Малому театру. Дай бог! А мне тогда очень хотелось стать театром Европы. Я и в дальнейшем думал об этом. Но потом все как-то кануло.
– И в результате вы покорили не только Европу, но и весь мир: Пекин, Париж, Тель-Авив, Торонто, Нью-Йорк стоят в очереди за спектаклями Театра Вахтангова…
– Да, при том, что у нас не было зарубежного отдела, который занимался бы организацией таких поездок и гастролей. Сейчас уже всё умеем сами. Опять вот пришло сообщение, что Париж хочет десять «Евгениев Онегиных» через год. Еще не всё стихло с пандемией, а уже планируют. Значит, нужно готовиться. На эту смерть идти. Перешагнуть. Играть! Жить!
Отправлено: 30.01.22 10:12. Заголовок: Что делает в Венеции..
Что делает в Венеции в день своего юбилея Римас Туминас
23 января 2022 ● Российская газета - Федеральный выпуск № 13(8661) Свой юбилей художественный руководитель Театра им. Вахтангова, литовец с русской душой Римас Туминас отметил в Италии.
В государственном Театре Карло Гольдони из региона Венето он ставит одну из самых противоречивых пьес Генрика Ибсена "Привидения". Времени до премьеры (3 февраля) совсем в обрез. И все же Туминас ответил на вопросы "РГ". Конечно, о войне и мире. О разнице менталитетов. Разумеется, об иллюзиях и призраках. И о том, каково это - отмечать 70-летие вдали от дома и родного театра.
Римас Владимирович, кто предложил вам взяться именно за Ибсена - и именно в Италии, в Венецианском театре Карло Гольдони? Не сомневались, сразу согласились?
Римас Туминас: На самом деле, нашим теплым отношениям с Италией уже много лет. Вместе с Театром Вахтангова мы дважды принимали участие в Международном фестивале искусств в итальянском городе Сполето, где показывали "Онегина" и "Царя Эдипа". Там я и познакомился с Джорджио Феррара, художественным руководителем Teatro Stabile di Veneto. И когда он пригласил меня посотрудничать с его театром - добавив, что вместе со мной свои спектакли там будут ставить Роберт Уилсон и Эмма Данте, - я не смог оказаться. Признаюсь, такая компания для меня очень лестна. Останавливало лишь то, что это январь, - я догадывался, что не все поймут, а некоторые просто обидятся и обвинят меня в том, что я сбежал от всех в свой день рождения. Но решил, что это судьба. И вот я в Италии. Хотя, если честно, даже рад, что оказался в этот день не в Москве и не в Вильнюсе, а в Венеции.
Ибсена на итальянский перевел Фаусто Паравидино, молодой итальянский драматург и кинорежиссер. По-вашему, он обошелся с классиком бережно? Совпало его видение с вашим?
Римас Туминас: Совсем не совпало. Как и всем итальянцам, ему особенно близка тема сновидений, мистицизма, если хотите. И кстати, у Ибсена этого тоже в избытке - ему это близко и понятно. А я вот реалист. Хотя, наверное, хочется быть реалистом фантастическим. Поэтому взял его текст, кое-что изменил и сократил. Теперь уже вместе с актерами на репетициях соединяем его и мои части в единое целое. Пока получается.
В "Привидениях" Ибсен будто говорит нам: перестаньте играть в семейное благополучие. Каждый член семьи - уникальный и свободный человек
О чем будут ваши "Привидения"?
Римас Туминас: Я убежден, что у Ибсена получились одни из самых прекрасных и сильных женских образов в мировой драматургии. Его героиня Элен Алвинг - женщина, которая прозревает, раскрывает ложь и стремится к своему идеалу. Ради этого она готова пожертвовать всем и всеми: и дочерью мужа, и собственным сыном… Посмотрите, что она говорит: "Правда - это идеал". Это как же нужно прожить, через что пройти - чтобы воспитать в себе такое желание жить только с правдой? Это очень тяжело. Нас же с самого детства окружают обман и ложь. Вот и главная героиня искренне мечтает о семейном благополучии, но не понимает, что истинного благополучия никогда и не было. Это всего лишь иллюзия. А иллюзия правды - еще не правда.
У Ибсена все начинает рушиться прямо со второго действия: иллюзии разбиваются вдребезги, жестокая правда выходит наружу. Он будто говорит нам: перестаньте играть в семейное благополучие. Каждый член семьи - это уникальный и свободный человек. А перейти к свободе можно только через преодоление иллюзий. И Элен Арвинг станет свободной, как и другие героини Ибсена. Но прежде она должна совладать со своими призраками. Они повсюду, здесь, вокруг нас - страх, боязнь за себя, недоверие, обман. Эти призраки живут в нас, освободиться от них можно только пожертвовав чем-то по-настоящему важным. На такую жертву способен только сильный человек, такой, как Элен Арвинг. Эта пьеса о том, как развенчиваются идолы и рушится мир иллюзий.
Главную роль в вашей постановке сыграет австрийская актриса Андреа Йонассон. Вместе с ней на сцене итальянские актеры. Легко найти общий язык с таким пестрым интернациональным коллективом?
Римас Туминас: Конечно. Все встало на свои места уже на третий день репетиций. Всем стало понятно, кто есть кто. Разные языки, национальные особенности - с этим несложно работать. А вот нужную интонацию постановки мы ищем до сих пор. И этот поиск в хорошем смысле интригует. Я большой поклонник Анатолия Эфроса и Джорджо Стрелера. Мне не довелось быть лично знакомым со Стрелером, но здесь, на итальянской земле, сама судьба подсказала мне взять кое-что и у него.
Насколько ощутима разница - где ставить спектакль: в России или, скажем, в Италии? Зрители по-разному реагируют?
Римас Туминас: Конечно, по-разному. Но я стараюсь не думать о том, кто и как будет реагировать. Тем более, что на боль все реагируют одинаково - и русские, и итальянцы. Если это больно - то больно всем. Если весело - то опять же весело всем. Человеческая природа везде одинакова. Хотя и с некоторыми нюансами.
Российские зрители увидят эту вашу постановку "Привидений"?
Римас Туминас: Не думаю. В наше время вообще очень сложно что-либо планировать. Слишком многое сорвалось или не состоялось, поэтому мы все сейчас очень осторожны в своих планах. И потом привезти такую постановку в другую страну - очень дорого. Не каждый театр на такое решится.
Конечно, с театральными гастролями, особенно зарубежными, стало сложно. Но если представить, что появилась возможность, - куда бы вы повезли свою "Войну и мир"? Например, итальянцы - поняли бы в вашем спектакле все?
Римас Туминас: Конечно. Тема войны и тема мира не то что нам близки - они живут с нами и в нас. Человечество все время мечтает о мире. Но мы вечно находимся в состоянии войны. Эта война шла веками и продолжается сейчас - даже когда без пушек, она не менее страшная.
Сразу после Льва Толстого - Ибсен. Крупные классики, судьбы отдельных героев и целого мира, герои мечутся на фоне глобальных и семейных катастроф. Разный масштаб и разные сюжеты - а в середине все равно и там, и тут человек, цепляющийся как за соломинку - за идеалы, семьи, принципы, иллюзии, фантомы… Раскроете секрет, кто у вас на очереди за Толстым и Ибсеном? Кто следующий?
Римас Туминас: Тот, кто величественнее Толстого и Пушкина…
Кстати
К юбилею Римаса Туминаса специально для наших читателей - в Киноклубе "РГ" - проходят премьерные показы фильма Тофика Шахвердиева "Вся наша жизнь - игра".
Известный документалист, Тофик Шахвердиев запечатлел мастера в работе над спектаклем Большого театра "Пиковая дама", вышедшем в 2017 году. Режиссер по преимуществу драматический, имевший дело с классиками от Софокла, Шекспира, Пушкина, Чехова, Толстого и Грибоедова до Беккета и Дюрренматта, Туминас был приглашен в Большой поставить "Катерину Измайлову" Шостаковича и "Пиковую даму" Чайковского - это пока все его опыты в оперном жанре. Фильм-наблюдение Тофика Шахвердиева позволит составить более полное представление о творческом методе и характере мастера.
"Римас Туминас - шаман, и ЧТО он говорит - не так существенно, - объясняет автор фильма. - Главное: то, что говорит, - звучит убедительно, и с ним соглашаются. При этом, кто бы что ни говорил ему, Римас со всеми тоже соглашается. Однажды я назвал его мистером "Да", вспомнив советского мистера "Нет", и все удивились. Оказывается, с этим повсеместным "соглашательством" все сжились, и никто этого не замечал.
Логика в искусстве - дело далеко не первостатейное. Она есть, но словам неподвластная, совсем не обязательно внятная. Театр - это издалека, общий план. А в кино видно и слышно то, чего без микроскопа и телескопа увидеть и услышать невозможно. Этот фильм не про Пушкина, не про Чайковского, не про оперу, не про Большой театр, а про человека в работе, вся жизнь которого - игра. Профессия такая".
Подготовил Валерий Кичин Автор Текст: Наталья Лебедева
Академический театр имени Вахтангова откроет новый театральный сезон 15 сентября спектаклем Римаса Туминаса «Царь Эдип». Эта постановка художественного руководителя театра впервые была показана в греческом Эпидавре и с тех пор путешествует по городам мира. Последняя заграничная премьера Римаса Туминаса – «Фауст» в Пекинском театре. В интервью «Совершенно секретно» режиссер Римас Туминас рассказывает о театре, жизни, любви, чести.
– Вам предложили в Пекине поставить «Фауста» или же сами выбрали?
– Сам. Хотел поставить «Фауста» в Театре имени Вахтангова, которым руковожу, но мне почему-то задавали слишком много вопросов: «Зачем нам “Фауст”? Разве у нас нет своих классиков?» Слушал-слушал, думал-думал и решил: «Не буду им ничего доказывать, а поставлю в стране, где нет ни Бога, ни черта – в Китае». Вот все эти ироничные намеки: «Ну, посмотрим, что из этого выйдет?» – не люблю. Я – не борец. Давно хотелось поставить хорошую легенду о докторе Фаусте, который заключил сделку с Дьяволом. Это же легенда.
– Любопытно узнать ваше отношение к главным героям?
– Фауст и Мефистофель – два идиота, которые играют с жизнью и друг с другом. Один, видите ли, моложе хочет стать – влюбился в юную девушку. Другой изображает из себя всемогущего человека, вершителя судеб. Оба – дураки. Впрочем, «Фауст» – это сказка, абсурд, анекдот, легенда. «Фауста» я постарался поставить забавно, весело, игриво. Не скрою, что я согласился на этот эксперимент в Китае, чтобы пройти курс лечения и постичь китайскую философию. В своем спектакле «Фауст» я хочу соединить китайскую философию с европейским пониманием добра и зла.
– Бытует мнение, что китайцы – великие подражатели, а не творцы. Неужели вам, великому Римасу Туминасу, интересно работать с ними?
– Сегодня мне стыдно, что и я смотрел на китайцев как на подражателей, когда приехал в Китай вместе с российской делегацией режиссеров и актеров в 1988 году. С нами еще была Народная артистка СССР Алиса Фрейндлих. Сейчас думаю: «Как же мы могли не учитывать историю Китая до XX века – Древнюю историю?» По сей день, мы высокомерно относимся к другим странам, демонстрируя свой ложный патриотизм, невежество. Парадокс – если дома критикуем свою власть, то за границей начинаем ее прославлять. В любом месте нужно оставаться честными и принципиальными. Наше невежество меня убивает.
ВОИНСТВЕННОСТЬ БЕЗ ПРИЧИН
– На пресс-конференции перед началом гастролей в Париже вы высказали возмущение несправедливым решением суда о наказании для молодого актера Павла Устинова, которого задержали во время митинга 27 июля 2019 года в Москве. Неужели, вам дело до неизвестного актера?
– Я знал, что именно там это нужно сделать. Не писать письма, а заявить на весь мир открыто о беспределе по отношению к невинному молодому человеку.
– Не пугает ли вас современная молодежь бунтарскими настроениями?
– Не могу не сказать, что наша молодежь невероятно талантливая. Такого наплыва одаренных, сильных людей, как сейчас, давно не было. Порой я «задыхаюсь» от обилия юных гениев. Всех хочется принять в театр. Во все времена молодежи хотелось все перевернуть, разрушить, поменять. Прямо навязчивые мысли – как бы что переставить с ног на голову, образно говоря, «поджечь». Но все это от нетерпения сердца. Заметил опасную тенденцию – чрезмерную воинственность без особых на это причин. Мало кто хочет дружить, узнавать друг друга, приближаться, – это же долгая и трудная дорога к человеку. Поэтому молодежь считает: лучше убить, чем так долго идти к пониманию и сближению. Все происходит с отрицательной частицей. Не доходят до автора, не доходят до эпохи, не доходят до музыки, не доходят до сути. Возникает единственное решение: взять топор и выйти на улицу в поиске себя. Хочу попросить – не надо брать топоры и ножи, а надо идти навстречу человеку. Во Франции дух воинствующей свободы никуда не исчезал. Он даже в воздухе витает. Но французы – не разрушители, а созидатели, творцы. Они постоянно придумывают что-то новое.
– Например, что?
– Моду. В свободное от гастролей время я ходил в Париже по магазинам. Несмотря на то, что предпочитаю классический стиль, но с удовольствием интересуюсь новинками, даже молодежной модой. Ходил по магазинам Парижа и изучал тенденции. Потом в театре пригодится.
– Купили что-нибудь в магазине?
– Нет. Человеку ведь надо мало. В моем шкафу только в Москве 100 рубашек и несколько десятков пиджаков. Так много всего накопилось, что пора уже театру отдавать. Не выбрасывать же?
– В квартире на Арбате вы живете один (семья режиссера живет в Вильнюсе. – Прим. ред.). Кто же гладит вам рубашки?
– Сам глажу. Накапливается семь или восемь рубашек, включаю музыку, и начинаю гладить. Рубашки как женщины – некоторые сразу покоряются, некоторые сопротивляются. Больше люблю непокорных, которые заставляют потрудиться. Мне что-то делать надо – чинить, убираться, в саду возиться. Нет даже мысли, чтобы кто-то убрал, сделал. Не играю я в этакого художника, который ничего не знает, не понимает, не умеет... Неважно, где я работаю – в своем театре, или в другом, всегда думаю о том, как бы поэкономнее поставить спектакль.
ВАЖЕН САМ ЧЕЛОВЕК
– Злые языки говорят, что Римас Туминас - скупой рыцарь. Что скажите?
– Да, я скуповат! Настоящий рыцарь – в скромности, в сжатости, в аскетизме. Рыцарство – в терпении, которое лечит боль. Всегда кто-то наносит боль, и наш мир очень болезненный, но терпение лечит боль. Терпение позволяет обращаться к литературе, к памяти, к матери. Руководитель, режиссер вообще не мыслим без адского терпения. Главное качество режиссера – терпение. Константин Сергеевич Станиславский так говорил – первое, второе, третье – терпенье.
– Вы можете выдержать самую вредную женщину?
– Я могу выдержать и вредную женщину, и вредного актера, и вредного директора... Мне очень сложно сказать «нет». Ведь человеку, который к тебе обратился – надо. Если бы я был женщиной, был бы всегда беременной. Человек приходит, чтобы услышать «да».
– Вы не выпустили ряд уже готовых спектаклей. Почему вы запретили премьеру Антона Яковлева «Подросток» в Театре Вахтангова?
– Если в вечности нет звука эпохи, нет честности, я могу закрыть результат в одну секунду. Плохо поставленный спектакль, плохо сыгранный нарушает права человека. Только через мой труп на сцене Театра Вахтангова будут нарушать права зрителей. Моя мама, которая наблюдала за тем, как я репетирую с актерами, спросила: «Зачем же ты их мучаешь?», а я ответил: «Чтобы потом актеры не нарушали права зрителей, и твои, мама, права».
– Вы похожи на свою маму?
– Я похож на отца. К большому сожалению. Такой же длинный нос, грубый голос, как у отца. А мама – кругленькая, добренькая, без бровок и все вздыхающая, все вздыхающая. Мама была портниха, а говоря современным языком, художник-дизайнер. Женщина хотела сшить платье одного фасона, а мама говорила: «Нет, это вам не подойдет... Это нужно скрыть, это подчеркнуть». Признаюсь, что я очень любил наблюдать за тем, когда к маме приходили заказывать платья. Женщины раздевались, а я подсматривал.
– Вы, Римас Туминас, подсматривали за женщинами!?
– Конечно. Это была наука познания женщины, ее геометрии, анатомии, а также вкусов, запахов, манер.
– А запах, женщины может отталкивать?
– Дурной запах могу не заметить. Важен человек, а не духи. Мне милы женщины натуральные, сексуальные, простые, которые напоминают мое детство. Тех женщин, которых я разглядывал, когда был мальчиком.
– Кстати, француженки вам понравились?
– Нет. Француженки – некрасивые. В Париже каждая вторая – мулатка. Итальянки – красивые, китаянки – красивые, а француженки, увы.
ВСЕ АКТРИСЫ – ДЕРЕВЕНСКИЕ
– Какие женщины вызывают у вас чувство влюбленности?
– Натуральные, простые, деревенские.
– Актрисы неискренние?
– Все они – деревенские. Бедненькие, пытаются, хотят обратить на себя внимание. Как Наташа Ростова собирается на первый бал – так они каждый день на спектакль, репетицию, пробу. Это же трагедия – полдня одеваться, переодеваться... Опять мерить, выбирать, раздеваться. Женщины так много времени тратят на маскарад вместо того, чтобы тратить это время на свое просвещение.
– Вы прямо читаете мои ежедневные мысли. Но быть мужчиной не хочется хотя бы потому, что лично мне не нравится мужская фигура. Женская фигурка куда более красивая.
– У меня красивая фигура. Особенно красивые ступки и пальцы ног. Ощущение, что у меня пальчики как конфетки в коробке, – такие красивые, такие гармоничные. Правда, я один это вижу перед сном и думаю: «Гармония все-таки существует». Чтобы не вспомнить свой длинный нос – посмотрю на ноги и... засыпаю. Даже без снотворного.
– О чем говорят пальцы, похожие на конфеты в коробке?
– Я надоел всем разговорами про красоту, гармонию. Но есть вещь, которая более понятна – порядок. Некий проклятый порядок должен быть. Он освобождает человека от лишнего, ненужного, бессмысленного. Свобода – это ограничение себя во всем. Свобода – это и есть осмысленный порядок. Не выношу хаос в мыслях, разные вторые, третьи планы, подтексты.
ДЕМОКРАТИЯ – ЭТО ТАНК
– Пять лет назад в интервью вы сказали о том, что должно наступить время рыцарства, что не должно быть вторых, третий планов – только один план.
– Прошло пять лет, и я уже это забыл или предал. Жизнь втянула в интриги, во вторые планы, в политические козни. Человек стал настойчиво себя защищать, не руководствуясь нормами морали. Главное – защитить не жизнь, не честь, а эту подлую природу невежества, хамства. Поэтому я притих и уехал ставить «Фауста» в Китай. Хамство, невежество, увы, в России и между нами торжествует. Вся эта мерзость так радуется, так размножается, а мы это принимаем и направляем: «Того зарази, другого зарази, а я оправдаюсь». Тогда со своим рыцарством, когда открыто и смело говоришь о любви, о ненависти я ушел в подполье. Вернулся из гастролей в Париже в Москву и почувствовал себя Наполеоном на острове Святой Елены.
– Как вы относитесь к Наполеону?
– Всю свою карьеру Наполеон только защищался. Конечно, ужасы происходили во времена его правления, но во имя так называемой демократии. Дональд Трамп тоже ради демократии войны развязывает.
– Вы не верите в демократию?
– Не надо никуда «нести» демократию. Хотя бы потому, что мы пока даже представления не имеем о том, что такое демократия. Демократия – это танк или самолет, вот и вся демократия. Разве в самолете возможна демократия? Оставьте это безумие «демократия».
– Вы, Римас Туминас, удивительный человек?
– Был когда-то удивительным. Сейчас многого лишился.
– Вы себя не любите?
– Зачем? Пусть меня любят. Хорошо это или плохо, но уже очень давно я никого не выбираю для любви. Выбирают меня, и я иду. Чехов сказал: «Я быть хочу там, где сам люблю».
– Ваш любимый композитор Фаустас Латенас однажды сказал: «Если любишь – люби до конца».
– Конец в любви тоже существует. Размеры и расстояния есть и на земле, и на небесах. Хотя и есть ощущение вечности любви. К сожалению, в любви сейчас много грязи, разврата, неправильного секса, насилия.
– Вы смогли бы ответить женщине, которая дала бы вам пощечину?
– Я бы ее поблагодарил. Значит, было за что. Просто так женщины не бьют по лицу мужчину.
– То есть женщина вас бьет, а вы подставляете другую щеку?
– Другую щеку не подставляю, потому что успеваю попросить прощение и сказать: «Дорогая, спасибо, ты во всем права».
ВСЕ ОШИБАЮТСЯ
– Почему вы курите, хотя врачи вам запретили?
– Потому и курю, что запретили.
– Пробовали ли вы наркотики?
– Не понравились. Совсем не мое.
– Кто вам предложил?
– Прямо вот так и рассказал – кто предложил.
– Какой ваш гонорар за постановку в другом театре?
– Не меньше 30 тыс. евро. Европейская цена для режиссера моего уровня.
– Трудно ли вас уговорить поставить спектакль, например, в Англии?
– Не трудно, но долго. Главное – материал. Предлагают все время комедии. Посылали и посылают проклятые комедии. Я как-то обиделся и написал: «Что вы предлагаете комедии, я же трагик?». Но они уверены, что в моих спектаклях ирония, юмор, и думают, что я смогу. А я боюсь, что я буду ставить комедию – а получится драма. Весь театр держится на трагедии.
– Могут ли гении ошибаться?
– Еще как могут! Но я не ошибаюсь. Я просто режиссер, который знает эту профессию, и только. Нормальный, опытный режиссер.
– Роман Виктюк, который ставил с вами спектакль в Молодежном театре Вильнюса, назвал вас «средним актером».
– Я – очень хороший актер. Я сопротивлялся Роману Виктюку. Он мне сразу не понравился. Такой нахал– все знает. И я сказал: «Нет, не будешь меня гонять, и вообще откажусь от профессии, если такие режиссеры, которые издеваются над артистами». Тогда Виктюк посоветовал мне поступить в ГИТИС на режиссерский факультет, что я и сделал. Когда поступал, один педагог сказал: «Существует одна серьезная опасность у режиссера». Я спросила: «Какая же?»
– Женщины.
И оказался прав. Женщины – самая большая опасность для мужчины.
– Даже деревенские?
– Все женщины деревенские и все – опасные.
ДЕЯТЕЛИ ИСКУССТВА О РИМАСЕ ТУМИНАСЕ
Режиссер Сергей Соловьёв:
– Я – поклонник творчества Римаса Туминаса. Видел его спектакли все до одного. Римас Туминас создает образы героев русской литературы. Замечу, что сегодня создавать образы умеет далеко не каждый режиссер.
Художественный руководитель Губернского театра Сергей Безруков:
– Римас Туминас – один из величайших режиссеров современности, и каждая его постановка – событие театральной жизни всего мира. Я часто бываю в этом театре и поражаюсь таланту Римаса Туминаса.
Народный артист России Виктор Сухоруков:
– Пульс Римаса Туминаса соответствует пульсу времени. Он – гений, а каждый гений очень хорошо ощущает время, в которое живет, и предвидит его. Сердце гения пульсирует с сердцем земли. Со спектаклем Римаса Туминаса «Улыбнись нам, господи» я был на первых страницах престижных американских изданий.
Французская актриса, жена народного артиста России Игоря Костолевского Консуэлла де Авиланд:
– В свой первый приезд в Москву в 1996 году, я пошла на Новодевичье кладбище, на могилу своего кумира – Антона Павловича Чехова. Мне хотелось целовать землю России, когда я вступила на нее. Второе место, куда я пришла в Москве – Театр имени Вахтангова. Каждая постановка Римаса Туминаса произвела на меня огромное впечатление. Знаю, что французские актеры мечтают работать с Римасом Туминасом.
Отправлено: 30.01.22 14:46. Заголовок: Р.Туминас: Я допусти..
Р.Туминас: Я допустил большую ошибку (3)16 ноября 2021, 15:04:08 Деймантас КНИШКА
Вильнюсский Малый театр от имени режиссера Римаса Туминаса дал разъяснение по поводу его, вызвавшего большое возмущение в Литве, интервью российскому телеведущему Владимиру Познеру, в котором утверждалось, что Р.Туминас не считает русских оккупантами и что пакт Молотова-Риббентропа не является чем-то особенным. Р.Туминас утверждает, что интервью - провокация, многое выдернуто из контекста и предвзято смонтировано.
В.Познер задал вопрос, как Р.Туминаса принимают в Литве. Например, актриса Ингеборга Дапкунайте говорила ему, что в Литве ей рады. Р.Туминас ответил, что режиссер и актер - это разные профессии, поскольку первый является и руководителем, который должен принимать решения. Поэтому якобы вначале его встречали дружелюбно, а затем - в зависимости от политической конъюнктуры.
В литовских социальных сетях режиссер подвергся наибольшим нападкам за якобы сказанные им слова о том, что он не считает русских оккупантами, что советских солдат, сражавшихся против немцев, нельзя считать оккупантами, потому что они сражались с врагом по убеждению, среди них был и отец Р.Туминаса. Затем ведущий ни с того ни с сего спросил его, как он относится к секретным протоколам пакта Молотова-Риббентропа, знает ли он, к чему привел этот пакт, и «что это значит для вас»? В интервью можно услышать ответ, что для режиссера это ничего не значит. «Я признаю, что совершил большую ошибку, когда согласился на это интервью. Я знаю, что он хитрый лис. Но я действительно не верил, что он так себя поведет. Несколько дней после этого интервью у меня было ощущение, что я прикоснулся к чему-то мерзкому.
Я уже попросил Первый канал дать мне полную версию записи этой передачи, потому что, когда я увидел интервью, я понял, как мастерски все сделано... Как хитро воспользовался технологиями старый лис. Это чистая провокация, приуроченная к столетию театра, к юбилею. И меня хотят представить Литве таким образом - вот твой сын, Литва. Вот что он думает и как он говорит. Никто не отрицает жертв, людей, простых людей, миллионы погибших. Я склоняю голову перед любым из погибших: немцем, англичанином, французом, американцем. Людьми, которые попали в настоящую мясорубку. Благодаря проклятым политикам, Литва во время оккупации пережила ужасные вещи, сильно пострадали и Латвия, и Эстония. Если бы я думал и мыслил по-другому, я перестал бы быть собой. Я думаю, мы все понимаем, что была и оккупация, и Холокост», - говорится в опубликованном вчера заявлении Р.Туминаса.
Он утверждает, что уже обратился к российскому Первому каналу за опровержением полного текста интервью и видеозаписи, но ответа пока не получил и вряд ли получит. «Я хочу сообщить всем, что все это - чепуха и попытка меня подставить, представляя меня Литве таким образом. Если литовцы поверят Познеру - а поверив, они должны меня наказать - он достигнет своей цели. И следующий шаг Познера и его помощников был бы таков: они бы стали моими «спасителями» и немедленно предложили бы мне российское гражданство. Поскольку я уже объявил, что «Война и мир» - моя последняя работа в Вахтанговском театре, то всякие негодяи радуются тому, что уходящего можно вытолкать ногами. В опубликованной записи все представлено так, будто я не считал режим оккупацией, хотя я говорил о временах моего отца и не о режиме, а о русских как о народе.
В этой видеозаписи также нет вопроса Познера о том, нападают ли сейчас на русских в Литве и называют ли их оккупантами, и безопасно ли русскому приезжать в Литву. С серьезным лицом он рассказал мне, как полгода назад услышал, что русским в Литве отрезают головы, и туда нельзя ездить. Конечно, он выполнял свою миссию. Он даже пытался причислить меня к тем, кто стрелял в евреев. Он сам еврей и знает о жестоких репрессиях против евреев в районах Кельме и Райняй. В это он пытался впутать и моего отца. Я почувствовал себя попавшим в силки, откуда не мог выбраться. Мне было очень плохо. Я и так чувствую себя плохо, меня тяготят болезни, но это было хуже любой болезни», - говорит Р.Туминас.
Р.Туминас вспоминает, как был приглашен на последний день рождения Юозаса Мильтиниса. «Он смотрел мои спектакли, мы проводили за разговорами целые ночи. Я очень тяжело переживал, когда в прессе стали, я бы сказал, пинать Мильтиниса. Как в сказке, где больного льва пинает даже осел, зная, что лев уже не может ни ответить, ни защитить себя. И наши уважаемые критики это делали. Празднуя победу, с наслаждением. Это - предательство, проявление низменных человеческих инстинктов - желание продемонстрировать собственную значимость», - говорится в опубликованном заявлении Р.Туминаса.
Отправлено: 19.06.22 13:52. Заголовок: Николай Свентицкий 1..
Николай Свентицкий 19.6.2022 ГРУЗИНСКАЯ «ПЕРЕЗАГРУЗКА» РИМАСА ТУМИНАСА
Так счастливо сложилось, что последние десять дней стали для меня не только великой радостью, но и великой школой. Не скрою, сейчас меня переполняют самые светлые, самые прекрасные чувства, и я не могу ими не поделиться. Иначе просто взорвусь! Давно и правильно сказано: «Всё движется любовью». Воистину. И жизнь человеческая, и творчество, и хорошие спектакли, и дружеское общение – всё движется любовью... С Римасом Туминасом мы знакомы давно. Я очень его люблю. Это грандиозный режиссер и необыкновенный человек. Мне очень, очень хотелось, чтобы Римас приехал в Грузию –передохнуть, перевести дыхание, никуда не спешить, насладиться отдыхом. Чтобы произошла своего рода «перезагрузка». И я ему позвонил и предложил приехать. Разумеется, на фоне то и дело отменяющихся рейсов и перекрытых небесных пространств, с ходу согласиться на неожиданное предложение было затруднительно. Римас ответил: «Подумаю...» Но судьба к нам благоволила, и в сетке авиаперелётов внезапно «выскочил» прямой рейс по маршруту Вильнюс-Кутаиси. И Римас прилетел. И провел десять дней на берегу Черного моря, в Шекветили. Кто там бывал, тот знает – лучшее место для отдыха придумать трудно. Чудесный лес, бескрайний пляж с целебным магнитным песком... «В этом есть что-то феллиниевское», – сказал Римас, обозревая пустынный берег. И правда, казалось, что сейчас зазвучит румба и появится Сарагина, или мальчишки из монастырского училища пулей пронесутся мимо нас, или вот-вот соберутся жители Римини, чтобы сесть в свои лодки и поплыть любоваться лайнером... Римас внимательно и спокойно смотрел на волны, а я никак не мог понять, кто кем любуется – Римас морем или море Римасом? Он приехал с супругой Ингой. Скажу прямо: Инга заслуживает отдельного рассказа или даже повести. То, что она – прекрасная актриса, знают все. Но какая же это невероятно обаятельная, умная, магнетически очаровательная женщина! Настоящая соратница, верный друг, преданная помощница. Такая жена, я вам скажу, как выигрыш в лотерею. Римас сорвал этот джекпот... А потом были поездки в Озургети, Поти, Батуми... И встречи с грузинскими коллегами, и застолья, и самые теплые тосты, какие мне только доводилось слышать в жизни... И без конца звонили вахтанговцы, радовались, что любимый маэстро отдыхает в Грузии... Ах, с какой нежностью Римас говорил о своих артистах, о директоре Кирилле Кроке... «Всё движется любовью»... Но вот, в один прекрасный день, мой телефон требовательно звякнул – пришло сообщение от Роберта Стуруа. Он было коротким и исчерпывающим: «А почему это вы пьете без нас?». «Приезжайте», – тут же ответил я. И сейчас я хочу написать о том, ради чего и затеял весь этот рассказ. Стуруа приехал. Он ехал пять часов из Тбилиси и затем пять часов обратно, чтобы провести с Римасом один час сорок минут. Он не мог задержаться дольше – в театре ждали важные и совершенно неотложные дела. Но какие это были один час сорок минут – боже мой! Как эти два великих человека общались, как слушали друг друга, как советовались, как шутили! Справедливости ради надо добавить, что привезенные Гией Тевзадзе, директором театра Руставели, пять литров отменного кахетинского вина идеально дополнили обстановку. Посмотрите на фотографии – они, хотя и отчасти, но все-таки передают потрясающую гармонию роскошного общения... А потом Стуруа позвонил и уточнил, когда Римас вылетает. Добавил, что приедет в аэропорт его проводить. Конечно, я отнесся к этому как к шутке. А как иначе можно было отнестись к подобной фантазии? При дико напряженном рабочем графике, в его возрасте (как ни крути – 85 лет!), при не самом богатырском здоровье потратить семь часов на дорогу туда и обратно, чтобы помахать рукой? Невозможно! Но Стуруа, честное слово, снова приехал! Он потратил-таки эти семь часов – ради того, чтобы обняться с Римасом на прощанье... Вот это и есть та великая школа, о которой я упомянул в начале: школа общения, дружбы, исключительного человеческого внимания. Я не забуду этого никогда. И мне кажется, что сейчас там, в Шекветили, волны все так же бегут к суше, и море все так же пристально вглядывается в берег, стараясь различить и запомнить навсегда два силуэта – крепко обнявшихся Римаса Туминаса и Роберта Стуруа. Как и было сказано, «И море, и Гомер – всё движется любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит, И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью».
Отправлено: 21.01.23 06:25. Заголовок: Журнал Театр. 20.1.2..
Журнал Театр. 20.1.2023 Туминас в Израиле возвращается к Льву Толстому
С 25 по 29 января в тель-авивском театре «Гешер» пройдут премьерные показы спектакля Римаса Туминаса «Анна Каренина» по роману Льва Толстого. Напомним, в середине декабря Туминас выпустил в «Гешере» другую премьеру — «Не смотри назад», «театральную пастораль» на основе «Эвридики» Ануя. Эта постановка была задумана и создавалась Александром Баргманом, однако осенью, как сообщила директор «Гешера» Лена Крейндлина, ему «пришлось остановить работу над спектаклем по состоянию здоровья». Туминас, который в тот момент уже приступил к «Анне Карениной», по просьбе театра «взял на себя смелость продолжить репетиции». Участниками «Не смотри назад» стали новые репатрианты — Анатолий Белый, Михаил Уманец, Никита Гольдман-Кох, Никита Найдёнов, — а также артисты «Гешера» Исраэль (Саша) Демидов, Лилиан Шели Рут, Лена Фрайфельд, Нета Рот и Нир Кнаан. Несколько актёров, занятых в «Не смотри назад», примут участие и в «Анне Карениной»: Нета Рот сыграет Кити, Никита Гольдман-Кох — Странника, звезда театра «Гешер» Исраэль (Саша) Демидов — Сергея, а Анатолий Белый — Левина (театр уточняет, что Белый не будет принимать участие в премьерном январском блоке спектаклей). Заглавную роль сыграет актриса, певица и композитор Эфрат Бен-Цур. Также в «Анне Карениной» будут участвовать Гиль Франк (Алексей Каренин), Ави Азулай и Галь Амитай (Алексей Вронский), Алон Фридман (Стива), Карин Серуя (Долли), Мики Леон (Левин), Юваль Янай (Сергей), Тали Осадчи (Бетси), Светлана Демидова и Наташа Манор (Лидия Ивановна). «Анна Каренина» — копродукция «Гешера» с французским театром Les Gémeaux. В январском интервью корреспондентке Болгарского национального радио Фене Декало Туминас рассказал: «В последнее время я понял, в чём моя миссия и что такое создать свой метод в театре, как расшевелить, как раскрыть свою душу и актёрам, и зрителям. Жить в простоте прозрачности и света. <…> Я знаю, что жить мне осталось недолго, и поэтому мне удаётся сделать многое за короткий срок. <…> Мои спектакли не предназначены для закрепления учебного материала. На сцене оживают русские, литовцы, болгары. Неважно, какова их судьба, важно, к чему они стремятся. Я всю жизнь показываю невинность человека. Он винит себя, других. Человек обижен. Я пытаюсь привести его (через текст) к ощущению гармонии внутри себя. И не обращаю никакого внимания на национальности. Я отношусь к классике с уважением. 19 век — это мой век. Не только в России, но и в Европе. Это самое прекрасное столетие. А так как это мой любимый век, я фактически живу в нём. И если кому-то кажется, что я его оскорбляю, то это или зависть, или непонимание; нежелание понять, что я хочу сказать зрителям». Над инсценировкой романа вместе с Туминасом работала Мария Петерс (перевод на иврит осуществил Рои Хен). Также в команду создателей постановки вошли художник Адомас Яцовскис, художник по костюмам Ольга Филатова, художник по свету Глеб Фильштинский, композитор Гедрюс Пускунигис, хореограф Анжелика Холина, а также звукорежиссёр Михаил Вайсбурд и ассистент режиссёра Дарья Шамина. Показы «Анны Карениной» будут идти на иврите с русскими субтитрами.
https://teatral-online.ru/news/32825/ «ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ ПО-ДРУГОМУ, НО ПОЧЕМУ-ТО НЕЛЬЗЯ» РИМАС ТУМИНАС ВЫПУСКАЕТ ПРЕМЬЕРУ «АННА КАРЕНИНА» В ТЕАТРЕ «ГЕШЕР» НОВОСТИ 20 ЯНВАРЯ 2023 15:00 ТАТЬЯНА ВЛАСОВА | ФОТО: ДМИТРИЙ ДУБИНСКИЙ
Сегодня, 20 января, 71-й день рождения отмечает экс-худрук Театра Вахтангова Римас Туминас, а 25 января стартует серия премьерных показов его «Анны Карениной» в израильском театре «Гешер» – копродукция с французским театром Les Gémeaux. Заглавную роль сыграет актриса, певица и композитор Эфрат Бен-Цур.
«Предложение поставить именно «Анну Каренину» исходило от театра, и это меня порадовало, потому что, скажу не тая гордости, после спектакля «Война и мир» мы открыли новые дороги, пространства для познания, для дальнейшего развития нашего вахтанговского театра. Это отказ от всяких эффектов, иллюстраций, экранов, инсталляций. Это очень простой, светлый, понятый, до боли ощутимый театр, который умеет анализировать ситуацию, человека, раскрывать судьбу и историю, – рассказал Римас Туминас в эфире израильской радиостанции «Лучшее радио». – То есть нащупал я в Толстом дорогу к человеку. Это долгий путь, очень сложный и интересный. И предложение поставить «Анну Каренину» я принял с радостью, потому что понял, что это мое продолжение «Войны и мира»: тот же автор, те же принципы и методика работы с актерами, которыми я пользовался в Москве. После потери двух театров хотелось тут же начать репетиции, чтобы не сойти с ума, чтобы не ощутить, что я теряю себя, теряю всё».
Говоря о связи «Войны и мира» с премьерной постановкой, Туминас отметил, что в «Анне Карениной» по-своему продолжается и монолог князя Болконского о бессмысленности войны, и монолог Пьера Безухова о том, что заперли, «держат в плену мою бессмертную душу». Новый спектакль по Толстому будет о том, как «отнимается «кислород», всякое проявление свободы», «о том, что дух человека свободен и он может воспрянуть, только когда есть условия для развития, а этого не происходит». «Вспоминаются слова режиссера Эфроса, – подытожил Туминас. – Всю классику русскую можно назвать одной фразой: "Хочется жить по-другому, но почему-то нельзя"».
„Kažkas mane krimto ir jau galvojau: nieko nebepadarysiu. Norėjau važiuoti gyventi į sodybą, retkarčiais spektaklius statyti Mažajame teatre, bet iš tikrųjų – išeiti iš teatro. Man buvo 55 metai. Prisiminiau, kad Aleksandras Puškinas gerokai iki tokio amžiaus jau viską buvo padaręs ir žuvęs dvikovoje, George’as Byronas – taip pat jau miręs“, – žurnalui „Stilius“ pasakojo garsus lietuvių režisierius Rimas Tuminas (66 m.).
• Литовский портал Lrytas.lt опубликовал интервью с Римасом Туминасом. В нём режиссёр рассказал, что вернулся в Тель-Авив 6 октября и после атаки ХАМАС и начала войны в Израиле 7 октября, несмотря на уговоры близких и советы коллег из театра «Гешер», принял решение остаться в городе. Он работает над спектаклем по «Сирано де Бержераку» Ростана, и репетиции в «Гешере» идут почти ежедневно. Кроме того, после возвращения из Венеции, где в конце апреля Туминас выпустил премьеру «Забавный случай» по одноимённой пьесе Гольдони, одновременно с репетициями «Сирано…» он проводил работу по возобновлению «Фауста». Этот спектакль он поставил в Китае в 2019 году, и, поскольку врачи запретили режиссёру столь дальний перелёт, артисты приехали к нему. Также Туминас рассказал о полученном из Эпидавра приглашении наряду с шестью другими известными режиссёрами поставить там спектакль в 2024 году по любому тексту греческих классиков.
О возможном сотрудничестве с театрами в родной Литве режиссёр, уволенный из основанного им Вильнюсского Малого театра (VMT), высказался так: «Актёры VMT по мне соскучились, хотелось бы разок поработать. Чувствую, что всё ещё ждут возвращения. Но я что — нелегал в мной же созданном театре? Если выставили за дверь, в окно точно не полезу. Другие театры Литвы, как я понимаю, охотно бы меня пригласили, но боятся нынешнего правительства. Ничего, может, когда-нибудь и эта власть очнётся. Возможно, мне удастся поставить спектакль по тексту Антанаса Шкемы — давно об этом думаю».
Все события хроники «Театр во время боевых действий. Месяц 20» — по ссылке: oteatre.info/hronika-mesyats-20/
В прошлом году знаменитый режиссер Римас Туминас внезапно оказался не нужен ни на родине в Литве, ни в России, где он был художественным руководителем Театра им. Вахтангова. Однако его тут же пригласили в Израиль, в тель-авивский театр «Гешер», где он с успехом поставил спектакли «Анна Каренина» и «Не смотри назад». Специальный корреспондент RTVI Алексей Крижевский разобрался, что нового режиссер привнес в роман Толстого, как сейчас складывается творческая траектория Римаса Туминаса и почему ему удалось выйти без потерь из некрасивого — и не им инициированного — скандала с увольнением
Российский литовский режиссер
Римас Туминас занял пост худрука Вахтанговского театра в богатом и благоденственном 2007-м году — под ворчание ветеранов труппы, впоследствии полюбивших его. Многолетним, неторопливым, но чрезвычайно продуктивным трудом он способствовал превращению немного застывшей на перепутье площадки в одну из самых успешных в России и ценимых в мире.
У режиссера был достаточно богатый список постановок на родине, который пополнялся и после назначения в Москву. Но несмотря на это, российские зрители, критики и чиновники даже в официальных документах предпочитали называть его сначала российским, и только потом литовским режиссером.
И это в целом соответствовало действительности: главным объектом приложения сил для него оставалась Россия и ее сцена. Настолько, что после 24 февраля он (в отличие, например, от своего земляка Миндаугаса Карбаускиса, восемь лет успешно возглавлявшего Театр им. Маяковского, но уволившегося в первые дни военных действий в Украине) продолжил работу в Вахтанговском театре.
В ответ последовал окрик от министра культуры Литвы Симонаса Кайриса. Он потребовал от соотечественника оставить пост в России, в противном случае пообещав ему увольнение с поста в вильнюсском Малом театре, который также занимал Туминас.
«Высказывание Министра культуры Литвы по поводу меня <…> я прекрасно понимаю, не осуждаю, он прав, — ответил Туминас в своих соцсетях, — Он иначе не мог рассуждать — он представитель власти, представитель Литвы, а Литва — страна Евросоюза. И я, как по Островскому, “без вины виноватый”. Театр во мне, театр со мной — вот я. Так что ничто не может у меня его отобрать или уничтожить».
Военную операцию России режиссер также не оставил без комментария. «Пусть спектакль “Война и мир” будет нашим ответом, лозунгом, позицией — не только моей, но и всего театра: как народы проходят через трагедии и страдания, как мы понимаем, как мы ненавидим это, и как мы должны посочувствовать этим народам. “Война и мир” — это наш ответ», — написал Туминас в том же посте.
На этом месте культурным властям РФ, в последние дни февраля и в начале марта 2022-го года активно раскручивавшим повестку «отмены русской культуры» за рубежами страны, стоило бы захлопать в ладоши и записать режиссера себе в союзники, получив такое свидетельство верности русской сцене от мастера мирового уровня.
Но произошло нечто до невозможности противоположное. Режиссер стал жертвой пранка. Абонент, представившийся министром культуры Украины Александром Ткаченко, предложил Туминасу работу в Украине — поставить спектакль о Степане Бандере. Туминас согласился.
Запись затем прозвучала на канале «Шоу Вил» в RuTube. Реакция властей была довольно стремительной: министр культуры РФ Ольга Любимова своим решением уволила Туминаса, а премьер-министр Михаил Мишустин лишил литовца премии правительства РФ, которой Туминас был удостоен в 2021-м году за постановку «Царь Эдип».
В гостях хорошо
Однако уже в мае Туминас принял приглашение от израильского театра «Гешер» (в переводе с иврита — «Мост»). Этот театр был создан в 1991-м году переехавшим в Израиль постановщиком-новатором Евгением Арье вместе с его учениками, а также присоединившимися позже репатриантами-выпускниками из Москвы и Ленинграда.
Открывшийся постановкой по «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» Тома Стоппарда в переводе Иосифа Бродского, «Гешер» вырос из небольшой самодеятельной студии в настоящую театральную институцию. Причем добился этого, кажется, не столько везеньем, сколько упорным трудом — уже через год после своего основания театр стал играть на иврите, постепенно став частью языковой среды и театрального пейзажа страны. При этом «Гешер» не забывает снабжать свои спектакли русскими субтитрами.
Римас Туминас повторил в миниатюре успех самой площадки: на его постановках в тель-авивском зале иврито- и русскоязычная публика перемешиваются в равных пропорциях, на один вечер выходя из своего языкового гетто. В итоге израильская аудитория получила, один за другим, два ярких хита от экс-худрука Театра им. Вахтангова, а уехавший с волчьим билетом из России режиссер как ни в чем не бывало успешно продолжил свою вполне выдающуюся карьеру.
Режиссерская гастроль Туминаса в Израиль превратилась в полноценную резиденцию — во время работы над «Анной Карениной» он помог заболевшему коллеге и довел до премьеры еще и спектакль «Не смотри назад» по «Эвридике» Жана Ануя. Его начинал ставить в «Гешере» еще один режиссер-гость — Александр Баргман из питерского «Такого театра», однако по состоянию здоровья вынужден был прекратить работу.
В итоге премьера «Не смотри назад» стала историческим для этой сцены событием — первым за 25 лет спектаклем «Гешера» на русском языке.
К тому же в нем участвуют русскоязычные актеры-репатрианты: Анатолий Белый, Никита Гольдман-Кох, Михаил Уманец и другие. Директор театра Лена Крейдлина рассказала, что задумывала эту постановку как жест поддержки новоприбывшим профессионалам от театра — а в итоге получила «два в одном» от режиссера с мировым именем.
Вторым — и, очевидно, основным — элементом этой необъявленной резиденции стала инсценировка знаменитого романа Толстого, сделанная на иврите с привлечением только местных актеров. В буквальном смысле: из русского в постановке остались только имена, топонимы и еще слово «мужик», крайне забавно (как отмечает журнал «Театрал») звучащее в устах ивритоговорящего актера.
Анна Каренина в Тель-Авиве
Для самого Туминаса «Анна Каренина» стала продолжением своего рода толстовского цикла, открытого успешнейшей «Войной и миром» на сцене Театра им. Вахтангова. Постановка романа-эпопеи стала настоящей сенсацией — зрители рассказывали, что почти пятичасовой спектакль знаменитой московской площадки пролетал для них незаметно, а влюбленное и трепетное прочтение пробудило в них сильные чувства к, возможно, нечитанному со школы произведению.
Многими нелюбимая «Каренина» в руках мастера на израильской сцене тоже отличалась легкостью — достаточно сказать, что Туминас превратил ее в комедию. При этом он избежал применения современных технологий обращения с классикой — не перенес действие в наши дни, не дописал ни единой строчки, а лишь выбрал и проутрировал черту каждого персонажа, а также оставил актерам немного места для непошлых, но почти клоунских реприз.
Избежал Туминас и буквализма — никакого паровоза в натуральную величину на сцене в финале зритель, конечно, не увидит. Зато сохранил ту влюбленную чеширскую режиссерскую улыбку, которая невидимо присутствовала еще в «Войне и мире». При этом зритель выходит на бульвар перед театром, продолжая играть в заданную режиссером игру, разгадывать ребусы и аллюзии, которыми наполнена постановка.
Культура без отмены Две израильские постановки литовского режиссера — мягкий, в стиле самого Туминаса, урок всем «гонящим и ненавидящим его». Ведь художнику, которому есть что сказать миру, всегда найдется в нем место, даже если от него отказываются обе страны, которые он называет своей родиной.
На все его ближайшие постановки в «Гешере» билеты проданы. В апреле 2023-го года Туминас уедет из Израиля в Италию — ставить «Привидений», шедевр Генрика Ибсена — о призраках умерших, которые захотели властвовать над живыми.
Кресло худрука в Театре им. Вахтангова при этом символично пустует. Его имя на афишах в России заклеивают черными полосами, пока осиротевшая без своего предводителя труппа доигрывает его спектакли (ближайшие «Война и мир» — 20 и 21 марта).
Так дети доедают с неубранного стола последние конфеты на следующее утро после праздника.
В середине января нынешнего года ведущая газета Литвы «Lietuvos rytas» опубликовала интервью Лаймы Лавасте со всемирно известным театральным режиссёром Римасом Туминасом, которое он дал накануне своего юбилея. С той поры и в жизни самого Р.Туминаса, и в жизни нашей страны и мира произошло немало событий. И многое в публикациях о выдающемся деятеле литовского искусства сейчас уже, после того январского интервью, через призму времени видится несколько иначе.
«Обзор» в переведённом тексте не сделал никаких сокращений или купюр, перевод оригинала даётся в полном объёме. «Надломленный, но не сломленный. Одолеваемый болезнью, но неподдающийся. Удостаивающийся наград в России и нередко четвертуемый в Литве. Таков известный театральный режиссёр Римас Туминас, которому недавно исполнилось 70 лет» - эти слова предваряют публикуемое здесь интервью в «Lietuvos rytas».
– Я рад, что трагедию, которая постигнет меня, встречу не в России и не в Литве, а в Венеции, где я сейчас ставлю пьесу Генрика Ибсена «Привидения».
– Римас, вы вернулись в Вильнюс на праздники на крыльях театрального успеха. Спектакль «Война и мир», поставленный в Москве в возглавляемом вами театре им. Вахтангова, уже назван критиками самым значительным театральным событием последнего десятилетия в России, возможно, и в Европе. Это можно назвать результатом, знаменующим ваш юбилей. Как вам работалось над этой театральной эпопеей?
– Работалось между больницей и театром. Боли были дьявольские. Непредсказуемые, как иглы, вонзающиеся в нерв. Температура, головокружение. Так «весело» я ещё ни разу в жизни не репетировал. Боль, я бы сказал, ещё никогда не была такой приятной. Она просто поджидала меня. Я, пожалуй, привык в ней, как к родной.
На премьере в театре я не был. Собрался весь московский бомонд, Туминаса нет. «Где он, – шептались. – Скорая увезла…». Я подумал, только бы не решили, что я перебрал. Свели бы на нет всю значимость, величие спектакля. Поскольку давно не пью, надеялся, что таких предположений не будет.
А меня буквально вытурили в больницу. И я чувствовал, что меня, этой моей боли так ждали – чуть ли не с хлебом-солью. Я почувствовал себя сиротой, вернувшимся домой после дальней дороги. Окружённым любовью, обещаниями и надеждой.
Грустно усмехнувшись, режиссёр замолкает. Чиркнула спичка, изогнулся клубок сигаретного дыма. «Да, врачи не разрешают, но я выпросил, хотя бы две в день», – он махнул рукой, заметив мой вопросительный взгляд.
– Надежда - всегда мать. Вы будете отмечать своё 70-летие, а в театре вы уже 45 лет. Вы сейчас ненадолго вернулись в Литву, как вы говорите, «сжёгши Москву». А не кажется ли вам, что вы сами себя сожгли в театре? И ваша болезнь – это, может быть, месть тела за то, что вы безжалостно растрачивали себя. Неужели скажете, что стоило?
– Я бы не сказал, что горел, творил, лез из кожи вон, так любил театр, что не мог без него... Я мог без него. Каждый создан для того, чтобы что-то делать в жизни. Все сжигают себя. Театр меня не сжигал. Я жёг себя сам.
И когда я думаю об этом злосчастном юбилее... Не может быть, почему всё происходит так быстро? Ведь со мной было так мало чего. Родился, учился, рос в родительской любви и научился любить других. Любовь учит любви, поддерживает её. Учился, работал.
Не думал, что моя работа в театрах Литвы, России или где-то ещё была огромным событием. Тот же театр, только место другое, без особых переломов. Конечно, как и всё моё поколение, я испытал огромное переживание, историческую трансформацию. Я благословенный.
Вот и всё. А не хватает многого. Я отказывался даже ходить на передачи о жизни, потому что мне, вроде бы, и сказать нечего. Не был судим, не блуждал, не заблуждался, шёл и по камням, и по асфальту. Так мало со мной случилось...
– Надеетесь, что ещё случится? Что ещё ударит молния, и в её свете откроется смысл прожитой жизни, а может быть, сгорит сор, образовавшийся на этом пути?
– Да. Что меня ещё удивляет и с чем я пытаюсь примириться – меня ещё ждёт самое большое событие в моей жизни. Смерть.
Я буду участником самого большого события, прогресса на самом его пике. Я ухожу, приходит другой. Моя смерть – это начало кого-то другого. Я дам начало.
Смерть – это большое событие, и ты даже не успеешь осознать, что достиг его вершины. Может быть, как раз тогда тебе захочется раскрыть свою мудрость и постигнутую истину, но она не даст тебе это сделать, все слова застынут на твоих губах.
– Вы часто говорите об этом с молодых лет: «Только смерть для меня красота. Наполненность».
– Да, предчувствие смерти никогда меня не покидало. Преследует мысль, что всё этим закончится, я не могу от этого отмахнуться, как от навязчивой мелодии песни. Это нужно прожить. И понять, что для человека это большое событие. Смерть всегда рядом с тобой. Я с ней спорю, отдаляю её. Но я никогда не боролся с ней. Только старался ей не поддаваться. А бороться, значит – проиграть. Бороться с ней бессмысленно.
– Вы уже пять лет страдаете онкологическим заболеванием. Не скрываете, что оно, как хорошая подруга, идёт с вами под руку. А теперь ещё надумало проникнуть более глубоко в тело. Как вы с этим справляетесь?
– Германские врачи в больнице Фрайбурга недавно опробовали совершенно новый метод лечения. Лечение в полной темноте. По сравнению с ним карантин, изоляция – чепуха. Здесь был карантин в полной темноте. Врачи приходят в палату с синей лампочкой, прикреплённой к шапочке. Синяя точечка там, где туалет и где стол. Это новый метод лечения. В Германии делали то, чего ещё не могут сделать в Литве или в России. Немецкие хирурги не вскрывали грудную клетку. Болезнь примостилась в очень плохих местах - на лёгких, бронхах, трахее, и хирургам трудно до неё добраться.
А во Фрайбурге, на юге Германии, рядом со мной была хорошая компания. Неподалёку, в Баден-Бадене, лечился и умер Антон Чехов. Здесь бродил и Фауст Иоганна Вольфганга фон Гёте. Я ездил туда, скажу так, не лечиться, а в гости. Рядом Франция, Швейцария, сказочная природа, городки. Базель, где много культурных мероприятий. Полечусь, сажусь в машину, объезжаю, посещаю - и снова в больницу. Лечение было как бы поводом побывать в этих местах. Я просто игнорировал болезнь.
В последнее время я должен продолжать процедуры, которые можно проходить и в Литве, и в России. Я был привязан к 100-летию театра Вахтангова и к премьере, а бывать в больницах нужно было довольно часто. Так что, то в больницу, то на репетицию.
И сейчас в Литве я посещаю врачей. Они замечательные – талантливые, мудрые, интересные.
Теперь буду работать в Италии, в Венеции, где ставлю «Привидения» Ибсена. Я рад этому предложению, потому что там смогу спрятаться от этой трагедии в январе. Утешает только то, что Федерико Феллини тоже родился 20 января.
Но пока работаю в Италии, мне придётся продолжать лечение. Лекарства с собой не возьмёшь и не попросишь. Они должны провести свои исследования. Поэтому на один день придётся возвращаться из Венеции в Литву, пройти процедуры и уехать обратно. Сказали, что нельзя прерывать двухгодичный цикл процедур. Я улыбнулся, услышав это, – значит, ещё два года обязан жить.
– Долгие дни и ночи в полной темноте. Наверное, сотни гудящих мыслей. Может, о том двухлетнем обещании? Давным-давно вы пророчески говорили: «Актёр – это только половина театра. Другая сторона – это постоянная борьба со смертью». Эта борьба – точка разлома и в вашем творчестве?
– Результатом моего понимания того, что со мной произошло, является спектакль «Война и мир». Я хотел бы продолжить распространение этого посыла. Мне потребуется ещё несколько лет, чтобы полностью понять, что это такое, дать этому название и, подобно миссионеру, распространять это понимание, осознание, открытие того, что значимо, может быть, только для меня, того, к чему я стремился, к чему шёл, чего боялся… Того, что я победил этих демонов, вернувшись к жизни после реанимации, пребывания в полной темноте.
– После премьеры «Войны и мира» вы с болью высказали своё отношение к театру: «Я два года терпел, молчал, было больно. Неужели зрители поверят, что театр такой – как можно больше грязи, наглости, шума?.. Я думал – уйду, неужели так и останется? Ведь есть театр! Хотелось сказать – есть чистота, есть боль, есть ценности. Не нужны камни, экраны, инсталляции».
- Вы всё ещё верите в театр, который создавали 45 лет? И какой театр вы хотели бы после себя оставить, какой продолжать создавать?
– В конце концов, произошло то, что и должно было произойти. Я последовательно шёл по этому пути, не обращая внимания на успехи, сопровождавшие меня в Москве. Это был всего лишь конец долгого пути, начавшегося в Литве. Когда уже можно подойти к воротам загадки театра. Их ещё не открыть, возможно, и не нужно открывать, а нужно только подойти к этим воротам, к тайне этого так называемого чёрного ящика. Сейчас я, кажется, подошёл к этим воротам. И уже есть мотивация вернуться в Литву, хочется делиться этим, быть миссионером.
– Что вы поняли, когда подошли к тайне этих театральных ворот?
– Меня всегда интересовал Леонардо да Винчи. Художник, учёный и мыслитель. Его анализ человека, исследование его анатомии, строения.
Я понял, что миссия театра - тоже исследование человека. Я и раньше робко говорил, что театр – это лаборатория, в центре которой – человек. Но я всё боялся отойти от преследовавшего меня академизма.
Боялся отойти от этого, потому что тогда, возможно, я ничего не сделаю. Я ведь никогда не был авангардистом.
Но это понимание сейчас пришло ко мне. Я понял, что могу построить человека и исследовать его. Как Леонардо да Винчи. И я испытал такое удовольствие! Мне больше ничего не нужно. Я отказался от используемых в театре средств изображения, инструментов, которыми я умею управлять.
Я просто заставил себя отказаться от них. Мне показалось, что они уже не те. Я сам сделал новые. И понял, как легко и весело с ними работать. Я никогда не репетировал так легко, как спектакль «Война и мир».
– Какие же это инструменты?
– То, что нужно, чтобы узнать человека. Его реакция, история, строение психики. Через него смотреть на историю, связанную с культурой, общественным устройством, политикой, природой. Только через него.
Не вносить театр в человека, а идти от человека. Не вкладывать в актёра знания, мудрость и потом управлять им. Актёр, даже самый талантливый, не может всё воспринять. Нужна одна нота, чтобы он мог зазвучать и не задохнуться. Инструменты – это те, кто связан с жизнью человека. Театральные средства, эффекты, экраны я всегда игнорировал.
Отказавшись от всего, я заново открыл для себя человека, которого видел и Леонардо да Винчи.
Так и появился спектакль «Война и мир». Я чувствовал, что иду по непривычному для себя пути. Рисковать я не боялся.
В это время, как я уже говорил, меня мучили страшные боли, голос почти пропал, я говорил в микрофон. Я лишился возможности кричать, а боль не давала выбегать на сцену и показывать актёрам.
И я почувствовал себя мудрецом, который жонглирует историей, перелистывает отрезки XVIII, XIX веков. Всё здесь переплелось. И Литва, и литовские полки, и Наполеон. Через этого человека, ставя его в ситуацию войны, понимаешь боль, несправедливость, презрение, которые ему нужно пережить.
Я увидел человека великим и уже не могу от него отказаться. Только могу найти то, что показало бы его ещё более великим, высоким, мудрым.
– Принято говорить, что главный инструмент в театре – актёр, которого ведёт режиссёрский замысел и даже диктат. Вы сейчас по-другому понимаете миссию актёра?
– Появился 5–6-часовой спектакль, который во время репетиций я сам смотрел с интересом. Смотрел не на то, что сделал я, а на то, что делают актёры. Я, пожалуй, впервые наблюдал воочию, как актёр-человек становится творцом и творит прямо здесь, без всяких вспомогательных средств, режиссёрских приспособлений.
Статичность была моим коньком, моим Богом. Но сейчас всё было приведено в движение – и история, и судьбы. Мне трудно рассказать об этом словами.
Но я достиг того, что критики сейчас называют в рецензиях новым театральным действием, которое, по их словам, должно быть проанализировано. Я совершил некое преступление в театре, и теперь неизвестно, что с ним делать. Но это случилось, с крахом и, может быть, с гордостью. И неважно, что это произошло в том спектакле, в Москве. Главное, что я уже знаю, что делать дальше. Я понял, что нашёл путь, который назвал бы путём человека. Может быть, слишком поздно, но таков теперь мой путь. Без метаний.
– Может быть, теперь этот путь приведёт вас в Вильнюс? В созданный вами Малый театр, который своими спектаклями вы превратили в Большой. Вы всё время говорили о возвращении в Литву, но так и не возвращались.
– Не возвращался, потому что не видел причин, не было мотивации, что ли. Поставить спектакль? Может быть, и неплохой, долговечный, интересный, о человеческой судьбе... Да, но всё же казалось – не то. И только сейчас я сформулировал настоящую причину возвращения в Вильнюс, в Малый театр. Работать с другими театрами, если они согласятся. Делиться тем, что я сейчас понял. Раньше мне нечего было предложить театру.
– «В моих спектаклях всегда происходит прощание с историей. Как сок вытекает из дерева, так и жизнь вытекает из нас. Вот почему нужно прощаться с достоинством, мудро», – говорили вы, когда вам было всего 40 лет. Что бы вы хотели создать за то время, которое ещё отведено вам для творчества?
– Ставить спектакль от А до Я уже надоело. Недаром режиссёры моего возраста начинают ставить оперы. Там музыка... Я уже ставил оперы в Большом театре. Впервые я почувствовал себя «вторым». Потому что «первый» там дирижёр. Как мне приятно быть «вторым», с каким удовольствием я покорялся дирижёру! И подумал – почему люди в жизни так трудно подчиняются, сопротивляются? Зависть, борьба, конфликты. Люди, как приятно служить! И если делаешь это честно, заслужишь доброе имя слуги.
Спектакль от А до Я сильно выматывает, пока ты рассказываешь зрителю историю. С возрастом это становится не просто физически тяжело. Ты чувствуешь, что всё вроде бы ясно, но продолжаешь мусолить эту историю, этот сюжет, мусолишь, мусолишь, снова и снова. Кажется, надо бы спешить, а спешить не можешь, вдруг что-нибудь разрушишь. Это превращается в мучение, бессмысленность.
– Выход?
– Выход – лучше заниматься эскизами. Часовой продолжительности, прикоснуться ими к автору. И часто эскизы бывают интереснее самого спектакля. Поэтому режиссёры с мировым именем и занимаются эскизами, раздумьями о театре, искусстве. Или преподают, открывают школу.
– А возвращение в Литву вас не пугает? Ведь вы говорили: «Я здесь как враг».
– Врагом быть невозможно. Мы заложники – и Востока, и Запада. И те и другие бряцают оружием. И перед лицом этого безумия размышляешь о человеке – как его защитить. Может быть, возвысив человека, мы не пошлём его на эту войну? Может быть, мы научимся любить и уважать себя? Эта нелепость привела меня к человеку. А не к поиску врагов.
Ведь раньше, когда ставили спектакли, мы все были диссидентами. Наше поколение постоянно боролось. А потом, когда врагов вроде бы не стало, мы стали искать врагов в своей среде. Чтобы чем-то питаться. Вернулись к литовскому характеру, стали душить сосед соседа.
Кто разрушает нашу гармонию? Те или эти? И те, и эти. Просто нужно послать всё это как можно подальше от себя. Потому что всегда ведь – надо не надо, но найдут, тебя в чём-то заподозрят, обвинят, увидят то, чего нет и не было. Истолкуют так, как им нужно. Не нужно обращать внимание, потому что они всё равно будут видеть так, как им хочется видеть.
Давайте отстранимся от этого и найдём человека, давайте услышим его, пусть даже это сизифов труд. Я и пытаюсь это сделать.
– Ваша жизнь вот уже 15 лет протекает словно между Сциллой и Харибдой. Из Москвы в Вильнюс вы возвращаетесь с наградами и творческими победами, но тянете за собой российский шлейф. Из Литвы в Москву – с ярлыком врага Литвы. Вам не трудно работать, творить, думать и сохранять любовь к театру, к человеку, даже физические силы в такой ситуации?
– Не знаю… Я переезжаю не из страны в страну, а из театра в театр. В театре не может быть войны. В Москве я живу совсем рядом с театром Вахтангова. Если нужно пойти на какую-нибудь премьеру коллег или юбилей, – такая мука.
Москва агрессивная, когда в неё выходишь. Выходить в неё нет никакого желания, разве что на какую-нибудь выставку, юбилей. Но юбилеев этих становится всё меньше. Похорон больше. Не успеваю встретиться с друзьями, актёрами, режиссёрами, поговорить о развитии театра, о наболевшем, о студентах… А их уже нет. Олег Табаков, который тоже, будучи больным, учил меня: «Римас, врачи говорят, что нужно есть много манго». Я начал их есть, но так и не успел сказать Олегу, знаешь, они мне не нравятся, слишком сладкие. А он умер с манго в руках. Мы всегда в жизни опаздываем.
– Ещё в 1988 году поставленный вами спектакль «Здесь смерти не будет» (текст Валдаса Кукуласа) возвестил о появлении Малого театра. Но смерть была. Ушёл не один талантливейший актёр театра. Год назад – и ваш постоянный соратник композитор Фаустас Латенас. Их уход был ударом для вас. Смогли ли вы оправиться от этих горьких потерь?
– Трудно говорить об этом. Я был возмущён. Кто позволил? Ушли, не попрощавшись, не предупредив, поэтому и не могу их простить. Фаустас так и остался для меня живым. Я его не похоронил. Он отправился в Вечный путь, и я по-прежнему с ним. Пауза была очень тяжёлой. Я думал, что это конец. Но Фаустас, его смерть, когда я это пережил, помог мне. Я был за него и с ним. Он постоянно меня подталкивал. Ведь мы часто говорим – если бы родители, учителя видели, что бы они сказали? Что бы сказал Фаустас? Думаю, он гордился бы.
Потому что созданную им основную тему из «Вишнёвого сада» композитор Гедрюс Пускунигис красиво вплёл в «Войну и мир». В память о Фаустасе. Мы так договорились. И Фаустас успокоился, и я успокоился. Отлегло. Но когда я снова буду что-то ставить, видимо, снова начну возмущаться: «А где же ты, почему не помогаешь?»
Ловушки интервью оказались страшнее рака
Осенью 2021 года в Литве разразился скандал из-за интервью, которое Р.Туминас на «Первом канале» российского телевидения дал называемому рупором Кремля журналисту Владимиру Познеру. Многие осудили режиссёра за некоторые его ответы, хотя мало кто видел интервью целиком.
Интервью длилось 52 минуты, из которых всего 2,5 минуты Р.Туминаса расспрашивали о том, как он понимает определение «оккупанты» (До этого В.Познер пытался поговорить с Р.Туминасом о литовцах как об убийцах евреев. Но, услышав ответ режиссёра о том, что Холокост расценивается как преступление против человечности, больше к этой теме не возвращался).
Более того, выяснилось, что интервью было отредактировано с использованием кремлёвских пропагандистских приёмов. «Летувос ритас» представляет стенограмму вызвавших скандал двух с половиной минут этой беседы.
Владимир Познер (В.П.): В предыдущем интервью вас спросили, как вы относитесь к тому, что русских считают оккупантами? Вы ответили: «Я думаю, что Россия спасла мир от фашизма и что мы выиграли войну, потому что русские не жалели себя и приносили жертвы на алтарь победы. Мой отец дошёл о Берлина и вернулся домой в 1945 году. Он редко говорил о войне, но считал себя победителем. Война не покидала его до конца жизни, он поселился в ней навсегда». Это ваши слова? Римас Туминас (Р.T.): Да. В.П.: В связи с этим у меня к вам два вопроса. Ваш отец русский или литовец? Р.Т.: Литовец. В.П.: Хотя его звали Владимиром? Р.Т.: Да, но его имя Антанас. Он поверил в строй и сменил имя. Имя Антанас казалось ему провинциальным. Он назвал себя Владимиром. В.П.: Вы склонны игнорировать секретные советско-германские протоколы 1939 года? Вы знаете о них? Р.Т.: Да, я знаю. Все знают. В.П.: К чему они привели? Р.Т.: Да. Все знают. (Пытается продолжить мысль, но ему не дают возможности). В.П.: И ничего? Р.Т.: И что? (Режиссёр ухмыльнулся, вероятно, понимая бессмысленность вопроса, и попытался продолжить мысль, но ему не дали). В.П.: Вы понимаете, откуда берётся слово «оккупанты»? Р.Т.: Да. В.П.: Вы не согласны с этим определением? Важно понять вашу точку зрения. Р.Т.: Нет. Понятие «оккупанты» появилось позже, после этого. Ведь мы говорим о моём отце, о том времени, взглядах. В то время не было такого понятия. В.П.: Вы не считаете русских оккупантами? Р.Т.: Нет, не считаю. (Режиссёра обрывают, не давая продолжить мысль). В.П.: Я хотел это услышать. Актёр – кто он для вас? (В. Познер вдруг вновь возвращается к разговору о театре.)
После того как интервью вышло в эфир, Р.Туминас назвал эту беседу провокацией: «Хочу всем сообщить, что всё это абсурд и попытка меня подставить, представить меня Литве в таком свете». Кроме того, режиссёр заявил, что совершил ошибку, согласившись дать интервью В.Познеру. «Я склоняю голову перед каждым погибшим – немцем, англичанином, французом, американцем, попавшим в такую мясорубку войны. В вышедшей в эфир записи всё представлено так, как будто я не считаю режим оккупацией. Хотя я говорил о временах моего отца. И не о режиме, а о русских как о нации.
В этой записи также нет вопроса В.Познера о том, нападаем ли мы сейчас на русских в Литве и называем ли их оккупантами. С серьёзным видом он сказал мне, что слышал, будто в Литве русским отрезают головы. Разумеется, он выполнил свою миссию. Он даже пытался причислить меня к участникам убийств евреев, напомнив о расстрелах в Кяльме. Приплёл сюда и моего отца. Я чувствовал себя в ловушке, из которой не мог выбраться. Это было хуже, чем моя болезнь», – писал Р.Туминас после скандала.
Режиссёра Римаса Туминаса уже нет в московском театре им. Евгения Вахтангова, который он, можно сказать, возродил из праха, нет его и в вильнюсском Малом театре, которого, если бы не он, не было бы вообще, и ко времени появления этого интервью в газете «Vakaro žinios» и на сайте respublika.lt след его в Литве, как говорится, уже простыл.
Р.Туминас снова уехал в Израиль, где ему предстоит не только «настроить регистры» год назад поставленного в Тель-Авиве спектакля «Анна Каренина», но и перенести операцию и другие лечебные процедуры.
Один из наиболее выдающихся литовских режиссёров, как известно, стал первой мишенью свирепствующей сегодня культуры отторжения (cancel), регалии знаменосца которой в Литве, как выразилась автор интервью Дануте Шепетите, по праву следовало бы доверить министру культуры Симонасу Кайрису. По его требованию Малый театр расторгнул трудовой договор со своим основателем. Перед отъездом в Израиль Р.Туминас дал эксклюзивное интервью газете «Vakaro žinios», которое, как уверены в редакции газеты «Обзор», будет наверняка интересно и нашим читателям, и не только в Литве. Поэтому «Обзор» и перевёл упомянутую беседу на русский язык.
● ● ●
- Осенью 2021 года в Москве во время генеральной репетиции «Войны и мира» вы стояли на сцене рядом с канистрой с бензином, держа в руке спичку. Предчувствие художника говорило, что война будет?
- Вся постановка спектакля была пронизана этим предчувствием, с которым мы, литовцы, жили не один год не прекращающихся перестрелок на Донбассе. Понимали, что происходит, знали, что назревает, поэтому думали о будущем с тревогой. В России этой опасности ни знали, ни переживали. После нападения России на Украину, на мои слова о том, что идёт война, ответили, что я ошибаюсь, что это отнюдь не война, этого не может быть, это всего лишь военная операция.
- Всё не было повода у вас спросить, почему вы не защищались, когда министр культуры выдвинул вам ультиматум? Когда у вас обнаружили онкологию, вы сказали, что бороться не будете, а только не сдадитесь. То же самое решили и относительно политических нападок? Не хотели становиться заложником?
- Нас всех шокировало начало войны, но в головах у некоторых из-за этого возник пожар, воспалился мозг, и они, почувствовав себя истинными борцами, бросились искать врагов, скоропалительно их оценивать и атаковать. И в первый, и во второй день мне много раз звонили корреспонденты разных изданий, спрашивали, как я реагирую на начавшиеся события и что собираюсь делать. Я отвечал, что придётся эвакуироваться.
Спрашивали, когда – сегодня, завтра? Торопили с отъездом, потому что, если ты задерживаешься ещё на день, другой, ты уже приспособленец, коллаборационист. Я был в очень непростой ситуации, нужно было прервать лечение, перенести процедуры в Вильнюс, выполнить все связанные с этим формальности, но это никого не волновало. Три дня продолжалась эта чехарда, на четвёртый день, уладив дела, я уехал.
Разумеется, я уже знал, что, если Туминас вернётся в Малый театр, министр его уничтожит, а, если уйдёт, театр оставят в покое. Пожалуйста, раз только в этом дело, с меня шляпа не упадёт, если уйду. И ушёл.
– Почти в одночасье вы лишились обоих театров…
– За неделю: сначала Вахтанговского, через несколько дней, по возвращении – и Малого. Они мне создали изумительный финал биографии. Для завершения судьбы настоящего, непонятого художника не хватает только «умер в одиночестве и нищете»…
Но пока ещё придется подождать, пока есть работа за рубежом. Театры Венгрии, Греции, Англии и других стран, от приглашений которых поставить спектакли я отказывался, не теряя надежды, сказали, что война им меня вернула.
Из Израиля поеду в Венецию, где в начале прошлого года поставил «Привидения» Г.Ибсена, их гастроли в Милане закончились с большим триумфом.
Пока я в Израиле, в Венеции над другим спектаклем начнёт работать моя дочь режиссёр Габриэле Туминайте, потом присоединюсь и я. Премьера намечена на конец апреля.
Затем, вероятно, будет Грузия, куда мой друг и коллега Роберт Стуруа, один из ярчайших моих кумиров, как и Эфрос, Стрелер, Товстоногов, приглашает меня в качестве режиссёра, ближе к осени буду ставить «Сирано де Бержерака» в Израиле, а летом следующего года буду работать в Эпидавре.
– Половина репертуара Вахтанговского театра – ваши художественно сильные спектакли. Без них была бы катастрофа?
– Они являются собственностью театра, запретить их показывать я не могу. Скажу откровенно, и это мнение не только моё, но и многих людей - и покинувших Россию, и оставшихся в ней, что снятие этих спектаклей для театра обернулось бы полным крахом. Поэтому мои спектакли не снимают, только замалёвывают чёрной краской фамилию на афишах, создавая тем самым ещё большую интригу.
В России осталось немало друзей, которых я действительно люблю и уважаю, и никогда от них не откажусь. Я разговариваю с ними, поддерживаю связь со светлыми людьми. Где-то запустили пост, что Туминас ещё работает удалённо, репетирует, но это неправда. Дать совет тем, кто этого заслуживает, я, разумеется, не отказываюсь.
– Какие ветра веют сегодня в Малом театре, большинство актёров которого – ваши ученики? Вы по-прежнему в нём персона нон грата? Ничего не планируете поставить?
– Актёров я очень люблю, чувствую их уважение, они пишут, звонят, преследуют; я испытал удовольствие, вновь их увидев. Обновили материал «Мадагаскара», чтобы он звучал актуальнее и интереснее. Эти два замечательных репетиционных дня нас вновь соединили, мы ощутили прелесть игры, совместного пребывания в театре, и я на секунду почувствовал, что снова дома, что у меня есть дом. Я ещё нахожусь там, мне там ещё приятно, но я не тороплюсь.
Зная, что времени мне отмерено немного, всё равно не тороплюсь, с актёрами мы встречаемся каждую неделю и обсуждаем, что сегодня нужно и интересно, но официальная позиция не то чтобы причиняла мне боль – мне жаль, обидно, что в культуре так много глупости, невежества, серости, дефицита культуры…
– Если у каждого времени свой герой, то, каков он, по вашему мнению, сегодня?
– Тот же самый хам, сейчас их время. Они сейчас застрельщики акций, они спасают не только Украину, Литву, спасают весь мир, непременно устраивая из этого шоу. Разумеется, надо поддерживать то, что нуждается в поддержке, но мне хочется спросить у этих красавцев-глашатаев, у этих молодых людей, которые придумывают разные акции спасения, преподнося их в театрализованной форме, а где их внимание, где их инициатива по поддержке протестующих возле здания Сейма работников сельского хозяйства? Их тут и в помине нет, потому что акция в поддержку протестующих не удостоилась бы такого внимания телевидения и информационных каналов.
Сейчас время бумажных, мнимых героев…
Поэтому сейчас нужно говорить не с живыми, а с мёртвыми, потому что с живыми говорить скучно…
Господа, очень скучно жить, всё одно и то же, правда. Поверьте, одно и то же. Была вторая, была первая мировые войны, сейчас идёт война, и потом будет война, а между этими войнами будут парламенты, со своей грызнёй, будут бесконечные конфликты общественных и личных интересов, коррупция, которая никогда не прекратится, словом, ничего нового…
– Это как-то влияет на наш театр?
– Тенденция к обсуждению на сцене острых социальных проблем (будем лечить людей от недостатков, злых накажем, невиновных оправдаем) вызывает лёгкую улыбку, поскольку результат известен. Театры этим едва ли не гордятся, конкурируя друг с другом, кто лучше в этих проблемах разберётся, но это будут всего лишь документальные, художественно-публицистические спектакли со множеством видеоматериалов и инсталляций – театру больше не нужны ни человек, ни режиссура, ни искусство.
– Вы не раз говорили, что нужно играть для Неба. Для кого играет такой театр?
– Сейчас играют для приятеля, для своих, остающихся всё в том же замкнутом круге. Знаете, когда элита, не критики, а элита – писатели, художники, композиторы, режиссёры – делились мыслями о жизни и театре, они, хочешь не хочешь, оказывали влияние на менталитет общества. Они были истинными ценителями театра, знающими, как соединить Небо с Землёй, они раскрывали проблематику, пути, которые ведут к человеку, а от человека к Богу… Таким было действие элитарной культуры.
– Куда они делись сегодня?
– Ушли, исчезли, умерли, стали не нужны. Сейчас торжествуют поколение денег, глашатаи, эти застрельщики акций, а в театрах преобладают не спектакли, а проекты, проекты…
Мне очень жаль, что война прервала моё основное направление в театре, когда уже удалось нащупать метод поиска человека, когда я уже понял, какими средствами можно раскрыть человека, отношения людей и их глубинные переживания, судьбы, историю. И как зрителя хотя бы на секунду заставить поверить, что существует вечность, что, возможно, смерти нет.
Эта доля секунды и есть смысл пребывания человека в театре.
Это всё равно, что увидеть красоту в искалеченном, поруганном или морально растоптанном человеке. Путь к человеку долгий, но такой благородный и интересный. Бесконечно интересный, открывающийся настоящим театром, переживающим человеческие проблемы, не поучающим, не указывающим, не ставящим вопросы и даже не пытающимся ответить на вопросы, а находящимся в этой жизни, которая и называется комедией. Мы живём в комедии, сама наша жизнь – комедия.
Я жду только одного – пришельцев. Когда они придут, мы зажмуримся и почувствуем, что нам очень-очень стыдно за свою жизнь: что мы натворили и что творим. Я жду их, а пока жду, всегда ищу Третьего, который, как говорится в Евангелии, всегда присутствует там, где собираются двое. Вот для этого Третьего я и хочу играть, ему нужно посвятить себя, а это требует подлинной самоотдачи, интеллекта, для этого нужно учиться, быть интересным.
Выходит актёр на сцену, и я вижу, какой он человек, интересный или нет. Неинтересный. Когда вокруг столько лжи и обмана, только отмежевавшись и можно уцелеть, а театр, этот загадочный чёрный ящичек, и есть то место, где все мы могли бы стать пришельцами, неловко почувствовав себя из-за той или иной своей жизни…
– Трудная задача, если учесть, что культура всегда капитулирует перед агрессией, хамством, тщеславием.
– Да, да, она отступает, она не борется, она не умеет бороться, бороться нужно за неё, а она бороться не будет. Она отступает и оставляет тебя, чтобы ты окончательно отупел или уже действительно превратился в шута в политике и в жизни.
Культура бороться не будет, к ней нужно идти, приманить её, быть ею, ею идти. Долог путь до человека, очень долог, и нет ничего интереснее, чем изучение жизни человека, его истории, явлений жизни, причин, при этом глубоко сочувствуя человеку, который родился неизвестно для чего, скорее всего, для страданий, но все мы, словно сговорившись, постоянно желаем друг другу счастья, точно зная, что его нет и что мы играем в игры жизни.
– Вы напомнили ситуацию, о которой рассказывали много лет назад: сидя в кресле у зубного врача, вы увидели на улице пожилую женщину с тяжёлой сумкой…
– До этого я думал, что вот сейчас мне будет больно, а увидев её, подумал, кому же больнее: мне, молодому, или ей; ей же всю жизнь больно… И не почувствовал боли, когда мне сверлили зуб, а в те времена сверлили ой-ёй-ёй…
– А если бы сегодня, будучи преданным, проданным, без вины осуждённым, вы увидели такую картину? Подумали бы то же самое: ей тяжелей?
– Тяжелей. Всё-таки тяжелей, ибо тебе ещё ведом свет счастья и радости. Неважно, что он тебя не коснулся, не посетил, но ты понимаешь, что он где-то есть. Поэтому сочувствующий взгляд и остаётся горемычному человеку, и имени-то которого, наверное, никто не вспомнит. Наконец, Третий увидит и твою боль. Увидит, что тебе больно.
– Вы всё время говорите о пути к человеку: путь к человеку и путь к Третьему, то есть к Богу – это одно и то же?
– Если к человеку, то по пути к Богу. Отражение, проводник – человек, только через человека проходит путь во Вселенную. Не дойдём, не важно, важно идти…
– Как вы говорите, на праздник?
– Может, он уже закончился, а, может, уехал в другой город, может, его вообще нет. Человек должен землю рыть, должен придумать себе жизнь, а те, кому не хватает элементарного творческого воображения или оно вообще не дано, вот они-то и есть разрушители нашей жизни, настоящие предатели, они не идут к человеку, а отворачиваются от человека. Идут от человека, надеются стать вожаками, но кто за такими пойдёт? Верят, что пойдут, но в конце жизни оглянутся и увидят, что путь пуст, никто не идёт следом. Потом в этой пустыне и умрут.
Режиссер Римас Туминас недавно дал интервью литовскому порталу lrytas.lt, в котором рассказал о своей нынешней работе над постановкой в израильском театре «Гешер».
В интервью режиссер поделился, что 6 октября, накануне нападения ХАМАС, он прилетел в Тель-Авив. Однако принял решение остаться в Израиле. И почти каждый день ходит на репетиции: сейчас Римас Туминас работает над постановкой по французской пьесе Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак».
«В январе этого года триумфом стал спектакль «Анна Каренина», поставленный им в театре «Гешер». Казалось, после такой сложной работы и актеров, говорящих на иврите, режиссер немного отдохнет. Но вскоре он снова взялся за сложные постановки», — пишет литовское издание.
После «Анны Карениной» Туминас поставил в Венеции в театре Карла Гольдони спектакль «Невероятное событие».
Несмотря на серьезные проблемы со здоровьем, режиссер продолжает создавать спектакли, иногда по несколько постановок в год, подчеркивает литовский портал. Так, в свое время из Китая начали поступать письма с предложением возобновить «Фауста», которого Римас Туминас поставил еще до пандемии коронавируса. Показы прекратили после двух премьерных постановок. «Врачи запретили мне отправляться в столь дальнее путешествие. Я был очень рад, что не смог поехать в Китай. Но случился сюрприз и даже настоящее испытание – китайские актеры неожиданно решили сами приехать в Тель-Авив. Приехало семнадцать человек», — рассказал Туминас. Китайцы арендовали для репетиций студию в Тель-Авиве, куда режиссер ходил почти каждый день между визитами в больницу и репетициями в театре «Гешер».
Напомним, ранее Римас Туминас по требованию литовских властей покинул созданный им Вильнюсский малый театр.
«Насколько я понимаю, другие литовские театры хотели бы меня пригласить, но они боятся нынешнего правительства. Возможно, мне удастся поставить спектакль по произведению Антанаса Шкемы. Я давно об этом думал», — сказал в интервью режиссер.
В следующем году Туминас хотел бы поставить спектакль в греческом театре в Эпидавре, куда его приглашают вместе с шестью другими мировыми режиссерами.
ИНТЕРВЬЮ · КУЛЬТУРА «Они у меня отобрали театр, то есть убили Толстого»
Римас Туминас — об Анне Карениной, безмолвии россиян и вечной любви 15:21, 24.02.2023 Ольга Тимофеева, редактор отдела
Спектакль Римаса Туминаса, премьера которого взбудоражила тель-авивскую публику, чрезвычайно важен и для Израиля, и для России, и для Римаса Туминаса. Туминас преодолел стресс, вызванный безобразным увольнением с поста главного режиссера Театра имени Вахтангова, Россия лишилась будущих театральных сенсаций, а Израиль увидел работу выдающегося художника, что явно повысило градус тамошней театральной жизни. Актеры театра «Гешер», сыгравшие русскую классику на иврите, приобрели бесценный опыт. Однако больше всех повезло публике. Билетов не было задолго до премьеры, и раскуплены они на месяцы вперед (спектакль идет с русскими титрами).
И это не удивительно, ведь настоящий театр не убить запретами, которые в клочья рвут театральную ткань в России, знаменитому режиссеру рады в любой стране мира. Конечно, здесь интересно было бы впечатление не российского зрителя, пропитанного «Анной Карениной» со школьных времен, но это разговор отдельный и сложный.
Все чаще русский язык в спектаклях и фильмах будут заменять другие языки, и не потому, что Запад борется с русской культурой. Просто потенциальные зрители, вынужденные складывать поломанные на родине жизни заново, освоят их вместе с другой судьбой, другой культурой. И, возможно, не станут удивляться сценическому превращению вальяжного русского барина Стивы Облонского в жовиального попрыгунчика, а обглоданного нравственными сомнениями Константин Лёвина — в крепкого хозяйственника.
Актеры Алон Фридман и Мики Леон вдохновенно исполняют свои роли, но читателю русского текста не забыть, как рассеянно, между прочим Стива сообщает своей жене Долли, уничтоженной его изменой, что идет отведать свежих раков. Но, с другой стороны, постановки Туминаса тем и прекрасны, что выбивают зрителя из наезженной колеи. Так главное, что поразило меня в этом спектакле, — это образ самой Анны (в исполнении Эфрат Бен-Цур, актрисы, певицы, композитора), впервые на моей памяти не вызывающей сочувствия. С этого я и начала разговор с Римасом Туминасом, втиснувшись между интервьюерами, которые его осаждают, разнося славу далеко за пределы строящей новый порядок России.
— Первый раз вижу «Анну Каренину», где Анна не вызывает никакого сочувствия. Как, судя по эпиграфу, и было задумано Толстым. И вами?
— Толстой был моралистом, поэтому он не мог рассудком принять измену Анны мужу, но как художник не мог не ценить реальную любовь, захватившую женщину и сделавшую ее живой. Чем дальше он писал, тем больше влюблялся в Анну, но все-таки не простил ее измены. Что естественно — он был за семейные ценности. Если бы я ставил весь роман и развернул спектакль на два вечера, то моя Анна была бы чуть другой, наверное, она бы успела набрать какие-то симпатии. Ведь в романе есть множество сцен, где она и женственна, и слаба, и порывиста, где видно, что она любящая мать. Множество сцен тихих, добрых, красивых.
Мне же сразу захотелось сделать все по-другому, жестко обозначив ее обреченность на смерть. Я сразу понял, что сделаю пять–семь картин, где она блеснет холодным мерцанием, промелькнет там, промелькнет здесь, как будто она за всеми наблюдает, всех отталкивает или привлекает, всех или отрицает, или отрицается сама. То есть мне важна была идея самой Анны, ее стремительная смерть, эта ее обреченность на смерть, неизбежность смерти.
Понимаете, в природе каждого живого существа есть этот момент раскрытия, момент готовности к любви. Это создано Богом, и в этом заложена трагедия. Как только тебя настигает этот миг раскрытия и открывается любовь, то ты становишься раним — и тут убийства, и тут ревность, и тут все, что угодно. Как кастрировать этот момент в жизни? Любовь длится недолго, но она переворачивает все, она требует и войны, она требует и мира, она требует ласки, она требует и бессмертия, она требует и свободы и т.д. Это не мы, не мы создаем это, и не мы рождаем эту любовь, к вам пристанет вот так вот облако — ах, и всё. Как у Шекспира, да? Капелек несколько капнуло в глаз, ты просыпаешься и уже влюблен. Вот такая издевательская история влюбленности, весь скрытый здесь ужас.
— Поэтому вы построили спектакль из сцен, в которых Анна приближается к смерти?
— Да, я рассматриваю ее быстрый путь к смерти. И то, что случается по дороге к ней: кто ее толкает, где она толкает, что она встречает на этом пути. Эту дорогу надо было быстро определить — и сознательно, и интуитивно. Эта Анна, которая блеснула своим криком о понимании, требованием понять, что она не виновата, что ее такой создал Бог. Бог создал и послал богиню, чтобы любить и жить. А чтобы любить и жить по-земному, то это Кити с Лёвиным — уютно, долго, исправно… — Мне кажется, ваша сцена с фикусами, когда счастливый Лёвин сидит на алом ковре в окружении горшков с ними, — приговор такой любви. Это проекция в ее будущее, когда влюбленность пройдет и он останется с этими фикусами и будет несчастен, как все остальные у Толстого.
— А Кити превратится в такую заядлую…
— Самку.
— Да, такая мстительная, такая некрасивая, скрученная, и такая хозяйка имения, все бояться ее будут и ненавидеть. Вот такая Кити потом будет. Анна так не может. Она свою любовь выбросила как некий флаг, как вызов. Или любить и жить до самого конца — или действительно надо успокоиться и не ждать сильных чувств, катастроф, каких-то катаклизмов. Но эта мирная, хорошая, созидательная жизнь оказывается не для нее после того, как она испытала настоящую страсть. — Интересно, что ваши толстовские спектакли выявили противоречие, которое не сразу бросается в глаза. Для Толстого семья всегда была большой ценностью, но если присмотреться к семьям в его романах, они все несчастны. И в ваших спектаклях — «Война и мир», «Анна Каренина» — это явно уловлено. Вы думаете, это связано с его личным опытом?
— Нет, не с личным опытом. Думаю, с человеческим опытом, с историей жизни человечества, накопившего этот опыт, когда каждая семья надеется быть счастливой, — вот у других не получилось, а у нас обязательно получится, — но приходит к тому же результату, который заложен в человеческой природе.
— Более того, для Толстого семья — это скорее оковы, чем крепость.
— Надо крепость создавать всегда и иллюзию, что в этой крепости ты будешь свободным, твой дух и жизнь будут свободны. Это заблуждение, которое веками повторяется, и в нем живет каждое поколение. И каждый думает: я приобрету и свободу, и покой в этой крепости и не дам никому ее разрушать, но сам разрушает то, что построил; даже не сознательно, но он разрушает эту крепость. И я думаю, что на каком-то подсознательном уровне это сделал и Толстой. — У Толстого не только семей, но и счастливых персонажей мало. Мужчины терпят поражения в сражениях, а женщины в любви.
— Да, и я думаю, что самая счастливая — Анна: она познала полет, познала падение и познала высоту и с этой высоты увидела мир. И страшно в нем разочаровалась. И нашла только один выход — оставить мир этот тлеть и дальше. И смотреть с высоты небес, как в нем все карабкаются, чего-то ищут. Смешно на это смотреть, как было смешно смотреть Чехову. Как каждый ищет этого счастья, любви, как там дерутся, ругаются, борются, и все жаждут счастья… Все это, знаете, конечно, милая картина, но совершенно непривлекательная и неинтересная.
— Ваши спектакли по Толстому — это его любимый прием отстранения: способ вывести стершуюся в сознании вещь из автоматизма восприятия, увидеть ее в первоначальной свежести. Вам близок такой подход?
— Выстраивая историю Анны, я очищал ее от всех житейских штампов. Я ведь думал и о новой истории, о Кити и Левине в непривычном ракурсе. У Толстого есть намеки на то, что Левин интересуется Анной, Кити ревнует его к ней, да и сама Кити вряд ли забудет о своей любви к Вронскому. И тут опять встает вопрос: может ли эта семья быть счастливой — или этот созданный рай повалится, все кто-то куда-то утащит, сворует, опошлит? Мне хотелось в дальнейшем рассмотреть их жизнь, но у меня не хватило времени.
Они у меня отобрали театр, то есть убили Толстого. Я в «Евгении Онегине», но особенно в Толстом нащупал дорогу к театру, очищенному от посторонних эффектов. Я так мучился, отбиваясь от эффектов, ведь так хочется, знаете, что-нибудь такое — снежок пустить, ветер и т.д. Нет, не надо, все должно жить в актере, в его воображении, и добиться этого — значит вернуться к чуду самой природы театра.
— Как вам работалось с актерами, для которых Толстой не классик из школьной программы, узнаваемый по цитатам?
— Ну я попросил актеров ознакомиться с романом и очень рад был, что они его прочли. Я очень просто сказал: если вы хотите творчества, хотите стать творцами вашего персонажа, чтобы он существовал полноценно, стал знаком вашего профессионального успеха, вашей актерской удачей, то вы должны «Анну Каренину» знать, иначе я с вами ничего не сделаю. Может, и сделаю что-то, но вы сами будете бедными, вам придется пользоваться своими штампами старыми, чтобы заполнить те ямы, те ниши, куда нужно что-то вложить из жизни романа, а у вас нету материала, — ну и будете так болтаться, и все это будут видеть.
Думаете, вы это как-то спрячете? Нет, это все сегодня видно. Не знаю, двадцать–тридцать лет назад, может, и обманули бы, чуть другой театр был. Я уже сколько лет назад перестал актерам рассказывать про характер. Нет — важно, какой человек. Сейчас выходит актер, и я уже вижу его: что за человек, что за актер, он что-то понимает, знает, что именно? Если он начнет меня обманывать, что у него вся жизнь Толстого существуют в сознании, — не поверю. Только от большого знания, опыта, проникновения в роман — только тогда пробуждается воображение, а это чудо. Поэтому мне на сцене не надо декораций, ничего не надо, нужна практически пустая площадка или площадка, где не могут жить люди: нету дивана, нету буфета и т.д., как, например, в «Войне и мире».
— О спектакле «Война и мир» продолжают спорить и сейчас, хотя премьера состоялась в ноябре прошлого года. Наверное, потому, что кроме нового театрального слова вы в нем многое предугадали из хода современной истории, увидели ее новые вызовы. Возможно, здесь истоки смутной кампании по увольнению вас с поста руководителя Вахтанговского театра после злосчастного телефонного разговора о событиях в Украине, подлейшим образом слитого в интернет. Хорошо еще, что на официальные обвинения в русофобии зрители ответили массовой скупкой билетов — но тем ужаснее, что московский зритель не дождется своей «Анны Карениной».
— Да, «Анна Каренина» — это продолжение «Войны и мира». Ну что делать, если все это очень меня взбесило, я и плакал, и переживал, и ругался на третий день (…), так и сказав, что это (…)*. Потому что в Москве, в окружающей меня среде актеры — да, знали, но не понимали, что это (…). Ну это не (…), это кто-то вас обманул — такая атмосфера. А поскольку я лучше них знаком с людьми с Запада,
я же ездил часто домой, и дома, в Латвии, и в Литве, и в Польше я наблюдал два года такого напряжения, что понимал: будет (…), инструкции уже готовы. Я был готов к ней, русские же — нет, они поверили в эту спецоперацию.
— Но актеры были готовы идти по намеченному вами пути?
— Спектакль «Война и мир» наметил этот путь. Еще один-два спектакля, и мы бы в театре знали на десятилетие, как жить, какой материал использовать и что проповедовать. И актеры были готовы идти по этому пути, и мы бы нашли новое существование. Может быть, это ни для кого не стало бы новостью, но у нас самих была бы уверенность в его правильности.
Конечно, никто не знает, какая у нас дорога, кроме одного Бога, но я рассчитывал, что мы дистанцию можем в театре определить лет на десять: способ существования, приемы, задачи. И вот это отняли у меня, убили, прямо изнасиловали, все это так унизительно.
Потому я и был согласен уйти. Я получил сразу же массу предложений из всех стран, когда все узнали, что я свободен. Я же всем обещал, что когда уйду из Вахтангова, то к ним приеду. И теперь все говорят: «Вот ты закончил, давай сюда». И Грузия, и Венгрия, и Греция, и Италия.
— Вы знаете, что будете ставить?
— Кое-что, но не определенно. Мне выбрать пьесу — это такая мука, как будто жену брать на всю жизнь. Это ответственность, это страх, это любовь — должно все сойтись. Вот я начал с Израиля, поскольку десять лет обещал Лене Крейндлиной, генеральному директору театра «Гешер», что поставлю у них спектакль. Да еще и моя болезнь подтолкнула к такому решению.
— Но у вас отобрали не только театр — премьер Мишустин в мае исключил вас из числа лиц, которым была присуждена премия правительства РФ 2021 года в области культуры.
— Ну как-то некрасиво, слушайте, дали и отобрали. Я обижен, как ребенок.
— Шутите?
— Нет. Хотя, конечно, смешно — дали подержать и отобрали. Я, правда, не видел ее реально, в Венеции был. И все равно некрасиво. Дал так дал, ну что ж вы…
— Красиво — это точно не про этих людей.
— К сожалению, (…) затмит сейчас все таланты, на первый план выходят и еще выйдут посредственные люди. Это их время. И смутное время для талантливых людей, которыми полна Россия и которые молчат, вынуждены молчать. Когда мы упрекаем их на Западе: «Почему они молчат? Ну почему они молчат?» — я могу только объяснить моим собеседникам, что мы требуем от них того, чего пока невозможно требовать не на Западе. Что для этого надо накопить силы, время нужно, молчание, тишина — она накапливает большую энергию, эта тишина. Когда опять же Пушкин: «Народ безмолвствует», — вот это самая-самая красивая тишина, тишина молчания, в которой будет процесс происходить и обязательно тишина взорвется и взорвет.
И, может быть, тогда, через несколько лет, десятилетий, этот взрыв осыплет всех нас какими-то надеждами, накроет волной теплоты и надежды, и еще нужно будет десять лет, чтобы восстановить авторитет. Сейчас русские классики стыдятся этого времени, но я верю в перемены, я всегда делал ставку на молодых. Красивейший у меня был молодой состав театра, самый талантливый, наверное, самый красивый. Вот на них я думал сделать ставку.
— А если бы от вас зависело, кого бы вы сделали художественным руководителем Вахтанговского театра?
— Я об этом уже пять лет думал, никак не придумал. Ни я, ни Захаров, ни Любимов у себя в театрах. Я спросил когда-то Ульянова: «У вас помощник какой-то есть, ассистент, режиссер?» Он говорит: «Дорогой, где ты найдешь человека, который бы махнул на себя рукой? Все хотят ставить, и чтобы сегодня был успех, а завтра — уже слава».
Некоторым удавались первые спектакли, а потом они исчезали навсегда. Так мой учитель, Иосиф Михайлович Туманов, когда мы ставили дипломные спектакли и каждый звал его посмотреть, он вот так грыз, как Станиславский, руку и говорил: «Деточки-деточки, на десятый спектакль пригласите, а первый — всегда удачный». Так что не знаю, не знаю, кто. Дай бог, судьба сведет, может быть. Во-первых, приличного человека надо. Со вкусом обязательно, потому что если нет вкуса, талант не поможет, вкус должен быть. Слышать звук эпохи, чувствовать вкус хлеба. И тогда появится вот это вахтанговское трепетное существование, в котором живут вечные мигранты, вечные диссиденты, их пора тоже придет, если появится тот человек, о котором говорим.
— Если все-таки все быстро переменится и можно будет вернуться, вы вернетесь?
— Да я уже здесь договорился: паспорт меняю, фамилию на еврейскую, потом пластическую операцию делаю… Только одно «но» — на обрезание мы не согласны. А так — какой-то Трумен приехал: здрасьте, уважаемые. И никто не будет знать правды, только один Крок Кирилл, директор вахтанговский. А все будут возмущаться — кто это, мало нам было Туминаса, сейчас какой-то Трумен на нашу голову…
Римас Туминас чувствует Литву - Respublika.lt - Новостной портал • Литовский режиссер Римас Туминас отмечает 70-летие. • Туминас празднует юбилей вдали от Литвы и Москвы, в Венеции. • Режиссер продолжает свой театральный путь и ставит "Призрака" Генрика Ибсена. • Туминас чувствует себя неплохо, несмотря на проблемы со здоровьем. • Вахтанговцы отмечают юбилей Туминаса и готовят к его возвращению в Москву. • Президент России Владимир Путин и премьер-министр Михаил Мишустин поздравили Туминаса с 70-летием.
Московский Государственный академический театр имени Вахтангова новый 88-й сезон открыл премьерой - спектаклем \"Берег женщин\" режиссера Римаса Туминаса, который второй сезон возглавляет знаменитый коллектив. \"У нас двойной праздник - новый сезон и новый спектакль, - сказал художественный руководитель театра Римас Туминас. - Я думаю, что это станет хорошей традицией и мы будем открывать каждый сезон премьерой\". Корреспондент \"Литовского курьера\" Николай ЖУКОВ встретился с режиссером Римасом ТУМИНАСОМ и попросил маэстро поделиться своими соображениями о делах театральных как в Вильнюсе, так и в Москве с читателями \"Театрального курьера\".
- Ваше отношение к зрителю. В чем различие литовского и русского зрительского менталитета?
- Зритель - ведущая сила и для актера , и для режиссера, и для всего театра в целом. Нет театра без зрителя. К. С. Станиславский считал зрителя \"третьим творцом спектакля\". В. Э. Мейерхольд говорил, что \"театр строится не только теми, кто работает на сцене, пусть очень талантливо; театр создается еще и волей зрительного зала\".
Российский зритель подготовлен и театрален. Спектакль в России начинает именно он - зритель. Нам только кажется, что актеры начинают спектакль. Зритель готовится к своему походу в театр. Приобретя билет, он уже предвкушает, кого, как и что он увидит на сцене. Он уже праздничный театральный человек. Он едет, приходит в театр, ритуально прохаживается по фойе, он готов встретиться с актерами.
Зритель избаловал театральную Москву. Театр не может ответить такой добротой и праздничной готовностью, и он тоже старается обслужить зрительское доверие, и он тоже начал с благодарности. Происходит такой тотальный заговор, что, мол, мы вас уважаем, а вы нас, и при этом ничего не происходит. Режиссер обслуживает актеров, актеры обслуживают зрителей, зритель ... Происходит единение, которое порождает эффект \"соборности\", который является логическим завершением спектакля, подготовленного артистами и сотворенного ими со зрителями.
В Литве зритель другой. Здесь театр живет в его сознании. Это значительно труднее. Он менее раскрепощен. Каждый зритель ощущает себя как индивидуум. Вначале он не воспринимает себя как часть зала, как составляющую какой-то общины. Каждый хочет существовать отдельно. И вот когда начинается спектакль и в зале происходит единение индивидуумов, тогда он радуется этим ощущениям.
Русскому зрителю, приходя в зал, свойственно отказаться от индивидуальностей и сразу же очутиться в едином поле.
- Со стороны русского театра не опасаетесь упреков в литовском менталитете?
- В Литве, например, меня долгое время упрекали в том, что я - еврей. Потому что я - брюнет и подавал надежды с младых ногтей. Хотя моя мать русская, из староверов, еще с восемнадцатого века в Литве есть поселения староверов. А отец литовец. Но мы все будем находиться совсем в другой стране, которая называется Театр. Поэтому меня национальная неприязнь не волнует.
- Где легче работать с бюрократами от культуры - в Литве или в России?
- В Литве бюрократия более организованная и сплоченная, а посему побороть ее труднее и, соответственно, под ее началом работать сложнее. В Литве практически от человека ничего не зависит. Все решают какие-то группы, подверженные политическим влияниям, подчиняющиеся партийным решениям. Это свойственно даже управлению культурой. Я считаю такое положение вещей неверным.
Сколько лет живем и всегда декларируем культуру, но по сути дела оказывается, что она не нужна, хотя бюрократы прекрасно знают, что культура жила, живет и будет жить и никуда она не денется.
Я недавно с ужасом понял, что в прошлые века художники, писатели, актеры умирали в нищете и одиночестве. Оказывается, что это возможно и сегодня, хотя, казалось бы, что это давным-давно прошло.
В Москве бюрократия более изощренная и главная роль принадлежит личностям, т.е. она индивидуальная - от одного человека многое зависит. Мне импонирует Юрий Лужков и методы его работы. Он интересуется культурой и в частности театром. У него очень много друзей среди актеров и режиссеров. Его мнение я уважаю, его мысли мне нравятся. \"Будет именно так, а не по-другому!\" Никаких бюрократических проволочек, никаких комиссий. Единоличное решение - просто и ясно.
Когда я руководил национальным театром, обратил внимание, что мне начали нравиться методы работы Лукашенко и Ельцина, которые практически все вопросы решали волевыми действиями. Основной аргумент - кулаком по столу и только так и никак иначе. В этот момент я понял, что мне надо уходить с этой должности.
- В театре вы тиран, диктатор?
- Хотел бы очень, но когда работаю. Да, промежутками даже приходится себя как-то ставить в рамки более строгие и серьезные. Могу быть непредсказуемым.
В театре должен присутствовать авторитарный момент. Демократии в театре должно быть как можно меньше.
- Вас не беспокоит, что театр со временем может исчезнуть?
Опасность исчезновения театра очень реальна. Не Вахтанговского только, но всех. Так жить недолго осталось. И разрушители мы сами. Через сто-двести лет нас не помянут добрым словом и даже не пожалеют. Нас осудят. Хотя сейчас мы этого не чувствуем и оправдываем себя тем, что жизнь сложна.
Но у нас еще есть время, чтобы эту войну выиграть. Когда все встанет на свои места и власть повернется в сторону культуры, уже будет поздно, мы проиграем. Так что это война за себя, за культуру в том числе, и внутри нас, за лучшие свои человеческие качества, за свою искру божью. Каждый день это надо отвоевывать.
Сейчас мир опасен, потому что никто ни в чем не виноват. Как прекрасны были времена высокого романтизма и даже шекспировские, когда человек виновный каялся либо кончал жизнь самоубийством. Сегодня же в сознании моральном царит такая суматоха. Созданы для этого все условия, которыми мы успешно пользуемся.
- Как реагируете на публикации в СМИ, связанных с вашим именем? Ваше отношение к театральным критикам.
- Я мало обращаю на это внимания. Было, есть и будет всякое. Иногда мне звонят и говорят, что не обращайте внимания на то, что написано в той или другой российской газете. Я и читать не читал. Оказывается, в каком-то издании пишут, что я приехал разрушать русскую культуру или еще что-то похожее. И \"Современник\", и Вахтанговский театр пытаются отгородить меня от таких писателей, я их называю \"ночниками\" - вечером что-то подсмотрели, подслушали, а на утро уже выдают свой очередное произведение.
Я недопонимаю московских критиков и театральных деятелей, которые очень циничны по отношению к театру, к самим себе. Кого ни спросишь, о каком театре речь ни зайдет, оказывается, что все театры мертвы. Везде все плохо. Я говорю: \"Давайте соберемся и сделаем хороший театр. Общими усилиями. Если плохо, а мы знаем, как нужно, давайте попытаемся. Приходите, помогите\". Нет. Такая удобная позиция. Меня такая ситуация просто провоцирует на прорыв к открытому театру, к ясному, с ясным театральным языком. И с легким языком.
- Есть ли у вас друзья среди актеров и режиссеров?
- В Москве есть. Прекрасные творческие и человеческие отношения меня связывают с Сергем Гармашом, Сергеем Маковецким, Мариной Нееловой, Игорем Квашой. Очень интересные деловые отношения сложились с Василием Семеновичем Лановым.
Из коллег режиссеров, во-первых, хочу назвать Галину Васильевну Волчек. Часто встречаюсь и консультируюсь с Петром Фоменко.
- А в Литве?
- В Литве как не было единства и понимания среди режиссеров, так этого нет и по сегодняшний день. Правда, уже на протяжении многих лет нет и конфликтов. Я думал над этим явлением, почему так происходит? Мы подписываем какие-то совместные обращения, но в клубы и в союзы не объединяемся.
Наша профессия очень индивидуальная и эгоистичная, а посему такая ситуация вполне соответствует жизненной реальности.
Мы не обнимаемся и не целуемся - мы уважаем друг друга.
Были время, когда нас пытались провоцировать и столкнуть между собой, например, меня и Некрошюса, Вайткуса и меня. Но сами во всем разобрались, все выяснили, и сегодня это находится в русле нормальных человеческих отношений. Даже научились гордиться и радоваться творческим успехам своих коллег.
- Как можно объяснить феномен - столько режиссерских звезд на небольшом литовском небосклоне?
- Ну, во-первых, мы маленький народ. Мы долго жили, не имея своей власти. А вот в театрах власть существовала, и очень даже реальная. Мы, режиссеры, в ней крепли. Ощущали себя властелинами. И в этом был определенный стимул.
А еще... Может быть, это оттого, что мы недалеко отошли от язычества. Литва ведь была последней страной, которая приняла христианство в Европе. У нас весь мир вокруг наделяется душой: и камень, и дерево, и река, и сама земля, конечно. И это все не где-то наверху, а здесь с тобой рядом. И поэтому возможен диалог со всем божьим миром и с каждым отдельным деревом. Отголоски этого отношения к миру можно обнаружить в любом литовском спектакле. Мы все в Литве этим грешим.
- Как вы относитесь к интригам в театре, к актерскому коварству?
- Интриги пусть будут, но подлости не выношу.
Насчет актерского коварства многое преувеличено. Они ведь натурально защищаются. Везде - и в театре, и в драматургии - актеров окружает очень много посредственностей. И потому они становятся агрессивными. А я, мне кажется, могу гарантировать большое внимание к работе именно с актерами. Познание человека не может не увлечь артиста, и любой поймет, что от этого веет правдой, глубиной. Актер станет тем, кем он должен быть по сути своей, природе. Он раскроет свою наивность. А ее величество наивность - самое дорогое, что есть в актере.
- Год назад, во время первой встречи с коллективом театра Вахтангова, вы сказали, театр станет адом, в котором будут существовать актеры, и раем только для зрителей. Что удалось сделать?
- Ад создать нетрудно. Достаточно существующих законов, которые помогают это сделать. Вот в отношении радости для зрителей - труднее. Мировой открытый театр, который готов к игре при всех сложнейших проблемах. Играть со смыслом, который был бы опасен, но все-таки играть. Этого достичь очень трудно. Мы в плену драматических, трагических оценок своей жизни и прошлого. Этому мешает нехватка общей культуры. Мало кто из актеров учится. Редки актеры, которые пытались бы вникнуть в науку психологии , философии, искусствоведения.
Из истории Вахтанговского театра был гениальный актер Николай Гриценко. Это актер от природы. Он все ощущал интуитивно. Ницше о таких говорил: \"Его величество наив\".Актер должен быть наивным, он должен поверить во все.
Изменяется сегодня манера игры, меняется театральный язык. И сейчас доза человеческого начала составляет половину актерской профессии. Остальное -техника.
Сегодня за характером не спрячешься. Сейчас нужны мыслящие актеры, актеры - личности - такие как Суханов, как Маковецкий. Зритель ощущает его человеческую природу и добро. Зритель ощущает актера как информативного человека, который хочет выйти на сцену и взорвать информационное поле, существующее в себе, ибо в этом кроется энергетика. Вот такие нужны актеры.
За характером не спрячешься, бородой не закроешься.
- А в литовских театрах есть такие актеры?
- Были и есть. В русской драме был Артем Иноземцев. На литовской сцене - Эгле Габренайте, Артурас Жебраускас.
- Вы любите смотреть свои спектакли?
- Нет. Опасно. Не потому что это обязательно плохо, но потому что это могло бы быть иначе. Ведь коррозия спектакля начинается сразу, как только сыграна премьера. Я не очень верю в рост, в развитие спектакля. И потом я уже долгое время живу в сомнениях. Вот сделали сцену, и я думаю: \"А так ли ее надо было делать? Или иначе? А стоило ли вообще?\" Я мечтаю поставить спектакль, как бы не ставя его, и чтобы актеры сыграли, как бы не играя. Потому что, как только возникает система, - а без этого спектакль поставить невозможно, система возникает, как только что-то закрепляешь, - сразу становится скучно.
- Почему вы все-таки согласились поехать в Москву?
- Я об этом не раз рассказывал. Хотел пойти на риск. Хотя и в Литве каждый раз рискуешь не меньше. Но в Москве поле войны более широкое. В театре звезд есть свои высокие друзья, свои покровители, свои министры.
Я себя ограничиваю в каких-то похождениях, в участии в тусовках, выступлениях на телевидении и в СМИ. Пока еще ничего существенного не сделал, только снял с репертуара 6 спектаклей. Я понимал, что сначала надо сделать, а потом снимать, но нет время. Эта историческая пыль пропитывает театральную атмосферу насквозь. Она проникает в одежду, в зал.
- Существует в театре ульяновский дух?
- Человеческий дух Михаила Александровича остается и по сегодняшний день и останется надолго. Творческие принципы, театральный язык Ульянова - этого не было и нет. Это он знал и сам, но ничего не предпринимал. Страдал. Он понимал, что театр надо реформировать, надо что-то делать. Из прекрасных актеров не всегда выходят хорошие художественные руководители. Такая судьба была и у Кирилла Лаврова, у Донатаса Баниониса.
- Ваше отношение к предложению Русского драматического театра Литвы о создании театра-студии \"Европейское содружество\".
- Идею создания театра-студии оцениваю очень высоко. Это прорыв в театральном сознании, который позволит уничтожить психологический барьер между русским и европейским театром и, в частности, между русским и литовским театром, который, к сожалению, сегодня еще существует и мы его пока не можем перешагнуть. Этот проект будет способствовать психологическому очищению. Появляются свобода действия, свобода мышления. \"Европейское содружество\" необходимо воспринимать как общеевропейский центр. Я с удовольствием буду участвовать в этом проекте и помогать в его реализации совместно с труппой Вахтанговского театра.
Московский Государственный академический театр имени Вахтангова новый 88-й сезон открыл премьерой - спектаклем \"Берег женщин\" режиссера Римаса Туминаса, который второй сезон возглавляет знаменитый коллектив. \"У нас двойной праздник - новый сезон и новый спектакль, - сказал художественный руководитель театра Римас Туминас. - Я думаю, что это станет хорошей традицией и мы будем открывать каждый сезон премьерой\". Корреспондент \"Литовского курьера\" Николай ЖУКОВ встретился с режиссером Римасом ТУМИНАСОМ и попросил маэстро поделиться своими соображениями о делах театральных как в Вильнюсе, так и в Москве с читателями \"Театрального курьера\".
- Ваше отношение к зрителю. В чем различие литовского и русского зрительского менталитета?
- Зритель - ведущая сила и для актера , и для режиссера, и для всего театра в целом. Нет театра без зрителя. К. С. Станиславский считал зрителя \"третьим творцом спектакля\". В. Э. Мейерхольд говорил, что \"театр строится не только теми, кто работает на сцене, пусть очень талантливо; театр создается еще и волей зрительного зала\".
Российский зритель подготовлен и театрален. Спектакль в России начинает именно он - зритель. Нам только кажется, что актеры начинают спектакль. Зритель готовится к своему походу в театр. Приобретя билет, он уже предвкушает, кого, как и что он увидит на сцене. Он уже праздничный театральный человек. Он едет, приходит в театр, ритуально прохаживается по фойе, он готов встретиться с актерами.
Зритель избаловал театральную Москву. Театр не может ответить такой добротой и праздничной готовностью, и он тоже старается обслужить зрительское доверие, и он тоже начал с благодарности. Происходит такой тотальный заговор, что, мол, мы вас уважаем, а вы нас, и при этом ничего не происходит. Режиссер обслуживает актеров, актеры обслуживают зрителей, зритель ... Происходит единение, которое порождает эффект \"соборности\", который является логическим завершением спектакля, подготовленного артистами и сотворенного ими со зрителями.
В Литве зритель другой. Здесь театр живет в его сознании. Это значительно труднее. Он менее раскрепощен. Каждый зритель ощущает себя как индивидуум. Вначале он не воспринимает себя как часть зала, как составляющую какой-то общины. Каждый хочет существовать отдельно. И вот когда начинается спектакль и в зале происходит единение индивидуумов, тогда он радуется этим ощущениям.
Русскому зрителю, приходя в зал, свойственно отказаться от индивидуальностей и сразу же очутиться в едином поле.
- Со стороны русского театра не опасаетесь упреков в литовском менталитете?
- В Литве, например, меня долгое время упрекали в том, что я - еврей. Потому что я - брюнет и подавал надежды с младых ногтей. Хотя моя мать русская, из староверов, еще с восемнадцатого века в Литве есть поселения староверов. А отец литовец. Но мы все будем находиться совсем в другой стране, которая называется Театр. Поэтому меня национальная неприязнь не волнует.
- Где легче работать с бюрократами от культуры - в Литве или в России?
- В Литве бюрократия более организованная и сплоченная, а посему побороть ее труднее и, соответственно, под ее началом работать сложнее. В Литве практически от человека ничего не зависит. Все решают какие-то группы, подверженные политическим влияниям, подчиняющиеся партийным решениям. Это свойственно даже управлению культурой. Я считаю такое положение вещей неверным.
Сколько лет живем и всегда декларируем культуру, но по сути дела оказывается, что она не нужна, хотя бюрократы прекрасно знают, что культура жила, живет и будет жить и никуда она не денется.
Я недавно с ужасом понял, что в прошлые века художники, писатели, актеры умирали в нищете и одиночестве. Оказывается, что это возможно и сегодня, хотя, казалось бы, что это давным-давно прошло.
В Москве бюрократия более изощренная и главная роль принадлежит личностям, т.е. она индивидуальная - от одного человека многое зависит. Мне импонирует Юрий Лужков и методы его работы. Он интересуется культурой и в частности театром. У него очень много друзей среди актеров и режиссеров. Его мнение я уважаю, его мысли мне нравятся. \"Будет именно так, а не по-другому!\" Никаких бюрократических проволочек, никаких комиссий. Единоличное решение - просто и ясно.
Когда я руководил национальным театром, обратил внимание, что мне начали нравиться методы работы Лукашенко и Ельцина, которые практически все вопросы решали волевыми действиями. Основной аргумент - кулаком по столу и только так и никак иначе. В этот момент я понял, что мне надо уходить с этой должности.
- В театре вы тиран, диктатор?
- Хотел бы очень, но когда работаю. Да, промежутками даже приходится себя как-то ставить в рамки более строгие и серьезные. Могу быть непредсказуемым.
В театре должен присутствовать авторитарный момент. Демократии в театре должно быть как можно меньше.
- Вас не беспокоит, что театр со временем может исчезнуть?
Опасность исчезновения театра очень реальна. Не Вахтанговского только, но всех. Так жить недолго осталось. И разрушители мы сами. Через сто-двести лет нас не помянут добрым словом и даже не пожалеют. Нас осудят. Хотя сейчас мы этого не чувствуем и оправдываем себя тем, что жизнь сложна.
Но у нас еще есть время, чтобы эту войну выиграть. Когда все встанет на свои места и власть повернется в сторону культуры, уже будет поздно, мы проиграем. Так что это война за себя, за культуру в том числе, и внутри нас, за лучшие свои человеческие качества, за свою искру божью. Каждый день это надо отвоевывать.
Сейчас мир опасен, потому что никто ни в чем не виноват. Как прекрасны были времена высокого романтизма и даже шекспировские, когда человек виновный каялся либо кончал жизнь самоубийством. Сегодня же в сознании моральном царит такая суматоха. Созданы для этого все условия, которыми мы успешно пользуемся.
- Как реагируете на публикации в СМИ, связанных с вашим именем? Ваше отношение к театральным критикам.
- Я мало обращаю на это внимания. Было, есть и будет всякое. Иногда мне звонят и говорят, что не обращайте внимания на то, что написано в той или другой российской газете. Я и читать не читал. Оказывается, в каком-то издании пишут, что я приехал разрушать русскую культуру или еще что-то похожее. И \"Современник\", и Вахтанговский театр пытаются отгородить меня от таких писателей, я их называю \"ночниками\" - вечером что-то подсмотрели, подслушали, а на утро уже выдают свой очередное произведение.
Я недопонимаю московских критиков и театральных деятелей, которые очень циничны по отношению к театру, к самим себе. Кого ни спросишь, о каком театре речь ни зайдет, оказывается, что все театры мертвы. Везде все плохо. Я говорю: \"Давайте соберемся и сделаем хороший театр. Общими усилиями. Если плохо, а мы знаем, как нужно, давайте попытаемся. Приходите, помогите\". Нет. Такая удобная позиция. Меня такая ситуация просто провоцирует на прорыв к открытому театру, к ясному, с ясным театральным языком. И с легким языком.
- Есть ли у вас друзья среди актеров и режиссеров?
- В Москве есть. Прекрасные творческие и человеческие отношения меня связывают с Сергем Гармашом, Сергеем Маковецким, Мариной Нееловой, Игорем Квашой. Очень интересные деловые отношения сложились с Василием Семеновичем Лановым.
Из коллег режиссеров, во-первых, хочу назвать Галину Васильевну Волчек. Часто встречаюсь и консультируюсь с Петром Фоменко.
- А в Литве?
- В Литве как не было единства и понимания среди режиссеров, так этого нет и по сегодняшний день. Правда, уже на протяжении многих лет нет и конфликтов. Я думал над этим явлением, почему так происходит? Мы подписываем какие-то совместные обращения, но в клубы и в союзы не объединяемся.
Наша профессия очень индивидуальная и эгоистичная, а посему такая ситуация вполне соответствует жизненной реальности.
Мы не обнимаемся и не целуемся - мы уважаем друг друга.
Были время, когда нас пытались провоцировать и столкнуть между собой, например, меня и Некрошюса, Вайткуса и меня. Но сами во всем разобрались, все выяснили, и сегодня это находится в русле нормальных человеческих отношений. Даже научились гордиться и радоваться творческим успехам своих коллег.
- Как можно объяснить феномен - столько режиссерских звезд на небольшом литовском небосклоне?
- Ну, во-первых, мы маленький народ. Мы долго жили, не имея своей власти. А вот в театрах власть существовала, и очень даже реальная. Мы, режиссеры, в ней крепли. Ощущали себя властелинами. И в этом был определенный стимул.
А еще... Может быть, это оттого, что мы недалеко отошли от язычества. Литва ведь была последней страной, которая приняла христианство в Европе. У нас весь мир вокруг наделяется душой: и камень, и дерево, и река, и сама земля, конечно. И это все не где-то наверху, а здесь с тобой рядом. И поэтому возможен диалог со всем божьим миром и с каждым отдельным деревом. Отголоски этого отношения к миру можно обнаружить в любом литовском спектакле. Мы все в Литве этим грешим.
- Как вы относитесь к интригам в театре, к актерскому коварству?
- Интриги пусть будут, но подлости не выношу.
Насчет актерского коварства многое преувеличено. Они ведь натурально защищаются. Везде - и в театре, и в драматургии - актеров окружает очень много посредственностей. И потому они становятся агрессивными. А я, мне кажется, могу гарантировать большое внимание к работе именно с актерами. Познание человека не может не увлечь артиста, и любой поймет, что от этого веет правдой, глубиной. Актер станет тем, кем он должен быть по сути своей, природе. Он раскроет свою наивность. А ее величество наивность - самое дорогое, что есть в актере.
- Год назад, во время первой встречи с коллективом театра Вахтангова, вы сказали, театр станет адом, в котором будут существовать актеры, и раем только для зрителей. Что удалось сделать?
- Ад создать нетрудно. Достаточно существующих законов, которые помогают это сделать. Вот в отношении радости для зрителей - труднее. Мировой открытый театр, который готов к игре при всех сложнейших проблемах. Играть со смыслом, который был бы опасен, но все-таки играть. Этого достичь очень трудно. Мы в плену драматических, трагических оценок своей жизни и прошлого. Этому мешает нехватка общей культуры. Мало кто из актеров учится. Редки актеры, которые пытались бы вникнуть в науку психологии , философии, искусствоведения.
Из истории Вахтанговского театра был гениальный актер Николай Гриценко. Это актер от природы. Он все ощущал интуитивно. Ницше о таких говорил: \"Его величество наив\".Актер должен быть наивным, он должен поверить во все.
Изменяется сегодня манера игры, меняется театральный язык. И сейчас доза человеческого начала составляет половину актерской профессии. Остальное -техника.
Сегодня за характером не спрячешься. Сейчас нужны мыслящие актеры, актеры - личности - такие как Суханов, как Маковецкий. Зритель ощущает его человеческую природу и добро. Зритель ощущает актера как информативного человека, который хочет выйти на сцену и взорвать информационное поле, существующее в себе, ибо в этом кроется энергетика. Вот такие нужны актеры.
За характером не спрячешься, бородой не закроешься.
- А в литовских театрах есть такие актеры?
- Были и есть. В русской драме был Артем Иноземцев. На литовской сцене - Эгле Габренайте, Артурас Жебраускас.
- Вы любите смотреть свои спектакли?
- Нет. Опасно. Не потому что это обязательно плохо, но потому что это могло бы быть иначе. Ведь коррозия спектакля начинается сразу, как только сыграна премьера. Я не очень верю в рост, в развитие спектакля. И потом я уже долгое время живу в сомнениях. Вот сделали сцену, и я думаю: \"А так ли ее надо было делать? Или иначе? А стоило ли вообще?\" Я мечтаю поставить спектакль, как бы не ставя его, и чтобы актеры сыграли, как бы не играя. Потому что, как только возникает система, - а без этого спектакль поставить невозможно, система возникает, как только что-то закрепляешь, - сразу становится скучно.
- Почему вы все-таки согласились поехать в Москву?
- Я об этом не раз рассказывал. Хотел пойти на риск. Хотя и в Литве каждый раз рискуешь не меньше. Но в Москве поле войны более широкое. В театре звезд есть свои высокие друзья, свои покровители, свои министры.
Я себя ограничиваю в каких-то похождениях, в участии в тусовках, выступлениях на телевидении и в СМИ. Пока еще ничего существенного не сделал, только снял с репертуара 6 спектаклей. Я понимал, что сначала надо сделать, а потом снимать, но нет время. Эта историческая пыль пропитывает театральную атмосферу насквозь. Она проникает в одежду, в зал.
- Существует в театре ульяновский дух?
- Человеческий дух Михаила Александровича остается и по сегодняшний день и останется надолго. Творческие принципы, театральный язык Ульянова - этого не было и нет. Это он знал и сам, но ничего не предпринимал. Страдал. Он понимал, что театр надо реформировать, надо что-то делать. Из прекрасных актеров не всегда выходят хорошие художественные руководители. Такая судьба была и у Кирилла Лаврова, у Донатаса Баниониса.
- Ваше отношение к предложению Русского драматического театра Литвы о создании театра-студии \"Европейское содружество\".
- Идею создания театра-студии оцениваю очень высоко. Это прорыв в театральном сознании, который позволит уничтожить психологический барьер между русским и европейским театром и, в частности, между русским и литовским театром, который, к сожалению, сегодня еще существует и мы его пока не можем перешагнуть. Этот проект будет способствовать психологическому очищению. Появляются свобода действия, свобода мышления. \"Европейское содружество\" необходимо воспринимать как общеевропейский центр. Я с удовольствием буду участвовать в этом проекте и помогать в его реализации совместно с труппой Вахтанговского театра.
💫 Сегодня, 17 января, в парижском театре Les Gémeaux стартуют показы «Анны Карениной» Римаса Туминаса. Les Gémeaux — копродюсер этой постановки, вышедшей в израильском «Гешере» год назад. В Париже увидеть «Анну Каренину» можно до 27 января включительно (всего запланировано 10 показов).
Ну а мы делимся с вами фотографиями новейшей премьеры Туминаса, также поставленной в «Гешере», — спектакля «Сирано» по пьесе Ростана. Этой постановкой театр завершил календарный год — и ею же открыл новый, 2024-й.
Авторы фото — Исайя Файнберг, Виктория Шуб и Александр Ханин.
https://www.youtube.com/watch?v=CgBoSuB5hfs Римас Туминас. Премьера «Анны Карениной» и "закат" русской культуры 7 февр. 2023 г. ISRAEL Театральный режиссёр Римас Туминас в интервью 9 канала.
Покинувший Москву и Вахтанговский театр прославленный литовский режиссер Римас Туминас приехал в Израиль, чтобы поставить “Анну Каренину” в театре Гешер. Главный редактор Carmel Magazine Ольга Черномыс рассказывает о своих впечатлениях от этой постановки. “Анна Каренина” в постановке Туминаса
Анна и Толстой
Одни обожают Льва Толстого за масштаб идей или точность наблюдений. Других раздражает назидательность, временами назойливая. Но все спорящие признают – толстовский текст представляют собой совершенство. Есть немало людей во всем мире, которые изучают русский специально для того, чтобы читать Толстого в подлиннике. “Анна Каренина”, возможно, самое блестящее произведение мировой литературы. Во мировых списках лучших литературных произведений, когда либо написанных, этот роман либо стоит на первом месте, либо, как минимум, входит в первую пятерку, вместе с “Мадам Бовари”, “Гамлетом”. “Великим Гэтсби”, рассказами Чехова и толстовским же “Войной и миром”.
Почему? Ведь “Анна Каренина” создана буквально из ничего. Обычная жизнь, обычные разговоры, обычный адюльтер. Ни преступлений, ни сражений, ни превращений и прочих чудес. И тем не менее, роман захватывает не хуже приключенческого сериала. Он многоплановый, он симфонический. Он полон параллельных и пересекающихся линий, незначительных будто бы деталей. Они врезаются в сознание и оживляют картину.
С точки зрения мастерства – это фантастическое предчувствие модернизма. Литературовед Борис Эйхенбаум писал, что без этого романа не было бы ни Пруста, ни Фолкнера, ни Набокова, ни Вирджинии Вульф. Толстой нарушает все существующие на тот момент правила. Он перемещает читателя в сознание разных героев (и даже собак). Позволяет себе выходить за пределы истории. Пишет длинные отступления на разные темы. Но все, и даже скука этих “лишних” описаний (сельскохозяйственных работ или скачек) намеренна. Она меняет ритм почти до дзен-буддистских зависаний во времени.
В конце романа мы попадаем в поток сознания Анны, которая смотрит на все проплывающий мир сквозь оптику своего состояния. Это вообще похоже на кино, причем на то, что будут снимать через 100 лет. Толстой делал все это не потому, что не умел иначе. Он сознательно экспериментировал с формой ради главной цели – раскрыть внутренний мир персонажей. И у него получилось. Хотя герои романа русские аристократы второй половины XIX века, миллионы людей из разных стран и эпох находят свое отражение в них. Ведь вопросы, которые решают герои, не уходят никуда. Почему женщина изменяет? Как угасает любовь? Что важнее долг или страсть? Общество или личность?
Конечно, перенести такую сложную и совершенную конструкцию в принципиально другой жанр задача неисполнимая. Поэтому все, кто когда-либо пытался снимать фильмы и ставить спектакли на сцене, выбирали нечто самое для себя важное и сосредотачивались на нем. Кстати, «Анна Каренина» самый экранизируемый в мире роман. Больше 30 экранизаций. Анну играли:
Собственно, авторская интерпретация и есть самое интересное. Ну, правда, не надеемся же мы, что история могла закончиться иначе?
Анна и Туминас
Римас Туминас приехал в Израиль в разгар войны России с Украиной, чтобы поставить на сцене Гешера великий роман Толстого. Это сочетание обстоятельств немаловажное, если не сказать, самое важное.
Когда я брала у Туминаса интервью, он признался, что вряд ли когда-то у него соберется такая труппа, как в Вахтанговском театре в Москве. Он целых 12 лет создавал, выращивал, обучал, искал новые формы. Незадолго до войны Туминас поставил в Вахтанговском спектакль “Войну и мир”, от которого сходила с ума вся театральная Москва и который стал мощным эпиграфом к последующим событиям.
В итоге Гешер заполучил знаменитого режиссера. И премьеру спектакля “Анна Каренина” в постановке Туминаса ждали не только в Израиле. Я точно знаю, что на спектакль специально прилетели зрители из других стран. К тому же на заглавную роль была утверждена примадонна Гешера – Эфрат Бен-Цур. В прошлом сезоне она триумфально сыграла Аркадину в великолепной постановке чеховской “Чайки”.
Это полотно Туминас сделал черно-белым. Никаких исключений, разве что серый фон, да кроваво-красная капля в виде бархатного кресла. За перемещениями этих цветов можно наблюдать отдельно. С потолка свисает огромная люстра, она то гаснет, то вспыхивает, и герои забавляются ее непредсказуемостью. Сюжет романа выдержан и разыгран всего в нескольких сценах, самых важных с точки зрения Туминаса. Каждая придумана мастерски. Например, с молодожёнами Левиным и Китти, когда она усаживает его на уютненький ковер и деловито расставляет вокруг него горшки с цветами. Сцена с варкой варенья, и скачки, и театр. За всем этим чувствуется мастер, умеющий придумать, выстроить, задать нужный ритм.
Но с каждой минутой на блестящей поверхности этого красивого и чертовски изобретательного спектакля начинают проступать трещины. И чем дальше действие, тем эти трещины становятся глубже.
Разлом начинается с самой Анны. Роль Карениной для любой актрисы подарок, но в этом спектакле у Эфрат Бен-Цур просто-таки бенефис. Она хороша и в черном платье с открытыми плечами, и в белой летящей рубашке. Она притягивает к себе взгляды и знает об этом. Ее Анна нервная и яркая. Очень нервная. И очень яркая. А еще слишком громкая и слишком резкая. Она вся – too much, причем, с самого начала. Это сбивает с толку, ведь речь идет о женщине высшего сословия в России XIX века. Главная трагедия ее состояла в невозможности выйти за пределы правил, в которых она все-таки была воспитана. Эта же Анна холодна с близкими, но при этом почти вульгарно флиртует и необъяснимо безумно танцует на балу.
Каренин в исполнении выдающегося израильского артиста Гиля Франка выглядит вполне логично по отношению к этой Анне, но совершенно нелогично ко всем остальным. И особенно по отношению к Каренину, придуманному Толстым человеком добрым и упорядоченном. Совсем недавно я видела Франка в роли Отелло в театре Маленький, где он фантастически играет пробуждение ревности и злобы. Глядя на его вскипающего изнутри и сверкающем глазами Каренина, казалось, что передо мной снова Отелло. Ну, разве что прошедший терапию по выстраиванию личных границ.
Разлом проходит и между героями. Понятные и живые Долли (Карин Серуя) и Левин (Мики Леон) будто попали из другой пьесы, они узнаваемые, в них нет ни грамма абстрактности и схемы. Да, решение сделать Левина вот таким: легко размякшим и променявшим собственные идеи на ковер и тапочки – вполне имеет право на жизнь. Тем более, что его Китти (Нета Рот) придумана совсем иначе, чем мы привыкли. Она здесь почти подросток, капризный и эгоистичный. Но быстро берет ситуацию в свои руки. Вполне себе израильская симпатичная девчонка: отслужила в армии, пора замуж. Непонятно только, могла ли она так страдать из-за Вронского?
Сам Вронский (Ави Азулай), конечно, красавец и хороший парень, но это, пожалуй все, что о нем можно сказать. Хотя нет, у него есть свои несколько минут славы. В хитро придуманной сцене скачек он останавливается и прекрасно читает довольно большой отрывок о гибели Фру-Фру. И магия толстовского текста (в переводе Рои Хена) материализуется в воздухе сама собой. В какой-то момент мне показалось, что Туминас просто издевается над всем этим русским миром с его заморочками, и толстовским, и современным заодно. Но нет. Не сходится.
Время и место
Многое не сходится в этом спектакле. Много непонятного: как злополучная люстра, как будто переехавшая сюда из другого спектакля, из другой страны. Красивая музыка избыточна и временами подавляет. И пустота на сцене, и черно-белые цвета на сером фоне. А долгие паузы приводят к тому, что плавный, легкий, летящий роман превращается в тяжелый надрыв с вкраплениями занятых сценок.
Но главная же трещина, на мой взгляд, лежит совершенно в другой плоскости. Эта “Анна” как будто вся – из старого времени, из довоенного. Она выстроена по лекалам московского модного театра. Но те лекала рассыпались в прах, как и вся современная российская культура, расстрелянная собственными же ракетами. От Туминаса и от самого “русского” из всех израильских и самого израильского среди всех “русских” театров мы, зрители, ждали нового прочтения на новом языке, во всех смыслах этого слова. Именно здесь, в пахнущем порохом израильском воздухе. Именно сейчас, когда перед нами всеми вырастает вопрос: что не так со всем этим русским?
А ведь роман заканчивается гениально. Как известно, Толстой долго думал над концовкой, и отправил восьмую главу издателю с большим опозданием. Действие в ней происходит после гибели Анны. Разбитый горем Вронский находит выход. На собственные средства он собирает добровольцев и отправляется с ними на Балканскую войну, чтобы скорее всего погибнуть. В этой главе описано то, как вся светская Москва с энтузиазмом устраивала балы и всяческие мероприятия на тему славянского мира. И разговоры о войне с турками, которую “никто не объявлял”. А простые “люди сочувствуют страданиям ближних и желают помочь им”. И рассуждения о том, кто идет на эту странную войну и по каким причинам. Встречаются фразы, которые будто взяты из сегодняшних российских газет: “освобожденный сорокамиллионный мир славян должен вместе с Россией начать новую эпоху в истории”.
150 лет назад Лев Николаевич зачем-то решил семейную драму закончить войной. Почему, кажется, мы понимаем только сейчас.
Я уверена, что “Анна Каренина” останется в репертуаре надолго, будет трансформироваться и врастать в гешеровскую сцену корнями, и что новые зрители будут спорить о том, насколько прав или не прав режиссер. Это и есть лучшее, что может происходить в театре. Ведь он хорош, когда живой и горячий, а не уныло-застывший в былой славе. Наш театр Гешер мы любим именно за это.
29, 30 и 31 декабря в тель-авивском театре «Гешер» пройдёт премьера спектакля Римаса Туминаса «Сирано» по пьесе Эдмона Ростана.
О будущем спектакле по пьесе «Сирано де Бержерак» Туминас говорил в различных интервью ещё весной 2023 года, а в октябре подробнее рассказал литовскому порталу Lrytas.lt о том, как идёт работа над премьерой. Он сообщил, что вернулся в Тель-Авив 6 октября и после атаки ХАМАС и начала войны в Израиле 7 октября, несмотря на уговоры близких и советы коллег из театра «Гешер», принял решение остаться в городе. Даже в этих экстремальных обстоятельствах репетиции в «Гешере» шли почти ежедневно.
Жанр спектакля обозначен как «комедия любви» (у Ростана — «героическая комедия»). В анонсе премьеры акцент также сделан на романтической теме «незабываемого любовного треугольника» (неразрывно, впрочем, связанной с войной): «У Сирано де Бержерака есть всё: острый язык, блестящая военная карьера и большое сердце. Так почему же он считает себя недостойным любви Роксаны? Может быть, потому, что его нос так же велик, как и сердце? Он отдаёт свой талант красавцу Кристиану, молодому солдату, провинциалу, не знакомому с поэтикой любви, с её высоким слогом и стихотворной рифмой. Кристиан завоёвывает сердце Роксаны прекрасными любовными посланиями, написанными Сирано. Но как долго продлится эта афера?».
Роксану в премьере сыграет актриса и модель Юваль Шарф, для которой приглашение в спектакль «Гешера» стало, по её собственному признанию, исполнением давней мечты. Заглавную роль исполнит Шломи Бертонов, Кристиана сыграет Ави Азулай. В других ролях — Ори Янив, Исраэль (Саша) Демидов, Александр Сендерович, Лилиан Шели Рут, Светлана Демидова, Эли Менаше, Шир Саяг, Нир Кнаан, Анна Гринфельд, Юваль Янай и Никита Гольдман-Кох. Некоторые из участников «Сирано» играют и в предыдущей «гешеровской» постановке Туминаса: напомним, чуть меньше года назад, в январе 2023-го, он выпустил здесь свой первый спектакль, «Анну Каренину» по одноимённому роману Толстого.
Вместе с режиссёром над премьерой работает его постоянный соавтор, художник Адомас Яцовскис, композитор Гедрюс Пускунигис, написавший музыку к ряду спектаклей Туминаса (включая «Анну Каренину» и московскую «Войну и мир»), а также художник по костюмам Юдит Ахарон, художник по свету Александр Сикирин и другие. Спектакль будет идти на иврите (пьеса Ростана звучит в переводе Дори Парнеса) с субтитрами на русском языке.
Первые показы спектакля «Сирано» в постановке Римаса Туминаса состоятся в театре «Гешер» 29, 30 и 31 декабря
Литературной основой спектакля стала пьеса в стихах французского драматурга Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак», написанная в 1897 году. Создатели постановки используют пьесу в переводе Дори Парнеса. Над сценографией работает художник Адомас Яцовскис, который уже много лет сотрудничает с Римасом Туминасом.
Жанр истории о Сирано де Бержераке, который несмотря ни на что считает себя недостойным Роксаны и отдает свой талант незнакомому с поэтикой любви красавцу Кристиану, в театре «Гешер» определяют как «комедия любви».
«”Живите, радуйтесь! Дарите нам мечты; спасайте нас от злобы; сверкайте ярче звезд ночных, цветите ярче роз душистых, будите вдохновение в артистах, внушайте нам стихи, – но не судите их!”, – эти слова Сирано произносит в конце пьесы. Для меня это не просто прекрасная, классическая пьеса. Это спектакль театра о Театре, дань Поэту, Художнику, Артисту. И это послание Ростана мне очень созвучно. Особенно сейчас», – приводит «Израиль online» слова Туминаса о спектакле.
https://teatral-online.ru/news/34676/ «Я ТОЛЬКО ПЕТЬ И УМИРАТЬ УМЕЮ» «СИРАНО» РИМАСА ТУМИНАСА В ТЕАТРЕ «ГЕШЕР» ПРЕМЬЕРЫ 3 ЯНВАРЯ 2024 14:09 АЛЛА БОРИСОВА-ЛИНЕЦКАЯ
В спектакле «Сирано», который поставил в театре «Гешер» Римас Туминас есть очень много пластов и большой потенциал. То есть я думаю (уверена), что чем дальше, тем спектакль будет становиться лучше.
Скажу честно, Туминас, с его балтийским холодком, наверное, не совсем мой режиссер, и я осознаю, что не всегда его понимаю. С «Сирано» сложность ещё и в том, что это стихи. А их надо слушать на родном языке, поэтому так важны были переводы на русский Щепкиной-Куперник, Владимира Соловьева, в общем, отточенные строфы Ростана должны иметь достойный эквивалент. Понять и оценить поэтический перевод на иврит Дори Парнаса я не берусь. Мне сложно.
Многие считают «Сирано де Бержерак» не особо оригинальным творением в стиле романтизма, однако со временем стало ясно, как много в этой пьесе смыслов, слоев, какое поле для интерпретаций.
В «Сирано» режиссеры, следуя за Ростаном, подчеркивали и высвечивали каждый свое. В позднем СССР пьесу любили, потому что главным были наши боли, и значит судьба протестующего поэта становилась главной темой. Играли не столько Сирано, сколько Пастернака или, скажем, Высоцкого. Я помню интеллигента Тараторкина в роли Сирано. Это был, скорее пастернаковский Гамлет, чем мушкетер.
Сирано невозможно ставить сейчас «в лоб» – пьеса длинная, переполненная персонажами и рассуждениями. Романтическая мелодрама – это для мыльных опер. Социальный фон (Сирано – храбрый воин, в его полку проходит часть действия) Римаса Туминаса тоже не интересует. Он явно не из тех режиссеров, которые любят эзопов язык.
Его интересует другое. В его интерпретации Сирано – философ и поэт, режиссер не забывает также о том, что Ростан – автор утопического романа о полете на Луну и сын своего времени. Поэтому сцену посетили совсем необычные герои. Смешной и трогательный герой Чарли Чаплина, романтик и инженер Эйфель, чье творение оценили много лет спустя... основание его башни мы видим на сцене. А вот сверху посмотреть пока не можем. Дело будущего.
Война у режиссера не вызывает ничего, кроме презрения, сражение оборачивается катанием шариков по полу, знаменитый марш «Вперёд, гасконцы» исчез из пьесы, вот только смерть – реальна. Смерть «двойника», красавца Кристиана (Ави Азулай) приводит к другой трагедии – для Сирано нет надежды, он вынужден молчать о своем авторстве. «Слова мои, а кровь его».
Сирано в исполнении Шломи Бертонов – не забияка и бретёр, этого очень мало в спектакле. Он прежде всего страдающий поэт и философ, который, казалось бы, нашел прекрасную формулу, позволившую создать идеального возлюбленного. Красота одного, ум и острота другого... И это двойничество приводит к высокой трагедии человека непонятого, вечно в тени и в любви, и в творчестве (его тексты крадут другие). «Приятно быть самим собой. А притворяться – тягостно и сложно». И даже умирающего нелепо и смешно.
«А могло ли быть иначе?» – прочитала я в одном из критических разборов пьесы. Возможно, Сирано молчал 15 лет и открылся своей возлюбленной лишь перед смертью не только из чувства справедливости по отношению к молодому сопернику. («Он тоже вас любил, но выразить не мог», цитирую по памяти).
Сирано понимал, что его любовь не приведет ни к чему хорошему, он не создан для такого счастья. Ну, кто он? Протестующий Чацкий. Инопланетянин с луны. Фарятьев из другой пьесы. «Я только петь и умирать умею» (это уже Мандельштам).
Трагедия здесь неизбежна, и герой Сирано доходит до ее высот во втором действии спектакля. Но в интерпретации Туминаса, он и прощаясь с Роксаной, уже давно не с ней и не с нами. Луна волнует его гораздо больше.
И все же, для меня это спектакль о любви. О любви, которая у хорошего поэта вот такая, лунная ... Я не буду сейчас уходить в подробности сценографии и прочих деталей, спектакль только вышел, не хочу предвосхищать живое впечатление зрителя.
И спасибо театру за возможность подняться над реальностью. Хоть на пару часов
Сегодня исполнилось 72 года этому выдающемуся режиссёру современного театра! Спасибо, что вы сделали для Вахтанговского театра и Русской культуры! С днем рождения! Здоровья Вам!
В Париже с 17 по 28 января в театре Les Gémeaux показывали спектакль «Анна Каренина», ставший триумфальным возвращением Римаса Туминаса на парижскую сцену. Что написала о постановке пресса и о чем ей рассказал сам режиссер – собрали и перевели выдержки из французских СМИ, которые окрестили спектакль «событием, которое нельзя пропустить» и «грандиозной историей любви», а главную героиню – «невероятно современной женщиной».
«Самый настоящий подвиг»
Это театральное событие, которое нельзя пропустить.
«Я стараюсь погрузить зрителя в стремительный водоворот истории. Весь мир – это театр, в котором мы лишь зрители», – говорит Римас Туминас. Его спектакль великолепен, в нем замечательно исполняют роли прекрасные актеры: Эфрат Бен-Зур в роли Анны, Мики Леон (актер знаменитого израильского сериала «Фауда») в роли Константина Левина и Ави Азулай в роли Вронского. Адаптировать великий роман Толстого за два с лишним часа – это самый настоящий подвиг.
И благодаря оригинальной музыке, зрители убеждаются в многогранности человеческих чувств. Постановка изысканна, элегантна и прекрасно передает двойственность персонажей, их противоречивость и, в конечном счете, трагичность их судьбы. Jérôme Clément для LeJournal.info
«Грандиозная история любви»
Уважать пространственные и временные реалии – такова была задача режиссера, поставленная перед созданием чуть более чем двухчасового спектакля о сокровенных тайнах русской души. Можно только испытывать сострадание к Анне, попавшей, словно муха, в паутину неумолимого несчастья, и некоторое презрение к ее возлюбленному Вронскому, мальчишке с заурядным умом, которого мучит ревность Анны. <…>
Доведенная до отчаяния, она бросается под товарный поезд. Здесь режиссер не испытывает недостатка в размахе – локомотивами и вагонами становятся скамейки, размещенные на сцене.
Мы выходим из театра потрясенные этой грандиозной историей любви. Anthony Palou для Le Figaro
Римас Туминас: «Анна бежит к своему перерождению»
Сцена – это моя лаборатория, место, где человек ищет человека. Театр – это средство познания мира. В его тишине можно сочинять истории. Я люблю работать с литературой. Адаптируя «Анну Каренину», я прокладывал путь через глухой лес. Это было радостно, я счастлив. Все, что мне нужно было сделать, – это попасть на страницы романа, чтобы найти фонтан жизни, посмотреть, как он поднимается, а затем подхватить его и перенести на сцену.
Десять лет назад я решил уйти ото всего, что умел раньше, чтобы заняться тем, чего я еще не делал. Загадка театра мучила меня все больше и больше. Что такое черная сцена? Что это за тайна, которую никто не в силах раскрыть? Десять лет назад в Москве театры использовали экраны и спецэффекты. В этом бурлении технических процессов можно было найти все, что угодно, но только не человека. Чтобы добраться до сущности человека, необходимо освободить пространство и позволить его внутреннему благородству излучаться во вселенную. Приняв уменьшенную, статичную и даже довольно жесткую форму, я, как и все мы, пытаюсь удержать смерть на расстоянии. Я хочу, чтобы мелодия человеческих отношений была услышана. Я часто напоминаю актерам, что их задача та же, что и у могильщиков. Они должны выкопать мертвых из могил, чтобы пригласить их вернуться и пожить еще немного. Затем мертвые возвращаются в свои гробы.
Анна говорит, что Бог создал ее, чтобы жить и любить. Для Толстого же смерть – это возвышенное перерождение. На самом деле, смерти не существует. Анна бежит к своему перерождению.
Адаптируя «Анну Каренину», я убрал из романа любую форму морализма, удалил лишнее, которое мешало истории. Мне был нужен Толстой, но я не хотел, чтобы он был на сцене, поэтому он стоит рядом с ней – за кулисами. Интервью для Le Monde
«Анна не становится жертвой морали на сцене»
Не стоит тратить время и силы на бессмысленную романтику: адаптация и постановка «Анны Карениной» Льва Толстого литовским режиссером Римасом Туминасом – сухая и жестокая в своем стремлении проникнуть в суть текста, чтобы показать симфонию человеческих отношений. На сцене театра Les Gémeaux – жесткость декораций (три деревянные скамьи и два стула) не располагает к расслаблению. Это резкое, темное пространство, в которое входят девять актеров, одетых в черное или белое, чьи динамичные шаги напоминают четкие линии китайских иероглифов <…>
Римас Туминас излагает факты, не подвергая героев осуждению. Анна, которая совершает самоубийство и о чьей вине подробно рассказано на страницах романа Толстого, не становится жертвой морали на сцене. Что делает ее невероятно современной женщиной, которая выбирает путь чувственности. Это захватывающее, озаряющее путешествие, проливающее грубый свет на траектории движения других персонажей, чьи жизни выставляются на всеобщее обозрение и обнажаются, подобно сети нервов, рассказывающих историю того, что о них известно: трусость одних, мелочность других, усталость следующих и покорность последних. Joëlle Gayot для Le Monde
…А 31-го декабря мы пошли в театр. В "Гешер". На одну из самых известных пьес в мировой драматургии, особенно в русскоязычном культурном пространстве, в нашем сознании - "Сирано де Бержерак". И на изящество, на прекрасную историю Эдмона Ростана.
Римас Туминас… Литовско-московский чудной варяг. Режиссер, привитый к театру "Гешер" смело и бесстрашно. Режиссер "не отсюда". Холодноватый, рассудочный, конструирующий свои спектакли, как Эвклид свои теоремы или Пит Мондреан свои многозначные квадраты-линии. Жар нашей почвы, левантийская щедрость эмоций, горячка будней в этом мастере отозвались новыми конструкциями. Новыми ликами творческой свободы. Не изменился стиль, подход - изменился язык, зазвучал иврит, а, значит, пришла иная музыка театрального текста. Иная просодия. В этом израильском спектакле нам подают принципиально новую трактовку пьесы. "Сирано" - так назвал режиссер эту работу.
Сначала появляется Чарли Чаплин. С его детской, беззащитной, танцующей походкой. Он дефилирует у подножия Эйфелевой башни. И башня, и Чаплин, и пастушка в веночке (эта прелестная пейзанка - то ли Эсмеральда, то ли слепая девушка из "Огней большого города") - знаки общеизвестного. Сценограф Адомас Яцовскис бегло набрасывает пунктир: от башни только одна опора, да еще ее отражение - фрагментом, качающимся стеклышком, кусочком… Композитор Гедрюс Пускунигис сплетает свой венок - но детально продуманный. Безошибочно встроенный в мир режиссерской трактовки: голос певца, исполнителя шансона вторит старому пианино, цепляющий рокот музыкального фона расставляет дополнительные акценты, мелодия растворена в горячем вареве драматических сцен. Сюжет известен: блестящий ум, философ, фехтовальщик Сирано - известный всему Парижу еще и потому, что наделен невероятно большим носом - влюблен в свою кузину. А она признается¸ что ей нравится красавец Кристиан.
Кристиан - обычный, ничем, кроме завидной внешности, не блещущий юноша. Сирано скрывает от девушки свои чувства, более того - он берется защищать ее любимого на поле брани, а сам сочиняет для нее от имени Кристиана дивные поэтические строки, столь совершенные, страстные, несущие живое дыхание вдохновенной личности…
В версии Туминаса поэт, бретер, забияка, жесткий гонитель тупых вояк и бездарных актеров, гордый и ужасно закомплексованный де Бержерак надевает искусственный маскарадный нос лишь в некоторых случаях. Только тогда¸ когда его тяготит, давит на плечи уродство. А давит оно его в те минуты, когда он позволяет себе слабость. Будто сдается судьбе. Тогда он сгибается под тяжестью наполовину вымышленной некрасивости, и гордыня, эта спутница одиноких и неуверенных, толкает его на странные, даже жестокие поступки. Он берется за невероятно глупое дело - и это при его уме! Сирано решает обольстить, окончательно влюбить Роксану в Кристиана своими стихами, жаром своего сердца. Эгоизм под маской альтруизма, безволие под маской щедрости? Он побеждает, но при этом и Роксану, и Кристиана делает заложниками своей игры-драматургии. Игры, в которой все потерпят поражение. Его жертва была напрасна, даже вредна. И Роксана могла, должна была узнать правду, и Кристиану эта клоунада, эта мистификация сослужила плохую службу… По сути, даже гибель его была спровоцирована свалившимся на него пониманием: Роксана любила не его, не за него вышла замуж. Ее сердце принадлежит тем строкам любви, той душе, которая заключена в письмах… Альтруизм, самопожертвование обернулись бессмыслицей, злом.
Ситуация очень знакомая, многократно в этом мире встречающаяся. Сирано де Бержерак упивается тем, как он играет свою роль кукловода, тайно торжествует в своей театральщине, в своем эгоцентризме. Так родители, принося ненужные жертвы, думают в своем властном и жалком стремлении все отдать детям: "Я все делаю ради тебя… Я живу ради тебя, а ты…".
Сцену в монастыре обычно ставят, как вершину романтизма, некую героическую элегию, триумф альтруизма, неизменно вызывающий слезы зрительниц. Сирано навещает удалившуюся от мира Роксану, которая пятнадцать лет хранит память о Кристиане и верность ему. И читает ей наизусть свое письмо. То, которое была на груди убитого в бою Кристиана. В спектакле "Гешера" эта сцена о другом, у нее иной посыл. Но она так прекрасна и тонка¸ так убедительна, ювелирно и вдохновенно выстроена, что врезается в память¸ грозно, мощно, волнующе. Роксана - прежде она была слепа, она не рассмотрела истину¸ любовь - теперь ослепла на самом деле. Метафора перевоплотилась в реальность. Она прикасается к Сирано, приникает к нему, умоляет не покидать ее, не умирать. Но спектакль закончен, как закончена роль поэта, закрыта шкатулка. Ничего не вернуть. Белый куст колышется в цветочном горшке, белая ткань - как та, из буколической сцены свадьбы Роксаны и Кристиана - взлетает над скорбным прощанием. Итак, не поступайте, дорогие мои, подобно Сирано. Нельзя струсить¸ заиграться в Господа Бога, написать сценарий для других, которые не ты… Нельзя, невозможно принести жертву, о которой вас не просили. Нельзя импровизировать-фантазировать ради других, авторитарно, эгоистично, когда нет уверенности в результате, в целесообразности. Живите свою жизнь! Не предавайте свою любовь!
В роли Сирано де Бержерака Шломи Бертонов. Это не первая его прекрасная работа на сцене "Гешера". Римас Туминас создал великолепную оправу для большого таланта. Режиссура укрупнила, подчеркнула личность, выявила краски, силу перевоплощения, богатство творческого спектра. У Сирано особый рисунок, особая природа сценического существования. Он премьер, лидер, обаятельный и яркий.
Юваль Шарф - Роксана. Она не царица, не фея - обычная девушка, живая и экспрессивная. Способная на спонтанные поступки. Любовь Сирано превращает ее в совершенство. В принцессу Грезу. И она же (точнее - все то, что он эгоистично внес в эту любовь!) гасит ее красоту и очарование… Актриса очень естественна и созвучна партнерам.
Кристиан - Ави Азулай. Он почти в точности перенес краски и интонации своего Вронского из спектакля "Анна Каренина". Не знаю, так ли задумал режиссер. Актер точен, энергичен, в сцене перед гибелью он наотмашь¸ с вызовом, горько обличает де Бержерака, бросает ему свои обвинения. Он был бы счастливее без игры¸ без костюмной литературной клоунады. Но - поздно. И ему искренне сочувствуешь.
Мы прощаемся с великим режиссёром современности, художественным руководителем Театра имени Вахтангова в течение 15 лет (2007-2022), любимым Учителем, коллегой и сердечным другом всего нашего коллектива. Во время его художественного руководства Театр встрепенулся, взлетел, обрёл огромную славу в России и в мире и дал повод заговорить о «Вахтанговском чуде»: звезда Театра Вахтангова через сто лет после рождения засияла столь же ярко, сколь и в 1920-е – легендарные годы его основателей. В этом сиянии – часть души Римаса, часть его любви, его страсти и его боли. Вспоминают эпоху «Чуда Святого Антония» и «Принцессы Турандот»; будут вспоминать эпоху «Дяди Вани», «Евгения Онегина», «Царя Эдипа», «Войны и мира». Будут говорить о том, что жестокая болезнь сразила Человека Театра в годы, когда он сам и его коллектив были в великой славе. Так случилось с Евгением Вахтанговым; так случилось с Римасом Туминасом.
Душа Римаса соразмерна большим произведениям русской литературы. Его собеседниками на сцене были Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Чехов. Римас жил в уверенности: русская классика имеет всемирное значение и касается каждого, потому что дает силу для жизни. Сила эта – в умении помнить о красоте вопреки житейской злобе. В этом умении он видел миссию – свою и Театра. Мы благодарим Судьбу за редкое счастье работать с режиссером такой величины, быть в орбите личности такого масштаба. Всей своей профессиональной жизнью Римас исповедовал театр, похожий на храм и на родной дом – театр чистоты, красоты и поэзии. «Ангелы живут на колосниках», «Уходите прочь от грязи, когда вступаете на сцену», «Красота и здоровье заразительны», – говорил он. Поэтому его спектакли настолько глубоко проникают в душу; поэтому они столь дороги и актёрам, и зрителям; поэтому они уже стали учебниками для будущих режиссеров.
Вахтанговцам Римас вновь и вновь повторял тó, что было особенно дорого ему: «В театре всё делается ради любви». Для него и для всех нас это были не пустые слова: они наполняли восторгом, давали силу жить и созидать, вместе вести Театр от открытия к новому открытию. Римас жил в любви ко всему нашему коллективу, и каждый его участник – от ведущего артиста до работника гардероба – был для него Человеком Театра. Он оставил пост художественного руководителя по болезни. Как заботливый хозяин, заранее подготовил свой уход. Мы помним, как он тогда сказал: «Мой театр со мной, где я – там и театр». Он даже не догадывался, насколько окажется прав. Римас ушёл из жизни и унёс с собой частичку Театра имени Вахтангова. Поэтому в нашем сердце в эти дни образовалась пустота.
Вечная память, наши молитвы и наша любовь Вам – Римас Туминас.
Люблю эту нашу фотографию больше других…. Это только начало, мы куда-то идем, нам по пути, мы вместе, разглядываем витрины и улыбаемся…. Так и прошли: шутя и хулиганя и постоянно что-то придумывая… сцены, решения, темы…Разговаривали ли мы серьезно… скорее молчали… о важном. Прибалтийская ирония не позволяла… Сидели, курили, молчали. Мычали)) Слушали…. Любили, дружили, творили, спорили, ссорились, огрызались, но даже при этом… смеялись… Черт побери (Ваше ругательство))), мы постоянно смеялись… ….Тяжело мне Вас отпускать…. ….Была готова, а вот…. оп… и не готова…. Слышу Вашу иронию и снисходительное: «Ну воооот…. расклеилась моя Ласточка….» в ответ. Все, все, больше не буду. Спасибо, что попрощались со мной утром и подарили последнюю улыбку…., чтоб ласточке не так горько было… Ну что…. с ней и пойду дальше, с Вашей улыбкой. И когда-нибудь… когда я сыграю бабушку с самоваром…. по Вашему завету)))) и отойду в мир иной,, мы обязательно встретимся. С Вами. С Фаустасом. Мы обнимемся… и, в свойственной нам манере, перетрем все новости театра. Отдыхайте, мой любимый человек, главный человек, мой человек. До встречи
P.S. Вкус детства, запах хлеба, звук века (да, да, я наконец-то это выучила))
Римас Туминас / Острова / Телеканал Культура Римас Владимирович поделится своими мыслями о предназначении театра, расскажет о деревенском детстве, о маме, о сложных отношениях с отцом, о своей первой любви. Мы увидим его за работой на хуторе и в театре во время репетиций, которые проходят в атмосфере непринужденного творческого поиска и единения.
https://vk.com/wall-3460822_343343 ТЕАТР. Спектакли. Новости культуры 8 мар 2024 в 23:00 Стало известно что оставил в завещании Римас Туминас
С Римасом Туминасом, который скончался в Италии и где через пару часов начнётся по нему траурная месса, Москва прощается по-своему. Достойно прощается на Арбате, возле театра, в зрительском и актерском фойе. Здесь он создал свои театральные шедевры, пополнив золотую коллекцию спектаклей Вахтанговского и обогатив своим искусством российский театр.
У театра Вахтангова, в рекламных окнах которого теперь только портреты Мастера, много цветов. Со вчерашнего дня люди все несут и несут букеты - кто скромный один трепетный цветок, кто солидный букет. Это их последний поклон и последнее прости большому художнику и человеку Римасу Туминасу, литовцу с душой русскою, которого они, скорее всего, лично не знали, но зато видели его спектакли или слышали о них, что обязательно надо бежать смотреть.
По странному стечению обстоятельств в день, когда он скончался далеко отсюда - в итальянской клинике, в Вахтанговском театре, где он не был два года, давали «Войну и мир», его последний театральный шедевр. Артисты ничего не знали, но в третьем акте (а спектакль длинный, поздно заканчивается) кто-то во время антракта в соцсетях увидел, что промелькнул пост - «умер Туминас». И третий акт, который и так играют на эмоциональном пределе, как рассказали мне служащие театра, артисты не помнят как доиграли. С ком в горле, с не вылившимися слезами, с задавленным плачем.
Когда ближе к полуночи закончился спектакль, не стали расходиться, а собрались в актерском фойе. Плакали, поминая, вспоминали своего художественного лидера. Директор театра Кирилл Крок, который в этот день прилетел из командировки, рассказал мне о своём последнем разговоре с Римасом Туминасом по телефону.
- Это было в понедельник. Он уже был в клинике. «Знаете, что я сейчас делаю?» - спросил Римас Владимирович меня. - «Не представляю», - ответил я. «Смотрю Евгения Онегина». Это была запись одного из последних спектаклей: мы ее отправили ему, чтобы он посмотрел и сделал замечания артистам. Мы так и договорились - он запишет все замечания и передаст в Москву. Он понимал, как это важно для артистов.
Ужасно, что ни вы, ни артисты (и не только), которых он любил и которые любили его, теперь не можете поехать в Литву, чтобы попрощаться хотя бы с прахом, присутствовать на захоронении.
Это невозможно не только по причине закрытых границ. Жена Римаса Владимировича Инга сказала мне, что в своём завещании он просил не устраивать с ним никаких публичных прощаний. На отпевании он просил быть только самых близких - жену, двух дочерей, а также художника Адомаса Яцовскиса и ещё одного старого друга - все. Так что, если бы и представилась такая возможность - отправиться в Италию на кремирование или на мессу в храм Santuario di Santa Maria del Canneto, его бы просто туда не допустили. Как и позже на захоронение праха, - говорит мне Кирилл Крок.
Римас Туминас прожил яркую насыщенную жизнь, где побед было несравнимо больше чем неудач: выпускник ГИТИСА, он основал в Вильнюсе Малый драматический театр, имевший большой успех, почти 15 лет работал в Москве, ставил в «Современнике», а Вахтанговский театр под его руководством прошел свой золотой век. Но вот финал жизни его оказался трагичным. И не только по причине неизлечимой болезни, мучившей режиссера последние десять лет. С ней он, временами, казалось, научился договариваться - болезнь легких оставила ему время на то, чтобы пожить и успеть ещё что-то сделать для театра вообще и своего Вахтанговского, который его очень любил. Он также ставил - в Китае, в Италии, в Израиле.
Но трагедия художника Туминаса заключалась ещё и в том, что он стал невольным заложником политики. Отметив в январе 2022 года своё 70-летие, он уехал на родину в Литву на каникулы, чтобы пройти там очередной курс лечения. Уехал на машине, как всегда сам был за рулём, а вернуться уже не смог. 24 февраля стало для него точкой невозврата в Россию, которую он любил и которой был за многое благодарен. На родине его тут же объявили чуть ли не врагом народа, «пособником режима» и вписали в чёрный список на лишение литовского гражданства. А спустя какое то время министр культуры Литвы издал приказ, вообще запрещающий режиссеру Туминасу работать во всех театрах страны. Его лишили право ставить даже в собственном театре. Он страшно переживал, и это не могло не отразиться на и без того его безнадежном положении, не оставить шрама на сердце.
«Я везде без вины виноватый», - говорил он о себе в последнее время, понимая, что и в Литве он изгой, и в России, увы, тоже лишён всех государственных наград. За то, что в телефонном разговоре, ответил на провокационный вопрос. А другой провокатор выложил в Общий доступ частный разговор с Римасом. Но никаких громких заявлений политического характера он никогда не делал, ни к чему не призывал. В отличии от своих российских коллег, добровольно покинувших Родину и с пионерской готовностью тут же начавших делать отвратительные заявления против своей страны. Как будто только и ждали часа. Тем не менее несмотря на это они то как раз сохранили все звания. Туминас же всегда утверждал, что театр - это про мир и против любой войны.
«…трагедия Туминаса заключалась ещё и в том, что он стал невольным заложником политики. Отметив в январе 2022 года своё 70-летие, он уехал на родину в Литву на каникулы, чтобы пройти там очередной курс лечения... 24 февраля стало для него точкой невозврата в Россию, которую он любил и которой был за многое благодарен. На родине его тут же объявили чуть ли не врагом народа, «пособником режима» и вписали в чёрный список на лишение литовского гражданства. А спустя какое то время министр культуры Литвы издал приказ, вообще запрещающий режиссеру Туминасу работать во всех театрах страны. Его лишили право ставить даже в собственном театре.»
Отправлено: 11.03.24 08:28. Заголовок: Александра Авдеева (..
Александра Авдеева (фейсбук) Театр имени Евгения Вахтангова. 10.3.2024
В Италии сегодня Римас Туминас обратился в прах. Чуть позже он будет погребен в Литве. У москвичей по понятным причинам нет возможности принять непосредственное участие в прощании с Мастером, но Театр им.Вахтангова делает все, чтобы быть солидарными вместе со всеми скорбящими. В день смерти режиссера в театре по удивительному совпадению играли его последний московский спектакль "Война и мир". Зрители, которых известие застало где-то в городе, ринулись на Старый Арбат, желая быть в этот момент с театром, желая в посдедний раз вместе с артистами, сотрудниками аплодировать Мастеру! Директор Кирилл Крок им в этом не отказал, распорядившись их пустить и внутрь, и непосредственно в зал. А на поклонах Евгений Князев остановил овации зрителей и сказал следующее: "Спасибо за ваш горячий прием. Сегодня он постановщику спектакля Римасу Туминасу, который в возрасте 72 лет во время этого спектакля скончался. Вечная ему память". В ночь на 7 марта заместителем директора театра Антоном Прохоровым была подготовлена выставка памяти Римаса Владимировича в фойе основной сцены, на экраны фасада здания вывели портреты режиссера (здесь третий день у фото Р.В. и памятника Вахтангову зрители возлагают цветы). В фойе Основной и Новой сцен у портретов поставили вазы с цветами, открыта книга соболезнований, куда все зрители могут написать слова памяти. У меня нет таких слов, несмотря на все богатство русского языка, к которому был очень бережен Туминас, чтобы выразить масштаб потери. Всех слов будет мало. Но у меня есть слова в адрес Кирилла Крока. Ему за последние два года можно много чего предъявить по разности отношения к происходящему в РФ (сама иногда с ним переругиваюсь). Но! За два года он ни разу не отказался от Римаса Владимировича! Он сохранил в репертуаре все спектакли режиссера. Более того, Туминас и онлайн-вводы осуществлял, и напутствовал артистов во время гастролей в Ясную Поляну. Кроме того, Кирилл Игоревич хранил прижизненную память о режиссере в театре, не вычеркивал его имя из программок (и не надо сейчас одну-единственную злосчастную афишу ВиМ на фасаде театра припоминать), в фойе были и есть фотографии Туминаса, около кабинета худрука висит стенд, посвященный годам рукводства Р.В. театром. И сейчас Крок делает все, чтобы смерть Римаса Туминаса не прошла незамеченной.... А, чуть не забыла важное. Театром была издана, представлена и выпущена в продажу уникальная книга - "Война и Мир" Римаса Туминаса. Рождение спектакля", представляющая собой запись репетиций спектакля. Об этой книге еще будут говорить, она однозначно станет предметом исследования, изучения творческой лаборатории Римаса Владимировича. И еще. Римас Владимирович оставил после себя учеников. Один из них - Анатолий Шульев - стал главным режиссером Театра им.Вахтангова (ранее эту должность занимал Юрий Бутусов). Решение о его назаничении принималось с учетом мнения Учителя. А Эльдар Трамов, ассистировавший Римасу Туминасу на "Войне и мире", теперь пустился в самостоятельное режиссерское плавание! Совсем личное. Надеюсь, что когда-нибудь у меня будет возможность побывать в Литве и поклониться двух прекрасным людям, которые сейчас рядом с Создателем - Фаустасу Латенасу и Римасу Туминасу. Пока же, склоняя голову, мысленно посылаю флюиды в Вильнюс.🙏
какой невероятный человек от нас ушел. Римас Туминас. Ушел "по классике": репетируя "Вишневый сад". Недели две назад я задумала сделать с ним интервью. В субботу, 2 марта, он написал (орфография и пунктуация - его): "Алла, рад буду ввстретится в Вильнюсе но...теперь лежу в онколог.клинике где-то на юге Италии (занесло меня с Виш.Садом Чехова)...в Вильнюсе буду в конце марта...до встречи Алла..." Я попробовала попросить о встрече в зуме - но сил у него уже не было. Сижу теперь и тупо перечитываю это послание. И представляю тусклый свет и нечто огромное и обветшалое, наезжающее на нас из темноты - как было в его "Дяде Ване". Утешение нашла для себя только в том, что он сказал "до встречи Алла..." Долгая светлая память! Мои соболезнования всем в Литве. Всем в Израиле. Всем И до встречи, Римас!
🕯 6 марта не стало Римаса Туминаса. Смерть прервала работу режиссёра над спектаклем «Вишнёвый сад», который он репетировал в Италии с китайскими артистами. Чехова Туминас ставил и в созданном им Вильнюсском Малом театре (VMT), и в Вахтанговском театре, которым руководил 15 лет, и в других странах. Но прежде, чем дать вам несколько важных ссылок, связанных с «чеховианой» Туминаса, мы хотим поделиться не менее важным текстом (и информацией).
Дочь Римаса Туминаса, режиссёр и руководительница художественного отдела VMT Габриэле Туминайте опубликовала в соцсетях сообщение о прощании с Туминасом и о нём самом. Публикуем этот текст полностью:
«Хочу вместе с мамой поблагодарить вас за выраженные соболезнования. Мой папа Римас Туминас умер в Италии. В маленьком городке Галлиполи. Он и ушёл, ещё раз сажая новый “вишнёвый сад”. “…нужно умереть, не умирая…” — сказал он, и ему это удалось. Все, кто с ним работал, жил, дружил, находили в нём учителя, отца. Рядом с ним человек раскрывался в своих самых прекрасных красках. Он горел огромным пламенем, и рядом с ним нам было так тепло и хорошо.
Мы сделали всё так, как он велел. Гроб из обычных досок, а тело завёрнуто в белый саван. “Белый саван” был другим его большим замыслом. Он год тщательно готовился, везде возил с собой книгу. Я так и не осмелилась сказать ему в лицо, что эксперты по культуре не подтвердили и отвергли его замысел. Мы планировали начать репетиции в апреле у нас в усадьбе. Сейчас мы хотим сообщить, что с прахом возвращаемся в Литву и последнее прощание запланировано на 20 марта в Вильнюсском Малом театре. …здесь не будет смерти…».
Несколько важных примечаний.
Говоря «сажая новый “вишнёвый сад”», Туминайте, прежде всего, имеет в виду возвращение режиссёра к чеховской пьесе: как известно, многие тексты он ставил не по одному разу. «Вишнёвый сад» Туминаса, созданный в 1990 году, был первым «официальным» спектаклем Вильнюсского Малого театра (премьера прошла в декабре, VMT открылся в марте) и вторым в его репертуаре: ещё до основания VMT, в 1988-м, Туминас с будущими артистами театра поставил спектакль «Здесь не будет смерти» (этой фразой неслучайно завершается пост Туминайте). Эта работа была основана на тексте самого Туминаса и поэта Валдаса Кукуласа.
«Белый саван» — роман Антанаса Шкемы, написанный в 1952–1954 годах, один из важнейших литовских текстов ХХ века. «Белый саван» создавался в эмиграции, а в Литве, покинутой им в 1944-м году, Шкема работал актёром (сначала в Каунасе, потом в Вильнюсе) и даже был директором театра.
В медиатеке телеканала LRT есть видеозаписи обоих упомянутых спектаклей Вильнюсского Малого театра — «Вишнёвого сада» и «Здесь не будет смерти». Прикрепляем ссылки (из России, правда, они открываются только с VPN) — у записей, конечно, нет перевода и каких-либо субтитров, но в случае с «Вишнёвым садом» это вряд ли большая проблема.
И делимся записями ещё двух этапных «чеховских» постановок Туминаса (для просмотра которых VPN не нужен) — спектакля «Три сестры», поставленного в VMT в 2005 году, и «Дяди Вани», выпущенного в 2009 году в Вахтанговском театре. И вильнюсская, и московская постановки по сей день в репертуаре, их можно увидеть вживую.
«Здесь не будет смерти»: 1 акт — www.lrt.lt/mediateka/irasas/13014/spektaklis-v-kukula.., 2 акт — www.lrt.lt/mediateka/irasas/13020/spektaklis-v-kukula.. «Вишнёвый сад»: 1 акт — www.lrt.lt/mediateka/irasas/14058/spektaklis-antonas-.., 2 акт — www.lrt.lt/mediateka/irasas/14088/spektaklis-antonas-.. «Три сестры»: youtu.be/RvYWhubdfU8 «Дядя Ваня» (версия телеканала «Культура», изначально созданная в монохромном виде): 1 акт — youtu.be/WnDnTj_pp9Q, 2 акт — youtu.be/2jsgfTen0Yg
Дорогой, Римас! Мы никогда не говорили друг другу ты, только - Вы. В этом «Вы» было особое отношение, степень доверия, залог успеха театра. Не буду скрывать - нам тяжело. Тяжело всему театру. Многочисленным Вашим поклонникам. Каждому по-своему. Да, мы все знали, что Вы тяжело больны. Понимали, что каждый новый день для Вас — подарок судьбы. Вы умели ценить эти дни, как никто из нас. И хоть последние два года физически Вас не было с нами, но мы всегда незримо ощущали Ваше присутствие. Вам всегда можно было позвонить, излить душу, получить совет, попросить о помощи. Вы легко и быстро откликались. Просто так. По-человечески. Без каких-любо преференций. Порепетировать онлайн с артистами - пожалуйста. Посмотреть запись спектакля, внести корректировки - конечно! Посоветовать новому режиссеру кого из артистов ввести на ту или иную роль - с радостью. Последний раз мы с Вами разговаривали в понедельник, 4 марта. Вы мне позвонили. Я был безумно рад услышать Ваш тихий голос.
- Надеюсь, к концу недели врачи меня из больницы выпишут, - поделились Вы. - А знаете, чем я сейчас занят? Смотрю запись нашего «Евгения Онегина». Накануне мы отправили Вам последнюю запись спектакля, дабы Вы его, как принято у нас говорить, - почистили. - Лежу, вот пишу замечания. Расшифрую и пришлю в Москву. Или сам позвоню артистам, подскажу, на что обратить внимание. Если бы тогда знать, что это был мой последний разговор с Вами, Мастер. Потом я получил от Вас смс-сообщение очень личного плана и последнюю вашу фотографию. И только сейчас осознаю, что, возможно, это было такое Ваше прощание. Вы же были режиссёром до кончиков пальцев,до последнего вздоха, даже свой уход «решили» так, как подсказывало Ваше сердце и талант. Я прекрасно понимаю, что с Вами закончилась эпоха, золотой век Вахтанговского театра. И в то же время помню Ваши слова: - Поймите, Кирилл Игоревич, театр на нас с вами не заканчивается. Будет новое, другое, хорошее или плохое – нам неведомо, но это другое точно будет.
Да, начнется новая история. Но нам всем еще предстоит осознать Ваш вклад в историю не только Вахтанговского, но и всего российского театра. Пока мы не можем его объять и осмыслить. Для этого нужно время. Благодаря Вам миллионы людей во всем мире открыли для себя русскую классику и драматургию - Пушкина, Чехова, Толстого, Лермонтова. Открыли для себя русского артиста, системы координат Станиславского и Вахтангова. Мы объездили с Вашими спектаклями большую часть мира. Посмотрели страны, в которых, если бы не Вы, возможно, и не побывали. Вы привили нам вкус к театру. Вложили его в каждого артиста, показали, что хорошо, а что плохо. Вы никогда не рассматривали Театр Вахтангова как авторский театр. Всегда подчеркивали, что Вы здесь гость. Умело со всеми нами играли, придумав прекрасный режиссёрских ход с чемоданами. Говорили: - Они всегда стоят собраны у порога. Как только я Вам наскучу, почувствую это, то пущусь в дальнейшее путешествие. Возможно, поэтому в большинстве Ваших спектаклей на сцене был неизменный атрибут - чемодан. Символ вечной дороги, в поисках праздника…
Вы пропускали через свою систему художественных и человеческих координат все спектакли, что выходили в нашем театре. Давали мудрые советы режиссёрам. Мы сошлись с Вами на том, что одна из главных наших задач - вырастить новое актерское поколение вахтанговцев. Обсуждали с Вами, что если герои Вашего великого спектакля «Пристань» уйдут, кто встанет на их место? Сегодня можно смело сказать, что Вы, как художественный лидер, эту задачу выполнили. Вы были настоящим строителем. Причём, строили театр очень трепетно. Обычно с приходом нового лидера в театр начинает литься чья-то кровь. Вы же не уволили ни одного человека, не пили ничей крови. Может быть,другие и пили Вашу, но Вы себе такого не позволяли. Дверь Вашего кабинет всегда была открыта. Вы дарили свою частичку сердца, каждому, кто входил к Вам – монтировщику, капельдинеру, народному артисту – они все для вас были в равной степени дорогими людьми, без которых невозможно построить театр. Помню, нашу первую с Вами встречу: Я приехал в Россию, строить театр, если Вы хотите это делать, давайте пойдем по этой дороге вместе…
Сказать, что с Вами было всегда просто и легко, значит соврать и себе и Вам. Вы прекрасно понимали, что театр возможен только тогда, когда утром идут репетиции, а вечером – спектакли. Помимо художественных законов сцены Вы понимали и принимали и законы экономические, по которым существует театр. Всегда меня в этом поддерживали. Наверное, это может понять только художник, который, как и Вы, самостоятельно выстроил свой театр. А Вы это блестяще сделали, создав в Вильнюсе прекрасный Малый театр. Наверное, для любого человека высшая награда, — любовь людей. Вот Вы всегда подчёркивали, что профессия режиссёра вторична и, по сути, не публична. А не стало Вас, и весь фасад театра утопает в цветах. Такую награду, - любовь и уважение людей, никто, Римас, не распределяет и не назначает, она либо случается, либо – нет. Огорчали ли Вас те гадости, которые доводилось Вам о себе слышать, затрагивали ли они Вас? Думаю, что нет, ибо умели Вы на всех и вся посмотреть с добротой и иронией.
Однажды Вы ко мне подошли и спросили: - А кто такой писатель Поляков, который меня в русофобии обвиняет? Я Вам ответил: - Когда-то был талантливым человеком, писал в 80-е года неплохие вещи… Сейчас тоже пишет. Но немного в другом жанре: доносы в Следственные органы на Театр Вахтангова. Вы со свойственным Вам юмором ответили: - Надо же, как интересно люди живут! А помните, как артистка Татьяна Васильева после спектакля «Дядя Ваня» рассыпалась у Вас в кабинете в комплиментах? Говорила, о том какой великий Вы спектакль поставили, как уважительно отнеслись к Чехову. В ресторан водила, всю ночь кружила… Обидно ли Вам было, когда спустя какое-то время, она за деньги в одном мерзопакостном эфире говорила о Вас гадости? Думаю, нет, ибо были Вы всегда выше этого.
А сколько раз я видел у Вас в кабинете Вашего однокурсника по ГИТИСу Сергея Германа, которого Вы всегда принимали. Вели с ним по вечерам долгие беседы, шутили... Когда я однажды спросил, почему он к Вам так часто ходит, Вы ответили: - Хочет спектакль у нас поставить. Но увы, не дано ему. - А что ж Вы тогда ему напрямую не откажете? - Не умею. Не могу обидеть человека, нужно его пожалеть... Обидело ли Вас, Римас, когда этот человек позвонил Вам в непростой эмоционально для всех нас момент, а для Вас особенно, стал провоцировать на острый разговор, после чего слил его в общественное пространство? Зная Вас, подозреваю, что нет.
Вы были католиком. По Вам отслужили мессу в Италии. У нас, православных, принято поминать на 9 день.14 марта по Вам отслужат панихиду и в Москве. Вы, дорогой Римас, режиссёр до кончиков пальцев, до последнего вздоха! Не знаю уж, провидение ли это, или Вы так все задумали, но ушли Вы от нас в день, когда мы играли «Войну и мир». А на 9 день - мы играем спектакль «Улыбнись нам, Господи». Вы всегда «пугали» нас собранными чемоданами, ох как же мы их боялись! А ушли без них. Так и оставили у порога. И всё содержимое - Ваши прекрасные спектакли, наследие Российского и Мирового Театра. На долгую всем нам память. Знаете, Римас, я очень хочу, чтобы всем нам, и в первую очередь Вам, улыбнулся Господь.
Если бы писал официальный некролог в связи с уходом Римаса Туминаса, то начал бы его обязательными словами: "Отечественное и мировое театральное искусство понесло невосполнимую утрату…" А на возражения критиков, осуждающих его во многом вынужденные поступки последних двух лет, ответил бы, что и великие, порой, совершают ошибки как простые смертные. Исторический перелом всегда испытание. Туминас не смог его пережить. И ушел от всех нас - русских, литовцев, израильтян, китайцев и итальянцев. От всех, с кем работал. От всех, к кому были обращены его спектакли.
После смерти Михаила Александровича Ульянова 26 марта 2007 года нужно было принимать решение о том, кто возглавит Театр им. Евг. Вахтангова. М. Ульянов руководил театром двадцать лет, с 1987 года. Пост художественного руководителя давал безусловную власть, но для большинства своих сверстников и партнеров он был "первым среди равных", причем скорее равным, чем первым. Они признавали его лидерство, потому что никто, кроме него, даже В. С. Лановой, не могли отстаивать столь успешно интересы вахтанговцев перед властью. Роль Г. К. Жукова, великого маршала великой войны, которую он играл в разных фильмах, словно срослась с его внешним образом. Именно с такой театральной победительностью (был тому свидетелем - М. Ш) М. А. Ульянов пришел с запозданием на коллегию в Министерство культуры РСФСР, где были принято решение о том, что он сменит Е. Р. Симонова на посту художественного руководителя Вахтанговского театра, который находился в ту пору совсем не лучшем положении.
Но на самом деле Михаил Александрович был человеком в высшей степени деликатным и мягким. Он искренне пытался влить "новое вино в старые меха", искал молодых актеров и режиссеров, среди которых выделял Г. Черняховского, но не мог не прислушиваться к тому, что говорили ему Ю. Борисова, Л. Максакова, Ю. Яковлев, В. Лановой, В. Этуш - он не хотел ущемлять их прав и самолюбий. Интересы конкретных артистов определяли выбор режиссеров, что неизбежно приводило к эстетической пестроте, в которой сосуществовало несоединимое.
Владение всеми секретами психологического театра не заземляло художественных решений Римаса Туминаса
Эта управленческая модель настолько устраивала труппу, что после смерти М. А. Ульянова предполагалась ее реинкарнация. Было несколько претендентов из числа выдающихся актеров на место художественного руководителя театра, в качестве запасного варианта речь шла о коллегии, составленной из "звезд" вахтанговского небосклона.
Нужно было принимать срочное решение о назначении нового руководства - театр не мог существовать без творческого лидера, это всегда приводит к печальным последствиям. Контракт с будущим "первым лицом" должно было подписывать руководство федерального Агентства по культуре и кинематографии, согласовав его с Министерством культуры и массовых коммуникаций. Притом, назначение руководителя Театра им. Вахтангова должно было быть понятным театральному сообществу и власти.
При все сложности решения этой задачи был уверен, что театр должен возглавить только режиссер, способный художественно объединить театр и глубоко понимающий суть учения Евг. Б. Вахтангова. К сожалению, выбор был невелик - Валерий Фокин, выпускник Щукинского училища, был занят переустройством жизни Александринского театра, Роберт Стуруа, который ставил на вахтанговской сцене еще в советские времена, и Римас Туминас, чьи постановки в Литве и России, были полны тонкого психологизма, романтизма и иронии - этот синтез, как мне представлялось, во многом отвечал духу вахтанговских традиций.
Его спектакли были пленительно легки и одновременно основательны. Владение всеми секретами психологического театра, не заземляло его художественных решений, он стремился в небеса, которые сулили не наказание, но радость! И в своих ранних спектаклях, например, в "Январе" Йордана Радичкова на Малой сцене Национального тетра в Вильнюсе, - и в своей последней работе в Театре им. Вахтангова, в "Войне и мире", он принимал бытие человеческое со всеми страданиями и горестями как великий дар, которым нельзя распорядиться бездумно.
В пользу Р. Туминаса в немалой степени сыграл возраст. Когда он, в конце концов, был назначен главным режиссером Театра им. Вахтангова, ему было пятьдесят пять лет. Он был в блестящей творческой форме, - сумев доказать взыскательной труппе, что он пришел на эту прославленную сцену вовсе не случайно. Все разговоры о том, что надо было найти русского режиссера, а не литовца, а еще лучше назначить кого-то из своих, окончательно закончились в 2011 году, когда Р. Туминас поставил легендарный уже спектакль "Пристань", предъявив миру "премьер-лигу" Вахтанговского театра, всех сохранившихся в живых великих актеров этой сцены. Надо отдать должное А. Авдееву, который в 2008 году был назначен Министром культуры России. Несмотря на требования самых разных ходоков убрать Р. Туминаса из Вахтанговского театра, он оказался верным его защитником.
Пятнадцать лет, которые Римас Туминас возглавлял Вахтанговский театр по своему значению сопоставимы с теми без малого тридцатью годами, между 1939 и 1968, когда во главе вахтанговцев был Р. Н. Симонов. В одном из интервью после постановки "Войны и мира", Римас приводил слова Пьера Безухова "Вот я, и все во мне", - спектаклем по эпосу Л. Н. Толстого он доказал, что имеет право произносить их от своего лица. Он выстрадал это право. Он знал бесценность человеческой жизни, потому что последние десять лет смотрел в глаза смерти.
Пятнадцать лет, которые он возглавлял Вахтанговский театр, сопоставимы с тридцатью годами, когда во главе его был Р.Н. Симонов
Когда узнал о том, что Римаса Туминаса больше нет среди нас, вспомнил финал его "Января". Все погибшие герои этого спектакля, по воле режиссера одетые в белые холщевые рубахи, босые, играли в огромные белые снежки, перекидывая их друг другу, блаженно радуясь освобождению от скорбей земной жизни. И мне все чаще кажется, что Римас Туминас оказался среди них, забыв о страданиях телесных и душевных, обретя вечный покой.
Хоть какое-то утешение для тех, кто его любил и чтил его талант.
Когда пишу о Туминасе, понимаю, что невозможно подробно обобщить все мои 28-летние знакомые с Маэстро. Скажу только, что счастье 1996 года мне улыбнулось и Туминас пригласил в ЛНДТ создавать танцевальные жанровые спектакли с актерами, а в 2008 году. Меня пригласили объединиться в «три кита» — компанию Туминас-Адом-Фауст, рядом с которыми я провел более десяти прекрасных лет, создавая вместе с этими мастерами сцены по всему миру. «Маэстро, зачем я для вас? “” - я продолжал слушать его, потому что он способен придумывать движение сцены и танцевать. "Я даю задание, а ты выполняешь.. ”” - отвечал раньше. На репетициях я ему нужна была больше танцевальных, молчаливых хореографических сцен, но чаще «только для себя» — чтобы проверить, на правильном ли он пути. Потому что спектакль всегда начинается с «ничего» - приходится постоянно ловить лёгкое дыхание интуиции, балансируя на грани сознания и подсознания...
Ему действительно нужны были только Адам и Фауст, которые дружили, - больше общались, чаще встречались, чтобы промолчать... Никогда не пробовала приблизиться к Туминасу. "Гору лучше видно издалека.. “ - говорила я ему, когда он смеялся, что всю жизнь сижу в его офисе на расстоянии от него. А мне было хорошо, потому что в театре мы общались с Богом.. Как Туминас любил людей и строил их судьбы - никто не умел строить. Парадокс - в жизни режиссёр был очень расслаблен, эскизы всех его спектаклей начинались со слов "сидение, сдержанность", и в итоге получилось чудо - каждый его спектакль стал одой Любви. Потому что Туминас, как ребенок, который не испытал достаточно любви, был важен для боли каждого. "Меня наказывает любовь" - говорил он. И это нас соединяло, потому что мне было близко и понятно - зная, что тебя никто никогда не пощадит, вырастает стальной хребет и ты, как тот брошенный малыш, которого никто не берет на руки, который плачет, можешь долго кричать, но потом становится молчит и больше никогда не плачет... И никто не виноват - раньше было просто недопустимо проявлять любовь к ребенку... Но человек начинается с детства. Ребенку очень важно испытать в ней любовь. Если не испытывать, то будешь искать в каждом углу. Из каждого мельчайшего выражения любви можно создать целую историю. Ваше подсознание постоянно просит ту любовь у других - вы ненавидите себя за это. Когда тебе дают другие, ты не знаешь, как это принять - после пения Туминасу на литовском актерам театра Вахтангова "Небеса дали тебе высоту... Его первая реакция на это была “с кем ты это сделала? Я чуть не упала в обморок.. " Он не умел говорить о чувствах в жизни, но до катарсиса умел говорить о чувствах и судьбах других на сцене. Он боялся слез незнакомых людей, но символы и ценность созданного им масштаба вызвали слезы у зрителей. С его точки зрения он был аскетом, мало довольствовался, а для других был максимально внимательным, создавая праздник для всех на сцене. Он строил отношения, а потом исчезал из них... И только ТЕАТР был тем местом, где романтик и идеалист Туминас создал для Себя свою реальность, где исследовал и ощутил Любовь.
Наказанный Туминас был также вселенской любовью, перешедшей в нелояльность - Гения нации изгоняют из театра, из страны, где культурные политики возглавляют люди с эмоциональным комплексом пролетариата, которые заботятся о своей значимости, в отличие от Туминаса, который использовал свое положение и талант для служите народу, не выше них возвысится.. Но истина с Богом, поэтому не глядя ни на кого, Маэстро стал самым счастливым творцом потому что ушел зная ТАЙНУ НАСТОЯЩЕГО ТЕАТРА, который схватил и увидел Л. Толстой на войне и мире. В этом спектакле родился и очистился его рисунок(черчеж?). Туминас это ясно понимал, поэтому даже когда был ужасно болен, он бросился записывать это открытие в других спектаклях и будущим поколениям как важнейший принцип творческого театра. И в конце концов... Истинно гигант Туминаса не нуждается в наших сочувствиях, слезах и прощении. Здесь нам нужно, чтобы он нас простил. Нелюбимый ребенок тосковал любви и искал ее здесь, в этом несправедливом мире, отдавая свою любовь взамен, которая во многом во всём мире сбылась, в понятии ТЕАТР ТУМИНОСА. Он летел на высоты, выполняя себя, никогда не спускаясь с этих высот. СПАСИБО за все большой Маэстро. За расширенный мир, за все репетиции-уроки, за известную театральную тайну, которой вы поделились. Легкость дыхания, которой ты так скучал... Внеземная Любовь к тебе там в Истинном Божественном Свете.. #ach
На простые и незамысловатые «Детские недетские вопросы» отвечает режиссер Римас Туминас.
Из разговора: Ведущий: "Трехлетняя девочка спросила: Папа, а страсть – это страшно?" Римас Туминас: "Страшно. Это пожар. Надо уметь греться у огня". Ведущий: "Что такое счастье?" Римас Туминас: "Счастье – холодная рыба. Коснется и проплывет мимо... Верь, что оно есть. Оно как Бог. Счастье – это вера". Ведущий: "А что такое вера?" Римас Туминас: "Вера – это провокация смерти".
Отдельная и огромная благодарность за помощь в создании этой программы Лене Крейндлиной
00:30 - Вступление. 05:07 - Страсть это страшно? 05:42 - Что такое любовь? 07:58 - Зачем вообще нужно сексуальное желание, когда от него одни только проблемы? 08:40 - Что такое совесть? 09:26 - Как услышать совесть? 09:54 - Что такое честь? 10:56 - Кому нужно уважение? Где его покупают? 12:06 - Как стать счастливым? 13:47 - Что такое вера? 14:34 - Счастье можно съесть? 14:43 - Вы счастливый человек? 15:53 - Есть ли такая вещь как судьба? 17:16 - Если существует судьба, то что тогда зависит от человека? 18:00 - Что значит стать человеком? 18:34 - Представь себе что у тебя есть машина времени и ты на ней можешь вернуться в любое время. Вернувшись назад, ты можешь повлиять или исправить будущее. Куда бы ты вернулся и что бы ты сделал? 22:08 - Бог создал женщину чтоб мужчине было весело, или наоборот? 22:55 - Чем отличаются мальчики от девочек? 23:54 - Зачем люди воюют? 26:15 - Вы живете в мире с собой? 27:18 - Что это значит, простить? 33:50 - Что будет происходить дальше в мире (песочнице)? 40:14 - Что это значит уметь отдавать и уметь получать? И почему это надо уметь? 41:26 - Что такое успех в жизни? 43:24 - Ты любишь знать людей? 44:56 - А что это значит, увидеть человека? 45:40 - Каков по твоему смысл жизни? 46:58 - А зачем вообще всё? 47:44 - Волшебная палочка. Ваши три желания. 49:20 - Что ты можешь подарить мне, если я хочу все? 50:47 - Что такое правильно? 51:14 - О чём вы думаете, одним словом, всю жизнь? 53:38 - Как бороться со "звёздной болезнью"? 55:18 - Назови свою жизнь одним словом. 56:16 - Если Бог есть и он вдруг придет к тебе. Что он сделает для тебя? 56:43 - Скажи одним словом, что такое детство? 58:04 - Если бы у каждого была стекляшка, и она чернела бы с каждой солганой фразой, то на сколько черной была бы она у вас? 59:17 - Кто кому нужен, человек Богу или Бог человеку? 01:00:34 - У вас одна минута, во время нее вас слышит весь мир. Что вы скажете?
20 января 2022 года Римасу Туминасу исполнилось 70 лет. В этот день мы публиковали фрагмент интервью, которое в преддверии юбилея взял у режиссёра литовский портал Lietuvos rytas. Мы цитировали отрывок, связанный с «Войной и миром» — новейшей на тот момент работой Туминаса, очень важной для него самого (в Вахтанговском театре в тот вечер играли именно этот спектакль). Само интервью мы неслучайно тогда охарактеризовали как «трагичное» — достаточно сказать, что вынесенные в заголовок слова Туминаса были такими: «Меня ещё ждёт величайшее событие — смерть». Режиссёр рассказывал, в частности, об опыте «нового способа лечения», который пережил в Германии, — длительной изоляции в полной темноте («врач заходит с синей лампочкой на шапочке, в комнате две синие точки — там, где туалет, и там, где стол»). И о том, что врачи запретили прерывать или нарушать двухгодичный курс процедур: «Усмехнулся, услышав, что необходимо жить ещё два года» (увы, эти «два года» оказались почти точным прогнозом).
Сейчас нам кажется не только уместным, но и необходимым вернуться к этой беседе и процитировать другие её фрагменты — начав, однако, с повторения ранее опубликованных размышлений о «Войне и мире». А завершить отрывком другого разговора с тем же порталом, который проходил уже в декабре 2022-го — в принципиально новых «предлагаемых обстоятельствах».
Меня всегда интересовал Леонардо да Винчи. Художник, учёный и мыслитель. То, как он анализировал человека, его исследования строения, анатомии. Я осознал, что миссия театра — так же исследовать человека. Я и раньше робко говорил: театр — это словно бы лаборатория, в центре которой — человек. Но всё время боялся отдалиться от той академичности, которая меня преследовала. Был страх отказаться от неё, потому что тогда, может быть, я ничего не сделаю. Ведь я никогда не был авангардистом. Но теперь мне открылось это понимание. Я понял, что могу поставить, создать человека и исследовать его. Как Леонардо да Винчи. И я испытал такое удовольствие! Мне больше ничего уже не нужно. Отказался от всех тех образных средств, которые используются в театре, инструментов, которыми владею и умею пользоваться. Просто заставил себя от них отказаться. Они мне показались уже совершенно не теми. Сам выработал новые. И понял, как с ними легко и приятно работать. Никогда не репетировал так легко, как это было со спектаклем «Война и мир».
Эти инструменты — то, что необходимо для узнавания человека. Его реакция, история, устройство психики. Через него ты смотришь на историю, связанную с культурой, режимом, политикой, природой. Только через него. Не в человека внося театр, а из человека. Не в актёра вкладываешь знания, мудрость, а потом им управляешь. Актёр, даже самый талантливый, не может обработать всё. Нужна одна нота, чтобы он мог звучать, а не чтобы она его задушила. Инструменты — те, которые связаны с человеческой жизнью. Театральные средства, эффекты, экраны я всегда игнорировал. Отказавшись от всего, я вновь нашёл человека, которого видел и да Винчи. И так появился спектакль «Война и мир». Я чувствовал, что иду необычным для себя путём. Не боялся рисковать. В это время меня терзали жуткие боли, почти пропал голос, я говорил в микрофон. Потерял возможность кричать, а из-за болей — выбегать на сцену для показа актёрам. И почувствовал себя как мудрец, жонглирующий историей, листающий эпохи 18, 19 века. Всё здесь переплелось. И Литва, и литовские полки, и Наполеон. Через этого человека, поместив его в ситуацию войны, понимаешь боль, несправедливость, презрение, которые ему нужно пережить. Я открыл человека как нечто величественное и уже не могу от него отказаться. Могу лишь найти то, что показало бы его более высоким, мудрым, бОльшим.
Возник 5-6-часовой спектакль, который на репетициях я сам смотрел с интересом. Не на то, что сделал я, а на то, что делают актёры. Очевидно, я наблюдал — может быть, впервые, — как актёр-человек становится творцом и творит тут же, без всяких вспомогательных средств, режиссёрских приспособлений. Статика была моим коньком, моим Богом. Но теперь всё пришло в движение — и история, и судьбы. Мне трудно всё это высказать. Словно бы я совершил в театре преступление, с которым неизвестно, что делать. Но важно то, что теперь я сам уже знаю, что делать дальше.
Вопрос: не сжёг ли Туминас себя вместе с Москвой (имеется в виду его собственная формулировка о премьере «Войны и мира» — где, как известно, есть соответствующая сцена).
Я бы не стал переоценивать, мол, горел, прыгал выше головы. Что так любил театр, не мог без него… Я без него мог. Каждый человек создан, чтобы что-то делать в этой жизни. Каждый сжигает себя. Театр меня не сжигал, я сжигал себя сам. И как подумаю сейчас об этом несчастном юбилее… Не может быть, почему всё так быстро происходит? Ведь со мной так мало чего-то было. Родился, учился, в родительской любви вырос и научился любить других. Одна любовь учит, поддерживает другую. Учился, работал. Не считая, что моя работа в театрах Литвы, в России или где-то ещё — великие события. Тот же самый театр, только другое место, не какие-нибудь там переломы. Ясно, что пережил огромное испытание своего поколения, исторический переход. Я счастлив, я благословен. Только и всего. А не хватает очень многого. Я даже отказывался ходить на передачи про жизнь, потому что мне как будто и нечего рассказать. Не был судим, не плутал, не заблуждался, шёл по пути — и гравийному, и асфальтированному. Так мало со мной случилось…
Что меня ещё удивляет и с чем я пытаюсь примириться — меня ещё ждёт величайшее событие в жизни. Смерть. Я участвую в самом великом событии, в его прогрессе, на пике его. Я удаляюсь, приходит другой. Моя смерть — начало чего-то иного. Я обрету начало. Смерть — это огромное событие, которое даже не успеешь осознать, находясь на пике его. Может быть, тогда захочется поделиться своей мудростью, произнести слово правды, но она тебе этого не позволит, всё застынет на губах.
Предчувствие смерти меня никогда не оставляло. Преследует. Что всё так кончится. Не могу отделаться, как от мелодии привязчивой песни. Её нужно прожить. И осознать, что это великое человеческое событие. Смерть всегда рядом с тобой. Я от неё защищаюсь, я отдаляю её. Но никогда с ней не боролся. Только старался не сдаваться ей. А бороться — значит, проиграть. Бороться с ней бессмысленно.
То, что я осознал, что со мной произошло, результат этого процесса — спектакль «Война и мир». Эту весть я бы хотел распространять и дальше. Мне ещё нужно несколько лет, чтобы совершенно осознать, что это такое, назвать и, словно какому-нибудь миссионеру, скорее распространить это понимание. Только осознав, найдя это — имеющее значение, возможно, только для меня, то, к чему стремился, к чему шёл, чего боялся… Что победил тех демонов, вернувшись в жизнь после реанимации, пожив в полной темноте.
В конце концов случилось то, что и должно было случиться. Я последовательно шёл этим путём, не обращая внимания на те успехи, которые сопровождали в Москве. Это был лишь конец долгого путешествия, начавшегося в Литве. Когда уже можешь приблизиться к вратам загадки театра. Они ещё не отперты, а может, и не надо их открывать. Но прийти к этим вратам, секрету так называемой чёрной коробочки. Сейчас я как будто и пришёл к этим вратам. И уже есть мотивация возвращаться в Литву, хочется этим делиться, распространять, быть миссионером. Я не возвращался в Литву, потому что не видел причины, мотивации как бы и не было. Поставить спектакль? Может, и неплохой, долговечный, интересный, о судьбе человека… Да, но всё равно казалось — не то. И только теперь я сформулировал настоящую причину для возвращения в Литву, в Малый театр. Работать и с другими театрами, если они согласятся. Распространять, делиться тем, что сейчас осознал. Раньше у меня не было того, что я мог бы предложить театру.
Ставить спектакль от А до Я уже надоело. Недаром режиссёры моего возраста начинают ставить оперы. Там музыка… Я уже ставил оперы в Большом театре. В первый раз почувствовал, что я «второй». Потому что дирижёр — «первый». Как мне приятно быть «вторым», с таким удовольствием я слушался дирижёра! И подумал — почему люди в жизни так трудно подчиняются? Сопротивляются? Зависть, борьба, конфликты. Люди, как приятно послужить! И если будешь делать это искренне, то заслужишь имя прекрасного слуги. Спектакль от А до Я очень выматывает, пока у тебя получается рассказать зрителю историю. С возрастом это становится не только физически тяжело. Но ощущаешь, что всё как будто и ясно, а ты всё растираешь эту историю, этот сюжет, трёшь, трёшь, ещё и ещё. Кажется, надо бы спешить, а спешить ты не можешь, что-нибудь разрушишь. Так возникает мучение и бессмысленность. Выход — лучше заниматься эскизами. Часовой продолжительности, прикасаться ими к автору. И зачастую эскизы бывают интереснее, чем сам спектакль. Оттого режиссёры мирового уровня и занимаются эскизами, размышлениями о театре, об искусстве. А может, преподают, основывают школу
Вопрос: не страшит ли мастера возвращение в Литву, ведь сам он говорил «я тут словно бы враг».
Ты не можешь быть врагом. Мы заложники — и востока, и запада. И те, и другие бряцают оружием. И перед лицом этого безумия ты размышляешь о человеке — как его защитить. Может быть, возвеличив человека, мы не пошлём его на эту войну? Может, научимся любить и уважать себя? Эта бессмысленность меня привела к человеку. А не к поиску врагов. Ведь раньше, ставя спектакли, мы все были диссидентами. Наше поколение всё время сражалось. А позднее, когда врагов как будто и не осталось, начали искать их между собой. Чтобы чем-то питаться. Вернулись к литовскому характеру, душить соседу соседа. Что разрушает нашу гармонию? Те или эти? И те, и эти. Просто нужно послать всё это как можно дальше от себя. Потому что всегда ведь обнаружится, надо или не надо, что тебе что-нибудь припишут, тебя обвинят, углядят, чего нет и не было. Будут трактовать так, как им необходимо. Не нужно, видимо, обращать внимания, потому что они всё равно будут считать так, как им хочется. Отстранившись от этого, давайте найдём человека, услышим его, хоть бы это и был сизифов труд. Я это и стремлюсь делать.
Я перемещаюсь не из государства в государство, а из театра в театр. В театре не может быть войны. В Москве я живу совсем рядом с Вахтанговским театром. Если нужно добраться до какой-нибудь премьеры или юбилея коллег — такая мука. Эта агрессивная Москва, когда в неё входишь… Желания нет выходить в город, разве что на какую-нибудь выставку, юбилей. Но юбилеев этих всё меньше. Больше похорон. Не успеваешь встретиться с друзьями, актёрами, режиссёрами, поговорить о развитии театра, его болячках, о студентах… и они уже уходят. Олег Табаков, который тоже был болен, учил меня: «Римас, доктора говорят, что надо есть много манго». Начал их есть, но так и не успел сказать Олегу — знаешь, невкусные для меня эти манго, сладкие чересчур. А он ел манго и умер. Всегда мы в жизни опаздываем.
Вопрос: научился ли справляться с потерями близких и важных людей, которые случаются всё чаще, особенно после недавнего ухода композитора и соратника Фаустаса Латенаса.
Об этом трудно говорить. Я негодовал. Кто позволил? Ушли не попрощавшись, не предупредив, потому и не могу их простить. Фаустас для меня и остался живым. Я его не похоронил. Он отправился в вечное путешествие, и я продолжаю быть с ним. Пауза была, очень тяжёлая. Думал, что это конец. Но Фаустас, его смерть, когда я её пережил, мне помогли. Я был за него и с ним. Он меня всё тормошит. Мы ведь часто говорим: если бы родители, учителя видели, что бы они сказали? Что сказал бы Фаустас? Думаю, что он бы гордился. Потому что созданную им главную тему из «Вишнёвого сада» композитор Гедрюс Пускунигис прекрасно вплёл в «Войну и мир». Почтив и Фаустаса. Так мы договорились. И Фаустас успокоился, и я успокоился. Отлегло. Но когда снова буду что-нибудь ставить, видимо, опять возникнет возмущение: «А где ты, почему не помогаешь?».
Из интервью, опубликованного в декабре 2022 года.
О жизни после обвинений в «предательстве родины» в Литве и увольнении из созданного Туминасом Вильнюсского Малого театра.
Не театр во мне убили. Убили саму идею, что каждый спектакль должен занять место в развитии театра. Я не претендую на историю театра, но то, что я открыл, ставя в Вахтанговском театре спектакль «Война и мир», должно было прозвучать. И я потому был горд, что думал, что на многочисленных гастролях обязательно делиться этими театральными идеями. Неважно, где и с кем это удалось воплотить, в Москве или в Вильнюсе, — они стали моим театральным манифестом. И этот манифест был разорван и выброшен. Его уже никто не прочитает. Намечались гастроли во многих западных странах, в том числе и в Литве, однако нигде этот спектакль не покажут.
О болезни и смерти.
Если бы меня кто-нибудь спросил, страшно ли мне, я бы признался, что ощущаю такое чувство, когда хочется спрятаться. Мне стыдно. Мне самому странно, почему меня гложет стыд. Совесть наказывает, стыд терзает. Почему? Когда мы были молодыми или средних лет, я думал, что либо мы бессмертны, либо все живём и все вместе прекрасно умрём. Чёрт побери, оказалось, умирают по одному. Поскольку не все, а по одному, оттого и стыдно. Может, не хорошо, не так жил, потому со мной всё это и случилось? Может, был недостоин, может, гадостей натворил? Может быть, из-за этого теперь стыдно? А может, потому, что они остаются, а я ухожу? Все сейчас на меня смотрят, все во мне ясно видят смерть, и, может быть, оттого мне стыдно? Но ведь им, смотрящим, кажется, небось, что они бессмертны.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 144
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
(вздыхая)...недавно в одном из политических шоу западный эксперт говорил о том, что типа мировое сообщество консолидировано и Россия со своей особой позицией выглядит несколько глуповато 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума