Актеры прославленного Театра имени Вахтангова произвели фурор в Лондоне. В рамках «Русских сезонов» в британскую столицу они привезли спектакль «Улыбнись нам, господи». Это пронзительная история, где путешествие – бесконечно, прощания всегда долгие, а мысли и чувства обострены до предела. Груда вещей в самом центре сцены. Это не просто повозка, а корабль, на нем актеры проведут большую часть спектакля. Зрителя приглашают в путешествие, но предупреждают: впереди буря эмоций.
«Я люблю во всех спектаклях паузы, когда женщины щелкают сумочками, чтобы достать платок, слезу вытереть – значит, все правильно сделали, все получилось», – говорит актер Алексей Гуськов. Спектакль «Улыбнись нам, господи» идет в одном из крупнейших залов Европы в центре «Барбикан». В зале 1200 мест, и билеты на все четыре представления давно распроданы. Британцы знают, что выбирают. Прошлый спектакль вахтанговцев «Евгений Онегин» получил высшую оценку английских критиков – пять звезд. В этот раз режиссер сделал ставку не на известные во всем мире произведения, а на сюжет, понятный всем.
«Переселение народов в поисках счастья, в поисках обетованной земли… Когда у народа убирают из-под ног землю, это страшнее ничего нет», – говорит режиссер Римас Туминас. Это не молитва, а крик отчаяния. Крик, который разрывает душу отца, когда сын в беде. Вместе с двумя друзьями он едет спасать сына. Но как бы они не спешили, их цель все дальше.
«Куда бы мы ни ехали, куда бы ни шли, мы идем к собственным детям, а они идут и едут в противоположном от нас направлении, все дальше и дальше, и никогда мы с ними не встретимся. Что делать, если мы с детьми можем только прощаться?» – говорит актер Алексей Гуськов. Они уезжают, и не обещают вернуться. Двигаются вперед, но на протяжении всего спектакля живут прошлым. Наша родина – это память, говорят герои. В зале много эмигрантов. Они хорошо понимают страдания путников.
«Любите друг друга, берегите друг друга…» Нет, самое главное, чтобы после спектакля они понимали, что мы все похожи друг на друга, мы все родня, пришедшие сюда, чтобы на какое-то мгновение поздороваться друг с другом и расстаться, и чаще всего по-английски», – говорит актер Виктор Сухоруков. Прощаются герои на протяжении всего спектакля. Их странствия по чужбине – это нескончаемая череда расставаний и препятствий. Но на плаву это ковчег держит чувство юмора.
И смех и слезы. Многие из пришедших на спектакль смотрят на мир по-разному. Но в этот вечер им было не о чем спорить. «Потрясающая постановка, невероятно талантливый состав. Игра актеров была очаровательная и захватывающая. Я думаю, это была отличная история», – говорят зрители.
Оценили спектакль и британские критики. В одной из самых читаемых газет Лондона Evening Standard написали, что такие постановки не часто встречаются на английской сцене. Возможно, поэтому актеров так не хотели с этой самой лондонской сцены отпускать. Аплодировали долго. И те, кто шел на спектакль, чтобы вспомнить о родине, и сдержанные англичане.
Обо всех тайнах повести Пушкина "Пиковая дама" и ее музыкальных интерпретациях ведущая ток-шоу "Сати. Нескучная классика" будет говорить с режиссером самой последней постановки оперы П.И. Чайковского в Большом театре Римасом Туминасом.
3 марта в столице Великобритании, в международном культурном центре «Барбикан» завершились четырехдневные гастроли Театра Вахтангова. Коллектив под руководством Римаса Туминаса сыграл на аншлагах спектакль по произведениям Кановича «Улыбнись нам, Господи». В день заключительного спектакля режиссер ответил на вопросы «Театрала».
– Римас Владимирович, в Лондоне вы уже частый гость. Каковы впечатления от нынешней поездки? – Конечно, все натерпелись с погодой. Говорят, снегопад с промозглым ветром – огромная редкость для Великобритании. Лондон нас отвергал, но спектакль приняли.
Мне нравится Лондон тем, что он как жил на протяжении многих веков, так и живет в ожидании легкого жанра – более развлекательного, внятного, понятного. Когда мы впервые ехали с «Дядей Ваней», я был в тревоге: примут – не примут? И чувствовал, что мы идем вопреки ожиданиям. Не умышленно, но все же своей пронзительной темой пробираемся к зрителю – проникаем вглубь зала, туда, в середину, и взрываем его. Я понял, что мне нравится убеждать и, наверное, даже побеждать их в ошибках. У меня азарт появился: не ждите привычной легкости, но посмотрите, что есть и другая возможность развлекать умы. Ум, воображение… Приглашаем к сотворчеству. И такая легкая интрига, «поединок» мне нравится.
А если подумать о дальнейших планах, то, скорее всего, через пару лет привезем «Царя Эдипа». И утвердимся в Лондоне как театр, который можно назвать решительным, смелым, не поддающимся модам и однодневкам. Будем отстаивать свою упертость и преимущество в этом плане – в плане оставаться самими собою, не поддаваться. Наверное, «Улыбнись нам, Господи» весьма характерный пример. «Онегин» и «Дядя Ваня» для восприятия, конечно же, легче.
Может быть, «Улыбнись нам, Господи» кажется несколько перегруженным событиями... Мягче надо... Но принимают спектакль, как в Москве. Я бы не делал «облегченной» версии для гастролей: поиска компромисса тут быть не может.
– Для Театра Вахтангова это уже далеко не первые зарубежные гастроли. Вы, как режиссер, привыкший к успеху, обращаете внимание на реакции зала, на то, как вас принимают или в какой-то момент это становится уже не столь важным? – Меня всё интересует. И даже пресса, хотя читаю мало – просто просматриваю. Не вникаю. Написали – хорошо. Как Бальзак посылал рассказы с Украины в журналы. Ему говорили: «Зачем?» – «А чтобы знали, что я жив, работаю. Я посылаю сигналы». Так и здесь. Посылаю сигналы миру.
Сегодня я смотрел выставку Модильяни и думал: манера, стилистика одна и та же, а все равно смотришь и смотришь. Так и в наших спектаклях. От себя никуда не убежишь.
– А хочется? – Порой хочешь поменяться кардинально: дескать, вот вам! Всколыхнуть, ответить на безумие безумием, на абсурд абсурдом, на зло – злом. Но зло на зло это ведь уже двойное зло. Не умею, видимо. И снова возвращаюсь к тому, что любишь: к поединку с веками, с временами… Хочется объединить начало ХХ века с сегодняшним днем, посмотреть – оттуда «вся информация». Вот это заставляет меня быть азартным. Раскрыть время, разворошить вековые пласты, которые крутятся в нашей культуре.
– В какой-то мере это напоминает бег по эскалатору вверх, который движется вниз... – Да, потому что современного ничего нет. Только секунда и… «уже было». – Не позавидуешь. – Да, если без шуток, это страшно. Выбор материала самое непростое.
– Для новой постановки по-прежнему что-то ищете? Мучаетесь? – Есть что-то. Но начинаю работать – откладываю. И опять сомневаюсь. Проверяю себя. Пока что не могу назвать, что буду ставить.
– Недавно состоялась премьера «Пиковой дамы». Все-таки премьера в Большом театре – событие для любой биографии исключительное. Каковы впечатления? – В первый раз я поверил в мистику. Я не суеверный, но что-то повеяло суеверием. И Пушкин, и вся эта легенда… Что-то не позволяло мне три карты раскрывать. Тяжело было. Тем более что за последние годы я уже третий режиссер, который ставит в Большом это произведение. До меня были Лев Додин и Валерий Фокин. Такие мастера! Я думал, что не сумею, наверное…
– А выбор материала от кого зависел? Ваша идея? – Совместно. Мне предложили. Я обдумал и решился. Русская история, излюбленный сюжет. И мне кажется, что-то получилось. Удалось выработать стиль. За стилем вкус. Сдержанность. В сдержанности – содержательность. Вот это, главное, прозвучало.
– У вас есть ответ на вопрос, почему большие режиссеры со временем приходят в музыкальный театр? Хрестоматийный пример, конечно, Станиславский… – Под старость уже надоели эти актеры. Слушать невозможно! Допроситься невозможно! На репетициях всё идет не так, как задумал. А тут – мир музыки, вокал. Дирижер главный, музыка, ассистент и потом уже только ты. Я был бы очень хорошим ассистентом, мечтал бы помогать режиссеру в раскрытии его замыслов. Приятно служить и подчиняться, если это во благо искусства.
Обо всех тайнах повести Пушкина "Пиковая дама" и ее музыкальных интерпретациях ведущая ток-шоу "Сати. Нескучная классика" будет говорить с режиссером самой последней постановки оперы П.И. Чайковского в Большом театре Римасом Туминасом.
- Впервые вы поставили «Царя Эдипа» почти двадцать лет назад. Насколько велика разница между тем и этим спектаклем? - В этом спектакле присутствует нечто, чего я раньше не понимал. Я слишком увлекался высокой трагедией, чистотой этого жанра. То есть всю античную драматургию воспринимал очень рационально; она рассказывала о былых временах и оставалась мне чужой и далекой. Сейчас уже стал ее ощущать: или она приблизилась, или я – но мы встретились с этой трагедией. В новом спектакле получилось показать ее чистоту, но в нем есть и большее: через трагедию пришло очищение. После финала остается вопрос о том, как жить дальше, поняв грех и пройдя через искупление этого греха. Или способные на поступки герои-одиночки останутся только в великой литературе, или же мы сможем что-то у них перенять и поймем, как стремиться к познанию себя: кто я такой и откуда я. Узнав страшную ошибку, наказать себя – это тот поступок, который поднимает Эдипа на пьедестал героя. Весь смысл трагедии состоит в этом принятии ответственности, которая кажется пустым словом, ведь героя никто не казнит. Но в пьесе Софокла никто и не оправдывается, в отличие от людей нашего времени, когда мы вечно ищем лазейки, чтобы обелить себя: что бы ты не натворил, все равно кто-то виноват – то политический заказ, то какой-то сговор. Вечно хочется ничего не признавать и даже не знать. А самая великая трагедия заключается в том, что человек способен в любой момент искупить вину и наказать себя. И через понимание, затем через наказание никогда не поздно стать героем. Даже если ты был грешен или не так жил, шанс всегда остается.
- В наше время возможны такие герои, как Эдип? - Потому они и герои в литературе, что среди нас их нет. Поодиночке, конечно, и сегодня существуют светлые, честные и преданные люди. Они живут в провинции, в маленьких городках и деревнях, поступают честно и испытывают очищение. Но их поступков мы чаще всего не знаем или не видим. Какой-нибудь лесничий переживает свои маленькие трагедии, и в нем еще жива ответственность и совесть. А в царях, императорах, властителях я этого не замечаю.
- «Царь Эдип» был поставлен в Эпидавре с актерами-греками и сейчас он играется только в те дни, когда они могут приехать и выйти на сцену. Почему хор непременно должен быть греческим? Что это привносит в ваш спектакль и почему от этого нельзя отказаться? - Мы долго обсуждали и решали, как поступить. Это, конечно, дорого для театра, но другого выхода пока что нет. Понимание западных артистов, в данной ситуации, греков, отличается от нашего. Они безумны в поисках ответа, они хотят помочь Эдипу, обращаются к богам за помощью – и так они наивны, искренни и преданны, что не называют себя иначе, чем творцами спектакля. Греческие артисты – и участники, и создатели театра. В наших же актерах живет понимание «массовки», и никак от этого не избавиться. Для актера участие в массовке будто игра в прятки, то есть он вроде как играет, но при этом остается массовкой и не может испытать безумного творческого порыва. Греческий же хор становится действующим лицом только через свою волю. Потом, они носители колорита и языка. Хотя последний изменился с античных времен, и сейчас уже никто не знает древнегреческого языка или того, зачем был нужен хор. Я думал, что получу ответ на этот вопрос, но значения хора они тоже не знают. А ведь он состоял максимум из 11 человек, потому что это было очень дорого. Участвовать в спектакле считали за честь – но за деньги. В Древней Греции в хор шли очень знатные личности, богатые и имеющие власть, и им должны были, соответственно, много платить.
- Расскажите, как вы подходили к выбору артистов для спектакля «Царь Эдип»? Ведь главную роль играет Виктор Добронравов, достаточно молодой актер. - Да, молодой. Но Эдип же сын, он молодой человек. Только молодостью мы можем оправдать эгоизм, самолюбие и тщеславие, которые есть поначалу в Эдипе. Каким он предстает в рассказе Иокасты? – Перед ним ехала повозка, и он не уступил дорогу. Такое начало. После Эдип отчасти понимает ситуацию как художник, который исписался. И от этого ему неспокойно: много лет назад он разгадал загадку Сфинкса, освободил город, и до сих пор живет этой победой. А предпринять что-то другое не может, потому что страна стала безбожной. Он сам отрицал существование богов. Он знал, что они есть, но для него их не существовало. Жизнь привела бы его к роли императора-диктатора – такой путь был неизбежен. Но желание познать и найти причину беды города и всей страны заставило его многое понять. Были разные предложения на главную роль, но, в первую очередь, возникла мысль о Добронравове, который готов физически и психологически, талантлив и интересен как актер. Потом уже собралось окружение. И сегодня все могут быть заменимы, кроме Добронравова и хора.
- Даже Людмила Максакова? - Максакова – наша мать, наша женщина, наш талисман. Без нее никуда. Сейчас она уже присматривается, как напасть на меня: что я делаю, что буду делать. Она молодец. Она не ставит задачу бороться за роли для себя, она просто творческий человек, который хочет находить в себе силы и верить в себя, чтобы жить и творить. И она делает это так откровенно, не таясь, не изыскивая выгоды. Ей всегда не хватает творчества, она вечно голодная сценой. Такие артисты, как Максакова, сами себя лечат театром. Не зрителей, а себя – эгоисты (смеется).
- Ваш спектакль игрался в Греции и в России, не раз был на гастролях. Скажите, различается ли восприятие публики в разных странах? Где зритель оказывается отзывчивее? - В Эпидавр съезжались зрители со всей Европы и даже со всего мира, это был большой туристический праздник. Этот город ведь еще до нашей эры потерпел катастрофу, а его театр остался. Он чудесный, в нем существует пять кругов, и раньше со всей Греции туда свозили физически и психически больных людей, чтобы лечить их театром. Там собиралось до четырнадцати тысяч человек – это представить себе не возможно. Что-то там было и осталось святое. И мы почувствовали, что нас Эпидавр принял. Мягко, но принял в свои объятья, потому что мы пришли с благими намерениями и были готовы: чисты, верны, честны. Я боялся, что после мы никогда не сыграем «Царя Эдипа» в закрытом пространстве на классической сцене. Но когда его перенесли в Москву, он тоже прижился и вошел в репертуар. Меня радостно удивило, что наш зритель восприимчив, понятлив и откликается очень живо. Реакцию в Эпидавре я не очень понимал, пока не услышал овации в финале. А в России восприятие ощущается более явно. Всех всегда покоряет финал: это очень трагическая картина, когда труба рока накатывается на нас. Мы ведь живем в очень неспокойном мире. Мне хотелось поначалу цепями заковать эту трубу, чтобы она не выдержала, сама их порвала и бросилась на людей: на хор, на персонажей, на всех участников – но от этого решения в итоге отказался, сам не знаю почему. Финал для меня светлый, он о большой надежде. Для того, наверное, герои и погибают, чтобы собой продвинуть жизнь, передать нам ее, как бы говоря: «Живите. Только не поступайте, как я поступал». Или: «Будьте бдительны, любите себя и жизнь, и поступки станут ваши красивыми, великими, достойными человека».
- Раньше публику воспитывали и лечили театром. А сейчас есть ли у вас как у режиссера задача воспитать зрителя, научить его чему-либо? - Нет, такой задачи нет. Есть другая, очень важная: пробудить его воображение и донести до него, что он человек и творец. Что он красив, силен и может все. Если постоянно ему транслировать такой посыл, то он на две-три секунды поверит, что смерти нет. А тут уже рядом и Вечность. Нужно хотя бы на несколько секунд почувствовать, что ты часть Вселенной, а смерти просто нет: мы бессмертны и нужны тут. И есть Вечность, которая нас спасет. Она существует; ее нельзя завоевать, нельзя одолжить или купить, но она возникает через искусство. Это не учение, а напоминание, чтобы человек не отказывался от себя и своих желаний. Вот он списал себя и считает себя недостойным, лишним, ненужным, ведь он не знатен, не виден, никто его не замечает, может быть, даже кто-то не любит. А театр должен всех любить и пробуждать эту любовь через вечность, через бессмертие. Для этого писались самые великие трагедии и в этом единственная миссия театра и всего искусства.
- Недавно в Большом театре вы поставили «Пиковую даму». Расскажите, сильно ли отличаются задачи режиссера в опере и в драме? - Я всегда был первый, руководил театром, а в опере я второй или третий. Это так сладко – подчиняться кому-нибудь! Так приятно услужить, быть помощником и верным композитору, дирижеру. Моя задача там только выстроить композицию и помочь исполнителям проявить сдержанность, потому что если они будут играть переживания, как актеры, они не споют. Надо математически разложить, где они отдыхают, где поют и играют, а где освобождаются. Чтобы солист мог свободно владеть вокалом, ему нужно дать пространство для музыки. Для этого необходима сдержанность и чувство стиля. Стиль – это самое главное в опере, мне кажется. А современность проявляется за счет мышления. У нас не возникло галлюцинации, что мы в XIX веке, и в постановке нет колонн, пышности, люстр и свечей – за это меня упрекают. Но моя главная задача не в том, чтобы было красиво. Необходимо все сделать стильно – и у нас все чуть-чуть нерусское. Петербург ведь нерусский город, и сам Герман нерусский, он все равно остается чужаком. В литературных произведениях, где есть мистика или символика, все герои – Германы. Такой образ будет жить вечно. Это как у Шекспира, «Ад пуст, все бесы здесь» – они между нами живут, ходят, только мы их не различаем, потому и смута в головах, и войны, и напряжение в мире. Мир с ума сходит, потому что из ада пришли и между нами живут существа в виде человека. Так бывает, что человек излучает негатив, – наверное, он из ада. Тогда надо перекреститься мысленно, на всякий случай, чтобы закрыться от него и быть в безопасности.
- Как вы подходите к выбору материала для будущих постановок? - Выбираю очень тяжело и долго. Все-таки работа над спектаклем занимает какой-то период жизни. Хожу, конечно, в поле классики. Нет смысла тратить себя на однодневные произведения, даже если они сегодня актуальны. Для хорошего спектакля должна быть хорошая литература с судьбами, историями, эпохой. А в хорошей, великой литературе всегда находятся темы сегодняшнего дня: любви, прощания, неудачной или несостоявшейся жизни, ухода, отъезда... Но, как Чехов говорит, «обязательно должна быть любовь». И писать, и ставить нужно о важном и вечном.
На состоявшейся на прошлой неделе перед спектаклем «Царь Эдип» в Национальном театре драмы пресс-конференции с артистами Московского театра им. Е. Вахтангова литовские журналисты и театральные критики впервые видели и слышали любящего спокойно философствовать о жизни режиссера Римаса Туминаса в такой ярости – он даже размахивал кулаками и кричал.
Фото BFL
«Жаль, что я только совсем недавно понял, что мир сходит с ума, военная истерия, конфликты возобладали над всем. Мир рвется к войне! И тогда мне делается так хорошо. Не поверите – аж сладко! Каким я становлюсь свободным!
Благодаря этой ничтожности и хамству я попадаю совершенно в другой мир. Думаю, что это переживают и другие люди искусства. Не потому, что мы – особенные, величественные, что иронически из поднебесья глядим на мир, а потому, что нас вынудили отмежеваться от ада. Значит, ад – пуст! Все его обитатели – здесь.
С самого детства я знал адрес ада. Сейчас уже этот адрес недействителен, потому что все – здесь, вокруг.
Почему мы друг друга ненавидим, друг другу завидуем? Потому что все мы – из ада. Потому, что ад – уже на Земле.
Чем это все закончится? Что победит – ад или любовь? Сейчас побеждает ад, и уберечься от него мы можем только с помощью искусства. Другого выхода просто нет.
Что из того, что мы купим два танка? Разве ради них мы имеем право жертвовать возможностью построить детям какого-нибудь района Литвы музыкальную или художественную школу? Да разве эти танки – не безумие? Конечно же – безумие. Однако оно почему-то – необузданно.
Я не верю никаким петициям, никаким заявлениям или требованиям к правительствам. Все это не нужно. Мы должны оставаться над ними и заниматься своими делами, потому что все они – временны! Они все равно уйдут. С ними не надо даже общаться, потому что они – просто враги нашей жизни! Они губят наше будущее, творчество, мечты. А какая страна без мечтаний?
Мы не можем оставаться рабами. Мы должны освободиться. Вот это Литва должна понять!
То, что сейчас отмечается 100-летие восстановления государственности, еще не означает, что мы – свободные. Мы должны начать настоящую борьбу за свободу. Сейчас! А не радоваться, что 100 лет тому назад наша страна стала независимой и обрела государственность. Каждый день, каждый час мы должны доказывать, что мы независимы».
В продолжение своего монолога Римас Туминас словно сам себя спросил: «А кто сегодняшний герой? Их нет. Может, раньше и были, но о них уже все давно забыли».
Поэтому, по словам режиссера, миссия его и его артистов – найти, вернуть к жизни героев или жить поисками этих героев, принять их в свое сердце. Может, это – главное оружие против подлости и людского вырождения?
Режиссёр Римас Туминас приехал на гастроли в г. Вильнюс с Театром им. Евгения Вахтангова под собственным руководством, пояснил желание заниматься постановкой драмы Софокла «Царь Эдип»: «Кто-то хочет, чтобы мы стали слепыми, и не видели того, что творится вокруг нас. Но, спасибо нашему Господу, слепые пока что не утратили способности слышать. Царь Эдип прозрел всего лишь на несколько минут, а до этого, на протяжении всей своей жизни, был ослеплён своими амбициями, славой и превосходством. Эти минуты прозрения - самое важное, и мы не имеем права бессмысленно тратить своё время в этом мире».
«Царь Эдип» от Р. Туминаса увидел свет в 2016 году, одновременно с завершением Национального Римского театра в Греции. Инициатором данного проекта был Стафис Ливафинас, художественный руководитель Национального театра Греции. Именно по его инициативе и родился ежегодный фестиваль «Эпидавр», который проводится в самом старом амфитеатре во всём мире, вмещающем 14 тыс. человек.
«Прикасаться к старине всегда опасно. Открывать двери в такой далёкий и завораживающий мир со своими законами, эстетикой и историческими поворотами. Каким же образом реконструировать данный временной промежуток, оживить его, сделать его не только понятным для зрителя, но и наполнить эмоциями, страстью, приблизить к современной аудитории, взволновать повествованием? Каким образом протянуть руку через вечность? Каким образом сегодня заново пережить тот отрезок времени?» - все эти вопросы были затронуты в процессе беседы с Римасом Туминасом о постановке «Царь Эдип».
Его спектакль – о достоинстве человека, о чести, о сильной личности, о лидере, который способен сам себя наказать: выслать себя из страны, выбрав жизнь нищего. На поле брани убив множество людей, король почивал множество лет на своих лаврах. «Поэтому он и ослеп. И наши лидеры живут подобным образом, словно всё знают и всё видят, но на самом деле они слепы. Эдип, поняв правду, решает сам себя наказать. Это истинный героизм человека, который подвергает себя суду, и, в конце концов, приводит приговор в исполнение. Высокоморальный удар. Сегодня никто себя и не думает подвергать внутреннему суду» - размышляет Р. Туминас.
Монолог режиссера
Перед пятничным спектаклем в Национальном драмтеатре, была проведена пресс-конференция с артистами театра им. Е. Вахтангова. Литовские журналисты и театральные критики впервые видели обычно спокойного, но тут, до такой степени взволнованного Р. Туминаса, он жестикулировал кулаком, повышал голос.
«Обидно что я только недавно понял, что мир сходит с ума, истерия из-за войны, всепоглощающие конфликты. Мир стремится к войне! И тогда мне стало до такой степени хорошо. Вы не поверите – даже маняще сладко! Каким свободным тогда я становлюсь! Благодаря тому ничтожеству и хамству попадаю в совершенно другой мир. Уверен, подобные чувства овладевают и другими людьми, связавшими свою жизнь с искусством. И не потому, что мы особенные, или гордые и якобы иронично смотрим из поднебесья на мирские заботы, а из-за того, что нас вынудили отгородиться от ада. И что мы видим, ад – пуст!!! Все его жители – тут, на Земле!
С детства знал адрес ада. Но теперь тот адрес уже не действителен, так как все здесь, вокруг. Почему мы друг друга ненавидим, почему друг другу завидуем? Потому что все мы – из ада. Потому что ад уже тут, - на Земле. И чем же всё это закончится? Кто выиграет – ад или любовь? Пока что побеждает ад, и от него отгородиться можем только искусством. Иного выхода не существует. И что с того, если купим два танка? И ради их мы должны жертвовать возможностью постройки музыкальной или художественной школы в одном из районов Литвы? Разве эти танки – не безумство? Конечно, безумство. Но почему его никто не обуздает?
Я не верю ни петициям, ни заявлениям или требованиям, адресованным к правительствам. Всё это не нужно. Мы должны подняться над всем этим и заниматься своим делом, так как всё это временно, и они в конце концов уйдут. С ними не нужно даже сотрудничать, так как они противники нашего образа жизни! Они убивают наше будущее, творчество, наши мечты. А что будет со страной, если в ней не место мечтам?
Мы не можем оставаться рабами. Мы обязаны освободиться. Вот это Литва обязана понять! И тот факт, что в этом году отмечается столетие восстановления независимости, не говорит, что мы свободны. Мы должны начать истинную борьбу за свободу. Теперь! А не радоваться тому, что сто лет назад наша страна стала независимой или обрела государственность. Каждый час, каждый день мы обязаны доказывать тот факт, что мы независимы.»
Продолжая свой монолог, Р. Туминас словно сам себе задал вопрос: Кто герой сегодняшнего дня, богатырь, подвижник? Нет такого. Возможно, раньше… и были, но об их уже давно люди позабыли. Поэтому, согласно высказываниям режиссёра, его личная и артистов его театра миссия заключается в том, чтобы найти, вернуть к жизни сподвижников, богатырей, принять их в своём сердце. Возможно это является основным оружием против окружающих злодейств и вырождения?
Уже настало время. Уже давно пора возвращаться домой!
«Уехал из Литвы, так как чувствовал себя униженным. Нет, меня никто не обижал и не оскорблял, однако условия, на которых мне предлагалось управление Вильнюсским малым театром были для меня неподъёмными. Мне было стыдно, у меня были связаны руки – я не мог толково заниматься постановкой спектаклей, не мог влиять на зарплату актёров. Финансирование не было скудным. А по справедливости, его вообще не было. Никуда из Литвы уезжать не хотел. Планировал уехать в деревню. Борцом я уже быть неспособен, но мой возраст даёт мне возможность сказать правду. Такого беспорядка, как теперь, никогда не было. Теперь не уделяется внимания ни образованию, ни культуре, ни медицине» - высказался Р. Туминас, вспоминая свой отъезд в Москву в 2007 и проводя оценку текущего состояния Литовской Республики.
- Вы, в вашем спектакле «Царь Эдип», затрагиваете весьма тяжёлую, возможно, невыполнимую проблему – каким образом человек может сам себя наказать? - Так как я очень устал наблюдать как люди вокруг сваливают свою вину на другого. Это уже стало нормой жизни. То виновником оказывается политический заговор, то виноваты оказываются противники или конкуренты и т.д. Ошибаться и совершать большие ошибки – в норме вещей. Но никогда не поздно их признать и стать настоящим человеком, спасти страну и самого себя. Нужно уметь проводить самоочищение.
- Приходилось ли вам самого себя наказывать? - Виню себя каждый день. Причина – кого-либо обидел, не смог предотвратить какой-либо конфликт, кого-либо не оценил, не заметил вовремя, возможно не уделил достаточно времени тем, кому это очень было нужно.
- Послезавтра будут проводиться выборы в России. Их результаты в Литве ожидаются с ужасом. - Никакого ужаса нет. Президентом снова будет Владимир Путин. Всё останется так, как было раньше. Только, возможно, в этот раз его никто не будет поздравлять. - Изоляция России идёт ей только на пользу. Она сама встанет на ноги. И не стоит дразнить этого медведя. Он может стать агрессивным.
- Как, по вашему мнению, стоит строить отношения Литве, чтобы избежать угрозы со стороны? - Нужно покинуть Европейский союз. Я и раньше считал, что не стоит вступать в это Общество, лучше вместе с Латвией и Эстонией создать союз и стремиться к странам Скандинавского полуострова.
- Счастливы ли вы в Москве? - Отнюдь. Но, должен признаться, несколько раз пережил безграничную радость, когда в Лондоне, Нью-Йорке, Бостоне и в других местах вместе с театром им. Е. Вахтангова занимались постановкой «Улыбнись нам, Господи». Тогда тихо, про себя думал: « Этим спектаклем рассказал миру о Литве, о части её истории. Это и является моим праздником в честь столетия независимости Литовской Республики.
- Хочу задать вопрос, уже ставший для вас банальным – планируете ли заниматься постановками в Литве, привлекая ваших бывших актёров? - Я об этом мечтаю. Строю планы. Постоянно об этом думаю. На самом деле – пора возвращаться домой. Уже давно пора возвращаться домой…
С 21 по 24 апреля на сцене театра им. Вахтангова свои спектакли представит старейший репертуарный театр Израиля «Габима». Гастроли приурочены сразу к двум знаковым датам — столетию коллектива и 70-летию государства Израиль. Вахтанговцам и самим до векового юбилея рукой подать, но разговор с Римасом Туминасом коснулся не только праздников, но и будней.
культура: Гастроли «Габимы» не просто «визит вежливости»? Туминас: Мы часто бываем в Израиле, и нас там всегда очень тепло принимают. Но дело, конечно, не только в этом. Между нашими театрами существует незримая, но прочная связь, имя которой — Евгений Вахтангов. На первый взгляд неожиданно — национальный театр старше своей страны, но, как видите, возможно и такое.
культура: Как случилось, что Вахтангов, у которого была собственная студия, принял под крыло еще и «Габиму»? Туминас: Это был любительский коллектив, объединивший людей, которые хотели играть спектакли на иврите. Они желали вернуть к жизни язык, давным-давно считавшийся мертвым. А создатель студии Наум Цемах мечтал о профессиональном еврейском театре. Он понимал, что студийцам не хватает настоящей театральной школы, и обратился за помощью к Станиславскому. Константин Сергеевич попросил Вахтангова взять на себя художественное руководство труппой, и тот согласился.
культура: Не владея языком, на котором предстояло играть его актерам? Туминас: Он начал брать уроки иврита, изучал еврейскую культуру и литературу. Но поначалу многим артистам все равно не нравилось, что ими руководит чужак. Пришлось Цемаху придумать целую легенду: мол, Евгений Багратионович — потомок одной из ветвей царского рода Багратиони, восходящего к самому царю Давиду. Легенда оказалась такой живучей, что Вахтангова до сих пор многие считают грузином, хотя его отец был армянином, а мать — русской. Легенда — легендой, а ивритом Вахтангов овладел: к началу репетиций «Гадибука» он уже прекрасно понимал, а к концу — мог даже разговаривать.
культура: Для еврейского театра «Гадибук» значит примерно то же, что для нашего — «Принцесса Турандот»? Туминас: Я не стал бы сравнивать. Несомненно одно — ни один другой спектакль Вахтангова не имел такого мирового признания. В конце 20-х годов «Габима» гастролировала с ним едва ли не по всему свету. Постановке была суждена очень долгая жизнь: «Гадибук» продержался в репертуаре до начала 60-х, то есть больше сорока лет, дольше, чем было отпущено его создателю.
культура: Максим Горький, побывав на «Гадибуке», был восхищен актерами, которые играли «с упорством и самозабвением верующих в чудесную силу красивого слова». За сто лет многое изменилось и в театре, и в жизни. Во что сегодня должен верить артист? Туминас: По-прежнему в Слово. В начале было слово — этого еще никто не отменял. Когда к нам в театр пришел Юрий Любимов и начал репетировать «Бесов», я видел, как актеры постепенно возвращались к тому, что было подзабыто — точная работа со смыслом, бережное отношение к звучанию слова.
культура: Но слово все больше вытесняется из нашей жизни чередой стремительно сменяющих друг друга картинок. Как заставить зрителя не только видеть, но и слышать? Туминас: Это трудно. Актеру надо быть не только исполнителем, но и мыслителем. Если хотите, отчасти философом. Впрочем, и зрителю это не помешает. Вообще всем нам. Беда не в том, что мы впускаем в себя слишком много информации, а в том, что большая ее часть нам не нужна. Сохранить ясную голову можно только научившись избавляться от словесной шелухи: избегать приблизительности, осторожно обращаться с современной лексикой. Она вносит пыль в нашу жизнь.
культура: А между тем новояз осаждает нас все сильнее. Заимствованиями из английского мы, не задумываясь, заменяем даже те слова, которые имеют точные русские аналоги. Туминас: Это мода. Мы хотим чувствовать себя современными и перестаем обращать внимание на то, что и как мы говорим. Считаем, что главное — донести информацию как можно быстрее, а насколько она на самом деле важна и нужна, не думаем. Заимствования заимствованиям рознь, но вот исландцы, к примеру, пытаются заменить такие привычно интернациональные понятия, как компьютер и телевизор, на слова, имеющие корни в их родном языке.
культура: А ведь и у Вахтанговского театра столетие не за горами. Туминас: И я уже переживаю. Когда к 90-летию предложил труппе поставить «Пристань», то сказал, что, если получится не очень хорошо, к столетию придумаю что-нибудь получше. Все замолкли, наступила пауза, и по глазам было видно, что многие думают: так он на десять лет останется?.. Я, конечно, шутил. Мне тогда не верилось, что я буду тут, когда театру исполнится 100. Мне и сейчас не очень верится. Но о том, что будем ставить, уже думаю.
культура: И что же? Туминас: «Гадибука». Сделаем музыкальный спектакль. На постановку приглашаем Евгения Арье из театра «Гешер». Фаустас Латенас уже пишет музыку. Может, мы выпустим «Гадибука» чуть раньше, но обязательно посвятим Евгению Багратионовичу. Конечно, это будет не единственный спектакль к юбилею. Если получится, представим праздничную неделю премьер. Никаких торжественных вечеров устраивать не будем. Будем играть. А все поздравления — в рабочем порядке. Ведь театр — сам по себе праздник...
культура: И Вы готовы поделиться этим праздником со всем миром — Ваш театр один из самых гастролирующих. Туминас: Гастроли — отличная встряска для труппы. К своей публике привыкаешь, начинаешь предугадывать ее реакции — тут заплачут, тут засмеются. Возникает соблазн снова и снова пользоваться уже найденным. Помню, как когда-то Маковецкий жаловался, что театр мало ездит. Сейчас кое-кто огорчается, что гастролей слишком много, трудно со съемками совмещать. С удовольствием ездят молодые и... Максакова — самая юная и энергичная. Она умеет распределить себя так, чтобы на все хватило. В мае в рамках программы федеральных гастролей отправимся на Дальний Восток. Если Чехов до Сахалина добрался, то нам стыдно не повторить этот путь. Будем играть так, чтобы зритель ощутил себя сотворцом спектакля, почувствовал — он не забыт, он нужен, его любят. Мы много ездим по провинции, и я каждый раз вижу, как после наших представлений в глазах зрителей снова возникает отсвет веры и надежды. Лермонтов считал, что «счастье только там, где любят нас, где верят нам». Мне кажется, он не во всем прав. Для меня счастье — это когда я люблю сам. Вот почему мне так хочется, чтобы куда бы мы ни приезжали, актеры влюблялись в публику. Отдавая себя зрителю, ты отдаешь себя Богу. Небесам. Если только ты говоришь с ним о вечном.
культура: А о злободневном, получается, говорить не стоит? Туминас: Для этого не обязательно идти в театр. Есть телевизор, пресса, интернет. На сцене ничего современного быть не может. Допустим, некое событие произвело впечатление на драматурга. Пройдет какое-то время, прежде чем у него созреет замысел пьесы, и еще какое-то, пока он ее напишет. Где гарантия, что сразу найдется труппа, которая ее поставит? Нет гарантии. А время идет. Наконец текст приняли. Начали репетировать. Вот сыграли премьеру. Спектакль идет сезон, два, три. Насколько он остается современным? Вот тут мы и приходим к тому, что театр современен не тем, что ставит, а тем, как он это делает.
культура: Что Вы в очередной раз и доказали, представив в Большом театре «Пиковую даму». Повести Пушкина без малого 200 лет, опере Чайковского почти 130. Ваш спектакль получился и современным, и вневременным. Потому что он про неизбывность человеческого одиночества? Туминас: И про это тоже. Кто не испытывал на себе: вокруг люди и даже вроде бы друзья, а ты понимаешь, что никому на самом-то деле не нужен. Но главное все-таки не в этом. Нет, я не про мистику. Никакой мистики, на мой взгляд, в «Пиковой даме» нет. Мы просто прячемся за нее по привычке, не хочу сказать, что в жизни нет. Повторю любимое шекспировское: «Ад пуст. Все черти здесь». Но не надо списывать на сверхъестественное то, к чему оно не причастно. Герману не три карты были нужны. И даже не богатство само по себе. Он пожелал узнать тайну жизни, понять, существует ли она вообще. Всем остальным это совершенно безразлично. Для них существует только игра, помогающая прожигать жизнь. Герман не сумасшедший, он — искатель истины. Сколько художников, поэтов, ученых сгорели, так и не сумев ее найти. И сколько еще сгорит...
культура: Русский театр почти сто лет гордился тем, что он реалистичен и психологичен. Сегодня и то, и другое все чаще выглядит анахронизмом. Почему, как Вы думаете? Туминас: Потому, что реалистический театр слишком буквален, он не оставляет места для воображения ни тем, кто на сцене, ни тем, кто в зале. Я каждую репетицию начинаю практически с одного и того же: давайте забудем о «приметах времени», о «психологии», о характерах. Характер прикован к быту. Его место на земле. Но в работе над любым спектаклем рано или поздно наступает момент, когда надо готовить взлет. Чтобы посмотреть на все сверху. Наша жизнь акробатична и парадоксальна — не взлетев, не поймешь, что к чему. Ронсар задолго до Шекспира открыл простую истину: «Всесильная Судьба распределяет роли, и Небеса следят за нашею игрой». Взлетать трудно. Но мы способны. Мы можем. Театр Вахтангова всегда был полетным.
Он все умеет делать в воздухе — сцены и отношений. Он все умеет делать на земле — очаг, огород, скамью. Обладатель очень мужского характера. Постановщик невыполнимых задач. Создатель спектаклей, каждый из которых становится событием. Вахтанговский — из самых успешных театров страны и столицы, и во главе его вот уже одиннадцать лет стоит «варяг» — Римас Туминас. Литовец, состоявшийся как феномен русской театральной культуры. …Мы не обсуждали злобу дня. Но из какого «сора» растут его сценические стихи, на каких корнях держится и расцветает его театральность, соединяющая земное и небесное, из этого разговора, возможно, станет яснее.
— Римас, вы утром просыпаетесь — о чем первые мысли? — Ужас! Надо идти в театр! Ищу причины, как бы не пойти, отодвинуть репетицию, что-нибудь придумать, такое важное, такое важное! Но не нахожу мотивацию! Кроме болезни. А что если здоров? Придут навестить… нет!.. Но понемножку, нужен час, два, чтобы улыбнуться. И найти мотивацию: иду, потому что хочу вот это сделать! Историю, историю ищу! Сцена неполная, непонятная. Два ведра истории еще надо влить вот в эту сцену! Из литературных ощущений, наблюдений, еще два ведра концентрированной истории, вот это хочется! Вылить!
— Будто дом строишь? — Да, и ты устал этот дом строить бессмысленный! Зачем? Все равно умрешь, а строишь. Что — для детей?! Самые гадкие вещи мы делаем ради детей.
— Вы часто говорите: «из театра надо бежать», он «смешное занятие», он «становится тюрьмой»… Будто все еще сомневаетесь в том, что именно театром предназначены заниматься. Откуда это стремление к побегу? — Потому что я хотел быть, как Юозас Мильтинис, ему театр был нужен как инструмент философии. Он с его помощью создавал свой философский мир. Я не сумел. Не стал я философом. Чего-то не хватило. Я так завидую (чем дальше живешь, тем чаще признаешься себе), когда театральные люди говорят: «Мой дед был писатель, адвокат, музыкант…» Я тогда думаю— вот откуда нить, вот откуда! А мне надо было все начинать заново. Меня Табаков всегда называл «хуторянин». Я и тут, в вахтанговском, в гостях. Так мне гораздо комфортнее. В любой момент можно взять чемодан и уйти. Не надо привязываться.
— Ну, положим, первые семнадцать лет жизни вы нелегко прожили: земля, скот, пахота, тяжелая работа. Но потом вдруг случился такой вертикальный взлет в одно из самых отвлеченных занятий на свете… — Потому что мне показалось, что есть другой мир. Я его ощутил.
— Когда? — Был один такой момент, один фильм. Я показывал в деревне кино, хоть и был несовершеннолетний, но мне разрешили, больше никто не умел. Сказали: только сам не смотри! Чешский фильм, мужчина в плаще, ночь, моросит дождь, он идет по городу, возвращается после отказа в любви, идет мимо витрин долго, ночью, один… И звенят его шаги. Эти шаги в ночи… Звук сочетался с его историей, с утратой любви, возникал образ другого, страшного и счастливого мира. И я подумал: хочу хоть когда-нибудь так шагать, чтобы слышать звук своих каблуков! Ведь мы с ребятами набивали свои каблуки железками, но они все равно не звучали — по песку, по земле.
— Что значит быть воспитанным матерью староверческих корней? — Значит, что красота была во всем — в ее рассказах, в ее работе. Мама отказалась от своей веры ради отца, и у нее возник некий Бог — Вселенная. Она говорила: ум Вселенной — это и есть Бог. Она ничего нам не запрещала, воспитывала только какими-то рассказами. Без поучений. Защищала, если я делал что-то нехорошее, верила в меня. Не просто слепая любовь, а вера. Она меня творила, она. В костел мы почти не ходили. Хотя моя бабушка такая была истовая католичка, хотела, чтоб я стал ксендзом, чтоб я там прислуживал…
— Я не вижу вас в белом воротничке, Римас! — Режиссер, между прочим, тоже своеобразный ксендз. Я ж вообще-то в огороде найден. Мама полола, принесла меня в свертке, положила в грядку и сама работала. И так она измучилась — старшему брату три года, я только родился, с отцом моим всегда было сложно. Поработала, пошла домой, легла и отключилась. Ночью просыпается, где он?! Побежала опрометью. И рассказывала: «…а ты спишь, улыбаешься!»
— Нежность матери и жесткость отца, защищенность и иррациональность — между такими полюсами и создаются режиссеры? — Возможно. Да, грубость жизни и какая-то вечная любовь, и эта шаткая прочность, когда все разрушается с болью и потом восстанавливается — тоже с болью. Моего отца в деревне боялись, жестокий, взрывной, от него исходила опасность. Он прошел всю войну, был контужен, в 45-м попал под военный трибунал, все это сказалось, эти страшные впечатления его навсегда изменили. И он сам это понимал и страдал.
— И вы его боялись? — Да. Когда я уехал, удалился, он стал ближе. Он умер зимой. И мы с братом в мерзлой земле вырыли очень глубокую могилу.
— Чтоб зарыть свой страх? — Нет, просто с огромным трудом пробили слой замерзшей земли, а потом песок пошел. И копали легко, так легко… Знали, что нужно метр пятьдесят, а вырыли глубже — пусть успокоится в глубине.
— Он ушел примиренным с жизнью? — Нет. Неподготовленным к смерти ушел. Он понимал, он знал, но никак не мог примириться с этим. Как один актер, больной раком, замкнутый, молчаливый, строгий, угрюмый, как-то на гастролях подробно вдруг стал рассказывать, что делают врачи, откровенно. Мы пошли с ним на террасу покурить, и я осмелился его спросить, только потому, что он вдруг впустил в себя, не страшно ли ему. И он сказал: «Читать книги, газеты — не хочу; на родину, в отцовский дом — не хочу, театр — тоже не хочу. Даже радио слушать не хочу. Только хочу дождаться, чтоб внучка родилась…» А если человек ничего не хочет — разве ему страшно? Природа подготавливает, отрезает связи, желания, готовит человека к смерти. Как страшно умирал Жалакявичюс! Мучился, что не успел многое сделать. А я не буду думать, что я сделал или чего не сделал! Ничего не буду делать, ничего не буду думать — шутить буду по возможности!
— Театр помогает преодолеть страх смерти? — Да. Потому все и рвутся в театр, что здесь можно обмануть смерть. Отдалить ее. Поверить, что, может быть, есть и вечность. Может, ты и бессмертный или бессмертна твоя душа. Это притом что театр умирает столько раз, сколько возникает. И так дает возможность учиться — не у жизни, у смерти.
«Молодой разум, оказавшись в жестоких условиях, необходимых для подготовки режиссёров или актёров, когда на протяжении 4-х лет пытаются сломать, иногда и не выдерживает»,- рассказывает режиссёр Малого театра Габриэлла Туминайте (35 лет).
Наш разговор происходит в фойе Малого театра. За приоткрытыми дверьми - кабинет основателя театра и его творческого руководителя в одном лице – Римаса Туминаса, где он редко бывает. Без своего хозяина кабинет выглядит пустым и холодным.
Талантливейший литовский режиссёр улыбается на фотографии, размещённой на стене фойе за нашими спинами. Считанные минуты остаются до начала литературных чтений, под режиссурой его дочери. И мне не даёт покоя вопрос: «Далеко ли яблоко от яблони?», но уже время, пора включать диктофон.
- Габриэлла, легко ли быть дочкой Римаса Туминаса? - Легко, - отскакивает от зубов быстрый ответ режиссёра.
- Вы меня удивили. Вы ведь рискуете оказаться в тени великана. Или, даже, на заднем плане? - Да, вы правы, хватает и лёгких и тяжёлых моментов. Как вы и сказали – то в тени, то на заднем плане.
- А что считаете лёгкими? - Люди могут считать, что ты работаешь в основанном отцом театре, словно продолжаешь его работу, твой личный опыт не оценивается отдельно, и весь твой труд считается вкладом в общее дело. А творческие ожидания актёров, зрителей, соглашусь, они связаны с тем, чем занимался мой отец. И от этого легче не становится.
- Вы и поступили на курсы режиссуры под его руководством? - Именно. И это делала осознанно. Не было такого, чтобы я, выросшая в закулисье театра, не видела иного пути. Изучала историю культуры, антропологию, ушла с третьего курса тогда, когда отец организовал в Консерватории курсы режиссуры. Он, как режиссёр, мне очень нравился и нравится до сих пор. Поняла, что у него могу многому научиться. И всего лишь по той причине, что он мой отец, и я благодаря этому смогу увидеть бесплатно несколько спектаклей, всё это не позволит мне стать режиссёром. Единственный путь – поступить на его курсы. И только тогда я осознала разницу: отец – он дома, а в академии – он учитель. Римас Туминас как-то пошутил: «Бывало, не скрываю, даже забывал о том, что среди студенток учится и моя дочь. В те моменты говорил: «Так, Туминайте», и меня тогда останавливала мысль, - где же я слышал эту фамилию?»
- Малый театр был основан ещё в то время, когда вам было 4 года. Много было путаницы, в строительстве театра участвовали и актёры, и работники театра. Припоминаю, они, бывало, возвращались и в ваш дом, расположенный в Старом городе. Интересно, каким образом в период вашего детства вы представляли тот театр? - Путаницы вначале не было, так как мы жили у дедушки с бабушкой по маминой линии, в большой вильнюсской квартире, район Виршулишкес. Никогда не чувствовала никакой дисгармонии. Бабушка с дедушкой готовили цеппелины, мы всегда по выходным ездили в деревню, у нас был большой пёс. Я знала, что мой отец что-то делает в театре, и знала, что на это мы сходим посмотреть, но позже. Когда я была подростком, мой отец окончательно отказался от алкоголя, длительное время отказывался пробовать даже вино, и не мог терпеть тех, кто любит выпить. Поэтому дома никакой богемы не было. Мама поддерживала порядок, да, и до сих пор поддерживает порядок во всех углах. Особенно теперь понимаю, насколько было иногда уютно и хорошо, теперь у меня 8-летняя Изабелла, хотя мама мне по-прежнему сильно помогает, но мне постоянно приходится решать, где её оставить… Когда мне исполнилось 12 лет, родители переехали в свою квартиру на Большой улице. После переезда я попала словно в ссылку. Мой дом остался у дедушки с бабушкой.
- Приходили ли к вам мысли подобного характера: в печёнках уже сидит этот театр! Уже кем кем, но актрисой или режиссёром не буду! - В 8-м классе меня очень очаровала «Кино весна», и я загорелась – буду изучать киноискусство! Но в тот период времени увидел свет спектакль моего отца «Мадагаскар». Он меня сильно впечатлил! Новый театральный язык, образы. Театральные постановки моего отца мне всегда напоминали кино. Спектакль «Мадагаскар» одновременно был и театральной постановкой и новым визуальным языком актёров, взорвавший обычное понимание театральной деятельности.
- Беседовали ли вы с отцом, с мамой - актрисой Ингой Бурнекайте о том, каким образом этого можно достичь? - Они беседовали, обсуждали. Но поймите меня, они мои родители и не интересно, что они там говорят или мне рассказывают. «Отстаньте, у меня своя жизнь», - вот так я тогда думала.
- Возможно, вы небыли лёгким в воспитании ребёнком? У вас было достаточно свободы, так как родители постоянно находились в театре, а вокруг Старый город со своими барами, соблазнами… - У меня было много свободы. Если бы родители всё знали, возможно, тогда бы и казалась бы я для них трудным ребёнком. Но они не знали. Вместе с подругами попадали в различные ситуации. Ездили в течение дня к морю и обратно, наведывались к каким-то бандитам… таким образом мы стремились к приключениям. Только сейчас, задумываясь об этом, понимаю - ведь это на самом деле было опасно, но нам удавалось избегать неприятностей. У отца не хватало времени, чтобы меня контролировать. Для меня всё было близко – и игрушки, и другая жизнь. Теперь легче контролировать детей, так как у них уже есть мобильные телефоны.
- Слышала, играть в театре вы начали ещё в детстве, но полог опустился, даже не поднявшись? - Да, во дворе с друзьями занимались постановкой какого-то спектакля, на который пригласили родителей. Но у нас в доме проживала психически неуравновешенная соседка, и она начала гоняться за нами с ножом, на этом спектакль закончился. Без аплодисментов. Позже, уже во втором классе, занимались самостоятельной подготовкой спектаклей и показывали их в детских садах. Да и моя дочь уже пишет пьесы. Этому я её не обучала. Театр – всегда игра.
- Но вы не сразу поступили в театральный факультет? - Да, не сразу. Да я и теперь бы не поступала, если бы не было конкретного руководителя курса. Ни за что! Нужно быть неадекватным человеком, чтобы поступать в актёрский факультет и жить в развалинах в нечеловеческих условиях на протяжении 4х лет. Актёры учатся не на Проспекте Гедиминаса, но в какой-то тюрьме, полуразрушенном Дворце Слушек без минимальных человеческих условий. В консерватории показывали только дипломные работы. И мои друзья по факультету также поступали, чтобы учиться именно у Туминаса. Если же поступать без ясного плана, то ты рискуешь своим психическим здоровьем. На протяжении 4х лет кто-то тебя непрестанно пытается сломать в этих развалинах. И так с утра до вечера. Хорошо если бы были бы хорошие преподаватели и лекции по философии. Но и этого не было, там всем на всё наплевать. Поэтому, я не удивлена тем, что в актёрской среде бывают и самоубийства. Так как юный разум, попавший в такие жестокие условия, не выдерживает. Мы, студенты, как бомжи лежали на старых выброшенных матрасах, так как в коридорах не было даже скамеек. Ты должен быть готов, там холодно, здание не отапливается. Было три аудитории, из-за которых мы постоянно между собой боролись. У меня есть копии всех писем, так как каждый сезон мы начинали с письменного обращения к декану, в министерство. «Мы не можем обучаться театральным движениям, так как в аудитории 11 градусов тепла». «Мы не хотим бороться между собой за аудитории, назначьте, пожалуйста, раздельное время». Было и такое: прибегаешь, занимаешь аудиторию и запираешься изнутри. Приходит другой преподаватель, стучит, просит впустить для проведения лекции… Мы сидим закрывшись, отвоевав территорию на один час нашего времени. Бывало, во время обучения театральным движениям, практически на преподавателя, падал отколовшийся от потолка большой кусок штукатурки…
- Твои родители знали куда вы поступали. Они не пытались вас отговаривать? - Нет, не отговаривали. Я хотела учиться режиссуре. Иного пути просто не было.
- Даже Римас Туминас, являясь культурным деятелем высочайшего уровня, не мог выбить лучшие условия студентам? - Он постоянно боролся. Но не было ответа. Письма пропадали, или на них не получали ответа. Те бюрократы, решающие вопросы культурного развития («культурные» бюрократы), воистину неадекватные люди. Счастье в том, что в конце учёбы нас уже пускали в Малый театр, чтобы почувствовать сцену, прожекторы…
- А во время обучения всего этого небыло? - Что вы, конечно нет.
- В Малый театр пришёл весь курс, подготовленный Римасом Туминасом? - Нет, большинство разбрелись. Спустя 4-5 лет часть курса собралась, но это произошло совсем случайно, не было вакансий. Все мы работали отдельно. Теперь образовался наш костяк.
- Каким образом вам удалось войти в Малый театр, где трудились звёздные актёры? Тяжело проходила смена поколений? Ведь должен был меняться и зритель, который вырос на спектаклях под режиссурой Римаса Туминаса? - Было по-всякому. Никто не открывал перед нами двери. После прихода сюда, в государственный театр, мы снова столкнулись с бюрократией. Мы хотим, нам нужно, но мы должны были бороться с бюрократической машиной, чтобы получить финансирование, сцену. Мы хотели заниматься творчеством, жаждали деятельности. Организовали фестиваль «Тишины!». Услышьте нас! В то время начали заниматься творчеством в складских помещениях, расположенных на улице Радзивиловской, почти нелегально обосновались в свободном, прекрасно подходящем месте для театрального творчества. Нашли и частных инвесторов. Но «культурные» бюрократы запретили и это. Почему? Мне не известно. У меня тогда опустились руки. Прекратила заниматься фестивалем «Тишины!». Мы оказались никому не нужными. Но наше провидение нам говорило, рано или поздно – театру там быть. А тут, в театре, естественно зритель, выросший на спектаклях Римаса Туминаса. Мы должны были найти своего зрителя. Первые работы – это первые работы. Иногда нас хвалили, иногда безосновательно линчевали. Но нам есть о чём сказать.
- В малом театре вы занимались постановкой пьесы Николая Эрдмана «Самоубийца», подчёркивая следующее: «Пьеса вынудила нас высказаться. Разве театр не обладает великой силой влияния, всё становится бессмысленно, и не в прямом, а в метафорическом смысле хочется стать самоубийцей?» Тут слышно ваше разочарование, протест? Это больно слышать. Ведь среди вас, молодого поколения культурных деятелей, и вправду немало самоубийств, депрессии, алкоголизма? - Это случается не только с деятелями культуры, как и те скандалы о сексуальных домогательствах. Со всем этим сталкиваются люди различных профессий. Не все деятели культуры пьянствуют, домогаются, это ложь, блеф. Деятели культуры – чернеющая эпидемия, которые снова желают обратить внимание общества на то, что культура и просвещение должны финансироваться в первую очередь. Но профессия актёра жестокая. Ещё во время учёбы знали – если ты заболел и не можешь участвовать в репетиции – никто тебя не пожалеет. Ты сам виноват, недостаточно о себе заботился, спустя рукава относишься к своей профессии. Так как люди этой профессии не могут заболеть. И мы с первого курса знали – на репетицию можно не прийти только в двух случаях – если рожаешь или присутствуешь на похоронах. Спектакль отменяется только в случае очень тяжёлой болезни. Актёр и больной играет на сцене, и умирает на сцене.
- Но, согласитесь, работа актёра - это постоянные эмоции, нередкое балансирование на грани нормальной психики? - Если у актёра есть психологические проблемы – это значит что это не его профессия. Теперь много кабинетов психологов, он обязан привести свою голову в порядок, чтобы справиться с такой экстремальной работой. И скидок, идеализирования тут ждать не стоит. Естественно, за студентов актёрского факультета в первую очередь отвечают их преподаватели, которые должны смотреть на молодые умы не как на «котомку», а понимать, что работают с человеческими эмоциями.
- Существуют ли такие мудрые преподаватели? Не секрет, что многие режиссёры, читающие курс лекций, считают своей обязанностью сломать хребет студента. Выдержит или нет? - Психику студента очень легко ранить. Не обращать внимания, каким образом ведётся работа в аудитории – практически преступление. Работа многих преподавателей заключается в самообучении, что ничего общего с будущей профессией не имеет. Студента учат делать желаемое, ломая его, не видят его как человека. Всегда стоит советовать студентам, которые сомневаются в своём выборе, сменить профессию. Актёр должен обладать чувством юмора, самокритичностью, вырабатывать тактику выживания. И за тот период, длительностью 4 года актёр должен быть подготовлен для этой экстремальной профессии. Специально для этого и создавались актёрские школы – Станиславского, Чехова, Брехта, американская, всё для того, чтобы актёры могли работать. Основы ведения работ взяты из XIX века, а до этого актёры часто умирали на сцене или становились полоумными. Запросто сгорали на театральной сцене. И те травмы, которые вы упоминали, а именно самоубийства и депрессии, наблюдаются тогда, когда с юным разумом ведётся работа не на профессиональном уровне. Эта профессия тем и хороша, что мы и сами много читаем, анализируем ситуации, страхи. Во время репетиций это и происходит – создаётся паутина человеческих связей. Между актёром и персонажем, их отношения. Почему мать ненавидит своего ребёнка? Почему сын убивает своего отца? Это очень тяжёлые темы, и без их анализа актёрами и режиссёрами, нас ждёт неудача.
- Габриэлла, а вы какой режиссёр. Чему либо научились от вашего отца? - Репетиции отца – отдельный мир. Возможно, таким образом, работает только он. Он многое показывает на собственном примере, сам участвует в театральных постановках. Актёры в него попросту влюбляются, так как с ним никогда не бывает ни скучно, ни тяжёло, где он – там всегда праздник. Поэтому у меня комплекс – как же он хорошо работает! Учусь у него, и у других хороших режиссёров, каким образом делать своё дело, каким образом раскрывать свою тему. Возможно, я слишком мягкая, и жду оправданий от актёров. Тогда он может мной манипулировать. Нужно научиться обижаться. Если актёр что-либо не претворяет в жизнь, значит он тебя предаёт. И ты должна это понять.
- Ваш спектакль по мотивам Повести Юозаса Тумаса-Вайжгантаса «Дяди и тетки» можно назвать «Туминским». Столько в нём чувств, эмоций, даже слёз. - В настоящий момент мы занимаемся постановкой пьесы по мотивам рассказа Жяма́йте «Сноха».
- Что вы находите в той классике литовского прошлого? Ведь современной молодёжи, которая может учиться во всём мире и интересуется глобальными проблемами, кажется, должно быть скучно. - Мы на протяжении нескольких лет думали, какой постановкой заняться в честь 100-летия Литвы? Тематика «Снохи» очень глубокая и интересная. Произведение написано в грубом гротескном стиле. Но в нём очень сильная идея – человека, истязаемого, подвергаемого нападкам, помещают в пекло. В Литве и теперь чувствуются явные нападки на человека, происходит осуждение свободомыслия, если ты сам по себе и не принадлежишь к какой-либо группе – будешь гоним. Ведь и той снохе не нужен был Иван, она испытывала к нему отвращение, но говорила что любит. Почему? В конце жалко не только женщину, но и ту семью, которая таким образом строила взаимоотношения не из злобы. Это произведение приравнивается к уровню мировой литературы, в нём сильная философская основа.
- Есть режиссёры-женщины, но, чаще всего, лавры пожинают мужчины. Чувствуете ли вы, что это мужская профессия? - Женщине сложней совмещать профессию с личной жизнью. Но в наше время уже многие женщины занимают руководящие посты, и миф о мужской профессии остался всего лишь мифом. Возможно, мужчине легче работать с актёрами, они лучше ему доверяют. Ведь режиссёр – это человек, который сопровождает тебя в неизвестность. И ты обязан верить в его силу.
„Jaunas žmogus, patekęs į tokias žiaurias sąlygas, kur rengiamas tapti aktoriumi ar režisieriumi, kur yra murdomas be gailesčio ketverius metus, kartais ir neišlaiko“, – sako Mažojo teatro režisierė Gabrielė Tuminaitė (35 m.).
Mes kalbamės Mažojo teatro fojė. Už pravirų durų – teatro įkūrėjo ir meno vadovo Rimo Tumino kabinetas, kuriame jis lankosi retai. Atrodo tuščias ir šaltas be šeimininko. Talentingasis lietuvių režisierius šypsosi nuotraukoje ant fojė sienos už mūsų nugarų. Fojė tuoj prasidės jo dukros režisuojami literatūriniai skaitymai. „Ar toli obuolys nuriedėjo nuo obels?“ – kirba mintis, ir aš įjungiu savo diktofoną.
foto
– Gabriele, ar lengva būti R.Tumino dukra? – Lengva, – iššauna greitas režisierės atsakymas.
– Nustebinote. Juk rizikuojate atsidurti milžino šešėlyje. O gal ir pavėsyje? – Taip, būna ir sunkių momentų, ir lengvų. Kaip sakote – tai pavėsyje, tai šešėlyje.
– O kas yra lengva? – Žmonės gali traktuoti, kad tu dirbi tėvo įkurtame teatre, lyg ir tęsi jo darbą, tavo individuali patirtis nebevertinama, ji lyg suplakama į bendrą. O kūrybiniai žiūrovų, aktorių lūkesčiai, taip, jie yra susiję su tuo, ką darė mano tėvas. Ir tai nėra lengva.
– Jūs juk ir įstojote į jo vadovaujamą režisierių kursą? – Būtent. Ir tai dariau sąmoningai. Nebuvo taip, kad aš teatro užkulisiuose užaugau ir nemačiau kito kelio. Studijavau kultūros istoriją ir antropologiją, išėjau iš trečio kurso tada, kai tėvas surinko Konservatorijoje režisierių kursą. Jis kaip režisierius man labai patiko ir patinka. Supratau, kad iš jo galiu daug išmokti. Nes vien dėl to, kad jis mano tėvas, kad nemokamai pamatysiu vieną kitą jo spektaklį, aš režisiere netapsiu. Vienas kelias – įstoti į jo kursą. Ir tada aiškiai atsiskyrė – tėvas namie, o akademijoje mokytojas. R.Tuminas yra pajuokavęs: „Net pamiršdavau, kad viena iš studenčių yra mano dukra. Sakydavau: „Na, Tuminaite“ ir pagalvodavau – kur man girdėta ta pavardė?“
- Mažasis teatras buvo įkurtas, kai jums buvo 4-eri. Buvo daug maišaties, teatrą statė ir aktoriai, teatro darbuotojai. Prisimenu, kad jie sugrįždavo ir į jūsų namus Senamiestyje. Įdomu, kaip jūs įsivaizdavote vaikystėje tą teatrą? – Maišaties iš pradžių nebuvo, nes mes gyvenome pas senelius, mamos tėvus, Viršuliškėse dideliame bute. Niekada nejaučiau jokios disharmonijos. Močiutė su seneliu virė cepelinus, mes visada savaitgaliais važiuodavome į kaimą, turėjome didelį šunį. Žinodavau, kad tėvas daro kažką teatre, o vėliau mes nueisime pažiūrėti. Kai buvau paauglė, tėvas išvis metė gerti, ilgai neragavo net vyno ir nekentė visų, kurie geria. Todėl jokios bohemos namie nebuvo. Mama taip pat laikė ir iki šiol laiko visus namų kampus. Dabar ypač jaučiu, kaip anuomet buvo gerai, nes auginu 8 metų Izabelę ir nuolat tenka organizuoti, kur ją palikti, nors mama ir daug padeda. Kai man buvo 12 metų, tėvai atsikėlė į savo butą Didžiojoje gatvėje, ir man čia atrodė kaip tremtis. Namai liko pas senelius.
foto 7 nuotr. „Aktoriui reikia turėti humoro, savikritikos jausmą, išsiugdyti išgyvenimo taktiką. Ir per tuos ketverius metus aktorius turi būti parengtas tai ekstremaliai profesijai“, – įsitikinusi Gabrielė Tuminaitė.
– Ar neišgyvenote tokio jausmo – na, ir įgriso man tas teatras! Jau kuo kuo, bet nei aktore, nei režisiere nebūsiu! – 8 klasėje mane labai sužavėjo „Kino pavasaris“, ir užsidegiau – studijuosiu kino meną! Bet tuo metu pasirodė tėvo spektaklis „Madagaskaras“. Ir padarė tokį įspūdį! Nauja teatro kalba, vaizdai. Man visada tėvo spektakliai buvo panašūs į kiną. „Madagaskaras“ buvo ir teatras, ir nauja vizualinė aktorinė kalba, susprogdinusi įprastą teatro suvokimą.
– Kalbėdavotės su tėčiu, aktore mama Inga Burneikaite, kaip tai pasiekti? – Jie kalbėdavosi, aptarinėdavo. Bet supraskite, jie mano tėvai ir taip neįdomu, ką jie ten kalba ar man pasakoja. „Atstokit, aš turiu savo gyvenimą“, – tuo metu galvodavau.
– Turbūt nebuvote labai lengvas vaikas? Turėjote laisvės, nes tėvai nuolat teatre, aplink Senamiestis su savo barais, pagundomis... – Turėjau daug laisvės. Jeigu tėvai viską žinotų, gal jiems būčiau atrodžiusi sunkus vaikas. Bet nežinojo. Su draugėmis patekdavome į įvairias situacijas. Tranzuoji per dieną iki jūros ir atgal, eini pas kažkokius banditus, kad būtų nuotykis. Kai dabar pamąstau – juk tikrai buvo pavojinga, bet išvengėme nemalonumų. Tėvui nebūdavo laiko kontroliuoti, kur tas vaikas. Viskas man buvo greta – čia pat žaislai, čia pat kitas gyvenimas. Dabar lengviau kontroliuoti vaikus, nes jie turi telefonus. – Girdėjau, kad teatrą pradėjote žaisti jau vaikystėje, bet uždanga nusileido net nepakilusi? – Taip, kiemo pavėsinėje su draugais statėme kažkokį spektaklį, susikvietėme tėvus. Bet turėjome vieną nesveikos psichikos kaimynę. Ji ėmė mus vaikyti su peiliu, ir spektaklis baigėsi. Be aplodismentų. Vėliau, jau antroje klasėje, rengdavome savarankiškai spektaklius ir eidavome rodyti jų į darželius. Ir mano dukra jau rašo pjeses. Aš jos juk nemokiau. Tad teatras visada yra žaidimas.
– Bet į teatro fakultetą nestojote iš karto? – Ne. Aš ir dabar nestočiau, jei nebūtų konkretaus kurso vadovo. Jokiu būdu! Nes reikia būti neadekvačiu žmogumi, kad šiaip norėtum stoti į aktorinį fakultetą. Gyventi griuvėsiuose 4 metus nežmoniškomis sąlygomis. Nes aktoriai studijuoja ne Gedimino prospekte, bet kažkokiame kalėjime, sugriuvusiame Sluškų rūmų pastate be jokių žmoniškų sąlygų. Konservatorijoje rodydavome tik diplominius darbus. Ir mano kurso draugai stojo studijuoti konkrečiai pas Tuminą. O jei stoji bet kaip, rizikuoji savo psichikos sveikata. Kas nors tave tuose griuvėsiuose tiesiog murdo ketverius metus. Nuo ryto iki nakties. Jei bent būtų gerų dėstytojų, kad ir gerų filosofijos paskaitų. Bet ten niekam niekas neįdomu. Todėl nesistebiu, kad būna ir aktorių savižudybių. Nes jaunas žmogus, patekęs į tokias žiaurias sąlygas, neišlaiko. Mes, studentai, kaip bomžai gulinėjome ant išmestų senų čiužinių, nes koridoriuje nebuvo net suoliukų. Turėjai būti prisirengęs, nes šalta, nešildoma. Buvo trys auditorijos, dėl kurių mes visą laiką kovodavome. Aš turiu visų raštų kopijas, nes kiekvieną sezoną pradėdavome nuo prašymų dekanui, ministerijai. „Prašymas. Mes negalime dalyvauti judesio pamokoje, nes auditorijoje 11 laipsnių šilumos.“ „Mes nenorime kovoti dėl auditorijų, gal galite paskirstyti laiką?“ Būdavo, kad bėgi ir užsiimi auditoriją, viduje užsirakini. Ateina kitas dėstytojas, beldžia, įleiskit, mums paskaitos. Mes sėdime užsirakinę, atkovoję tai valandai teritoriją. Būdavo, per judesio pamoką nukrinta nuo lubų didžiulis tinko gabalas vos ne ant dėstytojos.
foto
– Tėvai žinojo, kur jūs stojate. Neatkalbinėjo? – Ne, aš norėjau studijuoti režisūrą, kito kelio nebuvo.
– Net R.Tuminas, būdamas tokio masto menininkas, nesugebėdavo išpešti geresnių sąlygų studentams? – Jis kovojo visą laiką. Bet nebūdavo su kuo kalbėtis. Raštai dingdavo arba į juos neatsakydavo. Tie kultūros biurokratai tikrai neadekvatūs žmonės. Laimė, kad studijų pabaigoje jau išeidavome į Mažąjį teatrą, kad patirtume, kas yra scena, prožektoriai...
– O viso to studijuojant nebuvo? – Ką jūs, ne. – Į Mažąjį teatrą atėjo visas R.Tumino rengtas kursas? – Ne, visi išsibarstė. Dalis susirinkome visai atsitiktinai per 4–5 metus, nes nebuvo etatų. Visi dirbome atskirai. Dabar susidarė mūsų branduolys.
foto „Jei aktorius turi psichologinių problemų, vadinasi, tai ne jo profesija. Yra daug psichologų kabinetų, turi susitvarkyti, kad galėtum ištverti tokią ekstremalią profesiją“, – sakė Gabrielė Tuminaitė.
– Kaip jums sekėsi įsiterpti į Mažąjį teatrą, kuris turėjo aktorius žvaigždes? Ar sunkiai vyko ta kartų kaita? Juk turėjo keistis ir žiūrovas, kurį užsiaugino R.Tumino spektakliai? – Buvo visaip. Durų niekas mums neatvėrė. Atėję čia, į valstybinį teatrą, vėl susidūrėme su biurokratija. Mes norime, mums reikia, bet turėjome kovoti su biurokratine mašina, kad gautume sceną, finansavimą. Mes norėjome kurti, buvome išalkę veiklos. Organizavome festivalį „Tylos!“. Išgirskite mus! Tada ėmėme kurti Labdarių gatvėje esančiuose sandėliuose, beveik nelegaliai įsikūrėme nuostabioje teatrui vietoje, kuri buvo tuščia. Radome ir privačių investuotojų. Bet kultūros biurokratai uždraudė ir tai. Kodėl? Neaišku. Man tada pakirto rankas. Nebedariau ir festivalio „Tylos!“. Niekam nereikalingi. Bet turime viziją, kad ten kada nors bus teatras. O čia, teatre, aišku, yra R.Tumino užaugintas žiūrovas. Mes turėjome rasti savus. Pirmi darbai yra pirmi. Buvome ir giriami, ir nulinčiuojami nepagrįstai. Bet turime ką pasakyti. – Mažajame teatre statėte Nikolajaus Erdmano „Savižudį“ ir sakėte: „Pjesė išprovokavo mūsų norą pasisakyti. Ar teatras nebeturi didelės galios daryti įtaką, viskas tampa be prasmės, ir ne tiesiogine, o metafizine prasme norisi tapti savižudžiu?“ Čia kalba jūsų nusivylimas, protestas? Skausmingi žodžiai. Juk tarp jūsų, jaunosios menininkų kartos, išties nemažai savižudybių, depresijos, alkoholizmo? – Tai nutinka ne tik meno žmonėms, taip pat ir tie seksualinio priekabiavimo skandalai. Visa tai patiria įvairių profesijų žmonės. Ne visi menininkai girtuokliauja, priekabiauja, tai melas, blefas, kultūros žmones juodinanti epidemija, vėl norint nukreipti dėmesį nuo to, kad kultūra ir švietimas turi būti finansuojami pirmoje eilėje. Bet aktoriaus profesija žiauri. Kai studijavome, jau žinojome – jei tu susirgai ir negali dalyvauti repeticijose, niekas nepagailės. Tu pats kaltas, savimi nesirūpinai, aplaidžiai žiūri į savo profesiją. Nes tos profesijos žmonės susirgti negali. Ir mes nuo pirmo kurso žinojome – į repeticiją gali neateiti tik dviem atvejais – jei gimdai arba esi laidotuvėse. Spektaklis atšaukiamas tik dėl labai sunkios ligos. Aktorius vaidina ir sirgdamas, ir net miršta scenoje. – Bet, sutikite, aktoriaus darbas – nuolatinės emocijos, balansavimas dažnai ant normalios psichikos krašto? – Jei aktorius turi psichologinių problemų, vadinasi, tai ne jo profesija. Yra daug psichologų kabinetų, turi susitvarkyti, kad galėtum ištverti tokią ekstremalią profesiją. Ir nuolaidų, romantizavimo čia nėra. Aišku, už aktorinio fakulteto studentus pirmiausia atsakingi dėstytojai, kurie turi žiūrėti į jaunus žmones ne kaip į „krepšelį“, o suprasti, kad dirbama su žmonių emocijomis.
– Ar yra tokių išmintingų dėstytojų? Ne paslaptis, kad ne vienas kursą turintis režisierius savo pareiga laiko sulaužyti jaunuolio stuburą. Ištversi ar ne? – Jauno žmogaus psichika labai pažeidžiama. Nekreipti dėmesio, kaip vyksta darbas auditorijose, yra beveik nusikaltimas. Bet daugelio dėstytojų darbas yra savamoksliškas, nieko bendro su profesija neturintis. Studentą moko kažką daryti jį laužydami, nematydami jo kaip žmogaus. Visada reikėtų patarti studentui, kuris kelia abejonių, rinktis kitą profesiją. O aktoriui reikia turėti humoro, savikritikos jausmą, išsiugdyti išgyvenimo taktiką. Ir per tuos ketverius metus aktorius turi būti parengtas tai ekstremaliai profesijai. Tam buvo sukurtos aktorių mokyklos – Stanislavskio, Čechovo, Brechto, amerikiečių, kad aktoriai galėtų dirbti. Sistemos buvo imtos kurti XIX amžiuje, o iki to aktoriai dažnai scenoje ir mirdavo, ir išprotėdavo. Sudegdavo teatre. Ir tos traumos kurias minėjote, savižudybės, depresijos nutinka, kai ir dabar su jaunu žmogumi dirbama neprofesionaliai. Ši profesija tuo gera, kad mes patys daug skaitome, analizuojame situacijas, baimes. Repeticijų metu tai ir vyksta – kuriamas žmogiškų ryšių tinklas. Tarp aktoriaus ir personažo, jų santykių. Kodėl mama nekenčia savo vaiko? Kodėl sūnus nužudo tėvą? Tai labai sunkūs dalykai, ir be analizės aktorių ir režisierių laukia nesėkmė.
foto „Moteriai sudėtingiau derinti profesiją su asmeniniu gyvenimu“, – sakė aktorė. E.Doškaus nuotr.
– Gabriele, o jūs pati kokia esate režisierė? Išmokote ko nors iš tėvo? – Tėvo repeticijos – visas atskiras pasaulis. Taip gal dirba tik jis. Jis daug rodo, pats vaidina. Aktoriai jį tiesiog įsimyli, nes niekada nebūna nuobodu, sunku, visada vyksta kažkokia šventė. Todėl ir aš turiu tokį kompleksą – kaip jis gerai dirba! Mokausi ir iš jo, ir iš kitų gerų režisierių, kaip tai padaryti, kaip tą temą išpasakoti. Gal esu per daug minkšta, ieškau aktoriaus pateisinimų. Tada jis gali manimi manipuliuoti. Reikia išmokti supykti. Jei aktorius ko nors neįgyvendina, vadinasi, tave išduoda. Turi tai suprasti.
– Jūsų spektaklį pagal Juozo Tumo-Vaižganto „Dėdes ir dėdienes“ galima pavadinti „tuminišku“. Tiek jausmo, emocijų, net spaudžiančių ašaras. Dabar rengiatės statyti pjesę pagal Žemaitės apsakymą „Marti“. Ką randate toje lietuvių praeities klasikoje? Juk dabartiniam jaunimui, kuris gali studijuoti visame pasaulyje ir domisi globaliomis problemomis, atrodytų, turėtų būti nuobodu. – Mes porą metų mąstėme, ką prasmingo sukūrus Lietuvos šimtmečio proga? „Marčios“ tema juk labai gili ir įdomi. Kūrinys parašytas šiurkščiai, groteskiškai. Bet labai stipri idėja – puolamo, sudraskomo žmogaus gramzdinimas į tokią pelkę. Ir Lietuvoje dabar labai akivaizdus žmogaus puolimas, pasmerkimas, jei tik nesi kokioje nors grupėje. Ir juk tai marčiai nereikėjo to Jonio, juo šlykštėjosi, bet sakydavo, kad myli. Kodėl? Pabaigoje gaila ne tik moters, bet ir tos šeimos, kuri taip elgėsi ne iš pikto. Ir tai šį kūrinį prilygina pasaulinei literatūrai, kurioje stiprus filosofinis pradas.
– Režisierių moterų yra, bet dažniausiai laurai atitenka vyrams. Ar jaučiate, kad tai vyriška profesija? – Moteriai sudėtingiau derinti profesiją su asmeniniu gyvenimu. Bet dabar yra daug vadovaujančių moterų, ir tas vyro mitas liko kaip mitas. Gal vyrui lengviau dirbti su aktoriais, jie labiau juo pasitiki. Juk režisierius yra žmogus, kuris veda tave į nežinomybę. Privalai tikėti jo stiprybe.
Вечером в пятницу труппа Театра Вахтангова вернулась из Милана, где в рамках проекта «Русские сезоны» представила спектакль «Евгений Онегин». Постановку сыграли дважды (28 и 29 ноября) на сцене театра «Пикколо ди Милано» Джорджо Стрелера. За кулисами «Театрал» поговорил с худруком Вахтанговского театра Римасом ТУМИНАСОМ.
– Римас Владимирович, «Евгения Онегина» играли на многих прославленных сценах, но что для вас значит Театр Джорджо Стрелера? – Для меня есть два режиссера – Стрелер и Эфрос. В чем-то они схожи. В чистоте, в глубине, в эстетике. Спектакль Стрелера я впервые увидел еще студентом. Я тогда, конечно, не был с ним знаком, но он поразил меня, я в него влюбился и после всю жизнь следил за его творчеством. Театр Пикколо всегда был невероятной, недосягаемой звездой, непостижимой тайной. И вот, через много лет я здесь – и стало как-то спокойно. Как будто исполнилось то, о чем я всегда мечтал и думал. Я не скажу, что мы постигли тайну – нет; но наш приезд для меня естественен: я всегда чувствовал, что так и должно случиться. Сейчас мы как будто получаем благословение, мол, не волнуйтесь, все будет хорошо. “ Знаете, снег, который идет и в «Маскараде», и в «Евгении Онегине», – это из Стрелера. Помню, как после московского показа я собрал немножко с авансцены – мне было интересно, как и из чего этот снег сделан. После мы разобрались и тоже придумали свою технологию. Так что, здесь я чувствую себя как дома. Эйфории нет, но есть покой и благодарность.”
– На репетиции вы обсуждали с Сергеем Маковецким первую сцену: «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей…». «Евгений Онегин» идет уже довольно давно – казалось бы, все сложилось, но вы по-прежнему добавляете новые штрихи, ищете новые интонации… – Это происходит не специально. Просто я подмечаю что-то в жизни и приношу в спектакль. Опыт подсказывает. Порой перечитываешь Пушкина, и привычная фраза вдруг начинает звучать совершенно иначе, тогда я прихожу на репетицию и делюсь этим новым смыслом с артистами. Их я тоже всегда прошу почитать накануне спектакля – чтобы вновь соприкоснуться. Все эти будни, вечная беготня – невозможно просто прийти и сыграть вот так, сходу. Надо прежде успокоиться, сосредоточиться, вникнуть. И я чувствую, что актеры и сами испытывают такую потребность, потому что все притирается, покрывается пылью. А пыль надо чистить. Я считаю, актеров нужно не заставлять, не изводить дисциплиной, а постоянно подпитывать. Как и себя. Это необходимо, чтобы спектакль оставался живым. Зачастую мы сами разваливаем спектакли. Мы – не время. Своим безволием, безответственностью, усталостью… Человек по природе своей ленив и рад себя обманывать. Но обман должен быть только художественный.
– «Евгения Онегина» уже показывали на итальянской земле. Какие на этот раз у вас ощущения от зала, от публики? – Я был уверен, что не надо будет присматриваться, приспосабливаться, пытаться почувствовать атмосферу города и людей – я заранее понимал, что получится точное попадание. Итальянцы знают цену красоте, притом раненой, выстраданной красоте, которая исходит из глубокой драматической жизни. Они настолько остро чувствуют правду и ложь, что очень удивляются, если ты что-то скрываешь от них: «Зачем? Мы что, не может жить открыто, просто?». Такое у них мышление, поэтому у нас даже в мыслях не было схитрить и попытаться им понравиться – напротив, мы должны были быть такими же откровенными в признании своих слабостей, своих грехов и своей силы, как и всегда. Они это очень считывают и понимают. Итальянцы открыты всему миру: их история и культура настолько богата, что они принимают всех и со всеми делятся своими сокровищами. Мы иногда рассуждаем так: «Это наше», а они говорят: «Это наше, но, пожалуйста, приезжайте, любуйтесь, наслаждайтесь, живите». Так что есть некое магическое поле на этой земле, одно это много значит для нас.
– Давайте теперь к московской жизни вернемся. Недавно вы пригласили Юрия Бутусова на должность главного режиссера. Модель худрук плюс главный режиссер – не новая, в том числе и для Театра Вахтангова. Почему вы сочли ее необходимой? – Это было у нас еще при Ульянове. Когда Михаил Александрович собрался уходить, он предложил мне стать худруком. История эта удивительная. Я должен был приехать к нему на переговоры. Он говорил: вот сейчас Римас согласится, и я уйду. Я действительно приехал, но не затем, чтобы согласиться, а, напортив, чтобы извиниться и сказать, что не смогу. Я только вошел и даже еще не успел поблагодарить за это безумие (мне кажется, я тогда был первым иностранцем, которого пригласили руководить драматическим театром), а Ульянов уже посмотрел на меня, как на убийцу. Вроде бы он декларировал: «Уйду, уйду», но вот наступила та самая, решающая минута, и он вздрогнул. Потом он признался, что ему стало страшно за театр. Что я буду делать? Не уволю ли всех? На следующей встрече я предложил: зачем вам уходить? Пусть я буду рабочим режиссером, а вы – худруком, который сможет говорить «да» и «нет». Он ведь и был отцом театра. Сейчас мне эта история вспомнилась.
– Почему вы выбрали именно Юрия Николаевича? – Большая часть труппы, особенно молодые актеры, любят и ценят Бутусова. Им нравится и «Бег», и спектакли, которые идут в других театрах Москвы и Петербурга. Бутусов – очень интересная личность. Он представляется мне свободным. Поэтому я думаю, он только поможет театру. Мы с ним очень разные, но противоречия в этом нет. Я понимаю, что он делает, и мне это интересно, я бы так не смог. Он как доктор, с которым можно поделиться своими болями, к которому стоит прислушаться. У Бутусова есть обязанности перед МХТ, но мне кажется, важно иметь дом, иметь базу. С другой стороны, его присутствие освежит театр. Конечно, оно внесет и интригу. Но куда без интриги? Жизнь покажет, но, вообще-то, мы относимся друг к другу спокойно – и с юмором, конечно. Я не вижу перспектив, чтобы мы могли разойтись по творческим причинам. Надеюсь, жизнь театра по-прежнему будет красивой и интересной.
– Над чем теперь работает Юрий Николаевич? – Пока у нас есть сомнения по поводу материала, но мы должны будем разрешить их до Нового года. Сейчас ищем название.
– А вы сами на чем сосредоточились? – На Толстом. Озвучил на сборе труппы «Войну и мир», а сам думаю: «Может, не надо?». Быть может, я немножко безответственно сказал. Но, с другой стороны, а что еще? Чехов, Пушкин, Софокл… Конечно, есть и другие гениальные произведения: «Божественная комедия» Данте, «Фауст» Гёте… Но как-то, знаете, привязалось. Так что я теперь уже вынужден. Не нужно тратить жизнь впустую. Надо выбирать значительные вещи. Театр этого достоин. Да, может не получиться, но от этого никто не застрахован. Провалимся, не провалимся – не знаю, но время зря не пройдет. Не потеряем, а только приобретем. Но думаю и надеюсь – что-то прозвучит. Сейчас главное – работа с текстом. Долгий подготовительный период. Это ведь не пьеса, в которой можно распределить роли, найти тему и пуститься с актерами в путешествие. Это огромный роман, и на него нужно время.
– У Театра Вахтангова теперь уже шесть площадок, вы активно приглашаете молодых режиссеров. Что вы им обычно говорите, как настраиваете? – Одно говорю: забудьте себя. Не пытайтесь себя выразить. Кто вас об этом просил? Выразите другого. В театре все как в жизни – надо заниматься не собой, а пытаться понять ближнего. Хотя это очень трудно: театр – соблазнительная вещь. Непросто отказаться от своих амбиций и желаний, от будущего блеска и успеха. Но нет. Не себя – другого. Раскрыть другого, служить другому. Тогда и ты станешь собой. Никогда не считай себя первым. И еще одно: в сегодняшнем безумии мира мы должны вернуться к слову, к звучанию поэзии. В слове есть и образ, и смысл. Нужно вдумчиво и постоянно открывать его. Иногда образы и мысли становятся нам неподвластны. Вот сейчас мы играем спектакль «Евгений Онегин» – и как будто кто-то указывает нам путь. Наверное, Пушкин ведет нас по своему роману…
Художественный руководитель Театра имени Вахтангова Римас Туминас ностальгирует по тем временам, когда Рождество отмечалось в тишине, при свечах, по старым традициям
ВИЛЬНЮС, 24 дек – Sputnik, Алексей Стефанов. Рождественский сочельник худрук Государственного академического театра имени Евгения Вахтангова Римас Туминас отметит в Литве. Он очень спешил закончить все дела в Москве, чтобы прилететь домой, повидать близких и вместе с детьми и внуками сесть за рождественский стол. Хотя сегодняшнее веселье в этот религиозный праздник Римас Владимирович не разделяет — для него Рождество осталось таким, каким он помнит его в детстве, — тихим семейным праздником.
"Мы не ставили елку раньше, чем за три-четыре дня до Рождества. Берегли и ценили этот праздник. Не так, как сейчас, когда уже в ноябре о нем начинают говорить. Меня это как-то коробит — это же святые дни. Помню, на лыжах уходил из деревни, где мы жили, в лес и начинал искать елку. Несколько дней объезжал все вокруг, мне все что-то не нравилось, пока не находил самую красивую ель. Мама и все близкие были рады, а я горд собой. Мне запомнился абсолютно каждый мой поход за елкой. И помню, что снега на Рождество всегда почему-то было очень много", — вспоминает Римас Туминас.
Не менее ярко врезалось в память знаменитого режиссера и рождественское застолье, которое устраивали бабушка с дедушкой по папиной линии. Дом был разделен на две части: в одной половине жил Римас с родителями, а в другой — они.
"Приготовления к рождественскому вечеру бабушка с дедушкой брали на себя — они были уже в возрасте, не работали. Помню, что на столе было 12 блюд, скатерть была белой, а под ней солома, как и положено по Библии. Из-за этого стол получался мягким. А еще всегда было очень тихо — электричество включалось только на несколько часов в день. Мы сидели при свечах, и это было как Святое чудо, атмосфера становилась еще более праздничной. Дедушка с бабушкой произносили молитву. А потом мы играли — вытаскивали из-под скатерти соломку, и бабушка говорила: у кого соломинка длинная, тот проживет долгую жизнь".
Римас Туминас говорит, что праздновать Рождество в Литве в советское время никто не запрещал, на это никто не обращал внимания. Отмечали праздник все — и председатели колхоза, и простые колхозники, и коммунисты, и беспартийные. Тайком, тихо, но застолье устраивали все. А вот Дед Мороз, или Сенялис Шалтис, как сказочного персонажа именовали в Литве, в дом к будущему театральному режиссеру не приходил.
"Я в школе ждал Сенялиса Шалтиса, но не верил уже в него. К нам в дом он не приходил, но под елкой мы с братом обязательно находили упакованные подарки. Обернуты они были чуть ли не в газетную бумагу. Еще получали мандарины и конфеты. В памяти осталось, как я наряжал елку — обязательно соломой, маленькими яблочками и ватой, как будто она вся стоит в снегу. Я и сегодня так бы наряжал елку, но дети любят вешать на нее разноцветные шары, мишуру. Это совсем не то. У меня ностальгия по старым временам", — говорит Римас Владимирович.
И вспоминает, как ждал чуда в рождественскую ночь — заходил в хлев, где находились вместе лошадь, корова, теленок, куры, и ждал, что они заговорят. Так рассказывали бабушка с дедушкой.
"Я входил в хлев, освещал дорогу лампой, и все животные поворачивались ко мне, молча смотрели. А я ждал, когда они заговорят, но они продолжали молчать. Тогда я тушил лампу и снова в тишине ждал, но они так ни разу и не заговорили. И все-таки я верил в то, что в рождественскую ночь они начинают говорить. Потому что я всех любил — и корову, и лошадь, и кур. Как и все дети в моей деревне. У меня даже было такое впечатление, что, как только я заходил в хлев, прерывал их беседу", — признается режиссер.
Сейчас от тех традиций практически ничего не осталось. Как говорит Римас Туминас, сегодня большая семья соберется в доме за столом, но тишины не будет — внуки будут вести себя очень шумно. Впрочем, Дед Мороз все так же не будет приходить в дом к режиссеру, но дети его будут очень ждать.
"Сейчас в деревне мы подыгрываем внукам. Дед Мороз не приходит, но я всегда ночью выбираю запрятанный в сарае мешок с подарками и кладу его возле дома. А потом играю: "Никто ничего не слышал? Кажется, кто-то прошел или проехал". И все, уверенные в том, что тоже слышали подозрительный шум, бегут к окну и видят во дворе мешок. Значит, он оставил подарки. Сегодня, конечно, все как-то упростилось, все больше похоже на театр и подарков бесконечное множество. А у меня ностальгия по прошлому. И в деревнях еще остались старые традиции", — уверен Римас Туминас.
Уходящий 2018 год выдался для Римаса Владимировича непростым. Много времени пришлось провести в клиниках. Так что к творчеству он смог вернуться только осенью. Как говорит, быстро и торопливо выпускал свой очередной спектакль, но доволен результатом, даже "получил небольшое удовольствие, остался рад этому". Омрачила год и потеря коллеги Эймунтаса Някрошюса, который ушел из жизни в ноябре. Режиссер надеется, что 2019 год будет более светлым.
"2019 год не будет таким уж легким, он будет нервным. Вот я и пожелал бы всем быть более вдумчивыми, доверчивыми, перестать искать врагов друг в друге или где-то за океаном, в какой-то определенной стране. Это все нужно переосмыслить спокойно. Хочу, чтобы мою родину Литву, всех близких и родных окутало теплое облако веры и любви. И пусть нас и людей всей планеты хранит Господь", — пожелал в сочельник Римас Туминас./i]
Художественный руководитель театра имени Е.Вахтангова Римас Туминас Фото: Наталия Нечаева, "Вечерняя Москва"
20 января художественному руководителю Академического театра имени Вахтангова Римасу Туминасу исполняется 67 лет. Сегодня вахтанговский театр, с труппой 320 человек, - самый большой драматический театр России и по многим показателям - самый успешный. Вахтанговцам удалось сохранить старейшин театра и открыть новых звезд. 17 января театр отметил 85-летие Василия Ланового, и это был грандиозный праздник. На сайте театра Вахтангова уже опубликовано поздравление всех вахтанговцев своему лидеру - Римасу Туминасу, где они благодарят его за то, что он превратил театр, их жизнь в праздник. Накануне дня рождения Римас Владимирович рассказал «ВМ» о том, что в его понимании праздник, и как он будет отмечать свой день рождения.
- Римас Владимирович, вы любите свой день рождения? - Как ни странно, но люблю. Я вообще люблю процесс рождения - человека, спектакля, цветка. В детстве моя мама много работала, и мой день рождения, как и день рождения брата мы отмечали весьма скромно. Мама говорила, что «я опоздал родится на Крещенье и поэтому всегда в жизни буду опаздывать». По большому счету, все так и происходит - старюсь успеть, но не всегда получается.
- Что же вы не успели? Создали прекрасный театр в Вильнюссе и под вашим началом расцвел Вахтанговский театр. - Много всего не успел. Недолюбил, недоучил, недочитал, недоотдохнул, недоработал... Всегда есть нечто для того, чтобы сделать лучше.
- Говорят, что вы репетируете каждый спектакль независимо от того, когда была премьера? - Иначе нельзя. Каждый день, миг вносит свои коррективы, которые необходимо отразить в спектакле.
- Уж, не имеете ли вы в виду политику? - И ее тоже. Купил большой телевизор, чтобы лучше видеть, что происходит в мире. Сделал себе на день рождения подарок.
- Политика влияет на театр? - Театр влияет на политику, но это не значит, что мы должны ставить спектакли на политические темы. Все происходит невзначай, на ментальном уровне.
- Наверняка, готовите новую премьеру? - Собираюсь. Хочу поставить и «Войну и мир», и «Фауста», и вот думаю - что же из них выбрать - Россию или Германию, трагедию или комедию?
- Хотите сказать, что «Фауст» Гете - это комедия? - Конечно, комедия. Признаюсь, «Фауст» - моя настольная книга. Она со мной везде - даже в самолетах. Когда начинаю грустить, читаю Гете.
- Что вам еще помогает избежать грусти? - Праздники. В театре Вахтангова праздники - с утра до ночи. 17 января праздновали день рождения Василия Ланового. Так хорошо погуляли, что не осталось сил на свой день рождения. Юбилей Ланового получился праздником молодости.
- Василий Лановой надеется на новую роль? - Будет ему роль или в спектакле «Война и мир», или в «Фаусте». Василий Лановой - рыцарь театр, наш генерал.
- Воспринимаете театр как армию? - В некотором роде. Правда, я не знаю кто главнокомандующий, но то, что все артисты - солдаты театра, - однозначно.
- С кем из руководителей театров вы дружите? - Пожалуй, со всеми, кто учился в ГИТИСе. Дружу с руководителем МХТ Сергеем Женовачом, дружу с руководителем театра Школа Современной пьесы Иосифом Райхельгаузом, с Марком Захаровым дружу. Врагов у меня нет, по крайней мере, на это очень надеюсь.
- Возможно, вам не все нравится, что происходит в театральном движении России? - Мне не нравится, когда к театру относятся как к пиару, как к бизнес-проектам. Приходят к руководству некие шайки, и устраивают в театрах «сходки» и «стрелки».
Творческий вечер именитого режиссера Римаса Туминаса и кинорежиссера Тофика Шахвердиева! Премьера документального фильма - «ВСЯ НАША ЖИЗНЬ — ИГРА» 7 февраля 2019 года /главный герой фильма — Римас Туминас/ кинорежиссер — Тофик Шахвердиев/ На вечере выступили оперные артисты: Ольга Гурякова, Марат Гали, Павел Небольсин
Российская Академия Искусств присудила Национальную премию Гордость эпохи художественному руководителю театра им Вахтангова Римасу Туминасу "За выдающиеся заслуги и большой вклад в развитие театрального искусства России" 09.o2.2019
https://www.facebook.com/people/Kirill-Krok/100004878762403 http://avangard.rosbalt.ru/ 20 февраля 2019 Римас Туминас: Я верю, что воображение творит Текст: Ирина Сорина. В дни празднования столетия БДТ на его сцене проходят гастроли московского Государственного академического театра имени Вахтангова. Труппа начала гастроли в Санкт-Петербурге с «Евгения Онегина» 19 и 20 февраля. «Дядю Ваню» по Чехову публика увидит 21 февраля, а 22 февраля – «Ветер шумит в тополях» по пьесе современного французского драматурга Жеральда Сиблейраса. Завершатся гастроли премьерой спектакля «Фальшивая нота».
И Римаса Туминаса, главного режиссера Театра Вахтангова, и Андрея Могучего, художественного руководителя БДТ в их работе объединяет главное – их стремление раскрыть текст пьесы. Вот эта смысловая наполненность постановок свойственна и Туминасу, и Могучему, выгодно подчеркивая их отличие от множества режиссеров, для которых важнее самовыражение. Об этом «Петербургский авангард» побеседовал с Римасом Туминасом.
- Вы достаточно часто гастролируете в Петербурге. Например, ежегодно вас можно увидеть на фестивале «Балтийский дом» с Вильнюсским театром или с Театром Вахтангова. Чем этот фестиваль вас привлекает? - Ну, вообще-то, я считаю, фестиваль открыл меня. И поэтому я считаю Петербург родным местом, родным городом, где я родился во второй раз. А вот в третий раз – в Москве. Между прочим, наш Малый Вильнюсский театр и фестиваль родились в один год.
- Я бы сказала, что первый шаг к мировой известности на этом фестивале сделали не только вы, но и Някрошюс, Коршуновас, Нюганен. Думаю, что это относится и к Андрею Могучему, нынешнему руководителю БДТ, с его «Формальным театром». Авиньон, Эдинбург были потом, а начиналось все в «Балтийском доме». - Я петербургскую публику рассматриваю как вызов для нашего театра. Не сказал бы «испытание», но некий творческий барометр. Она очень строга, а я люблю риск, люблю неизвестность, люблю проходить через трудности. Я не еду за похвалами, я знаю, что будет оценено строго – вот этого и хочу.
- В нынешней гастрольной афише об одном спектакле Театра имени Вахтангова мне хочется поговорить особо. Уже прошло достаточно времени, когда я видела его, но я до сих пор нахожусь под впечатлением и помню то ощущение катарсиса, которое я испытала. Его восторженно приняла и наша петербургская критика. Я говорю о спектакле «Ветер шумит в тополях». Как пришла вам идея выбрать именно этих актеров — Суханова, Симонова, Вдовиченкова — совершенно не соответствующих по возрасту героям пьесы? Вы ушли от очевидного хода пригласить трех возрастных знаменитых артистов и сделать спектакль на них. - Эта история такая сложная! Когда я предложил пьесу, естественно, кто-то засомневался: ведь это старики должны были быть по пьесе, по ситуации. Но, как часто у меня бывает, я на это не обращаю внимание. А выбор актеров обусловлен тем, что главное — мысль, главное — свет человека. И игра требует движения, физических сил. Но самое существенное — это сегодняшнее мышление: актер транслирует информацию об окружающей нас сегодняшней жизни, он подчиняет ей материал пьесы, то есть своего героя он раскрывает через себя. Для этого нужно абстрактное мышление, нужна некоторая отстраненность от персонажа. Когда существует эта дистанция, тогда могут играть и актеры среднего поколения, а Вдовиченков вообще гораздо моложе и Симонова, и Суханова. Главное — добиться ансамблевости в исполнении. То, что артисты любят играть этот спектакль, — очевидно. В Москве же он был обойден критикой. Я помню очень хорошо, что после триумфа «Дяди Вани», который получил много призов, этот спектакль раскритиковали, попытались расправиться с ним и забыть, чтобы на него больше не ходили. Нас это обидело и побудило к действиям. Так что критика сыграла роль цензора. Наша московская критика группируется в кланы, где решается, кто имеет перспективу, кого поддержать, кого отклонить, либо сделать так, чтобы он вообще не существовал. И это страшные вещи.
- Мне странно это слышать. Вы, по-моему, обласканы критикой. И критика, на мой взгляд, еще никого не уничтожила. - Я знаю судьбы других режиссеров — моих коллег, когда этот метод применялся. И гибнут режиссеры, гибнут театры. Не принимают, не доверяют. Мы победили не критиков — мы победили себя, не сдались и подняли эту тему ненужных, забытых людей с их мечтой о свободе. Этот спектакль о свободе человека.
- Причем, благодаря разнице между возрастом актеров и их персонажей, спектакль достигает философских высот. Воспринимается все более метафорично. Да, любовь к свободе, стремление к ней особенно сильно прозвучали в нем. Я присутствовала как-то на вашей репетиции и вспоминаю слова, которыми вы заканчиваете репетиции, поблагодарив всех за работу: «И помните, что вы свободные люди!». Свобода так важна для вас? - Путь к вершине, путь к тополям, путь навстречу ветру — это некое стремление к вечности. Но самое, наверное, ценное, а это относится и к литературе, и к драматургии, и к театру — к искусству вообще – это призвать всех быть свободными людьми и смело подняться на более высокую ступень человеческой цивилизации. Когда заканчивается спектакль, мы пониманием, что останемся там, где и были, но все же мы поднимались, стояли на той ступеньке и теперь знаем, как это было хорошо. Я бы сказал, что в этом святая миссия театра и литературы.
- А как быть со свободой творчества? - Я считаю, проблема в другом: если театр не занимается человеком, анализом событий, явлений, то нужно закрыть этот театр. Я хочу сказать вот о чем: пошлость, невежество, хамство желают примкнуть к современности. Если вспомнить Гоголя: «Всегда рядом дьявол». Но черти боятся красоты, доброты и, если ты будешь это провозглашать, то они убегут, испугаются. К невежеству приходят черти дьявола, и оно поддается. Это от бескультурья, от недостатка образования. И это начинается еще с институтов, где готовят режиссеров. Нет высшей цели! Человек сейчас не в центре! Считается, что если ты пришел в театр, то ты уже художник. Но надо стать Художником. И надо вспомнить письмо Вахтангова, послание к режиссерам об ответственности Художника. Вот об этом в школе и в институтах не говорят. У всех желание к самовыражению. А кому это интересно? Ты вырази автора. А именно: «Ты — ничто. Ты — исполнитель. Ты — вторичен». Может, когда-то ты станешь Художником. Сначала раскрой автора. Тогда не надо будет придумывать что-то такое, что часто я вижу на сцене: приблизительность игры, поверхностность, безалаберность, бескультурье. Это повсеместно. И это во многих театрах России.
- Так что же такое режиссер? Что для него главное? - Если ты не стремишься к гармонии, к красоте, через проблемы, через потери, то ты не режиссер. Шекспиру надо было написать пять актов, чтобы гармонизировать мир: наказаны плохие, торжествует справедливость. Но герой гибнет, а справедливость восторжествовала. И пьеса заканчивается. Шестого акта он не писал. Мы должны написать – как жить дальше. Нам надо написать. А мы сейчас живем во втором-третьем акте Шекспира, где существует зависть, ненависть, ложь, жажда наживы. Это начинается с института, с подготовки режиссеров. Чем больше придумок сделает – тем он больше режиссер. Есть театр и все остальное. Был Фоменко. Есть Женовач. Но если я вижу, что режиссер не занимается миром, не открывает миры в актерах, в авторе, в себе, тогда я не разрешаю это в нашем театре. Да, это внутренняя цензура – цензура культуры. К сожалению, справедливость, гармонизация уже не важны. А вывод такой: надо очень ответственно относиться к сценическому пространству. Надо уважать и любить себя, и относиться к режиссуре как к дару природы. Театр – это же не мы создали, мы только наследовали его. И нужна какая-то дисциплина, если у тебя нет высочайшего мастерства. Если я делаю спектакль, то сверяю то, что я делаю с Эфросом, проверяю свои критерии, художественные критерии. Я знаю, что небеса смотрят на нас. Сейчас тенденция удивлять, придумать, ошарашить, друг другу понравиться. А зачем, а для чего – это не важно.
- Мне показалось, что вы к Пушкину относитесь как к живому. Именно такой вывод я сделала, посмотрев ваш знаменитый спектакль «Евгений Онегин». - Конечно! Однажды Максакова спросила: «Кто убил Пушкина?». Я ответил: «Мы». И это искупление. Он мне – друг, он стал мне близок. И его любовь, и его страсти… Каждый автор становится незримым другом, близким человеком. Потому я не могу ни исправлять, ни менять название. Зачем? Для чего? Если «Маскарад» – то «Маскарад», если «Дядя Ваня» – то «Дядя Ваня», «Анна Каренина» – это «Анна Каренина». Зачем? Как такое в голову приходит? Переименуйте своих детей тогда, свою фамилию. Делайте это у себя дома.
- Вас часто обвиняют в том, что спектакль «Евгений Онегин» создан в расчете на западную публику. Этакая развесистая клюква… - Какая чушь! Я однажды слышал, что при словах «Татьяна русскую душою…» актер что-то там неприличное делал. И мы никак не могли понять, что именно. Я не такой талантливый, чтобы что-то придумывать от себя в тексте. Критики что хотят, то и видят. Актер надевал пальто, а критику показалось, что он не застегивал пальто, а сделал неприличное движение. Мне на споры и оправдания жалко тратить время. Какой расчет на западную публику? Мы делаем спектакль для себя и даже не думаем о зрителе. Мы хотим раскрыть текст. И мне кажется, нам это удалось. Привет солнечному дню! А если кто-то не видит — значит, не хочет видеть. Либо это совершенно бездарные люди. Я думал, что каждый человек от природы одарен. Но я уже столько живу и признаю, что есть и бездарные, и очень злые люди. От этого, наверное, и интриги. Несостоявшиеся. … И не дай боже им прийти к власти или управлять искусством, или влезать в наши проблемы!
- Парадокс: ни вы, ни Могучий не идете на поводу у публики, создавая спектакли, которые не рассчитаны на массового зрителя, воспитанного телевидением. Вы делает постановки, заставляющие «душу трудиться», думать. Но при этом театр полон. - Да, тут попробуй заработай, не раздев, не гоняясь за эффектами! Соедини коммерцию и ценность художественного спектакля! Директора придумали термин «коммерческий спектакль». Если актер играет, не понимая человека, и прикидывается – то разве это не оскорбление моих зрительских чувств? Такие театры надо закрывать, таких актеров надо убирать. А БДТ желаю продолжать настойчиво держаться выбранной линии. И каждый раз подниматься на новую ступеньку все выше и выше: здесь и виднее, и лучше дышится, больше кислорода.
- Как подняться, если опускают? - А Пушкин как воевал! Как боролся с пошлостью! У него было шесть литературных дуэлей. Надо давать отпор. Надо уметь у костра греться, а не залезать в него. Надо высказываться. Прививать вкус. Ведь есть много актеров, которые отказываются и в шоу участвовать, и в сериалах сниматься.
- И еще раз спасибо за то наслаждение, что я испытала на -вашем спектакле «Ветер шумит в тополях». Благодаря ему я узнала, что есть такой потрясающий актер Вдовиченков. Он у вас раскрылся с совершенно другой стороны. - И он здесь в Петербурге сказал, что было бы хорошо что-то еще придумать, что-то еще сыграть.
- Я до сих пор вспоминаю эти полные иронии глаза Суханова, или совершенно сумасшедший блеск глаз Вдовиченкова, или жестикулирующего Симонова, рука которого приковывает взгляд… - Не нужно придумок! Я верю, что воображение творит. Ничего не надо городить. Не нужны декорации. Надо довериться воображению. Хотите — создам море, а могу — тюрьму. Без ничего. Просто игрой воображения.
- Это Ваши первые гастроли на сцене БДТ? - Нет. Но в обновленном здании после реставрации мы впервые. И с такими большими гастролями!
- Вас можно назвать главными приглашенными гостями празднования 100-летия БДТ. - Да, юбилей — это то, что нам предстоит почти через три года, столетие Театра имени Вахтангова. Мы с волнением наблюдаем, думаем, что нам надо будет делать. Обязательно хотим пригласить БДТ на ответные праздничные гастроли. А сейчас я рад быть здесь на празднике. Вообще, я Питер очень люблю еще с юности.
- Действительно тогда БДТ был лучшим театром в СССР? - Да. Помню незабываемое впечатление от «Мещан», да и от всех спектаклей БДТ, которые я видел. Когда я учился в Вильнюсе на режиссерском отделении, мы специально ездили на спектакли БДТ, и здесь нас прекрасно принимали. Да, это был лучший театр. БДТ в Ленинграде и театр в Литве, в Паневежисе. Это знаменитый театр Юозаса Мильтиниса и Донатаса Баниониса! Вот два театра, которые воспитывали и на спектаклях которых я учился. Сейчас я вместе с Вахтанговским театром очень рад быть здесь и поздравить БДТ со столетием.
https://tass.ru/kultura/6184807 4 мар, 22:24 Римас Туминас получил премию председателя Союза театральных деятелей Председатель СТД Александр Калягин вручил худруку Театра имени Евгения Вахтангова диплом, цветы и денежный сертификат
МОСКВА, 4 марта. /ТАСС/. Председатель Союза театральных деятелей (СТД) России, народный артист РФ Александр Калягин вручил в понедельник вечером свою личную - председательскую - премию художественному руководителю Театра имени Евгения Вахтангова, режиссеру Римасу Туминасу. По сложившейся традиции, церемония награждения состоялась на приеме председателя СТД в Театральном центре "На Страстном" в первый день Масленицы, передает корреспондент ТАСС. "Очень рад видеть вас всех, это прекрасно, что мы вместе, что сидим - ведь место актера за столом, - пошутил Калягин. - Мы собрались с одной целью - чествовать выдающегося человека. Представлять его не надо - это Римас Туминас, он сделал то, чтобы Москва, Союз театральных деятелей, Россия и весь мир говорили о нем". Председатель СТД вручил Туминасу диплом, цветы и денежный сертификат. "Римас, я тебя очень люблю. Ты прекрасен во всем - в твоей трогательности, в твоей заметности-незаметности, в твоей скромности и в твоих выдающихся способностях. Я тебя очень ценю", - сказал Калягин. Он добавил, что Туминас чем-то напоминает ему Олега Ефремова, чем-то - Анатолия Эфроса. "И это все - имена великих людей нашего театра", - сказал председатель СТД РФ.
Председатель СТД России, народный артист России Александр Калягин наградил личной премией за выдающийся вклад в театральное искусство своего коллегу, художественного руководителя Театра имени Вахтангова Римаса Туминаса. Мероприятие состоялось в закрытом формате, что называется, для своих, почти без журналистов, но для «Известий» сделали исключение.
Церемония, как и положено в первый день Масленицы, прошла с песнями, самоваром, бубликами, теплыми словами в адрес виновника торжества и, конечно же, блинами. Поздравить коллегу, а заодно отведать «председательских блинов» пришли директор Большого театра Владимир Урин, худрук театра «Практика» Марина Брусникина, директор Et Cetera Юрий Кравец, директор Театра Наций Мария Ревякина, артисты Виктор Вержбицкий, Игорь Костолевский, Евгений Стеблов и многие другие. За центральным столиком разместилась вахтанговская группа поддержки: директор Кирилл Крок, актриса Людмила Максакова, композитор Фаустас Латенас и др.
— Прекрасно, что мы вместе, — поприветствовал гостей Александр Калягин. — Мы собрались с одной целью — чествовать выдающегося человека. Председатель СТД отметил, что лишний раз представлять его не надо, поскольку Римаса Туминаса знают в Москве, России, да и во всем театральном мире. Вручив режиссеру цветы, диплом и денежный сертификат, председатель добавил: «Римас, я тебя очень люблю. Ты прекрасен во всем: в своей трогательности, в своей заметности-незаметности, в скромности и выдающихся способностях».
После продолжительных оваций слово взял Туминас. — Я понимаю, что вам было трудно определиться. Сколько просили, звонили, и тем не менее вы рискнули вручить награду мне, иностранцу, — иронизировал Римас Владимирович. — Нам надо оставаться верными театру. Лев Толстой заметил, что, кроме любви, ничего нет. Бог — это любовь. Режиссер призвал всех тех, кто не любил, пробудить любовь, после чего под дружные аплодисменты обнялся с Калягиным. Затем своего художественного руководителя поздравила Людмила Максакова, подготовившая подарок. Актриса продемонстрировала гостям статуэтку в виде руки, держащей шар удачи, которую она разработала совместно со скульптором специально для Туминаса. Актриса пояснила, что удача сопутствует в искусстве людям, которые не лгут, не боятся и стоят до последнего. — Мы вас очень любим, Римас, — заключила она.
Поздравления разбавлялись вокальными номерами молодых артистов. Гости налегали на блины, что в некотором смысле символично, так как у Масленицы и театра языческие корни.
Уловив момент, когда Римас Туминас остался один, «Известия» поинтересовались: — У вас столько наград стоит в кабинете Театра Вахтангова, не потеряли вкус? — Еще вызывают эмоции, — лукаво улыбнувшись, признался Римас Туминас. — Человек азартен, слаб человек. Думаешь, а есть ли еще какая-нибудь награда, которую не получил? Или, может, придумают что-то новое. Хотя, конечно, это секундная радость. Безумно приятно осознавать и видеть внимание коллег, но это моментальная реакция, а потом почему-то наступает грусть.
— А что бы вы могли воспринять как высшую награду за свое творчество? Режиссер задумался. А потом тихо произнес: — Живая вода… Надо живой, святой воды. Если она течет, как река, если вечная, глубокая и тихая, то, наверное, это лучше всего. Награда людей, зрителей…. Театр идет от них, он для них и про них. Так он уходит в вечность. Надо бы придумать зрителям награду. Режиссер вернулся за праздничный стол. Может, придумывать новую награду, а может, попытаться продлить секундную радость…
В эти дни в Китае продолжаются гастроли Театра им. Вахтангова со спектаклем Римаса Туминаса «Евгений Онегин». Позади семь спектаклей в Гуанчжоу и Шанхае. Недавно труппа переехала в Пекин, где с 16 по 19 мая «Евгений Онегин» пройдет еще четыре раза. В новейшей истории коллектива это самые продолжительные гастроли (артисты вылетели из Москвы 27 апреля, а вернутся 20 мая).
– Римас Владимирович, всегда с интересом слежу за вашими репетициями и не перестаю удивляться, что всякий раз готовый рисунок спектакля вы наделяете новыми темами. Этакий режиссерский джаз: когда внутри заданной темы есть своя импровизация… – Да, вот правда – импровизация.
– Но спектакли идут едва ли не каждый день. Наверное, требуются силы. И главное, что вас на это подталкивает? – Я собрал актеров еще в Гуанчжоу и сказал им, что гастроли это единственная возможность сосредоточиться, продумать и прочитать свою роль. Это не то, что в Москве – сыграл два раза в месяц и «свободен». Там беготня – съемки, репетиции других постановок, быт, семья. Они приходят – играют «Онегина». И я всё понимаю: усталость, суматоха, ломки, нет времени перестроиться, но здесь же, на гастролях, можно достичь какого-то звучания! Для этого есть время. Давайте репетировать перед каждым спектаклем.
В Китае на меня обиделись критики. Я объявил репетицию, они все ждали в зале, а я увел актеров в комнату и посторонних не пустил. Мне кажется, спектакль должен рождаться без посторонних, это как появление ребенка на свет.
– Но ведь и критиков можно понять: на волне такого триумфа они хотели увидеть мастер-класс? – Да, всех интересует процесс – вот режиссер кричит или заставляет артиста повторить пройденное…
Но я сказал – нет. И мы начали в комнате: давайте здесь, где нам не помешают. Начали с того, что я попросил вспомнить многие нюансы этой истории. Почему, например, на именины опоздал Ленский? Тут уже пели, тут уже поздравляли и, наконец, появляется Ленский. Я у актера спрашиваю: «Почему твой персонаж опоздал?». Он рассуждает: «Ну, наверное, дела задержали или дорога долгая, и я добирался через ухабы».
Нет, говорю, это не ты добирался, а мишка, которого ты подарил Татьяне, опоздал. Ты искал этого мишку, но всё закрыто, магазин закрыт. Ездил во Псков, наверное. И пока ты его нашел, именины почти завершились. То есть каждая деталь, каждое слово, каждая фраза имеют значение. Всё заново и заново открывается. Жизнь каждый день подсказывает новую интонацию, ничего не меняя глобально.
– Стало быть, в процессе репетиций вы спорите и с самим собой как постановщиком: мол, почему я делал так, а не иначе? – Это естественно, но есть немаловажный нюанс: всегда надо следить за спектаклем, чтобы он оставался живым.
Перед «Дядей Ваней» Вдовиченков всегда требует: подскажите мотив. Кто мой герой: врач – не врач; лесник – не лесник? Кто я? И мы начинаем беседовать и возвращаем его в ту эпоху, в то время, в то лето. Это не галлюцинации. Просто без такого подхода – всё высыхает, как речка. А каждый актер – родник, который ее наполняет. Высохнет речка – изменится всё кругом. Поэтому надо, чтобы родник всегда журчал, был живой и давал речке силы.
Я бы мечтал, конечно, чтобы они могли играть без моих репетиций… И, надеюсь, это произойдет уже завтра: утром я улетаю в Неаполь ставить спектакль в память о Някрошюсе. Но я, признаться, так загрузил актеров в Гуанчжоу и в Шанхае, что им хватит до конца сезона. Только бы справились, только бы не забывали о нюансах, которые участникам спектакля понятны, а для зрителей их нужно «проиграть». Для меня самая большая беда, когда они перестают играть, перестают слышать друг друга, а как бы читают произведение по ролям. Сидишь за кулисами слушаешь трансляцию и думаешь: нет, засыхает речка, история «уходит», ее нужно взбодрить.
– Перед поездкой вы размышляли над тем, как сделать «Евгения Онегина» понятным в Китае? Меняли его звучание «под гастроли»? – Никак! Никогда не думаю о стране, где мы играем. Если в спектакле есть театральный язык, то он будет понятен в любой точке мира. И порой даже без перевода.
Я не занимаюсь этим. Иногда артисты говорят: давайте вставим китайскую фразу или французскую, или английскую (в зависимости от страны, где проходят гастроли), якобы мы тут щеголяем…
– А вы такие приемы не любите? – Не-не-не. Не переношу. Провинциализм. Пахнет эстрадой, подачкой.
– Сейчас в первом акте вы сидели за кулисами, но в антракте сделали очень точные замечания, разобрали сцены. Как это у вас получается? – На слух. Как по нотам… Эфрос ведь тоже не смотрел свои спектакли никогда. И если бы я их смотрел, то попросил бы дать занавес и сыграть снова. А так хожу за кулисами и слушаю, слушаю…
– Кстати, во многих своих интервью вы не раз говорили о том или ином актере: мол, это большой артист. С «большими актерами» работается легче? Вы чему-то подпитываетесь от них? – Сложный вопрос, потому что помимо таланта от артиста можно подпитаться и другого – звездности, самолюбия, гордости какой-то, мнимой значимости… Как сбивать? Одних ругать, других призывать к порядку, но главное – я приглашаю их вновь понять историю, которая лежит в основе спектакля.
И, конечно, я верю в них. Сейчас они устали. Гастроли – всегда испытание. Уже трудно, надоело, однообразно… Но я им говорю: успокойтесь. Через несколько лет вы станете взрослее и будете вспоминать, как здорово это было. И как жаль, что потеряно время, которое можно было бы использовать для разбора роли…
Конечно, они будут сожалеть и вспоминать. А я буду жить в деревне, пить вино и думать о времени, которое прошло мимолетно. Жизнь неумолима и всегда клонится к закату. Работа – как безнадежное торжество, красивый путь к смерти. Но если ты человек культурный, человек образованный, ты не должен бояться смерти. Ты должен понять общий ход развития цивилизации. Твой долг жить, но такой же долг остается и умереть, чтобы жизнь развивалась дальше. Так что, умереть надо красиво, и спектакль в Неаполе попробуем сделать об этом.
Когда Циолковский похоронил сына, у них случился конфликт с женой, которой показалось, что Циолковский недостаточно переживает столь трагическое событие. Но он ответил, что отпустил сына в вечное странствие. Так и спектакли мы отправляем в вечное странствие, поскольку один раз сыграли и ничего подобного уже не повторится. Искусство сиюминутно – «здесь и сейчас». И тут важно услышать дыхание жизни, уловить ее загадки, иронию, парадоксы… Вот почему я не могу переносить, когда артисты привносят какие-то «штучки», чтобы потешить зрителя. Хочешь рассмешить – вслушивайся в дыхание жизни.
– Это как в произведениях любимого вами Чехова. У него ведь крайне мало действительно юмористических фраз (так сказать, шутки ради шутки), но смешно становится именно от безысходности жизни, оттого, что у всех точно так же, и другой жизни не существует… – Да, все хотят счастья, а его нет. И можно посмеяться. Театр это красивая торжественная безнадежность. Всегда безнадежность, но такая упоительная и прекрасная.
Город Помпеи встретили зноем. Возможно таким же жгучим, как это было в тот памятный день, 21 августа 79 года, когда произошло извержение Везувия, который залил раскаленной лавой богатые Помпеи и арену Большого театра. На протяжении 3х вечеров, 27, 28 и 29 июня, на театральной арене г. Помпеи совместно с итальянскими актёрами и командой из Литвы (Адомас Яковскис, Фаустас Латенас, Анжелика Холина, Габриеле Туминайте, Тадас Шумскас, Евгениюс Сабаляускас, Гинтас Валунтонис) царствовал Римас Туминас. Римас Туминас в возрасте 67 лет на международном фестивале в г. Помпеи представил суду зрителей свою версию Эдипа в современной драме Ругера Каппуччио «Эдип в Коло̀не». Режиссёр посвятил спектакль памяти великого театрального режиссёра Эймунтаса Някрошюса. Италия склонилась перед двумя гениальнейшими литовскими театралами. Театральный фестиваль в г. Помпеи был открыт спектаклем Эймунтаса Някрошюса «Цинк»
Брали интервью итальянские журналисты.
У раскалённой, пока что безлюдной каменной театральной арены Римаса Туминаса уже ожидала целая команда журналистов с итальянского телевидения, а также я, журналистка «Лиетувос ритас», единственный представитель литовской прессы. Из-за сцены слышался хор итальянских актёров, с которыми эмоционально проводил репетиции Тадас Шумскас. В центре сцены одиноко стояла собранная из огарков дерева, покосившаяся башня, творение Адомаса Яковскиса. И это всё. Ненадолго присели на раскалённые камни, которые помнят ещё дохристианские времена. Не менее горячим, начинённым страстями было и интервью литовского режиссёра итальянским журналистам. Прислушиваясь к разговору, незаметно приходит мысль: Ведь Римас Туминас говорит и о себе. Ему судьба напророчила идти своим путём, полным творческих мук, заниматься поиском своей правды, возможно вплоть до самой смерти. Итальянцам Римас Туминас напомнил Ромаса Каланту, проведшего акт самосожжения на центральной улице Каунаса в 1972г. «Он провёл акт самосожжения в качестве протеста против советской власти. Пожертвовал себя во имя правды. Кто в наши дни мог бы провести акт самосожжения? Или как Эдип, обречь себя на муки во имя искупления своей вины?» - задавался вопросом известный режиссёр.
Преследует трагедия Эдипа
- Римас Туминас, это уже ваш пятый вариант Эдипа. Почему вас преследует трагедия данного человека, о которой Софокл рассказал ещё 425 лет до рождества Христова. Раньше вы говорили, что весьма интересно бывает протянуть руку через вечность и открыть дверь в тот далёкий мир, - пришёл черёд мне задать режиссёру вопрос, когда итальянские журналисты закончили съёмки. - И как в наши дни осознать то время, приблизить его к нам? Р. Каппуччио в своей пьесе трагедию Эдипа перенёс в наши дни, продлив его историю с того момента, где её закончил Софокл. Эдип выколол себе глаза, обрёк себя на муки, путешествовал по Земле, которая даже не принимала его смерти. И тут, наконец, Эдип нашёл спокойствие – свою смерть. Я не сторонник переписывать классику по мотивам Антона Чехова или Вильяма Шекспира. Хоть это и популярно, но это спекуляция именами гениев. Что хочу, то и делаю. А кто тебя просил? Ты воскреси того, усопшего, который, возможно, робко просит вас взглянуть украдкой на нашу жизнь. Доставь его в современность. И снова похорони. А не воздвигай себе памятник на его костях.
- Что с оглядкой на прошлые века теперь нам хочет сказать ваш Эдип? - Он был гордым властителем, уверовавшим в свою мощь, высвободившим своё естество. Он ослеп в молодости, но прозрел после того, как узнал о себе правду –, правду о том, что убил своего отца, взял в жёны свою мать и зачал сына. После чего, чтобы искупить вину, выколол себе глаза и обрёк себя на муки. Сегодня особенно важно, чтобы человек прозрел, понял свою вину и вынес себе наказание. Сам себе, а не суды или другие люди. Но в наши дни никто не хочет признавать свою вину, всегда считают виновными других. Сегодня уже нет Эдипа, который способен сам себя наказать. И никто не желает сжигать себя на костре во имя правды. Хочу напомнить, у нас всегда есть возможность не прикрываться кем-то, не быть растением, а пройти через возрождение.
- Свой спектакль вы посвятили Эймунтасу Някрошюсу. Вы первый, кто почтили его память. Тем более не в Литве. - Да, посвятил, так как организаторы фестиваля предложили мне заниматься постановкой спектакля Эймунтаса. Если бы Эймунтас начал заниматься постановкой данного спектакля, я бы никогда не осмелился продолжить его труд. Только он мог бы рассказать то, что он задумал. Но, Эймунтас покинул наш мир, а постановкой его спектакля предложили заниматься мне. Поэтому я и посвятил его Эймунтасу.
- Оцените пожалуйста работу с итальянскими актёрами. На сколько мне довелось слышать, не все они являются профессионалами? - Да, фестиваль весьма объединяет. Наша литовская команда из 8 человек так втянула итальянцев в работу, что всё горело огнём. Мы стали очень близкими, актёры начали меня понимать буквально по мановению руки. Они желали трудиться не смотря на перерывы, но в большей степени это я в них нуждался. Постановка спектакля заняла 25 дней. Репетировали в легендарном театре Неаполя «Сан Фердинандо», а арену Помпеев впоследствии адаптировали под театральную постановку за 4 вечера. В театре отсутствовала вентиляция, марево, 30 градусов. Даже мне досталось, получил тепловой удар, пришлось отправляться в больницу.
- Вы как Эдип – через муки к звёздам? Вы однажды обмолвились, что основная идея спектакля – красота смерти? - Да, верно, всему своё время, время жить и время умирать. Я наконец-то похоронил Эдипа. Его уход из этого мира особенный. Он освободил Эдипа. И я, наконец-то, предав земле, освободил его. Больше не буду заниматься постановкой Эдипа. Важно было закрыть эту тему.
- Вы будете возвращаться к «Фаусту», постановкой которого вы занимались в Пекине, Китай, а затем сразу вернётесь в Италию? - Да, это другая вечная тема. Но теперь, в московском театре им. Е. Вахтангова буду заниматься другой эпопеей – «Война и мир». Меня ждут гастроли в Париже, Лондоне.
- А потом в Литву, Литву…? Как те «Три сестры» - в Москву, в Москву? Да, закончу работы, оставлю цветущим театр, помою пол, а уходить в Землю-матушку вернусь в Литву. Живым меня здесь не ждут. Я ведь служу Кремлю… В Москве, на Новодевичьем кладбище, рядом с Константином Станиславским или Антоном Чеховым места уже не осталось, поэтому уйду в землю у себя в селении, в Литве. Я, конечно, шучу о Новодевичьем кладбище.
- Вы всё о той смерти… Как Эдип не находите себе места… - Пожалуй, да, в Москве невольно стал режиссёром похорон. В короткий промежуток времени из театра ушло легендарное поколение, вся эпоха – Юрий Любимов, Юрий Яковлев, Владимир Этуш… Чтобы проститься с ними люди приходили в театр с пальто, узелками. Строго тогда заявил, к гробу подходим без пальто и узелков. Идёте достойно, с уважением. Научился как отдать честь усопшему.
- Вы иронично упомянули о «служении Кремлю». Для вас это болезненная тема? - Да. Я ведь теперь предатель Литвы.
- Режисёр – литовец, прославляющий Литву по всему миру? - А об этом не говорят. Говорят о том, сколько раз я встречался с Владимиром Путиным? Да, встречался, и не раз. Беседовали не о политике. Он интересуется культурой, встречается с коллективом театра, решает проблемы. Приобщает руководство страны к посещению театра. Моё видение миссии театра в том, чтобы объединять людей, а не контролировать их, а также в том, чтобы стирать гнев, ненависть… Вы спросѝте – каким образом правительство Литовской Республики поддерживает культуру, любит ли театр? Люди культуры вам ответят.
- В печальном направлении развивается наша беседа… Возможно на театральной сцене вы застали и более весёлых событий, не только торжественные похороны? - Сколько всего было… и смеха, и стресса! Однажды, во время спектакля мне звонят: «господин режиссёр, что нам делать? Этуш не хочет играть второе действие! Говорит, его уже сыграл!». Тут я бегу в закулисье. А он сидит злой, уже без штанов, всех отправляет в одном известном направлении. - Серьёзным тоном обращаюсь к нему: «Маэстро, вам нужно ещё раз сыграть второе действие, публика требует, овации». «Серьёзно?» - восклицает он, задумывается, надевает штаны и выходит на сцену. В конце спектакля он должен произнести монолог, но забывает. Партнёр шепчет: «Ваш монолог. Ваш монолог.» И тут Этуш громко восклицает: «Да пошли вы все…», взмахивает рукой и выходит со сцены. Занавес опускается, в зале – овации. Вот, и такое бывает.
- В субботу Литва будет праздновать коронацию Миндаугаса. Миндаугас создавал большое государство, а мы создаём своё. Какой Литву в будущем видите вы? - Пожалуй, вернусь к Эдипу и спрошу – кто из политиков современности пошёл бы на самосожжение во имя Литвы? Россия занимается строительством двух атомных электростанций у границ Литовской Республики. Брюссель, предав Литву, молчит. Мы в последнее время часто становимся жертвами последствий политических решений Европейского Союза. Литва имела все шансы возродиться в качестве гордого государства, как это сделали скандинавские страны. Но мы так и не поняли кто мы есть, у нас не хватило времени познать себя. А всё побросав поспешили в ЕС, чтобы спрятаться под новой крышей. Как нам прикажут – так и будем поступать! Все ради того, чтобы прошмыгнувшие во власть люди избежали ответственности. Признал ли хоть один из них вину за свои действия? В наши времена Эдипов нет.
- Господин режиссёр, не понравятся, не понравятся ваши высказывания… - Я не должен кого-либо бояться. А теперь идём в закулисье, увидите как мы друг другу пожелаем побольше навоза.
Все взяли друг друга за руки
Перед спектаклем все актёры и творческий коллектив из Литвы взяли друг друга за руки кругом. Повторили – «Merde! Merde!» В античный театр Помпей зрители съезжались на лошадях. Они подрабатывали на задворках театра. Чем больше конского навоза, тем лучше! А это значит было много зрителей.
Смотрел Эймунтас Някрошюс.
Спектакль Римаса Туминаса «Эдип в Коло̀не» за 3 вечера посетило 10 тысяч зрителей. В финале спектакля итальянцы хором пропели выученный под руководством Тадаса Шумскаса гимн на литовском языке «Ой, красивое, красивое далёкое небо, примешь ли ты меня, дорогой Боженька», автор стихов Антанас Виенажинджис, 1880г. В покосившуюся, собранную из огарков башню, символизирующую возможно раненую, сломанную жизнь человека, ищущего правды, опустился огромный портрет. Душной ночью Помпей, со всех сторон освещённый светом прожекторов, сквозь развалины башни на нас смотрел Эймунтас Някрошюс.
https://vm.ru/news/673541.html Римас Туминас о запретах, отсутствии героев и жизни с чистого листа Анжелика Заозерская, 5 июля 2019
Именно человека, героя, зрителя я ставлю на первое место во всем и всегда, поделился Римас Туминас Фото: Наталия Нечаева, «Вечерняя Москва»
Спектаклем режиссера Римаса Туминаса «Горе от ума» начались гастроли московского театра «Современник» в столице Казахстана. Посмотреть легендарную постановку на сцене Дворца мира и согласия пришли первые лица государства. А накануне гастролей Римас Туминас в эксклюзивном интервью газете «Вечерняя Москва» объяснил, почему он так настойчиво возвращается к русской классике, и рассказал, что вскоре собирается поставить на сцене Театра имени Вахтангова спектакль по роману Льва Толстого «Война и мир».
О героях маленького роста
— Римас Владимирович, именно с постановки «Горе от ума» в театре «Современник» начался взлет вашей карьеры в Москве. Как возникла идея обратиться к комедии Грибоедова? — Еще раньше я поставил в «Современнике» спектакль «Играем Шиллера!». Публика его приняла хорошо, и художественный руководитель театра Галина Волчек предложила мне сделать что-то еще. По дороге в театр я увидел памятник Грибоедову и подумал: «А почему на Чистых прудах есть Грибоедов, а в «Современнике» нет Грибоедова?» Пришел в театр и предложил Волчек поставить «Горе от ума», заявив при этом Галине Борисовне о своем намерении «растерзать Чацкого».
— За что же «растерзать»? — За болтовню и обман! По большому счету, Чацкий — талантливый болтун. Чацкий обманул саму идею свободы. Человек по-настоящему свободен только тогда, когда ограничивает себя практически во всем. Чацкий нарушает многие законы человеческого общения. Да, он умный, образованный, талантливый, но его философия свободы плещется, как вода в аквариуме, и не воплощается ни во что. Чацкий — этакая «вещь в себе», которая так и остается нераскрытой. Он не знает, куда направить свой талант, как реализовать ту свободу, которая «бродит в его больной голове». Ему бы сосредоточиться, поучиться, не распыляться. Из него мог бы получиться мыслитель, ученый. Но из-за претензий, гордыни, «комплекса мужчины невысокого роста» ничего полезного и серьезного он так и не сделал.
— Но в комедии «Горе от ума» не указан рост Чацкого... — Я подумал, что если Молчалин — высокий красавец, то его антипод Чацкий — невысокий и некрасивый. Но умный! Комплекс «низкорослого мужчины с наполеоновскими планами» смешался у Чацкого с понятием свободы. Совершенно прав Фамусов, когда говорит ему: «Иди-ка послужи». На что Чацкий тут же находит ответ: «Служить бы рад — прислуживаться тошно». Кто ему говорил о том, чтобы «прислуживаться»? Он просто не хотел работать и придумывал оправдания. В советской школе из Чацкого еще декабриста пытались сделать! Какой из него герой? Разве он готов чем-то жертвовать, страдать? Кстати, сегодня в российской оппозиции наблюдаются манипуляции и игры со свободой. Якобы все запрещают оппозиции. Кто сегодня что запрещает?
Русскому человеку не хватает реального дьявола. Русский придумывает своего дьявола, не желая признавать дьявола всемирного, считает Римас Туминас Фото: Наталия Нечаева, «Вечерняя Москва»
— Неужели вам, художнику, никогда в жизни ничего не запрещали? — Этот вопрос постоянно задают мне на Западе журналисты: «Вы же как режиссер государственного театра ставите только то, что вам позволяют ставить?» Устал повторять, что всю жизнь ставлю те спектакли, которые хочу ставить, и никогда не сталкивался с цензурой. Истинное искусство никто запретить не может. Как правило, всякие бездарности кричат: «Не дают, закрывают!» Да кто кого сегодня закрывает? А если закрывают, так поезжайте на Запад, где все позволено. Многие уезжали, когда не давали творить, но почти все вернулись. Мало у кого получилось реализоваться на Западе.
— Почему же все-таки нет героя в русской литературе? — И Грибоедов, и Пушкин, и Лермонтов, и Тургенев — все хотели создать героя. И Чехов пытался в первой пьесе «Иванов» вывести героя, но быстро понял, что героя — нет, и похоронил эту идею. Но ни у кого из них это не получилось. Пушкин не знал, что делать с Онегиным, и не завершил роман. После дуэли с Ленским Онегину следовало бы поехать на войну и сражаться за свободу, вот и вышел бы герой… Печорин из романа «Герой нашего времени» хотя бы заслужил смерть (да, смерть надо тоже заслужить), а Чацкий и Онегин перестали быть интересны и авторам, и времени. Пропали. Нет героя, да... Заболтали все талантливые люди друг друга и себя... Все слова, слова, а поступков — нет. Сегодня в России в стане оппозиции и либерализма одна болтология. Я бы запретил на государственном уровне все телевизионные политические шоу, которые морочат людям голову и спекулируют свободой.
— Вы сказали «смерть нужно заслужить», это задевает. Смерть на дуэли, как у Пушкина и Лермонтова, — красивая, достойная? — И Пушкин, и Лермонтов были провокаторами. Оба — маленького роста и с огромными амбициями. Оба играли с судьбой. Когда я ставил драму «Маскарад», в деталях изучал дуэль Лермонтова. В моей постановке летит пуля через всю сцену. Лермонтов, приехав на дуэль, с шампанским ждал друзей и хотел красиво помириться с Мартыновым. Но вмешалась природа. Началась гроза… Когда началась дуэль и Лермонтов взял пистолет, он смотрел на дорогу в ожидании друзей. В это время Мартынов выстрелил, и его пуля попала прямо в сердце Лермонтова. О судьбе-злодейке и словах-убийцах
— Римас Владимирович, тема судьбы присутствует в каждой вашей постановке. Как вы считаете, вправе ли человек играть с роком? — Каждый человек думает, что можно играть с судьбой, и пытается это делать, но проигрывает. Только единицам невероятно сильных людей удается побороть судьбу. Я сам с судьбой пытаюсь примириться. Играю с ней через персонажей, о которых ставлю спектакли. Или через них хочу обмануть судьбу... Дело в том, что литературные персонажи — реальные люди. Они подают нам знаки, голоса, чтобы мы пустили их в наш мир, чтобы они посмотрели на нас со стороны. Им уже не дано разговаривать. Но они «приходят» на спектакли и видят, как артисты доигрывают их жизни. Если они почувствуют, что над ними издеваются, то уже не вернутся. Я считаю, что театр — это отпущение грехов как для зрителей, так и для героев спектаклей. Нельзя простить только убийство.
— Но Чацкий никого не убил, а вы его так «размазали». — Убил без пистолета. Грибоедовский афоризм помните: «Злые языки страшнее пистолета»? Иногда слово страшнее пули. Чацкий наполнен ядом, потому что перепутал свои амбиции с пониманием истинной свободы. Ему одному, а не всем, нужна свобода. Он думал, что все будут смотреть на него, такого свободного, вознесут на престол и объявят святым. Ты, как Христос, вылечи другого, помоги другому, освободи другого, спаси другого. Обрести свободу можно только принесением себя в жертву. Иисус Христос свободу обрел.
— Так и тянет спросить: а дьявол свободен? — В том-то и дело, что нет. Самая трудная на свете роль — Мефистофеля. Уже несколько лет думаю о постановке романа Гете «Фауст», книгу читаю постоянно, но пока не готов начать работу. Мешает... жалость к Дьяволу. Не могу я его «растерзать», как Чацкого, чтобы потом «отпустить грехи». Я его жалею. Мефистофель ограничен в своих действиях. Хотел бы он установить свой порядок, а это, скорее всего, хаос, который он как порядок понимает, но не в силах. Гете ясно пишет о том, что Дьявол дружит с Богом, и в этом главный парадокс неба и ада.
— В русском человеке больше демонического или божественного? — Вне всякого сомнения, что божественного. Русскому человеку не хватает реального дьявола: он придумывает своего дьявола, не желая признавать всемирного. В России — индивидуальные черти, по большому счету, выдуманные.
Истинное искусство никто запретить не может, считает Римас Туминас Фото: Наталия Нечаева, «Вечерняя Москва»
— Не думали ли вы поставить роман Булгакова «Мастер и Маргарита»? — До Булгакова еще не дошел. Хотел поставить «Бег», но понял, что лучше меня это сделает Юрий Бутусов. Пригласил Юрия Николаевича в Театр Вахтангова и доверил спектакль. Не ошибся. Тогда я подумывал об уходе из Вахтанговского и о том, что постановка «Бега» была бы символичной.
Пока цветут розы
— Кто же вам помешал «убежать» из Москвы? — Актеры Театра имени Вахтангова не отпустили. Людмила Максакова не разрешила, Юлия Борисова остановила. Хотя я точно знаю, что уходить надо вовремя и красиво. Пока цветут розы... Казалось бы, все помнят о том, что нельзя задерживаться, но, увы, задерживаются. Часто вспоминаю слова Анатолия Эфроса: «Надо уходить, надо уходить, надо уходить, да вот только куда?»
— У вас ведь свой театр в Вильнюсе? — И театр, и дом, и сад — все есть. Вот контракт с Театром имени Вахтангова закончится, и уеду я в родную Литву заниматься садоводством. Очень люблю природу. А в саду сажаю розы. Каждый раз удивляюсь, что они приживаются и даже цветут. Как писала Марина Цветаева: «За этот ад, за этот бред даруй мне сад на старость лет».
— Кем вы мечтали быть в юности? — После школы хотел поступить в Летное училище. А стал по первому образованию режиссером телевидения. Видимо, кто-то сверху направлял меня. Не думал я становиться режиссером. Самые опасные и рискованные профессии — летчик и режиссер. Каждую минуту могут упасть и разбиться. Я каждый день падаю. Сомнения, страхи — все это падения.
— Вы реалист или все-таки фантазер, как человек творческий? — В режиссуре и в руководстве театром — жесткий реалист. А так... Мне нравится сюрреализм. На мой взгляд, вся наша жизнь… мерцающая.
— Вы говорили как-то, что «настоящее искусство существует по своим законам». По каким? — Прежде всего, по человеческим. Лично для меня главное — человек, его история, душа, судьба, и я хочу проникнуть в его жизнь, дойти до сути и помочь. Сказать доброе слово, что он — красивый, талантливый, полезный. Именно это я хочу донести до зрителей, которые приходят на наши спектакли. Наша задача — вернуть человеку веру в себя, поднять его с колен, помочь улыбнуться. Для меня театр важен в человеческом смысле, именно человека я ставлю на первое место во всем и всегда. Режиссура для меня на втором месте. Актерская игра — на третьем. Самое главное — воспитать человека. Точнее, не воспитывать, а делиться своим, нашим богатством. А самое большое богатство — любовь к жизни. А для любви необходима искренность. Я очень люблю Россию, русских людей именно за искренность. И за красивую детскую наивность. Русские — как невинные дети. Вы очень ранимые, потому что не закрыты от опасности дьявола. Поэтому Россия время от времени и оказывается в его власти.
Только единицам невероятно сильных людей удается побороть судьбу. Я сам с судьбой пытаюсь примириться Фото: Наталия Нечаева, «Вечерняя Москва»
Не бороться и не сдаваться
— Как вы относитесь к тому, что Литва называет русских оккупантами? — Я считаю, что Россия спасла мир от фашизма и что мы победили в Великой Отечественной войне. Победили, потому что русские не жалели себя и принесли себя в жертву на алтарь Победы. Мой отец дошел до Берлина и вернулся домой в 1945 году. Он редко говорил о войне, но считал себя победителем. Война не покидала его до конца жизни, поселилась в нем навсегда.
— А вы воин? — Я отказался от борьбы за власть, за успех, за жизнь. Когда со мной случилась беда — моя болезнь — сначала я испытал шок, а через некоторое время успокоился и решил, что бороться не надо. Тот, кто борется, теряет свободу. Он становится заложником, пленником своей борьбы, протеста.
— Вы говорили о том, что собираетесь поставить спектакль по роману Толстого? — Хочу поставить размышление о жизни с игровыми большими сценами по роману «Война и мир». Думаю, что какими-то чертами своих близких, родственников наделю героев спектакля «Война и мир», как это было и у Толстого.
— А на кого из родственников вы больше похожи? — На деда... Он был настоящий мужик, конюх, прожил 107 лет. Но под конец жизни дед говорил о том, что я хочу его отравить. Я не испытывал к нему сильной любви, потому что он мучил мою маму. Мой отец со своим отцом, моим дедом, всю жизнь враждовали друг с другом, а под конец так полюбили друг друга, что начали мучить мою бедную маму. Не так подала, не так сделала — одна критика. Я приезжал домой уже студентом и видел, как они издеваются над ней. Она хотела уйти к своей сестре, но все откладывала. Я не знал, как ей помочь. Все, что я мог, — это злобно смотреть на деда. Думая про себя: «Сколько же ты еще будешь жить и мучить мою маму».
— Тяжело это слушать... А что вы ощущаете сейчас? — Начало новой жизни, новых чувств. Мне кажется, что я все еще смогу начать жизнь «с чистого листа» и получить радость от первых минут творчества.
Римас Туминас: Всем кажется, что красота - это что-то яркое, что легко сделать в искусстве. Но легко сделать кич... Фото: Андрей Парфенов/ РГ
"Надо уметь очищаться"
- В Эдипе есть свобода мышления. В нас этого нет. Приспосабливаемся… Он был заносчив, амбициозен, горд, самолюбив - такой вырос. Видите ли, колесница Эдипу дорогу не уступила, поэтому он всех поубивал! Но после победы над Сфинксом царь много лет жил этой славой, гордился, что освободил Фивы, - значит, стал слепым! Наши руководители тоже так живут: вроде встречаются, как бы все знают и видят, но на деле - слепы. Эдип прозрел на 15 минут и выколол свои глаза. Вот эта способность человека превратиться в героя, который судит и наказывает себя, - самый важный удар античности по нам. Удар высокой морали. Сегодня у нас уже никто себя не казнит. Если и застрелится человек, то - чтобы не быть разоблаченным. Низость пронзила нашу жизнь. Но делать ошибки, и большие ошибки, можно - никогда не поздно их признать и стать человеком, спасти страну и себя. Надо уметь очищаться.
"Ищи боль в других"
- Знаете, что на меня повлияло как на режиссера? Был такой, казалось бы, незначительный эпизод… Все мы в молодости испытывали страх и боль, когда надо было идти к зубному врачу. Там было такое кресло, в которое нужно было упереться ногами, вцепиться руками и терпеть. Сегодня ты ничем не стеснен, лежишь, анестезию вкололи - и болтаешься, безвольный и ненужный. А тогда я уселся в кресло, напротив было окно с видом на улочку, которая спускалась куда-то вниз. Моросил дождь, я был готов к испытанию и несправедливости. А по улице шла бабушка с палочкой и тяжелой сеткой. Останавливалась передохнуть и шла, опять останавливалась и шла. Я сосредоточился на ней, как актер в этюде, стал думать: кому сейчас труднее и больнее - мне или ей? И даже не почувствовал, как мне сверлили зуб! Этот случай очень сильно на меня психологически подействовал. Я стал искать боль не в себе, а в других. Через других можно найти себя. И в искусстве, и в жизни. В них есть система, действующая веками. И она должна присутствовать там независимо от твоего желания быть модным. Можно отходить от нее, но с возрастом ты все равно возвращаешься к этой системе, потому что она сильнее. Анатолий Эфрос, помню, во время репетиций всегда сверялся с текстом пьесы, держал книгу при себе. Закрыл ее накануне премьеры, аккуратно придавив рукой, - будто поблагодарил. Современные же режиссеры, особенно молодые, - я это вижу! - читают пьесу один раз, сразу откладывают в сторону и думают: "А где здесь я?.." Исходя из этого, и ставят спектакль. Хотя - кто тебя спрашивал, где в пьесе ты? Не надо этим вопросом задаваться…
"Играть надо небесам"
- Раньше я актеров всех любил. Сейчас только уважаю. Но это чувство более глубокое и постоянное. Вот с женщинами сложнее - влюбляюсь! Из-за этого даже курс актерский перестал набирать. В спектакли тоже влюбляюсь - да так, что на третий-четвертый раз хочу их снять с репертуара, чтобы никто, кроме меня, не видел. Вот у поляков то же самое: до того любят своего Адама Мицкевича, что никак не могут поставить. Всегда с удовольствием закрывал свои спектакли. Мне кажется, они не исчезают, а отправляются в вечную жизнь, продолжают там играться и становятся идеальными. Там, в небесах, звучит хорал и живут ангелы, наши ушедшие - близкие и далекие. Для них надо играть. Театр - страшная профессия: актер как бы поднимает мертвых. И если мы играем неточно, приблизительно, то ангел плачет, а до нас свое горе не может донести…
"В нас живет стремление к конфликту, нас с детства приучают бороться за все. Жить без конфликта сложнее, но интереснее"
…Мне очень нравится одна мысль, уже избитая, известная благодаря Шекспиру: "Весь мир - театр". Первым ее высказал в такой форме французский поэт Пьер де Ронсар. "Весь мир - театр, мы все - актеры поневоле, всевышняя Судьба распределяет роли, и небеса следят за нашею игрой" - так это у него звучит. "Всевышняя судьба распределяет роли" - такое актерам хорошо говорить, удобное объяснение. Но главная тут строчка - "И небеса следят за нашею игрой". Вот играть надо небесам, а не зрителю и не партнеру по сцене. Еще актеры любят искать в пьесе характер и конфликт. Как будто там можно что-то новое найти. В культуре, кажется, всего 26 типов конфликтов. Если кто-то откроет 27-й, это будет мирового уровня событие… По-моему, начинать репетировать надо без характера и конфликта! Просто закрывать двери у них перед носом. Они будут стучаться, томиться, умирать там от невостребованности. Потом мы раскроем двери - а нам уже ни характер, ни конфликт не нужны. Да, поначалу непонятно: что играть-то? Человека играть! Не характер, а человека. А то мы все трактуем концепции, а человеком кто займется?.. Так что без конфликта сложнее, но интереснее. В нас живет стремление к конфликту, нас с детства приучают бороться за все. Стоило мне отказаться от этой борьбы - и мир сразу другой, и люди как-то добрее.
"И в 95 можно стать звездой!"
- Молодежь у нас в театре, глядя на Маковецкого, начинает выбирать себе роли. Отказываться от эпизодов, от второго плана. Несколько лет в театре прослужили и уже копаются, что играть, а что нет. Уже не хотят "обслуживать" того, кому дали большую роль: "Мы сокурсники, понимаете… Нет, мы в прекрасных отношениях, но я не могу переступить через себя!" Я решил никого не уговаривать. Не соглашайся, уходи, жди главной роли. Я посмотрю, как разлагается личность. Актер - он же как корова. Он должен давать молоко. Когда приходит человек в труппу, надо его спросить: "Будешь давать молоко?" - "Буду, по десять литров". - "Будешь на дойку ходить?" - "Да, утром и вечером". Год проходит, два - что-то уже не десять литров в день получается. А на третий год вырастают рога, и корова становится оленем. Украшением природы... Для меня образец - не так давно ушедшая от нас актриса Галина Коновалова. Слава к ней пришла в 94 года, и Галина Львовна выкладывалась, как никто другой. Хваталась за любые эпизоды. В больницу попадала - обкладывалась там рецензиями и так выздоравливала. Приходила в театр и, глядя на коллег, возмущалась: "Как так, им по 30 лет - а уже начинают пить, депрессия, усталость, карьера не состоялась… И в 95 можно стать звездой!"
"Счастлив быть вторым"
- В молодости я верил, что могу очистить, переустроить мир с помощью искусства. Шел по городу на свой спектакль, смотрел на людей, сидящих в кафе, и думал: "Как так, что они тут делают, почему не спешат в театр? Наверное, не знают, что там премьера". Сейчас этой иллюзии нет. Я смотрю на зрителей, пришедших в театр, и хочу спросить их: "Вам что, нечем заняться?" Наверное, с возрастом приходит разочарование. Всю жизнь я был первым: режиссером, главным режиссером, руководителем. Я об этом мечтал! Мечтал купить шляпу и шарф, расхаживать по театру: "Ну что, репетируете?" Хлопнуть дверью перед собой и тут же ее открыть… А недавно пригласили ставить оперу "Катерина Измайлова" в Большом театре - согласился с удовольствием. Потому что там главное - музыка, то есть дирижер, а ты на вторых ролях. Когда уже втянулся в работу, вспомнил, что Станиславский и Немирович-Данченко тоже ушли в оперные постановки под старость. Я так счастлив быть вторым! Мне скажут: "Вот это уберите, переделайте, вы же не в драматическом театре" - и я убираю, переделываю. Не потому, что боюсь быть выгнанным. Просто рад услужить, уступить. Я таким ассистентом был бы!.. Наверное, скоро в ассистенты и пойду. …Всем кажется, что красота - это что-то яркое, что легко сделать в искусстве. Но легко сделать кич… Через красоту нужно идти к гармонии - как бы нас ни унижали и ни мучили, мы должны гармонизировать если не жизнь, то друг друга. Чтобы достичь истины. У Шекспира в пяти актах все погибают, но в финале все приходит к справедливости, воцаряется гармония. Шестой акт о том, как жить в этой гармонии, автор не написал. Главное - путь. Может быть, цель недостижима. Но счастье в том, что ты в пути. Как у Чехова - счастья нет, но ты знаешь, что оно существует, и этого достаточно. А мы приучены за него бороться. Хотим затянуть счастье к себе и заколотить дверь, чтобы оно жило с нами вечно. И обижаемся, что счастье прошло мимо. А ничего страшного тут нет. С этой дороги сойду, попаду куда-то еще. Возьму много вина, сяду под деревом читать рецензии, которые прежде не читал, и плакать: "Было…"
Справка "РГ" Римас Туминас - один из "литовских" мэтров европейской режиссуры. Возглавляет Малый театр Вильнюса (основанный им же в 1990-м) и Театр имени Евгения Вахтангова в Москве (с 2007 года), где с его приходом начался настоящий ренессанс. Ставит спектакли во многих странах. Лауреат Госпремии РФ, "Золотой Маски", международной премии имени К. Станиславского и других наград.
С приходом Римаса Туминаса (в 2007 году) Вахтанговский театр стал одним из лучших в стране, а сам худрук – нарасхват. Времени у режиссера в обрез: вчера он прилетел из Италии, где поставил спектакль «Эдип в Колоне», а завтра отправлялся в родную Литву. Поэтому встречу назначил в необычномместе – парикмахерской на Арбате.
«В России нет героев»
– Римас Владимирович, недавно в столице Казахстана с успехом прошли гастроли театра «Современник», дававшего ваш спектакль «Горе от ума». Вы в нем без особой симпатии представили на сцене первого «лишнего человека» русской литературы – Александра Чацкого. Неужели вам не жаль его, сиротинушку? – Сам так захотел – выскочка. Вообразил, что выше, умнее других. По своей природе он неплохой человек, но бестолковый, ленивый. Хотя талантливый. В нем есть задатки человека любящего...
– Где вы увидели эти задатки? – Из Италии он вез в Москву всем подарки. Софье – красивые ткани. Много тканей. Сам выбирал. Правда, на таможне из-за большого багажа с подарками его долго держали, и он прибыл только под утро. Нервный, уставший.
– Неужели Грибоедов не наделил Чацкого своими чертами? – И Грибоедов, и Пушкин, и Лермонтов, и Тургенев хотели создать героя. Но ни у кого из них это не получилось. И Чехов пытался в первой пьесе «Иванов» вывести героя, но быстро понял, что героя нет, и похоронил эту идею. В России нет героев. Жаль ваших женщин, которым некого любить всю жизнь.
– Что же нам делать? – Выходить замуж за европейцев – немцев, поляков, французов, литовцев. Рожать детей с деловой жилкой, с чувством ответственности за свои слова, с мужским началом.
– А на кого оставить русских мужчин? Сваха Роза Сябитова сказала мне на днях, что «в мировом рейтинге женихов русские мужчины на последнем месте». – Они должны измениться. Так относиться к женщинам, к любви, к семье, как русские мужчины, недопустимо. Причем это происходит веками. Все, что могут русские мужчины – воевать. Взять оружие и отправиться на войну для русского проще, чем работать в поле. Так было давно. Не хотят русские мужчины работать. Я сам отношусь к женщинам гораздо лучше, чем к мужчинам, и об этом все мои спектакли. Мне жалко и Софью, и Татьяну, и Нину, и Соню, и мою бедную маму, и мою умную жену, и мою дерзкую дочь, потому что все они намного лучше своих мужчин. Моя жена Инга в тысячу раз добрее, умнее, мудрее, терпеливее, великодушнее меня. Моя мама Вероника была на много голов выше моего отца. Боюсь, что он так и не понял этого.
«Каждый день падаю»
– Как получилось, что вы стали режиссером? – Видимо, кто-то сверху направлял. Сначала хотел быть моряком, конструктором, скульптором и летчиком. После окончания школы ехал поступать в летное училище, а оказался в Литовской консерватории на факультете режиссуры телевидения. Не особо хотел учиться на режиссера, но так получилось. Театр всегда был для меня спасением. Когда женщины отвергали меня и уходили к другим мужчинам, я думал: «Вот поставлю спектакль, и они узнают, кого потеряли!» Ставил спектакли, но женщины не возвращались. Иногда хотелось отомстить, но никогда не получалось.
– А женщины вам мстили? – И у женщин не получалось. Месть обходит меня стороной. Ангелы спасают от зла. Я чувствую ангелов, слышу их голоса и умею отгонять дьявола.
– Как боретесь с черной силой? – Дьявола нужно держать в черном теле. Не давать ему пищу. При этом и не гнать метлой. Пусть стоит за дверью и ждет. А когда он уже будет без сил, впустить в дом и сказать: «Ох, бедный, где же тебя носило?» Голодный дьявол свалится у порога, чуть полежит и пойдет прочь.
– Были ли в вашей жизни неудачи, падения? – Каждый день падаю. Сомнения, страхи – все это падения. Падаешь, падаешь, а потом поднимаешься. Но это не тактика, а реальность. Каждый день думаю уйти из театра и стать садовником. Верди в документах, анкетах всегда писал, что он не композитор, а садовник. Уже столько лет начинаю день с мысли об уходе, о том, чтобы стать садовником...
– Что же вам мешает? – Не отпускают меня актеры Театра Вахтангова. Людмила Максакова не разрешает. Говорит, что уедет вместе со мной в Вильнюс. И Юлия Борисова не разрешает.
«Россия – во власти дьявола»
– С какой профессией можно сравнить профессию режиссера? – С шахтером. Мы также бродим под землей в поисках полезных ископаемых. Когда добываем, выносим на поверхность, актеры делают из камней драгоценности, а администрация и директор эти наши сокровища присваивают и продают. Вообще, я жалею, что не стал летчиком. Летчик и режиссер – самые опасные и рискованные профессии. Каждую минуту можно упасть и разбиться. Вот и стригусь под Экзюпери.
– Фантазия у вас богатая! – Скорее мне нравится сюрреализм. На мой взгляд, вся наша жизнь – мерцающая. Так много богатств в мире, но все они как бы в дымке тумана, во мгле… И самое большое богатство – любовь к жизни. А для любви необходима искренность. Я очень люблю Россию, русских людей именно за искренность и наивность. За красивую детскую наивность. Вы очень ранимые, потому что не закрыты от опасности дьявола. Поэтому Россия время от времени оказывается в его власти.
– За любовь нужно бороться? – Любовь – Божий дар, и она никуда не девается. Бороться за нее не надо. Она есть, и всё. Кроме Бога, ее никто не может забрать. Я не верю в искренность слов Татьяны Лариной: «Я вас люблю, чего лукавить, но я другому отдана и буду век ему верна». Она сохранила в душе как святое девичью любовь к Онегину. И в Петербурге стала стеклянной. Русские женщины очень хорошо умеют убивать в себе любовь. Если бы Онегин поехал воевать и вернулся к Татьяне с наградами и ранами, она бы это оценила. Мужчины должны совершать поступки, а не только говорить о своих чувствах и планах. Вот Болконский пошел на войну – и вернул любовь Наташи Ростовой. Думаю вскоре поставить спектакль-размышление о жизни по мотивам романа Льва Толстого «Война и мир». Берусь за Толстого, чтобы отомстить за моего любимого Чехова. Вы же знаете историю, как Толстой обидел Чехова? Я ее обозначу в своей постановке. Попробую отомстить впервые в жизни.
Римас Туминас – рабочий процесс сглаживает различие мировоззрений, возникающее при общении с Российскими актёрами. 19:16 / 01.09.2019 «В России достаточно актёров с коммунистическими взглядами, которые сожалеют о развале Советского Союза. Беседы с такими людьми всегда начинались в острой форме, так как я являюсь защитником независимости и всегда был не прочь покритиковать советскую Россию. Однако, некоторое время спустя, мы втягивались в работу и забывали о наших разногласиях. Постепенно и эти темы отошли на задний план, и меня приняли как режиссёра, человека, который не занимается политикой, не укоряет, а кто помогает раскрыться актёрам», рассказал режиссёр Римас Туминас в интервью ЛРТ.
- В конце июня на международном фестивале в Помпеи вы анонсировали спектакль, по мотивам драмы Софокла «Король Эдип». Это вовсе не первая ваша работа о Короле Эдипе, он для вас особенный? - Хочу подчеркнуть - Софокл является одним из самых примечательных драматургов Античной литературы. Античность стала мне близкой, понятной, постоянно ею восхищаюсь. А спектакли по тематике Царя Эдипа ставлю, ставлю и не могу остановиться. Эта тема завладела мною, однако, скорей всего, после спектакля в Помпеи не вернусь к Царю Эдипу.
- Каково это заниматься постановкой спектаклей на античной сцене в Греции или Италии? - На античной сцене всё по-другому. В Греции, на сцене театра в Эпидавре, или в Помпеи нас словно кто-то посещает. Там начинают говорить ранее безмолвствовавшие боги, которые нам помогают. Эти города явно находятся под чьим-то влиянием свыше.
- Спектакль Эдип в Колоне, постановкой которого вы занимались в Помпеи, связан с Эймунтасом Някрошюсом, какими были ваши взаимоотношения? - Весьма хорошими, особенно в юности. Шумные, активные… В нашей компании были Бражюнас, Йонинас, Ерлицкас, Кукулас и мы с Някрошюсом. Мы, словно, пробивная сила, отправлялись в путь только тогда, когда люди в нас очень нуждались. Были очень активными в первые годы получения независимости, агитировали за скандинавскую модель дальнейшего развития нашей страны а не наподобие Германии или США. Однако, в те времена, нас не услышали. Но, нужно заметить, наши отношения были красивыми, открытыми. К сожалению, театр в то время не мог удовлетворить потребности молодого поколения, по этой причине и родился Малый Вильнюсский театр.
- Вы всё ещё отслеживаете жизнь Малого Вильнюсского театра? - Планировал, что всё сложится по-другому, что буду сам разделять свою жизнь на этапы: 7 месяцев посвятить интенсивной работе в Москве, 3 месяца посвятить Малому театру, а оставшееся время – отпуск. Однако, взявшись за дело, собрал команду, взял на себя обязательства и не смог уложиться в обещанный план. Если потребовалось бы заниматься постановкой спектакля на сцене в Малого театра – я бы опасался. Результат может оказаться иным, возможно, я не тот, кто нужен, возможно, я консервативен как режиссёр для современного театра. Считаю себя представителем современного театра, и этим горжусь, но меня не устаёт преследовать лёгкая тень беспокойства и страха. В марте следующего года у Малого театра юбилей – 30 лет. Хочу в юбилейном году заняться постановкой спектакля на его сцене.
- Искусство не имеет границ, но каким образом принимают зрители Китая творчество Пушкина или Западные драмы? - Для Китая драма является новым жанром, новым веянием. Мне пришлось и теперь иногда приходится работать в Китае, поэтому с уверенностью могу сказать, что люди там – очень трудолюбивые, восприимчивые, проницательные, всё записывают, снимают на видео. Для китайцев более близка опера, но, очевидно, и новое стремление в область драматических произведений. Китайцы готовы одержать победу и в этой области.
- В какие ещё страны вас приглашают работать? - У меня множество различных приглашений и планов – в Швеции, Англии, Италии… Но не всё зависит только от меня. Я ограничен своими недугами, поэтому первым делом – здоровье, а уже потом - посмотрим.
- Вы уехали из Вильнюса в Москву в 2007г. Была ли вам разница куда уезжать? Могли бы вы уехать в какой-нибудь другой город? - Чего доброго, мог бы. Мне нужно было меняться. Опасался того, что я стал заключённым, мучеником Малого театра, тем, кто обязан обо всех заботиться. Мне хотелось свободы. Существует множество случаев, когда создаётся новая театральная постановка, создаётся театр, но внезапно ты понимаешь, что не можешь там работать. Было красиво мечтать о театре, когда-то много проводили времени в разъездах и внезапно руководство мне сообщает: жди, через год тебе будет тебе театр. Признаться, испугался, говорю не нужно спешить, ведь строение, которое планируется использовать для театра, имеет историческое значение, и реставрационные работы необходимо проводить крайне аккуратно. Также испугался рутины и ежедневности, когда каждый вечер – спектакль, и ты словно привязан. И мне требовалось что-то сломать, поэтому именно в то время я отправился бы в любое место, куда бы меня ни пригласили.
- Связываете ли ваше текущее высокое признание с Московским театром им. Е. Вахтангова, где в настоящее время вы работаете? - Да, всё-же Москва – театральная Мекка, как Италия или Англия. Это – основные столпы театрального искусства, где накоплено уйма опыта, мудрости, и где сформированы превосходные школы актёрского мастерства. Собственно, да, театр им. Е. Вахтангова для меня открыл больше новых горизонтов.
- Ваши высказывания о России и её президенте оцениваются в Литве неоднозначно. Как на вас смотрят актёры театра им. Е. Вахтангова? Вы родом из страны, отношения с которой у России не получится назвать достаточно дружелюбными…. - Ещё до начала событий в Крыму отношения иногда были натянутыми. В России достаточно актёров с коммунистическими взглядами, которые сожалеют о развале Советского Союза. Беседы с такими людьми всегда начинались в острой форме, так как я являюсь защитником независимости и всегда был не прочь покритиковать советскую Россию. Однако, некоторое время спустя, мы втягивались в работу и забывали о наших разногласиях. Постепенно и эти темы отошли на задний план, и меня приняли как режиссёра, человека, который не занимается политикой, не укоряет, а кто помогает раскрыться актёрам.
Приезд прославленного российского коллектива вызвал заметный ажиотаж и в кругах французских театралов, и у местной прессы. Поэтому на пресс-конференцию, предваряющую начало гастролей, собралось множество журналистов, и вопросы они задавали не только о привезенных спектаклях. А Римас Туминас и без того говорил не только о гастролях. Отдельное внимание он уделил ситуации с Павлом Устиновым. Но тема взаимоотношений театра с публикой и художника с вечностью все же оставалась главной...
– Этим летом мы все в театре испытывали теплое чувство ожидаемой радости от предстоящей встречи со зрителем. Радости ожидания подарка. Ожидания, что не мы вам, зрителям, а вы преподнесете нам нежный, светлый, драгоценный подарок, в котором скрыт, упакован ваш отклик на наше творение, на наш спектакль, на наши сомнения и переживания. И если этот душевный отклик будет нам подарен, то для театра это будет самым главным. Поэтому я не буду говорить, что мы, как дикари, пришли в восторг от одного только приезда в Париж, нет, это не так. Мы здесь бывали, мы здесь еще будем, потому что летаем по миру и хотим нести людям радость. Но здесь нам тоже важен отклик вашей души.
Мы привезли сюда безнадежную веселость и радость. Мы поняли, что театр ничего не значит и ничего не может изменить. И тогда начали смеяться. Стали безнадежно радостными. И эта ирония, этот юмор, наверное, спасает нас самих, потому что спасти нас никто не может. Только сами. Спастись от грубости, от невежества, от хамства и беззакония. И от несправедливости, которая творится.
Я хочу выразить от имени всего нашего театра протест и возмущение по поводу дела Павла Устинова и высказать это не потому, что он наш собрат и коллега по профессии. Просто степень несправедливости в этом деле запредельно высокая, она уже смешана с бесправием. Человек просто стоял на площади, разговаривал по телефону, и на него напали сотрудники полиции, избили его. Может, конечно, и не случайно напали, может кто-то навел, кто-то спровоцировал или дал команду. Может, даже по ошибке напали... Но как мог ошибиться судья в процессе, дав невинному человеку три с половиной года? Судью после этого надо судить и сажать. Потому что подобные решения, а они у нас случаются нередко, самым серьезным образом компрометируют и власть, и страну. Это недопустимо, стыдно и позорно. Думаю, что ситуация скоро разрешится, парень вернется к работе, и все будет хорошо. Но не отметить этого сегодня мы не можем. И, веселясь безнадежной веселостью, мы не забываем горечи тех моментов, которые случаются и в нашей жизни, и повсюду в мире.
Мы пытаемся гармонизировать мир, строить, верить в красоту и в вечность. И если зритель почувствует это, откликнется, станет соучастником процесса и подумает вдруг, что он любим, что он нужен, значит, наши усилия не напрасны. Многие ведь, особенно женщины, приходят в театр несчастными. Чем-то в жизни обделенными – то ли их кто-то разлюбил, то ли муж ушел, то ли печали добавилось... Большинство зрителей театра, как правило, женщины. Они ищут у нас очага счастья, ищут тепла, ответа на вопрос – есть ли в жизни радость? И мы стараемся ответить. В такие минуты человек в нашем зале вдруг чувствует, что он бессмертен, что он нам нужен, любим нами. Любим всеми. Подарить человеку такое чувство любви, дать ему возможность почувствовать себя нужным – в этом самая важная миссия и цель театра.
Работая над «Евгением Онегиным», мы для себя особо выделили слова Пушкина о том, что пошлость, невежество, грубость – всегда примыкают к современности. Пошлость боится прошлого. Туда она не идет. Она идет к нам, современникам. Она говорит: я пошлость, я помогу тебе, я раскрою тебя, я сделаю тебя знаменитым. Ты раздевайся на сцене, ругай весь мир, будь циничным и грубым, и я тебя прославлю. Она подстрекает неокрепшие души, потому что знает: смотреть пошлость любят. Как любят смотреть насилие, смотреть, как унижают и даже убивают человека. Пошлость действует на инстинкты, уничтожая душу, и наш театр всеми силами старается этого не допустить. Хотя мы, конечно, знаем, что пошлость, невежество и грубость не только ломятся в дверь, но и стараются пролезть в любую щель.
Все, что мы делаем на сцене, – это спектакль для души. Мы никогда не приспосабливаемся ни к какой стране или к городу, мы не берем во внимание, что мы в Париже, Лондоне или Шанхае, не изучаем аудиторию, не пытаемся понять китайцев, которых никогда не поймем, не стараемся учитывать, что сегодня в зале американцы, которые изучают русский язык, или немцы... Если бы мы приспосабливались, это унизило бы нас как профессионалов, это было бы предательством по отношению к тому, что мы делаем. Поэтому мы всегда и везде играем так же, как у себя дома. Ну, может быть, стараемся играть еще лучше, но – как дома.
Конечно, мы видим и знаем, что в разных странах реакция зала разная: где-то активнее откликаются на одни слова или мысли, где-то на другие. Но это нас не удивляет, это, скорее, обогащает и радует, потому что мы видим отклик. А значит, мы верно существуем и верно живем, и наш спектакль нужен.
Мы работаем интенсивно, открыто, честно. Мы все время ищем человека. Мы не думаем о политике или мировой боли, мы сосредоточены на судьбе человека. Над нашей сценой парит история, история человека, о котором мы стараемся рассказать. Эта история парит и над нами, и над вами, и нет ничего более ценного и важного в нашей профессии, театре и в жизни, чем судьба человека.
Время сегодня дурное, и в театрах многие стараются не выразить автора, а показать себя. Любым способом – но себя. А это тоже пошлость. Мы ее не принимаем, мы страдаем от нее, мы с ней боремся, потому что ранимы. И потому что любим жизнь. Как говорил Толстой, театр – это искусство влюбить в жизнь, пробудить душу. И дать дорогу любви.
В изолированную Литву вернулся режиссёр Римас Туминас. В специальном интервью корреспонденту LRT.lt он рассказал: разочаровавшаяся Россия раньше думала, что её закрытость не повлияет на интеллигенцию, - радует правительство Литовской Республики – чтобы о нас так заботились не только во время катаклизмов, и обещает незабываемо отпраздновать 30-летие Вильнюсского малого театра.
На 28 марта на сцене Вильнюсского малого театра была запланирована премьера «Здесь смерти не будет». Мероприятие планировали транслировать в прямом эфире программы «LRT PLIUS». Увы, по причине всем известных обстоятельств, мероприятие пришлось отложить. Именно этим спектаклем 30 лет назад начал свою деятельность Вильнюсский малый театр.
Римас Туминас/ архивное фото
Его лидер, Р. Туминас, по телефону из поместья, расположенного недалеко от Аукштадварио, говорил: «Здесь смерти не будет» точно не будет. Если не в апреле, тогда осенью, во время начала нового театрального сезона.
«Такое название дано спектаклю не на месяц, два, а на долгие годы, - острил руководитель Государственного академического театра им. Евгения Вахтангова (с 2007г). – Смерть ко мне снисходительна, а это значит, что её можно и отложить. Моя жизнь ещё не прожита.»
Римас Туминас/ архивное фото
Последний убежавший из России
- Всё сложней и сложней вернуться в Литву, не так ли? Почему возвращались не самолётом, а воспользовались автомобилем? - Мои дочки и жена меня практически вырвали из Москвы. Просочилась информация, которая не соответствует данным, публично оглашаемым российскими СМИ. В России было достаточно спокойно. (Усмехается.) Это народ, который обладает иммунитетом к различным бедствиям, катастрофам, войнам, а также к дефициту. Даже иммунитетом к вирусу – нас никто не возьмёт, мы выживем. (Смеётся.) Они, как обычно, ведут себя по-богатырски, героически. Мы крепкие, ничего не боимся, нас никто не победит. (Смеётся.)
Римас Туминас/ архивное фото
«И не нужно думать, что мы управляем миром. Вовсе не трампы и путины являются владыками мира. Царь и владыка – это мор, эпидемия.»
- Такие выражения в ключе имперского мышления у меня вызывали беспокойство, удивление и улыбку. Правильно поступили мои родные, вынудившие меня отказаться от полёта, хотя, на тот момент, билет у меня уже был куплен. Автомобилем передвигаться безопаснее. Не первый раз автомобилем возвращаюсь в Литву, люблю ездить за рулём.
Подготовился к дороге, настроился на длительное ожидание в очередях. Купил еды, не забыл и про одеяло с подушкой, никто не знает, сколько суток придётся стоять на Российской границе. Вереница грузового транспорта была длинной, а на полосе для легкового транспорта я оказался один. Так получилось, что загруженность упала за несколько дней до моего приезда. «Вы последний», - сказал мне на прощание российский пограничник. Последний убежавший. (Смеётся.)
Никакой медицинской проверки не производилось. После Российского пункта таможенного пропуска – Латвийская граница. Оформление не заняло много времени, так как возвращаюсь на родину. Только российские номера на автомобиле вызвали у пограничников некоторую обеспокоенность.
Думал, если не получится пересечь границу – вернусь в Москву, проедусь за рулём. Мечтал заехать в Псков, там жил Пушкин, осмотреться там.
Хотя, руководство страны постепенно, изворачиваясь, и вводило ограничения, но Россия, на данный момент, не объявлена зоной риска. Вы представьте, если кто-либо из руководителей отдал бы строгие указания, имея ввиду русский менталитет, обычаи и памятные исторические моменты, то в Москве случился бы коллапс. (Смеётся.) Может и правильно, что постепенно вводят ограничения: детсады, школы, а затем и театры.
Словом, готовился ехать домой, только полностью не понимал – еду в страну, поражённую вирусом, или из страны поражённой вирусом.
Хорошо на душе, горжусь своей страной, где так элегантно приступили к решению данной проблемы. Руководство какой ещё страны так заботится о своих гражданах? И думаю, если бы каждый день так заботилась бы, а не в связи с обстоятельствами, то Боже, Боже, как бы мы её тогда любили бы, уважали бы и верили бы в неё. И как хотели бы ей помочь!
«Очень приятно ощущать, что я важен для правительства, хоть и я пенсионер. И, скорей всего, теперь уже не нужен.»
- Очень приятно ощущать, что я важен для правительства, хоть и я пенсионер. И, скорей всего, теперь уже не нужен.»
Второе, думаю, может, наконец-то поймём, и на законодательном уровне начнём инвестировать в медицину, науку, образование столько – сколько возможно. А деньги, как оказалось, они есть.
- Как вы думаете, Россия не сообщает точных сведений о коронавирусе, или эти числа на самом деле такие небольшие? - Думаю, они знают. Однако, как обычно, всего не рассказывают. Я уверен в этом. Они прекрасно себя знают, и знают что может случиться, если расскажут людям всю правду. Поэтому и сообщают постепенно, методично, используют выбранную тактику для постепенного ввода ограничений, связанных с коронавирусом. Желают избежать коллапса. Может так и нужно, не знаю.
Долгие годы ждут пришельцев
- «Здесь не будет смерти» - название возрождённого спектакля на сегодняшний день оказывается очень символичным. Можно ли говорить о том, что это снова проявляется ваше ощущение времени? - Скорей всего. Непреднамеренно у меня сложились довольно интересные отношения со смертью. Я бы сказал, дружественные. Меня преследует и это название, найденное вместе с Валдисом Кукуласом, светлая ему память. Меня преследует и Эдип Софокла, именно ему посвящаются мои невзгоды. Обобщу: сегодня это называем эпидемией, а тогда, и множество веков назад, это было мором. В Античности думали, что мор, все беды и страдания боги шлют человечеству за их грехи.
Я всё думал что тему мора и Эдипа я полностью закрыл. А тут, внезапно, всё снова – «Здесь не будет смерти», Эдип, мор – всё друг с другом связалось. Осталось одно – беспокойство, что за свои грехи мы должны отвечать и терпеть. Исповедаться в них, наказать себя, и только тогда боги простят нас, и остановят мор. (Смеётся.)
На протяжении долгих лет жду пришельцев. Скорей бы они показались бы. Тогда нам стало бы стыдно, насколько без меры, опрометчиво себя ставим во главу и живём с этим. Тогда бы успокоились бы, умерили бы свой пыл, и начали бы снова жить скромно, красиво и достойно. И не нужно думать, что мы управляем миром. Вовсе не трампы и путины являются владыками мира. Царь и владыка – это мор, эпидемия. А это значит, мы отклонились от морали, заповедей Господних, вот и пришло время кары, чтобы мы одумались.
Небесный купол – голоса ушедших.
- Пересмотрел запись спектакля «Здесь не будет смерти». Странное впечатление. В. Кукулас сценарий писал для того времени, и кажется, спектакль вы должны будете наполнить иным содержимым, и мысль выразить иными словами. - В. Кукулас, на самом деле, плакал после премьеры. Мы тогда немного выпили, и, расчуствовавшись, он признался: «Вот, спектакль, в котором от меня осталась только одна фраза.» Название. Мы были молоды, и со смертью у нас были красивые отношения.
Заниматься реновацией этого спектакля не планируем, но хотим пересмотреть годы творчества Малого театра, испытания временем. Это понятно, текст должен быть другим, но что-то должно остаться в качестве дани уважения и нежной благодарности тем, кто принял участие.
И голоса… Голоса ушедших в темноте. Одни их узнают, другие – нет. Неважно. Верю, что наши голоса и звуки где-то высоко накапливаются и становятся огромным хором. Остаются.
А всё иное – это попытка с ироничной точки зрения посмотреть на другое время, вспомнить, путешествовать во времени, прикоснуться к нему. Однако, название, одухотворение мысли, вызов «Здесь смерти не будет» должен остаться.
Построил себе тюремную камеру
- Вам всегда задают два вопроса – почему уехали в Москву и когда, наконец, вернётесь. - Каждый день возвращаюсь и возвращаюсь. Возможно пребывание там, и жизнь, когда каждый день возвращаешься, придаёт сил посмотреть на театральное искусство словно со стороны. Как человеку, который постоянно возвращается, не строит дом, не обживается, не утверждается на одном месте, не строит театр, а испытывает свою жизнеспособность, необходимость, где бы ни был – в Москве, Лондоне или где либо ещё.
Возможно, это и превратило меня в гостя, который постоянно скучает по Литве. Там, в России, чувствую себя настоящим литовцем. Поэтому там и ставятся те спектакли, которые первоначально ставились на сцене Малого театра: «Маскарад», «Ревизор» и «Улыбнись нам Господи» Григория Кановича. Когда в театральных залах Нью-Йорка или Лондона нас вспоминают, упоминают географические места Литвы, Расейнюс, Каунас, красоту Вильнюса, то для меня это гордость и как бальзам на сердце.
Римас Туминас/ архивное фото
«Когда в театральных залах Нью-Йорка или Лондона нас вспоминают, упоминают географические места Литвы, Расейнюс, Каунас, красоту Вильнюса, то для меня это гордость и как бальзам на сердце.»
- Когда, с помощью Альгирдаса Бразаускаса мы обосновались в Малом театре, я почувствовал, что построил себе небольшую тюремную камеру. Поэтому всегда стремился вырваться оттуда и попробовать другие театральные просторы. Конечно, были и другие приглашения, но я выбрал Москву. Так как я там учился, как Эймунтас Някрошюс, и как многие другие. Говорил, попробую год, или два, но, видите, задержался. Так как обязательства стали очень большими.
Римас Туминас/ архивное фото
Зреет решение
- Посмотрел несколько передач российского телевидения и ко мне настойчиво постучалась мысль о том, что вы очень изменились, и уже не тот, кто уехал. Сильно ли Москва вас изменила? - Когда Арвидас Сабонис в своё время уехал в NBA, я был очень возмущён: «Подожди, кто разрешил? Что я буду смотреть? Как такое возможно?!» Помню это чувство.
Поверите или нет, но скорей всего я наоборот устоялся. В своём менталитете, позициях. И уже на протяжении нескольких лет переживаю небольшое чувство разочарования всем окружением. И театром тоже. Думал, что нужно нести флаг Литвы. Десять лет назад было много препятствий, в том числе и дипломатическая миссия, поиск диалога. Однако, после 2014 года и других событий во мне зреет решение вернуться.
Адомас Яцовскис, Римас Туминас / Архивное фото
«Мои идеи застревают, и, видимо, ситуация безнадёжная. Связи обрываются вплоть до сосудов, вот такой культурный инсульт»
- В свое время был брошен лозунг: «Мы сами, у нас своё, мы никого не боимся». Я думал, отстранение от Европы не окажет влияния на Русскую культуру, искусство. Однако, оно повлияло на театральную общественность. У нас есть свой Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов и зачем смотреть на запад.
Очень опасное мышление.
Мои идеи застревают, и, видимо, ситуация безнадёжная. Связи обрываются вплоть до сосудов, вот такой культурный инсульт
Малая часть культурных деятелей России не принимает тех установок, стремится общаться, быть вместе. Поэтому репертуар театра им. Е.Вахтангова стараюсь организовывать с уклоном на мировую литературу, западную драматургию. На данный момент получается, но у меня по-прежнему очень много сомнений.
Мне очень беспокойно. И всё сильней мысль, может зазря я потратил те годы. 13 непрожитых лет жизни. Возвращение к «Здесь не будет смерти» теперь наполнено большим смыслом нежели ранее.
Римас Туминас и Габриэле Туминайте занимаются подготовкой к режиссуре, посвящённого юбилею спектакля
Жалко людей России
- Саулюс Шалтенис несколько лет назад мне сказал: «Мне страшно, в России они сеют дождь, а пожнут бурю.» Вы согласны? Там пугающая атмосфера, или это только нам в Литве так кажется? - Нет, возможно нет. Я бы так не думал. Довольно достаточно светлых умов, и народ всё больше и больше просвещается. И не упадёт он так, как мы это представляем. Или как нас пробуют слегка ввести по этому поводу в заблуждение.
Без сомнений, ведётся информационная война, война законодательств. Как всегда и везде есть место преувеличениям, утрированию, отрицанию. Без сомнения народ страдает. Одно дело – Кремль, совсем другое – Россия, это совсем разные вещи.
Мне иногда приходится ездить в провинцию, дальние города. Я удивляюсь их терпению, вере и красоте. Конечно, с определённой долей скептицизма они оценивают политические события, происходящие в задворках Кремля. Однако, воля, вера и образование делают впечатление.
Мы любим прогнозы, ждём катастрофы (как я жду – инопланетян), когда же та Россия потерпит неудачу? Не, не потерпит неудачу, но будет терпеть. Жалко людей.
Думаю, конфронтация тут не нужна. Возможно, этот вирус нас объединит, соединит, и уже тогда мы успокоимся? Не будут властвовать над нами Трамп, Путин или Камерон. Самый главный наш владыка – судьба, или комплекс Эдипа.
Я за свою жизнь больше получил, нежели мог дать. Знаете, 30 лет назад, во время спектакля «Здесь смерти не будет», включился фонарь. А смерть боится света. И если кто будет спрашивать, чем нам можно помочь, отвечу – спасибо, не нужно, мы зажгли свет, он светит, и нам этого достаточно. И также театральная жизнь, словно фонарь, пока в нём есть надежда и любовь, не погаснет. Мы вернёмся, и это станет основной мыслью, идеей – здесь точно смерти не будет.
Приглашает идти на природу, по отдельности, естественно
- Хочу много чего ещё спросить, но интуиция подсказывает, что тут самое время остановится, пора отдохнуть. - Я отдыхаю. Отдыхаю в деревне. Но я заключённый. У меня много удовольствий – хорошая погода, на приусадебном участке накопилось работы. Когда выхожу утром, возвращаюсь только в сумерках. Посоветовал бы всем идти на природу. Отдельно, естественно. (Смеётся.)
Идти в избу и работать: заготавливать дрова, сгребать прошлогодние листья, приводить в порядок, не смотря на то что на дворе апрель. Теперь такое время, нет зелени, зарослей, всё видно – где непорядок. И так грустно становится, когда земля обнажена. Самое время привести себя в порядок, и навести красоту вокруг себя. И подумать, не будет ли здесь смерти? Не будет.
Римас Туминас / Архивное фото
- Вы вольтерьянец. - Мне понравилось как Джузеппе Верди представлялся не композитором, а фермером. Текущая ситуация в мире на столько красивая, и хорошо подходит чтобы признать свои грехи и примириться. И благодарить за то, что таким образом можем один другому помочь, полюбить правительство.
Мне уже нельзя двигаться. После окончания карантина обязательно выйду на улицы. Все будут удивляться: «Смотрите, он выжил!» Смогу повторить, что и говорил 30 лет назад, что тут не будет смерти. Это меня и поддерживало. И ещё не время для «Реквиема» Моцарта. Нет, нет, нет…
Римас Владимирович поделится своими мыслями о предназначении театра, расскажет о деревенском детстве, о маме, о сложных отношениях с отцом, о своей первой любви. Мы увидим его за работой на хуторе и в театре во время репетиций, которые проходят в атмосфере непринужденного творческого поиска и единения.
В своём поместье самоизолировался известный режиссер Римас Туминас, и ему тоже приходится подчиняться правилам, которые диктует жизнь.
«Возможно, это и хорошо, что этот вирус пошатнул старые основы наших размеренных жизней? Возможно, наконец-то, поймём, что нами управляют не финансовые пирамиды или сильные мира сего, а этот вирус, который всех уравнивает», - отправившись на двухнедельный карантин, поделился своими мыслями мэтр Литовского театра Римас Туминас.
68 летний Р. Туминас не так давно спешил вернуться из Москвы в Вильнюс, так как у Вильнюсского малого театра, основателем которого он является, юбилей – 30 лет, в честь чего должны были начаться репетиции спектакля «Здесь смерти не будет». Именно с этого спектакля начал свою жизнь театр Р. Туминаса, поэтому режиссёр хотел дать этому спектаклю вторую жизнь. Но теперь пришлось подчиниться не своим планам, а правилам, которые диктует жизнь – карантину из-за эпидемии коронавируса. Хорошо то, что карантин будет проходить на своей собственноручно построенной и благоустроенной усадьбе недалеко от г. Тракай.
Разговор с Р. Туминасом начался слегка неожиданно: «Когда вы позвонили и предложили побеседовать, мне послышалось следующее: «Давайте сделаем ребёнка», я сразу согласился: «Давайте сделаем», ведь когда-то, давным-давно, я мечтал о сыне.» Но и потомков у режиссёра не так уж и мало, - дочь Моника, что от первого брака, ему подарила двух внуков. Им семь и десять лет. Дочка Габриэла, которая от второго брака...
«В хозяйстве немало различных подсобных механизмов на электрической тяге, которые необходимы для обработки деревьев, газонокосилка, маленький трактор. Я надеюсь, мои внуки, когда-нибудь заинтересуются всем этим», - по-отечески делился с нами Р. Туминас.
- Поэтому, не стоит жаловаться, будет кому из ваших родных перенять дела по хозяйству в вашей благоустроенной усадьбе, уже подрастают двое мужчин. - На данный момент машинки и техника их не интересует, их интересуют Евро. И в этот раз, возвращаясь из Москвы, я не вёз никаких подарков. Получат от меня денег на карманные расходы. И не думаю, что деньги на карманные расходы испортят моих парней. Меня не испортили, и их не испортят.
Если внуки будут получать деньги в умеренном объёме, и если они знают и планируют куда их потратить, то, в таком случае, они научатся считать их и будут знать что чего стоит в этом мире. Но мне их учить легко, сам же не умею ни копить, ни разумно тратить (с улыбкой). Как есть, так есть, - когда сам чего-либо не умеешь, обязательно в этом пытаешься учить других… Это один из законов жизни.
-Как вы общаетесь с внуками, когда бываете вдали от них? Конечно, начинаем скучать друг по другу. Ждём встреч. День, два после встречи – настоящая идиллия. Но затем начинам вздорить. Доходит даже до физического воздействия.
- И вы можете бить детей? - Да. И смело, без сомнений. Ремень для этого специально не ищу, беру что есть под рукой, - или жердь или верёвка или полотенце (смеётся). Я не стараюсь причинить боль, но хочу, чтобы знали, что рядом требовательный строгий дедушка, который может в воспитательных целях взять всё что попадёт под руку, а не только полотенце.
-Возможно, замечаете, что ваши внуки и внучка также проявляют способности к театру, сценическому мастерству? Советуете ли им пойти по вашему пути? - Ни в коем случае. Только моя дочь, Габриэла, мне не сказав, меня не послушавшись, решила пойти в режиссуру. Внуки более склонны к музыке. Если бы вздумали пойти в театр, я бы не советовал бы, запрещал бы.
- Но Вам же нужно на кого-то оставить вами созданный Вильнюсский театр. - Хватит Габриэлы. Хотя она и моя дочь, но я осмелюсь сказать, что она сообразительная, талантливая, и иногда меня удивляет. Она настолько слилась с профессией, вошла в роль, что мне и самому у неё есть чему поучиться.
- А Вы, работая в усадьбе, не задумывались о том, что жизнь полна самых неожиданных вещей и парадоксов? Когда год назад вы планировали в честь тридцатилетия своего театра в Вильнюсе, возродить постановку «Здесь смерти не будет», мир не имел никакого понятия о коронавирусе. А теперь, после возвращения из Москвы, всего за день до начала репетиции, введён карантин, и мы все на самом деле оказались в окружении смерти. - Когда мы, тридцать лет назад, занимались постановкой этого спектакля, также жили в очень сложной обстановке. Те годы были полны переворотов, утрат, страданий и борьбы за независимость, а этот вопрос – «Здесь смерти не будет?», - регулярно, каждые пять-семь лет возвращается снова и снова. Да, видимо, мы хотим отдалить смерть, подружиться с нею. Вновь воскрешённый спектакль «Здесь смерти не будет» в наши дни был бы пророческим. Однако, сложившиеся обстоятельства, нам не дают осуществить этого.
- Скорей всего вы не могли угадать, что Вам придётся в одиночку жить две недели в усадьбе. Времени для размышлений, скорей всего, достаточно. О чём вы подумали, куда уводят мысли? - Мои размышления касаются не только проблем и невзгод дня текущего. Я уже давно задумывался о том, что театр на некоторое время должен переместиться в область таинственности. Не мы, театралы, должны что-либо доказывать нашим зрителям, угождать им, а наоборот, слегка отдалиться, чтобы они шли за нами. Театр сегодня – это не человек, повернувшийся лицом к зрителю, а уходящий, отдаляющийся человек. Публика видит только его силуэт, походку, так как на некоторое время необходимо театр поместить в темноту, чтобы была новая возможность в очередной раз из неё вернуться. Я думаю, что теперь предоставляется особая возможность всем людям культуры помолчать. Особенно театрам. Не нужно цепляться за предлагаемые развлечения, обращать внимание на проекты-однодневки. Всё это от лукавого.
- Чем Вы занимаетесь в своей усадьбе? Каким образом изгоняете навязчивые, беспокойные мысли? - Думаю о театре. Голову нужно проветривать. На протяжении длительного промежутка времени у меня такой возможности не было. Теперь я поглощён работой плотника, дизайнера и архитектора. В своё время я мечтал об этих профессиях, поэтому я рад возможности полностью в них погрузиться. Кроме этого, в это время года, природа очень красивая. Лазаю по деревьям, подрезаю яблони, прореживаю кусты, которые мною за пару лет были запущены. Перекапываю, взрыхляю землю, почве нужен воздух. Мне на самом деле не скучно. Только жаль, что пока что рано темнеет и в моём озерце пока ещё рыба не проснулась. Вот, 27 и 29 марта, в день театра, я начал заниматься работами по приусадебному хозяйству.
- А не думали ли вы, что и в жизни что-либо необходимо посадить или пересадить? - У меня часто такое бывает, когда занимаюсь посадками, срезанием или обрезкой, приходят мысли, которые впоследствии и обретают материальный облик. Помню, как однажды, когда занимался посадкой вишен, пришла мысль, хорошо было бы заняться постановкой «Вишнёвый сад» А. П. Чехова. Потом я и сделал эту постановку. Работая с землёй мы находим то, что жизненно, что имеет смысл на века, то что волнует. Земля может много о чем рассказать, только нужно её любить, сблизиться с нею. Я люблю и деревья, и камни, а дубовые деревья обнимаю. В них, мне кажется, живут боги.
На протяжении уже не одного года, как выполняя работы в усадьбе, так и занимаясь другими работами, меня не оставляет мысль о трагедии Царь Эдип, идеи которой важны и в настоящем. В хронологическом отрезке времени, во время которого происходят события в трагедии «Царь Эдип», боги послали людям мор, вымерли целые города. Эдип пытался искать виновников этих невзгод, а оказалось, что виновник – он сам. Тогда, обладая достаточным количеством воли и мудрости, он наказал сам себя. В наше время, текущую обстановку называем вирусом, но я, пожалуй, называл бы мором. Такие явления не приходят просто так. Это сигнал о том, что мы живём не так как нам завещано. И у нас есть грехи, которые мы не хотим или опасаемся признавать, пребывая в уверенности, что время всё загладит. Но, видимо, мы уже полностью испортились. Возможно, это и хорошо, что этот вирус пошатнул старые основы наших размеренных жизней? Возможно поймём, что нужно быть более простыми? Возможно, наконец-то, поймём, что нами управляют не финансовые пирамиды или сильные мира сего, а этот вирус, который всех уравнивает. Очень рад видеть, как руководители всех стран беспокоятся о своих гражданах. Было бы хорошо, если бы это было бы всегда, а не только во время мора.
- Вы многократно перестраивали свою жизнь, возможно приходилось признавать ошибки и просить за них прощения? - Без сомнений. Но также я должен признаться, ещё не прожита моя жизнь, не прожита. Я не знаю, должен ли я по поводу этого сожалеть или жаловаться. Думаю, каждому человеку свойственно сожалеть о непрожитой жизни, которая ему была отпущена.
- Нет, может и вам не стоит жаловаться на то, что жизнь не прожита. У вас столько было театра, столько любви и страсти! - Это определённо не так. Не понимаю, почему так обо мне думают? Ведь сделано не так много. Сколько же тех существенных спектаклей ставят даже самые великие мировые режиссеры? Пять, семь? Поэтому и не покидает меня мысль: «А сколько на самом деле сделано?» Возможно, наделано много, но не сделано. Хочу ещё больше озеленить свою усадьбу. Посадить много розовых кустов. Привести в порядок сарай, оборудовать мастерскую по дереву, чтобы можно было заниматься столярничеством. Хочу и скульптуру из дерева вытесать. Я хотел бы, чтобы мой след остался не в театре, а на земле. Чтобы моя возделанная и озеленённая земля дышала жизнью, будущим. По поводу родины я не схожу с ума. Я только за ней наблюдаю.
- Откуда у вас та тяга к земле, сельскохозяйственным работам? - В моей семье постоянно занимались сельскохозяйственными работами. Поэтому и я не могу без огородов, без сада, без ягодных кустов, хоть и сейчас только я эти ягоды и собираю и принуждаю своих что-либо из них делать. Для меня все эти работы имеют смысл, они вечные. С них и зарождается театр. Когда смотришь на природу, прогуливаешься по своему лугу, по своему парку, я убеждаюсь, что здесь точно нет, и не будет смерти. Только жалко, что все мужские виды работ приходится совершать собственноручно, так как вокруг меня одни женщины.
- Которая из них для Вас является самой важной и дорогой? - Мама. Я её похоронил много лет назад, но она для меня как мать, как образ матери – самая дорогая. С ней никто не может сравниться, все остальные на втором плане. Жена, дочки, внучки – только образы матери.
Skaityti reikia mokytis visa gyvenimą . Pradedi pažinti raides , skiemenis, žodžius ir sakinius . Po to suprasti tekstą . Taip kaip tai daro Maestro - galima tik pavydėti . “ yra knygų , kurias aš noriu perkelti į sceną . Aš nepririštas prie autoriaus sceninių užmačių ir galiu laisvai kūrti “
Читать надо учится всю жизнь Начинаешь узнавать буквы, слога , слова и предложения. Потом понимать текст. Так как это делает Маэстро можно только завидовать “ есть книги, которые я хочу поставить на сцене . Я не привязан к сценическим замыслам автора и могу свободно творить”
Отправлено: 10.09.21 03:30. Заголовок: Антон Прохоров сейча..
Антон Прохоров Театр имени Евгения Вахтангова. 7 сентября, 2021, 21:14 · Москва ·
Римас Туминас, конечно, великий мудрец и философ. А ещё он великий маг и фантастический хулиган. И, главное, писать об этом можно совершенно свободно – он не читает Фейсбук.
Римас Туминас очень разный – невысокого роста в жизни и в зале, на сцене он преображается, превращаясь в исполина, великана, титана. И труд, который он проделывает – титанический. О его показах актёрам ходят легенды. И их, безусловно, прибавится после премьеры «Войны и мира».
Сегодня он начал сезон, неожиданно для всех показав около 45 минут будущего спектакля. И чуть было не показал его весь. О спектакле говорить ещё рано, хотя уже сейчас можно было бы сказать очень многое. Но что-то уже можно подсмотреть на фотографиях Саша Торгушникова.
Ну и завершим словами Мастера: "Необходимо искоренить из нашего сознания «зритель не поймёт». Нужно самим быть в теме, в музыке, в эпохе. Главное, чтобы вы сами поняли".
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума