В прошлом году вахтанговцы буквально «взорвали» театральную общественность премьерой «Евгения Онегина». И, похоже, собираются сделать это еще раз: в марте 2014 года Римас Туминас представит публике спектакль по роману Григория Кановича «Улыбнись нам, Господи». В центре истории — судьба литовского еврейства, раскрытая через рассказ о «маленьком человеке», упорно про-тивостоящем злу. В репетициях принимают участие звезды первой величины: Сергей Маковецкий, Евгений Князев, Виктор Сухоруков, Юлия Рутберг, Алексей Гуськов, Александр Рыщенков, Олег Макаров, Виктор Добронравов, Григорий Антипенко.
Кроме этой премьеры в планах театра — постановка по пьесе Джона Маррелла «Крик лангусты», о последнем лете актрисы Сары Бернар. Режиссер Михаил Цитриняк увидел в этой роли Юлию Рутберг. Верного секретаря героини должен сыграть Андрей Ильин.
Г. Канович. «Улыбнись нам, Господи!» Вильнюсский Малый театр (Литва). Режиссер Римас Туминас
Отношение к евреям со стороны человечества концентрируется в двух крайностях. Их ненавидят, преследуют, для этого придумывают расовые теории и способы уничтожения. Либо их очень любят. Кощунственно уравнивать вред, приносимый тем и другим, геноцидом и жалостью. Поэтому постараемся забыть, что были Освенцимы, и поговорим о любви.
Режиссёр Римас Туминас инсценировал роман Григория Кановича. Пока писатель жил в Литве, его называли официальным. Правда, неясно было, где была его «официальная» среда. Он печатался, получал премии. Пьесы его шли кое-где, но успеха не имели. Романы успех имели, но не ставились. Года два назад он уехал в Израиль, оставив на родине многотомный эпос о евреях в Литве. Проза не хуже Георгия Маркова, однако — обращённая к малому местечковому народу, которого нигде не осталось.
Спектакль выделяет щедрость колорита — не литовского, а еврейского. Можно подумать, что актеры перевоплотились в мелких и жалких обитателей местечек, которые некогда были разбросаны по России и её доминионам. Исполнение — бережное и снисходительное. Все краски берутся между шаржем и карикатурой. Современный семит вряд ли вызовет столько поэтических чувств, как еврей дореволюционный. А тот, нищий, забитый, счастливый и мудрый еврей, не оставляет равнодушных в зале, и театр не дает его в обиду. Драматическим началом пожертвовано ради простой чувствительности.
Этот недостаток возмещён вниманием к национальным нравам и эпической приподнятостью. Действие отнесено к началу века, когда и в Вильно, и в Петербурге, и в Москве, и в Киеве постреливали в губернаторов, а молодые честолюбивые евреи бросали местечки и гетто и активно пополняли ряды социалистов и террористов. Эфраим — герой спектакля — отец одного из них. Он отправляется в Вильно, чтобы успеть встретиться с сыном до вынесения приговора. Эфраим несёт своё несчастье молча; его товарищи, такие же бедняки и пилигримы, также очень сдержанны. Правдивость колорита выражена в бесстрастии. Это даже не бесстрастие, а созерцание на почве полного приятия со всем добрым и всем злым. По духу, нравственно-религиозным установкам, по историческому опыту своему такой персонаж и должен быть бесконфликтен. Патриархальный еврей, которого так любит современный театр, в драматические герои подходит мало. Непреодоленный фольклор делает из него странную забаву для взрослых: «Смотри, это еврей, он хороший».
Под взглядом сурового бога (расиновская Аталия говорила ему: «Еврейский бог, ты снова победитель!» Потому и была трагической персоной.) еврей смиряет жалобы и не протестует. Высшая его жизненная добродетель — терпение. Вот Эфраим и терпит, глубоко погружённый в свои думы, и о них, как и о душе Эфраима, узнаём немного.
Не на всякой почве возникал театр; самой плодородной была, между прочим, протестантская. Специфически еврейской драмы нет, если не считать «Мальтийского еврея», «Венецианского купца», «Натана Мудрого», «Уриэля Акосты». С другой стороны, эти классические драмы свидетельствуют, что любой человек может стать трагическим героем. Позиция литовского театра (не его одного, сложилось что-то вроде специальной темы) иная — приблизиться к этой, как бы библейской, материи и воспроизвести её на сцене со всеми приметами. В этой стилистике всё приобретает качество возвышенного, любое бытовое событие делается бытийным. Провинциальная история, похожая на другие подобные, как капли воды, может быть, в чём-то и отражает в себе тёмный мир Библии. Не знаю. Часть, давно уже отпавшая, обладает символизмом целого.
На этом держится решение Р. Туминаса. Путь от местечка до Вильно (у Шолом-Алейхема — до Петербурга) подаётся как Путь, Исход. В напыщенной интонации, когда она появляется в европейской драме, всегда видят влияние библейского стиля. Оно может быть и дурным, тогда возвышенное превращается в фальшивое. Целый пласт литературы, на русском языке представленный Шолом-Алейхемом и его учениками, культивирует малый библейский эпос, в котором общие места из Библии монтируются с фольклором. Для театра, ищущего ветхозаветных ощущений или ощутившего прилив христианских чувств, есть, где разгуляться. Псевдобиблейские мелодрамы размножались на сценах бывшего Союза обратно пропорционально исходу из него инородцев. Подкреплённая авторитетными столичными именами Марка Захарова и Евгения Леонова («Поминальная молитва»), шолом-алейхемская вековечная грусть «обетования» и «послушания» вызывает смешанные чувства. Опыт двадцатого века (прошу прощения за то, что обещание все-таки нарушено) делает нестерпимыми местечковые мистерии. Уменьшительное «местечко», кстати, показывает, как сократилось царство иудейское на всех «вторых» родинах. Григорий Канович написал свои романы вслед, в память, как реквием. Нет ни места, ни «местечка» для еврея. Я видела несколько «Поминальных молитв», «Алей- хем-Шолом» у В. Харитонова в «Эксперименте», и везде, независимо от воли и дарования авторов, всё дело сводится к пошлому разрешению еврейского вопроса (пора оставить его неразрешенным).
Значит ли, что тема закрыта? Нет. Фридрих Горенштейн в «Псаломе» перестал нянчиться с лубочным евреем. Его роман — параллель прозе Платонова, о Вавилоне без островков доброго божьего мира. В 1993 году в Петербурге немецкий театр «Креатур» показал спектакль Анджея Ворона «Лавки с корицей», тоже по прозе и тоже «мальчика из местечка», до конца дней помнившего детство, Бруно Шульца. Само собой разумеющийся национальный колорит был разъят и превращён в осколки навязчивых житейских форм, крутившихся в мозгу и воочию, перед публикой, как карусель, которая была одним из устрашающих образов спектакля. Ворон поставил превосходное трагическое рондо о муках воспоминаний. Герой бежал из дома, из местечка и всегда чувствовал вину за это. В большом мире он не находил покоя, а своё прошлое всё время как бы обрабатывал по Шолом-Алейхему, но оно не поддавалось и оставалось кошмарно-обыденными картинами, вызывающими в душе его один лишь ужас. Так, с этим грузом герой доживал до мировой войны и в ней навсегда пропадал, терялся, как и сам Бруно Шульц. В сюжет входили всё те же путь, погромы, семья, заповеди, обычаи, и хотя они игрались, как и писались, с маленькой буквы, из всего показанного вырисовывалась Судьба. Бежавший от неё неизбежно возвращался вспять. Всё тайное в нём раскрывалось до сокровенной глубины, его сознание выворачивалось наизнанку в экзистенциальной тошноте. Был он дважды, трижды еврей без акцента, пластики, мимики, как Эдип — грек, а Макбет — шотландец.
Литовцы привезли на фестиваль спектакль, материал которого заведомо ни с кем не соревновался, потому что выигрывал сразу (как и югославский кукольный театр с темой Сараева, делавшей невежливой и невозможной оценку его работы). Вильнюсскому Малому не требовалось скидок. Они сами обращали все усилия в тему: от хода гуськом, в цепочку, музыкально-пластического лейтмотива — до широко раскрытых дверей, где иудей Розенталь увидел сияние христианского рая. Между прологом, когда соседи собирают Эфраима в путь, и эпилогом, где евреев, достигших Вильно, истребляют, как насекомых, дезинфицируют и рассеивают, шли интермедии, чистые анекдоты, где действовали фольклорные персонажи — нищие и мудрые. Трапеза, кормление и обихаживание коня, сон, товарообмен, драка и медленное, поистине эпическое движение обоза, стоявшего посреди площадки, — это равномерность вечности. Время от времени широкий жест мизансцены напоминает о значимости неторопливого движения на одном месте: ковчег-обоз посыпается зерном; евреи во главе с палестинцем, личностью особого смысла, играют музыку, которая музыкой может быть только у них в душе, а в мире, в звуке скрежещет; скарб умершего Розенталя передается из рук в руки по вещичке в церемониале прощания живых с мертвым; путники молчат, исчерпав немногие темы оживлённых бесед, каждый глядит куда-то в свою сторону, и тогда спектакль на долгие секунды погружается в грёзу и безмолвие. Кажется, что действие (по крайней мере, переход от одной интермедии к другой, от молчания к монологу, от скрипов и шарканья к музыке) само собой изливается на сцену, во всей серо-коричневой массивности, как с трудом сдвинутый и неостановочно катящий монолит.
Это, конечно, иллюзия. В Малом театре Вильнюса, как у литовцев вообще, любая спонтанность хорошо организована и продумана. Особая режиссёрская искусность требуется, чтобы швы не бросались в глаза и текучесть выглядела совершенно органической. Центральный образ, обоз, прямо на глазах рождается из элементарных, видавших виды объёмов, деревянных ящиков, которые в некоем экстазе творения громоздятся один на другой, а в финале снова разбираются. Музыка (Ф. Латенас) сокрушительными по громкости «гласами» сопровождает тихий, бесконечно долгий поезд. Контрасты пасторали и библейской риторики, бытовой комедии и трагических метафор (Вечный жид — Палестинец; повисшие над сценой Эфраим и Шмуле-Сендер), примитив (конь — это шкаф, а морда коня — портрет «незнакомки») и сложная интеллектуальная символика (раскрытые в сияние двери, которые перед началом путешествия Эфраим забил досками) дают представление об уровне режиссуры.
Зрители, сидевшие прямо на сцене «Балтдома», были объединены в «священный круг». Путевые приключения, вполне представимые как плутовская история, гротескная комедия, этнографический реализм, выглядели торжественной аллегорией, а лирико-комедийные антракты добавляли к ней чуть кисловатого юмора. Целесообразность отсчитывалась от инсценировки. Из романа с несколькими сюжетными линиями, выигрышными в театре, выбрана и оставлена лишь одна, с дорогой из местечка до Вильно. Образ Эфраима, этого литовского Тевье, опущен с библейских котурн. Вместо пророческой фигуры патриарха, главы рода, восьмидесятилетнего каменотеса, С. Рачкас играет характерного силача-молчуна. Его герой обращён в самого себя, он отвечает только за собственные мысли и чувства, за свою историю. Скорее всего, это крестьянин, человек, так сказать, эры земледелия, а не кочевого скотоводства.
История литовского народа, как она представляется режиссеру, подтекстована к эпосу евреев. Это, конечно, выводит узконациональные темы из заключения, к всеобщим Путям. Ко всякой катастрофической перемене в судьбе народа, к трагедиям репатриации, репрессий, эвакуации, разрыва с материнской землей, к трагедиям нарушенного хода вещей, бытийным обвалам вынужденного странствия и связанных с ним страданий бездомности. Многие зрители, всякий по своей причине, домысливали коллизию Эфраима, складывая её с собственными воспоминаниями, потому что универсальная в истоке формула обретения эпической истины подходит не только к известным мировым передрягам двадцатого века, но и к любому факту сегодняшнего дня. Откройте газету — убедитесь в этом.
Эта-то пригодность фабулы, её ветхозаветная гарантия и податливая как флюгер, политичность, готовность просветиться в любой темной межнациональной склоке и локальной войне, настораживали. Связать сразу всех единым страданием, означает никого не обидеть, всех простить и самим очиститься. Так бывает только в сказках. Среди модных идей, рождённых последним временем, одна из самых неприятных — покаяние. Все, мол, должны принять вину и просить прощения — большевики, конформисты, военные, старики, молодежь, атеисты, горожане, правители, воры, осведомители и прочая… По некоторым проектам — и евреи; даже, может быть, больше других. По другим — перед ними склоните головы. Дальше пути без покаяния нет. Совершенно поверхностное, ужасно публицистическое (вернее, журналистское) покаяние на словах превратилось в одну из спасительных соломинок искусства, которое отдувается за грехи истории. Циническая, наиболее косная часть человечества даже усвоила все моральные выгоды таких «банных дней»: после покаяния легче грешить. Мыслящие люди, интеллигенция, принимаются за покаянные процедуры с благими намерениями. Евреи для этого материал стопроцентно подходящий, в философском смысле «спекулятивный». Один из персонажей спектакля «Улыбнись нам, Господи!» говорит: «Если бы я был богом, то сделал бы так, чтобы все люди были евреями» (отчасти так и думает постановщик этой литовской мистерии). Я продолжу остроумный проект Розенталя: если бы все люди были евреями, их не надо было бы так старательно и так невовремя любить.
Восьмидесятичетырехлетний Григорий Канович, автор саги о литваках, которую составляют десять романов, множество повестей и рассказов, считает, что история евреев Литвы подошла к концу. Писатель, драматург, сценарист и переводчик, произведения которого переведены на тринадцать языков, удостоенный национальной литературной премии Литвы, бывший член Совета освободительного движения «Саюдис», 20 лет назад уехал на свою историческую родину – в Израиль. Но до сих пор он держит руку на пульсе Литвы. Ему, к сожалению, сегодня кажется, что Литва утратила «драйв» - самоотверженность и высокое стремление к лучшему будущему...
Григорий Канович. Фото: veidas.lt
«ВЕЙДАС». Мы хотели бы Вас спросить, являются ли евреи, выходцы из Литвы, так называемые литваки, какими-то особенными, отличаются ли они чем-то от других евреев? Как известно, среди них – такое внушительное число выдающихся представителей мира политики, культуры и науки. Г.К. Издавна сложилось такое небезосновательное мнение, что литовские раввины и представители других профессий выделяются своей просвещённостью и толерантностью. Они всегда предпочитали умеренность и взвешенность в суждениях, и редко прибегали к крайностям. Хотя и не следовало бы делить единую нацию на племена, но, метафорически выражаясь, литваки были и остались, как я думаю, таким своеобразным племенем. Что бы о них ни говорили, литваки своими чертами характера, умонастроением, диалектом и обычаями заметно отличались от своих собратьев, скажем, от евреев Польши, Украины, Бессарабии. Идиш литваков лёг в основу литературного языка всей национальной литературы, представленный такими гигантами, как Шолем Алейхем, Ицхак-Лейбуш Перец, Хаим-Нахман Бялик. Литовский идиш переняли евреи, населявшие соседнюю Белоруссию, пограничные районы Польши, ибо он был образцом благозвучия и выразительности.
«ВЕЙДАС». Евреи, уроженцы Литвы, частенько подчеркивают, что они литваки. Интересно узнать, существует ли такая общность между вашими соплеменниками, родившимися в других странах? Г.К. Не знаю, как обстоят дела в других общинах, но литваки гордятся своим происхождением. Да и я, ваш покорный слуга, горжусь тем, что принадлежу к их сословию. Но вся беда в том, что в сегодняшнем мире общение даже со своими земляками вообще не столь тесное и не столь плодотворное, как хотелось бы. Люди больше пекутся о своих нуждах и меньше заботятся о дружбе и привязанности к своим корням. За редкими исключениями каждый житель нашей маленькой планеты больше стремится к материальному благополучию и к личному успеху, чем к духовным ценностям. И надо признать, что это стремление свойственно не только евреям, но и другим народам и народностям. Израиль же озабочен тем, чтобы его граждане, выходцы из разных стран – мусульманских и католических, говорящие на разных языках, составили одно единое национальное целое.
«ВЕЙДАС». Вы свои произведения пишете по-русски, на языке тех, кто на свою историческую родину приехал из СССР. Как известно, в Израиле до сих пор выходят русские газеты и журналы. «Русские» общаются со своими бывшими согражданами по-русски. Г.К. Русская печать понемногу исчезает. Старые репатрианты, которым за 60 и далеко за 60, не отказываются от прежних привычек – говорят по-русски, читают по-русски. Мне лично кажется, что это явление временное. Это такой, можно сказать, своеобразный русский островок, и его влияние на жизнь в Израиле не стоит переоценивать. Со временем и русские репатрианты станут настоящими израильтянами в том смысле, что они растворятся в общем потоке.
«ВЕЙДАС». Вы уже много лет пишете сагу о литовских евреях. После выхода в свет в нынешнем году «Местечкового романса» Вы как-то обронили фразу – не пора ли остановиться? Хочется верить, что Вы так не поступите. Г.К. Мне уже немало лет, и я не могу твёрдо обещать читателю: ждите новых произведений. И если меня осенит, если появится какая-нибудь привлекательная идея, я конечно, постараюсь что-то написать. Но порой мне кажется, что я уже за свою жизнь написал слишком много, с таким избытком, что, пожалуй, могу с кем-нибудь поделиться. Когда я начал писать о своих земляках-евреях, редактор главного литовского издательства Алдона Лёбите, мир праху её, сказала мне вещие слова: «Канович, если Вы будете писать о своих, из Вас выйдет толк» (речь шла о моей повести «Я смотрю на звёзды» - первой повести о евреях на русском языке в послевоенном Советском Союзе). Не мне судить, вышел ли толк из меня. Сейчас я слежу за жизнью в Израиле, в Литве и в мире, ибо не равнодушен к тому, что творится на белом свете. Читаю, веду обширную переписку. Мои литовские читатели всё время меня о чём-то спрашивают и я отвечаю. Электронные письма – это, конечно, увы, не повести и не романы.
«ВЕЙДАС». А современному израильскому читателю тема литваков интересна? Г.К. К сожалению, интерес к тем временам, к тому еврейскому местечку, к его обитателям, которые по вечерам, после работы мечтали о своём еврейском государстве, невелик. Сегодня на повестке дня в Израиле другие, серьёзнейшие проблемы. Вы, наверное, знаете, что мы живём у подножия вулкана.
«ВЕЙДАС». Вы были, что называется, человеком «Саюдиса», членом его Совета. Интересовались ли Вы, как была отмечена 25-я годовщина его создания? Г.К. Конечно, интересовался. Я вообще интересуюсь делами Литвы и от души желаю ей процветания.
«ВЕЙДАС». Чем, на Ваш взгляд, отличается Литва сегодняшняя от той, которая была четверть века назад? Г.К. В той Литве большинство её граждан жило упованиями на лучшее будущее. Та Литва казалась удивительно помолодевшей. Чудилось, что она может очень многого добиться - не только в сфере экономической, но и в сфере духовной. Ведь во времена «Саюдиса» мы стояли на прославленном Балтийском пути, взявшись за руки. Тогда нас всех волновали другие, я бы сказал, очень существенные проблемы, которые предстояло решить. Сегодня Литва утратила тот обнадёживавший драйв. Меня очень, например, огорчило то, что число мигрантов из Литвы перевалило за космическую цифру – 700.000 человек. Семьсот тысяч человек покинули Литву.
«ВЕЙДАС». Поредела и община литваков. Г.К. Мне кажется, что история евреев Литвы подошла к концу. Я отдаю себе отчёт в том, что ни евреям, ни литовцам это не очень приятно слышать, мои слова безусловно режут слух. Делать такие заявления, конечно, непопулярно. Правда вообще большой популярностью никогда не пользовалась. Но негоже затыкать уши. Я так думаю и с нескрываемой горечью об этом говорю. Буду счастлив, если окажусь никудышним пророком и ошибусь в своих предсказаниях. Я не сомневаюсь в том, что некое количество евреев будет в Литве проживать всегда, никто им не станет чинить никаких препятствий, но полнокровной еврейской жизни, как должно быть, не будет. Почему? Приведу хотя бы один красноречивый пример. Когда в 1991-м году я был избран председателем еврейской общины Литвы, то численность евреев в республике в то время составляла чуть больше 15 тысяч человек, теперь в лучшем случае в Литве насчитывается 3,5 тысячи евреев, хотя цифра, упоминаемая в печати, чуть краше. Если верить печатному слову, то пять тысяч. А сколько еврейских детей ежегодно рождается на свет? Кто может поручиться, что цифра не поползёт вниз? Такую убыль, а не прирост мы наблюдаем не только в Литве, но и в Латвии, в Эстонии и в Польше. Короче говоря, ничего утешительного в таких отчетах с прикидочными цифрами нет. Жизнь не считается с нашими благими желаниями.
«ВЕЙДАС». Какие Вам видятся перспективы взаимоотношений между евреями и литовцами? Г.К. Все свои надежды я возлагаю на молодежь. Да и в старшем поколении отыщутся люди, которые сделают всё от них зависящее, чтобы осмыслить ошибки прошлого, не убояться публично признать их и положить конец сведению счётов между сторонами. Ибо такая политика ведёт только в тупик: вы, мол, погубили нашу независимость, а мы вам за это отомстили. Объяснения тому, что случилось в годы войны, варьируются. Мне кажется, что каждый народ – евреи и литовцы, немцы и русские - может о чем-то сожалеть, из-за чего-то раскаиваться, чувствовать за что-то вину, и это совсем не стыдно. Это свидетельствует о силе того или иного народа, способного признать свои прегрешения. А что же получается на самом деле? – бесконечное сведение счетов.
«ВЕЙДАС». Какую миссию должна всё-таки выполнять еврейская община, первым председателем которой Вы были? Г.К. Какую миссию? На мой взгляд, прежде всего сохранить для потомков то из еврейского культурного наследия или, высокопарно говоря, из еврейской истории, что еще можно сохранить. Не забывать, что евреи обязаны Великому князю Витаутасу, который своей Привилегией разрешил им селиться в Литве и заниматься ремёслами и торговлей. Это оставило яркий след во всей истории Литвы, в её жизни – в местечках и городах, на каждом, я бы сказал, шагу - и принесло ей немалую пользу. Поэтому считаю, что еврейская община, пусть и малочисленная, должна в Литве оставаться. И работать.
«ВЕЙДАС». Во взаимоотношениях литовцев и литваков были и периоды многолетнего добрососедства, и четыре ужасных года Холокоста во время Второй мировой войны. Однако председатель общества «Исраэль – Лита», объединяющего литваков молодого поколения, утверждает, что не надо говорить о прошлом, а надо говорить о будущем. Г..К. Мне кажется, что в иных условиях это, наверное, был бы единственный путь. Но в Литве быстроногое прошлое догоняет настоящее, оно от нас ещё не отдалилось и не отдалится ещё на протяжении десятилетий. Спору нет, заглядывать в будущее – благородно. Но при этом ни в коем случае нельзя забывать прошлое. Надо обратить свои взоры к молодёжи, просвещать её, правдиво объяснять, что было и как было. Вы упомянули мой «Местечковый романс». Рядовые читатели-литовцы удивляются тому, как много до войны среди евреев было ремесленников. Многие из моих корреспондентов ведать не ведают о жизни евреев в Литве. Они полагают, что евреи были сплошь коммунистами, агентами КГБ, толстосумами и врагами Литвы. А ведь на самом деле большинство евреев было за независимость Литвы. Они за эту независимость кровь проливали. Да, были отдельные группы коммунистов, сионистов, попадались даже евреи – литовские националисты. А теперь, как послушаешь, преобладали только Душанские и Расланы. Кстати, Раслан и евреем-то не был.
«ВЕЙДАС». В Вильнюсе состоялся !V конгресс литваков, посвященный семидесятой годовщине уничтожения Вильнюсского гетто. Такие единичные мероприятия, по-вашему, могут изменить ситуацию к лучшему? Г.К.Я не верю в чудодейственную силу конгрессов. По-моему, никакого влияния на жизнь Литвы и на судьбу евреев они не оказывают. Что с того, что газеты пошумят и участники конгресса примут какую-нибудь резолюцию? Я не против торжеств и юбилеев. .Но, по-моему, надо больше заниматься повседневными делами, буднями. Идти, как говаривали раньше, в народ, к простому гражданину, и объяснять, втолковывать ему, что евреи не были врагами Литвы, евреи не покушались на литовскую. независимость, они трудились не только на благо своей семьи, но и на благо своей республики. Если угодно, сейчас нужны не столько зажигательные речи на поминках, сколько простая, основанная на фактах понятная пропаганда. Дело в том, что властям удобней провести один или два раза в году торжественное заседание, посвященное трагедии, выразить свое сочувствие, обронить слезу, чем взяться за трудную повседневную работу. В первую очередь, начать со школ, которым позарез нужны непредвзятые учебники, не приукрашивающие того, что случилось в войну. Требуются подвижники, которые отважились бы рассказать своим соотечественникам подлинную, а не густо смешанную с враньем историю евреев Литвы.
«ВЕЙДАС». В последнее десятилетие возникли споры по поводу возвращения евреям утраченного в годы войны имущества – компенсации за имущество, разграбленное и незаконно присвоенное. Ваше мнение? Г.К. Сложный вопрос. Начну с того, что в Литве очень много пожилых граждан, у которых для нормального существования не хватает средств и которые должны расставаться со своими близкими и отправлять их в Англию или Норвегию на заработки, чтобы дождаться оттуда какого-нибудь денежного перевода. Этим людям, слушающим радио и смотрящим на экран телевизора, никакими словами не растолкуешь, что евреям надо выплачивать миллионные, утраченные не по их вине суммы И это вместо того, чтобы помочь им, беднякам, которые еле сводят концы с концами. Разве это справедливо - открывать карман не для них, а для евреев? Недавно я прочёл в литовской печати, что на каждого из двухсот тысяч убитых в Литве евреев приходится по 15 литов. Честно говоря, я бы до такой арифметики сам не додумался. Но причина заключается в том, что в Литве многие люди бедствуют, живут за чертой бедности. А у бедности, у нищеты своя логика.
«ВЕЙДАС». Мы с вами говорили об исторической памяти. Я хотела бы Вам напоследок задать вопрос именно о ней, но он касается не Литвы, а Израиля. Разве такие примеры, как поставленный в еврейском государстве мюзикл о Варшавском гетто или исполнение симфоническим оркестром музыки Рихарда Вагнера не является свидетельством того, что и в Израиле меняются взгляды на такое понятие, как историческая память? Г.К. Возможно, моя точка зрения неверна. Но я всё же придерживаюсь того мнения, что идеология и творчество – вещи несовместные. Не стану отрицать, что под музыку Вагнера в концлагерях истребляли людей. Правда и то, что Гитлер был звериный антисемит, который, как язычник, поклонялся такому же антисемиту, как Вагнер. Правда, что Фёдор Достоевский был откровенный антисемит. Но и немецкий композитор, и русский писатель, несмотря на их вредоносную идеологию, создали то, что пережило их взгляды, и что осталось. По-моему, право каждого свободного человека – слушать или не слушать, читать или не читать, отвергать или принимать.
«ВЕЙДАС». Вы уже два десятка лет живёте в Израиле, но в своих произведениях продолжаете, как и прежде, жить в Литве. Нашу беседу мы ведём по-литовски. Какие всё-таки ассоциации возникают у Вас, когда Вы слышите слово «Литва»? Г.К. Детство. В детстве Литва была для меня раем. Я тут родился, я тут рос, я тут был счастлив. С другой стороны, я в двенадцать лет вместе с родителями бежал из Литвы и еле спасся. Ещё накануне войны я, тогда ещё юнец, почувствовал, что после навязанного Советским Союзом размещения своих войск на территории суверенной Литвы отношение наших земляков-литовцев к нам, евреям, стало заметно ухудшаться. Короче говоря, Литва была для меня, и свет, и мрак. Но я не отрёкся от неё, я до сих пор испытываю к ней самые добрые чувства, неравнодушны к её судьбе и моя жена, и мои дети и внуки. От души желаю ей, чтобы в будущем она числилась в мире среди передовых и счастливых стран.
Мир еврейских местечек…Печальный писатель Канович ещё помнит его. Там до дыр зачитали Талмуд, там не хуже раввина собаки, коты и коровы понимают на идиш и птички на идиш поют;
там на каждый жилет – два еврея, четыре заплаты, там на каждую жизнь – по четыре погрома, по три… Там ещё – Эфраимы, Ревекки, Мэнахэмы, Златы, балагулы, сапожники, шорники и шинкари.
Их скупому дыханью звезда запотевшая светит, их смазным сапогам – из полей палестинских песок… Эмигранты империй, соломоновы бедные дети, на повозках молитв отбывающие на восток…
Дай им, Господи, сил, дай им кигэлах* сладкие горы, километры мацы и куриных бульонов моря… Грустно жить на земле, где еврейское горе – не горе, трудно жить в городах, где не все понимают меня…
Там, где даль мне поёт, там, где ночи о прошлом долдонят, там, где бамовский шов в прибайкальскую летопись лёг, кто услышит меня и какой мне Канович напомнит мир еврейских местечек со львами его синагог?
Кто мне лавку откроет, где молятся полки о хлебе? Кто мне Тору раскроет, которую слёзы прожгли? Кто укажет перстом на скрипучую лестницу в небе, по которой однажды за счастьем еврейским ушли
Эфраимы, Ревекки, Мэнахэмы, Златы – поэты, балагулы, сапожники?.. Кто загрустит обо мне, прочитавши о том, как ушёл я по лестнице этой в мир еврейских местечек – на родину, в небо, к родне?
Из Вильнюса домой, в Израиль, вернулся писатель Григорий Канович. По слухам, докатившимся до Нью-Йорка, там произошло нечто невообразимое, связанное с премьерой спектакля "Улыбнись нам, Господи", поставленного по роману Кановича "Козленок за два гроша". Что же в присутствии автора произошло в столице Литвы на самом деле? На вопросы "МЗ" отвечает Григорий КАНОВИЧ.
- История этого спектакля такова. В ноябре 1994 года, спустя год после нашей репатриации, состоялась его премьера. Поставил спектакль знаменитый литовский режиссер Римас Туминас в своем Малом Вильнюсском театре. Инсценировали его при моем участии Римас Туминас и кинорежиссер Альмантас Грикявичюс, поначалу пытавшийся перенести мой роман на телеэкран, но из-за трудностей с финансированием отказавшийся от своего намерения. До 2000 года спектакль шел с аншлагами. Театр побывал с ним на гастролях в Германии, Финляндии, Польше, России и в Украине. На международном театральном фестивале стран Балтийского региона он был удостоен Гран При.
- Я слышал, что одну из самых восторженных оценок спектаклю дал Сергей Юрский... - Да, это так. Привожу дословно его текст, изложенный в программке: "Когда я смотрел спектакль "Улыбнись нам, Господи", у меня было такое чувство, что перед моими глазами - четыре свёрнутых ковра. Как только их начали разворачивать, я увидел, что эти ковры полны драгоценностей, ибо все основные исполнители, занятые в спектакле, - личности своеобразные и уникальные. По мере того, как ковры разворачивали, росписи на них повторялись, и я понял, что действие будет долгим, и что я его с удовольствием буду смотреть - ведь эти ковры такие великолепные! Но во мне теплилась тайная надежда: может, в этих коврах ещё что-то завернуто?.. И во втором действии произошло главное - ковры полностью развернулись, и выяснилось, что кроме великолепного рисунка (актёрского таланта) в них было завёрнуто то, чего я давно не испытывал в театре: катарсис. Ощущение правды, которая возможна только в драматическом театре. Этот театр, на мой взгляд, обладает громадной потенцией, он может развернуть перед зрителем ещё много-много таких ковров".
- Но премьера состоялась, как вы сказали, в 1994 году, более десяти лет назад. Почему же сейчас такой шум? - Потому что нынче, после пятилетнего перерыва, спектакль был возобновлён по требованию жюри, которое к 10-летнему юбилею фестиваля отобрало три лучших спектакля для показа публике. 6-го октября в Санкт-Петербурге состоялось "второе рождение" спектакля, и премьера прошла с оглушительным успехом. Ей даже была посвящена передача на "Радио Свобода" Участники передачи - театроведы и критики - назвали спектакль шедевром.
- А в Вильнюсе, то есть на его родине? - Там премьера прошла с таким же успехом, хотя "Улыбнись нам, Господи" смотрели представители нового поколения литовцев, те, кому в 1994 году было по восемь-одиннадцать лет. Отзывы о спектакле - самые доброжелательные, чаще всего в превосходных степенях. Честно говоря, реакция превзошла все наши ожидания. Актеров и автора после спектакля долго не отпускали со сцены. И это был не формальный акт вежливости. В мае они везут спектакль в Москву. Хотели и сюда, в Израиль, но возникли сложности с декорациями.
- С литовцами понятно. А как восприняли спектакль литваки? - Что касается литваков, то, как я горько пошутил, их на сцене было больше, чем на улицах Вильнюса. Не знаю, как долго продлится закат Литовского Иерусалима, но все признаки заката давным-давно налицо.
Отправлено: 19.12.13 20:24. Заголовок: отрывок из интервью ..
отрывок из интервью Февраль 2012 г. Григорий Канович: «Моя партия - мой письменный стол»
...- Хотя Вы пишете в основном о еврейской составляющей, в ней, как в капле воды, отражается вся Литва за последние полтора столетия.
- Мне всегда интересен человек вообще, в разных ипостасях, разных жизненных обстоятельствах. Это похоже отчасти и на тему «Титаника» - утонувшего мира и исследования всего, что сопутствовало в той или иной степени его потоплению. Это не только Холокост, но и вечный неуют, чужбина, всё переплетается одно с другим.
Парадоксально, но я вообще-то – киношный человек, много работал в кино и должен был бы больше внимания уделять фабуле. Я был большим мастером фабулы, это все признавали, но я отошёл от этого. Это не значит, что я вовсе не забочусь о сюжете, но меня привлекает человек в крайних, экстремальных обстоятельствах, а поскольку евреи из них не вылезают… Мама говорила, что еврейская надежда всегда находится в реанимации. И я - верный сын своей мамы – тоже так считаю. С другой стороны, хочется оставить надежду, передать любовь к этим людям. А в целом я бы хотел своими книгами соорудить некий обобщённый монумент в духе Эрнста Неизвестного – чтобы они создавали впечатление единого мира, быть может, не совсем красивого и доброго, но в чём-то прекрасного, о котором негоже забывать. Это меня держит, потому что о современной тематике, о вещах сегодняшних, я пишу очень неважно, как мне кажется. Зато в прошлом чувствую себя как рыба в воде...
"Семь искусств" Номер 5(30) - май 2012 Григорий Канович. Местечковый романс
А идише маме! Ты одолела столько бед! А идише маме! Лучше тебя на свете нет. Из народной еврейской песни
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Я давно собирался написать о маме с тем радостным усердием и той необременительной обстоятельностью, с которой и подобает вспоминать о родителях – самых близких и дорогих людях. Но, к стыду своему, почему-то благое это намерение всё откладывал и откладывал или писал урывками, как бы невзначай, ограничиваясь отдельными эпизодами в рассказах о земляках и родственниках. Желая как-то сгладить усиливающееся чувство вины, я вдруг спохватывался и принимался что-то набрасывать, даже во сне, но назавтра все приснившиеся, как мне казалось, достойные слова безжалостно стирало наступившее за окнами утро.
И вот теперь, на склоне лет, я всё-таки решил, что дальше медлить не имею никакого права, и надо не угрызаться, а поторопиться, хотя бы отчасти искупить свою вину перед мамой – ведь, не приведи Господь, можно и не успеть...
Поторопиться-то я и на самом деле решил. Но, перебирая в мелеющей памяти всё, что я до преждевременной кончины мамы о ней узнал, не очень ясно себе, честно признаться, представлял, с чего следует начать моё повествование. Ещё не приступая к работе, я отдавал себе отчёт, что мой рассказ не будет ни последовательным, ни цельным, ибо и сама её жизнь не была ровной и гладкой.
Наверно, подумал я, лучше всего начать с той давней поры, когда меня ещё на свете не было, с той неразгаданной доселе загадки, как же маме удалось войти невесткой в дом моей властолюбивой и привередливой бабушки Рахели Минес-Канович, которую в нашем местечке даже мужчины побаивались. Недаром с лёгкой руки местечкового доктора Ицхака Блюменфельда земляки наградили её странным и жутковатым прозвищем – Роха-Самурай.
Бабушка Роха считала своего старшего сына Шлеймке-Соломона самым завидным женихом в крохотном, затерянном, как булавка в необъятной Вселенной, местечке Йонава и оберегала его от роковой ошибки. По её убеждению, такого красавца не было не только в Йонаве, но и во всей Литве от границы с Латвией до рубежей враждебной Польши, откуда в законопослушную Йонаву неведомо какими путями нет-нет да забредали незваные гости – вольнолюбивые хасиды в чёрных долгополых лапсердаках. Они нестройным хором распевали молитвенные песнопения и ловкими, словно гуттаперчевыми ногами на мощёной булыжником мостовой выписывали в своих причудливых плясках невиданные в здешних краях иероглифы во славу Господа Бога, завещавшего всему роду-племени Израилеву неустанно и повсюду плодиться и размножаться.
Из рассказов и запоздалых признаний мамы, которая любила то и дело возвращаться в свою далёкую, почти вымышленную молодость и никогда не упускала случая юркнуть в прошлое, как белка в облюбованное и запасливое дупло, складывался рваный, извилистый сюжет моего повествования. Его исходной точкой были трудные отношения нежеланной Хенки Дудак с моей бабушкой Рохой и обстоятельства, связанные с замужеством моей мамы и моим появлением на свет. С них-то, подумал я, и следует начать...
Отправлено: 19.12.13 20:50. Заголовок: Григорий Канович ПОМ..
Григорий Канович ПОМНИШЬ ЛИ ТЫ, КАК СЧАСТЬЕ НАМ УЛЫБАЛОСЬ?..
Двор наш был большой и нелепый. Устоявшие в войну дома, еще пять лет тому назад принадлежавшие пану Збигневу Моравскому, незадачливому потомку славного шляхетского рода Моравских, пришли в запустение и навевали на новых жильцов, съехавшихся с разных концов света - из освобожденных Красной Армией концлагерей и гетто, из забытой Богом русской глубинки (то ли Мги, то ли Лысьвы, то ли Торжка) и партизанской, объявленной властями братской, Белоруссии, - черную меланхолию и подозрения.
этих серых, старинной каменной кладки домах с облупившимися стенами, которые изгрызли шальные осколки, водились, как уверяла бобылка пани Тереза, не то призраки, не то немецкие солдаты-дезертиры.
Пани Тереза вместе со старым, подслеповатым пуделем Эдгаром жила под нами на первом этаже, в однокомнатной, переделанной из кладовой квартире, из которой день-деньской по вечерам над двором моросили довоенные польские шлягеры о вечной любви, о встречах и разлуках, о верности и изменах.
- То цудовны песеньки из майонтка вельможной пани Моравской, - уверяла Тереза мою маму. - Киеды пани Моравска збиегла, то вшистко зоставила мние.
Еще пани Тереза уверяла мою чувствительную маму в том, что однажды, возвращаясь заполночь с работы, - а работала наша соседка посудомойкой в привокзальном ресторане, - она увидела высокого, усатого мужчину в цилиндре, в черном распахнутом пальто, с тяжелой тростью в руке. "Пан Моравский!" - якобы окликнула его Тереза. Но тот юркнул в подворотню и побежал к своему подъезду...
Марина Тимашева: На фестивале "Балтийский Дом" один из лучших режиссеров Литвы, лауреат многочисленных международных премий, автор постановок "Играем Шиллера" и "Ревизор" в московском "Современнике", Римас Туминас показал спектакль "Улыбнись нам, Господи". Это инсценировка двух романов живущего в Израиле писателя Григориюса Кановичюса и, без преувеличений, театральный шедевр. Три старых еврея пускаются в путь, им предстоит добраться до Вильнюса, чтобы один из них мог просить помилования для своего сына, стрелявшего в генерал-губернатора. В книге сына казнят, в спектакле жертвами очередного погрома становятся сами просители. Если можно использовать в театре жанровые определения, связанные с кинематографом, то это дорожная история. Почти все ее действие происходит на телеге, собранной изо всех тех предметов, которые жаль было оставлять, а жаль было почти всего. В центре сцены громоздится гора из коричневого дерева шкафов, полочек, сундуков, мешков, к ней приставлено пианино - оно играет роль лошади. Мелкими шагами пятится массовка, чуть покачиваются фигуры на, так сказать, телеге - иллюзия движения создается очень простыми, изумительными средствами. Так устроен весь спектакль. Он напоминает о театральном почерке раннего Роберта Стуруа, о его "Кавказском меловом круге" и "Квар-кваре", и почти не поддается описанию. Тут дело в теплых коричневых тонах, в невозможно смешных афористичных репликах, в дивной музыке Фаустаса Латенаса, в тончайшем мастерстве исполнителей главных ролей Сигитаса Ричкаса, Витаутаса Григориуса, Гядиминаса Гирдвайниса и Витаутаса Шапранаускаса, в каждом жесте трагической клоунады, в том, как комедия положений и характеров оборачивается трагедией характеров и положений, в местечковом аромате и всечеловеческом смысле спектакля, в истории иудеев, которая одновременно оказывается христианской историей.
Вроде бы она совсем бытовая, но восходит к притче, история прозаическая, но рассказанная языком поэтического театра, история смешная, но смеяться и плакать вам придется одновременно. На сцене - дощатая дырявая стена-задник. По правую руку - двери старинного храма, когда они распахиваются, в глаза бьет ослепительный свет. В эти распахнувшиеся двери войдет, как во врата рая, умерший в пути Авнер Розенталь, тот, что мечтал стать деревом и рассуждал: "Все народы хороши, но лучше быть ольхой". Трое жителей местечка - это болтливый, мудрый и суетливый Авнер, огромный молчаливый, похожий на ветхозаветного пророка Эфраим, унылый аккуратист Шмуль и примкнувший к ним в пути аферист, жулик и воришка Хлойне, вечный источник распрей и неутомимый рассказчик анекдотов.
Хлойне: В Иерусалиме нашли еврея, который 50 лет подряд, три раза в день, ходит к стене плача и молится. Конечно, народ сбежался посмотреть на такое чудо. Его спрашивают: - Слушайте, скажите, пожалуйста, а вот что вы просите у Господа утром? - Утром я прошу у Господа чуть-чуть хлеба для себя и для своей семьи. - А, скажете, а днем, что вы просите? - Днем я прошу чуть-чуть денег для себя и для своей семьи. - А, скажите, а, вечером? - Вечером я у Господа Бога прошу чуть-чуть счастья для себя и для своей семьи. - И что, так 50 лет? - Да, 50 лет три раза в день. - Скажете, пожалуйста, а какие у вас ощущения? - У меня такое ощущение, что я разговариваю со стеной.
Марина Тимашева: Когда эта четверка спутников выстраивается на авансцене по росту, все - в темных пальто и сношенной грубой обуви, когда они закладывают за согбенные спины одну, и потом вторую руку, когда они, дождавшись первых тактов музыки, начинают медленно и степенно переваливаться с ноги на ногу, намекая на ход еврейского танца, но совершенно его не акцентируя, люди в зале рыдают в голос. И ждут этого прохода-рефрена, как минуты свидания с настоящим театром.
Позволю себе привести фрагменты обсуждения спектакля театральными критиками разных поколений. Это Наталия Каминская из газеты "Культура", Анастасия Арефьева и Влада Куприна из Российской Академии Театрального Искусства и их профессор Алексей Бартошевич.
Голос: Вот эта троица артистов меня просто потрясла. Такой сочностью, такой искренностью существования, таким умением рассказать анекдот, но не впасть в него. Видимо, что-то происходит в театральном сознании. Общий процесс - потребность рассказать человеческую историю. С этой точки зрения, одна из финальных фраз пьесы: "Господи, сделай всех евреями" воспринимается, как "Господи, сделай всех людьми".
Анастасия Арефьева: Политические события и исторические, они все связаны, они становятся частью человеческой судьбы, перетекают одно в другое. Дом-ковчег - дом-повозка, и земля обетованная, которую они ищут, к которой они идут, она здесь, она есть уже. Идти далеко, в этом смысле, не надо. По атмосфере, по уважению к культуре, настолько это было удивительное единение, что, действительно, национальный вопрос, он есть, он, конечно, заявлен практически во всем, но он оказывается вторичен. Фраза одного из героев: "Мне все народы нравятся, но лучше быть ольхой" - она обо всем говорит.
Влада Куприна: Вот этот дырявый мир, который со всех сторон должен продуваться ветрами, он наполнен таким человеческим теплом, человеческой радостью и приятием жизни, при тех страшных вещах, которые там происходят. Это спектакль про человеческий стоицизм, показанный необычно, с такого странного и неожиданного ракурса.
Алексей Бартошевич: Ощущение страшной беззащитности жизни, и поэзии не мощно взрывчатой, а поэзии печальной. Олеша сказал, что в эпоху сплошной индустриализации надо думать медленно. Сколько бы мы ни говорили о меняющемся темпе жизни, о ее точечности, все равно, мое сердце требует и ждет от театра человеческой истории, которая, при всем метафоризме, и при всей философичности была рассказана в этом замечательном спектакле изумительными актерами.
Марина Тимашева: "Улыбнись нам, Господи" - старый спектакль. Ему уже 10 лет. Его будут играть в новом здании, специально построенном в Вильнюсе для Малого театра и Римаса Туминаса. И мне кажется, что восстановление постановки - это еще и гражданский поступок. Со мной согласен художественный руководитель и режиссер Каунасского молодежного театра, чудом выживший во время фашистской оккупации и написавший об этом книгу, - Станисловас Рубиновас.
Станисловас Рубиновас: В Литве, по многим причинам, было и сейчас еще увеличилось, нехорошее настроение по отношению к евреям. Евреев в Литве осталось очень мало. В настоящее время проживает 4 тысячи. До войны в Литве было 250 000 евреев. 200 000 евреев было уничтожено в первые месяцы оккупации. И это было сделано не руками немцев. Почему? Тут причин несколько. Одна из этих причин - реакция на то, что евреи очень приняли Красную армию. А приняли они ее потому, что с обеих сторон надвигались две силы - немцы и Красная армия. Но, это не главная причина. Там и религиозная причина очень важна. Потому что евреи замучили "литовца" Иисуса Христа, и так далее. До сих пор этот миф существует, и в интернете об этом все время пишут. Если почитать интернет, это очень страшно. Увеличивается это еще и потому, что сейчас идут разговоры о возвращении недвижимого имущества еврейской общине. На это реакция очень нехорошая. И на фоне этой реакции по телевидению идут юмористические передачи, где героями являются евреи. Как будто бы ничего не сказано против, но евреи показаны плохо. Как будто бы они коверкают литовскую речь, у них есть всякие еврейские ужимки, и так далее. Почему я все это говорю? Потому, что все то же самое есть в этом спектакле. Но, если там это сделано зло, то здесь это сделано с большой любовью. Весь спектакль, вообще, сделан с большой любовью к человеку.
http://krymovlab.livejournal.com/15381.html# macha_m (macha_m) написал в krymovlab 2010-07-21 12:42:00 Фрагмент интервью Римаса Туминаса (о театре, Эфросе, Крымове) (Из интервью, которое Туминас мне дал в конце июня.Опубликовано сегодня в "Новых известиях")
- Театровед Наталья Крымова сравнила пластические сцены из вашего спектакля «Улыбнись нам, Господи», поставленного в Литве в 1995 году, с пластическими сценами спектакля «Дибук», поставленного самим Вахтанговым в 1922 году… – Сцена – это такой кадр, такая рама, что невозможно ее недооценить. Это же рама жизни! Мы часто провозглашаем, что театр – это совокупность и музыки, и живописи, и всех жанров искусства, но от невежества и эгоизма не обращаем на многое внимания, и тогда картина не получается. Я стараюсь все сразу компоновать. Сцена – большое полотно! И, наверное, самое главное то, как компонуется жизнь, как монтируется она в этой картине. Самое удивительное – это монтаж. Монтаж чувственный, монтаж света, монтаж действия, монтаж с улыбкой, с тапочкой, с луной. Это мир, который ты создаешь. Я часто приглашаю актеров со сцены в зал и говорю: «Вот вас на сцене нет, но играет музыка, есть решенное пространство, и оно само говорит». На это пространство хочется смотреть. Это даже не декорации. Они должны быть минималистическими, очень простыми. Мне же не нужен ни круг, ни плунжеры. Я не хочу пользоваться техникой, а тем более – не дай боже! – инсталляциями. Это так же не театрально, как и телефон на сцене или телевизор. Или наоборот – вазон с живым цветком, или живые деревья, или живая собака, кошка или лошадь… Или маленькие дети на сцене… Это антитеатрально. Я отрицаю, когда спектакль не пахнет детством, когда нет вкуса хлеба и нет звука времени… Если эти три компонента не звучат, то это не театр, это другое. Я признаю Стреллера, преклоняюсь перед Эфросом, перед Фоменко, перед Женовачом, перед Гинкасом. Перечислить еще могу, но все они крепкие индивидуалисты, они утверждают себя. А я буду утверждать, что Вахтанговский театр в моем лице претендует на театр. Самый интересный театр. Потому что мы будем проводить интересные исследования, изучать новейшие достижения в культуре, в науке, в политике – во всем. Всей этой информацией мы должны жадно интересоваться.
– Вы назвали среди режиссеров, которыми вы восхищаетесь, Анатолия Эфроса. А вы были с ним лично знакомы? – Я два года убегал из ГИТИСа и ходил к нему на Бронную на репетиции. Меня даже хотели исключить из института, узнав, где я провожу время. Мне сказали: «Это эфросятина, это опасно!» Но наш руководитель меня защитил, и меня оставили в институте, а я, почувствовав себя победителем, продолжил ходить к Анатолию Васильевичу. Потом мы даже подружились. Эфрос как-то отдыхал в Литве, и я пригласил его в театр – представил труппе. И он рассказывал про то, как он собирается ставить «На дне». Но и туда дошли слухи, что он какой-то опасный человек в обществе и вся администрация относилась к нему иронично и настороженно. Актеры же слушали очень внимательно, но мне было так обидно, что они не видели его спектаклей, не наблюдали его репетиций!
– А вы видели спектакли его сына, Дмитрия Крымова? У него, кстати, бывает, что и дети выходят на сцену… – Но он же настоящий художник! И в этих сценах он выступает как художник. И вообще, все зависит от того, как это происходит. Кстати, Анатолий Эфрос тоже выводил детей в тургеневском «Месяце в деревне». Но надо суметь точно попасть, сделать это вовремя и неизбежно.
...- Римас Владимирович, а на сцене театра Вахтангова еще будете? - Я буду ставить (по блату) своего соотечественника — роман литовского писателя Григория Кановича «Улыбнись нам, Господи». Это произведение помогает человеку возвыситься над суетой, над Землей, и стать ближе к небу, к чему и должен стремиться театр...
...сомнение по поводу неоднократно изреченной мысли о кризисе театра в постсоветских странах опроверг спектакль из Литвы «Улыбнись нам, Господи...» по прозе бывшего вильнюсского, а ныне живущего в Израиле писателя Григория Кановича. Спектакль, сочетающий в себе два, казалось бы, несовместимых качества: мощь и изящество. Что стоит одна проходочка трех молодых литовских актеров, играющих трех старых евреев!.. Каждый раз после очередного поражения, когда все надежды и иллюзии в прах, когда «мордой об стол» (и до крови!), и что делать дальше, -- вдруг звучит нежная и тугая, веселая, с отчаянием внутри, а еще глубже -- железная сила, музычка. И первый, заложив руки за спину, ернической походочкой под ту музычку шарк-шарк сапогами, круто наклонив булыжный лоб, выводит остальных двух; и вот все трое в одном пластическом рисунке -- как бы, а нам что, а мы танцуем -- кружат по сцене под эти смешливые и рыдающие звуки, и мы видим, как во время этого кружения снова заводится раздрызганный механизм жизни, и перед нами не то три беспомощных еврея, не то три почти ковбоя из тех, в которых стреляешь, стреляешь, а они стоят себе и хоть бы что, лишь отряхивают сюртучки...
...Самым удачным, на мой взгляд, был спектакль Римаса Туминаса «Улыбнись нам, Господи» (10 лет назад он получил Гран-при «Балтийского дома») по мотивам еврейских произведений Григория Кановича (Кановичюса), с 1993 года живущего в Израиле. Это притча о трех старых евреях, на захудалой клячонке отправляющихся в Вильнюс. Если нельзя в Иерусалим – можно и в Вильнюс, называвшийся когда-то литовским Иерусалимом. На пути с ними случаются разнообразные еврейские анекдоты, например, похищение евреем-конокрадом никудышной кобылы или пропажа захудалого нищенского тряпья. Это пьеса о тщете человеческих попыток обрести счастье. «Все земли счастливые, есть только одна несчастливая земля. Имя ей – человек» – говорит один из героев спектакля разорившийся из-за пожара лавочник Розенталь, мечтающий стать деревом, безысходно рвущийся из пределов своей человеческой сущности. Без переигрываний, без утрированной интонации литовским актерам мастерски удалось передать атмосферу еврейской экзистенции начала ХХ века.
...обладатель гран-при "Балтийского дома" — "Улыбнись нам, Господи" (Малый драматический театр, Вильнюс) — оставил чувство некоторой растерянности. Путешествие каменотеса Эфраима в Вильнюс, где его сын, стрелявший в губернатора, ждет суда и казни, истолковано как парафраз на библейские темы. В спектакле подкупает отсутствие агрессивности, горестная мудрость замысла и интонации, актерская самоотдача. Но театральный ковчег на пути встречает трудно преодолимые препятствия. Среди превратностей режиссерского странствия Р. Туминаса не осталась незамеченной его встреча со спектаклем "И дольше века длится день", где Э. Някрошюс выдвинул впечатляющие пластические формулы, не говоря уже о теме и образном ряде. Хотелось бы говорить о школе Някрошюса, да не получается. Но как бы ни мешала хорошая память нашему восприятию, все же нельзя не признать "класс" постановки Туминаса, замыкающей компанию лучших.
...Я помню первое свое участие. Был апрель. Мы автобусом ночью возвращались домой после обсуждения спектакля «Улыбнись нам, Господи». Тогда нас назвали победителями. Сейчас, слава богу, почти все фестивали отходят от того, чтобы что-то распределять. Все логично и просто: а кто судьи? Нет их – и не надо. Важнее самосуд.
Так вот этот дьявол отпустил меня из Петербурга победителем, чем-то помазал, что я остановился у Рижского побережья у какого-то озера и, как вышел из автобуса, так, как Христос, и пошел по воде в одежде, в свитере. Поплыл – на удивление всем актерам, которые не решались, то ли спасать, то ли смотреть на то, что со мной происходит. Добравшись до дому, я подумал, что это точно действие дьявола – этого Шуба, который устроил Рай для театра. Правда, огромное здание самого театра «Балтийский дом» очень пугает. У нас в Вильнюсе все как-то немножко низко, узко – у Шуба в Питере такая территория, что кажется, ты попал на космодром: то ли полетишь со своим спектаклем, то ли провалишься и не взлетишь.
В следующие наши приезды мы показывали «Вишневый сад», потом «Маскарад»...
XV Международный театральный фестиваль "Балтийский Дом". Малый театр (Вильнюс, Литва). Спектакль – путешествие. Старый Эфраим и его товарищи покидают родимое еврейское местечко. Повозка Эфраима движется в Вильнюс, где его сын ожидает смертного приговора, а герои проводят время в беседах с Богом о вечном и насущном.
Каждый из четырех актеров по-настоящему самобытен и уникален. Обыденная жизнь непостижимым образом превращается в поэзию, драма приобретает привкус легкой иронии, а любая деталь на сцене вызывает эмоциональный отклик зрителей.
Сам режиссер пригласил 7 марта на премьеру своего нового спектакля "Улыбнись нам, Господи"
МОСКВА, 23 января. /Корр. ИТАР-ТАСС Ольга Свистунова/. В непривычном амплуа - в качестве литературного героя - дебютировал худрук Вахтанговского театра Римас Туминас. В большом зрительском фойе перед началом вечернего спектакля с аншлагом прошла презентация книги, посвященной известному литовскому режиссеру, который 6 лет назад возглавил прославленную московскую труппу и принес ей оглушительный успех, поставив такие нашумевшие спектакли, как "Дядя Ваня", "Маскарад", "Пристань", "Евгений Онегин".
Книгу "В саду Римаса Туминаса" написала соотечественница литовского режиссера Гражина Байкштите. Она знакома с Римасом Туминасом со студенческих времен. Он учился в ГИТИСе, она - во ВГИКе. Тогда и зародилась их дружба, результатом которой и стало представленное сегодня издание.
"Эта книга не претендует на театроведческий анализ спектаклей, - призналась Гражина Байкштите. - Мне хотелось написать о жизни и творчестве друга своей юности, мысленно обратиться к началу начал - превращению талантливого юноши в большого творца - и вновь вернуться в сегодняшний день, в котором далеко не всякая творческая личность находит свое место. Римас Туминас его нашел и свой уникальный талант успешно реализует не только в Литве, но и на театральных подмостках всего мира".
В первоначальном варианте книга была опубликована на литовском языке и теперь по инициативе Вахтанговского театра переведена на русский.
Присутствовавший на презентации посол Литовской Республики в РФ Ренатас Норкус рассказал, что читал книгу на литовском и с удовольствием прочитает ее второй раз, уже на русском языке. По словам дипломата, этот литературный труд "открывает частичку той загадки, которая называется Римас Туминас".
Что же касается самого героя книги, то, как выяснилось, он книги о себе не читал - ни на литовском, ни на русском языках. И, вообще, был против ее написания.
"Когда-то, очень давно, какой-то молодой литератор уже хотел написать книгу обо мне, - напомнил Римас. - Я посоветовался с мамой, которая решительно запретила это сделать. И я как хороший сын послушался. Сейчас мамы нет в живых, и посоветоваться с ней не было возможности. Пришла красивая женщина, подруга юности, я не устоял против ее предложения и согласился. Так что, можно сказать, что книга появилась через мое нежелание".
Откровенничая с аудиторией, обычно скрытный литовец пообещал, что, конечно, познакомится с литературным опусом о самом себе. "Может быть, почитаю летом, на хуторе, или когда выйду на пенсию", - мечтательно заявил Туминас.
А пока у него нет времени - он готовит к выпуску новый спектакль "Улыбнись нам, Господи" по одноименному роману Григория Кановича. Премьера объявлена на 7 и 8 марта.
В интервью ИТАР-ТАСС Туминас напомнил, что 20 лет назад уже ставил подобный спектакль в своем Малом театре Вильнюса. "Но ничего повторить невозможно, - философски заметил режиссер. - В новой версии я что-то добавил, изменил, но смысловая суть осталась прежней - мы пойдем по той же дороге жизни, которая у каждого из нас одна".
Туминас сообщил, что в спектакле заняты звезды Вахтанговского театра - Сергей Маковецкий, Владимир Симонов, Алексей Гуськов, Евгений Князев, Юлия Рутберг, Григорий Антипенко, Олег Макаров, Алексей Кузнецов, Виктор Добронравов и другие. "В актерском составе в основном мужчины, которые будут говорить о любви к женщинам", - уточнил Туминас. Поэтому, наверное, премьеру "Улыбнись нам, Господи" приурочили как раз к Женскому дню.
В премьере драмы по роману Кановича "Улыбнись нам, Господи", которая состоится 7 марта в Театре им.Вахтангова, одну из главных ролей сыграет Виктор Сухоруков. "Это моя вторая попытка поработать на Вахтанговской сцене, - сказал актер "Театралу". - В первый раз меня звали в спектакль "Ветер шумит в тополях", но я тогда не справился. Слишком высокую планку задает Римас Туминас. Возможно, я внутренне еще не был готов с ним работать. В его творчестве есть загадка: постановки строятся на метафорах, но при этом они колоссально правдивы. И как сочетать в себе эту "возвышенную художественность" и "правдивый реализм", я не знал. Растерялся. Но вот прошло несколько лет, меня пригласили в новый спектакль, и я сказал себе: "Сухоруков, на этот раз ты расшибешься, но до цели дойдешь". И я почти уже дошел. Каково это работать с Римасом и с вахтанговцами, нужно рассказывать отдельно, но то что в подобной стилистике я никогда еще не играл и что публика увидит совершенно фантастический спектакль, мне кажется, можно говорить уже сейчас".
Пьесу – притчу по роману Григория Кановича инсценировал Римас Туминас. О чем она? О долгом жизненном пути стариков евреев, едущих из местечка в Вильно узнать о судьбе сына одного из них, покушавшегося на жизнь генерала губернатора.
«Куда бы мы не поехали, куда бы не шли, мы едем и идем к нашим детям. А они едут и идут в противоположную от нас сторону все дальше и дальше… И никогда мы с ними не встретимся…»
Много неожиданностей подстерегает путников. Длинна дорога в Вильно, но еще длиннее воспоминания о прошлом, полные лишения и обид, о смерти, что поджидает каждого, о не сбывшихся надеждах, о потерях, которых не вернуть.
В этой истории один сюжет – дорога к детям и один смысл – философия жизни, где каждому уготовано свое место. Все есть в этих воспоминаниях, нет только радости и надежды. А может быть случится, наконец, чудо и палестинец доберется до земли обетованной, сына Эфраима оправдают, а Авнер, превратившись в дерево, обретет вечную жизнь. И все это произойдет?!! Только улыбнись нам, Господи!
В начале марта Московский театр им. Вахтангова покажет премьеру — спектакль по роману Григория Кановича «Козленок за два гроша». Точнее, по второй его части — “Улыбнись нам, Г-споди”, по которой и названа постановка. Действие происходит в начале XX века: полиция арестовывает юного Гирша Дудака, выстрелившего в генерал-губернатора, и его бедный отец Эфраим оставляет свое местечко и вместе с товарищами пускается в путь, чтобы спасти мальчика. Для труппы это первое обращение к творчеству еврейского литовского писателя, давно живущего в Израиле. Однако худрук театра Римас Туминас уже инсценировал роман Кановича в созданном им вильнюсском Малом театре. И теперь возобновляет постановку — на новом месте, 20 лет спустя.
Ирина Мак Впервые вы поставили «Улыбнись нам, Г-споди» в 1994 году — это была ваша идея? Римас Туминас Нет, я даже не слышал о таком романе. Первоначально был киносценарий, и на Литовской киностудии собирались снимать по нему полнометражный фильм. Но было сложное время: рушилась студия, денег не было. С фильмом не получилось, и мне предложили сделать спектакль. Признаюсь, что изначально не идея меня увлекла, а просто так все совпало, что финансовые сложности заставили меня обратить внимание на это предложение. Но я прочел роман, был поражен, что никогда прежде не читал Кановича. И пришлось мне, будучи в Норвегии, где я ставил Чехова, уже начать работать над инсценировкой.
ИМ Автор ее — вы? РТ Трудно сказать, кто автор. Начали репетировать, переписывать текст — что-то возможно сыграть в театре, что-то нет… Перед выпуском я окончательно скомпоновал материал, и его оказалось слишком много. Там была и линия отцов — Эфраима, и линия детей — его сына Шахны, и то, что происходило в Вильнюсе с его другим сыном, Гиршем. Даже хотели сделать два спектакля — «Дети» и «Отцы», в один весь материал никак не вмещался. В итоге я остановился на второй части — «Отцах», исключив «Детей». Мне показалось, что так будет сильнее: детей не будет, о них будут только говорить. И возникла тема спектакля — дорога к детям. Они уходят от нас, и вот они уже дальше далекого, нам их не догнать, но путь к детям — это и есть то, к чему мы стремимся.
ИМ И весь спектакль превратился в дорогу, и на сцене была повозка… РТ Да, мы сочинили повозку из мебели, ящиков, табуреток, разного реквизита. В качестве лошади нашли шкаф. Повозка жизни, переселение народа… Дорога как метафора всего, чем жили герои романа, и чем мы жили. В дорогу мы берем все, что имеем: обычаи, историю, культуру… Что-то приобретаем по пути, что-то теряем. Я стал специально изучать быт еврейских местечек и обычаи, но заблудился во всем этом.
ИМ Сегодня театр вовсю эксплуатирует еврейскую тему, часто скатываясь к лубку, к внешним эффектам. РТ Вы правы, и в 1994 году в Вильнюсе такой проблемы не было. Но сейчас я не повторяю постановку буквально. Конечно, мы повторяем структуру — на сцене снова будет повозка. Может быть, она будет выглядеть изящнее, благороднее, но она остается. И история остается еврейской, в спектакле есть какие-то приметы: пластика, музыка, шабат...
ИМ Но для вас это больше чем еврейский сюжет. РТ Конечно. Когда мы еще только начинали работать над спектаклем в Вильнюсе, я долго не мог понять, почему ничего не получается. А потом до меня дошло: евреи говорят «Улыбнись нам, Г-споди». А играем мы, литовцы. Мы же хотим, чтобы и нам Г-сподь улыбнулся. Эта история про евреев, да, — но и про всех, и для всех. Тема раскрылась, выйдя за рамки чисто национальной.
ИМ Насколько она актуальна здесь и сейчас? РТ Это вечная тема. Понятно, что не существует обетованной земли, но есть нечто святое для каждого, есть сотворенный мир, есть жизнь, к которой все стремятся. Мы все стали космополитами, едем куда-то, не понимая иногда, куда и зачем, — но знаем, что ехать надо, как в том старом анекдоте. Каждый раз, собираясь в путь, даже недальний, мы верим, что увидим на финише что-то лучшее. А дорога очищает нас, и получается, что не ради какого-то другого места мы едем, а ради самого этого пути, он и есть цель путешествия. У меня похожая тема в спектакле «Ветер шумит в тополях», где воспитанники приюта хотят куда-то вырваться, забраться на гору, это у них не получается, но само их восхождение — вот что важно.
Сцена из спектакля «Улыбнись нам, Г-споди» по роману Григория Кановича в постановке Римаса Туминаса в вильнюсском Малом театре. 1994 год
ИМ «Улыбнись нам, Г-споди» шел 12 лет, но в 2006-м вы сняли спектакль. РТ Умер исполнитель главной роли. Спектакль был очень популярен, и мы хотели ввести нового актера. Собрались труппой, чтобы обсудить, помолчали… Наверное, рано было — он стоял перед нами, и никто не представлял себе кого-то другого в этой роли. Разошлись, договорились снова собраться. И снова помолчали и разошлись. Видимо, он унес с собой спектакль, продолжая играть его где-то на небесах. Но ощущение недоигранности осталось. А года два назад ко мне обратились из тель-авивского театра «Гешер», с предложением сделать спектакль у них. И я подумал, почему, собственно, надо ставить там, когда можно здесь. Может быть, когда-нибудь я и поставлю «Улыбнись нам, Г-споди» в Израиле, но пока я очень рад, что не только актеры, занятые в постановке, а весь театр увлекся этой идеей. Все прочитали роман, и пришли в восторг, и не могли понять, как они могли ничего о нем не слышать, и удивились таланту Григория Кановича, его точным формулировкам, философскому смыслу…
ИМ Кто играет в спектакле? РТ Даже на роль козы оказалось столько претендентов, что я удивился. Мне было неловко предложить играть козу знаменитой актрисе — там всего-то пара эпизодов. Но Юлия Рутберг согласилась, и с удовольствием. И Людмила Максакова изъявила желание. И Галина Львовна Коновалова, лежа в больнице, говорит: «Хочу играть козу. Вы понимаете, коза же может быть и немолодой». Эфраима репетируют двое — Сергей Маковецкий и Владимир Симонов. Шмуле-Сендер — Евгений Князев и Алексей Гуськов, Палестинец — Антипенко и Макаров, Авнера играет Виктор Сухоруков. Один. Думаю, он и останется единственным исполнителем этой роли. На репетициях он очень нам помогает — заводит всю труппу, привносит такой азарт… Все вертится вокруг него.
ИМ Поразительно: два состава, и в каждом звезды. РТ Да, и сначала актеры говорили: «У меня никогда не было дублера!» На что я отвечал: «А сейчас будет». Я понимаю, все хотят сыграть премьеру, но потом у кого-то начнутся съемки, еще что-то… Я не разделяю актеров на первый состав или второй, мне главное, чтобы у каждого его роль состоялась... Скромнее надо быть. И есть еще одна проблема, свойственная русскому театру: здесь всех тянет играть мужика, играть быт, тянет к психологизму… А я бегу этого. И все время кричу: «Мне нужен звук, а не диалог!» Умение существовать на сцене автономно, вести свою тему в ансамбле…
ИМ Вы ставили в Литве спектакль на еврейский сюжет. И хотя разыгранная история совсем не про вас — вы литовец, родились после войны, — эта тема и ваша. Потому что Литва — это еще и еврейская среда, исчезнувшая, но сохранившаяся в памяти. Как в Литве к этому отнеслись? РТ Видимо, я вас удивлю, но одно то, что Гирш, еврей, стреляет в генерал-губернатора, превращает его в героя. Зрители видели в его поступке подвиг, попытку освобождения литовской земли, сопротивление режиму… Причем даже по сюжету после восстания 1863 года до момента, когда происходит действие романа, прошло меньше 50 лет, все было еще свежо, мечты об освобождении были живы. Гирш для нас абсолютный герой.
ИМ А теперь сравните: 1994 год, Литва, сбывшаяся мечта о независимости, смельчак, стреляющий в царского наместника, — и с другой стороны, нынешняя Россия, потонувшая в каких-то диких советских стереотипах. Насколько зрители готовы к пониманию такого героизма? РТ Думаю, что готовы. Я рассчитываю, что зрители воспримут наши идеи — те, кто ходит в Театр им. Вахтангова, наша публика. Это же будет путешествие. Путешествие за улыбкой — «Улыбнись нам, Г-споди». Нам — мы имеем в виду всем. Повозка будет общая, для нас всех.
В марте состоится премьера спектакля «Улыбнись нам, Господи». Римас Туминас написал пьесу по мотивам дилогии Григория Кановича, известного писателя из Литвы (с 1991 года он живет в Израиле).
Действие происходит в начале XX века. Три немолодых еврея отправляются из местечка в Вильнюс. Далека и трудна их дорога, стара кляча, есть время для бесед, воспоминаний, разные события и встречи случаются в пути... *
Режиссер - Римас Туминас Художник-сценограф - Адомас Яцовскис Художник по костюмам - Александра Яцовските Композитор - Фаустас Латенас
Впервые эта творческая группа обратилась к произведениям Г. Кановича в 1993 году - в Вильнюсском Малом театре был поставлен спектакль «Улыбнись нам, Господи», который шел с неизменным успехом десять лет, вызывая восторг публики и маститой критики, был показан на многих фестивалях. Спустя еще десять лет Римас Туминас вернулся к этой истории. Премьера назначена на 7, 8 марта. В спектакле заняты Сергей Маковецкий, Владимир Симонов, Алексей Гуськов, Евгений Князев, Юлия Рутберг, Александр Рыщенков, Григорий Антипенко, Олег Макаров, Виктор Добронравов, другие артисты театра и студийцы. На роль Авнсра Розенталя приглашен актер театра и кино Виктор Сухоруков.
РимасТуминас: «Двадцать лет назад ко мне обратился Даумантас Лявас То-десас и предложил написать пьесу по дилогии «Козленок за два гроша» и «Улыбнись нам, Господи» Г. Кановича. Я этого автора знал, читал, но относился к нему спокойно, понимая, что у него нет ничего общего с театром. Я начал писать пьесу по мотивам романов Кановича в Норвегии, куда поехал ставить спектакль. Немного поработав, я сообщил в театр, что, наверное, невозможно сделать ни инсценировку, ни спектакль. А мне ответили, что уже все профинансировано, актеры получают деньги. А время было тяжелое - 1993 год - Тогда я приехал и закончил работу. Видел, что материал декларативный, может быть, мистический. Работа не удавалась. Я рассказывал историю евреев из местечка, и что-то не соединялось в моем сознании. Я думал в раздражении - почему евреям должен улыбнуться Господь, а мне кто улыбнется, а нам, тем, которые это ставят и играют, кто улыбнется?! И когда я понял смысл названия - улыбнись НАМ, Господи, всем нам, всё стало на свои места. Появилась история, которая нужна всем. Это вечная дорога. Дорога к детям - и чем мы больше приближаемся к ним, тем дальше они от нас. Это дорога на вечный праздник - мы туда едем, едем, и хорошо, что не доедем никогда. Если бы доехали, мы бы умерли, или нас бы убили. А в этой долгой дороге есть все - и воспоминания, и события, и приключения, и огорчения. Дорога очень важна - и Гоголю, и нам, и героям Кановича. Короткая дорога, как говорится у Кановича, ведет только в корчму и на кладбище. Сегодня я по-новому воспринимаю эту историю. Все другое -время, актеры, страна, театр. И я сам изменился. Такие произведения, как этот роман Кановича, как народная песня - она вечна, я пою ее и пою в разные моменты своей жизни. Сегодня я делаю новый спектакль».
Даумантас Лявас Тодесас присутствует на всех репетициях. Римас Туминас позвал его в качестве консультанта, а, может, своеобразного талисмана. Почти двадцать лет назад именно Даумантас, младший друг и почитатель творчества Г. Кановича, предложил театру поставить пьесу по его дилогии, нашел средства на спектакль. Именно Даумантас понял, что режиссером должен быть только Римас Туминас. «Канович рано начал писать сценарии, романы, рассказы. Писал на русском языке. В Литве его книги периодически переиздаются, но их невозможно достать, они нашли место не только в сердцах, но и в шкафах почитателей. Это пьеса о людях, об их отношениях. Они - евреи, потому что автор знает эту среду, нравы, обычаи, особенности. Но главное, что герои этой истории перекликаются со старозаветными, библейскими персонажами, а те всегда находились в процессе поиска земли обетованной.
Это не бытовой спектакль. Национальное, этнографическое не должно мешать спектаклю, который рассказывает об общечеловеческом, о том, что волнует людей разных национальностей. Римас рассказывает об отношениях людей в очень трагичную минуту. Пьеса написана Римасом -500 страничный роман стал пьесой, в которой 8о страниц. Но главное, что сделал Римас - он перенес в пьесу живые и полнокровные характеры, собрал их по крупицам из всего огромного произведения».
Евгений Князев: «Это моя третья работа с Римасом Туминасом - я сыграл Арбенина в «Маскараде» и Доменико Сориано в «Пристани». Я очень рад, что репетирую роль в новом спектакле, и благодарен Римасу за то, что он предлагает мне неожиданные краски, дает возможность раскрыться по-новому, существовать как актеру совсем в ином качестве. Мы взяли пьесу общечеловеческого содержания. То, о чем говорят эти люди, волнует меня, человека не еврейской национальности. Когда я читаю текст на репетиции, у меня часто комок к горлу подступает, потому что мысли моего героя созвучны моим. И я более чем уверен - то, что я произношу, волнует каждого: «Нуда бы мы ни ехали, мы едем за детьми, а они едут в другую сторону, и с детьми можно только прощаться». Как отец я это ощущаю. Мы хотим избавить детей от напастей, от пожара, от наводнения, а они «лезут в огонь, потому что не умеют возле него греться», как говорит герой спектакля. И таких, мыслей огромное количество в спектакле. Я только повторяю - Господи, дай силы, чтобы получилась эта притча».
Виктор Сухорукое: «Я в третий роз прихожу в Театр Вахтангова. Благодарен Театру и его коллективу за приглашение, С артистами нашел общий язык, все ко мне прекрасно относятся. В этот театр меня приглашал еще мой кумир Михаил Ульянов. Звал в штат. Но я ему тогда в ответ пошутил; «Я из другого учебного заведения» (как известно, в Вахтанговский берут только выпускников Щукинского института, а Сухорукое учился в ГИТИСе). В 2003 году на вахтанговской сцене один сезон играл шута в спектакле Владимира Мирзоева «Лир». Вместе с Максимом Сухановым - Аиром мы получили премию газеты МК «СУ-2» (СУханов-СУхорукое). Был приглашен на роль в спектакле «Ветер шумит в тополях», месяц репетировал, но в силу ряда причин сотрудничество не состоялось. Сегодня я пришел в Театр Вахтангова прежде всего из-за режиссера. И пойду до конца. Каждая репетиция - это урок. А я умею, хочу и могу быть учеником. Работая с Римасом Туминасом сом, я не успеваю дышать. Ловлю его задания. Римас колдун, у него полное отсутствие демагогии. Он показывает и подсказывает. Образ показывает одним штрихом, движением кисти руки. Я поражаюсь - откуда в этом хрупком человеке такой масштаб видения мира. Я обожаю публику, но я се годняшний полюбил репетиции. Меня роль Авнера Розенталя в спектакле «Улыбнись нам, Господи» и эта работа, репетиции греют, как шуба зимой. Там такой текст, настолько глубокие мысли, чувстве, что рыдать хочется, умываться слезами. В этом спектакле все построено но метафорах. Каждый тянет свою телегу на горбу. Эта история интернациональная. Нет задачи передать еврейский колорит. Это история о людях. Мы все ищем землю обетованную. Поиски счастья есть и во всех русских сказках. Ради этой роли и ради сотрудничества с Римасом я пойду на многие жертвы, и подчиню этому все свои планы».
В марте 2014 года в театре Вахтангова состоится презентация пятитомника произведений Григория Кановича, куда вошла дилогия, по которой написана пьеса «Улыбнись нам, Господи», и последний роман автора «Местечковый романс». Книги будут продаваться в фойе театра.
Режиссер/Постановщик: Римас Туминас Актеры: Сергей Маковецкий, Владимир Симонов, Алексей Гуськов, Евгений Князев, Виктор Сухоруков, Юлия Рутберг, Григорий Антипенко Римас Туминас инсценировал роман Кановича. На сцене Маковецкий, Сухоруков, Гуськов, Рутберг.
Историю дореволюционного путешествия старого еврея Эфраима, который отправился на поиски сына, Римас Туминас ставит второй раз. В 1994 году его инсценировка одноименного романа Григория Кановича шла в Вильнюсском Малом театре. Но, по словам, режиссера спектакль еще не доигран. Доигрывать его будут звезды театра — Сергей Маковецкий, Алексей Гуськов, Юлия Рутберг, Григорий Антипенко — и приглашенный из Театра им. Моссовета Виктор Сухоруков.
О спектакле Туминас перенес на московскую сцену одну из самых своих знаменитых литовских работ.
Двадцать лет тому назад в Малом театре города Вильнюса режиссер Римас Туминас выпустил премьеру по недавно опубликованным романам уехавшего в Израиль Григория Кановича «Улыбнись нам, Господи» и «Козленок за два гроша».
Спектакль о том, как в начале прошлого века старый каменотес Эфраим, узнав, что его сына судят в Вильно за покушение на губернатора, забивает свой дом в еврейском местечке досками и на телеге друга-водовоза, прихватив друга-погорельца бакалейщика, отправляется на суд. Спектакль о пути в неведомое и тревожное будущее, с которого они не сворачивают, даже когда их обворовывают, даже когда на них нападают то волки, то казачьи разъезды, даже когда один из них умирает. Спектакль об исходе, о новом Ноевом ковчеге, в который на сцене превращалась телега, собираемая из всего нажитого скарба оставляемого дома. Спектакль, в только что вышедшей из империи Литве 94-го года прозвучавший пронзительно и ставший легендой.
Сегодня Туминасу показалось, что эту легенду можно вернуть, и он выпустил ремейк в своем новом театре. В Вахтанговском воспроизведена прежняя сценография Адомаса Яцовскиса, сохранен общий рисунок мизансцен. Однако ясная притча обрела монументальность, многозначительность. Замечательные актеры не играют ее, а будто миссию несут. Погруженный в себя, отвлекающийся от мыслей о судьбе народа на все волнения пути только в крайнем случае, каменотес Эфраим в исполнении Сергея Маковецкого — настоящий патриарх, говорящих заповедями: «Куда бы мы ни поехали, куда бы ни шли, мы едем и идем к нашим детям» или «Короткие дороги ведут только в корчму или на кладбище».
Рядом, как шут при Лире, заполошный, говорливый, витальный, мечтающий быть кленом нищий погорелец Авнер Розенталь — Виктор Сухоруков. Вечно заботящийся о хлебе насущном, отвечающий за национальный колорит и житейскую мудрость, Шмуле-Сендер Лазарек — Евгений Князев, и их пронырливый, гуттаперчевый проводник Хлойне-Генех, исполнен с почти цирковой ловкостью Виктором Добронравовым.
Каждый обитатель этого нового ковчега сыгран не столько как конкретный характер, сколько как его библейский прообраз. Путь отца к сыну — лишь повод рассказать о пути народа. А потому вопрос, что стало с сыном каменотеса, в финале уже никто не задает. Важнее намек на грядущий холакост: на въезде в Вильно телегу встречает санитарный кордон, «дизинфицирующий» город от нежеланных гостей. Земли обетованной ковчег не достигает. Да и кто у нас сегодня верит, что такая земля есть.
МОСКВА, 6 марта. /Корр. ИТАР-ТАСС Ольга Свистунова/. Московский академический театр имени Вахтангова готовится представить зрителям новую постановку своего художественного руководителя Римаса Туминаса. Это спектакль "Улыбнись нам, Господи", созданный по произведениям Григория Кановича. Премьерные показы состоятся 7 и 8 марта.
Сегодня новую работу вахтанговцев увидят журналисты на специальном пресс-прогоне.
В интервью ИТАР-ТАСС Туминас напомнил, что 20 лет назад уже ставил подобный спектакль в своем Малом театре Вильнюса. "Но ничего повторить невозможно, - философски заметил режиссер. - В новой версии я что-то добавил, изменил, опираясь в нынешнем сценарии на два романа Кановича - "Улыбнись нам, Господи" и "Козленок за два гроша".
Однако, по словам режиссера, "суть спектакля осталась прежней". "Мы пойдем по той же дороге жизни, которая у каждого из нас своя", - пояснил Туминас.
Постановка рассказывает о долгом жизненном пути стариков-евреев, едущих в Вильно узнать о судьбе сына одного из них, покушавшегося на жизнь генерала-губернатора. Много неожиданностей подстерегает путников. Длинна дорога в Вильно, но еще длиннее воспоминания о прошлом, полном лишения и обид, о смерти, что поджидает каждого, о несбывшихся мечтах, о потерях, которых не вернуть... Все есть в этих воспоминаниях. Нет только радости и надежды. А, может быть, чудо, наконец, случится? Улыбнись нам, Господи!
Соавторами Туминаса в этой постановке стали его постоянные партнеры - сценограф Адомас Яцовскис и композитор Фаустас Латенас. Исполнителями ролей выступают "звезды" московской сцены - Сергей Маковецкий, Владимир Симонов, Виктор Сухоруков, Евгений Князев, Алексей Гуськов, Виктор Добронравов, Юлия Рутберг, Ольга Чиповская, Григорий Антипенко, Алексей Кузнецов и другие.
"В актерском составе, в основном, мужчины, которые будут говорить о любви к женщинам", - уточнил Туминас. Поэтому, наверное, премьеру "Улыбнись нам, Господи" приурочили как раз к Женскому дню.
МОСКВА, 6 мар — РИА Новости, Наталия Курова. Московский театр им. Вахтангова представит в пятницу новый спектакль "Улыбнись нам, Господи", автором инсценировки и постановки которого стал художественный руководитель театра, режиссер Римас Туминас, сообщили РИА Новости в пресс-службе театра.
В основе спектакля лежат два романа Григория Кановича: "Улыбнись нам, Господи" и "Козленок за два гроша". "Улыбнись нам, Господи" — это рассказ о долгом жизненном пути стариков-евреев, едущих из местечка в Вильно, чтобы узнать о судьбе сына одного из них, покушавшегося на жизнь генерал-губернатора. Много опасностей подстерегает путников по дороге, но больше всего их волнуют воспоминания о прошлом, об обидах и лишениях, мысли о смерти, которая поджидает каждого.
Долгий путь к празднику
"Я вернулся к этому материалу через 20 лет — тогда я поставил спектакль в Литве, — сказал Туминас журналистам после пресс-показа в четверг. — Тогда ушли из жизни актеры, и спектакль был снят. Но меня продолжал беспокоить этот материал, у меня было ощущение, что он не доигран, не дожит, и хотелось вернуться. Конечно, структура спектакля осталась прежней, но наполнение новое. Прошло время, и многое происходило в жизни — потери, обретения, боль, счастье. И актеры приносили свое — то, что пережили они".
По словам режиссера, безусловно, остались фундаментальные мысли, идеи, и главное в спектакле — тема дороги, дороги к детям, к обещанному празднику, а основной его призыв — "быть в движении", потому что в пути начинаешь многое понимать о жизни.
"Мы все живем в ожидании и в пути навстречу празднику. Мы готовимся, едем туда, где наши дети, на встречу с ними, а они идут все дальше от нас. Наш спектакль — это долгое путешествие к этому празднику, к нашим детям. Но мы никогда не доедем до наших детей и не попадем на обещанный праздник, хотя мечтаем и готовимся к нему. Может быть, это и к лучшему. Встретившись, возможно, нас ожидало бы разочарование, и было бы совсем не так, как мы представляли", — пояснил Туминас.
В спектакле заняты ведущие вахтанговские артисты: Сергей Маковецкий, Владимир Симонов, Евгений Князев, Алексей Гуськов, Юлия Рутберг, Виктор Добронравов и приглашенный Виктор Сухоруков, которого режиссер особо отметил, сказав, что всем надо брать пример с него, как работать. Выступившие актеры были едины в главной мысли, что произведения Кановича — не о несчастной судьбе евреев, что это общечеловеческая история, что чужих бед не бывает. И каждый из исполнителей, создавая роль, думал о своих близких — родителях, детях, о жизни, где каждому уготовано свое место.
Голод по размышлениям
"Это невеселая история, но ошибочно думать, что зрители хотят только развлекаться. Они соскучились по размышлениям, глубоким мыслям. И мы должны давать не имитацию жизни, не какие-то свои придумки. Мы должны раскрывать как можно полнее автора, характер и мысли героев, а не себя", — сказал Туминас.
Он представил журналистам сына Григория Кановича — Дмитрия, который подготовил и только что выпустил в свет 5-томник произведений отца.
"Все творчество отца посвящено тем ценностям, которые не имеют национальности, — сказал Дмитрий Канович. — В отличие от Достоевского, который говорил, что "красота спасет мир", отец утверждал, что любовь спасет мир. Это серьезный вызов сегодняшнему миру, где процветают жестокость и алчность. То, о чем писал отец и к чему он призывал, чрезвычайно актуально в наше время".
В Театре имени Вахтангова всё готово к премьере спектакля «Улыбнись нам, Господи». Этот материал с Римасом Туминасом уже более 20 лет. Он работал над ним еще в Вильнюсе. Но судьба спектакля оказалась трагической – из жизни ушли несколько главных актеров – заменить их никто не смог. И вот теперь философский спектакль-притча – в афише вахтанговцев. Рассказывают «Новости культуры».
В мир еврейского местечка погружают зрителей ещё в фойе. Здесь разместили рисунки Марка Кановича – однофамильца Григория Кановича, по романам которого поставлен спектакль. Эти персонажи очень похожи на шагаловских – кудрявые девушки, петухи, козочки, лошадки.
Но с радостью, цветами и ностальгией Марка Шагала ничего общего не будет. Грустная еврейская скрипка сопровождает весь путь этих сирых и убогих скитальцев – Эфраима и Шмуле-Сендера. На телеге они отправились на поиски сына в столицу. И это конечно метафора. Это притча об их жизненном пути. Едут они в Ерушалаим, мечтают о покое, а везут – память. О вере, о роде, о былом.
«Фундаментальные, наверное, мысли, идеи – дорога, дорога к детям, дорога к обещанному празднику, – говорит Римас Туминас. – Мы все так живем. В ожидании и в пути. Стали наши герои светлыми. В дороге много о жизни начинаем понимать. О себе. Друг о друге».
Стеной стоит плач, крики, выстрелы. Летят камни, монеты, зерно. Языком метафорическим рассказана драма не народа – Человека. Это не пессимизм, поправляют актеры – это философия, размышление о бытие.
«Про это произведение я могу сказать, что оно совершенно не еврейское – оно общечеловеческое», – отмечает народный артист России Евгений Князев.
«У меня ощущение не спектакля, а какой-то миссии. – добавляет народный артист России Владимир Симонов. – И здесь нет места театральным шевелениям».
«Очень это трудный спектакль, – признается заслуженная артистка России Юлия Рутберг. – В нем трудно молчать, в нем трудно говорить, в нем трудно жить СКЛ Вообще мне кажется это про всех. Это Ноев ковчег».
В этой «Книге Бытия» есть место не только воззваниям к Богу, но и уморительным еврейским анекдотам. И эти герои – похожи то на библейских, то на юродивых.
«У меня не было задачи искать акценты, диалекты и какое-то своё местечко в Вильнюсском крае. Я играл историю, мысль», – говорит народный артист России Виктор Сухоруков.
Мыслей много. Чуть ли каждый монолог хочется записать, запомнить, заучить. Их речи звучат как цитаты мудрецов. И самое сложное, говорят актеры, – произнести их естественно.
«Если говорить правильные вещи торжественно – их никто не услышит, – считает народный артист России Сергей Маковецкий. – Если говорить правильные вещи просто – не бытово, а просто. Тогда они попадают в душу».
Кто из них обретёт жизнь вечную и как скоро им улыбнется Господь? Путь этих героев не бесконечен, но долог. Ведь, как говорит один из них: «Короткие дороги ведут только в корчму или на кладбище».
Сегодня в Театре им. Вахтангова премьера — «Улыбнись нам, Господи» по роману известного писателя Григория Кановича. Режиссер — Римас Туминас. За шесть лет этот иностранец, первым возглавивший российский и к тому же академический театр, вывел его на самые первые позиции. Он свободен, умеет слушать тишину и тревогу, но тверд в убеждениях. Последний романтик нашего театра – в интервью «МК».
фото: Геннадий Черкасов
— Римас, одно название — «Улыбнись нам, Господи» — сегодня звучит чуть ли не пророчески… — Я скажу, что очень благодарная ситуация в инсценировке романа. Потому что есть дорога, а в дороге все случается - люди взрослеют, размышляют, становятся философами. К выводу приходит главный герой Эфраим: надо научиться жить, как на кладбище. Если научимся, тогда исчезнут обиженные, злые, огорченные. Все будет как в жизни, но только без жизни. Дорога, ведущая к Земле обетованной, к детям. Мы едем к ним, а они отдаляются от нас все дальше. И никогда не доедем до них.
Я думаю, как Вахтанговский театр когда-то провозглашал праздник, так и мы приглашены ехать дорогой, которая ведет к этому празднику. И мы готовимся к нему, мечтаем, но никогда не попадем. Может, это и хорошо. Что бы случилось, если бы мы попали на него?..
— Сейчас такие общефилософские вещи людей не волнуют. После событий на Украине они думают о деньгах, будет ли война, где Крым, и где Россия. А у вас — притча, дорога… — Эта дорога по Литве, а кто знает, как попасть в Вильнюс? Может, через Украину?.. Все вбираются здесь народы. Главная мысль — нельзя человека убивать. Будь он сапожник, генерал-губернатор. Пусть живет. Это не наш суд. Это суд мира, суд Бога. Эта дорога к примирению, смирению. Не стыжусь слов: братство, единение, прощение. Во всей дороге есть желание объединиться и побороть (если уж политизировать) всякий радикализм. Ассоциаций специальных нет, но они возникают, как во всякой хорошей литературе.
Я театр представляю как женский род
— Мне всегда было интересно театр — это веселое дело? Или… —… Да, веселое. Будто лагерь такой взрослый, где все живут в палатках, но собрались как будто на сезон. Поем, играем, отдыхаем, а потом разъедемся все.
— Только «лагерь» имени Вахтангова 90 лет стоит и как-то никуда не разъехался. — Да, так и живет. У нас любят утверждать, что театр — дом, театр — семья. Но, наверное, это только желание дома, семьи. Фикция… Дом — значит что? Пришел — ложись спать. А сюда приходят играть, веселиться, каким бы характер ни был у спектакля — драматическим или серьезным. Это все веселье. Это встречи. Хотя, знаете, нигде я не видел таких актерских встреч по утрам и прощаний, как в Исландии.
— Неожиданно. Как же там актеры встречаются? — Ой… Они встречаются, целуются, обнимаются, о чем-то шепчутся, и я думал — они влюблены. И прощаются… Так прощаются, как будто уезжают навсегда. Но они так живут, потому что не знают — то ли завтра замерзнут за ночь, то ли ветер их сдует или вулкан взорвется. И тогда — веселье, праздник каждый день! Они пишут друг о друге пьесы, книги. Если какое событие случится, скажем, овцу украли, то назавтра уже пьеса готова, и весь город идет смотреть — кто такой Йоханнес, как он украл овцу и кто будет это играть? Другая планета: не зря же американцы перед выходом на Луну в Исландии тренировались. Я там делал Чехова, «Чайку».
— А какого пола театр? — Женского. Потому так много мужчин работает в нем. Потому что все вокруг очень сексуально — декорации, да все…И мужчины рвутся сюда. Женского пола, потому что женское всегда — вернее, точнее. Это любовь и верность.
— Я правильно понимаю, что женская сущность театра, над которой многие подтрунивают, это не так уж и плохо? — Это хорошо. Я назвал бы театр женским родом. Вот у литовцев можно назвать его и женским, и мужским. Но я театр представляю как женский род. Мужчинам не очень-то удобно работать актерами. Я вот на них смотрю, удивляюсь: взрослые люди, мужики, что-то там себе играют…
— Но играют то, что хотите именно вы, режиссер спектакля и их судеб. — Ну да, но меня-то не видно, я спрятался. Я их так жалею — мужчин… Такие мужики, им бы серьезно где работать. Я им не говорю об этом: думаю, может, остановятся.
Я проснулся в страхе: куда Ульянов меня зовет? К себе, что ли?..
— А думали ли вы, когда еще во времена СССР учились в Москве, в ГИТИСе, и гуляли по Арбату мимо Вахтанговского, что станете его самым главным человеком? — Гулял по Арбату. Он тогда был другим, и здесь было литовское кафе, маленькое. И я приходил в него, как на маленькую родину. Там продавали литовские пирожки, что-то молочное. Заходил, чтобы там побыть, или ездил на Белорусский вокзал, откуда рельсы убегали домой ко мне.
Никогда не думал про Вахтанговский. Да и сейчас не верится, когда надо подписывать зарплаты или премиальные. Для меня это очень странно, что Борисовой, Лановому, Яковлеву (царство ему небесное) я подписывал зарплату. Я вот заметил — если уезжаю в Литву и задерживаюсь там больше, чем на десять дней, то начинаю думать: «А что я делаю там, в Москве? Зачем я туда еду?..» Чаще, чаще такие мысли посещают.
— Римас, отчего такое ощущение нереальности происходящего? На спектакли ваши не попасть. Касса в порядке, зарплаты у актеров — самые высокие в Москве. — А мне кажется, что все это шутка. Кто-то подшутил надо мной однажды, но кто — Швыдкой, Ульянов? И думаю, вдруг эту шутку кто-то раскроет. Так я, как герой Чехова в рассказе, думаю: «Обманул. Опять удалось всех обмануть». Но ощущение не покидает, что мой договор с Министерством культуры вдруг раскроют, меня в суд потащат, а литовцы и не попросят за меня.
— Но семь лет назад вы еще могли сказать: «Ребята, я в этой шутке не участвую. Я — иностранец». — Ну да, я так и говорил. Я думаю, шесть лет, что я здесь, в моей дальнейшей жизни не учтутся — я так и остался пятидесяти пяти лет. Вот вернусь в Литву, а мне только 56-й пошел. Здесь, в театре, в Москве, время не фиксируется.
— В таком случае что стало той последней точкой, решившей дело, и вы согласились? — Пиво.
— Шутка?.. — Нет, пиво и сон. Когда Ульянов со мной разговаривал, он так руку выставил вперед: «Вы мне нужны». Тогда я согласился приехать только на одну постановку. Я же не знал, что на это место было семь претендентов. Думал, я — единственный. Но 26 марта Ульянов умер, и я подумал: «Значит, все само собой решилось». А тут — сон: Ульянов, глаза его такие медвежьи, блеск этих глаз и рука, та самая: «Вы мне нужны». Я проснулся в страхе: куда Ульянов меня зовет? К себе, что ли?.. И сон меня не покидал долго. И шел я в Вильнюсе как-то с репетиции, думал про это, зашел в бар — прекрасный пивной бар, и после третьей кружки — звонок из Москвы: «Ну что? Ну как?» И я: «Ну, попробую».
— Значит, во всем виновато пиво? — Пиво расслабляет волю. А литовское пиво — очень хорошее.
Даже ангелов можно услышать через тишину
— К вопросу о вере — вы, я знаю, из семьи староверов. Чувствуете в себе то, что было свойственно старообрядцам? — Староверы у меня со стороны мамы. Папа — литовец. Мама мне рассказала историю своей прабабушки, которая в свое время по любви отказалась от всех титулов и вышла замуж за бедняка. И оттуда бедность пошла в нашем роду. Когда мама была жива, я как-то попросил ее: «Поедем туда, где все начиналось». Приехали, а там деревня, и один дом остался. Один!!! И в нем-то я и родился, бабушка принимала роды.
От староверов у меня какое-то терпение. Мужество в молчании, в тишине. Я тишину в той деревне очень хорошо помню. Даже ангелов можно услышать через эту тишину. И тревогу — за мир, за себя, за маму с папой. Плакать хочется от такой тишины. И в театре, в спектаклях эта тревога должна существовать. Как будто беда над нами какая-то висит. А мы думаем: «Нужно прожить так, чтобы эта тревога нас не коснулась. Пускай тревога идет на наших детей — они сильные, они выживут, а мы — не дай Бог». Вот это, наверное, ощущает литовский актер. А русский — нет: ему что ни повесь над головой, какую беду, — ничего не действует.
— В чем разница? — Русскому актеру нелегко освоить автономное существование. Он должен быть в паре, он не может быть один, не может жить без контакта, разве что в моноспектакле. А литовцу дай только тему, он ассоциативно может мыслить и долго быть один сам с собой — это своего рода язычество. И мне очень нравится оно.
— А разница между актрисами? — В женщинах нет разницы. Женщины и там и там одинаковые. И слава Богу.
— Но ведь театр — это глаза в глаза. С этим как быть? — Легко существовать глаза в глаза, потому что понятно. Это такие домашние, уютные, хорошие и не трудные формулы.
— А искренность от глаз партнера? — Искренность мы только создаем — видимость ее. Для этого существует театр, чтобы выдать ложь за правду или правду умножить на сто. Вот я ненавижу тему одиночества. Это не тема. Маркес очень хорошо сказал (хотя сам и написал «Сто лет одиночества»): «Одиночество — нормальное ощущение жизни дня».
И я помню, как мы с Ульяновым обедали недалеко от Арбата, и он спросил меня: «Что вы думаете ставить?» А я как раз думал про «Сто лет одиночества» и даже начал что-то писать. А у него уже были проблемы с ногами, он ходил с палочкой, с которой все время конфликтовал. И вот мы медленно с ним подходим к театру и видим, как кто-то уезжает на гастроли. Он увидел свою труппу, испугался как будто и произнес: «Римас, «Осень патриарха». Он вдруг очень захотел сыграть это, а не одиночество.
Мне Пушкина жалко как брата
— Как начинаются ваши спектакли — во сне, на небесах (в самолете)? Может быть, в бреду? — Нет, я вижу книгу, текст. И удивляюсь иногда, когда актеры мне говорят: «Вы так все придумали…» Ничего я не придумал — в книге все написано, только читай. Позволь себе быть открытым. Не обязательно быть ученым — ты позволь себе, чтобы все текло, протекало так: книга — я — история — культура — такой круг получается. Потому я и подумал: «Евгений Онегин — это я». Спросите у каждого: он имел эти моменты, как Онегин с Татьяной и Ленским? Такие или не такие, но пора любви была. Мне Пушкина жалко как брата: дети маленькие, жена молодая — и умереть надо. И стрелял он не в Ленского, а в литературную пошлость. 26 сюжетов в мире есть. 27-й появится — Нобелевскую премию дадут.
Все уже определено, все ясно — не надо обманывать себя, искать персонажа, когда ты все равно вернешься к себе. Я очень хорошо помню репетиции Эфроса, которые я посещал пару лет. Он репетировал тогда «Отелло». И Эфрос в какой-то момент так закрыл Шекспира: «Спасибо. А теперь — мы». То есть на его познание что-то свое добавил. Тут и появляется чудо. Тогда и Россию можно понять. А Россию понять — значит, понять русскую женщину.
В «Евгении Онегине» качели — это ангелы-женщины, которые без любви, поэтому их надо мадоннами сделать. А мы, мужики, грубые, неверные — род такой плохой. У меня есть две дочки, и я так их защитить хочу от грубых мужских ботинок в прихожей. Входишь в дом, а там — ботинки большие, страшные…
— Вот вы хотите защитить женщин, а они в этом совсем не нуждаются. Они уже захватили все мужские позиции в социуме. — И прекрасно. Мужики свое отвоевали и все завоевали. Посеяли демократию, свободу. Все, мужики, идите отдыхайте, идите за грибами, ухаживайте за домом, за семьей. Дайте все женщинам — они умнее, точнее, ответственнее, чувственнее. Женщины — это мир. Как театр.
— Вот придут женщины к мужчине Туминасу и скажут: «Уходите, мы знаем, как жить этому лагерю Вахтанговский. Без вас обойдемся». — Ну нет. Какой-то мужчина должен остаться — я или Крок (директор театра Кирилл Крок. — М.Р.). Я предлагаю отсидеться мужикам у женской юбки. Мы сами так испоганили понятие «мужчина», скомпрометировали его…
— Выходит, сегодня женщина — герой нашего времени? Героя все активно ищут в искусстве — пока безрезультатно. — Сегодня нет героев. «Может быть, ты знаешь, кто герой?» — спрашивал меня Ульянов. А когда он умер, я понял: вот он и был герой, а я этого не замечал. Герой — тот, у которого болит, который мучается. Ведь он отрекся от всех регалий, стал человеком бедным! И вот эта бедность жизни, идей сделала его героем. Герой — тот, кто ошибается, спотыкается, на преступление может пойти, не осознавая того. Вот про него надо писать.
Современность — это просто мышление, а не голые на сцене и ругань
— В России стариков не любят (им здесь не место). А вы к юбилею Вахтанговского выпустили спектакль «Пристань», где старых артистов сделали главными. Почему? — Потому что почувствовал забвение — и свое, и эпохи, и времени. Вокруг все только и говорят, что о новом. Но в новом нет глубины. Кажется, современность освобождает тебя от необходимости углубляться. Как будто позволяет со своим маленьким опытом выйти на сцену и играть смело, нахально. Поэтому в «Евгении Онегине» я выстрелил в пошлость в театре. В необразованность. Бездарность. Я, может, и не назовусь санитаром театра, но чистить театральное пространство надо. Вот надо!
— От чего? — От пошлости, грубости, поверхностности, имитации. Я бы ввел цензуру.
— Ой… — Очень жестокую. Это государственные деньги тратятся, извините. Театр должен быть как лаборатория — внедряться в жизнь, раскрывать человека и не заниматься политикой. Человеком он должен заниматься, миссией, гармонизировать мир. Как Шекспир: вчитайтесь — что-то нарушено в государстве, и Шекспир за четыре-пять действий приводит в порядок мир. А сейчас кто не творит — тот разрушает. Надо помочь театрам, которые ищут (тяжело, не все удается), но они — про человека, они гармонизируют мир.
— Но, извините, мы так долго жили в режиме цензуры, что от одного этого слова вздрагиваешь. А вы предлагаете ее ввести. — Цензура должна быть. И обязательно. В Советском Союзе цензура была — и какие художники, поэты выросли! Откуда такая сила взялась? От сопротивления. И мы сейчас должны создать сопротивление, чтобы вырастить других художников. Я могу сейчас хлопнуть дверью: «Не буду ставить!» Но я сам же вернусь в эту же дверь: мне нужен какой-то конфликт. Цензура нужна? Да.
Когда у меня умерла мама, я растерялся: хорошо ли я живу или плохо? Критерии исчезли, оценки себя. И сейчас мы все как после смерти мамы — мы в таком состоянии находимся: каждый делает что хочет. И нужно, чтобы пришел… ну, не знаю кто — отец, цензор. Ничего плохого в этом нет. Вы думаете, что демократия, свобода — это бесконечность? Нет, это система, которая вырождается и выродится обязательно. Я не верю в свободу. Я верю в рамки, в забор, в реку, которая отделяет вот эту половину от той. Я верю в солнце, которое встает и заходит. В природе есть порядок — и в нас он должен быть.
— А с такими рассуждениями вы не боитесь оказаться непопулярным? — Нет, я буду самым популярным. Современность — это просто мышление, а не голые на сцене и ругань. Вот «Евгений Онегин» — это свет, красота. Сам Пушкин сказал, что современность очень близко примыкает к пошлости, к невежеству, к бездарности — и очень боится прошлого. Поэтому я тоже, как Пушкин, в «Евгении Онегине» убил Ленского — выстрелил в пошлость, в грубость, в неумение. Ненавижу необразованность — это самое страшное. Еще раз повторяю: я не претендую ни на что, только свое пространство прочищу. А завтра отдохнем, когда сделаем свое. Спектакль «Улыбнись нам, Господи». Вот это проверка нашего театра за шесть лет — улыбнется он нам или нет? Надеюсь, что улыбнется.
На сцене Театра имени Вахтангова представят премьеру. «Улыбнись нам, Господи». Это не просто спектакль, а сложная притча, к которой 20 лет спустя решил вернуться режиссер Римас Туминас.
Судьбу первой постановки спектакля «Улыбнись нам, Господи», которая состоялась 21 год назад в Литве, Римас Туминас называет трагичной. Ушли из жизни актеры, и воплощать на сцене роман оказалось некому. Этот спектакль просто хорошие артисты играть не могут, это должны быть великие мастера, которые лишь сейчас оказались в распоряжении режиссера.
Сотрудники Театра имени Вахтангова признались нам по большому секрету, что при первой же возможности старались попасть за кулисы или в зрительный зал, чтобы насладиться игрой звездного состава. Как выяснил корреспондент НТВ Алексей Ивлиев, в постановке участвуют по-настоящему народные любимцы: Сергей Маковецкий, Владимир Симонов, Алексей Гуськов, Юлия Рутберг и специально приглашенный для спектакля Виктор Сухоруков.
Самая непростая роль досталась Юлии Рутберг, она сыграет козу с колокольчиком на шее. Это что-то вроде плакальщицы в греческой трагедии, вот только задачу режиссер поставил прямо противоположную. Актриса в танце появляется в самый тяжелой момент спектакля, когда на глазах у зрителей наворачиваются слезы.
Римас Туминас возродил на сцене театра Вахтангова один из своих самых известных спектаклей "Улыбнись нам, Господи". 20 лет назад постановка с успехом шла в Вильнюсе. Но, как говорит режиссер, осталась недоигранной.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 18
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума